О пирах и братчинах в Средневковой Руси
---
Эпоха зрелищ кончена.
Идет эпоха хлеба.
И перекур объявлен
Всем штурмовавшим небо
Борис Слуцкий.
Одним из наиболее продуктивных подходов к изучению средневековой культуры в современной гуманитарике стало раскрытие ее категорий и форм как элементов единой социально-культурной системы1. Формы культурной жизни людей тех времен были тесно связаны с функциями их социальной жизнедеятельности, а принципы морали, права, экономики слабо расчленены. К числу таких форм принадлежали пиры и братчины. Зародившись еще на догосударственной стадии, они и в средневековую эпоху оставались значимыми узлами социальных связей и бытовали на разных «этажах» социума — в отношениях княжеской власти с дружиной, внутри купеческих и ремесленных корпораций, монашеских сообществ, крестьянских и городских миров, семей и дворов. В них находили выражение как коллективные, так и частные формы социальной жизни2.
В предлагаемой статье предпринята попытка социокультурного анализа пиров и братчин через призму эволюции комплекса источников — былин, правовых памятников, иммунитетных и уставных грамот, делопроизводственной документации. Это должно способствовать пониманию средневекового общества и человека в нем «изнутри», поскольку чисто объектный взгляд на них при нынешнем интересе к исторической антропологии явно недостаточен.
Пиром на Руси называлось и общинное, и семейное торжество, а братчина, как правило, была событием общественным, производимым вскладчину («ссыпщину»). Братчиной могло называться и само употребляемое пиво («пить братчину»), и помещение, где это происходило. Слово «братчина», как и древнерусская «вервь», может быть объяснено из сербо-хорватских братств архаического периода («вервные братья»), кровно-родственных союзов с их праздниками. В таком значении братчины фигурируют в Полицком статуте3.
Мед и пиво были синонимами «пира», «праздника» актов Северо-Восточной Руси, а на Северо-Западе это называлось «обед», «канун», «каша», «перевара»4. Последним словом обозначался, во-первых, чан, варница для производства пива, во-вторых, пошлина за варку пива или меда, и, в-третьих, особо крепкое пиво, полученное в результате вторичной перегонки. Пиво как синоним пира отмечено в ранней формуле актов Северо-Восточной Руси, 1450-1460-х годах: «боярские люди и иные нихто к ним незваны в пиво не ездят» (Бежецкий Верх, Дмитровский и Юрьевский уезды)5. Пиво имело не только праздничное, но и поминальное значение, отраженное, например, в духовной княгини А. Пронской 1565 г.: «...да что у меня хлеба стоячего и в житницех в обеих селех, и в том хлебе на поминки пива варити и вина курити, и нищих кормити»6. Не случайно одна из статей A. Л. Хорошкевич о пиве в средневековом русском обиходе имеет название «В радости и печали»7.
В грамоте суздальских князей В. Ю. и Ф. Ю. Шуйских Спасо-Евфимьеву монастырю на село Омутское 1445/46 г. наряду с пивом фигурируют «брашинина/брашинины»8. Термины «борошно», «брашно» (кушанье) известны уже по «Покону Вирному»9. В духовной игуменьи Ново-Девичьего монастыря Елены Девочкиной 1547 г. упомянута «брашная трапеза во время обеда»10. В позднейшей документации дистанцированность от первоначального смысла этого слова станет значительной: в челобитной властей Ферапонтова монастыря 1699 г. «борошно» употребляется для обозначения имущества самого состава11.
Судебно-правовые аспекты пиров и братчин отразили Русская Правда, Псковская судная, Двинская и Белозерская уставные грамоты (далее — ДУГ, БУГ). Они зафиксировали правонарушения — похищение вещей, торговые сделки обманом, «свады», «свары» (ссоры), драки, убийства, совершенные в гневе или под действием застольного возбуждения и опьянения. В ст. 6-й Пространной Правды устанавливалась ответственность «головника» за совершенное им в ссоре или на пиру «явлено» убийство12.
Согласно ДУГ 1397/98 г., наместники и их судебные агенты — дворяне — брали пошлину «по кунице с шерстью» за «бой на пиру», расследование которого уже по окончании пира было доведено до суда (3-я ст.). Однако допускалось разрешение подобного конфликта в самой общине, если стороны примирились («взяли прощение не выйдя из пиру»)13. Архаичные реплики, восходящие к ДУГ, находим в жалованной уставной князя Юрия Ивановича Кашинского дмитровским бобровникам 1509 г.: «...А в пиру или в братчине посварятся или побьются, а не вышед с пиру помирятся, и ловчему и его тиуну в том нет ничего». Если примирение произошло «вышед с пиру за приставом», то дворцовым агентам полагалось «хоженое»: в городе 4 деньги, в деревне — 1 деньга14. В дополнение к ПСГ это указывает на пиры и братчины как на явление общественной жизни и города, и деревни. Отголоски указанных мотивов слышны и в уставных грамотах начала XVII в. Патриарх Иов в 1602 г. приказывал крестьянам домового Царя-Константиновского монастыря «пити смирно, чтоб бою и грабежу и воровства отнюдь не было»15.
Мотивы ДУГ неожиданно автору напомнил рассказ Б. В. Шергина «Корабельные вожи». Там речь идет о двух лоцманах — Никите Звягине, возводившем свой род к новгородцам, и Гуляе Щеколдине, происходившем от москвичей. Приятели часто ходили друг к другу на пироги, блины и пиво. Однажды на «вожевой братчине», куда, кроме корабельщиков, было приглашено много гостей (разные поморские «города» и «реки»), они крепко поссорились из-за нарушения иерархического порядка рассаживания гостей: высокий стол должна была занимать Новгородская Двина, «середовый» - Москва и Устюг, а низкие столы — «чернопахотные реки». В ходе ссоры бывшие друзья не скупились на взаимные оскорбления: «мужичий род, крамольники новгородские»; «московский таракан, щеколда». Их гневные филиппики распространялись и на предков («твой дед был карбасник, носник, от Устюга до Колмогор всякую наброду перевозил, по копейке с плеши брал», «а твой дед — барабаншик, по дворам ходил, снастей просил — не подали»). Упоминание «барабанщика» косвенно может указывать на музыкальный инструмент бродячего скомороха16. В этом плане прозвище Гуляй весьма показательно. После долгих душевных мук герои сказания примирились со словами «Велика Москва державная!»17
Несмотря на явно подыгранную концовку, в приведенном тексте отразились сложные перипетии московско-новгородского соперничества за Двину, вовлеченность в него других поморских городов и земель — Устюга, Ваги, Пинеги, Печоры. Угадывается в нем и упорядоченность, иерархичность «братчинного» действа, рассаживание братчиков и гостей на пиру по определенному рангу. В этом сказании, имеющем фольклорную окраску, интересно еще и то, что поссорившиеся новгородец и москвич — это люди разного имущественного достатка (один богаче, другой беднее), а в севернорусском Судебнике 1589 г. размер возмещения за бесчестье (каковым являлось и словесное оскорбление, всякая «матерная брань») определялся дифференцированно, в зависимости от имущественного и общественного статуса—от 3 до 1 руб.18
* * *
В ПСГ пиры фигурируют как постоянная форма социальной коммуникации на Северо-Западе Руси. Грамота считала достаточным свидетельство 4-5 человек о «бою» (драке) на пиру в городе, пригороде, селе или волости19. В памятнике отмечены «пировые старосты»—распорядители пиров, «пивцы» — их участники, «пировые господари» —хозяева помещений, в которых пиры происходили. Именно пировому старосте утративший вещь на пиру мог делать соответствующее заявление, а самой братчиной выполнялись судебные функции по рассмотрению имущественных споров, возникших во время пиршественного собрания (покупка вещи «спьяну», обмен, воровство): «Братщина судит как судьи» (113-я статья). Ее Ю.Г.Алексеев считает отголоском древнего общинного суда, но в эпоху ПСГ ему были подведомственны малозначительные дела20. Приведенную норму можно, думается, сопоставить с практикой примирения «не вышед с пиру», когда конфликт братчиков не доводился до публичного суда.
Похищение вещи на пиру в актах Северо-Восточной Руси, как пишет A.Л. Хорошкевич, называлось по-разному — татьба, гибель, убыток, беда или «иное лихо»21. Тщательно проследив терминологию актов, исследовательница установила, что слово «убыток» употреблялось в канцелярии московских князей, а на смену ему приходит «гибель», восходящая к владимирско-суздальской традиции22. «Гибелью» в таком значении называется подобное похищение и в 20-й статье БУГ. A. Л. Хорошкевич разобрала также употребление в актах терминов ходить/ездить на пиры представителей княжеской администрации, всяких ездоков и «незваных гостей»: хождение предполагает сравнительно небольшое расстояние, а приезды — более отдаленное, что отражало степень дальности властных агентов от управляемых ими территорий. По ее мнению, само выражение «незваный гость», как и известная поговорка, происходит в XV в. с территории окраинного Суздальско-Нижегородского княжества, сильно страдавшего в 1440-1450-е годы от набегов казанских татар. В самом деле, не случайно в общие жалованные грамоты именно суздальского Спасо- Евфимьева монастыря 1450 и 1551 гг. были включены в развернутом виде запретительные статьи по поводу незваных гостей и порядке суда, если «учинится какова гибель» на пирах и братчинах23. Примечательно и то, что в одной грамоте нижегородского Благовещенского монастыря (1423 г.) «гибелыциком» назван судебный агент, который производит обыск во дворе на предмет «поимания» похищенной вещи24.
О профессиональном характере братчин в Новгороде свидетельствует «Рукописание» князя Всеволода Мстиславича, датировка которого остается спорной. В 8-й статье говорится о торжественном трехдневном праздновании Рождества Иоанна Предтечи (24 июня по ст. ст.) в патрональном храме привилегированной корпорации «Иванское сто». Правда, Ю. Г. Алексеевым было замечено, что упоминания о купцах как особом сословии относятся к последним десятилетиям новгородской государственности25. На богослужение приглашались владыка, архимандрит Юрьева и игумен Антоньева монастырей, которые щедро одаривались купецкими старостами26. Тесное переплетение форм профессионально-корпоративной и церковной жизни здесь налицо. В новгородских былинах Садко Сытинич делает взнос («сыпь немалую» — 50 руб.) в братчину-Николыцину, и от того «зачили пить пива яшныя»27.
Обращаясь к белозерским актам, наиболее раннее упоминание незваных пришельцев на крестьянский пир мы находим в жалованной грамоте удельного князя Михаила Андреевича Верейского Кириллову монастырю 1448-1470 гг. Белозерским князьям, боярам и их людям запрещалось останавливаться на ночлег в монастырских деревнях, «ни в пиво незваным не ходити»28. Если же они явятся и это вызовет «погибель» имущества, то виновных привлекут к княжескому суду. Однако широкого употребления терминов пиво, пиры, братчина в ранних (XV в.) актах Белозерского княжества до издания БУГ не замечено.
В БУГ Иван III напрямую обращался «к своим людям белозерцам — горожаном и становым и волостным». В памятнике отчетливо выражен принцип органической включенности городских и сельских старост, сотских и «добрых людей» в систему наместничьего управления. Без их участия наместники не могли осуществлять свой суд29. Этот принцип был затем перенесен в общерусский Судебник Ивана III 1497 г. (ст. 38). Интересующие нас положения о пирах и братчинах в БУГ были сформулированы в 20-й статье следующим образом.
«А тиуном и наместничьим людем на пир и на братчину незваным не ходити, а хто приедет к ним на пир и на братчину незван, и они того вышлют вон безпенно; а кто у них имеет пити силно, а учинится какова гибель, и тому платити без суда, а от меня, от великого князя, быти в казне»30.
Налицо три принципиальных момента: во-первых, запрет тиунам и наместничьим людям ходить незваными на пиры и братчины; во-вторых, право городских и сельских общин высылать незваных «гостей» «вон безпенно»; и, в-третьих, взыскание с виновных причиненного материального ущерба без суда. По мнению Ю. Г. Алексеева, данная статья превращала в общее правило норму охраны братчин и пиров от незваных гостей. Тем самым великокняжеская власть охраняла общинные институты, вводя суровое наказание для агентов местной администрации, самовольно вторгнувшихся на это мероприятие31.
В многочисленных актах конца XV-XVI вв. по ряду уездов Северо-Восточной Руси положения БУГ о пирах и братчинах используются повсеместно, включая и ряд терминологических разночтений: «боярские люди, ни иные никоторые», «нихто», «не входят», «гибель платити вдвое без суда и без исправы», «...без суда и без истца»», «быть в казни и в продаже» и т. д.32 Особенно разнообразны варианты написания в части, касающейся состава лиц, которым запрещалось незваными ходить на пиры. Например, в актах суздальского Спасо-Евфимьева монастыря отмечены конюхи, истопники, подледчики, рыболовы, закосчики, паромщики и «всякие попрошаи»; «наши крестьяне и митрополичьи и княжие и боярские»33. В троицких актах уже с конца XV в. в состав запретительной статьи включены «мои селчане и боярские люди»34. В жалованной грамоте Василия III Симонову монастырю на его владения в Череповеси 1507 г. перечислены люди белозерских наместников, волостелей, тиунов и детей боярских и, опять-таки, «мои селчане»35; в его же жалованной грамоте устюжскому Михайло-Архангельскому монастырю 1510 г. — «люди великой княгини и посельские Вычегодские Соли», «попрошатаи и скоморохи»36.
В близкой по хронологии к БУГ жалованной грамоте Ивана III Троице-Сергиеву монастырю по Угличскому уезду 1492 г. видим усиление штрафной санкции — за «гибель платити вдвое без суда и без исправы»37. Близка к приведенным формулам запретительная статья про «наместничьих и боярских людей и иного никого» в двух жалованных грамотах Василия III псковским монастырям (Гдовскому Никольскому и Верхнеостровскому Петропавловскому) 1510 г.38 Сходство с нормами 20-й статьи БУГ можно усмотреть и в заповедном разделе жалованной грамоты удельного князя Дмитрия Ивановича Жилки Кириллову монастырю на село Кабаново в Угличском уезде 1522 г.39 В Рыльской уставной наместничьей грамоте 1549 г. в аналогичном разделе отмечены люди воевод, детей боярских, пушкари и пищальники со своими детьми и племянниками40.
Для соседней с Белоозером Вологды наиболее раннее упоминание пиров и братчин встречается в актах, относящихся к Заозерской половине уезда, лишь 1540-х годов — Сямженского Евфимьева (1541 г.) и Дионисьева Глушицкого (1548 г.) монастырей, а в первой его половине — в грамоте Арсеньево-Комельского 1543 г. и Павлова Обнорского монастырей 1546 г.41 В запретительную клаузулу глушицкой жалованной грамоты едва ли не впервые включена новая деталь: запрещалось ходить на пиры к священникам и их людям.
БУГ стала последним законодательным памятником о пирах и братчинах в средневековой Руси. После нее ни в одном из судебников (1497, 1550, 1589 гг.) и в Соборном уложении 1649 г. уже не будет специальных статей, посвященных данному институту. Его функционирование в дальнейшем регулировалось нормами иммунитетных и монастырских уставных грамот. Вотчинные хозяйственные книги (вытные, приходо-расходные, описные) также отразили этот институт (в контурах монастырской повседневности и сеньориальной юстиции), но для сравнительно позднего времени XVII-начала XVIII в.
Возможности делопроизводственной документации убедительно показала Е.Н. Швейковская, обратившись к расходным книгам земских старост Великого Устюга 1660-х годов. В них раскрывается органическое сочетание форм общественной жизни и церковной службы в ежегодной организации «Прокопьевской мольбы» на 8 июля. Исследовательница отметила в этом масштабном общегородском мероприятии обрядовые, ритуальные черты, архетипичность коллективного поедания яств, присутствие в их составе сыра, каши, хлеба, складочный характер Прокопьевской трапезы-братчины42. Так в сухом, казалось бы, источнике удалось раскрыть многоаспектный материал социально-культурного значения.
Иногда в грамотах фигурирует не братчина/брашинина, а «браки» как синонимы свадеб. В церковных же поучениях уже в XIII в. попам запрещалось ходить незваными «на пир и бракъ», различные «позоры», зрелища. Под последними надо понимать проявления языческих игрищ, которыми традиционно на Руси сопровождались пиры и братчины в до- и раннехристианскую эпоху. Неслучайно в новгородских былинах гусляра Садко увещевают и обличают за «игры бесовские и пляски нечестивые» на пирах различные христианские персонажи — некий Старчище, «Микулай цюдотворец» и даже сама Богородица43.
Намеченная в диспозиции «пир — бракъ» связь пиршественных собраний с формированием церковно-приходской структуры в городах и селах дополняется позднейшими сведениями о трапезниках., ответственных (наряду с церковными старостами) за организацию пиров и братчин церковных сообществ44. С этим же кругом явлений связан и особый тип трапезных храмов, сложившихся, правда, лишь к XVIII в.45 В грамоте царевича Дмитрия Угличскому Покровскому монастырю 1585 г. читаем: «...на пир и на брак не ходити, а хто придет на пир или бърачну незван, того незваного сослать с двора безпенно». Публикация приведенного документа была сделана со старого издания «древнего списка»46. Брак и «бърачну» в данном тексте, казалось бы, следует считать испорченным воспроизведением терминологии более ранней грамоты тому же монастырю князя Андрея Васильевича Большого 1475/76 г., где фигурировала обычная братчина47. И все-таки ее сближение именно с браком/свадьбой имеет под собой основание. В общей жалованной грамоте царя Федора Ивановича Николо-Угрешскому монастырю на владения в десятке уездов (в том числе и северных) имеется запрет ходить посторонним к слугам и крестьянам на пиры, братчины и свадьбы48. В той же грамоте выше по тексту среди обширного перечня иммунитетных освобождений фигурирует «свадебное».
Показательны в этом плане и вологодские акты. Например, в жалованной грамоте Михаила Федоровича Сямженскому Евфимьеву монастырю марта 1624 г. говорится: «...к их монастырским людям на пиры и братчины и на свадьбы никто никакие люди незваны також не ходят»49. Одновременно была подтверждена более ранняя грамота тому же монастырю 1541 г., в которой свадьбы не упоминались, а содержалась обычная терминологическая пара: пиры и братчины50. А в грамоте Спасо-Рабангскому монастырю 1624 г. говорилось: «на пиры и на свадьбы»51; в грамотах Спасо-Печенгского монастыря 1614 и 1621 гг. и Антоньевой Введенской пустыни 1625 г. — «пиры и братчины»52. Триада пиры — братчины — свадьбы встречается также в грамотах царя В. И. Шуйского Спасо-Евфимьеву монастырю 1606 г. на городские дворы и сельские вотчины по широкому кругу уездов—Владимирскому, Суздальскому, Юрьевскому, Нижегородскому, Гороховецкому, Угличскому, Московскому53.
Обращение к монастырским уставным грамотам показывает регулирование данных институтов нормами социальных отношений на уровне семьи — общины—вотчинных министериалов, в системе как горизонтальных, так и вертикальных связей. И здесь-то свадебным пирам нашлось заметное место. Своего рода откупом от появления на свадьбе приказчика служил обычай вручения ему хлеба и калача, наряду с денежной пошлиной (уставная Соловецкого монастыря 1561 г. на бежецкое село Пузырево)54. Предусматривались продуктовые компоненты за свадьбы и в уставной грамоте Иосифо-Волоколамского монастыря 1591 г.: посельскому «блюдо пирогов», а приказчикам по 4 деньги с жениха или невесты «за пироги»55. Блюда с пирогами подносились обычно на вышитых полотенцах-убрусах, и отсюда еще одно наименование свадебной пошлины — «убрусное», известное по многим актам XV-XVI вв. Оно отмечено, например, в уставной грамоте патриарха Иова домовому Новинскому монастырю 1590 г. — доводчику «убрусного» 1 алтын56.
Та же линия развития материальной принудительности в этом явлении—от непосредственного угощения к регулярному побору—наблюдается по документам Воскресенского Иверского монастыря XVII века В них фигурирует пошлина «за стол прикащичий» на крестьянских свадьбах. В его состав входили хлеб, калач, мясной окорок и ведро пива (с соответствующими денежными эквивалентами)57. Так традиционный когда-то обычай свадебного гостеприимства трансформировался в обязанность зависимых крестьян выкупать свое право на свадьбу у духовного сеньора, устраивая его агентам подобные «микрокормления». На уровне крестьянской семьи, двора словно воспроизводилась модель сеньориально-крестьянских отношений господства и подчинения, личностный оттенок которым придавали прерогативы монастырских министериалов. В духе «Очерка о даре» М. Мосса за всем этим можно видеть сложную смесь симметричных и противоположных прав и обязанностей давать и принимать, дарения и возмещения58.
Случались и нарушения освященных обычаем и вотчинными нормами отношений. В 1690 г. в духовном приказе вологодского архиерея рассматривалось дело о злоупотреблениях келаря Дионисьева Глушицкого монастыря Мелхиседека Пересветова. Крестьяне в своей коллективной челобитной жаловались на то, что он незваным являлся в их дома на каждую свадьбу и досматривал с подклети женихов и невест. В их правосознании это было вопиющим нарушением традиционных норм внутривотчинных отношений, закрепленных, казалось бы, жалованными грамотами данной корпорации 1548 и 1621 гг.59Столь же нагло этот келарь приходил в дома и на крестьянские поминки.
Иверский монастырь разрешал крестьянам держать свадебное пиво не более трех дней. Так проявлялось и дисциплинирующее влияние церкви на народную жизнь. Если семейный пир/братчина пришлись на среду, то вместо окорока предусматривалось взимание «рыбного звена» (=4 деньги). Винную брагу и вино крестьянам запрещалось варить и продавать, и за этим следили выборные старосты60. В период волнений в вотчине Иосифо-Волоколамского монастыря в 1593-1594 гг. некоторые крестьяне «вина почели держати», за что на них были наложены штрафы по 5 руб., а на одного, который, видимо, особенно много «вино покупаючи пил», — 50 руб.61
Изредка документы позволяют взглянуть на изучаемые явления со стороны самих крестьян. Интересная роспись издержек на свадьбу 1698 г. сохранилась по Авнежской волости Вологодского уезда. В ней учтены: 1) сеньориальная и церковная пошлины; 2) чисто домашние траты. Отцу пришлось выложить за дочь «выводу» 1 руб., венечных 3 алт. 2 ден., за полтуши говядины и баранью тушу по 3 алт. 4 ден., полторы свиные полти «домашние недорогие» 3 алт. 2 ден., два студня 5 ден.62 В структуре расходов показательно доминирование выводного рубля на фоне остальных сравнительно незначительных выплат. За двести лет после БУГ, определившей размер выводной куницы в 1-2 алт., размер данной пошлины в Белозерско-Вологодском крае многократно вырос.
В конце той же росписи хозяин практично добавил: «А что осталось от свадбы харчу, вместе съели». Кроме того, ее составителю хотелось бы сравнить «масштаб» своих расходов с тем, как было в старину. И поэтому он записал, что «подлинно сказать не знает, какие свадебные держи давали отцы наши в давные годы, мы были в малых летех», но от людей слыхал, что «одна была давана неволею, боярин силою выдал». Речь шла о так называемых «девочьих свадьбах», наиболее дорогих для крестьян, поскольку девок-дочерей выдавали замуж за пределы данной волости, под эгиду другому земельному собственнику, почему и приходилось платить «выводную куницу». Подобные свадьбы случались не так уж часто, поэтому память о них прочнее всего закрепилась у местных жителей.
Обращение к актовым источникам и писцовым книгам Северо-Западной и Северо-Восточной Руси XIV—XVII вв. показывает еще одну линию трансформации института пира — в феодальные повинности зависимого крестьянства. Выражалось это и в виде сеньориального постоя-угощения, и в структуре феодальных взиманий. В уставной грамоте митрополита Киприана крестьянам Константино-Еленинского монастыря (1391 г.) указывалось на обязанность монастырских крестьян принимать игумена с его людьми, приезжавших на сельские церковные праздники, «и сыпцы дают по зобне овса конем игуменовым». В термине «сыпцы» как раз угадывается и определение самой братчины—ссыпная, проводимая на церковный праздник.
Архетип господского угощения восходил к древнему обычаю гостеприимства как способу нейтрализации чужого, пришлого человека, умилостивления сверхъестественной силы. Классический пример сеньориального постоя — это «подъезд» архимандрита с братией новгородского Юрьева монастыря, описанный в его рядной с крестьянами Робичинской волости около 1460 г. Две ночи настоятель мог находиться на стану, а те обязаны были «положити ему пива доволно», так же как и хлеба, вологи, рыбного и мясного, овса и сена коням63.
В архаических обществах (германском, скандинавском, славянском) существовал обычай, когда население принимало и угощало вождя, князя, предводителя (позднее — церковного иерарха) при его приездах со свитой на данную территорию. Выдающийся медиевист А. Я. Гуревич в ряде своих многоплановых работ убедительно раскрыл системообразующее значение древненорвежской вейцлы, которая эволюционировала от праздничного угощения конунга в своеобразную форму ленного пожалования государя своему дружиннику64.
В России действие института сеньориального постоя в XVI в. стало распространяться на тех властных агентов (дворцовых, монастырских), которых община или отдельные крестьяне позвали на пиры/братчины. В уставной грамоте на дворцовое село Андреевское 1544 г. (Звенигородский уезд) допускается присутствие на них посельского («хто его позовет»), которое лишь ограничивается сроками: «пив, туто не ночевать»65. Это напоминало принцип Белозерской и ряда последующих уставных наместничьих грамот: где доводчик обедает, там он не должен ночевать. Налицо некоторый патриархальный оттенок в отношениях властных агентов и управляемого ими народа и в то же время — попытка ввести их в некое взаимно-договорное русло.
С явлением сеньориального постоя можно связать упоминание архаичного платежа — «дара» — в уставной грамоте Иосифо-Волоколамского монастыря на тверское село Болашково 1591 г. «Дар» выплачивался приказчику крестьянами за их право варить пиво—тот получал в соответствии со старым обычаем «по чему ево подарят и как у них что было». Ключнику же полагалась 1 деньга «дара», но если он располагался на постой в крестьянском дворе, то домохозяин от «дара» освобождался. Здесь мы обнаруживаем дополнительную информацию о ранговости самих сеньориальных слуг (приказчиков и ключников, имевших право на получение крова в крестьянском дворе), принципе взаимности, на котором основывалась практика обмена дарами и ее циркулирование в волоколамской вотчине-сеньории в «вертикальном» направлении66.
В хозяйственной документации Иосифо-Волоколамского монастыря встречается такой побор, как «попрос», «попросное», восходящий ко всяким сторонним попрошаям/попрошатаям актов XV-XVI вв., которым также запрещалось являться на крестьянские пиры и братчины. Допустимо предположение о татарском происхождении этого побора, наряду с другими возможными линиями его появления. «Жита просити» (то есть ячменя, используемого для приготовления солода)— это по сути вымогание лицами княжеской администрации (возможно, что и наехавшими татарами) себе каких-то дополнительных взиманий. Вытная ставка «попроса, попросного» с разных вотчинных комплексов по оброчной книге 1547 г. составляла 2-3 деньги, 2 гривны, 28 алт.67 О санкциях против попрошатаев говорится в жалованной грамоте 1534 г. Угличскому Покровскому монастырю: их (наряду со скоморохами) следовало ставить перед великим князем68.
В грамотах 1560-х годов соседство статей о пирах и братчинах с запретительными статьями против скоморохов и попрошатаев перестает быть последовательным и обязательным. Например, в жалованной грамоте Ивана IV Чудову монастырю 1564 г. пиры и братчины не упоминаются, а о запрете въезда попрошатаев и игры скоморохов говорится. В хронологически близкой грамоте тому же монастырю удельного князя Владимира Андреевича Старицкого 1566 г. рядом соседствуют и развернутая статья о пирах и братчинах, и запретительная—о попрошатаях и скоморохах69. Весьма позднее употребление статьи о пирах и братчинах полного состава содержится в жалованной грамоте Б. Ф. Годунова устюжскому Михайло-Архангельскому монастырю 1598 г., имеющей пять подтверждений XVII в.70
Как обычное вымогательство можно рассматривать требование келаря Дионисьева Глушицкого монастыря Мелхиседека Пересветова у крестьян «гостинцев болших» за пользование бревенным лесом (1690 г.)71. Здесь показательно отсутствие связи между «гостиным», восходящим к пирам, практике гостеприимства, и монастырскими сервитутами. Архаическая пошлина «за гостинцы» слугам в размере 4 денег с выти в дополнение к их же гривне «за ведро пива или за пир» фигурирует в поздней описной книге Спасо-Каменного монастыря 1701-1702 гг.72 В ней же находим еще одно проявление «гостевания» — во время приезда приказчика в село именно посельские монахи (а не крестьяне) устраивали ему «питье и корм» монастырским хлебом. Налицо связь обязанности угощения, материальной принудительности посельских перед приказчиками, с определенной иерархией должностных лиц монастыря. В данном случае универсальный принцип взаимного обмена (ведь приказчики осуществляли в ходе своих приездов в села широкий набор административно-судебных и финансовых полномочий) функционирует более в горизонтальном, нежели вертикальном, плане, среди близких по статусу сеньориальных агентов.
В документах Юго-Западной Руси мед в составе феодального оброка упоминается уже в XIII в. В уставной грамоте владимиро-волынского князя Мстислава Даниловича для г. Берестья 1289 г. отмечено взимание с «сотни по два лукна меду»73. О включении солода, пива и меда в состав феодального оброка по Северо-Западной Руси свидетельствует комплекс новгородских берестяных грамот и писцовых книг конца XIV-XV в.74 Согласно уставной грамоте митрополита Киприана 1391 г., обедневшим крестьянам-пешеходцам приходилось к празднику «солод молотити, пива варити» (Владимирский уезд)75. В 1490 г. митрополит Зосима (об его «прилежании пития хмельного» иногда пишется в литературе) от бортников кафедры получал на свой погреб в Москве по 5 весчих пудов меду пресного. Медовый оброк в 3 пуда отмечен в жалованной грамоте Василия III Троице-Белопесоцкому монастырю 1507 г. (Каширский уезд)76. Оброчный мед на трех возах доставлялся зимой в Москву из дворцовой бортной волости Талши Владимирского уезда (1540 г.)77. Медовое в составе иммунитетных освобождений фигурирует в двух грамотах тверского Отроча78, а бражное — в двух грамотах суздальского Спасо-Евфимьева монастыря79.
Соловецкий монастырь в 1561 г. установил для своих крестьян из бежецкого села Пузырева повинность молоть солод на квас приказчикам, слугам и доводчикам. Солод входил в состав «повоза», который доставлялся в Вологду, Белоозеро или в Москву по вытной раскладке — 4 четверти на одну лошадь80. Крестьяне Чухломского Авраамьева монастыря, согласно жалованной грамоте 1584 г., ретроспективно отражавшей старинные порядки времен еще великого князя Ивана Красного, обязаны были варить на настоятеля «четыре пива в игумнове солоду и в хмелю, а своими дровы». В 1584 г. им было разрешено вместо пива варить на монашескую общину «квас без хмелю»81. На храмовый праздник Покрова Пресвятой Богородицы крестьяне давали игумену 10-пудовую кадь меда (или по 8 белок за пуд), а «с братчины по десятеру хлебов, по меху овса, по носатке пива и по сту яиц». Такое налогообложение братчин впору посчитать настоящим рентным взиманием, в котором сама братчина напоминает окладную единицу.
Разбор сведений о носатках с пивом интересен в плане метрологии и культуры повседневности. Носаткой назывались различные разновидности деревянной посуды: 1) сосуд для пива с носиком вверху, 2) бочка с пивом вместимостью в три ведра82, 3) берестяной сосуд цилиндрической формы с ручкой и плотно входящей внутрь крышкой83, 4) емкость для сбивания масла84. В расспросных речах о ярмарке в селе Федосьеве патриаршего Воскресенского Череповецкого монастыря 1675 г. отмечена трехведерная «насадочка», которая разливалась по флягам85. В описях имущества носатки нередко упоминаются среди посуды наряду с ковшами, лоханьями, стаканами, ушатами, кадками, пивными горшками и кашеварными котлами86.
В уставной грамоте Кирилло-Белозерского монастыря 1593 г. варка пива крестьянами без явки приказчикам штрафовалась «гривной без отдачи». Значительно выше был штраф-заповедь за то же нарушение в городских слободах вологодского архиерея — 2 руб. 4 алт. 2 ден., примерно столько же — у Иосифо-Волоколамского монастыря. Запретительная статья кирилловской уставной 1593 г. в отношении незваных гостей на крестьянские пиры сочеталась с разрешением хлеба есть или пить, если приказчиков и доводчиков позовут. Эти положения в последующих уставных документах 1654 и 1676 гг. отсутствовали87.
В троицком селе Харитонове (Владимирский уезд) приказчик, согласно уставной грамоте соборного старца Варсонофия Якимова 1590 г., не взимал с семейных праздников, где случалось «пивцо особное», никаких пошлин, а с братчин ему полагалось 2 деньги88. Это указывает на обычноправовую норму взаимоотношений сеньориальных агентов со всем общинным коллективом, а не отдельными крестьянскими семьями/дворами/хозяйствами, об определенной автономности повседневной жизни семьи от феодального вторжения. Проводимое в актах (хотя и не всегда последовательно) различие между пирами как индивидуализированными и братчинами как по преимуществу коллективными мероприятиями выводит на общий теоретический вопрос средневековой культуры—разграничение в ней коллективного и индивидуального начала, тенденций к интеграции, универсализму, «сбрасыванию в одно» (М.М. Бахтин) и к разъединению, партикуляризму. При этом, однако, А. Я. Гуревич подчеркивает обособление индивида в недрах определенной социальной группы89.
В уставной грамоте Кириллова монастыря 1676 г. есть запрет агентам брать у крестьян к праздникам их посуду, а также въезжие и праздничные кормы (во избежание злоупотреблений и «конечного разорения для крестьян от них, слуг»)90. Параллель можно видеть в уставной грамоте дмитровским бобровникам 1509 г., одна из статей которой запрещала тиунам и доводчикам брать «насатки» во время своих посещений пиров и братчин, «и они пивши да тут не начюют, а начюют в иной деревне»91. Нормы уставной грамоты 1676 г. имели широкий территориальный диапазон действия, поскольку списки с нее были разосланы в десятки монастырских сел Белозерского, Вологодского, Дмитровского, Угличского, Пошехонского, Рязанского уездов.
В приходо-расходных книгах устюжского Троице-Гледенского монастыря (Устюжский уезд) второй половины XVII в. отмечены расходы на покупки: 1) меда и хмеля для приема начальных людей и подьячих и гостей в игуменской келье на пиво на сыту на Троицын день; 2) взносы на всеуездный земский «росход выборным людем сотскому и кабацкому целовалнику и зборному целовалнику и съезжей избы приставу и земской избы приставу и земскому дьячку и гонщику и довотчику»; 3) праздничных великоденских перепеч для поднесения владыке; 4) различных праздничных подношений приказным людям в почесть; 5) для оплаты работных людей, нанятых «к пивному варению»92.
В приходо-расходных книгах Николо-Коряжемского монастыря (Сольвычегодский уезд) середины XVII в. были учтены поступления в ведомство келаря «провара от больших и малых пивных котлов». Провар здесь близок по смыслу к упомянутой выше древнерусской «переваре»93. Согласно приходному разделу в книге старца Козьмы 1665/66 г., размер «провары» за предоставление келарем в коряжемские деревни пивных котлов составлял: с большого котла 3 алт., с малого — 8 денег94. Иногда подобные пошлины назывались «котельными деньгами». Е. Н. Швейковекой отмечена передача пивных котлов старостой устюжской церкви Петра и Павла земским старостам для варки пива к «Прокопьевской мольбе». «Провар» при этом был уплачен в размере 6 алт. 4 ден.95В переписной книге Устюжской епархии 1696/97 г. по церкви Симеона Столпника зафиксированы котлы — «седуны», кубы и трубы, обмазанные глиной печные места для «бражной перегонки и винного курения»96.
Николо-Коряжемский монастырь предоставлял крестьянам в деревни готовые «пивные дробины». Под ними следует понимать пивные дрожжи либо гущу, выжимку, осадок после приготовления пива или браги97. На юге дробинами назывались виноградные выжимки98. В сентябре 1666 г. келарь Козьма сдал денежному казначею «зборных дробинных денег» 6 руб. 24 алт. В 1672 г. была составлена книга келаря Власия записи денежного сбора с монастырских крестьян «за пивные дробины»99. Более ранние сведения о продаже чашником с поварни пивных дробин и «гущи кислищной» крестьянам встречаются в опубликованных А. Г. Маньковым приходо-расходных книгах Антоньева Краснохолмского монастыря 1560-х годов (Бежецкий Верх)100. В раздаточных книгах казначея устюжского Михайло-Архангельского монастыря 1668 г. отмечена выдача в церкви меда — патоки, а братии — меда к Рождественскому и Крещенскому сочельникам101.
Конфликты монастырских крестьян во время братчин отразились в коряжемских хозяйственных книгах в разделе «збор езда с братчинного дела»102. Речь должна идти о судебных пошлинах в пользу монастыря, взимаемых его агентами. «Ездом» называлась судебная пошлина, взимаемая приставами (государственными или вотчинными) за доставку обвиняемых в суд. Размер ее зависел от расстояния данного от селения до места расследования и суда. Расчет «езда» в белах от Орлеца в разные пункты Двинской земли приведен в ДУГ. В ПСГ «езд» составлял деньгу на 10 верст. Согласно 16-й статье БУГ, за «езд» доводчика в станы и волости взималась «на две версты деньга, а в городе хоженого деньга, а на правду вдвое»103. В кирилловских уставных грамотах «езд» определялся в их «ключах» доводчика и приказчика в 5 денег «на десять верст и болше», «хоженого» в селе—деньга. В судебнике 1589 г. (ст. 32) говорится, что приставу «езду имати на версту по денге, колко верст ни буди: хочет пеш поди, хочет лошадь найми»104. Средняя скорость передвижения в день в то время составляла пешком 25-30 км, верхом на лошади —до 50-60 км, с переменой лошадей — до 200 км. «Хоженое» доводчику в том же памятнике определялось «на версту по деньге, а в трапезе от поруки 2 деньги». Возможно, именно с конфликтами в церковной трапезе был связан вынесенный в том же памятнике запрет неделыцикам и доводчикам при взятии человека на поруки претендовать еще на «поклонное» и «поминки»105.
В Приложении приведен фрагмент расспросных речей крестьян Николо-Коряжемского монастыря времени царствования Михаила Федоровича. В них описывается драка («подерюшка») между отцом и сыном — Ондроном и Степаном Нечаевыми во время Крещенской ссыпной братчины в Емской волости. «Подерюшка» — это явно диалектное слово, аналогичное событие в одном документе Александро-Свирского монастыря 1659 г. (Обонежская пятина) названо «подерушкой»106. Данный текст насыщен диалогами и дает основание для анализа методами дискурса речевых актов. За определенными речевыми оборотами стояло соответствующее речевое поведение. Пострадавший от побоев Степан Нечаев уважительно обращается к монастырскому слуге «господине», а своего отца (хоть тот едва и не убил его) не раз с пиететом называет «батюшко».
Из сохранившегося текста видно бытование выражения «пить братчину», наименование организатора пиршества брацким старостой (здесь это Демка/Дементий, подавший в монастырь изветную челобитную), а участников — сыпцами. Перед нами словно оживают статьи ПСГ... Расследование проводил монастырский доводчик с выборными сотским и двумя десятскими107. Показательно, что он осматривал пострадавшего и спрашивал его, не сторонний ли человек дерзнул нанести ему увечье. Данное дело закончилось, видимо, взиманием пени в монастырскую казну с подравшихся, ведь примирения «не вышед с пира» у них, хотя это и были отец с сыном, не произошло, дело получило огласку и было доведено до монастырского суда. Датировать этот конфликт помогает соответствующая запись в приходной книге старца Антония от 26 февраля 1632 г.: «Взял по наказной памяти с Емския волости братчинново дела 3 алт. 4 ден.»108 Запись включена в 5-ю главу приходной книги «приход денгам с судных дел и езду». В приведенном отрывке упоминалась как раз Емская волость.
Описанный случай напоминает конфликты, предусмотренные уставной грамотой Кириллова монастыря 1593 г.: «А которого человека поколют или убиют болечо не до смерти...». В кирилловских уставных 1654 и 1676 гг. в случае драки между крестьянами пошлина «смотреное» (в отношении избитого или раненого человека) на виноватом взималась в размере 2 алтын. В общей жалованной грамоте серпуховскому Высоцкому монастырю 1556 г. доводчику с тиуном полагалась гривна «осматривалного»109. В грамоте суздальского Спасо-Евфимьева монастыря 1547 г. в подобных случаях «явка» и «смотренное» с крестьян не брались110.
В 1691 г. архимандрит патриаршего Воскресенского Череповецкого монастыря Гурий с братией расспрашивали одного из крестьян, приглашенного другим «в дом на пир», где произошла колоритно описанная драка между участниками111. В ход были пущены и словесные оскорбления, и «подручные» средства — нож и даже светец, сама же «разборка» совершалась в темноте.
В ходе ее отец тоже бросался на сына.
* * *
Таким образом, пиры и братчины в средневековой Руси являлись существенными узлами социальных связей, включали разнообразные социально-экономические, правовые, эмоциональные и религиозные аспекты. Праздничное и повседневное застолье в разных социальных стратах средневекового общества было формой и зрелища, и церемонии, и ритуала, и плотно насыщенной культурными смыслами знаковой системой. Культурообразующие функции пиров и братчин нуждаются в дальнейшем исследовании специалистами.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Не позднее 26 февраля 1632 г. Расспросные речи крестьян дер. Костянки Сольвычегодского уезда вотчины Николо-Коряжемского монастыря A.M. Нечаева и его сына Степана о драке между ними во время Крещенской ссыпной братчины (фрагмент)
(Л. 1) ...его месяца генваря в 16 день по Демкину да по ....челобитью Климентьевых детей Малцова... Коряжемскаго манастыря слуга Тренка Иванов сын приехав в Емскую волость и взяв с собою выборново соцково Василья Гаврилова Гарманова да десяцково Спиридона Емельянова сына Морозова да другово десяцково Микиту Еремеева сына и с теми людми шли в деревню на Костянку в ызбу к Ондрону Маркову сыну Нечяеву да осмотривал и опрашивал сына Ондронова Степана.
«Скажи ты, Степан, по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Руси кресному целованью, чем ты немощен и о чем лежишь?» И Степан лежачий тако рек. «Пили, де, есмя, господине, крещенскую ссыпную братчину у того Дементья да у Ивана. И пьючи, де, у нас учинилась подерюшка с батюшком же моим Ондроном и на той, де, подерюшке батко мой Ондрон меня, Степанка, испопадал и голову у меня тупицею просекл».
И доспрошал доводчик Тренка того же Степана: «Да сторонской, де, человек хто ни буди на тебя дерзнул ли? И Степан ни на ково никоторых речей не сказал, нет, де, ми дела ни до которого человека в той подерюшке, опричено батюшка. Бог, де, волен да батюшко».
И после Степановых речий спрошал доводчик Третьяк самово Ондрона. «А ты, Ондрон, дерзнул ли на сына своего на Степана рукою?» И Ондрон так сказал. «Господине доводчик Третьяк, по грехом, де, моим хмелным делом дерзнул, де, на сына своего на Степана рукою и голову у него тупицею просекл». И после Ондроновых речий доспрошал доводчик того же Степана: «И толко, буде, Степан с того удара случится тебе смерть?» И Степан тако рек: «Бог, де, волен да батюшко. А дела, де, мне да батюшку моему Ондрону нет ни до ково, ни до брацково старосты Дементья з братом и до всех сыпцов его».
А на опросе были з доводчиком в понятых десяцкой же Афонасей Васильев сын Митрафанов да Фома Иванов Гурьева, да Федор Аверкиев Мусонова, да Пырскиие Едомы... далее текст обрывается.
От Л. 2 сохранилось лишь ...Гри
На об. никаких пометок.
Утрачен верхний левый угол сстава и окончание.
Подл.: ВОКМ-26646/45.
У пом.: Памятники письменности в музеях Вологодской области.
Каталог-путеводитель. Вологда, 1989. Ч. 3. Вып. 4. С. 130. № 45.
Читайте также:
1. Марина Громыко. Братчины (глава из книги "Мир русской деревни")
2. С.В. Васильев. К вопросу о происхождении и значении «братчины»
1 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.
2 Подробнее см.: Словарь средневековой культуры / Под общ. ред. А.Я. Гуревича. 2-е изд. М., 2007. С. 120-124, 132, 172-173.
3 Русская Правда / Под ред. акад. Б. Д. Грекова. М.; Л., 1947. Т. 2 (Комментарии). С. 265, 270.
4 Хорошкевич А.Л. "Незваный гость" на праздниках средневековой Руси // Феодализм в России: Сборник статей и воспоминаний, посвящённых памяти академика Л.В. Черепнина. М., 1987. С.189
5 АФЗХ. М.;Л., 1951. Ч. 1. N145. С.129-130; АСЭИ. М., 1952. Т.1. N264. С.192; М., 1958. Т.2. N386. С. 387
6 Акты Российского государства: Акты московских монастырей и соборов XV - начало XVII в. / Отв. ред. В.Д. Назаров (далее - АРГ. АММС). М., 1998. N82. С.205
7 Хорошкевич А.Л. В радости и печали (пиво в отечественном средневековом обиходе) // Времена и судьбы: Сб. статей в честь 75-летия Виктора Моисеевича Панеяха. СПб., 2008. С. 172-177
8 АСЭИ. Т. 2. № 448.
9 Русская Правда. Т. 2. С. 223, 301; Хорошкевич А Л. В радости и печали... С. 173.
10 АРГ. АММС. № 126. С. 300.
11 Деловая письменность Вологодского края XVII-XVIII в. Учеб.: пособие. Вологда, 1979. С. 31.
12 Зимин А. А. Правда Русская. М., 1999. Приложение. С. 366.
13 АСЭИ. М., 1964. Т. 3. № 7.
14 Там же. № 27.
15 Материалы по истории крестьян в России XI-XVII вв. / Под ред. В. В. Мавродина. Л., 1958. № 85.
16 Кошелев В.В. Скоморохи и скоморошья профессия. СПб., 1994. С.6.
17 Шергин Б. В. Запечатленная слава. Поморские были и сказания. М., 1967. С. 207-208.
18 Памятники русского права (далее—ПРП). М., 1956. Вып. 4. С. 420.
19 ПРП. М., 1953. Вып. 2. С. 296, 349.
20 Алексеев Ю. Г. Псковская Судная Грамота и ее время. Л., 1981. С. 60-82; Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С. 242-244.
21 Хорошкевич A. Л. «Незваный гость»... С. 185.
22 Там же. С. 286.
23 АСЭИ. Т. 2. № 497.
24 Материалы по истории крестьян... № 27.
25 Алексеев Ю. Г. Черные люди Новгорода и Пскова//ИЗ. М., 1979. Т. 103. С. 257.
26 ПРП. Вып. 2. С. 176, 181; Перхавко В. Б. История русского купечества. М., 2008. С. 117-118.
27 Новгородские былины / Изд. подгот. Ю.И.Смирнов, В. Г. Смолицкий. М., 1978. С. 177-178.
28 АСЭИ. Т. 2. № 127.
29 Там же. Т. 3. № 22.
30 Там же.
31 Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. СПб., 2001. С. 121.
32 См., например: Акты русского государства. 1505-1526. М., 1975. № 18, 23, 29, 34, 249.
33 Акты русских монастырей. Акты Суздальского Спасо-Евфимьева монастыря 1506-1608 гг. (далее—АССЕМ). М., 1998. № 64. С. 135; № 194. С. 361; № 263. С. 498; № 264. С. 502.
34 Каштанов С. М. Очерки русской дипломатики. М., 1970. С. 405.
35 Акты феодального землевладения и хозяйства. Акты Московского Симонова монастыря (1506-1613 гг.). Л., 1983. № 7. С. 16.
36 Шляпин В. П. Акты Велико-Устюжского Михайло-Архангельского монастыря. Великий Устюг, 1913. Ч. 2. С. 137.
37 Каштанов С. М. Очерки русской дипломатики. С. 405.
38 Каштанов С. М., Робинсон А. Н. Две жалованных грамоты 1510 г. псковским монастырям // Записки ОР ГБЛ. М., 1961. Вып. 24. С. 252, 256.
39 Козлов С. А., Дмитриева З.В. Налоги в России до XIX в. СПб., 1999. С. 216.
40 Антонов А. В. Рыльская уставная наместничья грамота 1549 г. // РД. М., 1998. Вып. 3. С. 69 (грамота восходила к уставному документу времени Василия III).
41 Суворов Н. Описание Арсениево-Комельского монастыря. Вологда, 1879. С. 31-32; РГАДА. Ф. 281 (Грамоты коллегии экономии), по Вологде № 2582; ОР РЫБ. Основное собрание актов и грамот. № 1-131; Каштанов С. М. Из истории русского средневекового источника: Акты X-XVI вв. М., 1996. С. 156. — Автор благодарит Н.В. Башнина, сверившего старую публикацию грамоты Глушицкого монастыря 1548 г. с оригиналом в ОР РНБ.
42 Швейковская Е. Н. Прокопьевская трапеза: Праздник и повседневность на русском севере в XVII веке // Глагол времени. Исследования и материалы. Статьи и сообщения межрегиональной научной конференции «Прокопьевские чтения». Вологда, 2005. С. 205-214. Публикация представляет перепечатку той же статьи в изд.: Одиссей. Человек в истории. Трапеза. Ежегодник. 1999. М., 1999. С. 14-20.
43 Новгородские былины. С. 186, 195, 197.
44 См.: Черкасова М. С. 1) Брачность городского и сельского населения Вологды и Вологодского уезда в первой трети XVII в. (По приходо-расходным книгам архиерейской кафедры) // Материалы XIII Всероссийского научно-практического совещания по вопросам изучения и издания писцовых книг и других историко-географических источников по истории России XVI-XIX вв. Вологда, 2003. С. 104-105; 2) К изучению церковно-администра- тивных и территориальных структур на русском севере в XVI-начале XVIII в. // Государство и общество в России XV-начала XX в.: Сб. статей памяти Николая Евгеньевича Носова. СПб., 2007. С. 220-222.
45 См., например: Шильниковская В. П. Великий Устюг. Развитие архитектуры города до середины XIX в. 2-е изд. М., 1987. С. 118-119, 158, 164, 169, 171, 174.
46 АСЭИ. Т. 3. № 84.
47 Там же. № 77.
48 Прокопенко А. М. Новые документы по истории землевладения Николо-Угрешского монастыря // РД. М., 1997. Вып. 2. С. 67-68 (грамота Федора Ивановича была пересказана в грамоте 1613 г.).
49 Черкасова М. С. Россия в Средние века и Новое время: Теоретические проблемы. Приложение. Вологда, 2008. С. 95, —Грамота автору известна в списках XVIII и XIX вв.
50 См.: Черкасова М. С. Кубено-Заозерский край в XIV-XVI вв. // Харовск: Краеведческий альманах. Вологда, 2004. С. 98-191.
51 ГАВО. Ф. 496 (Консистория). On. 1. Кн. 1483. Л. 15 об.
52 Там же. Л. 30, 33 об.; ГАВО. Ф. 512 (Спасо-Прилуцкий монастырь). On. 1. Кн. 25. Л. 9 об.
53 АССЕМ. № 262. С. 495; № , 263. С. 498.
54 ААЭ. СПб., 1836. Т. 1. № 258. С. 283-285.
55 АФЗХ. Ч. 2. № 391. С. 437-438.
56 Там же. Ч. 3. № 23. С. 43-47.
57 Акты юридические. СПб., 1838. № 334.1-П. С. 358, 360.
58 Мосс М. Общества. Обмен. Личность / Пер. с фр. М., 1995. С. 85-111.
59 Черкасова М. С. Брак и семья на севере России (по документации Вологодской епархии) // Северо-Запад в аграрной истории России: Межвузовский тематический сборник научных трудов. Калининград, 2007. С. 63-64; Башнин Н. В. Келарь со шпагой. Случай из жизни Дионисьева Глушицкого монастыря в конце XVII в. // Родина. 2009. № 12. С. 108-110.
60 Тимошенкова З.А. Община в вотчине Иверского монастыря во второй половине XVII-начале XVIII в. //Российское государство в XIV XVII вв.: Сб. статей, посвященный 75-летию со дня рождения Ю.Г. Алексеева. СПб., 2002. С. 534.
61 Материалы по истории крестьян. С. 90-91.
62 Словарь вологодских говоров. Вологда, 1990. Вып. 5., С. 71
63 ГВНП. N115
64 Гуревич А.Я. Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. СПб., 2006. С. 148
65 ААЭ. Т.1. N201. С.179-181
66 Словарь средневековой культуры. С. 132-133 (автор текста — А.Я. Гуревич).
67 Щепетов К. Н. Сельское хозяйство в вотчинах Иосифо-Волоколамского монастыря в конце XVI в.//ИЗ. М., 1946. Т. 18. С. 144-145, табл. 15.
68 Антонов А. В., Баранов К В. Акты XV-XVI вв. из архивов русских монастырей и церквей // РД. М., 1998. Вып. 3. С. 26.
69 Кобрин В. Б. Две жалованные грамоты Чудову монастырю (XVI в.) // Записки ОР ГБЛ. М., 1965. Вып. 25. С. 319, 322.
70 Шляпин В. П. Акты...С. 125-129.
71 Описание собрания свитков, находящихся в Вологодском епархиальном древнехранилище. Вологда, 1904. Вып. 7. № 89.
72 РГАДА. Ф. 237 (Монастырский приказ). Оп. 1.4. 1. Кн. 37. Л. 119 об.
73 ПРП. Вып. 2. С. 29.
74 Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте из раскопок 1953-1954 гг. М., 1958. № 136.
75 АСЭИ. Т. 3. № 5.
76 АРГ. № 29.
77 Каштанов С М. Из истории русского средневекового источника. С. 169-170.
78 АСЭИ. Т. 3. № 116-117.
79 АССЕМ. № 64. С. 133 (более ранняя публикация той же грамоты: Каштанов С М. Из истории русского средневекового источника. С. 233); № 264.
80 ААЭ. Т. 1. № 258.
81 Сборник документов по истории СССР: Для семинарских и практических занятий. М., 1972. Вып. 3. С. 74 (публикация В. Д. Назарова).
82 Словарь вологодских говоров. Вып. 5. С. 112.
83 Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1986. Вып. 11. С. 424.
84 Словарь русских народных говоров. Л., 1986. Вып. 21. С. 287; Даль Вл. Словарь живого великорусского языка. М., 1981. Т. 2. С. 556.
85 Деловая письменность Вологодского края... С. 9.
86 Там же. С. И, 14, 33.
87 ААЭ. Т. 1. № 357. С. 435-436. — Новейшую публикацию этой грамоты см.: Дмитриева 3. В. Уставные грамоты Кирилло-Белозерского монастыря XVI-XVII вв. // Российское государство в XIV-XVII вв. ... С. 264-265.
88 ААЭ. Т. 1. № 348-1. С. 420-421.
89 Гуревич А. Я. «Феодальное Средневековье»: Что это такое? Размышления медиевиста на грани веков // Гуревич А.Я. Избранные труды. С. 362.
90 Дмитриева 3. В. Уставные грамоты... С. 268.
91 АСЭИ. Т. 3. № 27.
92 ГАВО. Ф. 693 (Троице-Гледенекий монастырь). On. 1. Кн. 167. Л. 33 об., 44 об., 159; Кн. 168. Л. 10, 12 об., 13; ВГИАХМЗ. Ф. 5 (Троице-Гледенский монастырь). ВОКМ-9548/3. Л. 5.
93 Даль Вл. Словарь... М., 1980. Т. 4. С. 471; Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т. 2. Ч. 1. Стб. 897.
94 ВГИАХМЗ. Сектор письменных источников. Ф. 4 (Николо-Коряжемский монастырь). ВОКМ-26646/50. Л. 9.
95 Швейковская Е.Н. Прокопьевская трапеза... С. 208.
96 РГАДА. Ф. 236 (Патриарший дворцовый приказ). On. 1. Кн. 76. JI. 140 об.
97 Даль Вл. Словарь... М., 1978. Т. 1. С. 492; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1986. 2-е изд. Т. 1. С. 538; Словарь вологодских говоров. Вологда, 1985. Вып. 2. С. 56.
98 Словарь русских народных говоров. Л., 1972. Вып. 8. С. 187.
99 ВГИАХМЗ. ВОКМ-26646/51.
100 Материалы по истории крестьян в Русском государстве XVI в.: Сборник документов/Подгот. А.Г. Маньков. Л., 1955. С. 19, 26, 44.
101 Шляпин В.П. Акты... С. 277.
102 См.: Черкасова М. С. О нетрадиционных источниках для изучения феодального права//Вспомогательные исторические дисциплины — источниковедение — методология истории в системе гуманитарного знания: Материалы XX Междунар. науч. конф. М., 2008. Ч. 2. С. 665-668.
103 ВГАИХМЗ. ВОКМ-26646/45. См. Приложение.
104 Архангельский север в документах истории: Хрестоматия / Под общ. ред. А. А. Куратова. Архангельск, 2004. С. 72.
105 Там же. С. 76.
106 Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1989. Вып. 15. С. 258.
107 АСЭИ. Т. 3. № 22. С. 40; Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III... С. 119.
108 ВГАИХМЗ. ВОКМ-26646/29. Л.10
109 Каштанов С. М. Очерки русской дипломатики. С. 459.
110 Там же. С. 234.
111 Деловая письменность Вологодского края. С. 16-17.
Просмотров: 9088
Источник: Русское Средневековье. Сборник статей в честь профессора Юрия Георгиевича Алексеева. М.: Древлехранилище, 2012. С.307-327
statehistory.ru в ЖЖ:
