К вопросу о происхождении и значении «братчины»
«Братчина» упоминается в Псковской Судной грамоте, других памятниках права. Как писал Б. И. Сыромятников, во время «братчин» «как бы оживали старые семейные власти и начала, оживал семейный родовой суд»1.
Возглавлял этот суд «староста», «пировой государь». Древний обычай «братчины» принял в Псковской Судной грамоте характер законного учреждения2. «Братчина» Грамоты, с одной стороны, имеет такое же значение, как все другие суды3, но, с другой стороны, право самосуда не было обязательным для ее членов; при взаимном согласии они могли отказаться от суда «братчины», позвать приставов и решить свое дело общим порядком4. Суд «братчины» пользовался, вероятно, нормами обычного права, и за драку на пиру виновный выдавался обиженному5.
Судебный характер «братчин», как следует полагать, не был явлением исключительно псковским. Так, даже в XIX веке в Вологодской губернии бытовала поговорка «братчина судит, ватага рядит»6.
Интересные сведения о «братчине» содержит «Уставная королевская грамота виленским мещанам на учреждение братства кушерного» 1538 г. В источнике говорится о мещанах, которые «за свой власный наклад меды куповали и сычивали на ворочистые свята»7. Подобно «братчине» Псковской Судной грамоты, пир здесь также возглавлял «староста», наделенный полномочиями для улаживания могущих возникнуть во время пира конфликтов, «братство» же в целом пользуется правом судебной автономии. В грамоте в частности говорится: «...и пак бы се хто впивши и якие збытки починил, слова непочестивые мовил, або на стол узлежал и питье разливал, тогды старосты такового мают первей словы скарать, а если хто упорный будет, а от того ся не повстягнет, такового яко впорного, виною братскою мают карати, чим братья обложат. При том, если хто в дому их братском ростыри албо зваду с ким учинил, и кому на кого жаль будет, таковый мает тогож часу речь и жаль свой старостам тамошним обжаловать и старосты жалобы его выслухавши мают на завтрашний день отложити, а потом вся братья оного братства на завтрее ся до дому братского зшедши того дела судовым обычаем межи ними мают досмотрети, а винного виною братскою карати...»8.
Виленское «братство», несомненно, генетически связано с древнерусской «братчиной», явственно выступает и общинная, а также судебно-правовая сущность «братства».
Из источников известно, что в древнерусских братчинах участвовали скоморохи, происходили кулачные бои9.
Об этом свидетельствуют, например, новгородские былины:
Молоды Василей сын Бусулаевич
Бросился на царев кабак
Со своей дружиною хораброю
Напилися оне тут зелена вина
И пришли во братшину в Никол(ь)щину
А и будет день ко вечеру
От малова до старова
Начали уж ребята боротися
А в ином кругу в кулаки битися...10
Нормы древнерусского права запрещали являться на «братчину» без приглашения.
Так, в «Жалованной, несудимой и заповедной (от незваных гостей и ездоков) грамоте» галичского князя Дмитрия Ивановича от 4 апреля 1506 г. в частности говорится: «...А кто к ним незван в пир приедет, а учнется у них в том пиру какова погибель, и та погибель платити незванному без суда и без исправы»11.
Подобный документ от 27 апреля 1507 г. предписывает: «А наместников наших московские люди, и волостей раменских люди, и их тиунов и детей боярских люди, и мои великие князья сельчане к тем монастырским людем на пир и на братчину незваны не ходят. А кто к ним придет на пир и на братчину незван и они того вышлют беспенно, а кто у них начнет пити сильно, а учинитца у них тут какова гибель, а тому то платити вдвое без суда и бес правды»12.
Жалованная обельно-несудимая грамота от 3 января 1524 г. гласит: «...к тем их людем тиуни и праветчики и довотчики на пир и на братчины незваны не ездят. А кто к ним на пир и на братчину приедет незван, а учинитца у них в том пиру какова погибель и тому незваному, то платить без суда и без исправы»13.
Древнейшее упоминание о древнерусских «братчинах» относится к XII в.14
Полочане в 1159 г. хотели обманом заманить князя Ростислава Глебовича: «и начата Ростислава звати льстью у братыцину ко светей богородицы к старей на Петров день, да ту имуть и»15.
Каково же происхождение и значение «братчины»?
Взгляд на «братчину» Псковской Судной грамоты как на группу «соседей, объединяющихся между собой с целью организации в складчину общественных пирушек», могущих «рассматривать мелкие дела вроде оскорблений и драк во время пира»16, представляется крайне упрощенным.
Как полагают, «братчина» зародилась в дохристианское языческое время, о чем говорит архаичность обрядов, связанных с «братчинными» пирами17, повсеместно распространенными у русских крестьян, а в особенности, на Севере еще в XIX в.18 На месте предполагаемых языческих «братчин» в ходе археологических раскопок обнаружены деревянные ковши, а также предметы, связанные с языческим культом19.
Ю. Г. Алексеев полагает, что «братчины» имеют языческое, а следовательно, дофеодальное происхождение20.
Д. К. Зеленин усматривал корни крестьянских «братчин» в древних языческих обрядах и верованиях. С течением времени древние «братчины» подверглись церковному влиянию21.
Итак, прослеживается связь древнейших «братчин» с языческим культом (впоследствии христианскими праздниками), а также то обстоятельство, что приготовление хмельного напитка являлось неотъемлемой их частью.
Имеется ли связь между восточнославянской и южнославянской «братчинами»?
«Братчина» известна не только по Винодольскому Закону, но и по другим южнославянским источникам. Так, Статут острова Крка упоминает «...поштовани мужи кису братя вбращини светога Ивана...»22.
В. В. Ягич характеризовал «братчину» южных славян как объединение в религиозных целях лиц, несвязанных кровным родством23, полемизируя с Ф. И. Леонтовичем, относившим «братчину» к объединениям кровнородственным24. В. В. Ягич и Ф.И. Леонтович, «открывший» у южных славян «вервь», и доказывавшей, что она «не занесена варяжской дружиной, но есть исстаринное общеславянское учреждение»25, не усматривали связи между южнославянской древнерусской «братчинами». По И. М. Собестьянскому, южнославянская «братчина» — это религиозное общество, хотя именовались так не только религиозные объединения26.
Из приведенных В. В. Ягичем сведений о «братчине» у южных славян выявляется связь этого института с трудовой деятельностью, а также близость церковной организации. «Братчины» владели мельницами, виноградниками и т. п. Они носили названия «братчина св. Ивана», «братчина св. Екова» и т. п.27
Этот религиозный оттенок, как можно полагать, — первый признак, позволяющий сблизить, показать родство южно- и восточнославянских «братчин». Так, «братчина» Псковской Судной грамоты — не только лишь общественный мир, но и важный социальный институт, связанный с соседской территориальной общиной сельчан или уличан, совпадавшей с церковным приходом28.
Как представляется, общинный характер «братчины» можно считать вторым признаком родства южно- и восточнославянских «братчин». Об их общинной сущности писал в XIX в. А. Н. Попов: «Две существенные черты отличают братчины от всяких других пиров: их общинный характер и связь с праздниками. Община имела право свидетельства не только в делах гражданских, но иногда и уголовных, в лице ее излюбленных судей община давала свои пиры, называемые братчины, в них выражала свой характер, как община»29. Живучесть «братчин», непрерывность этой традиции с древнейших времен и вплоть до XIX в., подтверждает то, что «патриархальная община может существовать при постоянном пребывании ее членов на своих местах, при неподвижности созданных веками отношений»30.
В раннесредневековой Хорватии «члены общин или “братства” являлись не кем иным, как виланами, свободными членами сельских общин, но не племичами»31.
У южных славян «братовщинами» назывались и профессиональные, корпоративные организации, развившиеся впоследствии в ремесленные цехи32. Возникли подобные объединения довольно рано33.
Каково же происхождение «братчины»?
Исходя из самого термина «братчина», можно полагать, что данный институт сформировался на основе кровнородственных отношений. По мнению В. В. Иванова и В.Н. Топорова, термины «братчина», «братство» изначально обозначали «всех членов коллектива мужского пола в данном поколении». «Ритуализированная форма вступления в такое сообщество» продолжала «традицию мужских классов и других возрастных объединений»34.
Рассматривая генезис «братчины» как института, коренящегося в эпохе общинного, родового строя, следует обратиться, как представляется, к такой форме социальной организации южных славян, как «братства». «Братства» существовали в Черногории еще в XIX в. и представляли собой соединение родов, ведущих начало от одного общего предка35.
Как отмечает Е. А. Ефремов, «семейные общины, складывающиеся из двух или нескольких семей братьев или иных родственников, представляют, по-видимому, характерный тип складывающейся хорватской задруги как хозяйственной ассоциации нескольких родственных семей»36. Основной формой семейной общины в средневековой Хорватии являлась так называемая «братская семья», главенствующая роль в которой принадлежала мужчинам-братьям37. Из такой формы семейной общины, вероятно, и развились поздние братства, которые могли охватывать территорию одного или нескольких сел. Эта территория обычно называлась именем данного братства38. И. М. Собестьянский писал, что, например, в Черногории только члены разных братств могли вступать между собой в брак39.
Подобные архаичные объединения — «братства» («тухумы» или «тукхумы») известны и на Кавказе. Возглавлялись такие объединения старейшиной («тамата», «тахмада»)40. Известно, что «тамата» («тамада») — также главный распорядитель во время пира. Интересна параллель: «тамата» — «староста», «пировой государь» в «братчине».
«Братская семья» под именем «братьев недельных» известна многим славянским народам41. Подобное родственное объединение, по-видимому, упоминает Литовский Статут; в ст. 24 p. VI упоминаются «братьи дельное, або недельное», выступающие в качестве «коллективного землевладельца»42. «Братская семья» упоминается и в Псковской Судной грамоте.
Статья 94 памятника гласит: «А которой вятший брат с меншим братом жиучи в одном хлебе, а скажут долгу отцово, а на отца записи не будет, ино вячшьему брату правда дать, да заплатить обпчим животом, да остатком делится». Статья 95 предписывает: «А которой меныли(й) брат или братань, жиучи в одном хлебе с вятшим братом или з братом, а искористуются сребром у брата своего или у брата, и учнет запиратися, ино ему правда дать, как за ним не будет, а животом делится»43.
«Братья» здесь также владеют совместным имуществом.
Сходные моменты характерны и для южнославянского права. Так, В. П. Грачев отмечает родовое происхождение частной земельной собственности в Боснии. Данная форма собственности, представлявшая собой коллективное владение землей кровных родственников, выступает в источниках под особым названием «племенито»44.
Существует и другая точка зрения на происхождение южнославянских «братств», согласно которой «братства» были «своеобразной формой политической организации», а «кровнородственные связи в данных условиях могли возникать в любое время, и поэтому было бы неправильно прослеживать их с момента первобытно-общинной формации»45. «Братства» у южных славян возглавлялись выборными жупанами46.
Как отмечал И.Н. Смирнов, «братство» у южных славян в XIX в. объединяло одно или несколько сел; члены «братства» («задруги») вели происхождение от одного предка, их члены носили одну фамилию. Совещания «задругарей» происходили в отдельном доме — «куче», часто были приурочены к праздникам и сопровождались совместной трапезой47. К объединению в «братства» вынуждали и трудные условия жизни в горной местности48. Сходство природных условий породило параллели в общественных и семейных отношений у южных славян и скандинавских народов49.
Итак, согласно одной точке зрения, возникнув на кровнородственной основе, «братства» продолжали длительное время оставаться родовыми организациями; согласно другой, они близки территориально-общинным институтам. Последняя точка зрения заслуживает внимания, так как братчина являлась корпоративной организацией и территориальной соседской общиной.
«Братчину» как некровнородственное объединение представляется возможным связать и с обычаем побратимства. Побратимство известно у всех славянских народов50 и многих других этносов. Так, у албанцев XVIII-XIX вв. побратимство, которое совершалось через питие крови друг друга, навсегда запрещало браки между побратимами, «между их домами и очагами»51, то есть не состоящие в кровном родстве люди после совершения обряда побратимства становились формальными родственниками. Обряд побратимства совершался у албанцев и в случае примирения в кровной мести: «помирившись всем сердцем, семья убийцы и семья убитого пьют кровь друг друга», при этом капля крови добавлялась в воду или ракию52.
По замечанию Ф. И. Леонтовича, «формы побратимства вполне образовались у славян и других арийских племен еще в языческое время»53. По его мнению, побратимство возникает раньше, чем круговая порука. Побратимство древних славян — «основная форма родового патранатства», союз самопомощи, скрепленный «фикцией» из кровных форм родства54.
С точки зрения современной исследовательницы Ю.В. Ивановой, «общественное сознание общинников способствовало развитию институтов фиктивного (искусственного) родства»55. В. И. Горемыкина связывает прохождение «братчины» с древней фратриальной организацией. Исследовательница пишет: «В древнерусском обществе фратрия также сыграла большую роль. Размещение городищ гнездами отражает фратриальную организацию»56. Как считает Л. В. Данилова, «братчина» — это «обычай, скреплявший родственные и соседские узы»57.
Таким образом, побратимство может быть непосредственно связано с самим термином «братчина» и как языческий обряд иметь связь с пиром (добавление крови в напиток). Можно предположить взаимосвязь между побратимством и «братчиной» как корпоративной организацией. Ритуальный пир связывал членов «братчины» какими-то общими обязательствами, кровным родством, клятвой и т. п.
Многосторонне характеризует институт побратимства С. М. Толстая:
«...В народной культуре институт побратимства, как и все другие виды ритуального родства не только служат инструментом народного права, регулятором социальных отношений и этнических норм, но и наделяются магическими функциями противодействия злу и защиты человека, благодаря высокому сакральному статусу самой категории рода и родства, обеспечивающего кровную связь человека с окружающим миром»58.
Винодольский Закон гласит: «Йошhе ка годи братhина дили сбор мею собу држана е дати десетину не пуни». («Когда какая-нибудь братчина делит сбор между собою, она обязана давать князю десятину сполна»59). Речь идет, как можно полагать, о дележе братчиной совместно произведенного дохода. Распределение трудовой прибыли, доходов и применительно к древнерусским «братчинам» могло происходить во время пира; отсюда и проистекают присущие «братчинам» судебные полномочия по улаживанию трудовых конфликтов, споров между участниками «братчин» — «пивцами».
Позднюю «братчину» можно охарактеризовать как социальную организацию и общинное собрание, в ходе которого могло происходить распределение совместно произведенного дохода, устраивались пиры с представлениями скоморохов, «спортивными состязаниями», разрешались споры.
Зарождение «братчины» («братства») как территориально-общинного объединения относится к эпохе родового строя, связан этот институт с обрядом побратимства. «Братские» отношения пронизывали многие стороны общинного быта древних славян. Постепенно, по мере того как «родственная связь сменяется территориальной»,60 «братчина» («братство») превратилась в соседский союз.
Можно предположить определенную преемственность между древней «вервью» восточных и южных славян и «братчиной», «братством». Как отмечает М. М. Фрейденберг, «вервные братья» у южных славян времен Полицкого Статута — это наименование «коллективов, известных в более позднее время под названием братство»61.
Итак, допустимо предположение о том, что «братчина», «братство» — изначально коллектив родственников по мужской линии, ставший впоследствии территориальной соседской общиной. То же самое можно отнести и к «верви», сочетавшей родственные и соседские узы. Как можно предположить, члены древнерусской «верви» устраивали совместные пиры, что также указывает на возможную связь «верви» и «братчины», «братства». Л. В. Данилова полагает, что «статья 16 Русской Правды, упоминающая об особых пирах в верви (упоминание связано с возможностью «свады» убийства), свидетельствует об идеологическом и бытовом единстве этой общности»62.
Сложившуюся на основе кровнородственных отношений средневековую «братчину» Псковской Судной грамоты, русской традиции вообще представляется возможным связать с хронологически и типологически близкими объединениями западноевропейских городов. Так, братства ремесленников в немецких городах XIV-XV вв. устраивали совместные пиры, распорядителями на которых были специальные выборные лица63. Порядок их проведения был определен, например, уставом фрейбергского союза подмастерьев-сапожников, основанного в 1494 г. Выбранные должностные лица выступали примирителями в случае конфликта между членами этого содружества; «основная жизненная нить союза и основной смысл его существования заключается в устройстве собраний игр и развлечений. Поэтому устав союза содержит, как весьма существенную часть, подробный регламент поведения подмастерьев. Запрещается им произносить грубые слова и проклятья, оскорблять товарищей, вступать в драку»64.
Подобные союзы более раннего (VIII-X вв.) периода в городах Италии Л. А. Котельникова определяет как «малые ассоциации», то есть различные формы организации городских ремесленников и торговцев, из которых складывалась «большая ассоциация» — городская самоуправляющаяся община в целом65.
Аналогичной «малой ассоциацией» в системе общинных институтов, регулировавших жизнь средневекового горожанина и крестьянина, являлась и «братчина» Псковской Судной грамоты, а также иные социальные институты, рассмотренные в настоящей статье.
Читайте также:
1. Марина Громыко. Братчины (глава из книги "Мир русской деревни")
2. М.С. Черкасова. О пирах и братчинах в Средневковой Руси
1 Сыромятников Б. И. Очерк истории суда в древней и новой России. М., 1915. Т. I. С. 39.
2 Устрялов Ф.М. Исследование Псковской судной грамоты 1467 года. СПб., 1855. С. 88.
3 Мрочек-Дроздовский П. Н. Важнейшие памятники русского права эпохи местных законов//Юридический вестник. М., 1884. Т. XVI. № 5-6. С. 117.
4 Устрялов Ф. М. Исследование Псковской судной грамоты... С. 89.
5 Там же.
6 Попов А. Н. Пиры и братчины//Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Николаем Калачовым. М., 1854. Кн. II. Пол. 2. Отд. IV. С. 31.
7 Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. СПб., 1863. Т. I. С. 103.
8 Там же. С. 104.
9 Попов А. Н. Пиры и братчины... С. 27-30.
10 Новгородские былины. М., 1978. С. 7.
11 Акты феодального землевладения и хозяйства (Акты Московского Симонова монастыря (1506-1613 гг. )). Л., 1983. С. 7. № 1.
12 Там же. С. 12. № 4.
13 Там же. № 18. С. 25. — См. также: № 5. С. 13; № 6. С. 14; № 7. С. 16; № 8. С. 17; № 45. С. 47; № 45.(С. 60; № 56. С. 61; и др. — Подобные отношения (запрет и регламентация участия государственных должностных лиц в общественных пирах) известна и средневековому шведскому праву.
Так, Ландслаг короля Магнуса Эрикссона устанавливает:
«Всякий, кто потратится на свадьбу или на пир в честь первого посещения церкви женщиной после свадьбы или разрешения от бремени, или на поминки, после того как тело будет предано земле, или на пир в память умершего, оставившего ему наследство, или на пир в честь первой мессы, должен приглашать гостей не больше, чем здесь предписывается [а именно]: одного епископа и сопровождающих его каноников, и двух других каноников, восемь рыцарей, сорок оруженосцев (auakn), двадцать бондов и десять священников.
§ 1. [Если] кто-нибудь явится незваным на какое-нибудь из вышеупомянутых торжеств, то, если он рыцарь, член королевского совета, пусть платит сорок марок штрафа, [если он] рыцарь, не член королевского совета, — тридцать марок, [если он] по достоинству равен рыцарю, — двадцать марок, [если он] оруженосец или священник, — шесть марок, [если он] бонд или "наймит", — три марки. [Если] "наймит" не может заплатить деньгами, пусть платит штраф телом, если не имеет коровы: он должен работать год за каждую марку, сначала на истца, затем — на короля.
§ 2. Епископы, рыцари или свены, или кто-нибудь из вышеупомянутых не должны, будучи приглашены, приезжать с большим числом коней, чем предписано в разделе о праве короля <...>
§ 4. Всякий кто устраивает пир в память умершего, оставившего ему наследство, или поминки, не должен нарушать сказанного выше; однако в этих, но не в других торжественных случаях, он может пригласить более десяти священников и большее число простого народа соответственно своему желанию и возможностям.
§ 5. За этим должен следить королевский ленсман и взыскивать штрафы и делить их; штрафы должны быть взысканы полностью как в пользу короля, так и в пользу того, кто потратился. Ленсману дозволено приходить незваным, дабы расследовать такое дело. [Если] кто-нибудь нарушит что-нибудь в этом деле, должен ленсман назначить двенадцать оседлых людей из того херада, где он [нарушитель] живет, дабы взыскать [положенный] штраф из движимости нарушителя.
§ 6. [Если] он пригласит [гостей] больше, чем предписано, пусть платит королю сорок марок штрафа, и этот штраф должен быть взыскан полностью...
§ 8. [Если] кто-нибудь явится [незваным] туда, где бонд справляет свадьбу или делает другой расход, пусть [он] подлежит такому же самому наказанию, о котором сказано выше» (См.: Ландслаг короля Магнуса Эрикссона // Средние века. 1964. Вып. 26. С. 185-203).
14 Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 746.
15 Цит. по: Там же. С. 746.
16 Мартысевич И. Д. Псковская Судная грамота. Историко-юридическое исследование. М., 1951. С. 117-118.
17 Рыбаков Б. А. Язычество... С. 746.
18 Попов А. Н. Пиры и братчины... С. 38.
19 СедовВ.В. 1) Языческая братчина в древнем Новгороде//КСИИМК. М., 1956. Вып. 65. С. 138-141; 2) К вопросу о жертвоприношениях в древнем Новгороде (Новые материалы по языческой братчине)//КСИИМК. М., 1957. Вып. 68. С. 28-30.
20 Алексеев Ю. Г. Псковская Судная грамота и ее время. Л., 1980. С. 60.
21 Зеленин Д. К. Древнерусская братчина как обрядовый праздник сбора урожая // Сборник статей в честь академика А. И. Соболевского. Л., 1928. С. 133-135.
22 Статут острова Кърка. СПб., 1888. С. 37. — Переводим эти строки как: «...почтенные мужи, что есть братья в братчине святого Ивана...». Издание Статута острова Крка не снабжено переводом и комментариями.
23 Ягич В. Закон Винодольский. СПб., 1880. С. 28.
24 Леонтович Ф. И. Древнее хорвато-далматское законодательство. Одесса, 1868. С. 2.
25 Леонтович Ф. И. О значении верви по Русской Правде и Полицкому Статуту, сравнительно с задругою юго-западных славян // ЖМНП. 1862. № 4. С. 9.
26 Собестьянский И. Круговая порука у славян по древним памятникам их законодательства. Прага, 1868. С. 42, 65.
27 Ягич В. Закон Винодольский. С. 28.
28 Алексеев Ю. Г. Псковская Судная грамота... С. 60-61.
29 Попов А. Н. Пиры и братчины... С. 39.
30 Чичерин Б. Н. Обзор исторического развития сельской общины в России // Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 24.
31 Ефремов Е.А. Земельные отношения в Далматинской Хорватии в X-XI вв. // Ученые записки института славяноведения. М., 1962. Т. 24. С. 284.
32 Mihelie D. Neagrarno gospodarstwo Pirana od 1280 do 1320. Ljubljana, 1985. S. 18; Макова E.C. 1) Загреб в XVI веке. M., 1976. С. 20; 2) Из истории социально-экономического развития славонского города XIII-XVII вв. М., 1978. С. 39; Фрейденберг М. М. Деревня и городская жизнь в Далмации в XIII-XV вв. Калинин, 1972. С. 86.
33 Шаферова Л. А. Котор начала XII века. Красноярск, 1990. С. 134.
34 Иванов В. В., Топоров В. Н. К истокам славянской социальной терминологии//Славянское и балканское языкознание: Язык в этнокультурном аспекте. М., 1984. С. 96. — По мнению авторов, единство потомков одного предка составляло основную идею древнего славянского права (Там же. С. 15).
Как отмечает О.Ю. Артемова, большую роль в жизни австралийских аборигенов «...играло кровное родство и свойство. "Собственные" племянники, сыновья, зятья мужчины — это родственники, которые в определенной мере были подчинены ему, оказывали поддержку в вооруженных конфликтах, отдавали часть охотничьей добычи и т. д. Чем больше было у мужчины близких родственников и свойственников — молодых мужчин, тем выше был его престиж и выгоднее его положение в той возрастной группе, к которой он принадлежал» (Артемова О. Ю. Первобытный эгалитаризм и ранние формы социальной дифференциации // Ранние формы социальной стратификации. М., 1993. С. 49).
Из новейшей литературы о мужских «братствах» и их эволюции см.: Викиниги: Между Скандинавией и Русью / Авт. - сост. А. А. Фетисов, А. С. Щавелев. М., 2009. С. 17-19.
35 Собестьянский И. Круговая порука... С. 23.
36 Ефремов Е. А. Земельные отношения... С. 305.
37 Брошей Ю. В. Становление феодализма в Хорватии. М., 1964. С. 177.
38 Там же. С. 184.
39 Собестьянский И. Круговая порука... С. 65.
40 Ковалевский М. М. Закон и обычай на Кавказе. М., 1890. Т. I. С. 68; Ковалевский М. М. Родовой быт в настоящем, недавнем и отдаленном прошлом: Опыт в области сравнительной этнографии и истории права. М., 1906. С. 171-172.
Как пишет Ю.М. Кобищанов: «Родовые группы адыгов (ачих) объединялись в "братства" (тлеуш), члены которых считались кровными родственниками, не могли вступать в брак друг с другом, должны были помогать друг другу во всех случаях жизни, мстить за убитых членов тлеуша либо собирать за члена своего тлеуша — убийцу "цену крови". Отдельные тлеуши были связаны побратимством, их ответвления входили в сельские общины, руководители имели кунаков среди других тлеушей, племен, а также неадыгов. Эта сложная общинная организация имела важное не только социальное, но и политическое значение...» (Кобищанов Ю. М. Полюдье: Явление отечественной и всемирной истории цивилизации. М., 1995. С. 213).
41 Бромлей Ю. В. Становление феодализма... С. 150-151.
42 Великого княжества Литовского 1529 г. Минск, 1960. С. 81.
43 Российское законодательство Х-ХХ вв.: В 9 т. М., 1984. Т. I. Законодательство Древней Руси. С. 340.
44 Грачев В. П. Термины «жупа» и «жупан» в сербских источниках XII-XIV вв. и трактовка их в историографии (к изучению политической организации в средневековой Сербии)//Источники и историография славянского средневековья. М., 1967. С. 30.
45 Грачев В. П. Сербская государственность в X-XIV вв. (Критика теории «жупной организации») М., 1972. С. 145.
46 Рейц А. Политическое устройство и права островов и городов Далмации в средние века // Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных.. М., 1845. Т. I. Ч. 2. С. 75.
47 Смирнов И.Н. Очерк культурной истории южных славян. Казань, 1900. Вып. 2. С. 205-206, 212-213.
48 Грачев В. П. Сербская государственность... С. 145.
49 Закс В.А. Балкано-скандинавские кровно-родственные параллели // Общество и государство на Балканах в средние века. Калинин, 1980. С. 113-127.
50 Собестьянский И. Круговая порука... С. 32.
51 Памятники обычного права албанцев османского времени. М., 1994. С. 143.
52 Там же. С. 171.
53 Леонтович Ф.И. Старый земский обычай. Одесса, 1889. С. 51.
54 Там же. С. 54.
55 Иванова Ю. В. Некоторые стороны сознания свободных общинников позднего средневековья (по данным балканского обычного права) // Общественное сознание на Балканах в Средние века. Калинин, 1982. С. 182.
56 Горемыкина В. И. К проблеме истории докапиталистических обществ (на материале Древней Руси). Минск, 1970. С. 30.
57 Данилова Л. В. Сельская община в Средневековой Руси. М., 1994. С. 244.
58 Толстая С. М. Братство «по Богу» в славянской народной традиции // Славянские народы: Общность истории и культуры. М., 2000. С. 51.
59 Ягич В. Закон Винодольский. Ст. XI. С. 28.
60 Косвен М. О. Очерки истории первобытной культуры. М., 1957. С. 223.
61 Фрейденберг М. М. Деревня и городская жизнь в Далмации в XIII-XV вв. С. 69.
62 Данилова Л. В. Сельская община в Средневековой Руси. С. 156.
63 Стоклицкая-Терешкевич В. В. Очерки по социальной истории немецкого города в XIV-XV веках. М.; Л., 1936. С. 139-148.
64 Там же. С. 146.
65 Котельникова Л. А. Городская община в северной и средней Италии в VIII-X вв.: Действительность раннего средневековья и античные традиции // Страны Средиземноморья в эпоху феодализма. Горький, 1975. С. 61-69.
Просмотров: 12007
Источник: Русское средневековье. Сборник статей в честь профессора Юрия Георгиевича Алексеева. М.: Древлехранилище, 2012. С. 295-306
statehistory.ru в ЖЖ:
