Власть и дворянство на национальных окраинах в 1720-1730-е годы

Чем отличалось положение смоленского дворянства (шляхетства) от положения русского дворянства в Башкирии в первой трети 18 века? О том, почему первое было значительно более сильной корпорацией, чем второе, и рассказывает данная статья.

Статья опубликована в сборнике "Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века." М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 89-116.

Николай Петрухинцев. Власть и дворянство на национальных окраинах в 1720-1730-е годы

Понятие российская провинция как совокупность «нестоличных» регионов со специфическими условиями экономики, быта и «провинциальной» психологией населения, а также как совокупность территорий, на которые после второй областной реформы Петра 1719 года распространялось административное деление на провинции, включает в себя и обширные окраинные регионы с их особым статусом в рамках губернской системы и многонациональным населением, в состав которого входили и группы дворянства, как русского, так и национального. Одной из тенденций постсоветской национальной и региональной историографии является оценка правительственной политики по отношению к окраинам как политики преимущественно этнической, нередко трактуемой как односторонне выгодная русскому населению, и в первую очередь его верхушечным группам, то есть российскому дворянству. Эта концепция «преобладания этнических мотивов» в правительственной политике достаточно убедительно опровергается, в частности, недавним анализом политики России XVIII века в прибалтийских провинциях, проделанным Ральфом Тухтенхагеном в работе, появившейся на свет уже тогда, когда настоящая статья находилась в процессе редактирования¹. Задача данной статьи — на примере конкретных политических мер, проводившихся в первой трети XVIII века по отношению к различным группам окраинного провинциального дворянства, продемонстрировать более сложный характер, чем обычно считается, правительственного курса, наличие в нем множества мотивов и несводимость его только к «этническому» компоненту.

Прежде всего следует отметить, что положение дворянства на национальных окраинах и правительственная политика по отношению к нему определялись сочетанием двух его статусов — «провинциального» и «автономного». Фактически группировки провинциального дворянства находились на пересечении сразу трех правительственных «политик», или политических курсов: 1) сословной политики, со всеми ее особенностями в отношении дворянского сословия, еще только завершавшего свою консолидацию²; 2) национальной политики, нередко разной по отношению к различным этническим группировкам региона; 3) политики по отношению к пограничным территориям, учитывавшей их особое экономическое, культурное и военно-стратегическое положение. Положение дворянства окраин в конечном счете определялось комбинацией этих трех политических курсов с несовпадающими целями и задачами.

В XVIII веке провинциальное дворянство окраин, как правило, существовало на территории пограничных полуавтономий, различавшихся статусом, объемом прав и привилегий, которые, в свою очередь, зависели от степени и способов интеграции этих регионов в состав России. Значительная часть регионов образовывала, если пользоваться терминологией сторонников мир-системного подхода и последователей Иммануила Валлерстайна³, своего рода «внутренние периферии» России — значительные зоны с сохранением обширной автономии, очень часто (но не обязательно) организованные по национально-территориальному принципу. Население этих районов — Прибалтики и части Финляндии (окрестностей Выборга), Нижнего и Среднего Поволжья, Северного Кавказа и Южного Приуралья, Левобережной и Слободской Украины, Новороссии и Области войска Донского, наконец, Сибири — по I ревизии составляло треть населения страны (5 195 034 из 15 737 962 человек)⁴. А если добавить к ним отличавшиеся несколько специфическим статусом зоны расселения 387 280 душ мужского пола однодворцев. 127 372 душ мужского пола украинцев на великороссийских землях и сохранившую «живые следы прежней автономии» Смоленскую губернию (1 496 172 человека в общей сложности), то население внутренних периферий составит 42,5 процента населения России. Доля территорий с данным населением на общероссийских просторах была еще более значительной.

Все эти регионы имели свою специфику: на них далеко не всегда и не в полной мере распространялось общероссийское законодательство и налоговая система. Для многих из этих территорий [было характерно чересполосное заселение разностатусными группами людей с особым набором сословных, податных, таможенных, налоговых льгот и привилегий, юридических норм в поземельных и имущественных отношениях. Все это крайне затрудняло проведение единой общероссийской политики, что уже само по себе вынуждало центральное правительство желать дальнейшей интеграции этих регионов в имперскую структуру. Большинство из них были расположены по границам государства и играли важную роль в их охране и в контактах с иностранными державами; поэтому население этих территорий в значительной мере было военизировано. Русское население в районах, организованных по этническому принципу, было крайне незначительным; русское землевладение в начале XVIII века также невелико.

Петровские реформы весьма своеобразно повлияли на положение этих пограничных автономий, а соответственно и на статус проживавших в них провинциальных группировок дворянства. Уже с 1710-х годов этот статус стал существенно расходиться со статусом такого же провинциального дворянства на «коренных» российских территориях. Расхождение это особенно усилилось на завершающем этапе петровских реформ в начале 1720-х годов, но было неодинаковым для различных групп провинциального дворянства полуавтономных окраин.

Мы рассмотрим этот процесс трансформации статуса и положения разных групп провинциального дворянства в ходе петровских реформ на примере двух его различных групп, отличавшихся Друг от друга 1) географической спецификой, 2) уровнем экономического и социального развития, 3) степенью корпоративной сплоченности и дворянского самосознания, 4) статусом и положением на национальных окраинах.

Для анализа были выбраны две в известной степени диаметрально противоположные группировки провинциального дворянка, находившиеся на разных географических полюсах Европейки России и занимавшие противоположное положение на самих окраинах. На западе речь пойдет о достаточно автономной корпорации смоленской шляхты, доминировавшей на своем участке пограничной полосы России, отличавшейся значительной численностью и существенным объемом прав и привилегий, а также высоким уровнем сословного самосознания. На востоке будет рассмотрена малочисленная и экономически слабая, не имевшая автономного статуса группировка русского военно-служилого дворянства в Башкирии, находившаяся, в отличие от смоленской шляхты, в положении «меньшинства», обладавшая в конечном счете ограниченными, по сравнению с башкирской элитой, правами на этой территории и вынужденная во многом считаться с доминировавшим здесь башкирским национальным большинством.

Основное внимание будет уделено трансформации статуса и положения смоленской шляхты, влиянию на эти процессы различных факторов (в том числе и военного). В статье рассматриваются преимущества и недостатки нового положения смоленской шляхты, возникшие в результате петровских реформ, и то противоречивое положение, в котором оказалась шляхта к моменту их окончания, а также конкретные политические меры, принимавшиеся правительством для преодоления парадоксов этого положения в 1720—1730-е годы. Анализ довольно обстоятельно освещенного в современной историографии состояния русской дворянской корпорации в Башкирии используется здесь главным образом для сравнения и выявления общих изменений в статусе и положении дворянства на национальных окраинах под воздействием процессов, запущенных петровскими реформами, что позволяет оценить главные тенденции и результаты правительственной политики к отношении «окраинных» групп дворянства и самих окраин.

Смоленская шляхта в эпоху петровских преобразований

На западных границах России помимо «новозавоеванных» прибалтийских провинций были и более «давние» по времени интеграции регионы, более глубоко ассимилированные Россией, но все же сохранившие некоторые остатки автономных прав.

Одним из таких регионов была Смоленщина, окончательно вошедшая в состав Российского государства после Русско-польской войны 1654—1667 годов. К началу XVIII столетия Смоленщина на уже полвека находилась в составе России, преодолев к этому времени начальный этап интеграции в российские экономические и властные структуры. На территории Смоленщины образовались анклавы российского землевладения; часть земель была использована под поместные раздачи на содержание полков «нового строя» (рейтарских). Однако Смоленщина, как и Украина (гораздо в меньшей степени затронутая интеграционными процессами), сохранила значительный слой местного дворянства, удерживавшего к началу XVIII века часть прав и привилегий, которыми оно пользовалось еше в составе Речи Посполитой.

«Остатки автономии» Смоленщины выражались отчасти в том, что особый статус территории до начала XVIII века признавался правительством, отражаясь и в особой системе управления: Смоленщина управлялась до 1680-х годов специальным Приказом княжества Смоленского, ставшим затем одним из подразделений Посольского приказа, ведавшего и другими такими же полуавтономными пограничными территориями. Однако главным образом «полуавтономия» Смоленщины выражалась в элементах военной организации и в сословно-корпоративных правах ее прежнего «автохтонного» господствующего слоя населения — «смоленской шляхты», в сохранении особых прав ее территориальной военно-служилой корпорации, организованной в особый полк «смоленской шляхты».

Эта корпорация с особым статусом просуществовала около ста лет, до 1764 года, когда ее специфические права были ликвидированы и началась ее активная интеграция в общероссийскую систему. Смоленская шляхта долгое время оставалась вне поля зрения историков, но в последнее время исследовательский интерес к ней ощутимо возрос.

Еще в советское время история формирования этой корпорации в XVII веке была затронута в работе Александра Николаевича Мальцева⁵ и обстоятельно прослежена в ставших уже классическими работах Станислава Владимировича Думина⁶. В постсоветское время интерес к корпорации смоленской шляхты существенно возрос, что проявилось в первую очередь в появлении генеалогического труда о смоленской шляхте⁷, а также сборника, объединившего основные исследования и комплексы документов по ее истории⁸. Совсем недавно появился обстоятельный и добротный генеалогический справочник Дмитрия Павловича Шпиленко⁹, которому еще предстоит сыграть свою роль в детальном восстановлении истории этой корпорации.

Как уже отмечалось, история формирования корпорации в XVII веке была основательно проанализирована С.В. Думиным¹⁰. Состав корпорации в основном сложился еще в составе Польского государства, после возвращения Смоленска Речи Посполитой в Смутное время. На состав шляхты существенно повлияли произведенные польскими властями две серии раздач земель, которые были нацелены на усиление влияния польской шляхты: первая прошла в 1619—1620-х годах, будучи ориентирована фактически на создание мелкого поместного землевладения; вторая осуществлялась после русско-польской Смоленской войны 1632—1634 годов и имела целью утверждение землевладения крупного. В результате к 1650 году сложилась неоднородная структура шляхетского землевладения, в котором, при преобладании мелкопоместных дворян, составлявших основную массу смоленской шляхты (61,5 процента)¹¹, сложилось достаточно крепкое аристократическое ядро из 30 фамилий, в которое были интегрированы и три русские семьи (Потемкины, Салтыковы и Мещерины). В целом же структура землевладения на территории Смоленщины была близка соседнему Великому княжеству Литовскому, выходцы из которого и составили почти две трети известных фамилий смоленской шляхты (в то время как русские, ливонцы и немногочисленные выходцы из польской коронной шляхты составляли в совокупности всего лишь треть корпорации)¹². Возвращение России Смоленска, несмотря на выселение части шляхты в 1654—1655 годах на восточные границы России (преимущественно в Поволжье, особенно в Башкирию, куда было переселено около 500 человек и где долго сохранялись, несмотря на понижение социального статуса, остатки корпоративного сознания шляхты¹³), по мнению С.В. Думина, серьезно не изменило структуру землевладения и состав шляхты. (Исключение составил лишь Стародубский повет, отошедший к Гетманщине, в связи с чем шляхетское землевладение там было уничтожено украинцами и заменено землевладением казацкой старшины¹⁴.) Более того, Россия закрепила монопольное положение шляхты в сфере землевладения, запретив в 1682 году покупать и просить в поместье тамошние земли «московских чинов людям». Однако податных привилегий смоленская шляхта не получила, и на Смоленщину была распространена российская податная система¹⁵ — вероятно потому, что российское правительство воспринимало Смоленск прежде всего как возвращенные (а не присоединенные заново) территории.

Корпорация смоленской шляхты сложилась из достаточно самостоятельных уездных корпораций (Смоленской, Дорогобужской, Рославльской и Вельской), которые лишь постепенно интегрировались в единое целое, сохранившись в виде особых военных подразделений в полку смоленской шляхты.

В таком состоянии корпорация вступила в XVIII век, где ее история изучена гораздо хуже. Исключение составляет блестящая статья Михаила Михайловича Богословского, появившаяся еще в 1899 году в Журнале Министерства народного просвещения¹⁶. Богословский обрисовал основные тенденции развития смоленской шляхетской корпорации и сделал ряд принципиальных наблюдений, которые мы развиваем и уточняем на основе ряда архивных источников.

Первоначально (до конца XVII века) условия службы в полку смоленской шляхты, вероятно, не отличались существенно от российских. Полк был таким же территориально-дворянским военным ополчением (представленным, вероятно, преимущественно дворянской конницей), как аналогичные российские дворянские полки, и до формирования регулярной армии нес службу наравне с ними. Судя по послужным спискам отдельных представителей смоленской шляхты, этот полк, как и вся русская поместная дворянская конница, участвовал в Азовских походах Петра I (во взятии Казыкерменя, под Азовом) и в сражении под Нарвой в 1700 году¹⁷. Типологически этот полк был близок российскому «служилому городу», и часть элиты «смоленской шляхты» уже была интегрирована в состав российского Государева двора, получив соответствующие «дворовые» чины.

Более подробное представление об этом дает список смоленской шляхты, наряженной в «казыкерменский» поход 1695 года (то есть в армию Бориса Петровича Шереметева, действовавшую в 1695 году на Днепровском театре тогдашней русско-турецкой войны, именуемой обычно Азовскими походами)¹⁸. Судя по этому списку, в поход была наряжена примерно половина корпорации смоленской шляхты (в общей сложности 741 человек), разделенная на две разностатусные группы: 1) собственно смоленская шляхта, сведенная в пять рот — 461 человек списочного состава (544 человека вместе с участвовавшими в походе сверх списка — «неверстанными чинами» и «недорослями»), и 2) бельская и рославльская шляхта (6-я и 7-я роты), образовавшая отдельные корпорации в составе смоленской шляхты — 161 человек списочного состава (197 человек со сверхсписочными). Бельская и рославльская шляхта, очевидно, составляла корпорации более низкого статуса — в их числе было всего шесть человек, принадлежавших к Государеву двору (3,7 процента от списочного и 3,05 процента от общего состава). Собственно же смоленская шляхта, составлявшая ядро корпорации и отличавшаяся большей сплоченностью и более высоким статусом, была куда более отчетливо интегрирована в российскую элиту — 172 человека принадлежали к Государеву двору, то есть имели «дворовые чины» стольников, стряпчих, московских дворян («по московскому списку») и жильцов — 37,3 процента от списочного и 31,6 процента от общего состава (в 10 раз больше, чем У бельской и рославльской шляхты). Это обеспечивало верхушке смоленской шляхты (и всей корпорации в целом) довольно высокий формальный статус в среде российского дворянства: вероятно, доля членов Государева двора среди смоленской шляхты была не ниже (если не выше), чем у российского дворянства в целом. Более того, смоленская шляхта имела даже некоторые сословные преимущества по сравнению с российским дворянством. Указом от 30 декабря 1701 года для нее был уравнен статус вотчины и поместья¹⁹ — намного раньше, чем в остальной России (где это произошло в 1714 году и было окончательно юридически закреплено в 1730-1731 годах).

Однако начало Северной войны и военные и административные реформы Петра I первого десятилетия XVIII века, приведшие к трансформации российской элиты и разрушению Государева двора, изменили положение смоленской шляхты и привели к существенному расхождению его с положением дворянства российского.

Свою роль в этом несомненно сыграли и особенности ведения Северной войны: постепенное смешение главного театра боевых действий в 1705—1709 годах в пределы Польши (Великого княжества Литовского) и Украины. В этой обстановке правительству выгоднее было использовать местную военно-территориальную корпорацию, находившуюся на пограничье с Польшей и хорошо знакомую с местными условиями, как единое целое и как своеобразного посредника в непростых отношениях с польской шляхтой, метавшейся между «прошведской» и «прорусской» партиями, нежели трансформировать полк смоленской шляхты, подобно русской поместной коннице, в регулярные полевые части — тем паче что было не ясно, как среагирует в этих условиях шляхта на нарушение ее прежних прав. Поэтому полк смоленской шляхты оказался «привязан» к этому театру военных действий и в 1702—1707 годах участвовал в боевых действиях в Польше и на ее рубежах, в 1708 году — в сражениях под Головчином и Лесной. Позднее, после 1709— 1710 годов, по мере укрепления регулярной армии, полк, видимо, Потерял значение активной боевой единицы и использовался преимущественно в охране польской границы²⁰. Правительство отдавало приказы о его мобилизации как целостного воинского контингента лишь в периоды острых внешнеполитических кризисов: "польского" в 1716—1717 годах²¹ и «турецких» в 1720-е годы.

Однако, скорее всего, именно остатки смоленской автономии не позволили трансформировать полк смоленской шляхты в регулярную боевую часть. Вероятно, свою роль в этом сыграло и стремление правительства не раздражать смоленскую шляхту ввиду тяжелых материальных потерь, понесенных ею во время кампании 1708 года. Смоленский губернатор Петр Самойлович Салтыков позднее доносил, что движение шведов и русская тактика выжженной земли привели к опустошению значительной части Смоленщины: запустело 9445 дворов; село Мигновичи, бывшее узловым пунктом в пограничных связях с Польшей, было выжжено; из 16 731 двора к 1710 году осталось 8764 жилых; сильнее всего пострадали, естественно, юго-западные районы Смоленщины — база смоленской шляхты, тогда как Дорогобужский и Вяземский уезды с крупными вотчинами московской знати (в том числе Ф.А. Головина, Петра Самойловича Салтыкова, Бориса Петровича Шереметева, Петра Павловича Шафирова) оказались почти не затронуты²².

Положение Смоленска как основной тыловой базы операций на западе, через которую к тому же проходили оживленные маршруты движения войск с одного театра войны на другой, осложняла своей чрезвычайной тяжестью постойная повинность. О проблемах, создававшихся последней, свидетельствуют такие факты: постой одного лишь Киевского драгунского полка, расквартированного на Смоленщине, обернулся в период с осени 1714 по весну 1715 года чувствительными потерями для местного населения, у которого было отобрано и украдено по меньшей мере 13 лошадей. 3 коровы, 14 свиней, 85 овец и коз, 19 индеек и гусей, 568 кур и 500 возов сена (не считая стогов и скирд), а в Вяземском уезде драгуны еще и убили по меньшей мере трех крестьян²³. Вместе с тем внушительные на первый взгляд цифры не следует и преувеличивать: из них очевидно, что драгуны в первую очередь ворован' птицу и фураж, которого не хватало казенным лошадям в период бескормицы. Общий же размер пограбленного и украденного в лучшем случае соответствует скотоводческим ресурсам небольшой деревни из 5—10 дворов, тогда как полк был расквартирован на значительно большей территории²⁴. Однако последствия частых постоев накапливались во времени, налагались на военное разорение и завышенное налогообложение Смоленщины. М.М. Богословский сделал вывод о происходившем в тот период процессе обеднения шляхты, главной причиной которого он считал, однако, крестьянское бегство за рубеж; по подсчетам ученого, на 1756 год только 20 процентов шляхтичей имели свыше 20 душ крестьян, а остальные 80 процентов были мелкопоместны²⁵. Правительство, очевидно, не было заинтересовано в ослаблении местного дворянства, несшего пограничную службу, а потому проводило в отношении его осторожную и взвешенную политику.

Все это законсервировало прежний статус местной военно-территориальной служилой корпорации. Полк смоленской шляхты к 1711 — 1712 годам, когда в России завершилось создание регулярной армии, превратился в архаический пережиток прежних территориальных военно-служилых формирований дворянства, служивших «с земли» и собиравшихся на время походов, то есть фактически в осколок «служилого города», уничтоженного петровскими реформами, или, по мнению М.М. Богословского, в «анахронизм, археологический остаток» прежних структур²⁶. Вероятно, и сам Петр на заключительном этапе своих реформ воспринимал «смоленскую шляхту» как архаический остаток прежних дворянских корпораций и рассматривал ее в одном ряду с ними и с «царедворцами» — пережиточными остатками чинов бывшего Государева двора. Так, 10 ноября 1721 года Петр предписывал явиться к общему российскому дворянскому смотру «смоленскую шляхту и царедворцев тех, которые служат с смоленскою шляхтою, и патриарших и архиерейских дворян выслать для смотру и розбору в Москву к стольнику Степану Колычеву в декабре месяце нынешнего 721 году неотложно...»²⁷. Результаты этого смотра (вероятно, представленные прежде всего списком от 19 января 1722 года и хронологически близким ему списком, датируемым публикаторами 1721 годом²⁸) отчетливо Рисуют те же процессы, что шли и в других остатках архаичных российских территориально-дворянских корпораций. При относительно небольшом числе лиц в офицерских рангах, в силу естественного старения и убыли, по сравнению даже с неполным списком 1695 года резко сократилось количество лиц, входивших в прежнюю (теперь уже потерявшую значение) элиту России — Государев двор. Число стольников и стряпчих сократилось более чем наполовину (со 112 человек в 1695 году до 57 человек по списку
1721 года и 53 человек по списку 1722 года, причем более половины из них — 33 и 29 человек соответственно — перешли в разряд отставных и «заполочных»); чины стряпчих, московских дворян и жильцов вовсе исчезли из списка (или просто перестали упоминаться в силу окончательной деградации их статуса). В новой элите России — «генералитете», лицах первых пяти рангов, — смоленская шляхта была представлена теперь всего одним-двумя людьми (генерал-майором и, может быть, условно — не имеющим аналога в системе новых русских военных чинов «генеральным поручиком»), Таким образом, статус смоленской шляхты в общем составе российского дворянского сословия существенно понизился (что, правда, в тот момент отчетливо еще не осознавалось ни самой шляхтой, ни российским дворянством, так как оформившая новые сословные отношения Табель о рангах была утверждена 24 января
1722 года, через пять дней после составления этого «смотрового» списка).


Консервация военно-служилого статуса смоленской шляхты сопровождалась, однако, еще одной серьезной переменой в судьбах Смоленщины, связанной с губернской реформой Петра 1, проведенной в тех же 1708—1710 годах.
После губернской реформы и ликвидации в 1710 году «присуда» Посольского приказа — Приказа княжества Смоленского²⁹ — «смоленская полуавтономия», растворившись в составе Смоленской губернии, «потерялась» как самостоятельный объект правительственной политики.
Основную часть проблем, связанных с сохранением особых прав и статуса смоленской шляхты в сфере социально-экономических отношений, решал, очевидно, на месте смоленский губернатор, отталкиваясь от традиционной практики. Сенат не имел четкого представления об объеме и характере местных привилегий. Запросив об этом в апреле 1726 года губернию, он получил ответ, что последние определяются жалованной грамотой «28 марта 202 года» (1694 года), подтверждающей, в свою очередь, грамоты «164 и 172 годов», содержащие лишь крайне расплывчатую формулу: «вольностей их и прав не нарушивать»³⁰.

Смоленская губерния в связи с этим стала рассматриваться как «общероссийская» структура, и не удивительно, что в отношении смоленских земель в 1710—1720-е годы проводилась более последовательная интеграционная политика, чем на Украине: при проведении губернской реформы в 1710 году смоленские земли были положены «в доли» (на Смоленщину пришлось 9 из 146 податных, или «ландратских», «долей», на которые делились губернии³¹), что означало окончательное распространение на них общероссийской податной системы.

Если в податном отношении смоленские земли были окончательно уравнены с общероссийскими, то в социальном плане статусы смоленской шляхты и российского дворянства начали отчетливо расходиться. К концу петровского царствования российское дворянство было интегрировано в новую военную и социальную структуру, включено в систему чинов, определявшуюся Табелью о рангах, сохранило свои позиции в новой российской элите, начало процесс превращения в привилегированное «благородное» сословие. В то же время смоленская шляхта, сохранив архаичную военно-территориальную организацию, во многом оказалась в стороне от этих процессов, утратила свои позиции во властной элите, в целом понизила свой социальный статус по отношению к российскому дворянству и начала все больше замыкаться в себе, отграничиваясь от консолидировавшегося российского дворянского сословия. «Интеграционный курс» в отношении смоленской шляхты выразился в основном в более тесном ее включении в налоговую и административную систему Российского государства, но Не в интеграции смоленской шляхты в российское «шляхетское» сословие.

Однако в Послепетровскую эпоху эта «интеграторская» линия все-таки отразилась и на сословной политике в отношении смоленной дворянской корпорации. Одним из ярких ее проявлений было известное «дело о перемене веры» 1728—1730 годов³².

Официальный руководитель корпорации смоленской шляхты генерал-майор Александр Михайлович Потемкин подал донесение о принятии рядом ее представителей католичества и активном общении их с польским католическим духовенством. В результате в феврале 1728 года по предложению смоленского епископа Гедеона был издан указ, запрещавший смоленским шляхтичам контактировать с польским католическим духовенством и обучать своих детей в Польше и Литве, а также устанавливавший контроль за деятельностью самого духовенства в смоленских землях³³. Переменившие веру (по донесению A.M. Потемкина от 18 марта 1728 года их было 30 человек — 19 мужчин и 11 женщин из 11 фамилий)³⁴ подлежали отправке в Москву и суровому наказанию (ссылке в Сибирь). Однако российское дворянство и верхушка бюрократии все еще не могли игнорировать особый статус смоленского шляхетства и не стремились к резкому его нарушению. Поэтому, после получения заверений о возврате в православную веру, положение приговоренных к ссылке было смягчено уже в Москве по докладу Верховного тайного совета от 2 июля 1729 года. Большинству из них было разрешено выезжать в Смоленск «для осмотрения домов и деревень», а при вступлении на престол Анны Иоанновны по докладу Сената от 2 июня 1730 года даже оставшиеся в Москве «бессъездно» девять человек получили право вернуться на родину³⁵.

«Дело о перемене веры» было закончено компромиссом. Российское правительство стремилось не обострять отношений со смоленским шляхетством, до сих пор не порвавшим связей с миром польской культуры: большинство наказанных получили в детстве и юности образование в польских иезуитских колледжах и, как это видно из дела, даже подписывались по-польски³⁶. Русский язык не стал родным и для других представителей смоленского шляхетства: так, например, шесть из тринадцати подписей и текстов, удостоверявших службы шляхтича З.Н. Высоцкого, подавшего в апреле 1730 года просьбу о повышении его чином, были на польском языке³⁷.
Таким образом, интеграция смоленского шляхетства в структуру русского государства даже к началу 1730-х годов была далеко еше не завершена.


Парадоксы интеграции смоленских территорий в 1720-1730-е годы

Охарактеризованные выше перемены, произошедшие в финале петровских реформ, сказались на положении и сословном самосознании смоленской шляхты неоднозначно.

С одной стороны, эти перемены устраивали смоленскую шляхту, так как позволяли ей сберечь свои привилегии. Сохранение военно-территориальной корпорации было выгодно ей на завершающем этапе Северной войны, так как позволяло нести службу в сравнительно комфортных условиях, не отрываясь далеко от своих поместий. Это ослабляло правительственный контроль над корпорацией, и М.М. Богословский даже сделал в свое время вывод о «разложении» к 1730—1750-м годам полка смоленской шляхты и небрежном несении им форпостной службы: последнюю местная элита переложила на самую «мизерную» шляхту³⁸.

Более того, благодаря ослаблению правительственного контроля шляхта получила, в отличие от российского дворянства, существенную привилегию: ее служба не считалась обязательной, хотя в XVII веке положение дел было совсем иным. Вероятно, привилегия эта возникла стихийно из отношений, складывавшихся в 1710— 1740-е годы на практике, но «эта практика к половине XVIII века делается уже обычным правом и отличием смоленского дворянства от прочего русского»³⁹ и к 1762 году признается российским правительством.

С другой стороны, перемены несли с собой и негативные моменты, что стало особенно заметно по завершении войны и петровских реформ, во второй половине 1720-х — первой половине 1730-х годов.

Во-первых, сохранение старых принципов службы вряд ли Улучшило материальное положение смоленской шляхты, так как Наряду с распространившимися на смоленские земли рекрутскими Наборами и подушной податью с крестьян (заменившими российскому дворянству натуральную воинскую повинность) шляхта должна была нести и дополнительные расходы на свое содержание в Полку (не финансировавшемся государством). Учитывая известную СкУДость смоленских земель, это было, вероятно, достаточно обременительно.

Во-вторых, отрыв от общего массива российского дворянства вел к внутреннему замыканию корпорации и ее дальнейшей «провинциализации», к потере тех плюсов, которые все-таки получало российское дворянство по мере сословной консолидации и превращения в «благородное сословие», к разрыву верхушки корпорации с российской элитой. Процесс этой «провинциализации» выразительно обрисовал М.М. Богословский:

...дела Сената о смоленской шляхте вскрывают все те раздоры, которые постоянно волновали шляхту, всю ту борьбу мелких разгоревшихся страстей, интриг, клевет, сплетен и доносов, которая и должна была происходить в небольшой корпорации, еще не слившейся с массой русского дворянства, замкнутой в сферу мелких интересов и, быть может, не утратившей еще того одушевления и страсти, для которых она имела более широкий простор, когда входила в состав польского королевства⁴⁰.

Сохранение территориального «полка» смоленской шляхты, как мы уже видели, ощутимо снижало ее социальный статус в среде российского дворянства, почти исключая ее из состава российской элиты, что, видимо, было болезненно осознано самой шляхтой к началу второй половины 1720-х годов.

В полку в силу его «территориального» характера сохранилась крайне архаическая система офицерских чинов. Она исторически сложилась в результате смешения западноевропейских, традиционных российских и, видимо, восходящих еще к прежним польским званий. По спискам 1729 года, помимо генерал-майора (возглавлявшего корпорацию смоленской шляхты и представлявшего ее интересы) и стоявшего ниже его «генерального поручика» (которого никак нельзя отождествить с генерал-лейтенантом) в офицерском ранге числились еще полковник, ротмистры, поручики, хорунжие, стольники и стряпчие⁴¹. При этом стольничий чин у некоторых сочетался с рангом полковника, генерального поручика, ротмистра и даже поручика (хотя были и просто стольники)⁴². Кроме того, число офицерских чинов для смоленской шляхты в полковом комплекте было крайне невелико — 23 человека по списку 1729 года⁴³, в то время как вся корпорация смоленской шляхты насчитывала, по тому же списку, 1096 человек (любопытно, что в полку смоленской шляхты служило и 90 человек русских)⁴⁴.

Таким образом, подавляющая часть смоленского дворянства (очевидно, даже и не мелкопоместного) не получала доступа к офицерским рангам. Последние фактически монополизировались местной аристократией, поскольку по сложившейся традиции (хотя и не закрепленной юридически) в чины производили «по фамилиям и состоянию», а «не по старшинству и заслугам»⁴⁵. Более того, даже эта аристократическая группировка в большинстве своем оказалась в достаточно низких офицерских рангах, тогда как до петровских реформ, как мы уже видели, треть основного ядра корпорации смоленской шляхты принадлежала к российской дворянской верхушке.

Сохранив свои привилегии и территориальную корпоративную структуру, смоленская шляхта «выпала» тем самым из Табели о рангах и получила двусмысленный и несколько ущербный статус на иерархической и социальной лестнице, оформившейся в основной части России. Ситуация осложнялась еще и тем, что смоленским дворянам был открыт доступ к службе в российской регулярной армии. Возвращаясь из нее, обычные шляхтичи могли получить в «своем» полку более высокие офицерские ранги, чем представители местной аристократии.

Это, очевидно, серьезно беспокоило смоленских шляхтичей, прилагавших активные усилия к получению офицерских рангов. Помимо штатного числа офицеров в полку было немало сверхкомплектных («заполочных») офицеров, произведенных в офицерские ранги с перспективой на могущие открыться «ваканции» (по списку 1731 года их было 22 человека на 28 штатных офицерских чинов⁴⁶).

Все это давало в руки правительства еще один рычаг давления на смоленскую шляхту и ее руководство: с 1729 года руководители смоленской шляхетской корпорации потеряли право самостоятельно производить пожалования в офицерские чины. В них с этого времени по аттестатам смоленской шляхты мог производить только Сенат⁴⁷.

Подобно тому, что происходило на Украине, смоленские шляхтичи сами стимулировали действие этого «интеграторского рычага». Они начали и прямо обращаться в Сенат с просьбами о пожаловании рангами, минуя возглавлявшего корпорацию смоленской шляхты генерал-майора A.M. Потемкина. Ротмистр И.В. Швейковский в 1731 году просил пожаловать его полковником, ссылаясь на некогда бывший конфликт и драку с генерал-майором⁴⁸; в том же году Стефан Каховский просил назначить его командиром Рославльского эскадрона, считая его своего рода вспомогательной частью при полке смоленской шляхты. В последнем было отказано, так как у эскадрона уже был командир⁴⁹.

Однако российские власти шли и навстречу шляхетским пожеланиям.
12 марта 1730 года было решено удовлетворить прошение Потемкина об увеличении полка смоленской шляхты с пяти до семи рот, что одновременно увеличивало и число офицеров⁵⁰. Правительство Анны Иоанновны не возражало против расширения и самой корпорации: по спискам сентября 1731 года ее служилый состав увеличился почти в полтора раза (с 1096 до 1503 человек⁵¹). Примерно таким же он остался и к концу царствования. По списку 20 декабря 1738 года служилый состав (вместе с «заполочными») насчитывал 1541 человека, а общая численность корпорации (вместе с шляхетскими детьми) составляла 2921⁵² (по спискам 1741 года — 2954⁵³) человека.

И все же смоленская шляхта, очевидно, не могла не ощущать некоторую ущербность своего социального статуса, плохо вписывавшегося в Табель о рангах.

* * *

Вероятно все же, что многие неудобства — при замкнутом характере корпорации и сохранении ее привилегий — искупались более благоприятными условиями службы, проходившей в большинстве случаев вблизи от дома. Лишь в 1729 году по предложению Михаила Михайловича Голицына планировалась переброска полка смоленской шляхты на охрану украинских границ⁵⁴, которая так и не была осуществлена. Характерно, что в указе от 27 декабря 1735 года (принятом в ответ на предложение смоленского губернатора Александра Борисовича Бутурлина комплектовать смоленские гарнизонные полки в том числе и из местного шляхетства) было акцентировано внимание на непринуждении смоленских шляхтичей к вступлению в военную службу без их желания⁵⁵. Скорее всего, полк серьезно не участвовал (исключая охрану польских границ) и в Русско-польской и Русско-турецкой войнах 1730-х годов, чему, вероятно, способствовало и дезорганизовавшее корпорацию «дело Черкасского», начавшееся в 1733 году и развернувшееся в обстановке Русско-польской войны.

Смоленский шляхтич Федор Милашевич оклеветал тогдашнего смоленского губернатора князя Александра Андреевича Черкасского — своего соперника в любовной интриге, — а заодно и руководство шляхетской корпорации, якобы намеревавшееся передаться Станиславу Лещинскому⁵⁶. В связи с этим верхушка шляхты попала под арест и подверглась длительной опале. Освобождение от ареста сопровождалось, правда, компенсацией, отвечавшей пожеланиям смоленской шляхты о повышении ее статуса. Ее руководство, пострадавшее по делу (33 человека), было повышено в рангах и получило ряд новых офицерских чинов, ранее не употреблявшихся в полку: A.M. Потемкин был повышен рангом до генерал-лейтенанта; генеральный поручик Я. Лярский — до генерал-майора; четыре полковника (включая стольника Ивана Корсака) — до бригадиров; был введен и ранее не употреблявшийся чин подполковника⁵⁷.

Таким образом, структура офицерских чинов в корпусе смоленской шляхты была приближена к системе Табели о рангах, а социальный статус шляхетской верхушки (по крайней мере формально) заметно повышен, что давало ей шанс занять и более высокое место в российской элите. К декабрю 1738 года офицерский корпус существенно расширился и включал (вместе с «заполочными») уже человека⁵⁸.

Следовательно, несмотря на отдельные конфликты, российское правительство в царствование Анны Иоанновны в целом не предприняло каких-то серьезных шагов по ликвидации остатков автономии смоленской шляхты. Оно сохранило ее привилегии и даже Немного способствовало возвышению ее статуса в восприятии российского чиновно-дворянского сообщества.

* * *

Однако на смоленских территориях существовал и еще один «осколок» прежней феодальной военно-служилой системы, также не до конца уничтоженный петровской военной реформой. Это был Рославльский драгунский эскадрон.

Как военное формирование Рославльский драгунский эскадрон заметно отличался от полка смоленской шляхты: это была регулярная по своей структуре и характеру воинская часть, включенная в воинский штат 1732 года, но столь же архаичная по принципам комплектования и содержания. Кроме того, эскадрон заметно отличался от полка смоленской шляхты и по своему происхождению, так как представлял собой остаток поместной системы, связанной с периодом русского освоения края в 1650—1670-е годы.

Рославльский эскадрон был осколком двух59 рейтарских полков, созданных в 1670—1671 годах из смоленских беспоместных рейтар, получивших на дворцовых и отписных архиерейских смоленских землях по пять дворов на человека на поместном праве (без разрешения отчуждать их, если это грозило выходом из службы)⁶⁰. Рейтары получили в обшей сложности 4160 дворов (в том числе 3512 жилых)⁶¹.

В начале Северной войны один из этих полков еще существовал, но по мере проведения военной реформы и рекрутских наборов был преобразован в 1705 году в регулярный драгунский полк, вошедший в состав полевой армии.

Однако с обострением обстановки в период шведского вторжения на Украину в 1708 году на базе остатков прежней рейтарской поместной системы по предложению Гавриила Ивановича Головкина был сформирован регулярный по принципам организации, но служивший с поместных земель Рославльский драгунский эскадрон⁶². С началом практического осуществления податной реформы после 1723 года было принято решение о его ликвидации, в 1725 году, однако, отмененное⁶³, и перед эскадроном, не введенным в число частей, положенных на подушную, остро встала проблема финансирования.

В докладе Военной коллегии от 16 июня 1727 года предлагалось сохранить архаичную систему поземельного обеспечения военной службы и с этой целью вернуть прежние земли рейтарских полков, по тем или иным причинам «вышедшие из службы»⁶⁴. Однако решение тогда принято не было, и вопрос о принципах содержания Рославльского эскадрона перешел в аннинское царствование, в которое он поднимался дважды: в 1730—1732 и 1737—1739 годах.

На первом этапе, в ходе разработки в 1731 году нового воинского штата, пытались сохранить прежний принцип содержания эскадрона драгун с наличных «поместных дач», обеспечивая его провиантом за счет армейских средств лишь во время походов. Однако все это не могло удовлетворить потребности Рославльского эскадрона, и в 1732 году вопрос о его финансировании встал вновь. Правительство опять склонялось к возвращению эскадрону прежних поместных дач рейтарских полков, хотя поданные ведомости свидетельствовали, что это невозможно. Из находившихся на розданных в 1670-е годы землях 2811 дворов с 19,9 тысячи душ мужского пола, учтенных по первой ревизии, лишь треть (28,6 процента дворов и 34,4 процента душ) принадлежали личному составу эскадрона⁶⁵, а остальные перешли к другим лицам.

С началом Русско-польской войны эскадрон был переброшен в Польшу, где частично финансировался из армейских средств⁶⁶. Проблема на время была снята, но вновь возникла во время Русско-турецкой войны, когда эскадрон был отправлен на охрану днепровских форпостов. Он крайне плохо снабжался из военной казны и пребывал в бедственном состоянии⁶⁷.

В итоге в октябре 1738 года снова был поставлен вопрос о возврате прежних рейтарских земель и затребованы новые ведомости о современном их состоянии, что повлекло за собой крайне сложную проверку владельческих прав. Поданные из Смоленской губернии два комплекса ведомостей (в ноябре 1738⁶⁸ и декабре 1739 гола⁶⁹) не могли быть поэтому полными и удовлетворительными и Даже не подвели конечного итога. Однако ведомость W39 года Достаточно четко показала, что возвращение земли в поместные оклады невозможно: земли невозвратно отошли как во владение ывших рейтар, попавших в регулярные Рязанский и Тверской драгунские полки, так и в руки иных владельцев (в том числе и смоленской шляхты) по земельным сделкам, бракам и наследованию. «Реанимация» прежней военно-служилой поместной системы спустя три десятилетия после ее фактической ликвидации не удалась.

Однако именно смоленские земли еще и в 1730-е годы продолжали оставаться той территорией, на которой по-прежнему сохранялись (в виде полка смоленской шляхты) и на которой даже делались попытки воскресить (как видно на примере Рославльского драгунского эскадрона) старые дореформенные основы военно-феодальной организации службы «с земли».
Одной из причин этого была сравнительная многочисленность и территориальная сплоченность корпорации смоленской шляхты, помнившей о своих привилегиях, во многом по-прежнему интегрированной в польскую культурную среду и не утратившей полезных для правительства функций в деле охраны русско-польской границы.

Блеск и нищета «русских колонизаторов» Башкирии (конец XVII века — начало 1730-х годов)

Иная ситуация складывалась в Башкирии, где доминирующим слоем оставалось пока еще не интегрированная в российское дворянство местная знать, а скромный анклав российского дворянства оказывался в меньшинстве.

Во второй половине XVII — начале XVIII века российское правительство проводило в Башкирии, как и на Украине, достаточно гибкую традиционную политику в рамках типичного курса в отношении окраинных автономий, что отмечают практически все (в том числе и башкирские)⁷⁰ исследователи. Отдельные всплески интеграционных акций в 1640—1650-х и в начале 1670-х, когда правительство, как и на Слободской Украине, попыталось распространить на башкир уплату внутренних таможенных пошлин⁷¹, как правило, корректировались протестами и восстаниями башкир и заканчивались их полной или частичной отменой.

С середины 1650-х до начала 1730-х годов (в течение более чем 70 лет) налогообложение и объем повинностей башкир практически не менялись; ясак, при существенном росте населения, был зафиксирован на уровне оклада 1631 — 1632 годов. Русское население и землевладение были крайне невелики и сосредоточены в основном в полосе, пограничной с казанскими землями, в Уфимском уезде и на Исетской пограничной линии в Сибири. Все это в полной мере сказалось на положении служилой корпорации уфимского дворянства, история которой в конце XVI — первой трети XVIII века детально изучена в превосходной работе Булата Ахмеровича Азнабаева⁷².

Как показал Азнабаев, корпорация уфимского дворянства сложилась в 1590—1620-е годы преимущественно из русских по происхождению дворян, переведенных из Казани и Нижнего Новгорода, так что «по социальному происхождению и по службе уфимские дворяне XVII в. представляли собой часть единого дворянского корпуса России»⁷³. Тогда же определилось, как и на Смоленщине, ядро этой корпорации, состоявшее приблизительно из 15 семейств⁷⁴ и ставшее ее своеобразной «элитой». Однако и сама уфимская корпорация, и ее «элита» принципиально отличались от смоленской шляхты. Уфимское служилое дворянство было крайне немногочисленно: состав корпорации увеличился с 44 человек в 1620-е годы лишь до 197 представителей 62 дворянских семейств в 1697 году⁷⁵. «Элита» фактически изначально принадлежала к мелкопоместному дворянству и не слишком выделялась из общей его массы: если средний размер поместья обычного уфимского дворянина составлял 50—60 четвертей, то у представителей «элиты» он колебался в диапазоне 100—150 четвертей⁷⁶, то есть не превосходил землевладение рядовых дворян более чем в 2—3 раза.

Главной причиной такого положения была ограниченность почетного фонда для земельных раздач, который фактически сложился в годы основания Уфы и состоял из бывших ногайских земель, еще не освоенных башкирами. Русское правительство не Увеличивало размеров этого фонда и не шло здесь навстречу русскому дворянству. «Колонизаторская политика царизма» в Башкирии выражалась прежде всего в том, что русское правительство жестко охраняло земельные права башкир: Б.А. Азнабаев обнаружил за почти полтораста лет — с 1591 по 1734 год — всего лишь три случая отвода в поместья ясачных башкирских земель, причем все — по соглашению с башкирскими вотчинниками⁷⁷. Поэтому рост поместного фонда уфимского дворянства практически прекратился к 1657 году: за последующие 78 лет он вырос всего на 12 процентов и после 1682 года был окончательно «заморожен» (за полвека до 1734 года он вырос всего на 1 процент)⁷⁸. В реальности это лишь ухудшило положение численно выросшей уфимской дворянской корпорации, которая к первой трети XVIII века существенно ослабла материально по сравнению с 1650-ми годами. Вначале XVIII века на одного уфимского помещика в среднем приходилось от 15 до 40 четвертей земли в поле⁷⁹, и это несколько увеличило разрыв между низами и «элитой», сохранившей основную часть своих земель⁸⁰.

Еще одним фактором, ослаблявшим уфимскую корпорацию русских дворян, было фактическое отсутствие в крае (в том числе и в силу политики по охране прав местного населения) человеческих ресурсов для закрепощения. Поэтому по душевладению уфимское дворянство еще более соответствовало категории мелкопоместных, и в конечном счете здесь обнаружилась та же динамика, что и в отношении землевладения: если в 1647 году за 73 помещиками числилось 566 дворов с 786 душами мужского пола, то в 1718 году 112 уфимских помещиков владели 386 дворами с 667 душами мужского пола, то есть «за 70 лет в среднем душевладение уфимских помещиков снизилось с 10—11 душ м.п. до 5—6 душ м.п.»⁸¹. «Элита» пострадала еще сильнее, ибо ее среднее душевладение сократилось с 34 душ мужского пола в 1647 году до 11 в 1718 году⁸².

Экономическая слабость уфимской дворянской корпорации обусловила и ее низкий социальный статус. В отличие от смоленской шляхты, тесно связанной по крайней мере со средними слоями Государева двора, уфимское дворянство в XVII веке практически не имело с ним связи: в 1648 году лишь два уфимца относились к разряду выборных дворян и еще четыре служили «по дворовому списку»⁸³. Во второй половине XVII века, когда возросшие в числе «выборные» перестали посылаться в столицу, связь уфимской дворянской корпорации даже с низами Государева двора была окончательно утрачена и она потеряла свое представительство в столице⁸⁴. По степени связи с Государевым двором уфимская корпорация находилась даже в худшем положении, чем «низы» в корпорации смоленской шляхты — ее бельская и рославльская группы. Это еще больше ослабляло влияние уфимской дворянской корпорации и делало принадлежность к ней крайне непривлекательной, так как фактически пресекало возможность «вертикальной карьеры» входившего в нее дворянина.

Все это обусловило еще большую, чем у смоленской шляхты, замкнутость уфимской дворянской корпорации. За полтора столетия состав ее поменялся лишь незначительно, оставшись почти исключительно местным, и даже вливания «свежей крови» в нее происходили обычно за счет местных кадров из нижестоящих корпораций уфимского «служилого города»⁸⁵. Поэтому она оказалась еще более замкнутой и изолированной, еще более «провинциальной» и сосредоточенной исключительно на местных интересах, тем паче что и служба уфимского дворянина проходила в основном в географических рамках его края⁸⁶.

Указанные процессы обусловили то общее состояние, в котором оказалась уфимская дворянская корпорация к концу Петровской эпохи.
Число русских помещиков в Уфимском уезде до начала 1720-х годов было крайне незначительно и не превышало 200 человек⁸⁷, крупное помещичье землевладение в Башкирии фактически так и не сложилось. В окрестностях Уфы насчитывалось всего 100 помещичьих деревень с 1473 крестьянами, где на каждого из помещиков приходилось от 1 до 8 дворов, а число душ в самом большом поместье составляло всего 33 крестьянина и дворовых⁸⁸. Уфимское дворянство, выросшее на базе служилого землевладения и запретов и ограничений на отчуждение башкирских земель, в массе своей оставалось мелкопоместным и относилось к самым низам российского дворянства, не имевшим никакого политического веса.

Русское население практически не проникло внутрь Башкирии: к середине 1730-х годов во внутренних районах Башкирии существовали лишь Соловаренный (Табынский) городок, построенный в среднем течении реки Белой в 1684 году и разрушенный в ходе восстания 1704—1711 годов⁸⁹, и Сакмарск, основание которого около 1720 года вышедшими из Сибири казаками на путях, связывавших эту территорию с Центральной Россией, вызвало многочисленные протесты башкир и активные попытки его военной ликвидации⁹⁰. Поэтому и российское дворянство Башкирии не имело под собой прочной почвы в виде массовой российской крестьянской колонизации, сосредотачивалось преимущественно на окраинах заселенной башкирами территории, было достаточно сильно зависимо от башкирской верхушки и в определенной мере интегрировано в башкирские структуры.

Иван Кириллович Кирилов⁹¹ отмечал в 1730-е годы крайнюю скудость основной массы русского служилого населения в Уфимском уезде, вынужденного вследствие этой скудости работать в услужении у воевод: «...самые служилые люди [...] те ни лошадей к службе, ни ружья собственного годного иметь не могут, и в такую мизерию приведены, как крестьяне — что ни заставят, то на них делают; куда хотят, туда посылают; сено косят, в денщиках дворяне лошадей и дворы чистят, огороды копают...»⁹² О собственно дворянстве Кирилов выразился еще образнее: «...из лучших уфимских дворян и половина не сыщется, которые б были не лапотники»⁹³. В этих условиях немногочисленное российское дворянство в Башкирии не могло отличаться высоким уровнем корпоративной сплоченности и сознания сословного единства. Оно оказывалось нередко в определенной экономической зависимости от башкирского населения, зачастую арендуя земли и промысловые угодья у башкир, а потому было глубоко втянуто в хозяйственную систему Башкирии и почти поголовно свободно владело башкирским языком⁹⁴.

Таким образом, несмотря на почти 180-летнее нахождение под властью России, башкиры к началу 1730-х годов оставались почти полными хозяевами собственной территории, а немногочисленная российская дворянская корпорация находилась здесь скорее на положении «национального меньшинства», не обладая, в отличие от смоленской шляхты, какими-то особыми правами и привилегиями. Петровские реформы практически не изменили на первых порах ее статуса и положения. Как выразился в одном из устных выступлений Б.А. Азнабаев, правительство фактически «пожертвовало уфимской дворянской корпорацией» в угоду своим более значимым интересам — несмотря на то что эта корпорация была почти исключительно русской по своему составу.

Это лишний раз предостерегает нас от упрощенных оценок правительственной политики на национальных окраинах, определявшейся более сложным набором компонентов, чем просто игнорирование прав местного населения в угоду русскому — примитивный «колонизаторский» комплекс, в реальности не существовавший.

В политике по отношению к уфимской служилой корпорации русского дворянства, как и в политике в отношении смоленской Шляхты, «национальная» линия не была главной: скорее здесь превалировали интересы «пограничной» политики, в которой стабильность окраинного региона и прочность границ были доминирующим мотивом, заставлявшим в первую очередь принимать в расчет не потребности этнически русского населения, а интересы значи- гельных на окраинах национальных автономных групп с их долго Охранявшимися (и охранявшимися) особыми правами и привилегиями.

---

¹Tuchtenhagen R. Zentralstaat und Provinz im fruhneuzeitlichen Nordosteuropa
Wiesbaden, 2008.
²Некоторые черты этой политики автор пытался представить недавно в своей статье: Петрухинцев Н.Н. Невидная эпоха. Особенности эпохи «дворцовых переворотов» 1725—1762 гг. и тенденции ее изучения // Родина. 2009. № С. 3-6.
³Wallerstein I. The Modern World-System. l. I: Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Century. New York: London, 1974. К числу последователей Валлерстайна относится, в частности. Ф. Бродель, применивший его концепцию к более ранним периодам истории, нежели ее основоположник, — см.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв. Т. 3: Время мира. М., 1992.
⁴Подсчитано по: Кабузан В.М. Народы России в XVIII в. М., 1990. С. 72-77, табл. 1.
⁵Мальцев А.Н. Россия и Белоруссия в середине XVII в. М., 1974.
⁶Думин С.В. Смоленское воеводство в составе Речи Посполитой в 1618—1654 гг. (по материалам Литовской метрики): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1981; Думин С.В., Гребельский П.Х. Дворянские роды Российской Империи: в 5 т. М., 1994-2009.
⁷ Верховская Л.A. (Сост.) Смоленское дворянство. Вып. 1: Родословные очерки. М., 1997.
⁸Федоров Б.Г. (Ред.) Смоленская шляхта: В 2 т. М., 2006.
⁹Шпиленко Д.П. Материалы к родословию смоленского дворянства. Вып. 1. М., 2006; Вып. 2. М., 2009
¹⁰Мы излагаем ее по: Думин С.В. Смоленское воеводство в составе Речи Посполитой в 1618—1654 гг. (по материалам Литовской метрики) // Федоров Б.Г. (Ред.) Смоленская шляхта. Т. 1. С. 54—99.
¹¹Там же. С. 81.
¹²Там же. С. 86.
¹³Там же. С. 447, 454-459.
¹⁴Думин С.В. Смоленское воеводство в составе Речи Посполитой. С. 97—98.
¹⁵Здесь и далее цитируем статью М.М. Богословского по современной - публикации, включенной в подборку материалов по истории смоленской шляхты: Богословский М.М. Смоленское шляхетство в XVIII столетии // Федоров Б.Г. (Ред.) Смоленская шляхта. Т. I. С. 23.
¹⁶Там же. С. 13—54.
¹⁷РГАДА. Ф. 248. Кн. 1340. Л. 256, 267-270.
¹⁸Федоров Б.Г. (Ред.) Смоленская шляхта. Т. 2: Списки шляхты, хранящиеся в Российском государственном архиве древних актов. М., 2006. С. 154—179 (публикаторы не сумели правильно прочесть название похода). Далее — наши подсчеты по этому списку.
¹⁹ ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 4. № 1885; Богословский М.М. Смоленское шляхетство ВXVIII столетии. С. 28.
²⁰РГАДА. Ф. 248. Кн. 1340. Л. 256, 267-270.
²¹Там же. Кн. 642. Л. 734-735, 819.
²²Шватченко О.А. Светские феодальные вотчины России в эпоху Петра I. Социально-чиновная структура вотчинной системы России в 1705—1717 года М., 2002. С. 62—63; Клочков М. Население России при Петре I. СПб., 1911 С. 73.
²³Подсчитано по: РГАДА. Ф. 248. Кн. 642. Л. 142-147, 157-157 об.
²⁴Для наглядности скажем, что потери, которые понесли деревенские жители, означают, что в среднем за весь год каждый солдат полка украл у крестьян только одну единицу домашней птицы (чаще всего курицу).
²⁵Богословский М.М. Смоленское шляхетство в XVIII столетии. С. 48.
²⁶Там же. С. 41.
²⁷РГАДА. Ф. 248. Кн. 1887. Л. 365 об. - 366.
²⁸Федоров Б.Г. (Ред.) Смоленская шляхта. Т. 2. С. 266—336.
²⁹РГАДА. Ф. 248. Кн. 1340. Л. 766.
³⁰Там же. Л. 217-218.
³¹Там же. Кн. 376. Л. 381 об., 63 об.
³²Соловьев С.М. Соч. Кн. 10. М., 1993. С. 151-152.
³³Соловьев С.М. Соч. Кн. 10. С. 151-152.
³⁴РГАДА. Ф. 248. Кн. 1340. Л. 154-160.
³⁵Там же. Л. 159-163.
³⁶Там же. Л. 163 и сл.
³⁷Там же. Л. 267-270.
³⁸Богословский М.М. Смоленское шляхетство в XVIII столетии. С. 39-42.
³⁹Там же. С.39
⁴⁰Богословский М.М. Смоленское шляхетство в XVIII столетии. С. 42.
⁴¹РГАДА. Ф. 248. Кн. 1340. Л. 241.
⁴²Там же. Л. 276—385 (списки смоленской шляхты).
⁴³Там же. Л. 241-241 об.
⁴⁴Там же.
⁴⁵Там же. Л. 217 об.
⁴⁶Там же. Л. 430 об.
⁴⁷Там же. Л. 368 об.
⁴⁸РГАДА. Ф. 248. Кн. 1340. Л. 378, 381, 386.
⁴⁹Там же. Кн. 475. Л. 11-13.
⁵⁰Там же. Кн. 1340. Л. 267.
⁵¹Там же. Л. 403 об.
⁵²Там же. Л. 717.
⁵³Там же. Л. 730.
⁵⁴Там же. Л. 260.
⁵⁵ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 9. № 6853.
⁵⁶Соловьев С.М. Соч. Кн. 10. С. 637.
⁵⁷РГАДА. Ф. 248. Кн. 1340. Л. 509 об.
⁵⁸Там же. Л. 717.
⁵⁹РГАДА. Ф. 248. Кн. 475. Л. 13.
⁶⁰Там же. Л. 6 об., 467 об. - 473.
⁶¹Там же. Л. 474.
⁶²Там же. Л. 6—6 об.
⁶³Там же. Л. 1—2 об.
⁶⁴Там же.
⁶⁵Подсчитано по: Там же. Л. 474—477 об.
⁶⁶Там же. Л. 480-480 об.
⁶⁷Там же. Л. 517-518, 520 об.
⁶⁸Там же. Л. 560—541 (в нумерации листов произошла ошибка со сдвигом на сотню).
⁶⁹Там же. Л. 559 и сл.
⁷⁰Народы Среднего Поволжья и Южного Урала. Этногенетический взгляд на историю. М., 1992. С. 116—117.
⁷¹Демидова Н.Ф. Управление Башкирией и повинности населения Уфим
ской провинции в первой трети XVIII в. // ИЗ. Т. 68. М., 1961. С. 223.
⁷²Азнабаев Б.А. Уфимское дворянство в конце XVI — первой трети XVIII в. землевладение, социальный состав, служба). Уфа, 1999.
⁷³Там же. С. 74.
⁷⁴Там же. С. 63-67.
⁷⁵Там же. С. 57.
⁷⁶Там же. С. 101.
⁷⁷Азнабаев Б.А. Уфимское дворянство в конце XVI — первой трети XVIII в. (землевладение, социальный состав, служба). С. 113.
⁷⁸Подсчитано по: Там же. С. 101, 105.
⁷⁹Там же. С. 107.
⁸⁰Там же. С. 108, 112.
⁸¹Там же. С. 134.
⁸²Там же. С. 135.
⁸³Там же. С. 66.
⁸⁴Там же. С. 67-68.
⁸⁵Там же. С. 68, 48.
⁸⁶Там же. С. 149-161.
⁸⁷Рахматулляин У.Х. Население Башкирии в XVII—XVIII вв. М., 1988. С. 67.
⁸⁸Буканова Р.Г. Города-крепости Юго-Востока России в XVIII веке. Уфа, 1997. С. 58.
⁸⁹Буканова Р. Г. Города-крепости Юго-Востока России в XVIII веке С. 41, 123.
⁹⁰Рычков П.И. История Оренбургская. 1730—1750. Оренбург, 1896. С. 34-
35.
⁹¹И.К. Кирилов (1689—1737) — известный деятель Петровской и Послепетровской эпох, секретарь (1721), обер-секретарь (1727) Сената, автор Цветущего состояния Всероссийского государства (1727) — первого экономико-географического описания России Петровской эпохи, руководитель картографических работ при Сенате и издатель первой генеральной карты России в составе Атласа Российской империи (1734), в 1730—1733 годах — один из инициаторов Второй Камчатской экспедиции В. Беринга, в мае 1734 — апреле 1737 года — инициатор и руководитель Оренбургской экспедиции, в первую очередь затронувшей территорию Башкирии и изменившей ее судьбу и прежнюю российскую политику по отношению к ней.
⁹²РГАДА. Ф. 248. Кн. 1131. Л. 67. См. также: Л. 125-127 об.
⁹³Цит. по: Азнабаев Б.А. Уфимское дворянство. С. 143.
⁹⁴Буканова Р.Г. Города-крепости. С. 52—53, 61.

Просмотров: 14172

Источник: Петрухницев Н.Н. Власть и дворянство на национальных окраинах в 1720-1730-е годы // Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века. М.: Новое литературное обозрение, 2012

statehistory.ru в ЖЖ: