Купеческая "гостиная сотня" в период Смутного времени
---
Реорганизация гостиной сотни при Борисе Годунове сделала корпорацию более монолитной и крепкой, так как на смену ремесленникам пришли представители «торговых людей». Те ремесленники, которые там еще оставались, и несколько человек из них, пополнивших сотню в 1601/1602 г., составляли очень небольшой процент.
При Василии Шуйском, получившим в наследство от Бориса Годунова достаточно сильную гостиную сотню, никаких дополнительных нововведений не проводилось. Самым важным для корпорации за немногие годы его правления было подтверждение корпоративных грамот, выданных ей при Иване IV и Федоре. Новые пожалования в гостиную сотню производились в индивидуальном порядке и носили эпизодический характер.
Рост численности гостиной сотни сопровождался в начале XVII в. и значительным укреплением положения ее отдельных членов. Так, Кузьма Семенович Аврамьев, который в 1604 г. купил у купца гостиной сотни А. Л. Тверитинова полулавку в Москотильном ряду за 47 рублей, в 1608 г. прикупил к ней соседнюю полулавку за 75 рублей у тяглеца Казенной слободы Зиновья Иванова, расширив таким образом свою розничную торговлю. В 1614 г. он пожертвовал обе эти лавки Соловецкому монастырю.
Очевидно, улучшилось благосостояние и члена гостиной сотни Алексея Анисимовича Окулова, который в июне 1606 г. подал на царское имя челобитную с просьбой приравнять его к лучшим людям гостиной сотни. В. Шуйский эту просьбу удовлетворил, дав Окулову персональную жалованную грамоту с перечислением всех положенных ему льгот, которые распространялись и на его детей Грамота эта, наиболее ранняя из всех известных жалованных грамот отдельному члену гостиной сотни, опубликованная в 1836 г. до сих пор остается для этого периода единственной.
В тяжелые годы Смутного времени обстановка резко ухудшилась. Особенно сильно гостиная сотня пострадала во время бесчинств поляков в Москве. Позднее, подавая челобитные о пополнении, представители этой корпорации напоминали, что в те поры люди, оставшиеся в Москве, «и мужи и тесности всякие и голод терпели», многие умерли или разорились «и промыслов своих отбыли», другие из столицы разбежались и оказались «в рассеянии по городом». Ущерб был настолько велик, что Казенный приказ, который также подвергся разграблению, причем пострадала не только сама казна, но и приказная канцелярия, не решался назвать общую цифру людских потерь даже приблизительно. На память составить списки было невозможно, и «выписать не из чего». Не разорилась лишь незначительная часть купцов, а нажились, используя царящий беспорядок, нарушивший нормальную работу центральных органов, лишь очень немногие. В их число, судя по доносу Никифора Порывкина, о котором уже упоминалось выше, входили только те, кому удалось, продолжая торговые операции, увеличить свои доходы, в условиях недостатка продукции произвольно взвинчивая цены, а также те, кто отбывал службы в таможнях или сидел «на кабаке». В частности, Порывкин сообщал, что гостиной сотни Елисей Родионов, у которого было 1000 рублей долга, стал обладать капиталом в 3000 рублей, а Кирилл Булгаков, тоже состоявший тогда в гостиной сотне, увеличил свои средства с 50 до 1000 рублей. И тот, и другой «посидел в Нижнем на кабаке». Иван Максимов, несший службу в Архангельске, наживался, отпуская купцов в отъезд беспошлинно и запуская руку в таможенную казну. Когда работавшие с ним целовальники застигли его в момент взятия из кассы 100 рублей, он откупился от них, дав одному 300, другому 200 и третьему 100 рублей. Но особенно сильно нажились, по мнению Порывкина, «торговые люди», назначенные после изгнания поляков в 1612 г. на Денежный двор. Таких он назвал семь человек, среди которых были входившие в состав гостиной сотни, позднее гость, Андрей Котов и Иван Мошенников, а также Дмитрий Облезов и Михаил Стригольников, возглавлявший руководство Денежным двором А. Котов, увеличил свой капитал до 20 тысяч рублей, два его главных помощника д. Облезов и М. Стригольников — до 10 тысяч, а целовальник И. Мошенников — до 3 тысяч рублей. Будущий член гостиной сотни, который в 1612 г. входил в суконную сотню, Никита Ларионов с братом Дмитрием, также отбывавшие свою службу на Денежном дворе и имевшие «до московского разорения» всего 50 рублей, стали вести торги «тысяч на 20».
Поскольку материалов следствия по доносу Н. Порывкина не сохранилось, насколько справедливы были обвинения, неизвестно. Возможно, что сын гостя, который также, как и его брат Аника оказался после смерти отца в гостиной сотне, обиженный этим обстоятельством, оговорил недругов или преувеличил их злоупотребления. Тот факт, что боярин Ф. И. Шереметев и дьяк И. Грамотин, выслушав устные показания Н. Порывкина, предложили ему оформить «извет» письменно, свидетельствует, что его слова звучали правдоподобно и отражали типичные для тех лет злоупотребления. В условиях отсутствия надлежащего контроля за службами со стороны властей, соблазн использовать свое служебное положение для личного обогащения был весьма велик. Однако, исходя из того, что некоторые из обвиняемых вскоре стали гостями, а другие по прежнему остались в гостиной сотне, серьезного ущерба этот донос им не причинил.
В целом же, такие лица на фоне массового разорения и гибели членов гостиной сотни составляли малый процент. Поэтому сразу после изгнания поляков, в процессе восстановления столицы уже в 1612 г. последовали первые правительственные мероприятия направленные на возрождение гостиной сотни. Прежде всего всем разъехавшимся и уцелевшим ее бывшим членам, так же как и гостям, было предписано вернуться в Москву. Городовые воеводы получили указы отыскивать их и обеспечивать возврат составлением поручных записей. Затем от имени Михаила Федоровича гостиной сотне была дана грамота с подтверждением ее прежних льгот, оформленная уже в 1613 г.
Дата грамоты устанавливается по данным 1648 г., когда гостиная сотня обратилась к царю Алексею Михайловичу с просьбой подтвердить ее льготы и представила предыдущую грамоту в приказ Новой четверти боярину Ф. И. Шереметеву. Однако он обнаружил ошибку в дате выдачи — в документе был указан не 1613, а 1612 год, и грамоту задержал. Это вызвало новое обращение гостей и гостиной сотни, которые заявили, что «после Московского разорения были в рассеянии по городом, а старосты были гостиной сотни люди неграмотныя, того прописного году в той жалованной грамоте не усмотрели». В новой грамоте от имени царя Алексея Михайловича дата была исправлена. Из грамоты Алексея Михайловича видно также, что при выдаче предыдущей грамоты правительство Михаила Федоровича не только перечисляло льготы, но и подчеркивало, что грамота дается как своеобразная награда за терпение и верность во время противоборства с поляками и тушинцами и за мужество, проявленное во время осады Москвы.
Оформлению корпоративной грамоты 1613 г. сопутствовала выдача персональных льготных грамот отдельным членам гостиной сотни, возвратившимся в Москву. В частности, Андрей и Федот Котовы, ранее просившие разрешения задержаться в Нижнем Новгороде до весны, после возвращения в Москву такую грамоту получили. В записи Печатного приказа от 12 декабря 1613 г. значилось, что «велено им про себя питья держать безъявошно и крест целовать в исцовых дележ самим не велено...». Текст записи сильно выцвел и плохо читается, но и по сохранившимся строчкам ее льготный характер сомнения не вызывает. 27 декабря 1613 г. «жалованную кормленую грамоту» с красной печатью получили по своим челобитьям Давыд Котов и Василий Климшин, а еще ранее, 6 ноября 1613 г. — Яков Кожевников. 22 февраля 1614 г. аналогичную грамоту получил Алексей Коробейников, а 17 апреля 1614 г. — ярославец Милюта Кондратьев.
Подтверждение привилегий, рассчитанное на стабилизацию обстановки, придавало гостиной сотне уверенность в незыблемости благоприятной для нее политики правительства, но возвращаться в Москву многие не спешили. Настроения, свойственные в то время гостям, о чем писалось раньше, были присущи членам гостиной сотни не в меньшей степени. Они также тянули с приездом, просили отсрочек или, как Булгак (Лазарь) Евтифеевич Милованов, который добился в июне 1613 г. возможности оставить в Ярославле жену и детей, возвращались без семей.
Аника Порывкин, который не последовал примеру своих братьев Никифора и Ивана, вообще остался в Нижнем Новгороде. Там в 1621/22 гг. этот «москвитин гостиной сотни» имел двор с садом, полученный им по долговой закладной от нижегородского посадского человека Владимира Псковитина. В писцовой книге Нижнего Новгорода этого года отмечалось, что его хозяин А. Порывкин «никаких податей с посацкими людьми не дает». Оставался он там и в 1626 г. В мае этого же года по жалобе Ф. Юрьева «суд и управу чинить» на А. Порывкина было поручено нижегородскому воеводе.
Видя, что быстро восстановить гостиную сотню в прежнем объеме только путем сбора в Москву всех разъехавшихся не удается, власти одновременно включали в корпорацию купцов из других городов, сопровождая пожалования указами о переезде в столицу. Одним из таких лиц оказался сын Панкратия Галичанина галичанин же Григорий Панкратьев. К сожалению, запись о его пожаловании в гостиную сотню в книге Печатного приказа за 1614 г., видимо, при реставрации, оказалась утраченной. Известно о ней лишь из составленного к книгам приказа алфавита XIX в., где отмечался год пожалования грамоты и сообщалось, что она давала освобождение от крестоцелования в суде и право держать у себя в доме питье, то есть награждала льготами гостиной сотни. Местожительство Г. Панкратьева в этой записи было передано как фамилия, что привело к созданию варианта «гостиной сотни Галена нин Григорий Панкратьев». Памятуя о том, что в тяжелые годы Смутного времени купцы, покидая столицу, бежали не только в разные русские города, но и за рубеж, правительство принимало меры по предотвращению возможных отъездов. Официально признав отъезд за рубеж изменой, власти стали давать членам гостиной сотни разрешения на получение проезжих грамот для торговли за границей лишь при наличии поручных записей. Содержание их в зависимости от обстановки менялось. Так, в более ранних поручных записях 1613 г., выданных гостиной сотни Степану Юрьевичу Болотникову и Томило Родионову, их поручители оба раза гарантировали, что ни тот, ни другой «государю царю Михаилу Федоровичу» не изменит, что им «в Крым и в Литву и в немцы и в Ногаи не отъехать и с ними не знатца и не лазучить и сними словесно и грамотки не ссылаться». Далее добавлялось, что купцы не будут иметь дела и с Федором Андроновым, который находился в это время в бегах. В случае нарушения условий поручители были обязаны платить пени, «что государь укажет», и также класть «наши порутчиковы головы в ево... голову место». В поручной записи по Елисею Родионову к прежним названиям стран добавлялось, что он не отъедет «к Маринке и к сыну ее и к Заруцкому в их воровские полки...», а упоминание о возможных контактах с уже пойманным Ф. Андроновым исключалось. Выдавались проезжие грамоты такого рода Посольским приказом, куда поручители обязывались, если потребуется, купцов доставить. Число поручителей у С. Ю. Болотникова достигало 11 человек, из которых пятеро были из гостиной сотни, двое — из суконной сотни, а четверо посадских людей являлись владельцами лавок в Сурожском и Суконном рядах. У Т. Родионова поручителей было из гостиной сотни три человека, из суконной один и несколько посадских купцов. У Елисея Родионова — два человека из гостиной сотни и купцы из посадских слобод Москвы, которые имели лавки или каменные погреба. Наибольшее число поручителей у Болотникова объяснялось, по-видимому, тем, что находившаяся в свойстве с Ф. Андроновым семья Болотниковых оказались на подозрении у властей.
За побег купца из России сурово карались не только его собственная семья, но и близкие родственники. Ярким примером такой расправы является судьба торговых людей Котовых. Когда 2 марта 1628 г. один из братьев, гостиной сотни Давыд Котов с тремя своими людьми бежал в Литву, его сначала пытались задержать в пути. В дошедшей до нас грамоте новгородскому воеводе предписывалось «в городе и в остроге и на посадех и в деревнях и по всем большим дорогам и по малым стежкам всяким людем велети заказ крепкий учинили, где таковы люди объявятца и они б их поймав, привели...». Аналогичный указ был послан в Псков и в Печерский монастырь. В случае поимки, в Москву беглецов должны были вести «с приставом с добрым, и дорогою велети их вести с великим береженьем, сковав крепко». В мае 1628 г., когда Давыда задержать не удалось, его братья, Родион и Федот, несмотря на многие заслуги и звание гостей, а также племянник Сергей, сын уже умершего Андрея Котова, после допросов и пыток были сосланы в Сибирь, а все их имущество конфисковано. В вину им ставилось то, что «Давыдко своровал, отступил от бога и... государю изменил», а они об этом знали, ибо бежал «с их ведома и по их умышлению». На содержание ссыльных Котовых в пути было определено по 2 алтына человеку в день «из их изменных денег» Допускать к ним разрешалось только священника, всем другим разговаривать с ними запрещалось. В Тобольске арестантов разлучили и сослали в разные города. Сергея Котова по прибытии в Енисейск было приказано посадить в тюрьму «опричь иных сидельцев» и держать под особым караулом. С женами и детьми их всех тоже разлучили. Сами Котовы свою вину отрицали, утверждая, что в сговоре с Давыдом никогда не были. В 1633 г., они подали просьбу о помиловании, в 1634 г. отпущены из Сибири, но им все равно было запрещено жить в Москве. Разбросанные по разным городам Поволжья, в мае 1634 г. Котовы вновь писали в Москву, что «помирают голодною смертью» и как «великой милости» просили установить им корм «по 2 алтына в день» или по 1 рублю 30 алтын человеку в год. Только в сентябре 1635 г. братьям разрешили наконец поселиться вместе в Казани. Одновременно был дан указ выдавать им там по 3 алтына 2 деньги на день на два месяца, а затем «корма» больше не давать. Выезжать из Казани им запрещалось, а в том, что они этого указа не нарушат, была взята поручная запись. За Федота Котова поручились два москвитина, гостиной сотни Семен Сомовнин и Перфилий Васильевич Климшин, и семь казанцев; за Родиона — 15 свияжан, а за Сергия — 24 чебоксарца. Как можно предполагать, те же поручители помогли Котовым вновь стать на ноги, так как потомок их, гостиной сотни Викула Сергеевич Котов, упоминается в начале XVIII в. как купец, владевший в Казани десятью лавками. Эти лавки он сдавал внаем, так как сам промышлял скудным соляным промыслишком», покупая соль в Казани оптом, а продавая в розницу. Свой доход с лавок Викула определял в 20 рублей 10 алтын 5 денег в год.
Просмотров: 13374
Источник: Голикова Н.Б. Привилегированные купеческие корпорации России XVI - первой четверти XVIII в., т. 1. С. 229 - 235
statehistory.ru в ЖЖ:
