Французская республика, роялистская эмиграция и русская дипломатия в правление императора Павла I
Не вдаваясь в детальный анализ имеющейся на эту тему литературы, отметим, что отечественные историки, в отличие от французских, долгое время не придавали указанным вопросам большого значения1. Однако в последнее время положение изменилось. А.А.Васильев, опираясь на материалы Российского государственного военно-исторического архива, обстоятельно описал пребывание корпуса Конде в России2. Д.А.Ростиславлев по малоизученным документам Архива внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ) подробно охарактеризовал проект (фактически даже несколько взаимосвязанных проектов и предложений) устройства переселенческих колоний французских эмигрантов3.
Выводы и наблюдения обоих авторов представляются в целом достаточно обоснованными и убедительными. Однако с некоторыми их оценками можно поспорить. Л.А.Васильев по сути дела отождествляет меры, принятые Павлом I по отношению к корпусу Конде, с контрреволюционным курсом Екатерины II4, хотя, как известно, с началом нового правления внешнеполитические приоритеты России изменились. Д.А.Ростиславлев рассматривает проект колонизации Юга России с участием французских эмигрантов «главным образом как явление общественной мысли конца XVIII в.»5, будто бы речь идет об умозрительных теориях. Оба автора не учли в достаточной степени те практические цели и задачи, которые ставило перед собой правительство России и чем оно руководствовалось, принимая решение предоставить убежище французским эмигрантам и отправляя их участвовать в колонизации Новороссии.
В настоящей статье предпринята попытка выявить мотивы, которыми руководствовался Павел I, принимая указанное решение. Имеющиеся в АВПРИ документы дают яркое представление о сложном и противоречивом характере взаимоотношений между Павлом I и Людовиком XVIII, правительством России и французскими эмигрантскими кругами.
В октябре 1792 г. один из крупных деятелей французской роялистской эмиграции, принц Конде из королевского дома Бурбонов, обратился к Екатерине II с просьбой о предоставлении убежища вооруженному формированию, находившемуся под его командованием и обычно именуемому корпусом Конде. Он сделал это под впечатлением первых крупных поражений, понесенных австро-прусскими войсками (в составе которых действовал эмигрантский корпус) в войне против революционной Франции. Императрица не замедлила с ответом. Не позднее декабря того же года она сообщила французским эмигрантским кругам, на каких условиях готова принять их в своих владениях6. Эти предложения были Детально проработаны, что и дает основание исследователям говорить о них именно как о проекте7.
Достаточно ознакомиться с его основными положениями, чтобы убедиться в том, что проект явно не содержал каких-либо неординарных для своего времени идей. Скорее, он предусматривал ряд сугубо практических мер, связанных с передислокацией в Россию войск Конде и их «поселением» на границе Таврической и Екатеринославской губерний в междуречье рек Берда и Молочные воды (современное название - Молочная), впадавших в Азовское море. В их распоряжение предоставлялись обширные участки плодородной земли общей площадью 630 тыс. десятин, которые подлежали распределению в наследственное и нераздельное владение в соответствии с занимаемой должностью - от 30 десятин рядовым до 600 десятин штаб-офицерам.
Фактически речь шла о создании из французских эмигрантов своего рода территориальных военных формирований - военных поселений. Согласно проекту, учреждались две военные колонии, каждая из которых представляла бы собой полностью укомплектованный пехотный полк в составе 10 рот. Проект не исключал возможности образования новых полков, «буде со временем число выходцов (эмигрантов. - А.Р.) знатно приумножится». Командование военными поселенцами вверялось все тому же принцу Конде. «Ему, - повелевала Екатерина II, - предоставляется составление и учреждение полков; он сделает приказания и нужные распоряжения для пути, будет присутствовать при населениях и управлять колониями именем императрицы»8. Оба учрежденных таким образом полка должны были пользоваться «всеми правами и преимуществами пехотных полков императорских» в соответствии с законами Российской империи.
Однако проект не обещал сохранения всем французским офицерам, принятым на русскую службу, тех воинских званий, которые они занимали на службе французского короля. Рассчитывать на это могли только «отличнейшие по знаниям и заслугам» офицеры, за которых был бы готов лично поручиться принц Конде. Прочие же, не столь выдающиеся офицеры, должны были довольствоваться чипами, предусмотренными штатным расписанием. Многим французским дворянам предстояло служит!, в качестве унтер-офицеров и даже рядовых (моральный ущерб им собирались компенсировать увеличенным размером земельного пожалования). Утешением для них должно было служить и то, что «колонисты, о коих принц Конде засвидетельствует, что имели дворянское достоинство во Франции», могли «пользоваться сами и потомки их преимуществами дворянства российского»9.
Идея создания военных поселений была для того времени далеко не новой. В России на протяжении XVII-XVIII вв. практиковалось поселение войск на южных рубежах доя защиты от набегов кочевников. Ни для кого не являлись секретом и методы комплектования армии, применявшиеся в Пруссии, где, в соответствии с законом о воинской обязанности крепостных крестьян, сельское мужское население было взято на учет и приписано к определенному военному округу (кантону). Крестьянам вменялось в обязанность носить военную форму, ежегодно участвовать в военных сборах и подчиняться своим командирам-помещикам.
Не отличаясь новизной и оригинальностью лежавших в его основе идей, проект создания французскими эмигрантами-роялистами военных колоний в Новороссии тем пе менее представляет большой интерес для исследователя: не как явление общественной мысли, а скорее как важная политическая инициатива правительства России, направленная на решение ряда насущных задач в области ее внутреннего развития и международной деятельности.
Этот проект по меньшей мере свидетельствовал об устойчивых симпатиях, питаемых правящими кругами России к идее военных поселений как способу повышения обороноспособности страны, позволяющему к тому же, как тогда полагали, сэкономить бюджетные средства. Вряд ли случаен тот факт, что император Александр I увлекся этой идеей всего лишь несколько лет спустя после того, как сначала Екатерина II, а затем и Павел I поддержали проект создания французских военных колоний. Указанный проект не являлся прямым прообразом будущей военной реформы Александра I, но все же они были явлениями одного порядка.
Еще более очевидно, что этот проект отражал намерение правительства России и впредь проводить политику привлечения иностранных колонистов, которой оно придерживалось на протяжении второй половины XVIII в. Эта политика была направлена на развитие производительных сил, хозяйственное и культурное освоение необжитых территорий, повышение благосостояния населения и в конечном счете - на усиление могущества государства. Она, по крайней мере, частично соответствовала целям и ценностям Просвещения. Поэтому ее вполне можно рассматривать как одно из воплощений Fia отечественной почве такого общеевропейского явления, как просвещенный абсолютизм. Причем Россия была не единственным из европейских государств, заботившимся о привлечении иностранных колонистов. В XVIII в. ту же цель преследовали и правительства Пруссии, Австрии, Дании10.
Проект французской колонизации Новороссии свидетельствовал не только об упорстве, с которым правительство России преследовало свои цели, но и об изобретательности, которую оно при этом проявляло. Крайнее обострение международных отношений, обусловленное революцией во Франции, общеевропейской войной, восточным и польским вопросами, отнюдь не ослабило его внимания к задачам внутренней колонизации. На против, оно быстро оценило те выгоды, которые представляли с этой точки зрения для России революция и война в Европе. Ведь раньше, в мирное время, возможности привлечения переселенцев были ограниченны, поскольку правительства европейских стран всеми силами препятствовали оттоку за рубеж трудоспособного населения. Теперь же в Европе скопилось большое количество беженцев и эмигрантов, спасавшихся за границами отечества от бедствий войны и политических преследований.
Огромные по тем временам размеры приобрела эмиграция из охваченной революцией Франции. Согласно официальным данным, с 1792 по 1800 гг. э ту страну вопреки распоряжениям властей покинули около 145 тыс. человек. В действительности же, как показали новейшие исследования, численность эмигрантов была и того больше - она достигала 150-160 тыс. чел. Причем почти половину (42%) зарегистрированных эмигрантов составляли лица, принадлежавшие до революции к привилегированным сословиям - духовенству и дворянству11. Все они были объявлены на родине преступниками, подлежавшими аресту и наказанию, а их имущество - конфискации.
Оставшиеся большей частью без средств к существованию французские эмигранты, несомненно, представляли для правительства России значительный интерес не только с точки зрения большого количества новых переселенцев, но и как источник пополнения культурного слоя в России. Ведь в основном это были образованные, культурные люди, дефицит которых в России ощущался остро. Подавляющее большинство из них, особенно на первых порах (до того, как якобинский террор вынудил уйти в эмиграцию конституционных монархистов и жирондистов), были убежденными роялистами, т.е. сторонниками абсолютной монархии. Поэтому не было оснований сомневаться в их способности интегрироваться в общество самодержавной России. Правда, среди них было мало крестьян и ремесленников, вообще людей, привычных к тяжелому физическому труду, но зато их не нужно было убеждать в преимуществах переселения, поскольку вожди французских эмигрантов-роялистов сами неоднократно просили правительство России предоставить им убежище.
Имеете с тем, правительство, судя по имеющимся документам, отчетливо понимало, что предоставить убежище французским эмигрантам-роялистам, поселить их на землях южных губерний с принятием на русскую военную службу было далеко не только технической задачей. Прежде всего, осуществление этого проекта потребовало бы мобилизации значительных финансовых ресурсов. Обычные расходы на содержание корпуса Конде в Германии составляли 120 тыс. ливров в месяц. По указанию Екатерины II, только на содержание этого корпуса и путевые издержки в течение 6 месяцев вплоть до его прибытия на сборное место выделялось 60 тыс. голландских червонцев12. Кроме того, согласно предварительным расчетам, «заготовление на первый случай лесных, железных и прочих материалов к строению колоний» французских эмигрантов потребовало бы расходов в сумме около 300 тыс. руб.13
Вместе с тем, правительству следовало считаться и с возможностью международных осложнений в случае осуществления указанного проекта. Ведь эмигранты-роялисты представляли собой не просто группу частных лиц, а организованную военную и политическую силу, которая ставила перед собой задачу не больше и не меньше как подавить революцию во Франции, наказать ее виновников, восстановить абсолютную власть короля и т.д. Правительство России с самого начала сочувствовало целям роялистской эмиграции. Сообщая принцу Конде о своем согласии предоставить французским эмигрантам убежище, Екатерина II подчеркивала, что она не перестает «возсылати желаний о восстановлении французской монархии и споспешествовати событию оного всеми подвластными ей средствами»14. Однако от открытого военного выступления против революционной Франции, как это сделали в 1792-1793 гг. многие государства, Россия длительное время воздерживалась. Не в последнюю очередь ее от этого удерживали польский и восточный вопросы.
Екатерина II довольно быстро охладела к указанному проекту. Еще 9 (20) декабря 1792 г. она писала о нем принцу Конде как о перспективе ближайшего будущего. Осуществление проекта Екатерина II ставила в зависимость в первую очередь от намерений самих французских эмигрантов. Чувствуя, что они совершенно упали духом после военных поражений осени 1792 г., императрица пыталась их приободрить. «Я понимаю, - писала она, - что непредвиденные неудачи минувшей кампании в сопряжении со столькими страданиями могли поколебать твердость их духа; но я не допускаю и мысли о том, что положение абсолютно безнадежно и тем более что не осталось надежды на то, что французская монархия будет восстановлена на руинах анархии и якобинизма вследствие удвоенных усилий, которые державы коалиции собираются приложить будущей весной». Несмотря на веру в победу, она выражала готовность принять французских эмигрантов тотчас, как только они сочтут это необходимым. «Если тем не менее, - продолжала Екатерина II, - неблагоприятные обстоятельства, сложившиеся вокруг них, нехватка средств и понесенные ими лишения сделают их нынешнее положение абсолютно невыносимым, я без колебаний <...> предоставлю им убежище в моей империи»15.
Но спустя всего лишь два месяца в письме принцу Конде от 9 февраля 1793 г. Екатерина II явственно дала понять французским эмигрантам, что не рассчитывает на их скорое прибытие. «Убежденная в том, - писала императрица, - что французские эмигранты находятся в неоплатном долгу перед своей родиной, я согласилась предоставить им убежище в моей империи, о котором они просили, только в том случае, если они потеряли бы всякую надежду на восстановление порядка и монархии во Франции». Хотя Европа еще пе оправилась от глубокого потрясения, оставленного казнью в Париже Людовика XVI, Екатерина II в своем письме излучала оптимизм. Напоминала она французским эмигрантам и об их долге по отношению к «отпрыску» казненного короля. «Нынешнее положение в Европе, - утверждала императрица, - свидетельствует, что мы можем еще сохранять обоснованные надежды. Наряду с тем, что Пруссия и Австрия готовятся к войне, существует возможность, что и другие дворы, которые до сих пор колебались, вскоре к ним присоединятся. Я не упущу ни малейшей возможности, чтобы подтолкнуть их к такому решению, и я с удовольствием помогу им всеми имеющимися в моем распоряжении средствами». Эти не очень-то убедительные, по нашему мнению, аргументы Екатерина II заключала выводом: «Нее убеждает в том, что французское дворянство не должно терять мужества и надежды на лучшее будущее»16.
Нелишне будет напомнить читателю, что события вскоре опровергли оптимистические прогнозы российской императрицы. Армии коалиции после мимолетных успехов весной и летом 1793 г. были обращены республиканскими войсками в бегство. Казалось, самое время было вспомнить о печальной участи французских эмигрантов. Однако вплоть до своей кончины в 1796 г. Екатерина II, судя по всему, пе возвращалась к проекту создания французских колоний в Новороссии.
Теперь, когда читателю в общих чертах ясно, как много значил колонизационный проект Екатерины II для внутренней и внешней политики России, попытаемся разобраться, что именно привлекло в нем Павла I. Но прежде хотелось бы отметить, что история русско-французских отношений в короткое правление Павла I изучена недостаточно. Причиной отчасти является укоренившееся в пауке и общественном сознании восприятие Павловского времени как бесславного междуцарствия, разделяющего величественные эпохи Екатерины II и Александра I. Связано это также и со спецификой русско-французских отношений конца XVIII в., которую не вполне учитывает современная историография. Применительно к Новому времени международные отношения сводят обычно к отношениям межгосударственным, т.е. отношениям между суверенными, независимыми, реально существующими государствами. Между тем российско-французские отношения конца XVIII в. такому определению явно не соответствовали. В 1793 г., вскоре после казни короля Людовика XVI, Россия разорвала отношения с Французской республикой и вплоть до начала XIX в. никаких официальных связей с ней не поддерживала. В течение этого времени русское правительство считало законными государями Франции сначала заключенного в тюрьму Людовика XVII, малолетнего сына казненного короля, а затем его брата Людовика XVIII, находившегося в эмиграции. С последним Россия и установила официальные отношения.
В итоге, русско-французские связи второй половины 90-х годов XVIII в. буквально выпали из поля зрения историков. В подтверждение этому можно сослаться на известный труд П.В.Безобразова17. Автор подробно излагает историю русско-французских отношений вплоть до 1793 г., затем обрывает свой рассказ и сразу переходит к событиям 1801 г. - началу правления Александра I. Не менее показательна и публикация в конце XIX - начале XX в. Русским историческим обществом материалов по истории русской дипломатии. В несколько толстых томов вошли документы, относящиеся к правлению Екатерины II18 и Александра I19. Но дипломатия Павла I в этом издании также практически не отражена.
Думается, 200 лет спустя после гибели Павла I страсти, вызванные этим событием, улеглись. Пришло время, чтобы историки непредвзято разобрались в особенностях его правления и по достоинству оценили как слабые, так и сильные стороны его политики, в том числе и внешней. Это тем более необходимо в связи с тем, что правление Павла пришлось на поворотный момент истории. Старый европейский порядок, наглядным воплощением которого являлись баланс сил и династические противоречия, окончательно рухнул под воздействием Французской революции и общеевропейской войны. А новый порядок еще не сложился. Европейские политики и дипломаты еще только размышляли, из каких элементов и на каких основаниях этот новый порядок можно было бы устроить. Возможно, что пресловутые колебания и непоследовательность Павла, в которых его часто упрекали и современники, и историки, по крайней мере отчасти объяснялись крайне противоречивой обстановкой того времени.
По-новому взглянуть на историю русско-французских связей в конце XVIII в. пас побуждает и другое обстоятельство. Нужно учитывать такую особенность дипломатии Нового времени, как ее династический характер. Ведь в условиях, когда большинство суверенных государств, особенно крупных, были монархиями, к тому же абсолютными, на отношения между ними неизбежно накладывали отпечаток семейные и сословные узы солидарности, существовавшие между «дворами». С этой точки зрения связи российского императорского двора и двора короля-изгнанника Людовика XVIII заслуживают серьезного внимания как важный фактор европейской политики.
Людовик XVIII, король Франции в 1814-1824
Унаследовав императорскую корону в конце 1796 г., Павел I столкнулся с большими трудностями в области международных отношений. Хотя Россия до сих пор не участвовала в войне против Франции, она активно поддерживала антифранцузскую коалицию, извлекая для себя немалые выгоды на других направлениях внешней политики, в частности польском и турецком. Однако к середине 90-х годов первая антифранцузская коалиция потерпела поражение и распалась. В 1795 г. мир с Французской республикой в Базеле заключили Пруссия и Испания. После блистательных побед Наполеона Бонапарта в Италии вынуждена была пойти на переговоры с Францией и монархия Габсбургов (т.е. Австрия). В этих условиях Россия рисковала оказаться в международной изоляции, может быть, даже во враждебном окружении, что представлялось крайне нежелательным с точки зрения безопасности ее новых западных и южных границ.
Чтобы выйти из затруднительного положения, Павел, конечно, мог попытаться воссоздать антифранцузскую коалицию, обещая союзникам активное участие России в войне против Франции. Однако первоначально он избрал другой путь. В начале своего правления Павел объявил о «стремлении сохранить мир и доброе согласие со всеми державами». Он попытался укрепить международное положение России, выступив в роли посредника между воюющими государствами в целях заключения общеевропейского мира.
В этих условиях поистине драматический характер приобрели взаимоотношения России с двором Людовика XVIII, который в то время размещался в Бланкенбурге, на территории герцогства Брауншвейгского. Французский эмигрантский двор был в отчаянном положении. Он лишился покровительства большинства европейских государств, вынужденных под давлением Французской республики отказать ему в гостеприимстве и финансовой поддержке, и поэтому остро нуждался в заступничестве России. Взаимоотношения между российским императорским и французским королевским дворами стали своего рода индикатором истинных намерений Павла. Активная поддержка с его стороны династических притязаний Бурбонов на французский королевский трон означала бы, что он не собирается существенным образом менять прежний курс российской внешней политики. И наоборот, пересмотр Павлом прежнего политического курса неизбежно отразился бы и на характере отношений с Людовиком XVIII.
В Архиве внешней политики Российской империи сохранились письма Людовика XVIII к Павлу, по которым можно судить о характере связей между обоими дворами. Одно из первых писем, датированное 22 марта 1797 г., выражает опасения Людовика XVIII относительно намерения Павла «не принимать в настоящей войне столь активного участия, как к тому, по всей видимости, готовилась в конце своей жизни его августейшая мать». Король отказывается верить тому, что российский император охладел к задачам борьбы за восстановление во Франции монархии Бурбонов. В знак особого доверия Людовик XVIII просит 11авла сообщить ему «о средствах, которые он рассчитывает применять для торжества справедливости». Со своей стороны он пишет о желательности «вооруженной интервенции» России в европейский конфликт, полагая, что эта мера побудила бы венский двор воздержаться от заключения мира с Французской республикой. Он также призывает российского императора использовать свое влияние для того, чтобы коалиционные державы опубликовали «манифест, в котором, наконец, ясно указали, что они не преследуют иных целей, кроме восстановления во Франции монархии, законного монарха и порядка»20.
Указанное письмо Людовика XVIII интересно еще и тем, что в нем французский король поднимает вопрос о содействии, кбто- рое ему мог бы оказать российский император в обеспечении надежного убежища в Европе от происков враждебных сил. Чувствуя, что сто положение в Бланкенбурге становится шатким, он просит Павла помочь ему «приискать убежище в Цербсте или в Бернбурге, в крайнем случае, в Иевере»21.
Вновь, с еще большей настойчивостью, эту просьбу Людовик XVIII выражает в письме 15 мая 1797 г. Его тревожило подписание между императором Францем II и «самозванной Французской республикой» прелиминарного мира22. «Если, - пишет он, - я и могу просить об убежище, средствах существования и гарантиях спокойствии для всей моей семьи, то только единственного государя, который признал мой титул», т.е. российского императора. На этот раз он выражал желание отправиться во владения герцога Вюртембергского, который был братом императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I. Близкое родство, связывавшее обоих монархов, рассматривалось французским королем как надежная гарантия собственной безопасности. Впрочем, Вюртемберг обладал в его глазах и другими преимуществами. «...Я, - писал Людовик XVIII, - здесь не буду оторван от своей родины <...> я буду в состоянии при первой возможности вернуться во Францию, и не буду забыт в своем изгнании...»23.
В этом же письме Людовик XVIII впервые привлек внимание Павла I к «судьбе» корпуса Конде. «До тех пор, - сообщал французский король своему корреспонденту, - пока Англия продолжает войну, я хотел бы, чтобы он (корпус Конде. - А.Р.) сражался на ее стороне, но я тем не менее нуждаюсь в могущественном влиянии Вашего величества, чтобы заставить венский двор передать эту армию Его величеству британскому королю, направив ее либо на север Германии, либо в Триест, где можно было бы погрузить ее на морские суда». Людовик XVIII полагал, что таким было бы намерение самого германского императора в случае, если он был бы вынужден заключить мир. «Но, - продолжал он, - легко предвидеть, что агенты так называемой Французской республики сделают все возможное, лишь бы ему помешать, и я настоятельно прошу Ваше величество противопоставить свое влияние их интригам».
По мнению Людовика XVIII, положение осложнилось бы еще больше в случае заключения «всеобщего мира». Тогда корпусу Конде осталось бы уповать только на «великодушие и милосердие» российского императора. «Я уверен, - заклинает Павла I французский король, - что никогда его августейшее имя не будет стоять под договором с мятежниками, убившими своего короля, и врагами всех божественных и человеческих учреждений, никогда пи при каких обстоятельствах он не оставит без своих милостей армию, в которой все, начиная с командующего и кончая последним солдатом, являются истинными героями». Именно на этой патетической ноте Людовик XVIII и решается напомнить Павлу I о давнем проекте передислокации корпуса Конде в Россию. «Поскольку еще Екатерина II, - пишет он, - задолго до их славных кампаний 1793 и 1796 гг. соизволила предложить им убежище в своей империи, я осмелюсь сегодня просить Ваше величество о большем; я осмелюсь умолять вас: если они не могут остаться с оружием в руках на подступах к нашей родине, то ни в коем случае не разрешайте, чтобы этот корпус был брошен на произвол судьбы, а, напротив, возьмите его в полном составе на свою службу»24.
Этот обмен письмами вызвал всплеск дипломатической активности России, целью которой было устроить судьбу французских эмигрантов-роялистов. Судя по имеющимся документам, Павел I незамедлительно откликнулся на просьбу Людовика XVIII. 6 июня 1797 г. император письменно сообщил французскому королю о своем решении предоставить убежище ему самому и корпусу Конде25. Принцу Конде было направлено другое письмо, доставить которое поручалось дипломату, тайному советнику М.М.Алонеусу. Оба письма были вручены адресатам: Людовику XVIII - 8 июля, принцу Конде - не позднее 20 июля.
Со стороны Павла I это, конечно, было благородным жестом, актом милосердия и благотворительности по отношению к французским эмигрантам. Но, оказывая им моральную и материальную поддержку, продиктованную сословными и нравственными соображениями, он пе забывал и об интересах своей империи. Его отношение к эмигрантам-роялистам с трудом поддается однозначной оценке, поскольку оно определялось под воздействием разнообразных, даже противоположных, факторов.
Французскому королю, согласно его просьбе, было предоставлено убежище во владениях российского императорского дома на севере Германии, в Йевере26. О характере предложений принцу Конде можно составить представление по подписанному им 20 июля 1797 г. приказу, в котором, в частности, говорилось: «Император всероссийский соблаговолил прийти на помощь нашей армии. Этот государь собирается просить венский и лондонский дворы продолжать оказывать нам свои благодеяния вплоть до тех пор, пока он не примет надлежащих мер. Он просил от его имени заверить вас, что с того момента, когда он возьмет армию на свое попечение, все лица, ее составляющие, от первого генерал-лейтенанта до последнего солдата, пожелавшие воспользоваться его благодеяниями, сохранят жалованье в том же размере, какое они получают в настоящее время». В приказе содержалось также упоминание о «наследственных концессиях», которые российский император обещал военнослужащим корпуса Конде, а также о его обязательстве предоставить «но этому случаю французским дворянам те же права, которыми пользуется российское дворянство»27.
В общих чертах эти предложения соответствовали уже известному нам проекту создания военных колоний в Новороссии. Достоверно установлено, что Павел I не только был знаком с этим проектом, но и одобрял его. Об этом свидетельствует документ, озаглавленный «Решение е.в. императора». В нем пункт за пунктом подтверждались практически все те обещания, которые в 1792 г. Екатерина II дала французским эмигрантам28. Кстати, за «преждевременную» огласку предложений императора Алопеус, по собственному выражению, «деликатно» попенял принцу, который оправдывался тем, что должен был приободрить своих соотечественников, терзаемых «естественными нетерпением и тревогой»29.
император Павел I
Однако эмигрантские круги восприняли новость со смешанными чувствами. С одной стороны, благодаря широкому жесту российского императора им в обозримом будущем были обеспечены безопасность и средства существования. Вместе с тем они подозревали, что отъезд в Россию может увековечить их разлуку с родиной. Сам принц Конде не был вполне удовлетворен характером предложений императора. Свои «Замечания» на них он вручил Алопеусу 20 июля 1797 г., одновременно с подписанием упомянутого приказа.
Прежде всего, принц возражал против намерения российского императора, приняв на свою службу корпус Конде, уравнять его в правах с другими частями русской армии. Он ссылался на пример австрийского императора, который лишь обеспечивал корпус «средствами взаимодействия со своей армией в военных операциях». По словам принца, «этот корпус всегда считали не составной частью императорских войск, а союзными войсками, сохранявшими вследствие этого свое особенное устройство, свои уставы, свои правила и даже звания, принятые во французской армии». Обращая внимание российского императора на «неудобства», которые могли возникнуть в том случае, если корпус будет «подчинен русским порядкам», принц просил Павла I оставить эмигрантской армии те же привилегии, которыми она пользовалась на службе императора австрийского30.
Большое беспокойство принца Конде вызывало то обстоятельство, что в своих предложениях Павел I не обозначил дату, начиная с которой «он соблаговолил бы взять на себя выплату жалования и содержания корпусу». Весьма предусмотрительно он сообщал, что на текущий момент содержание деньгами, провиантом и фуражом предоставляют две державы - Австрия и Великобритания. Причем размер содержания, выплачиваемого Австрией, не менялся с 1 июня 1795 г. Дефицит средств, возникший с тех пор в результате увеличения численности корпуса, покрывала Великобритания. Особенно принца тревожила вероятность того, что обе упомянутые державы могли «внезапно прекратить выплату содержания еще до того, как его императорское величество отдало бы соответствующие приказания»31.
С благодарностью отзываясь о намерении Павла I предоставить французским эмигрантам земельные пожалования в Новороссии, принц Конде тем не менее указывал на трудности осуществления этого замысла. Главная из них - где взять крестьян для обработки нолей? «Чтобы обеспечить доходность пахотных земель, - указывал он, - необходимы рабочие руки. Французские дворяне, выросшие в изобилии и несведущие в сельском хозяйстве, вряд ли окажутся полезными в этом деле»32.
Пожалуй, наиболее решительно принц Конде возражал пропив намерения Павла I как можно скорее отправить корпус из Германии в Россию. Он утверждал, что раньше октября текущего года «совершенно невозможно» приступить к осуществлению этой операции. А пускаться в дальний путь в столь позднее время года было бы опрометчиво. «Безрассудно, - писал принц, - льстить себя надеждой, что дворяне, непривычные к постоянным тяготам в отличие от временных, которые им приходилось часто переносить в течение шести лет, смогут выдержать трудности длительного похода, причем, в условиях сурового для них климата». Конкретные предложения Конде по этому вопросу сводились к трем пунктам. Во-первых, он просил разместить корпус на «зимних квартирах где-либо на территории Империи (т.е. Священной Римской империи. - А.Р.) или в одной из провинций, находящихся под прусским господством (т.е. в польских землях, отошедших к Пруссии по договорам о разделах Польши. - А.Р.)». Во-вторых, принц считал, что Павел I мог бы разрешить корпусу «оставаться на зимних квартирах вплоть до начала весны и лишь затем выступить в провинции, находящиеся под его господством», где бы он и пребывал, прежде чем отправиться в места, предназначенные для его поселения. В-третьих, принц считал, что императору заранее следовало бы отдать приказы о «проведении необходимой подготовки к приему и водворению корпуса в местах его поселения, так чтобы к его прибытию туда все было готово к его приему». Причем Конде фактически требовал, чтобы его уполномоченные лица ("комиссары") могли «заранее в этом удостовериться»33.
Спустя некоторое время принц Конде вручил Алопеусу еще одну записку, в которой обращал внимание Павла I на тяжелую участь той категории французских дворян-эмигрантов, которым возраст или другие обстоятельства не позволяли служить в армии. «Эти несчастные, - писал Конде, - бедствуют еще больше, чем военные, которые могут наняться на службу в иностранные армии, и его императорское величество проявит величайшие доброту и благодеяние, если о них позаботится». По словам автора записки, представители этой категории эмигрантов могли бы привести за собой в Россию крестьян и ремесленников, а также рабочих разных профессий. Но этого все равно было бы недостаточно для их обустройства на новом месте. Конде прямо спрашивал российского императора: «Не могло бы его императорское величество предоставить в их распоряжение дворцовых крестьян с землями?»34
Принц Конде
В просьбах и пожеланиях принца Конде, при всей их обоснованности, обращает на себя внимание некоторая нарочитость. Если положение французских эмигрантов было действительно таким тяжелым, как о том писали Павлу I и Людовик XVIII, и принц Конде, то стоило ли спорить о деталях? Очевидно, значительную часть эмигрантов тревожили отнюдь не трудности, связанные с осуществлением колонизационного проекта. Они вообще не собирались в нем участвовать. Большинство французских эмигрантов хотело лишь того, чтобы Павел I, предоставив им убежище и взяв их на свое содержание, сохранил бы их как самостоятельную военную и политическую силу, способную в решающий момент выступить в поддержку прав законного монарха.
То, о чем принц Конде не решался сказать Павлу I прямо, сделал Людовик XVIII в своем письме императору 14 августа 1797 г. Фактически он потребовал от российского императора гарантий того, что, «принимая мою армию на свое содержание, он собирается и впредь использовать ее в борьбе за справедливое дело», т.е. за восстановление во Франции монархии Бурбонов. Б связи с чем французский король выразил недоумение планами направить корпус Конде на поселение в Новороссию. «...Если, - писал Людовик XVIII, - эта армия отправится в отдаленные провинции империи его величества, то это произведет во Франции ужасное впечатление»35
Замечания и жалобы французских эмигрантов, по всей видимости, Павла I не тронули, поскольку русские дипломаты заняли на переговорах с ними довольно жесткую позицию. 2 (13) сентября 1797 г. князь Горчаков, прикомандированный к корпусу Конде, вручил его главнокомандующему ноту. Б ней недвусмысленно давалось понять, что правительство России считает себя свободным от политических обязательств по отношению к французским эмигрантам! «Его величество император решил принять на свою службу войска, образующие корпус Конде, руководствуясь исключительно чувствами особой симпатии, которую он питает к принцу, а также сострадания, которое вызывают у него дворяне, вполне заслужившие своими неизменными усердием и преданностью убежище от несчастий». В ноте сообщалось также о невозможности удовлетворить просьбу принца Конде о пожаловании французским дворянам крестьян с землей: «Поскольку крепостные принадлежат помещикам и не владеют землей, постольку невозможно и предоставить их колонистам, которые хотят поселиться на землях, великодушно предоставленных его величеством»36.
О позиции русской дипломатии на переговорах с не слишком сговорчивыми партнерами свидетельствует письмо Алопеуса князю Горчакову, датированное 13 (24) сентября 1797 г. Автор наставляет своего, очевидно, менее опытного коллегу: «Если настроения в армии Конде разделились, пусть это нас ни в малейшей мере не беспокоит. Этим господам следует задать простой вопрос - да или нет, не обращая внимания на всякие "но" и "если"»37.
В конце концов, благодаря настойчивости Павла I, все формальности были улажены, и в октябре 1797 г. корпус Конде выступил в Россию, куда прибыл в первых числах января уже следующего, 1798 г.38
Торопить эмигрантов с отъездом Павла I побуждали разнообразные причины. Наиболее очевидная из них - это стремление сэкономить на расходах по содержанию корпуса в Европе. Ведь едва ли не первое, что он потребовал от Алопеуса, так это отчет о численности эмигрантского корпуса и его расходах. Еще 25 июля (5 августа) 1797 г. Ллопеус сообщил Павлу I, что за весенние и летние месяцы текущего года численность корпуса сократилась с 13 325 до приблизительно 9 000 человек. Из них французов, единственных получивших убежище в России, насчитывалось едва 6 тыс., из них в Россию было готово отправиться и того меньше - не более 4 тыс. человек. По подсчетам Алопеуса, содержание этого войска обошлось бы русской казне приблизительно в 40-50 тыс. дукатов в месяц. Только на питание и фураж пришлось бы тратить свыше 200 тыс. флоринов39.
Не желал Павел 1 медлить и с осуществлением колонизационного проекта, к которому он проявлял живой интерес. По его указанию Алопеус рассказал принцу Конде о «преимуществах, которые могут себе позволить французские эмигранты, собирающиеся поселиться в Новороссии». Русский дипломат передал ему и разрешение Павла I «отправить несколько человек для ознакомления с местами» будущего поселения эмигрантов, о чем доложил в письме императору 5 (16) октября 1797 г.40
Один из этих уполномоченных принцем лиц («комиссаров», как они именуются в документах), маркиз де Монтсон (Монтессон), перед отъездом вручил Алопеусу записку с предложениями о том, как наилучшим образом осуществить колонизационный проект. «Основой процветания любой колонии, - указывал Монтсон, - является большое число земледельцев и ремесленников». Главная трудность, по его мнению, заключалась в том, что среди французских эмигрантов много умных голов, но катастрофически не хватает рабочих рук. «Напрасно Е.И.В. предоставил бы земли, земледельческие орудия и скот женщинам, чиновникам, старикам и множеству других несчастных, вынужденных покинуть родину из-за своей привязанности к религии и королю. Они погибли бы посреди благодеяний, которые оказал им Е.И.В. и которыми они просто не смогли бы воспользоваться». Монтсон просил императора позаботиться о том, чтобы обеспечить колонии французских эмигрантов достаточным количеством земледельцев и рабочих всякого рода. В отличие от принца Конде, он не предлагал наделить колонистов землей и крепостными крестьянами. Суть его предложений сводилась к тому, чтобы правительство России попыталось склонить к переселению тысячи французов простого звания, осевших за годы революции и войн по ту сторону Рейна41.
Записку Монтсона русский дипломат препроводил Павлу I, который незамедлительно на нее отреагировал. В соответствии с императорским рескриптом 26 октября (6 ноября) 1797 г. Алопеусу было поручено вступить в контакт с теми из «французских эмигрантов, землепашцев или ремесленников по профессии, кто пожелал бы поселиться в России в качестве колонистов». На расходы ему было выделено 100 тыс. рублей векселями на гамбургский банк. В докладе, который Алопеус направил императору 24 ноября (5 декабря) 1797 г., он обещал не только представить «точный и детальный отчет» о расходовании этих средств, но и «сложить к ногам императора поименный список колонистов, в котором будут указаны их специальности и профессии»42.
В архиве нам пока не удалось обнаружить ни финансового отчета, ни поименного списка колонистов, которые Алопеус обещал представить императору. Если их не существует, то вряд ли причиной тому является неисполнительность высокопоставленного дипломата. Просто затея с переселением в Россию крестьян и ремесленников, по тем или иным причинам оказавшимся в эмиграции, провалилась. С тех пор как в 1796 г. правительство Французской республики разрешило эмигрантам возвращаться на родину, они потянулись по домам. Большинство из тех, кто в 1797 г. еще оставался на чужбине, особенно простые граждане - не дворяне и не священники, ждали только благоприятной возможности, чтобы вернуться.
К этому времени окончательно выяснилось, что и среди дворян - военнослужащих корпуса Конде, колонизационный проект совершенно не пользуется популярностью. Лишь немногие из них изъявляли желание поселиться в Новороссии. Об этом 12 (23) ноября 1797 г. Павлу I откровенно сообщает князь Горчаков. Он отмечает, что «в числе войск <...> составляющих корпус принца Конде, принявшие намерение идти под державу вашу, всемилостивейший государь, все почти военнослужащие и желающие продолжать службу». Среди них, по данным автора письма, насчитывается до 120 человек, «имеющих при себе своих жен». Именно эта небольшая группа женатых военнослужащих не возражала бы против того, чтобы поселиться на жалуемых им землях. Но, подчеркивает Горчаков, они «совершенно решившимися себя не объявили по причине, что ожидают возвращения отправленных в Екатеринослав принцем Конде комиссаров». И даже в том случае, если бы комиссары вернулись с благоприятными известиями, - добавляет Горчаков, - «беру на себя дерзновение уверить в.и.в., что из всего корпуса желающих поселиться ремесленниками и земледельцами в Новороссии более не будет ста человек с их женами»43.
Тем не менее упомянутые в письме Горчакова комиссары по указанию принца Конде выехали в Новороссию и не позднее 27 ноября (8 декабря) 1797 г. прибыли в центр этого края - Екатеринослав. Спустя два дня они отправились дальше, для осмотра мест будущего поселения. Но еще до отбытия они вручили екатеринославскому губернатору П.И.Голенищеву-Кутузову записку, содержавшую новые предложения относительно устройства колонии.
Это исключительно интересный документ44, свидетельствующий о том, что на пороге зимы, после многомесячных переговоров с российской стороной французским эмигрантам так до конца и не было ясно, из каких источников и в каких размерах должен был финансироваться колонизационный проект. Авторы (скорее всего это 6ыл продукт коллективного творчества) записки исходили из нескольких посылок. С одной стороны, они утверждали, что «текущий момент исключительно благоприятен для устройства колонии, поскольку огромное количество людей разного состояния и любых профессий, искушенных во всех науках и искусствах, вынуждены покинуть свою родину и искать место, где бы они могли найти применение своим знаниям, талантам и навыкам». С другой стороны, авторы считали, что для осуществления такого проекта «ни одно государство не может, не отказываясь от выполнения своих обычных обязательств, изъять из своих запасов достаточное количество денег». Можно было бы прибегнуть к займу, но и это не лучший выход из положения, поскольку с самого основания колония была бы обременена непомерным долгом, что рано или поздно привело бы к разорению колонистов.
По мнению авторов записки, в условиях России легко обеспечить процветание колонии, не запуская руку в государственную казну. Ведь в России, по сравнению с другими державами, в обращении находилось огромное количество бумажных денег. Что стоит правительству напечатать их немного больше, чем обычно? Выделенные на их нужды деньги колонисты вернут сполна, но не сразу. В течение первых трех лет они будут освобождены от выплат, затем в течение 17 лет станут выплачивать по 6% ежегодно. Бумажные деньги, возвращаемые государству, будут уничтожаться. Таким образом, через 20 лет денежное обращение в государстве вернется в исходное состояние.
Не обрушит ли дополнительная эмиссия бумажных денег государственный кредит и не приведет ли она к дороговизне продуктов питания? Авторы записки выражали уверенность, что эти опасения безосновательны. Согласно их предположению, дополнительная эмиссия должна составить всего лишь 10 млн руб., что почти совершенно нечувствительно при размере денежного обращения, оцениваемого в 350 или 360 млн руб. Во всяком случае, считают они, государственный кредит не пострадает, а некоторое вздорожание даже полезно государству, поскольку «его доходы всегда находятся в прямой зависимости от цены продуктов питания». Авторы ссылаются на пример Великобритании, где «масса банковских билетов непрерывно росла в течение минувшего столетия, пи в малейшей мере не подрывая кредит государства» и где «дороговизна продуктов питания привела к беспрецедентному росту государственных доходов». Россия, по их мнению, только выиграла бы, если бы последовала британскому примеру. «Можно себе представить, - восклицают они, - какую роль играла бы Россия в европейском балансе, если бы ее доходы соответствовали другим проявлениям ее могущества!» Не следует опасаться и того, что часть отпущенных на финансирование колонии средств будет использована не по назначению. Ведь «когда колонисты прибывают в большом количестве, - рассуждают авторы записки, - и когда более чем вероятно, что большинству из них просто негде спрятаться от непогоды, то лучше заранее, еще до их прибытия, построить для них дома. Кроме того, их следует обеспечить по месту жительства всем необходимым, включая обстановку домов, орудия ремесленного и земледельческого труда, хлеб и семена, наконец, все виды домашних живот- пых». Эти предметы колонисты должны будут получить из государственных запасов по заранее оговоренным, умеренным цепам, так что наличные деньги им даже не будут выдаваться на руки.
И заключение авторы записки рисуют радужную картину процветания колонии с первых лег ее существования: «...многочисленное население благодаря прибытию множества французов разного состояния, процветающая торговля с Персией и особенно с Турцией, которая потребляет большое количество французских товаров <...> огромное количество торговых судов <...> много матросов, которые ничего не стоят е.и.в. в мирное время и всегда готовы к его услугам во время войны <...> значительное увеличение доходов императорской казны» и т.д. Очевидно, проведение столь глубоких и радикальных мероприятий, выдержанных в духе либеральных экономических идей, изначально не входило в расчеты правительственных чиновников. Иначе трудно объяснить реакцию екатерипославского губернатора, который, ознакомившись с запиской комиссаров, совершенно растерялся. «Я, - признается он своему начальству, - не имея никаких повелений вступать с ними в переговоры, ничего ответить им не мог, да и прожект показался мне таков, что и представить государю не осмелился, а препровождаю к вашему превосходительству, что вы заблагорассудите сделать». Нетрудно было предвидеть, что предложения комиссаров остались без последствий. Тем более что на прямой вопрос екатеринославского губернатора о том, «сколько выходцов, состояние их и скоро ли они в пределы России прибыть могут», внятного ответа они дать не смогли. Губернатор подытожил суть дела: «...Они сами не знают, или не хотят знать, ни числа выходцов, ни состояния их, ни времени, когда они будут, а потому мы без дальнейших пояснений к началу водворения приступать не можем»45.
Происшествие в Екатеринославе наглядно показало, какие трудности имелись при осуществлении колонизационного проекта. Российские власти не понимали разборчивости французских эмигрантов, считая завышенными и даже неуместными их требования и притязания. Тогда как французские эмигранты недвусмысленно отвергали как мелкую подачку те льготы и преимущества, которые им жаловал российский император: не для того они встали под знамя французской монархии, поставив на карту буквально все, ч тобы в итоге довольствоваться участью колонистов.
Однако Павел I, несмотря на указанные неудачи, еще некоторое время продолжал питать надежду на реализацию колонизационного проекта. Об этом свидетельствует документ, упоминавшийся нами ранее, - «Решение е.в. императора». Пункт 13, касающийся мер по передислокации корпуса Конде в Россию, гласит: «...военные части остаются на Волыни и <...> колонисты будут отправлены в места поселения не ранее тоТо времени, когда там все будет готово для их приема <...>»46
Добиваться скорейшего прибытия корпуса Конде в Россию, помимо соображений финансовой экономии и намерения как можно быстрее приступить к осуществлению колонизационного проекта, Павла I побуждали и политические причины. В этой связи уместно напомнить читателю о том, что решением, принятым в начале лета 1797 г., российский император брал под свое покровительство не только корпус Конде, но и Людовика XVIII. Означало ли это поддержку им тех сил, которые стремились осуществить контрреволюцию во Франции, уничтожить республику, восстановить монархию Бурбонов и посадить на трон законного короля Людовика XVIII? Именно так интерпретировали действия Павла I сами французские роялисты. Но цели российского императора отнюдь не всегда совпадали с их надеждами.
Первоначально, как помнит читатель, убежище французскому королю было предоставлено в Йевере. Однако Людовик XVIII долго медлил с переездом в новую резиденцию, оправдывая это необходимостью дождаться отвода французских республиканских войск (как он выражался, «моих мятежных подданных») на левый берег Рейна, что избавило бы его от опасности внезапного нападения с их стороны47. Однако после подписания Кампофор- мийского договора положение Людовика XVIII резко ухудшилось. Прусский король потребовал от герцога Брауншвейгского избавиться от присутствия французского короля, «Я бы не особенно переживал по этому поводу, - жалуется он 12 (23) декабря 1797 г. в письме Павлу I, - если бы я мог воспользоваться убежищем, которое в.в. мне любезно предоставили. Но мне стало известно, что представитель узурпаторов моей короны заявил в Берлине, что если я попытаюсь отправиться в Йевер, то Директория48 не остановится перед применением силы, чтобы воспрепятствовать этому».
Насколько нам известно, в этом письме Людовик XVIII впервые упоминает о возможности своего переезда в Россию. «Если бы, - пишет он, - у меня был выбор, то я предпочел бы найти убежище во владениях в.в., и зная ваше дружеское ко мне расположение, я бы отправился в путь, не дожидаясь на то вашего согласия». Но, по словам Людовика XVIII, долг не позволяет ему удалиться на большое расстояние от Франции. Поэтому он обращается к Павлу I с просьбой ходатайствовать перед прусским королем о предоставлении ему «временного убежища» в Цербсте, герцогстве Мекленбургском или в Лузации (Лаузице)49.
В конечном счете выбор был сделан в пользу России. H ночь на 3 (14) января 1798 г. в Берлин прибыл генерал-адъютаи г граф Шувалов, которому было поручено сопровождать французского короля в Митаву (современное название - Елгава), где отныне должна была находиться его резиденция. К) (21) февраля 1798 г. Людовик XVIII отправился в дальний путь. Наместо назначения он прибыл 13 (24) марта 1798 г., о чем он на следующий день сообщил российскому императору50.
Отношения, которые к этому времени сложились между обоими монархами благодаря интенсивной переписке, завязавшейся сразу же после кончины Екатерины II, нельзя назвать равноправными. Это были отношения между могущественным благодетелем и, хоть и гордым, по сознающим свое бессилие, подопечным. Их можно также определить как неровные и противоречивые. Проявляя предупредительность, Павел I быстро и охотно отзывался наличные просьбы и нужды Людовика XVIII. шла ли речь о денежных субсидиях, о принятии на русскую службу отдельных представителей французской знати, за которых лично ходатайствовал французский король, или о помощи в таком важном для династии Бурбонов деле, как заключение брака между его племянником и племянницей, герцогом Ангулемским и Марией-Терезой Французской (дочерью Людовика XVI). Французский король, признавшийся в одном из своих писем Павлу I, что у него вошло в «привычку ничего не предпринимать, не посоветовавшись сначала с Екатериной II»51, не считал для себя зазорным по тому или иному поводу спрашивать мнение российского императора. Но при этом между ними очень рано обнаружились политические разногласия, которые они не пытались скрывать и которые нередко приводили к размолвкам.
Разногласия затрагивали принципиальные вопросы европейской политики того времени и, прежде всего, отношение к войне, которую уже в течение ряда лет коалиция государств вела против революционной Франции. Людовик XVIII настойчиво пытался вовлечь Россию в эту войну. Свою позицию он подробно изложил в «Памятной записке», которую направил Павлу I предположительно летом 1797 г. (документ не датирован, но как явствует из его содержания, он был подготовлен до заключения Кампоформийского мира). Первое, что в ней обращает на себя внимание, так это дух ненависти к революции и республике во Франции, который сквозит едва ли не в каждой строчке. Людовик XVIII объявляет Французскую республику «несовместимой со спокойствием Европы, поскольку ее целью является ниспровержение тронов». Поэтому, заключает он, монархическим государствам не остается другого выбора, как вступить с ней в «смертельный бой». Задача дипломатов и политиков, по его мнению, заключается единственно в том, чтобы, «обеспечив достаточный перевес сил, уничтожить эту чудовищную республику с наименьшей для себя опасностью, с наименьшими потерями и в кратчайшие сроки»52.
В «Памятной записке» достаточно критически, хотя и сдержанно, оценивается текущая политика основных европейских держав. В частности, в оправдание прусского короля, заключившего Базельский мир с Французской республикой, приводится тот довод, что его свободу действий сковывают разногласия с венским двором. Австрийского императора автор документа упрекает в «нерешительности», считая, что переговоры с Французской республикой «оставляют нерешенным вопрос о его политических намерениях». Вместе с тем союзнические отношения Австрии с Россией дают ему основание утверждать, что венский двор на самом деле лишь затягивает переговоры «в ожидании того, когда сложится прочная коалиция, способная обеспечить согласованные действия держав». С похвалой отзывается автор «Записки» о политике Великобритании, которая, по его словам, «горячо желает возобновления военных действий». Но особенно проникновенно французский король высказывается о роли российского императора, который, по его словам, «по праву считается верховным арбитром судеб Франции и Европы». «Та власть и влияние, - подчеркивает Людовик XVIII, - которыми он пользуется в кабинетах Европы, гарантируют успех всех решений, которые он примет сам или продиктует другим». Людовик XVIII выражает надежду на то, что Павел I «разрушит стену недоверия, которая разделяет дворы Вены и Берлина; положит конец колебаниям австрийского кабинета и внесет ясность в его политику; убедит прусского короля не скрывать те чувства, которые ему внушают его двор и его интересы», что, наконец, «под его руководством и при его участии без труда сложится коалиция, которая не будет знать поражений»53.
Автор «Памятной записки» подробно останавливается на вопросе о «принципах и целях» войны против Французской республики. Он считает, что монархи, объединившиеся в рядах коалиции, ни в коем случае не должны предстать перед французами в виде «алчных врагов, преследующих цели захватов». Напротив, в них должны видеть «освободителей, стремящихся исключительно к тому, чтобы восстановить во Франции монархию и тем самым разбить цепи рабства и обеспечить спокойствие Европы». В «Памятной записке» содержится не лишенное здравого смысла суждение: «Почему, в конце концов, мы не можем воспользоваться опытом наших врагов? Ведь мятежники объявили войну не Империи (т.е. Священной Римской империи. - А.Р.), не Англии, не Голландии. Они объявили войну императору, английскому королю, статхаудеру и тем самым привлекли на свою сторону всех сторонников нововведений. Если мы по их примеру объявим войну не Франции, а ее правительству, ты мы сможем рассчитывать на поддержку всех тех, кто его ненавидит, иначе говоря, трех четвертей французской нации»54.
Павел I упорно сопротивлялся попыткам Людовика XVIII вовлечь Россию в европейскую войну. Это отнюдь не значит, что он не сочувствовал стремлению французского короля вернуть себе трон предков. Совсем наоборот - отношение российского императора к Людовику XVIII проникнуто духом своего рода,монархической солидарности. Но при этом Павел I давал понять своему корреспонденту, что совершенно не обязательно жертвовать благом и интересами других государств во имя «правого дела» французского короля. И, кроме того, он пытался внушить Людовику XVIII мысль о том, что кроме войны существуют и другие способы восстановления монархии Бурбонов, вытекающие из очевидной, по его мнению, слабости республиканского строя во Франции.
Для понимания характера разногласий между обоими монархами большой интерес представляет недатированный черновик письма Павла I французскому королю, относящийся, судя по содержанию, к середине 1797 г. Не исключено, что это письмо было ответом (или откликом) российского императора на вышеупомянутую «Памятную записку». В отличие от Людовика XVIII, критикующего действия коалиции и ее военные цели, Павел I просто констатирует наличие «конфликта интересов», хотя и объясняет это недоразумением. Он призывает Людовика XVIII «верить в справедливость и великодушие» держав. Вопреки мнению французского короля Павел I допускает возможность заключения «всеобщего мира», не усматривая в том никакой трагедии для Европы или ущерба для Бурбонов. «Если <...> - пишет он, - всеобщий мир будет все же подписан, то, по моему глубокому убеждению, за ним немедленно последуют либо возврат к старому порядку вещей во Франции, либо новая война, поскольку чудовищное правительство, которое захватило власть в этом королевстве, мне представляется несовместимым как с внешним миром, так и с внутренним спокойствием». Указанное письмо убедительно доказывает, что Павел I придерживался иного подхода к решению политических проблем Европы, чем Людовик XVIII. Это проявилось в самом болезненном для французского монарха вопросе - отношении к конкретным виновникам трагедии, постигшей его династию. Павел I призывает Людовика XVIII проявить милосердие к врагам, если они выражают искреннее раскаяние в своих проступках. Тем самым, по мнению императора, он только «еще больше расположит в свою пользу общественное мнение» Франции и облегчит задачу восстановления монархии. Павел прямо ему советовал, что, «несмотря на ужасные воспоминания, связанные с памятью о последнем герцоге Орлеанском55, если бы его старший сын56 пожелал просить у него прощения, то, по- моему, было бы благоразумно проявить к нему расположение, тем более что юный возраст отчасти оправдывает его прежние заблуждения»57.
В тех случаях, когда Людовик XVIII, по мнению российского императора, в корне преступал грань и пытался провоцировать его на дейст вия, явным образом противоречащие его политике, 11авел 1 довольно резко его одергивал. Один примечательный инцидент произошел незадолго до того, как Людовика XVIII попросили покинуть Бланкенбург. В письме 11 (22) октября 171)7 г. он попросил Павла 1 как об особой милости разрешить, чтобы на штандарте его лейб-гвардии были помещены изображения как королевской лилии, так и императорского орла58. Однако Павел категорически ему отказал, « связи с чем Людовик выразил глубокое сожаление. «Признаюсь, - писал он Павлу 3 (14) декабря 1797 г., - я сожалею о том, что штандарт отряда моих лейб-гвардейцев, вопреки моему желанию, не станет верным залогом нашей дружбы и единения обеих монархий»59.
Другой подобного рода инцидент произошел спустя пару месяцев. Незадолго до отьезда из Планкенбурга в Россию, 16 (27) января 1797 г., Людовик XVIII обратился к Павлу I с просьбой о личной встрече. «Прибыв во владения в.и.в., - писал французский король, - я не смогу удержаться от желания встретиться с вами, поблагодарить вас за все благодеяния, укрепить, если только :-»то возможно, узы связывающей нас дружбы, подробнее, чем это можно сделать в письмах, обрисовать вам положение моих дел и испросить у вас совета. Итак, я прошу вашего разрешения, не задерживаясь в Митаве, продолжать путь<...> и провести подле в.в. в Петербурге две недели»60. Однако Павел I безапелляционно отказал ему и в этой просьбе, сославшись на «обстоятельства, которые делают в настоящее время такую поездку невозможной»61.
Оба инцидента убедительно свидетельствуют о том, что Павел I старательно избегал таких форм отношений с французскими эмигрантскими кругами, которые могли бы быть истолкованы как политический союз, активная поддержка династических притязаний Бурбонов и участие в войне на их стороне против Французской республики. Корпус Конде он намеревался поселить в одном из самых удаленных от Франции уголков Европы. Принимая в своих владениях Людовика XVIII. российский император не возвысил его до положения своего ближайшего союзника, на что тот явно рассчитывал, но оставил его в прежнем положении изгнанника. Павел I, несмотря на узы сословной и монархической солидарности, которые его связывали с французскими эмигрантскими кругами, явно стремился сохранить свободу рук. Он как бы давал попять, что даже если бы обстоятельства заставили его взяться за оружие, то он вел бы войну, руководствуясь не отвлеченными идеологическими соображениями, столь милыми эмигрантским сердцам, а собственными представлениями о благе пародов и интересах своей империи.
Учитывая характер отношений, сложившихся между российским императорским и французским королевским дворами, можно высказать предположение, что Павлу I не было чуждо стремление умерить явно раздражавший его воинственный пыл французских эмигрантских кругов. В имеющихся документах нет ни одного прямого тому подтверждения, зато косвенных - множество. Но таковы особенности дипломатии того времени, в высшей степени владевшей искусством объясняться с помощью намеков и условных знаков. Когда превратности европейской политики предоставили Павлу I возможность, не роняя своего достоинства и оставаясь в глазах правительств и народов оплотом монархического принципа, занять эмигрантов какой-то более плодотворной деятельностью, он не преминул этим воспользоваться.
Принимая решение предоставить убежище Людовику XVIII и корпусу Конде, российский император одновременно преследовал несколько взаимосвязанных целей. Несомненно, он хотел помочь в трудную минуту французским эмигрантам, по возможности скрасив тяготы и лишения их скитальческой жизни. Вместе с: тем он стремился использовать интеллектуальный и демографический потенциал французской эмиграции на благо своей империи, а именно в целях колонизации Новороссии. Наконец, он пытался решить деликатную проблему, оставленную ему в наследство Екатериной II, - тесный характер взаимоотношений с вождями французской роялистской эмиграции. На фоне провала планов колонизации решение этой задачи выглядит особенно впечатляюще: на долгие годы Людовик XVIII исчез с политического горизонта Европы.
Автор - доктор исторических наук, Московский государственный институт международных отношений (Университет) Министерства иностранных дел РФ
Читайте также: А.А. Васильев. Корпус принца Конде в Российской империи (1798-1799 гг.).
1 Рябинин Д. Людовик XVIII в России. Б.м., 1877; Джеджула К.Е. Россия и Великая Французская буржуазная революция конца XVIII века. Киев, 1972; История Франции. М., 1973. Т. 2. Гл. II; История внешней политики России: Век XVIII (От Северной войны до войн России против Наполеона). М., 1998. Гл. III; Очерки истории Министерства иностранных дел России. М.. 2002. Т. 1. Гл. Ill; Histoire des relations internationales / Sous la dir. de P. Renouvin. Р. 1994. T. IV, livre I, ch. Ill; Ijwn Е. Louis XVIII. Paris. 1988; Mensel Ph. La cour sous la Revolution, l'exile et la Restauration, 1789-1830. Paris, 1989.
2 Васильев A.A. Роялистский эмигрантский корпус принца Конде в Российской империи (1798-1799) //Великая Французская революция и Россия. М., 1989. С. 314-329.
3 Ростиславлев Д.А. Французская контрреволюционная эмиграция и проекты колонизации Юга России в конце XVIII века //Франция и Россия XVIII-XX века. Вып. 3 / Отв. ред. П.Черкасов. М„ 2000. С. 62-79.
4 Васильев А.А. Роялистский эмигрантский корпус... С. 316.
5 Ростиславлев Д.А. Французская контрреволюционная эмиграция... С,. 79. (| 6 Насколько удалось установить, первым датированным документом, в котором упоминается этот проект, является письмо Екатерины II принцу Конде от 9 (20) декабря 1792 г. См.: Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ). Ф. 93. Оп. 93/7. 1792 г. Д. 926. Л. 1-2.
7 См.: АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1792 г. Д. 987; Ростиславлев Д.А. Французская контрреволюционная эмиграция... С. 66-70.
8 АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1792 г. Д. 987. Л. 12 об., 14.
9 Там же. Л. 10 об., 11, 23 об.
10 Впервые правительство России занялось изучением вопроса о привлечении иностранных колонистов, а именно французских протестантов, подвергавшихся на родине ограничениям, еще в 1752 г., в правление императрицы Елизаветы Петровны. Но Семилетняя война, по всей видимости, помешала его осуществлению. Взойдя на трон, другая императрица, Екатерина II, также обнаружила самый живой интерес к идее иностранной колонизации. 22 июля 1763 г. были обнародованы два законодательных акта, которые на длительную перспективу легли в основу политики правительства в этом вопросе: об учреждении канцелярии опекунства иностранных колонистов и манифест о даруемых иностранным переселенцам правах и преимуществах. С тех пор Россия приняла несколько больших групп колонистов. Последняя из них по времени - 118 семей менпонитов из Данцига - водворилась в нижнем течении р. Днепр не далее как в середине 90-х годов XVIII в. См.: Писпревский Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII в. (по неизданным архивным документам). М., 1909.
11 25,2% зарегистрированных эмигрантов составляло духовенство; 16,8% - дворянство; 11,1% - крупная буржуазия; 6,2% - мелкая буржуазия; 14,3% - рабочие; 19,4% - крестьяне (общественное положение 7% эмигрантов не установлено). См.: Furet F., Ozouf M. Dictionnaire critique de la Révolution française. Paris, 1988, p. 347.
12 АВПРИ. Ф.93. Оп. 93/7. 1792 г. Д. 937. Л. 13.
13 Там же. Д. 953. Л. 9.
14 Там же. Д. 937. Л. 8 об. См. также: Ростиславлев Д.А. Французская контрреволюционная эмиграция... С:. 69-70.
15 Projet de lettre de Sa Majesté Impériale au Prince de Condé. АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1797 г. Д. 926. Л. 1 об.
16 Projet de lettre de Sa Majesté Impériale au Prince de Condé. Там же. Д. 974. Л. 1 об.
17 Безобразов П.В. О сношениях России с Францией. М., 1892.
18 Дипломатическая переписка императрицы Екатерины II //Сборник РИО. M. I, T. XLVIII; Ч. II, T. LI: Ч. III, T. LVII; Ч. IV, T. LXVII; Ч. V, Г. I.XXXVII; Ч. VI, T. XCVII; Ч. VII, T. CXVIII; Ч. VIII, T. CXXXV; Ч. IX, T. CXLV.
19 Дипломатические сношения России с Францией и эпоху Наполеона I //Сборник РИО, Ч. I, T. LXX; Ч. II, T. LXXII; Ч. III, T. LXXXII; Ч. IV, Т. LXXXVII.
20 АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1797 г. Д. 1218. Л. 1. 1 об.
21 Там же. Л. 2 об. В 1793 г. императрица Екатерина II унаследовала княжество Иевер, находящееся на севере Германии, от своего брата Фридриха-Августа. В 1807 г. Александр I уступил Йевер Голландии.
22 Прелиминарный мир в Леобене был подписан 18 апреля 1797 т. Окончательный мир был подписан в Кампоформио 17 октября 1797 г.
23 АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1797 г. Д. 1218. Л. 4-4 об.
24 Там же. Л. 5 об. - 6.
25 Там же. Л. 7.
26 Там же. Л. 8.
27 Там же. Д. 1244. Л. 13.
28 Décision de Sa Majesté l'Empereur. Там же. 1798 т. Д. 1290. Л. 1-5 об. Судя по тексту, этот документ был подготовлен и начале 1798 г. уже после тот, как корпус Конде прибыл на территорию России.
29 Там же. Л. 12.
30 Там же. 1797 г. Д. 1234. Л. 148-148 об.
31 Там же. Л. 149 об.
32 Там же. Л. 156 об. - 157.
33 Там же. Л. 153-154 об.
34 Там же. Д. 1244. Л. 10.
35 Там же. Д. 1218. Л. 10.
36 Там же. Д. 1234. Л. 56-56 об.
37 Там же. Д. 1244. Л. 1 об.
38 Васильев А.А. Роялистский эмигрантский корпус... С. 320.
39 АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1797 т. Д. 1223. Л. 4.
40 Там же. Д. 1235. Л. 1-1 об.
41 Там же. Д. 1235. Л. 2-2 об.
42 Там же. Д. 1234. Л. 19-21 об.
43 Там же. Д. 1234. Л. 64.
44 Там же. Д. 1243. Л. 3-5 об.
45 Там же. Д. 1243. Л. 2-2 об.
46 Там же. 1798 г. Д. 1290. Л. 3-3 об.
47 Там же. 1797 г. Д. 1218. Л. 7.
48 Так называлось правительство Французской республики в 1795-1799 гг.
49 АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1797 г. Д. 1218. Л. 18-18 об.
50 Там же. 1798 г. Д. 1257. Л. 7.
51 Там же. 1797 г. Д. 1218. Л. 3.
52 Mémoire. Там же. Д. 1248. Л. 1.
53 Там же. Л. 1 об.-2.
54 Там же. Л. 2 об. - 3.
55 Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский (1747-1793) - глава младшей ветви королевского дома Франции, участник революции, депутат Национального конвента, проголосовавший за казнь Людовика XVI.
56 Луи Филипп, герцог Орлеанский (1773-1850) - участник революции и войн 1792-1793 гг. против коалиции, затем эмигрант; король французов Луи-Филипп I в 1830-1848 гг.
57 АВПРИ. Ф. 93. Оп. 93/7. 1798 г. Д. 1283. Л. 2-3. Документы этого дела ошибочно отнесены в архивной описи к 1798 г. Судя по содержанию, они созданы в 1797 г.
58 Там же. Д. 1218. Л. 15-15 об.
59 Там же. Л. 17.
60 Там же. 1798 г. Д. 1257. Л. 2 об. - 3.
61 Там же. Д. 1258. Л. 1.
Просмотров: 9838
Источник: Франция и Россия в начале XIX столетия. М.: ГИМ, 2004. С. 44-77
statehistory.ru в ЖЖ:
