Пожарский на воеводстве в Новгороде
Статья первоначально опубликована в книге "Paleobureaucratica. Сборник статей к 90-летию Н.Ф. Демидовой" (М.: Древлехранилище, 2012. С. 358-373).
--
После заключения Столбовского мирного договора со Швецией Великий Новгород в марте 1617 г. вернулся к России. Прошло 11 лет после событий Смуты, от которых город постепенно оправлялся. В августе 1628 г. воеводой туда был назначен боярин кн. Дмитрий Михайлович Пожарский. Это был город, который в свое время, сразу после триумфа в Москве и своего фиаско на царских выборах безуспешно пытался отвоевать Д. Т. Трубецкой. 29 августа 1628 г. князь получил из Устюжской четверти по распоряжению думного дьяка Ф. Лихачева и дьяка М. Данилова «государево денежное жалованье сполна» - 400 рублей, а в Новгород отправлена грамота дьякам Г. Волкову и Р. Болдыреву о передаче новому воеводе и его товарищу - М. Ф. Глебову, городских ключей, печати, денежной и оружейной казны, списков стрельцов и служилых людей1. Новгород со своим регионом был вторым по экономическому и политическому весу центром страны, и назначение управлять им означало особое доверие. Недаром весь XVI в. шведские короли сносились с русскими царями только через новгородских наместников (традиция эта возникла из-за того, что Швеция несколько веков была зависима от Дании, и по рангу наместники датского короля общались с новгородскими наместниками; но и после того, как страна восстановила независимость, московское правительство долго не хотело менять «старину», пребывая в постоянном этикетном споре). Новгородский воевода сохранял довольно большие полномочия но внешним сношениям, в составе приказной избы числились переводчики для дипломатической переписки2, отдельный «разряд», ведавший служилыми людьми и пр.
Пожарский постоянно сообщает в Москву о зарубежных «вестях», привозимых купцами и сообщаемых пограничными властями. 26 октября 1628 г. он пишет в Москву о том, что ему при сношениях с соседями - шведскими губернаторами в Нарве и пр. следует определиться со своим титулом. Пожарский при назначении в «ответ» (дипломатические переговоры) титуловался «наместником Коломенским». Однако здесь, на важнейшем новгородском воеводстве, ему следовало иметь более пышный титул, и указной грамотой Михаила Федоровича от 6 декабря Пожарский, как и предыдущие новгородские воеводы, при сношениях с послами и администрацией сопредельных стран, получил титул наместника Суздальского3. Новгород оставался еще центром торговли через Балтику, имел и важное культурное значение. В частности, именно туда традиционно приезжали сыновья и служащие иноземных коммерсантов учиться русскому языку. Сохранились царские наказы Пожарскому о том, по каким правилам это разрешено - «немцы»-ученики должны были приезжать в сопровождении своих отцов или иных родственников, их распределяли на учебу в посад, к церковным дьячкам, которые видимо держали школы для прочих новгородцев. Однако запрещалось приезжать политически подозрительным, например, перебежчикам, или заподозренным в шпионаже. Следовало так же следить, чтобы протестанты не посещали православных богослужений, а если кто пожелает принять «греческую веру», то предупредить, что дорога домой будет закрыта, православный автоматически становился царским подданным. В то же время не возбранялось ездить за рубеж родственникам - семьи часто разделялись границей4. У приезжих же русских следовало выяснять, «не пошатались ли они в вере», живя среди лютеран. Сохранилось несколько любопытных дел, связанных с новгородским периодом жизни Дмитрия Михайловича. Значительная часть его переписки с Посольским приказом касается вопросов проживания русских подданных за рубежом и шведских - в России. Воеводе приходилось постоянно посылать служителей для учета перебежчиков - это были, как правило крестьяне, искавшие то здесь, то там лучшей доли то у ливонских, то у русских землевладельцев. Русско-шведскими договорами это было запрещено и их приходилось выдворять, «чтоб меж государств ссора не учинилася»5. Проверяли ездивших по торговым делам купцов, например, Семен Гласков, московский торговый человек, вернулся из Стокгольма с неким юношей, жителем шведского тогда Ивангорода. В расспросе Гласков пояснил, что отец этого «Ивашки» задолжал ему 100 ефимков (примерно 50 рублей, большие тогда деньги), которые сын будет восемь лет отрабатывать с согласия шведских властей; ивангородец тоже заявил, что служит добровольно и в дальнейшем, возможно, перейдет в православие. Им разрешили ехать в Москву6.
Не обходилось и без разбора доносов. 1 июня 1629 г. посадские люди Жданка Игнатьев и Митька Воскобойников заявили, что торговый человек гостиной сотни Богдан Шорин и брат гостя Андрея Харламова Федор ездили по торговым делам в Стокгольм, их слишком пышно принимали - «от королевских бояр была честь большая и корм им давали», да еще вручили 100 ефимков7. Началось следствие, привлекли и гостя Харламова, и других. Посольский приказ обеспокоило следующее - Шорин и Харламов-младший продавали в Швеции большую партию персидского шелка-сырца (18 пудов), товар «заповедный», переданный им из Казенного приказа для реализации. В Москве могли заподозрить, что они с помощью шведских партнеров скрывают часть полученной прибыли и казна своего недополучит, или же, не дай Бог, купцы «информируют» о чем-либо тамошнее правительство. В результате выяснилось следующее - часть шелка они продали в долг королевскому шелковых дел мастеру, тот тянул с уплатой, суд признал их претензии и должника посадили в тюрьму. В результате купцы сильно задержались в Стокгольме, но все же получили долг и присужденную им пеню за «прожиток». За членов таких именитых купеческих родов, естественно, было кому вступиться, и они были отпущены на поруки. Однако Посольский приказ, видимо, блюл принцип «невиновных не бывает», и придрался к форме выданных им шведских проезжих листов, в которых отсутствовал царский титул; Шорина и Харламова приговорили к заключению в тюрьму, но номинально, всего на шесть дней8.
Гость Андрей Харламов оказывался замешан и в иные любопытные истории. С соседями - губернаторами Нарвы, Ревеля и др. новгородский воевода переписывался постоянно, причем преимущественно по вопросам о лицах, незаконно снующих туда-обратно через границу. Так, Пожарский в марте-мае 1629 г. требовал возвращения некоего посадского человека Фильки Лебедя «с товарищи». Нарвский губернатор Клаус Галле отвечал, что Филька остался «добровольно, а не беглым обычаем» (имелось в виду, что он присягнул королю еще в 1617 г. и стал шведским подданным), в то же время потребовал возвращения якобы незаконно перебежавшего в Россию «Ондрея Харламова», который «после срочного времени туды перебежал и ныне в чюмаках в Новгороде». Прочтя это, Дмитрий Михайлович вероятно весьма удивился - ну ладно, в канцелярии его нарвского коллеги могут не знать русское слово «чумак» - возчик соляных обозов, но как ему не объяснили, что этим вряд ли промышляет один из богатейших купцов страны? В ответе Пожарского говорилось, что во-первых, Андрей Харламов присягнул царю еще вместе с жителями Ивангорода «и имя его в целовальных книгах есть»9, а во-вторых, он просто оскорбляет купца в ранге гостя - ведь «во всей державе к ним оберегательство», а в ответ «государя вашего подданных никакими позорными словами не пишут». «И яз на то полагаю - несколько язвительно писал Пожарский, - что города Ругодива воевода Нильс Ассерсон русские речи не знает, а то слово умыслил написати в листу ево воровски Филька Лебедь, а он то место достаточно не высмотрел, и тово слова не выразумел»10. Вероятно, тут не обошлось без жалоб оскорбленного гостя А. Харламова. Шведский губернатор в ответ уверял, что по его данным Харламов все же присягал королю, и можно хоть 10 восковых свечей зажечь, но слова «чумак» в грамоте не найдут, а «толмач твой, чаю, не знает по-свейски, или может то быти, чарку лишнюю выпил». На том переписка и завершилась, поскольку письмо, столь «непригожее во многих статьях», Дмитрий Михайлович отослал в Посольский приказ11.
Тем временем по Западной Европе катилась Тридцатилетняя война, в которой активное участие принимали Дания и Швеция. Король Густав-Адольф стремился втянуть в нее Россию, что соответствовало антипольским и антигабсбургским устремлениям патриарха Филарета. Эти годы были временем наиболее тесного альянса со Швецией. В Москве построили специальное шведское подворье12, память о котором сохранилась в названии улицы «Шведский тупик». Однако, несмотря на хорошие отношения, Пожарский усматривал в деятельности многих торговцев, и шведских, и русских, ущерб казне, потому что они свободно ездили и торговали по деревням с обеих сторон, избегая крупных городов, в которых надо было платить пошлины. 9 февраля 1629 г. в Посольский приказ пришла его грамота об этом, в ответ написали, что «велеть заказ учинить по прежнему указу»13, подтвердив требования воеводы, однако контрабанду, поддержанную коррупцией местных властей (Пожарский писал, что у многих торговцев имеются проезжие грамоты), побороть вряд ли удалось. Тогда же, правда, по челобитной пятиконецких старост и других лидеров новгородского посада воевода с согласия приказа выдворил голландского купца С. Броувера, незаконно жившего и торговавшего в городе14. В марте 1629 г. через Новгород в Москву приехали шведские послы А. Мониер и Ю. Бенгарт. Они получили то, что просил король - финансовую помощь в размере 50 тысяч четвертей ржи по казенной себестоимости (хлеб этот выгодно продавался на Амстердамской бирже) и заверения в том, что Деулинское перемирие с Речью Посполитой со временем будет расторгнуто и Россия начнет войну)15.
О возвращении послов на родину Пожарский сообщал в Москву в мае 1629 г. Как обычно, им выслали дополнительные суда к Бронницам, снабдили положенными кормами, встретили с почетом, причем, как обычно и бывало, отчасти на счет воеводы: «и лошеди под них во всем наряде послал я, холоп твой Митька, свои»... А как, государь, они ехали от судов к дворам, и в те поры тем местом было людно, дворяне... и приказные люди и стрельцы и казаки и посадские и всякие люди ходили в чистом платье»16. Шведов сопровождал и голландский представитель, известный дипломат, коммерсант, собиратель материалов и автор сочинений о России Исаак Масса, который служил не только своему, но и шведскому правительству, ревностно выполняя притом поручения и русского двора. С Пожарским он видимо был знаком. Еще в 1624-1626 гг. в инструкции-информации шведским дипломатам он перечислял наиболее влиятельных лиц в Москве, с которыми знаком и к кому можно в случае нужды обратиться, и назвал в числе их Пожарского17. Когда посольство, покинув Новгород, доехало до границы, Масса велел передать Дмитрию Михайловичу на словах то, что видимо не хотел сообщать при шведах. Речи эти пристава тщательно записали. Первое касалось самого «государского здоровья», а именно закупки за рубежом неким Елисом18 лекарств для Михаила Федоровича по указанию придворного врача и присылки их на Шведское подворье в Новгороде: «...и боярин бы де пожаловал, посылал бы на тот Свейской двор почасту. А как де те аптекарские травы и сткляницы он Елис пришлет, и то де все отослать к Москве в Оптекарню к боярину ко князю Ивану Борисовичю Черкасскому19», царскому родственнику, влиятельнейшему вельможе, в дальнейшем преемнику Филарета на посту «главы правительства». Второе сообщение касалось того же торгового агента, который по имевшимся у Массы сведениям провел незаконную торговую операцию с персидским шелком-сырцом, отправленным им в Архангельский порт: «...и боярину князю Дмитрею Михайловичю для царского величества и его царские казны прибыли велеть тотчас отписать к Архангельскому городу, где тот шелк делся», причем источник информации у голландца был более чем надежный - знаменитейший гость Григорий Никитников, опасавшийся, «чтоб тот шелк за морем не объявился, и меж государи смуты не было»20, и видимо не преминувший ударить по конкурентам. Послание это свидетельствует о доверительных отношениях Пожарского и Массы.
В преддверии вступления России в войну (которое произошло правда, позднее, чем надеялись в Швеции), Новгород буквально осаждали искавшие службы военные наемники из разных стран, о чем сохранилась переписка Пожарского с Посольским приказом21. Некоторые приезжали с проектами набора сразу целых полков, как английский поручик Вильям Дюклес, предложивший сразу 3-тысячный «регимент»22. Тем, чьи документы были в порядке, позволяли ехать в Москву, как например, шотландцам А. Краферту и И. Гамильтону. Других, как ливонца Б. Тиммермана, не пропускали, поскольку «в его проезжем листе не написано, что он отпущен по его прошенью на волю, в какие государства похочет», сообщал Пожарский23. Воевода иногда на месте должен был решить, пропускать ли прибывшего с желанием наняться на службу. С некоторыми военными специалистами вели сложные переговоры. Вот что Пожарский заявил капитану Людвику Кару: «...и царскому величеству служба ваша верная приятна и надобна, и вы хотите его царскому величеству своим рыцерством послужити на время, сколько лет пригоже... и яз, царского величества боярин, тебя капитана похваляю, что ты великому государю нашему... служити хочешь, и его... жалованья ищешь, только тебе то объявляю, что ныне великому государю нашему... вскоре опасные грамоты выдать нельзе, покаместа договор учинитца...»24.
Интересная история произошла в первые месяцы пребывания Д. М. Пожарского на воеводстве. Первым делом они со вторым воеводой М. Ф. Глебовым принимали конечно казну, городские укрепления, «наряд» и боеприпасы, казенные склады с провиантом, документацию по «оброчным статьям», и все остальное, знакомились с дворянской корпорацией - «служилым городом», купечеством, иноземными торговыми представителями. До архива руки дошли только в январе 1629 г. и тут их ждал сюрприз. Среди дел за 1627 г. обнаружилась вещь немыслимая - подлинный государственный документ - дипломатическая «харатейная» (пергаменная) грамота - подлинник, украшенный золотым орнаментом и являвшийся одним из документов, которые посол кн. Ф. П. Барятинский в 1617 г. отвез в Швецию в связи с ратификацией мирного договора и пограничного разграничения25. Каким образом этот важный документ оказался не в Посольском приказе в Москве и не в соответствующем ведомстве в Стокгольме? Вместе с грамотой лежала записка «без дьячьей приписи», из которой новый воевода узнал следующее... 1 мая 1627 г. подьячий Разрядного стола Новгородской приказной избы Григорий Федосеев с двумя товарищами-подьячими шел на службу Большим рядом, где находились самые богатые лавки. Там они заметили скопление что-то обсуждавших купцов. «Ажио де у лавки Богдана Шорина стоят многие люди, а чтут лист харатейной». Бывалый подьячий с удивлением узрел грамоту «от государя царя... к свейскому королю о мирном договоре... и в той де грамоте посольская договорная запись вся описана подлинно, а в начале де государево именованье и по краем каймы все описаны золотом». На вопрос, откуда она, сиделец Шорина ответил, что его хозяин взял ее ныне у Степана, сына покойного гостя Первого Прокофьева. Г. Федосеев тут же повел всю компанию к воеводе кн. И. И. Одоевскому, который велел вызвать С. Прокофьева и Б. Шорина. Степан рассказал, что грамоту эту его отец приобрел в Москве, где жил «после мирного договору», вернувшего Новгород России, «четыре года без съезду», вероятно, как большинство гостей, на казенных службах. «И ту де грамоту привез с собою, а дал ему ту грамоту подьячей, которой ее писал, а взял за нее рубль». В этом месте рассказа опять появляется гость Андрей Харламов. Первой Прокофьев в Великий пост 1625 г. «отходя с сего света», сделал его душеприказчиком, поскольку сын и наследник, Степан, был тогда в Москве. Переписывая имущество умершего в Вербное воскресенье П. Прокофьева, Харламов нашел «в коробье в платье тот харатейной лист». Ознакомившись с его содержанием, он тут же закрыл коробью, запечатал ее своею печатью и унес к себе на подворье, а потом передал Степану. Последний отнесся к находке легкомысленнее: упомянул о ней «в розговорех» с Богданом Шориным, и тот попросил почитать. Далее показания расходились. С. Прокофьев заявил, что Шорин решил сделать с грамоты список и нанял некоего В. Г. Шпилькина. Шорин последнее отрицал - он де грамоту прочел, «а почетши его, и отдал Степану назад, а тово листа себе ничево не списывал для тово, что де то дело великое»26.
Надо заметить, что далее произошло нечто неожиданное. Вместо того, чтобы отправить документ и всех «фигурантов» на разбирательство в Москву, боярин кн. И. И. Одоевский дело явно «замял», он только взял со Степана Прокофьева поручную запись о явке его в случае разбирательства, и запрятал все дело в архив. Может быть, тут не обошлось без весомых финансовых «аргументов» - все же замешаны были богатейшие и влиятельные торговые люди. А к моменту приезда Пожарского Одоевский уже умер, и выяснить причины такого решения было не у кого. Дмитрий Михайлович не стал заново разбираться и поступил по закону, отправив в Посольский приказ в Москву курьером того самого подьячего Г. Федосеева со всеми найденными документами. Руководство приказа пришло в замешательство, судя по тону и многократным исправлениям отпуска сохранившегося ответа. Наружу выползла неприглядная и прямо преступная история - факт торговли государственными документами, причем узнал об этом знаменитейший деятель страны. А ну как он доложит непосредственно «Великому государю патриарху Филарету Никитичу Московскому и Всея Русии»? Воеводе сообщили, что «подьячего, которой так плутал, сыскивали, и того подьячего за плутни, хто ту грамоту писал, за воровство ис Посольского приказу выкинули, да и на Москве его ныне в сыску нет... и та грамота - письмо молодого подьячего Оле(?) Никитина», но куда делся этот весьма серьезный преступник - неясно. Судя по сведениям, собранным Н. Ф. Демидовой по всему личному составу приказов XVII в., подьячий по имени Алексей Никитин служил в Посольском приказе, но примерно в это время отправился на богомолье на Соловки - возможно, это была форма ссылки. Воеводе же было предписано купцам сделать внушение, им де за проступок положено наказание, но они прощены...27. Цель подьячего в 1617 г. была вполне ясна - он, видимо переписывая грамоту, где-то ошибся, что влекло за собой наказание (а если «прописка государева имени» - то суровое), и к тому же за свой счет должен был приобрести новые пергамен и твореное золото. И тут представился случай, в виде любознательного богача, вернуть деньги. А зачем была грамота Первому Прокофьеву, не пожалевшему приличной суммы? Сведений о коллекционировании подобных редкостей в России за это время у нас нет. Духовные и светские лица собирали богослужебные и «четьи» книги, а вот документы (и разрядно-родословные сборники) собирались знатью только для местнических целей. Может быть, его, ведшего большой торг, интересовали новые пограничные условия? А может быть, это и есть первое свидетельство - богатый купец приобрел, с познавательными целями, исторический документ. Таким образом, благодаря находке Пожарского мы узнали об интереснейшем культурном феномене.
В Новгороде князь провел с 1628 по 1630 гг., сдав городскую печать и дела новому воеводе, боярину кн. Ю. Е. Сулешеву, 4 ноября 1630 г. Назначение городовым воеводой считалось выгодным (в отличие от многих других служб, включая дипломатическую, на которых приходилось тратить свои средства), особенно в богатом регионе, где было много источников дохода - торгов и промыслов; воеводство просили, чтобы «покормиться». Однако он занял у вышеупомянутого новгородского купца, гостя А. И. Харламова большую сумму - 120 рублей, которую в духовной завещал вернуть его вдове28. Похоже, Пожарский привез из Великого Новгорода только долги.
Приложения29
Дело об обнаружении в Новгороде посольской грамоты. 1629 г., января 29 - февраля 18.
(Л. 54) Государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу Всеа Русии холопи твои Митка Пожарской, Моисейко Глебов челом бьют. По переписным, государь, книгам мы, холопи твои, пересматривали в розрядном столе твоих государевых дел со 135-го году по наш, холопей твоих, приезд, и сыскали, государь, записку прошлого 135-го году без дьячьи приписи, что взята в Великом Новгороде у ноугородца у посадцкого человека у Степана Первого сына Прокофьева, по извету разрядного стола подьячих Гриши Федосеева с товарищи, твоя государева [утвер]женая грамота о мирном договоре и о послех о князе Федоре Борятинском с товарыщи, писана по харатейному листу. И мы, холопи твои, тое грамоту и посадцких людей, у ково та грамота сыскана, распросные речи запечатав твоею государевою ноугородцкою печатью, послали к тебе, государю, к Москве, генваря в 29 день с сею отпискою вместе в Посольской приказ.
(Л. 54 об.) Адрес обычный «Государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу Всеа Русии», пометы: «137-го февраля в 9 дн с ноугородцким подьячим с Григорьем Федосеевым». «В Посольской приказ». «Государь указал, подьячего [того выи]скать».
(Л. 55) Список с роспросных речей слово в слово.
135-го майя в 1 днь боярину и воеводе князю Ивану Ивановичю Одоевскому да диаком Григорью Волкову да Рахманину Болдыреву сказывали Розрядного стола подьячие Григорей Федосеев да Богдан Воломской, да Иван Ка[?], шли они Большим рядом в приказ, ажио де у лавки торгового человека Богдана Шорина стоят многие люди, а чтут лист харатейной, и они де, пришод к ним, к лавке, тово листа посмотрели, ажно де писана грамота от Государя царя и великого князя Михаила Федоровича Всеа Русии к свейскому королю о мирном договоре и о послех, о князе Федоре Петровиче Борятинском с товары щи и в той де грамоте посольская договорная запись вся описана подлинно, а в начале де государево именованье и по краем каймы писаны золотом. И они де спросили, где они ту грамоту взяли. И Богданов де сиделец Шорина Сергушка сказал им, взял де ту грамоту ныне Богдан Шорин у Степана у Первого сына Прокофьева на список, и положил в лавку.
И боярин и воевода князь Иван Ивановичь Одоевской да диаки Григорей Волков да Рахманин Болдырев велели Степана Первого сына Прокофьева поставить перед собою и ево роспросить, такова грамота у нево была ли, и будет была, и где он ту грамоту взял, и Богдану Шорину ту грамоту отдал ли. И будет отдал, и для чево ему ту грамоту давал, а в розряде про нее не обьявил. (Л.56) И тово ж часу перед боярином и воеводою перед князем Иваном Ивановичем Одоевским да перед дьяки перед Григорьем Волковым да перед Рахманином Болдыревым пристав Иванко Есипов Степана Первого сына Прокофьева поставил.
И Степан Первого сын Прокофьева в роспросе сказал, такова грамота у нево была, а осталас у нево та грамота после отца ево, а слышел де он про ту грамоту от отца своего, что де в прошлом во 125-м году после мирного договору ездил он из Великого Новагорода к Москве, и на Москве был четыре года без сьезду, а с Москвы в Новгород приехал во 128-м году. И ту де грамоту привез с собою, а дал ему ту грамоту подьячей, которой ее писал, а взял за нее рубль. А хто де именем подьячей, и тово он не упомнит. И в прошлом де во 133-м году отца ево не стало, а он де Степан в те по[ры] был на Москве. И ту грамоту после отца [ево] взял к себе гость Ондрей Харл[амов, и она у нево] де была с полгода. И как де ои прие[хал] с Москвы, и ему де про ту грамоту сказал [двор?]ник его Васка, что ее взял Ондрей Харла[мов], и он де ту грамоту у Ондрея взял и держал у себя, и ныне де у нево просил ее к себе на спи[сок?], Богдан Шорин, и велел списывать Васке Григорьеву?] сыну Шгшлькина. А иной де нихто у нево с тоее [гра]моты не списывал, а в Розряде он про ту [гра](Л. 57)моту не объявил спроста. И та грамота у [Степана взята и положена к дьяком в ящик за печати.
Васка Шпилькин ставлен в роспросе, сказал, то[ей] грамоты он у Богдана Шорина не видал, и с нее не [спи]сывал.
Гость Ондрей Харламов в роспросе сказал, в прошлом де во 133-м году в Великий пост приказал ему Ондрею гость Первой Прокофьев, отходя сего света, чтоб ему после его поберечь животов его, до коих мест сын его Степан из Москвы в Великой Новъгород приедет. И в Вербное де Воскресенье Первой Прокофьев умер. И он де после его животы его переписывал, и нашол в коробье в платье тот харатейной лист. И посмотря его, да и опять положил в ту ж коробью и запечатал своею печатью, и ту коробью взял он к себе на подворье. И в том же де во 133-м году в Петров пост Степан Первого сын Прокофьева с Москвы в Великий Новъгород приехал и он де Ондрей, тою коробью с платьем Степану отдал, а тот де харатейной лист тут же в коробье с платьем был.
Богдан Шорин в роспросе сказал, в нынешнем де в 135-м году после велика дни сказал ему в розговорех Степан Первого сын Прокофьева, есть де у нево на харатейном листу посольская договорная запись, и он де у нево тово листа попросил посмотреть. И Степан де ему тот листь (Л.58) показал, и он де взял его к себе в лавку почесть, а почетши, его и отдал Степану назад. А тово листа себе ничево не списывал для того, что де то дело великое. А под роспросными речьми написано: Богдан Шорин к своим речем руку приложил.
Список з записи слово в слово
Се яз Богдан Офонасьев сын Толмачев, да яз, Никифор Григорьев сын Хамов, да яз, Федор Яковлев сын Шелковник, да яз, Сергей Иванов сын Иголкин, выручили есми у Олексея Епанчина - Степана Первого сына Прокофьева в том, что его Степана как государь спросит, и ему ставитца за нашею порукою перед государевым боярином и воеводою перед князем Иваном Ивановичем Одоевским да перед дьяки перед Григорьем Волковым да перед Рахманином Болдыревым, а не учнет он Степан ставитца за нашею порукою перед государевым боярином и воеводою перед князем Иваном Ивановичем Одоевским да перед дьяки перед Григорьем Волковым да перед Рахманином Болдыревым, как его государь спросит, и на нас, на поручикех, пеня Государя царя и великого князя Михаила Федоровича Всеа Русии, что государь пеню укажет, а которой нас поручиков будет в лицех, на том ис нас государева пеня и порука. Л на то послуси: Ермола Федоров.
А запись писал Бориско Ефимов лета 135-го августа в 25 день. А назади записи написано: Степанко велел себя встал и ручал и руку приложил, Никифорко Хамов встал и ручал и руку приложил, Сергейко встал и ручал и руку приложил, Федька Яковлев ручал и руку приложил.
Послух Ермолка руку приложил.
(Л. 59) От царя и великого князя Михаила Федоровича Всеа Русии в нашу отчину Великой Новгород боярину нашему и воеводе князю Дмитрею Михайловичи) Пожарскому да Моисею Федоровичи) Глебову30. Писали ести к нам и прислали с новгородским подьячим з Гришею Федосеевым записку и роспросные речи31 и утвержен[ную] грамоту о мирном дог[оворе] и о послех о князе Федоре Бо[ря]тинском с товарищи, которая взята в Великом Новгороде у новгородского] у посадцкого человека (Л. 60) у Степана Первого сына Прокофьева по извету розрядных подьячих Гришки Федосеева с товарищи32. - И та грамота - писмо Посолского приказу молодого подьячего [Оле... Никитина]. А из приказу он отставлен и на Маскве не сыскан33. А новгородцкой гость Первой Прокофьев, которой так сплутал, у того подьячего ту грамоту34 взял неведомо (Л. 61) для чево, а ему от того дал рубль, в Новгороде умер, а па сына его [па] Степана35 и Ондреяша на Харламова36...Богданко Шорина [ ...]37 дурно довелися человеку, натпа опала, толко по прошению бога нашего38 гдря Святейшего пат[ри]арха Филарета Ни[китича] Московского и Всеа Рус[ии]39 опалы нашие40 положите не велели и вину их им отдали. Велели и вы б их41 велели по[ста]вити перед собою и наше жалованье и от[ца] нашего Великого Государя Святейшего патриарха им сказали42. Писан на Москве лета 7137 февраля в 18 день.
Послана с новгородцом с Ратманом Охлебаевым того ж дни.
Ф. 96. Сношения России со Швецией.
Оп. 1. 1629 г. Д. 1. Ч. 1. Л. 54-61.
Устное послание И. Массы кн. Д. М. Пожарскому, переданное через посольских приставов С. Крекшина и К. Арбузова. 1629 г., мая 25. Приложение к отписке воевод в Посольский приказ, полученной 30 июня 1629 г.
(Л. 351) ...И июня, государь, в 1 день приставы Семен Крекшин и Костянтин Арбузов в Великий Новгород с рубежа приехали и в роспросе нам холопем твоим [сказали, что свейс]ких послов и галанца (Л. 352) Исака проводили до Орешковсково рубежа до реки до Лавуи... Да приставы ж свейских послов подали нам холопем твоим на писме речи галанца Исака Масса, что он им на рубеже сказывал, и мы холопи твои то писмо послали к тебе государю под сею отпискою:
(Л. 353) 125-го майя в 25 де на свейском рубеже на Лавуе галанской посланник Исак Масса сказывал. Королевскому торговому человеку Елису, которой был с послы с Антоньем на Москве, и ему де Елису государев дохтур Фалентин говорил, чтоб прислал из-за моря ко государю травы и всякие оптекарские скляницы, и он де Елис то де оптекарские травы и скляницы из-за моря хочет прислать в Великий Новгород, на Свейской двор. И боярин бы де пожаловал, посылал на тот Свейской двор почасту. А как де те оптекарские травы и скляницы он Елис пришлет, и то де все отослать к Москве в Оптекарню к боярину ко князю Ивану Борисовичю Черкасскому.
Да Исак же Масса сказал. Пожаловал де государь немчина Елиса, велел ему за море ехать. И тот де Елис на Москве у кизылбашских послов и у их людей купил шесть пудов с лишком кизылбашского шолку. И продал де тот шолк Свейского короля дворянину Крестьяну, которой поехал к Иваню-городу, (Л. 354) а за нуд де давал менши ста ефимков; и сведал де про то королевской посланник Антоней, и ему де стало досадно, что королевским дворяном такою меншою ценою продал.
И боярину бы князю Дмитрею Михайловича» для царского величества и ево царские казны прибыли велеть тотчас отписать к Арьхангельскому городу, где тот шолк делся.
А мне де Исаку про то ведомо, что тот шолк продан на Москве тому королевскому дворянину Крестьяну, и поставлен тот шолк у Арьхангельсково города. И отдати тот шолк Дацкие земли посланнику, которой туто живет беспременно. А взял де тот Елис на Москве денег у тово свейсково дворянина у Крестьяна тысечю ефимков тайно, чтобы то дело не обьявилося. И государь бы де про то велел сыскать у Арьхангельсково города всякими торговыми людьми. Как галанец Исак Масса говорил з Григорьем Микитниковым о тех делех, (Л. 355) чтобы тот шолк за морем не обьявился, а меж государи смуты не было.
Да Исак же Масса сказал, Свиской де король ис Стекольна пошол в Прусы, тому четыре недели. А оттоле де идти ему против цесаревых людей.
А в Любках де дело не стало, а какое дело, тово не сказал. А что де он вперед дорогою едучи про то и иных каких вестей проведает, и те де вести к царскому величеству учнет писати.
Ф. 96. Сношения России со Швецией. Оп. 1. 1629 г. Д. 1. Ч. 1.Л. 351-352,353-355.
1 РГАДА. Ф. 210. Оп. 11. Ст. 13. Л. 71-73. «В прошлом 137-м году сентября в 14 де по государеву... указу велено быть в Великом Новгороде боярину и воеводе князю Дмитрею Михайловичю Пожарскому, а государево жалованье дано ему для ноугородцкие службы на 137-й год, оклад ево сполна 400 рублев, а на другой год ему жалованье не дано». Интересно, что его преемник, боярин кн. Ю. Е. Сулешев, «выбил» из приказа себе жалованье «на два годы - на 139 и вперед на 140-й год, для ноугородцкие службы ево сполна, 550 рублев» (Там же. Л. 136).
2 РГАДЛ. Ф. 96. Сношения России со Швецией. Оп. 1. 1628 г. Д. 1. Л. 47-48. 28 декабря 1628 г. Пожарский и Глебов писали в Посольский приказ о смерти переводчика, вскоре им прислали нового.
3 РГАДА. Ф. 96. On. 1. 1628 г. Д. 1. Л. 39-43.
4 ААЭ. Т. Ш. СПб., 1836. № 179-185,193; Лукичев М. П. Пожарский после Смуты // Лукичев М. 11. Боярские книги XVII в. Труды по истории и источниковедению. М., 2004. С. 249-250.
5 РГАДА. Ф. 96. On. 1. 1629 г. Д. 1. Л. 356-395.
6 РГАДА. Ф. 96. On. 1. 1628 г. Д. 1. Л. 44-46.
7 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. 1629 г. Д. 1. Л. 307.
8 Там же. Л. 307-346.
9 Там же. Л. 235.
10 Там же. Л. 238-239.
11 Там же. Л. 239-260.
12 Русско-шведские экономические отношения в XVII в. Сб. док. М.; Л., 1960. С. 51-53.
13 Там же. С. 53-54.
14 ААЭ. Т. III. С. 264; Сб. РИО. Т. 116. СПб., 1902. С. 120-121.
15 Поршнев Б. Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М., 1976. С. 195-198.
16 РГАДА. Ф. 96. On. 1. 1629 г. Д. 1. Ч. 1. Л. 350.
17 «Ежели хотят чего получить от матери великого князя, должны действовать через Сицкого, Черкасского, Лыкова и Пожарского...» (Бушкович П. Шведские источники о России 1624-1626 гг. // Архив русской истории. Вып. 8. М., 2007. С. 376). Любопытно, что Масса поставил его имя в ряд с влиятельными членами романовской группировки, отношения с которой у Дмитрия Михайловича к тому времени видимо наладились.
18 Может быть, это Элиас Трип, очень крупный коммерсант, с которым, как и с другими голландскими патрициями, у И. Массы (его, сына итальянского протестанта, бежавшего в Нидерланды от инквизиции, считали выскочкой) были плохие отношения. (См. напр. Кордт В. А. Очерк сношений Московского государства с республикой Нидерландов по 1631 г.//Сб. РИО. Т. 116. СПб., 1902. С. CXCV).
19 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. 1629 г. Д. 1. Ч. 1. Л. 396-399.
20 Там же. Л. 354-355.
21 Поршнев Б. Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. С. 232.
22 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. 1629 г. Д. 1.4. 1. Л. 434.
23 Там же. Л. 396-399.
24 Там же. Л. 422-423.
25 Кн. Ф. П. Барятинский был послан в Швецию 1 июля 1617 г. для приема ратификации Столбовского мирного договора, переговоры с Г. Стенбоком и др. послами по пограничному соглашению шли на р. Лавуе с 2 октября 1617 по 14 февраля 1618 гг. и затем в Стокгольме, и 20 июня выехал в Москву (Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России. Ч. 4. М., 1902. С. 152).
26 РГАДА. Ф. 96. Он. 1. 1629 г. Д. 1. Ч. 2. Л. 54-58.
27 Там же. Л. 60-61.
28 Завещание Д. М. Пожарского... С. 150,157. Л. И. Харламов умер в 1635 г. (Голикова Н. Б. Привилегированное купечество... С. 88, 93), Пожарский просил уплатить долг его вдове «из Рахинских доходов», т. е. доходов от своей новгородской вотчины Рахин Мост. Это единственное его владение в Новгородском уезде, возможно он приобрел его на этот займ в бытность воеводой.
29 Тексты печатаются в соответствии с Правилами издания исторических документов СССР, М., Главархив СССР, 1990. В квадратных скобках выделены фрагменты текста, восстановленные по аналогии или по смыслу. Часть документов - черновики, написанные небрежно, с обильной иногда противоречивой правкой. Все особенности текстов отражены в сносках.
30 далее - «да диаком нашим Григорыо Волкову да Рахману Болдыреву» -
зачерк.
31 далее - «про» - зачерк.
32 Далее - «и по вашему указу про ту запись и роспросных речей, каковы вы прислали из Новагорода, подьячего, которой так плутал, сыскивали, и того подьячего за плутни, хто ту грамоту писал, за воровство ис Посольского приказу выкинули, да и на Москве его ныне в сыску нет» - зачерк.
33 Написано сверху.
34 Далее - «ку» -зачерк.
35 Далее - «и на го...» - зачерк.
36 Далее - «ве» - зачерк.
37 Далее - несколько слов неразборчиво, перечеркнутые и правленые - «...бы, а то и довело... поса... и казни толко...».
38 Так в тексте.
39 Далее - «нашие опалы» - зачерк.
40 Далее - «отдали» - зачерк.
41 Далее - «поста...» - зачерк.
42 Далее - « А п...» - зачерк.
Просмотров: 6716
Источник: Эскин Ю.М. Пожарский на воеводстве в Новгороде // Paleobureaucratica. Сборник статей к 90-летию Н.Ф. Демидовой. М.: Древлехранилище, 2012. С. 358-373
statehistory.ru в ЖЖ:
