Игра в карты как культурная традиция русского общества XVIII-XIX вв.
Исключение составляли только интеллектуальные кружки, объединявшиеся с духовными целями и вообще не содержавшие в своем функционировании игровой деятельности.
Карты привлекали к себе членов российских клубов, постоянных участников и гостей столичных салонов и провинциальных кружков. Они интересовали посетителей трактирных сообществ и являлись неотъемлемой частью общественных собраний, балов и вечеров, независимо от сословной принадлежности, культурных интересов и возраста людей. Они создавали особый мир, овеянный атмосферой несбывшихся надежд и невероятных удач, головокружительных взлетов и трагических падений, рискованных поступков и непредсказуемых ситуаций. Здесь воистину царили азарт, риск, страсть. Все соединялось и переплеталось в мире «карточного стола», определявшего границу между бедностью и богатством. Эту границу мог преодолеть каждый играющий за один вечер или за одну ночь. Возможность сесть за стол бедным человеком, а встать богатым (или наоборот) увлекала как состоятельных, так и малоимущих. Сокращение этой дистанции требовало концентрации душевных сил и высокого нервного напряжения, создававших своеобразную «притягательную магию» и невероятную жажду игры. Обладая внутренней энергетикой, карточная игра заключала в себе силу, которая требовала от человека целостного сплава физических, эмоциональных и интеллектуальных качеств. Она привлекала к себе играющих, ибо давала возможность использовать одновременно все названные качества, как никакая другая игра в русском обществе.
Уникальность карточной игры заключалась в многообразии видов, позволяющих удовлетворять любые игровые потребности участников. Существовал целый ряд игр, связанных с отдыхом и удовольствиями, получаемыми игроками как от самого процесса игры, так и от общения с собравшимися игроками. Такие игры, как «мушка» и ее разновидности (лентюрлюс, памфил, «шутиха», мистигри, «копилка»), «стуколка», русский вариант бостона — тамбовский бостон, винт, рамми, «горка» и другие, реализовывали прежде всего развлекательные функции. Во время их проведения царила атмосфера спокойствия, добродушия, веселья и приличия. Характерной чертой таких незамысловатых и неутомительных игр была их занимательность. Они оказывались особенно уместными в игровой деятельности столичных и провинциальных домашних кружков. Вместе с тем, в русском обществе бытовали игры, находившиеся на другом полюсе существования — азартные и коммерческие игры. Между ними проходила разделительная полоса всевозможных запретов на карты в различные исторические периоды.
В XIX веке природа азартных игр стала объектом изучения не только историков и философов, но и социологов. Г. Зиммель, исследуя проблемы игры, писал: «Сущность игры — символизм; она удовлетворяет самые разнообразные влечения и интересы, действия и ощущения путем деятельности, направленной притом на объекты, имеющие с их реальными удовлетворениями лишь символическую, т. е. в голове играющего составленную, связь; так, все азартные игры и всевозможные пари являются символизацией борьбы и риска» [75, с. 124].
В истории карточной игры, опубликованной в «Историческом вестнике» в 1901 году. В. О. Михневич высказал предположение. что все игры азартны в той или иной степени. Игра, в которой отсутствовал бы всякий азарт, уже не игра. Она не представляла бы никакого интереса, поскольку «азартная игра в натуре человеческой. Она началась вместе с человеком и. следовательно, не была и не могла быть плодом чьего либо особого, частного изобретения. Изобретались только различные виды, формы и комбинации игры сообразно условиям места и времени, а также характеру данной народности» [147, с. 141].
В России к азартным играм относились квинтич (21 очко), банк (французы называли се «фараон», а немцы — фаро, штосс), баккара, «девятый вал», бура, наполеон, экарте, макао и др. Число игроков не было ограничено, но они делились на две категории — банкометов и понтеров. Сущность азартных игр заключалась не в способностях играющих выстраивать комбинации. а в раскладе карт. Повезет или не повезет — основной принцип, привлекавший играющих. Господин Случай решал судьбы людей: возвышал человека или опускал его на самое дно социальной жизни. «Hasard—случай имеет обширное значение. Он не выражает ничего определенного, ничего ясного. Поэтому-то человек и употребляет его охотно, чтоб выразить им то. чего не постигает, чему избегает искать тайных причин и сокровенных начал» [187, с. 2]. Слепо отдаваясь на волю случая, игроки порой проигрывали огромные суммы денег, спуская целые состояния за один вечер.
Азартные игры требовали от играющих наличия определенных психологических качеств: выдержки, умения владеть собой, контролировать и регулировать свое эмоциональное состояние. Потеря самообладания рассматривалась как признак дурного тона. В данных играх доминировали функции реализации избыточной энергии и получения удовлетворения от ситуации риска. В азартных играх виделась порочность, отсюда и официально бытовавшее общественное мнение: «Игра — это позор гостиных, растление нравов и тормоз просвещения. Выигрывают ли или проигрывают, игра остается одинаково позорным делом. Это триумф глупцов, потому что игра не требует ни даровитости, ни ума, ни образования, нельзя придумать ничего лучше игры для того, чтобы разогнать из гостиной людей достойных и, на их место, привлечь туда глупцов и плутов. Игра изгоняет из общества дух веселья и оживленности» [224. с. 445]. Азартные игры проходили в полной тишине. Принято было использовать только «язык игры», который состоял из специальных терминов, употребляемых в промежутках между сдачей карт.
Коммерческие игры, напротив, всячески поощрялись и не имели официальных запретов. Они были не только в большой моде на протяжении всего исторического времени, но и выполняли своего рода нормативно-ориентационную функцию, т. е. рассматривались как естественное и обязательное занятие в часы досуга. Коммерческие игры, в отличие от азартных, требовали от играющих применения интеллектуальных способностей, изобретательности и находчивости, навыков и умений, своеобразного карточного мастерства — «игры» ума и ловкости рук. В русском обществе самыми популярными коммерческими играми были преферанс, гусарский преферанс, вист, бостон, «шестьдесят шесть», покер, пикет, «три семерки», безик и др. В данных играх реализовывались интеллектуальные, эмоциональные и когнитивные функции играющих.
Игра в карты оказалась столь устойчивой, что просуществовала на протяжении двухвековой истории развития досуговых форм, оставаясь всегда лидирующей среди других игр. Аналогичное место карточная игра занимала в досуге всего русского общества. Истоки популярности карточной игры находятся в прошлом, когда она обретала социальную значимость путем постоянного «разжигания страсти» к ней.
Появление карт на Руси датируется 1600 годом — началом Смутного времени. Историческая версия связывается с ввозом карт поляками и украинскими казаками, а также немцами, «во множестве наезжающими тогда в московское государство». При царе Алексее Михайловиче карты упоминаются в Уложении 1649 года в 15 статье XXI главы: «А которые воры на Москве и в городе воруют, карты и зернью играют и проигрався воруют, ходя по улицам, людей режут и грабят и шапки срывают... таких всяких чинов людем имая приводить в приказ... и тем вором чинить указ тот же, как писано... о татях» [272, т. 1, с. 139]. В середине XVII века вором называли всякого нарушителя закона, а «писано о татях» означало, что «тем людям, у кого карты и зернь вынут, велеть их бить кнутом». Несмотря на жестокость, проявленную царской властью в отношении играющих, «маленькому Алексею Михайловичу еще в царствование его отца Михаила Федоровича приобретались карты с целью забавы» [120, с. 115].
Начиная с середины XVII и вплоть до конца XIX века, история карточной игры в России характеризуется ярко выраженной амбивалентностью. С одной стороны, формирование карточных традиций проходило по линии воспроизводства «сверху вниз», т. е. традиции закладывались первыми лицами государства и царскими приближенными, а затем распространялись в русском обществе согласно принципу подражания. С другой стороны, постоянно издаваемые указы о запретах на карточные игры оставались малоэффективным средством борьбы с ними. «Обилие» запретительных актов свидетельствует о том, что карточные игры способствовали развитию негативных социальных процессов в русском обществе.
Исключение составляет только петровское время, поскольку Петр I лично карты не любил и сам не играл в них. Распространение карточной игры в его царствование сдерживалось, так как подражать было некому. Страстный игрок Ягужинский и умеренный любитель карт Меньшиков не влияли на становление игровых карточных традиций на уровне общества, поскольку в первой половине XVIII столетия карты не имели общественной ценности. Петр I относился к картам спокойно, отсюда и отсутствие особого юридического акта об их запрете. В собрании законов Российской империи за 1717 год 17 декабря был опубликован именной указ «О запрещении носить пряденое и волочсное золото и серебро, покупать оное и играть в деньги» [263, т. 5, с. 525]. В нем мы находим всего одну строчку, относящуюся к играм на деньги вообще: «Чтоб никто в деньги не играл под тройным штрафом обретающихся денег в игре» [там же].
Анна Иоанновна не только продолжила историю запретов на карточные игры, но и заложила основы карточных традиций русского общества, продемонстрировав тем самым лицемерность своей политики, направленной на искоренение данного порока. Именно в ее правление карты получили «официальную прописку» в русском обществе и начали обретать свою социальную значимость. Карточная игра появилась в домах, на балах, ужинах, в партикулярных домах (гостиницах и трактирах) и даже на службе. Карты проникали во все сферы жизнедеятельности русского человека, вырабатывая глубокое влечение к ним. Впоследствии оно стало гибельным для многих игроков и даже рассматривалось в отдельных случаях как вид заболевания — картомания.
Придворные карточные собрания Анны Иоанновны стали «делом государственной важности». Инициаторами карточных игр были самые приближенные к императрице люди — Бирон и Левенвольд. Как страстные игроки, они играли в основном в фараон и кинцс, поднимая ставки в процессе игры до 20000 рублей (деньги по тем временам огромные). В то же время, в Именном указе от 1733 года карточная игра названа «богомерзкой» [264, т. 9, с. 20]. Изменилось по существу и наказание за игру. Треть из конфискованных денег шла «объявителю», а остальные — на содержание госпиталей. Штрафные карточные деньги правительство стало использовать на нужды государства. Данная тенденция получила продолжение в истории карточных игр, особенно при Екатерине II, когда наказание за игру распространялось уже не только на простолюдинов, которых необходимо «бить батогами нещадно», но и на дворян [там же].
Несмотря на ужесточение наказания царской властью, карточная игра утвердилась в досуговом времяпрепровождении русского общества. В дворянском сословии она стала, по выражению Ю. М. Лотмана, «своеобразной моделью жизни» [130. с. 137]. Данная тенденция была закреплена либеральной политикой в отношении карт при Елизавете Петровне, в царствование которой карточные традиции русского общества обрели черты устойчивости и стабильности. Противоречивость елизаветинского правления характеризуется возрастанием общественной значимости карт, позволяющей рассматривать подобное увлечение как принадлежность к благородному сословию. Принятая при дворе Елизаветы Петровны игра стала неотъемлемым элементом быта, нравов и обычаев дворянства. По свидетельству В. О. Ключевского, двор императрицы напоминал «не то маскарад с переодеванием, не то игорный дом. С утра до вечера шла азартная игра на крупные суммы... По вечерам сама императрица принимала деятельное участие в игре. Карты спасали придворное общежитие: другого общего примиряющего интереса не было» [106, кн. 3, с. 202-203].
Карточные игры распространялись в первую очередь в среде приближенных ко двору вельмож и сановников Елизаветы. Дом Р. И. Воронцова, брата знаменитого канцлера М. И. Воронцова, был известен как тайный игорный дом, куда по вечерам съезжался аристократический «цвет» столицы. Среди играющих был и любитель расточительной игры И. И. Шувалов, который постоянно вел крупную игру и под конец жизни проиграл значительную часть своего огромного состояния. Играли в доме Воронцова в фараон, ломбер, бильярд. Поскольку игра велась на крупные суммы денег, нередко играли в долг. Чаще других проигрывал Шувалов. Для Р. И. Воронцова игра была своего рода средством наживы. В его приходно-расходной книге зафиксировано: «Выиграно 7668 руб. Выиграл у Шувалова 4660 руб.; проиграл 3270 — разница до 4 тыс. руб.» [147. с. 583]. Графа Российской империи К. Г. Разумовского называли «ночным картежником и дневным биллиардшиком». Его любимыми карточными играми были триктрак и бостон [там же].
Помимо высшего сановно-аристократического слоя дворянства, увлечение картами захватывало все микрослои сословия, включая и мелкопоместное, провинциальное дворянство. В своих «Записках» Г. Р. Державин повествует о молодости, когда он играл в азартные игры «очертя голову, соответственно своему нраву» (58, с. 122]. Получив от матери небольшую сумму денег на покупку деревеньки в 30 душ, он проиграл их и, желая отыграться, «попал в положение отчаянное и почти безвыходное» [там же, с. 124]. Три года Державин «слонялся» по московским карточным притонам, играя в карты «не по нужде», а от пагубной страсти. «Если же и случалось, что не на что было не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водой и марал стихи»... Наконец, почувствовав отвращение к этой жизни, к себе, к товарищам, разжигавшим в нем картежный азарт, он собрал остатки душевных сил, «бросился опрометью в сани и поскакал без оглядки в Петербург» [58. с. 123].
Оснований для законодательной деятельности Елизаветы Петровны в отношении запретов на игру в карты было более чем достаточно. Во-первых, карточная игра велась не только на деньги, но и на «пожитки», деревни, имущество, крепостных людей, что приводило к разорению одних и обогащению других. Во-вторых, новое «ремесло», связанное с организацией игорных домов, способствовало распространению карточных игр и внедрению их в различные социальное слои русского общества. И наконец, появился особый тип мошенничества — картежное шулерство. Данное явление неотделимо от карточной игры, поэтому оно и не рассматривалось в русском обществе как негативное. Наоборот, к нему относились как к естественным издержкам самого карточного процесса: «Шулер «червонный валет», заведомый плут и даже разбойник, тем более знатной фамилии, с хорошими манерами и приличной одеждой, чувствовал себя совершенно свободно и независимо, как рыба в воде» [147, с. 583].
Против «повального» увлечения карточной игрой были направлены указы Елизаветы Петровны в 1743 и 1747 годах. Однако они совсем не выполнялись, более того, карточная игра постоянно эволюционировала, разрабатывались новые способы се организации. Появилась такая форма расчета при игре, как векселя. Они давали возможность сесть за карточный стол без гроша в кармане, а расплачиваться при проигрыше долговыми письменными обязательствами. Это привело к новому витку увлечения картами: стали играть на так называемый «мелок».
Снисходительное отношение Елизаветы Петровны к картам объясняет бессодержательность ее указов. Они служили лишь подтверждением ранее изданных указов о запрете карточных игр и не могли остановить распространявшуюся в русском обществе карточную болезнь. Изданный 16 июня 1761 года новый сенатский указ существенным образом изменил ситуацию в карточной игре. Неэффективность действий предыдущих наказаний и штрафов за карточную игру и весьма щекотливое положение с карточной игрой в придворной среде послужили объективными причинами того, что правительство Елизаветы вынуждено было в законодательном порядке утвердить и оформить сложившееся в русском обществе положение.
За потомственным дворянством юридически было закреплено право играть в карточные игры: «Во всякие азартныя в карты, то есть в фаро, в квинтич и тем подобныя и в прочий всякого звания игры, на деньги и на вещи, никому и нигде (исключая во Дворцах Ея Императорского Величества апартаменты) ни под каким видом и предлогом не играть; а только дозволяется употреблять игры в знатных дворянских домах, только ж не на большия, но на самыя малыя суммы денег, не для выигрышу, но единственно для препровождения времени, яко то: в ломбер, в кадрилью, в пикет, в контру, в памфил» [269, т. 15, с. 731]. Другим сословиям запрещалось играть в карточные игры. Таким образом, право на подобное проведение досуга стало дополнительной, не совсем позитивной, но все же привилегией дворянства.
Далее в указе следует перечень штрафов за карточную игру, из которых одна часть шла на содержание полиции, другая — на нужды госпиталя, а третья — доносителю. Возникшая при Анне Иоанновне тенденция, которую условно можно назвать стремлением государства обратить порок во благо, не только была продолжена, но и значительно расширена. Теперь часть штрафных денег направлялась на содержание полиции. Причем штраф был увеличен вдвое, а наказаниям должны были подвергаться не только игроки, но и хозяева домов, где проводились игры, а также купцы, «кто также в играх употребляемые векселя свои брать и переводить будет» [269, т. 15. с. 731].
В знаменитом сенатском указе впервые произошло разделение карточных игр на коммерческие и азартные. Данное разделение можно рассматривать как очередной вынужденный компромисс между властью и игроками. Разграничительная линия между играми была слишком неустойчивой, поскольку отсутствовали критерии, по которым одни из них относились к запрещенным. а другие — к разрешенным. Поэтому в дальнейшем нарушения проходили, как правило, в рамках этого деления, причем игры переходили из одной группы в другую. Отсюда и множество различных названий игр, существовавших в то время. Просто поменяв название игры, можно было играть открыто, не опасаясь преследований. Так появилась поговорка: «Игра Баккара запрещается, название меняется — Виктория называется». Запрет на азартные игры просуществовал в России вплоть до начала XX столетия.
Екатерина II качественно изменила подход к запретительным мерам против карточных игр. Хотя ее указы от 1763 и 1766 годов автоматически продолжали перечислять наказания за игры. однако в 1765 году вышел сенатский указ «О увеличении пошлин на привозныя игорныя карты, о клеймении оных и о запрещении употреблять неклейменыя»[268, т. 17, с. 467]. Используя в карточной политике экономический подход, Екатерина расширила возможности государства получать выгоду от увлечения картами. В Россию карты привозились из-за границы. и за их клеймение брали деньги, а играть неклеймеными картами в русском обществе запрещалось вообще. Теперь не только с каждой ввозимой колоды брали пошлину в 2 рубля, но она должна была клеймиться особым способом, за что брали «по гривне за клеймо» с иностранной колоды и по 5 копеек с отечественной. Поскольку «карт привозится в Россию до 13000 дюжин, и в России домашних делается до 10000 дюжин, то сбор за клеймо с оных может быть до 27000 руб.» [268, т. 17, с. 467].
Право на клеймение передавалось в петербургскую мануфактур-коллегию и московскую мануфактур-контору. Иностранные карты клеймились в портовых городах Риге, Архангельске и Санкт-Петербурге. В колоде клеймился червонный туз особой печатью, изображавшей Сирену. Однако это не спасало от подделок печатей, поэтому правительство периодически меняло изображения, чтобы мошенники не успевали их подделывать. Все деньги, полученные от клеймения карт, шли на содержание Воспитательных домов И. И. Бецкого. Сумма была не такая большая, как ожидалось, поэтому вскоре Воспитательным домам в Москве и Петербурге было разрешено открывать фабрики по изготовлению игральных карт, клеймить их и продавать. Однако качество этих карт было недостаточно хорошим, поэтому им часто предпочитали иностранные карты.
Правительство пыталось также обложить иностранные карты столь высокой пошлиной, чтобы привоз «оных сам собою вовсе пресекся» [там же], что «подаст повод к умножению в государстве своих карточных фабрик» [там же]. Первым русским мастером, делавшим карты, был Иван Матье. Ему платили 15 копеек за колоду, а продавали ее по 2 рубля 4 копейки. Но вскоре договор с ним расторгли из-за плохого качества карт. И только в 1819 году была создана Александровская мануфактура, изготовлявшая игральные карты на достаточно хорошем уров-не. Мануфактура получила монополию на выпуск карт в России, за которую правительство обязало ее содержать одно из богоугодных заведений.
Печатание карт в России явилось экономически выгодным предприятием, поскольку вырученные от их продажи средства шли на благотворительные цели. Правительство Александра I запретило ввозить в Россию иностранные игорные карты, и постановило содержать Воспитательный дом за счет «внутреннего откупа, приносящего важный доход». Внутренний рынок изготовления карт делал их доступным развлечением не только дворянского, но и иных городских сословий — мещанского и купеческого.
Карты 1911 года в русском стиле
Устав Благочиния, изданный правительством Екатерины II в 1782 году, снизил штрафные санкции за карточную игру до 12 копеек, сделав эту сумму достаточно низкой даже для людей бедных. В Уставе было особенно отмечено, что «буде же игра игроку служить единственным упражнением и промыслом», то она будет наказываться, а если игра «служит забавою или отдохновением посреди своей семьи и с друзьями, и игра не запрещена, то вины нет» [273, т. 21, с. 467]. Следовательно, ремесленникам и торговым людям также разрешалось играть в карты. Даже азартные игры теперь рассматривались с точки зрения намерения, «с каким играли, и с обстоятельствами» [там же].
Благоприятные социально-экономические условия способствовали становлению карточных традиций на уровне не только привилегированного сословия, но и всего русского общества.
Карточная эйфория 70-80-х годов XVIII века исторически связана с периодом становления клубов в Петербурге и Москве. Прежде солидные игроки группировались в домах сановных вельмож, выполнявших функции игорных домов. Игроки «средней руки» и помельче собирались в небольших квартирах, сдаваемых картежникам за небольшую плату, или в трактирах. Любые компании играли с оглядкой на полицию, поскольку, как бы власти не смотрели «сквозь пальцы» на карточную игру, указов о ее запрещении правительство не отменяло.
Открытие клубов существенным образом изменило карточную ситуацию в обществе. Социальная востребованность подобного рода заведений совпала с их возникновением. Естественно, что целевые установки инициаторов первых клубов не заключались в создании альтернативы игорным домам. Являясь составной частью быта, нравов и обычаев русского общества, карточная игра органически вошла в клубную деятельность как элемент структуры досугового времяпрепровождения. Это нашло отражение в Х статье Устава первого отечественного Английского клуба: «В карты допускаются лишь коммерческие игры, азартныя же вовсе запрещаются» [251, с. 3]. Формулировка о запрете азартных игр стала обязательным декларативным заявлением всех последующих уставов российских клубов, независимо от их социальной ориентации.
Само существование клубов как самофинансируемых досуговых форм зависело от карточных игр, поскольку вырученные за игру деньги обеспечивали их элементарное «выживание». Поэтому нарушение данного договора с правительствами стало такой же необходимостью, как и сама карточная игра, которой не нашлось достойной замены на протяжении двух веков.
Составляя основу всего клубного бюджета, карточная игра обеспечивала материальное благополучие всех российских клубов, начиная с 70-х годов XVIII столетия. Периодом наибольшего процветания петербургского Английского клуба стали 30-60-е годы XIX века. Доход от вырученных с карт денег составлял в 1836 году — 11000 рублей; в 1850 году — 21500 рублей; в 1857 году — 29800 рублей; в 1858 году — 28600 рублей [251, с. 24].
Первая статья доходов состояла из взносов за предоставленное право на игру в клубе. В 172 и 173 параграфах московского Английского клуба указывалось, в частности, сколько платили игроки за игру: а) глазетовую — 2 рубля 10 копеек серебром; б) атласную — 1 рубль 90 копеек серебром; в) отборную — 1 рубль 60 копеек серебром; г) обыкновенную — 1 рубль 30 копеек серебром [278, с. 3-4].
Вторая статья включала в себя средства, получаемые клубом за игорные карты. Так, в Бюргер-клубе или клубе Соединенного общества игра в новые карты стоила 1 рубль 43 копейки серебром или 5 рублей ассигнациями, игра старыми картами стоила всего 80 копеек серебром или 2 рубля ассигнациями. Причем было принято играть одними картами в бостон не более 6 туров; в вист — 6 робберов;[252, с.38]. Новые карты обязательно были «за печатью». В московском Английском клубе разрешалось играть одними картами не более 6 робберов в вист, ералаш и вист-преферанс; 2 пули — в преферанс, бостон, крестики, табельку; 12 королей — в пикет.
Третья статья сборов состояла из клубных штрафов. Если игроки оставались играть в клубе Соединенного общества после 2 часов ночи, то платили в первый раз 60 копеек серебром, а во второй раз 1 рубль 60 копеек [там же, с. 35]Как отмечал В. А. Гиляровский, цены на штрафы в клубах возрастали каждые полчаса: «в 2 часа ночи — 30 коп.; в 2 часа 30 минут — 90 коп., то есть удвоенная сумма плюс основная за игру. В 3 часа ночи — 2 руб. 10 коп.; в 3 часа 30 минут — 4 руб. 50 коп.; в 5 часов утра сумма составляла 18 руб. 60 коп.» В московском Охотничьем клубе крупная игра начиналась около полуночи, и штраф к пяти часам утра доходил до тридцати восьми рублей. «Так поздно начинали играть для того. чтобы было ближе к штрафу, и для того, чтобы было меньше разговоров и наплыва любопытствующих и мелких игроков. А крупным игрокам, ведущим тысячную игру, штраф нипочем» [там же].
С одной стороны, клубные старшины были заинтересованы в постоянном увеличении численного состава членов клубов, что приводило в свою очередь к увеличению доходов за счет игроков, плативших по всем статьям в процессе карточной игры. С другой стороны, членов клубов заботило, чтобы в их стенах собирались игроки, ведущие крупную игру. Они самоорганизовывались в постоянно действующие карточные сообщества — своеобразные «микромиры». Это облегчало поиск партнеров и придавало игре престижность. Равность партнерских возможностей служила дополнительным стимулом к развертыванию в клубах крупной игры. Этим объясняется резкое увеличение состава петербургского Английского клуба в 1780 году, когда число желающих вступить в него достигло 300 человек.
Постоянно увеличивая квоту на численный состав, клубы в то же время не снижали требований к претендентам на членство в них. В каждом уставе российского клуба не только перечислялись лица, имевшие право вступить в них. но и жестко определялась процедура приема: «Для вступления в Общество, следует обратиться к одному из членов, который заявляет о том одному из старшин. Имя предлагаемого, вместе с именем претендента. выставляются на особой доске, для всеобщего сведения, в продолжение 8-ми дней. Затем, в первый четверг в 8 часов вечера, производится баллотировка, в присутствии, по крайней мере, тридцати членов. Прием решается большинством шаров; в случае равенства шаров, результат выходит отрицательный» [251, с. 3].
Принцип ограничения состава членов клуба и избирательность в их подборе способствовали складыванию благоприятных условий для карточной игры. Мошенникам и шулерам труднее было попасть в закрытый клуб, в сравнении с открытыми домами и трактирами, где доступ к карточным столам оставался более свободным. В этом отношении клубные игроки были относительно застрахованы от проникновения в их среду картежных плутов. Если в клубе и появлялись заведомые шулеры, то их имена были хорошо всем известны. Репутация картежного мошенника считалась допустимой с точки зрения не только клубных интра-норм, но и общественных норм. Известный шулер-аристократ граф Федор Иванович Толстой, воспетый Грибоедовым и Пушкиным, воспринимался в обществе как «образцовый игрок-бретер. Он сумел стать фигурой символической или, скорее, мифологической. Тут перед нами... «демон» — но уже не скептического, вольтерьянского покроя, а сугубо романтического пошиба, герой своего времени» [171, с. 89].
Внутриклубные нормы определяли карточное поведение игроков, начиная от процедуры игры и заканчивая карточным долгом. Игра начиналась с легкого поклона головой, на который должен был ответить каждый из присутствующих. Во время игры не позволялось разговаривать с лицами, не участвующими в игре. Уже сданные одним из игроков карты нельзя было перетасовывать, поскольку это расценивалось как оскорбление. Во время игры было недопустимо делать замечания партнеру, а следовало дождаться промежутка, когда сдавались карты. Выигравший обязан был предоставить сопернику возможность отыграться. Однако «если вы проигрываете, и вам советуют отыграться, никогда не соглашайтесь, так как за новой игрой чаще всего следует новый проигрыш» [224, с. 447].
В клубах складывалось особое отношение к карточным долгам. Если в обществе было принято платить долг в течение 24 часов, то клубы «защищали» долги по картам, предоставляя больше времени для их уплаты. Это было связано с ревностным отношением к главной доходной статье клуба. Старшины не хотели терять крупных игроков, поэтому они создавали благоприятные условия для должников. Каждый устав клуба тщательно прописывал процедуру уплаты долга, чтобы предотвратить недоразумения при их уплате. Например, Петербургский Купеческий клуб в статьях своего устава фиксировал: «Если проигравший не заплатил проигрыша, то выигравший член может записать должника в долговую книгу не позже одной недели с игры. Фамилия, имя, время, сумма должны быть вписаны четко. Долг гасится в течение 14 дней со дня записи в книгу, и до уплаты долга должник лишается права посещать Собрание. Член, не записавший долг, исключается из Собрания по постановлению Совета Старшин без баллотировки» [275, с. 4]. Как правило, во всех клубах определялся срок записи долга не позднее трех дней после игры. В противном случае член клуба терял право на содействие Совета Старшин в погашении долга. Следует подчеркнуть, что карточный долг оплачивался обязательно, поскольку его погашение рассматривалось в русском обществе как своеобразный критерий чести человека.
В петербургском Английском клубе существовала не книга записи долгов, а специальная черная доска, на которой записывались фамилии не вернувших долг в положенный срок. Это расценивалось проигравшими как оскорбление их дворянской чести. За невозвращенный карточный долг человек не просто исключался из состава данного клуба. Все уставы российских клубов указывали в параграфе о членстве, что человек, исключенный из какого-либо клуба (т. е. имеющий дурную репутацию), не имеет права баллотироваться даже в кандидаты. Причем. если кто-нибудь рекомендовал такого человека, то его самого могли исключить из состава клуба. Даже для такого картежного шулера, каким был Толстой-Американец, исключение из Английского клуба воспринималось «как унижение куда более страшное, чем разжалование в рядовые. Поскольку он готов был терпеть над собою власть закона, власть государства, власть, в сущности, безличную, но ни под каким видом не согласен был подчиняться воле отдельных частных людей, полагая их притязания покушением на свою честь. Причем понятие о чести для него, как и для многих русских дворян его поколения и его круга практически сливалось с понятием о личной независимости» [171, с. 87].
В русском обществе понятие карточного долга не носило абстрактного значения. Нормы взаиморасчетов были теми «установлениями», через которые не мог перешагнуть ни один игрок в любом собрании — в клубе или салоне, в трактире или кружке. Это неукоснительное правило должно было соблюдаться всеми играющими, отсюда и ставки на деревни, пожитки, крепостных девок, борзых собак и породистых лошадей. Все, имевшее ценность, могло быть ставкой при игре в карты или средством возврата долга.
Клубная нормативность, переплетаясь с общественной, представляла собой единую карточную систему, безукоризненно действовавшую на всем протяжении XIX столетия.
Проявление индивидуальных качеств личности в процессе карточной игры происходило под воздействием социальных факторов, когда общество стимулировало психологическое влечение к картам, вырабатывало определенную зависимость от них. Взаимодействие социальных и индивидуальных процессов было обусловлено постоянным возрастанием значимости карт в жизни русского общества, которая достигла наивысшего подъема во второй половине XIX века. Развлекательно-занимательные карточные игры соотносились с домашней, кружковой обстановкой, а коммерческие и азартные — с досуговыми формами. Значимость игры зависела от масштабов ставок: чем больше ставки, тем интереснее игра. Игрок входил в состояние эмоционального куража, сознательного отрыва от действительности. Для него важно было играть в обществе, где он получал не только поддержку и одобрение, но и положительную оценку своему карточному влечению.
Клубы способствовали углублению психологической зависимости от карточной игры. Она продолжалась до тех пор, пока человек не подходил к подлинной катастрофе, которая могла иметь трагические последствия.
В своих воспоминаниях А. Я. Панаева (Головачева) рассказывала о жизненной драме Т. Н. Грановского, выдающегося профессора Московского университета, который описывал ей свои чувства, когда вел большую игру в клубе: «Я случайно сел играть в азартную игру, один мой клубный всегдашний партнер в коммерческую игру стал приставать ко мне, чтоб я сел за него играть... Я сел, и на несчастье мне страшно повезло, я отыграл ему половину его проигрыша. На другой вечер этот же господин опять стал приставать ко мне, чтобы я отыграл ему и остальную половину, играя с ним в доле. Везло мне опять невероятное счастье, и я за свою долю выиграл более тысячи рублей. На эту тысячу стал играть уже один, и мне везло до смешного... у меня явилась какая-то потребность бежать вечером в клуб: там я забывал все!.. Счастье мое меня не оставляло. Но как всегда нашла полоса и несчастья. В один вечер я проиграл несколько тысяч, — все, что выиграл раньше, и еще долг сделал. Ну, тут я пошел отыгрываться и запутался... Мне теперь самому кажется невероятным, как я мог допустить себя до такого нравственного падения, — но какое заслуженное наказание я испытал, когда один шулер сделал мне предложение вступить в их компанию! Это предложение меня так потрясло, что я ужаснулся, до чего я дошел. Всю жизнь мне придется теперь искупать этот унизительный эпизод в моей жизни. Часто просыпаюсь ночью от кошмара: вдруг приснится, что я опять играю в клубе!» [168, с. 143].
Честь Т. Н. Грановского спас один его приятель, который достал нужную сумму денег, и карточный долг был уплачен вовремя. Жестокий урок карточной игры заставил профессора никогда больше не брать карт в руки, хотя он чувствовал к ним влечение всю жизнь. Грановский считал это наследственной чертой, поскольку его отец был страстный игрок и проиграл все свое состояние.
По мнению Панаевой, страсть к игре у Н. А. Некрасова разжигал И. А. Тургенев, который инициировал вступление поэта в члены Английского клуба не только с целью «шлифоваться», но и для крупной игры. Некрасов отлично играл в карты и был невероятно сдержан. Как правило, Николаю Алексеевичу везло. Часто он вел достаточно крупную карточную игру, о чем свидетельствует следующий случай. После игры в клубе Некрасов обычно возвращался домой с компанией игроков для ее продолжения, поскольку не хотел клубных разговоров о своих выигрышах. Начинали играть в 12 часов ночи и заканчивали в 2 часа на следующий день. Однажды слуга поэта Василий поднял под столом пачку сторублевых ассигнаций, но хозяина денег не нашлось, и поэтому решили оставить эти деньги у слуги [там же, с. 144].
Как большой игрок, Некрасов был суеверен. Отправляясь в клуб, он брал из конторы «Современника» тысячи две рублей и вкладывал их в середину своих десятков тысяч рублей«на счастье». И, как правило, в день большой игры деньги не выдавал, считая, что непременно проиграет. Суеверен был и Пушкин, который из выигранных денег никогда не давал в долг. Впрочем, в карточной игре Пушкин чаще проигрывал, чем выигрывал.
Мотивируя свое влечение к картам, Некрасов любил говорить, что играет с целью «притупить нервы». Грановский тоже играл только затем, чтобы отойти от университетских неприятностей и домашних размолвок.
Особенность карточной игры составляет отсутствие в ней явно выраженного единого мотива. Установка на получение материальной выгоды, когда игрок садится за карточный стол с целью «поправить материальное состояние», лишь кажется более вероятной. В процессе игры данный мотив переходит из основного во второстепенный. При этом удовлетворение потребности в риске и борьбе, а также чувство увлеченности становятся главными. Эту особенность подчеркивал Пушкин, утверждая, что «игра несчастливая рождает задор». Некрасов сделал себе значительное состояние на игре и издавал журнал «Современник» на карточные деньги. В разговоре с А. Ф. Кони Некрасов раскрыл «болезненную психологию человека, одержимого страстью к игре, непреодолимо влекущею его на эту рискованную борьбу между счастьем и опытом, увлечением и выдержкой. запальчивостью и хладнокровием, где главную роль играет не выигрыш, не приобретение, а своеобразное сознание своего превосходства и упоение победы» [113, с. 205].
Мотивы человека, играющего в карты, мало изменялись в историческом времени. Также немногим отличались установки игроков, ведущих не большую, а малую игру, и не в престижном Английском клубе, а во второразрядном трактире.
Просмотров: 26931
Источник: Комиссаренко С.С. Культурные традиции русского общества. СПб., 2003, с. 88-106.
statehistory.ru в ЖЖ:
