Историк Иван Забелин о роли простого народа в прекращении Смутного времени
Сирота-народ долго стоял перед домом покойника и все видел, и все слышал, что там творилось, и прямо назвал все это дело воровством, а всех заводчиков Смуты — ворами. Но он не знал, как помочь беде, как взяться за дело. Он было сначала и сам смешался с холопской толпой, вместе с боярскими людьми и под предводительством холопа Болотникова доходил даже до Москвы, а по городам стал было казнить по-своему, даже распинать на стенах воевод, отомщая боярскому сословию все старые его обиды и общую теперешнюю смуту4. Но скоро он понял, что все это было холопское дело, что ему здесь, кроме своих боков, отстаивать и защищать нечего.
Богомольцы в страхе и ужасе молили Бога о помощи, призывали всех к покаянию, проповедовали о грехах, благочестиво уверяли, что за грехи Бог всех и наказывает.
От взора богомольцев, однако, не утаилась та очевидность, что главной силою Смуты были служилые люди, и потому крепкий адамант правды и прямоты патриарх Гермоген прямо к дворянам и обратил свои первые воззвания еще при Шуйском, прося и умоляя опомниться, не заводить царству погибели и христианству бесчестия. «А мир того не хочет да и не ведает»,— прибавлял святитель, останавливая боярскую и дворянскую затею ссадить Шуйского с престола. Но какое слово могло остановить взволнованные и помраченные умы!
Богомольцы особенно ужасались разорения православной веры от соседского латинства и, наконец, когда уже близился час этого разорения, они первые, благословением и словом того же крепкого адаманта патриарха Гермогена, провозвестили всему народу, что настало время стать крепко и помереть за православие, а латынскую силу совсем изгнать из государства. Это было дело досточудное и храброе, ибо все уже отчаялись. Ни заступающего, ни помогающего не было, ни делом, ни словом. Не токмо веру попрать, но хотя б на всех хохлы захотели (поляки) учинить, и за то б никто слова не смел молвить, боясь литвы-поляков и русских злодеев. Весь народ того только и ждал, чтоб укрепиться на чем-нибудь, и обрадовался слову патриарха как Божьей вести о спасении. Весь народ своими очами видел, что за то за все, чего ему наделали поляки и воры, действительно настало время всем стать и помереть. Из города в город побежали бесстрашные гонцы с призывными грамотами, и вскоре многие люди собрались под Москву очищать землю от врагов.
Но это первое движение, ляпуновское, находилось исключительно в руках того же служилого разряда людей, который сам же и завел Смуту. Под Москву собрались те же их замыслы, как бы что захватить в свои руки, как бы самому чем завладеть. Господствовали здесь понятия, что очищать землю от злодеев значит собирать с нее дани и пошлины и всякие поборы, владеть всякими вотчинами, а там пока что Бог даст. Собрались сюда (главными воеводами по крайней мере здесь были) все люди той же Смуты, от которой иные из них (Трубецкой и Заруцкий) получили даже боярские саны. Да и самый лучший, передовой человек из этого движения, Ляпунов, известным приговором всего ополчения о правильной раздаче вотчин всенародно обличив своекорыстные цели своих товарищей и за то погибший, тем именно сначала и прославился, что был руководителем Смуты против Василия Шуйского, в пользу другого Шуйского — Михаила Скопина, а потом в пользу Василия Голицына, стало быть, в пользу тоже своих любимых людей и любимых целей. Конечно, его цели были истинно-патриотические, он желал в цари человека достойного; но в этом желании было слишком много своего, ляпуновского, что и должно было оскорблять чувство общее, всенародное. Ведь и вся Смута исключительно двигалась только личными, своими, а не общеземскими, общественными побуждениями и интересами. Для борьбы с ней нужны были совсем другие люди. Ляпунов, вдобавок, подлил в огонь масла: он призвал под Москву в помощь своему ополчению боярских холопов, которых и без того уже много бродило по земле, украдкой, самозванно называясь казаками. Всенародным обещанием Ляпунова, чтоб «шли они безо всякого сумнения и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам, и грамоты им на то от всей земли дадут», холопы, прежние беглые и теперь побежавшие, получили законное освобождение и потянулись к Москве большими толпами. Кроме холопов, здесь были всякие воры, ерыжные и зернщики, и все это безыменное, гулящее, одним разом приобрело свободное имя казаков и наполнило таборы Заруцкого и Трубецкого. Ясно, какого рода была подмога со стороны таких полков. Ляпунов сам же первый и поплатился за свою ошибку.
Ополчение расстроилось от ненадежной, наполовину изменной и развращенной холопством среды. Лучшие, настоящие люди разбежались по домам.
Сирота-народ и это все видел. Он хотя и помогал своим хребтом этому движению, но не занимал в нем никакого самостоятельного места. Он видел, напротив, что самостоятельное место здесь было захвачено и отдано его же разорителям, боярским холопам и всяким ворам. Дело было неладное, а помочь беде недоставало смысла. Но пришла, наконец, очередь совершить свой подвиг и сироте-народу, ибо настоящих защитников и избавителей нигде уже не виделось.
Богомольцы сделали свое дело, подняли, возбудили народные умы изображением страданий и беззащитного положения Церкви; поставили этим умам ясную, определенную задачу — спасти православие. Служилые люди тоже сделали свое дело, собрались спасать Отечество, но не с той стороны зашли. Своей неспособностью поставить общее дело земли выше своего личного дела разорили свой труд и оставили под Москвою преопасное зелье (таборы помянутых холопских казаков), которое разъедало силы земли пуще поляков.
Оставалась очередь за «сиротами».
Они в то время, в лице своего старосты Козьмы, и кликнули свой знаменитый клич, что если помогать Отечеству, так не пожалеть ни жизни и ничего: не то что думать о каком захвате или искать боярских чинов, боярских вотчин и всяких личных выгод, а отдать все свое, жен, детей, дворы, именье продавать, закладывать, да бить челом, чтоб кто вступился за истинную православную веру и взял бы на себя воеводство. Этот клич знаменит и поистине велик, потому что он выразил нравственный, гражданский поворот общества с кривых дорог на прямой путь. Он никем другим не мог быть и сказан, как именно достаточным посадским человеком, который, конечно, не от бедной голытьбы, а от достаточных же и требовал упомянутых жертв. Он прямо ударял по кошелям богачей. Если выбрать хорошего воеводу было делом очень важным, то еще важнее было дело собрать денег, без которых нельзя было собрать и вести войско. Вот почему посадский ум прямо и остановился на этом пункте, а главное — дал ему в высшей степени правильное устройство.
Сироты посадские, взявшись задело, повели его по-своему, совсем иначе, чем водилось оно в дворянском кругу; повели его своим умом-разумом, как бывало у них искони веков в обычае на Посаде. Все у них делалось по выбору, да по мирскому совету, да и по всемирному приговору. Людей они выбирали своих, даже и в воеводы. У них сам никто не овладевал властью, будь то боярин или думный. Не по боярству они и людей выбирали, а по истинным заслугам, лишь были бы такие заслуги всему миру известны.
И вот здесь-то, в этот момент нашей истории, и представляется до крайности любопытное и назидательное зрелище: спокойный, вечно страдающий и бедствующий сирота-народ двинулся собранным на свои последние деньги ополчением усмирять буйство своего правительства; двинулся восстановлять в государстве тишину и спокойствие, нарушенное не им, народом, а его правительством, которое между тем всегда жаловалось только на бунты и неповиновение народа же; он пришел спасать, поднимать правительство, изнеможенное в крамолах и смутах, запродавшее родную землю в иноверные руки; пришел выручить из беды свое правительство, сидевшее, по своей же вине и в том же Кремле, в плену у поляков.
Ясно, что все герои этого движения должны быть иные люди, чем герои прежнего движения. Они не порывисты, как Ляпунов, степенны, до крайности осторожны и осмотрительны, а потому медлительны, и от того на театральный взгляд вовсе незамечательны и даже незаметны.
Но так всегда бывает со всеми, когда люди работают не для себя, а для общего дела, когда они вперед выставляют не свою личность, как Ляпунов, а прежде всего это общее дело. Общее дело, которое несли на своих плечах наши герои, Минин и Пожарский, совсем покрыло их личности: из-за него их вовсе не было видно, и они вовсе о том не думали, видно ли их или не видно. Напротив, личность Ляпунова сильно бросается в глаза по той причине, что много в ней театрального. Он тоже понес на своих плечах общее дело, но никак не мог схоронить в нем своей ляпуновской «самости», если можно так выразиться. Вдобавок, по существу своих действий он является прямым революционером. Он низвергает Шуйского, объявляет волю боярским холопам, следовательно, переставляет порядки. Такими делами можно было только еще больше раздражать общественные страсти и давать Смуте новый огонь, а не умирять ее. Теперешние герои всего этого довольно испытали и шли к своей цели уже другой стороной. Они шли не переставлять, а уставлять по-старому, уставлять покой и тишину и соединение государству, «как было доселе, как было при прежних государях». Так они сами говорили и писали. Понятно, что по этому пути ничего особенного, яркого, театрального сделать было невозможно. Герои принимают облики рядовых людей и, когда оканчивается их подвиг, на самом деле поступают в рядовые и ничем театральным не выказываются перед всенародными очами.
Тем не меньше, нижегородский подвиг в нашей истории дело великое, величайшее из всех наших исторических дел, потому что оно в полном смысле дело народное, созданное исключительно руками и жертвами самого сироты-народа, у которого все другие сословия явились на этот раз только помогателями.
Просмотров: 12221
Источник: И. Е. Забелин "Минин и Пожарский. «Прямые» и «кривые» в Смутное время"
statehistory.ru в ЖЖ:
