Слуги как хранители уклада дворянского быта
Мир повседневных вещей, если на него глядеть с такой позиции,- самодовлеющая система. А значит, его можно пережить эстетически, независимо от прямого смысла. Так, в «Войне и мире» Толстой дает яркий пример автономного переживания языка, что создает возможность эстетического удовольствия от неприятного сообщения. Полковник-немец докладывает о том, что опасное поручение выполнено.
«- А коли про потери спросят? - Пустяки!- пробасил полковник,- два гусара ранено, и один наповал(Курсив Л. Н. Толстого.) сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал».
То же самое происходит, когда обед становится объектом эстетического осмысления. Обратимся к описанию обеда Стивы Облонского и Левина в «Анне Карениной».
- Мне все равно.
- Ну, в "Англию",- сказал Степан Аркадьич, выбрав "Англию" потому, что там он, в "Англии", был более должен, чем в "Эрмитаже". Он потому считал нехорошим избегать эту гостиницу».
По дороге в ресторан герои Толстого молчат, каждый погружен в себя. Но мысли Левина и Облонского совершенно разного свойства.
«Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слова: до свидания.
Степан Аркадьич дорогой сочинял меню».
Для Левина, который полностью поглощен мечтами о Кити, обед с его материальностью кажется пошлым, оскорбляющим высокое чувство. Для Облонского же поэзия заключается в самом обеде и каждая мелочь здесь приобретает ритуальный смысл.
Торговец решетами и пекарь Литография по рис. И. Щедровского. 1839г.
«- В "Англию" или в "Эрмитаж"?
«Когда Левин вошел с Облонским в гостиницу, он не мог не заметить некоторой особенности выражения, как бы сдержанного сияния, на лице и во всей фигуре Степана Аркадьича. <...>
- Сюда, ваше сиятельство...- говорил особенно липнувший старый белесый татарин с широким тазом и расходившимися над ним фалдами фрака.- Пожалуйте шляпу, ваше сиятельство,- говорил он Левину, в знак почтения к Степану Аркадьичу ухаживая и за его гостем. <...>
- Так что ж, не начать ли с устриц, а потом уж и весь план изменить? А?
- Мне все равно. Мне лучше всего щи и каша; но ведь здесь этого нет.
- Каша а ла рюсс, прикажете?- сказал татарин, как няня над ребенком, нагибаясь над Левиным.
- Нет, без шуток; что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал на коньках, и есть хочется. И не думай,- прибавил он, заметив на лице Облонского недовольное выражение,- чтоб я не оценил твоего выбора. Я С удовольствием поем Фрагмент литографии А. Орловского. 1820г. хорошо.
- Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни,- сказал Степан Аркадьич,- Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало - три десятка, суп с кореньями...
- Прентаньер,- подхватил татарин. Но Степан Аркадьич, видно, не хотел ему доставлять удовольствие называть по-французски кушанья.
- С кореньями, знаешь? Потом тюрбо под густым соусом, потом... ростбифу; да смотри, чтобы хорош был. Да каплунов, что ли, ну и консервов.
Татарин, вспомнив манеру Степана Аркадьича не называть кушанья по французской карте, не повторял за ним, но доставил себе удовольствие повторить весь заказ по карте: "Суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а лестрагон, маседуан де фрюи..." <..>
- ...Сыру вашего прикажете?
- Ну да, пармезан. Или ты другой любишь?
- Нет, мне все равно,- не в силах удерживать улыбки, говорил Левин».
Мы видим, что в этом описании Толстой сталкивает сразу три разных позиции: Облонский и татарин ведут диалог посвященных, однако каждый переводит церемониал обеда на язык, который для него является чужим и потому дает возможность пережить этот обед эстетически. Татарин с нескрываемым удовольствием произносит французские названия блюд, но для Стивы это язык "идейный, он, напротив, щеголяет своим настоящим московским русским языком.
Левин для них простак. «Каша а ла рюсс» - как к ребенку обращается к нему татарин. Левин же намеренно разрушает все условности аристократического обеда и потому снисходительно наблюдает за спектаклем, который разыгрывает Стива Облонский. Он намеренно подчеркивает, что здесь, в ресторане, он лишь потому, что «есть хочется», что предпочел бы щи и кашу. Но когда татарин доверительно и заговорщицки обращается к Стиве: «сыру вашего прикажете?», не может удержаться от улыбки.
Татарин, умело произнося французские слова, без сомнения, ощущает себя своего рода хранителем канона обеденного ритуала, его жрецом. Вообще люди, жили они в дворянском доме или прислуживали в трактире, как правило, ощущали именно себя хранителями уклада дворянского быта и были наиболее консервативны в случае, если господа пытались что-либо изменить.
Именно такой вспоминает Мария Каменская крепостную няньку своего отца - Ф. П. Толстого, графа, который не только тем, что он был профессиональным художником, но и всем укладом своего быта разрушал общепринятые нормы дворянского поведения. «Матрена Ефимовна царствовала в доме воспитанника своего деспотически: жалованье его отбирала до копейки и распоряжалась всем по своему усмотрению. Кормила графа сладко и одевала хотя по его вкусу, но по-барски»[Каменская М. Воспоминания. М. 1991. С. 23.].
Но особенно болезненно пережила она брак воспитанника с дочерью «коммерции советника».
«- Кто ты? Скажи мне, кто ты? Граф али нет? Коммерции советница!.. Купчиха значит?.. Ни одной ни княжны, ни графини не осталось?»[там же. С. 26]
До самой своей смерти не признавала Матрена Ефимовна новоявленную графиню хозяйкою и относилась к ней с «аристократическим» презрением. И даже во время наводнения в Петербурге, когда нужно было переносить в верхние этажи запас провизии, не доверила ей ключи.
«- На что тебе ключи?- крикнула она с своей кровати на маменьку,- Растащить все хочется? Вишь, новая хозяйка нашлась!.. Не дам я тебе ключей...»[там же. С. 94]
И. И. Панаев в одном из фельетонов цикла «Петербургская жизнь» рассказывает, как, задержавшись в Гатчине, он решил зайти в трактир и заказать «знаменитые гатчинские форели, которые красуются на картах у Дюссо и Данона и порция которых стоит чуть ли не больше рубля серебром».
«Я велел сварить мне форель просто без всяких приправ... через час форель явилась передо мною, но в каком виде, о ужас! Она была залита густым бланжевым соусом из взболтанной муки и горького масла с заплесневелыми каперсами и оливками и пересыпана петрушкой.
Ю. М. Лотман, Е. А. Погосян. Великосветские обеды
- Варвар ты эдакий!- вскричал я, обратившись к половому,-...разве не говорил я тебе, чтобы сварили форель без всяких приправ?
- Без этого нельзя-с, как же-с, помилуйте, все хорошие господа так кушают. Это голландский соус...»[Петербургская жизнь // Современник. 1857. Август. С. 302.]
Для Панаева, который немного свысока противопоставляет себя респектабельным дачникам, естественно видеть в изысканном и знаменитом блюде, коим так славятся рестораны в дорогой аристократической Гатчине, только горькое масло, смешанное с заплесневелыми каперсами и оливками. Половой же, который и не подозревает, что перед ним сторонник простоты и естественности, уверен, что именно он-то и знает, как должны есть «хорошие господа».
Для татарина, переводящего на французский язык заказ Степана Аркадьевича, претаньер - название, которое придает бытовому супу с кореньями иной, ритуальный смысл.
Просмотров: 13813
Источник: Лотман Ю.М., Погосян Е.А. Великосветские обеды. СПб.: Пушкинский фонд, 1996
statehistory.ru в ЖЖ:
