На пороге опричнины

Статья рассказывает о политических событиях в Московском царстве перед учреждением Иваном Грозным опричнины в 1565 г.

После падения Избранной рады Иван IV пересмотрел завещание и заново определил состав регентского совета, которому предстояло управлять Российским государством за малолетнего наследника царевича Ивана в случае смерти государя. Первый регентский совет, образованный по случаю тяжелой болезни Ивана IV в 1553 г., как и регентский совет 1561 г. был менее представительным и авторитетным, чем опекунский совет, вставший у кормила власти после смерти Василия III в 1533 г. В 1561 г. в роли главных опекунов выступали бояре Захарьины, оттеснившие от власти всех своих соперников. Номинально главным регентом был удельный князь И.Ф.Мстиславский. Фактически все руководство сосредоточилось в руках Д.Р.Юрьева, В.М.Юрьева, И.П.Яковлева и Ф.И.Колычева. Из пяти бояр, членов регентского совета, трое принадлежали к роду Захарьиных, а четвертый (Ф.И.Колычев) имел с ними общих предков¹.

Приход к власти Захарьиных вызвал конфликт в правящих верхах. Едва ли не самый влиятельный из вождей Избранной рады князь Д.И.Курлятев-Оболенский пытался бежать в Литву, но был задержан у границы. Покоритель Казани князь А.Б.Горбатый был отстранен от дел в критический период Ливонской войны. Ему не позволили участвовать в царском походе на Полоцк в 1562-1563 гг. Дядя Ивана IV князь В.М.Глинский был арестован после неудачной попытки бегства за рубеж. Удельный князь Д.И.Вишневецкий, родственник царя по линии Глинских, отъехал в Литву в 1562 г. Незадолго до того власти арестовали главу Боярской думы князя И.Д.Бельского, у которого были найдены охранные грамоты короля Сигизмунда II Августа и роспись пути до границы². Боярин избежал наказания благодаря заступничеству “земли”. 20 марта 1562 г. он был освобожден из-под ареста. За князя поручились “в первую руку” группа влиятельных членов Боярской думы и “во вторую руку” более сотни княжат, дворян и приказных. Поручители в случае его отъезда должны были заплатить казне 10 тыс. руб. В апреле 1562 г. за Бельского торжественно поручился митрополит Макарий и все высшее духовенство.

Арест Бельского совпал с моментом обсуждения в думе Уложения о вотчинах. После отстранения от власти Избранной рады власти приступили к разработке уложения о княжеских вотчинах, вступившего в силу после утверждения в думе 15 января 1562 г. Кружок Адашева с его программой реформ исчез с политической арены, но объективные тенденции развития землевладения не изменились. Процесс дробления и упадка крупного княжеского землевладения шел безостановочно, и власти стремились утилизовать этот процесс. Земельные приговоры 1551 и 1562 гг. исходили из того, что казна является единственной законной наследницей “великих” княжеских вотчин, лишившихся своих владельцев. Уложение 1562 г. более полно и последовательно ограничивало родовое княжеское землевладение и служило прямым прологом к опричным конфискациям княжеских вотчин. По сравнению с законами Избранной рады менялся самый объем ограничений.

Приговор 1551 г. ограничил права князей Суздальских, Ярославских и Стародубских. Уложение 1562 г. распространило ограничения на вотчины князей Ростовских, а также Воротынских, Одоевских и Трубецких. Перечисленным в законе княжатам запрещалось продавать и менять свои “старинные” родовые вотчины. Сделки подобного рода объявлялись незаконными. Княжеская вотчина, проданная сыну боярскому “опричь” братии и племянников вотчича, отбиралась в пользу казны. Подвергались конфискации также все без исключения выморочные вотчины княжат. “Великие” вотчины, завещанные князем-вотчинником жене или отданные за дочерями и сестрами в приданое, отчуждались с известным вознаграждением, земельным и денежным. Даже ближайшие родственники по мужской линии (братья и племянники, исключая сыновей) могли наследовать старинные княжеские вотчины лишь по царскому указу: "и государь того посмотря, по вотчине и по духовной и по службе, кому которую вотчину напишет, велит указ учинити”³. Старые ограничения впервые получили силу обратного действия в 1562 г. Все княжеские вотчины, приобретенные “иногородцами” путем покупки или с приданым “после” великого князя Василия III в период Царского правления 1533-1547 гг., отчуждались в казну без всякой компенсации. Вотчины, приобретенные с 1552 по 1556 гг., отчуждались за известную компенсацию по усмотрению правительства,пересмотру не подлежали лишь сделки на княжеские и прочие вотчины, заключенные в 1557-1562 гг. Причиной исключения были земельные мероприятия, проведенные правительством в 1556 г. в связи с упорядочением военно-служилой системы землевладения и проверкой владельческих прав на земли. Результаты “землемерия” 1556 г. не подвергались пересмотру: закон о конфискации не распространялся на 1557-1562 гг. и вся практика этого периода признавалась законной.

Традиционное вотчинное право не ограничивало дворянина в его правах на распоряжение земельной собственностью и не предусматривало обязательной службы вотчинника с земли. Стремительное развитие поместья и превращение его в господствующую форму землевладения трансформировало вотчинное право. Наделение казенными поместьями всех членов дворянского сословия привело к распространению на вотчинников обязательной военной службы. Поместные нормы и практика создали почву для вмешательства казны в сферу распоряжения вотчинным землевладением, вовсе не принадлежавшим к категории государственной собственности.

Формально Уложение 1562 г. не содержало специального пункта о церковном землевладении. Но по существу оно ограничивало возможности дальнейшего роста земельных богатств монастырей. Именно так прокомментировал смысл царского Уложения 1562 г. Поместный приказ в одной из своих грамот конца 70-х годов: “наш указ, как есмя не велели ярославских вотчин в монастыри давати во 70-м году”⁴. Грамота адресовалась в Ярославль, поэтому в ней и упоминались только ярославские вотчины. Выморочные княжеские владения, а также вотчины, оставшиеся без ближайших наследников, доставались прежде по общему правилу монастырям. Теперь все они были объявлены исключительной собственностью казны.

По существу Уложение 1562 г. продолжало земельный курс Избранной рады. Однако царь, порвав со сторонниками реформ, объявил себя противником всего, что они делали. В пылу полемики с Курбским Иван IV взялся доказать, что незаконными были не его распоряжения об отчуждении в казну родовых княжеских земель, а меры, проведенные радой. Сильвестр и его сообщники, утверждал Грозный, в нарушение старых земельных законов стали раздавать боярам “великие вотчины” и села, “еже деда нашего великого государя уложение, которые вотчины у вас (бояр. - P.C.) взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас (царя. - P.C.) даятися, и те вотчины ветру подобно раздаяли неподобно, и то деда нашего уложение разрушили и тем многих людей к себе примирили”⁵. Аристократия выражала крайнее негодование по поводу покушения казны на ее родовые земли. Иван же рассматривал свои действия как исполнение заветов деда, отбиравшего вотчины у бояр.

Закон о княжеском землевладении был крупнейшей мерой, проведенной в жизнь правительством Захарьиных. Эта мера вызвала крайнее негодование знати.

В 1562 г. царь вызвал с южной границы и арестовал удельных князей М.И.Воротынского и его брата А.И.Воротынского. Воротынские оказали немало услуг династии. Во время династического кризиса 1553 г. старший из трех братьев Воротынских Владимир доказал свою преданность царю и Захарьиным. Именно он руководил церемонией присяги царевичу Дмитрию в Боярской думе и добился повиновения от всех открытых и тайных сторонников Старицкого⁶. Вскоре же Владимир умер, а его место занял брат Михаил, получивший от царя высший титул слуги и боярина. В думе он уступал честью разве что Бельскому и Мстиславскому. С первых лет Ливонской войны Воротынский, как старший и самый знатный из северских князей, не раз возглавлял оборону всей южной границы от татар.

Раздоры между царем и Воротынским возникли после падения Избранной рады. Передают, что на князя А.И.Воротынского царь держал “гнев великой” со времени своей свадьбы в 1561 г. Причиной раздора был, вероятно, вопрос о выморочной трети Новосильско-Одоевского удельного княжества, перешедшего после смерти князя В.И.Воротынского (1553) в руки его вдовы княгини Марьи. Земельное Уложение 1562 г. начисто лишало двух младших братьев Воротынских права на выморочный “жеребей”, включавший лучшие земли удела. Новый закон обсуждался в Боярской думе в январе 1562 г., и Воротынские, надо думать, выразили свое отношение к нему. Обсуждение затрагивало имущественные интересы, и бояре не выбирали выражений. Официальная версия сводилась к тому, что князь Михайло государю погрубил”, что и явилось причиной опалы на братьев Воротынских⁷. Власти подозревали, что Воротынские намерены отъехать в Литву.

Для осуждения князей Воротынских правительство использовало донос княжеской челяди. В царском архиве хранился “сыскной список и роспросные речи боярина князя Михаила Ивановича Воротынского людей 71-го году”⁸. М.И.Воротынский и вся его семья были сосланы на Белоозеро и заключены там в тюрьму.

Репрессии затронули не только Воротынских, но и других влиятельных членов думы. Грозный приказал насильственно постричь в монахи князя Курлятева.

Приход к власти Захарьиных оживил их давнее соперничество со Старицкими. Князь Владимир Андреевич в качестве “царского брата» занимал самую высокую ступень придворной иерархии. На протяжении всего времени правления Избранной рады Разряды неизменно выделяли его как второе (после царя) лицо в государстве. После отставки Адашева Захарьины лишь ждали повода, чтобы скомпрометировать своих заклятых врагов. В связи с судом над главой Боярской думы власти включили в поручную грамоту Бельского пункт, воспрещавший ему какие бы то ни было сношения с думой Старицкого удельного княжества.

В дни Полоцкого похода 1562 г. произошли события, усилившие недоверие властей к удельному князю. В дни похода на сторону литовцев перешел знатный дворянин Б.Н.Хлызнев-Колычев. Изменник “побеже ис полков воеводских з дороги в Полтеск и сказа полочаном царев и великого князя ход к Полотцску с великим воинством и многим нарядом”⁹. Перебежчик выдал важные сведения о планах русского командования, которые немедленно же были переданы полоцкими воеводами литовскому правительству.

Измена Б.Н.Хлызнева бросила тень на князя Владимира Андреевича, и царь, по-видимому, решил учредить надзор за семьей брата. Сразу после падения Полоцка в Старицу к Ефросинье Старицкой выехал с “речами” Ф.А.Басманов-Плещеев, новый фаворит царя, пользовавшийся его исключительным доверием. Когда 3 марта 1563 г. князь Владимир выехал из Лук в Старицу, его сопровождал царский пристав И.И.Очин, родня Басмановых. Внешне еще ничто не омрачало отношений между Грозным и его братом. В марте 1563 г. Грозный по пути в Москву остановился в Старице и “жаловал” Старицких, “у них пировал”. Затем в конце мая он уехал в Александровскую слободу и пробыл там почти два месяца. Именно в этот период власти получили донос, положивший начало розыску об измене царского брата. Доносчик Савлук Иванов служил дьяком у Старицких и за какие-то провинности был посажен ими в тюрьму.

Оттуда Савлук ухитрился переслать царю «память», в которой сообщал, будто Старицкие чинят государю “многие неправды” и держат его, дьяка, “скована в тюрьме”, боясь разоблачения. Иван велел немедленно же освободить Савлука из удельной тюрьмы. Доставленный в Александровскую слободу, дьяк сказал на Старицких какие-то “неисправления и неправды”. “По его слову, - сообщает летопись, - многие о том сыски были и те их неисправления сысканы”¹⁰. Розыск об измене Старицких тянулся все лето. С начала июня и до 17 июля царь безвыездно находился в Александровской слободе. Иностранным послам в Москве объявили, будто государь с боярами уехал в село «на потеху». В действительности царь был занят совсем не шуточными делами. В связи с начавшимся розыском в Слободу прибыли митрополит и руководство Боярской думы - бояре князья И.Д.Бельский, И.Ф.Мстиславский, И.И.Пронский, а также боярин Д.Р.Юрьев, дьяк А.Щелкалов. Следствие вступило в решающую фазу. В первый раз князя Владимира заподозрили в намерении захватить трон в дни болезни Ивана IV в 1553 г., и в то время подозрения имели серьезные основания. К царю поступили доносы от видных членов думы конюшего Федорова и окольничего Салтыкова, которых родня и сторонники Ефросиньи Старицкой старались втянуть в заговор. В 1564 г. у правительства не было столь авторитетных свидетелей. Обличения Савлука Иванова не внушали доверия: дьяк подал донос из тюрьмы, спасая жизнь. В 1553 г. царь был при смерти, и князь Владимир имел шансы на успех. В 1563 г. царь был здоров и победоносный поход на Полоцк упрочил его положение на троне.

Подготавливая суд над Старицкими, Иван IV обратился к архивным документам и взялся за исправление летописных сводов.

В политической жизни Московского государства официальные летописи играли особую роль. В период Избранной рады правитель Алексей Адашев лично руководил текущей летописной работой¹¹. Отправив Адашева в тюрьму, царь рано или поздно должен был взяться за исправление старых летописей, или, по крайней мере, дать указание насчет такого исправления. В последних разделах летописи Адашев многословно описывал свои реформы, объясняя и оправдывая их. Цели царя сводились к тому, чтобы развенчать и обличить как изменников самих реформаторов.

Иван Грозный принял участие в работе над двумя последними томами “Лицевой” (иллюстрированной) летописи “Синодальным списком” и “Царственной книгой”, - посвященными времени его собственного правления. Изучение названных томов породило обширную литературу. А.Е.Пресняков был первым, кто подверг сомнению традиционное в XIX в. мнение, будто грандиозные лицевые летописи были составлены во второй половине XVII в. и тогда же использовались для обучения царевичей¹². Известный палеограф Н.П.Лихачев на основании изучения водяных знаков (филиграней) впервые доказал, что названные своды были составлены в XVI в. и, более того, при жизни Ивана IV. Летопись, как заметил Н.П.Лихачев, была написана на французской бумаге. Бумага отличалась высоким качеством. Ранние разновидности ее датируются серединой XVI в., а самые поздние - 1600 г. Такая бумага чаще употреблялась в 1566 - 1585 гг. Согласно гипотезе Лихачева Посольский приказ закупил бумагу около 1575 г. и употребил ее для составления книг за 1570 - 1571 и 1575 - 1579 гг., а после 1580 г. ту же бумагу использовали при завершении последних томов Лицевого свода¹³.

Однако Д.Н.Альшиц указал на уязвимость этой схемы, поскольку бумагу могли использовать в обратном порядке¹⁴. Наблюдение Д.Н.Альшица дает почву для более ранней датировки лицевых сводов Ивана Грозного.

Казна затратила большую сумму денег, закупив дорогую бумагу лучшего качества. Во Франции на такой бумаге писал король. Немыслимо представить, чтобы подобную бумагу закупили для нужд текущего делопроизводства приказа. Видимо, ее привезли в Россию в связи с составлением “лицевых” томов летописи, предназначенных для членов царствующего дома. В 1568 г. царь изъял летописные работы из ведения Посольского приказа, но остатки бумаги остались в стенах приказа и, когда шансы на возобновление летописи исчезли, новое руководство приказа использовало бумагу для составления приказных посольских книг 1570 и более поздних годов. По-видимому, летописные работы проводились ранее 1570 г.

В 1568 г. царь забрал текущие летописи в опричную Александровскую слободу. Однако в опричнине не нашлось людей, обладавших достаточной культурой и навыками, необходимыми для летописной работы. Страх препятствовал любым попыткам возродить летописание в земщине.

С.О.Шмидт полагает, что летописная работа "вызывала особый интерес царя Ивана в последние годы его жизни"¹⁵. Но такое предположение трудно согласовать с фактами. Если бы Грозный сохранил минимальный интерес к летописанию, он непременно составил бы официальную историю последних семнадцати лет своего царствования. Задачу, от которой отказался Грозный, выполнил А.Курбский, посвятивший опричному террору многие страницы своей "Истории". В конце жизни Иван IV получил в дар от короля Стефана Батория Хронику А.Гваньини с изложением истории опричной тирании. Наветам недругов царь не мог противопоставить никакой официальной версии.

"Лицевые своды" носили сугубо официальный характер. Но их особенность заключалась в том, что рисунки в них явно доминировали над текстом: каждая страница официоза была снабжена миниатюрой, занимавшей три четверти страницы. Несколько строк текста служили как бы кратким пояснением к картинке. Чтобы объяснить отмеченную особенность, надо вспомнить, что московская летопись была придворной летописью и по традиции, сохранившейся до конца XVII в., парадную летопись использовали при обучении детей в царской семье. Первые тома Лицевого свода, вероятно, предназначались для Ивана IV, не достигшего совершеннолетия, последние тома - для обучения царевичей Ивана и Федора. В начале 60-х годов сыновья Грозного были еще детьми, но уже в 70-80-х годах вышли из детского возраста. Трудно предположить, чтобы пособие с картинками было изготовлено в конце жизни Ивана IV, когда царевичи стали взрослыми, а наследник принял смерть от руки отца.

Внимание историков давно привлекли следы энергичной редакторской правки на полях Синодального списка (Государственный исторический музей. Отдел рукописей. Синодальное собрание. N 962) и так называемой Царственной книги (Там же. N 149). Сопоставление белового текста с черновиком позволило историкам составить точное представление о приемах написания летописи и тем самым оценить степень надежности и достоверности летописного материала.

Редактор правил как текст, так и рисунки. Замечания по поводу миниатюр имеют особо важное значение для атрибуции летописной работы. Автор приписок придирчиво разглядывал изображения царской персоны и, когда они его не удовлетворяли, делал замечания, безапелляционность которых поразительна. Подле миниатюры на листе 65 Синодальной летописи редактор заметил: “В знаменье (царевич) государь написан не г делу”. На листе 361 Царственной книги редактор увидел невнимательность иллюстратора и написал: “Царя писать тут надобе стара”. Смысл замечания сводился к тому, чтобы убрать с рисунка фигуру Ивана IV и нарисовать на его месте “старого” казанского царя или хана. На полях листа 652 запечатлелось другое распоряжение редактора насчет картины перенесения мощей: “То не надобе, что царь носит”. Тон приведенных замечаний подтверждает предположение о непосредственном участии Ивана Грозного в исправлении лицевого свода.

По мнению Д. Н. Альшица, Иван IV редактировал Синодальный список в 1563 - 1564 гг. (до получения письмо от Курбского), а Царственную книгу - в 1564 - 1568 гг. (после написания ответа Курбскому)¹⁶. Самые обширные из всех приписок посвящены боярскому заговору в пользу Старицких. Приписка к синодальному списку имела примечательную особенность. Наличие в ней подробностей и “цитат” указывало на детальное знакомство царя со следственным материалом. Треть приписки занимал перечень лиц, проводивших дознание о князе Семене Ростовском: “И царь и великий князь, видя его такую злую измену, послал бояр своих князя Ивана Федоровича Мстиславского, Ивана Васильевича Шереметева Большого (и других, всего 11 человек. - Р. С.), ... а велел его (Семена. - Р. С.) роспросити, а доведетца и пыткою пытать”. Приведенные строки напоминают выдержку из традиционного текста царского наказа о производстве сыска. Приписка содержала также обширные выдержки из признаний обвиняемого: “И князь Семен сказал, что (...) и оттого, сказывает, почал досадовати...”¹⁷.

Текстуальное сопоставление синодальной приписки и первого послания царя Курбскому помогает уточнить время летописных работ.

Летописная приписка

Князь Семен “то все говорил, хотя государю изменять, а государь его посылал все по достоинству и род его... да они вознеистовился злобою /.../ Он с послы с литовъскыми ссылался с Давойном с товарыщи... боярина у своего дочер взял, и думу понял робу свою...”¹⁸.

Послание Ивана IV (1564 г.)

Та же по сем собака и изменник старый князь Ростовский Семен, иже по нашей милости, а не по своему достоинству, сподоблен быти от нас синклитства, своим же изменным обычаем литовским царя и великого князя послом пану Станиславу Давойну приказывал... и многые с товарыщи нашу думу изнесе, поносительные слова про царя... нас укаряя и нашу царицу и наших им приказывал /.../ женился у чад¹⁹.

Сходство двух приведенных текстов очевидно. Строки из послания Ивана Грозного выглядят кратким пересказом более пространного летописного известия. Вторичное происхождение послания не вызывает сомнений. Царь писал по памяти и в раздражении допустил некоторые оговорки. Так, укоряя князя Семена за поношение царских детей, он забыл, что в дни бесед изменника с литовским послом в царской семье не было детей: наследник престоа погиб вследствие несчастного случая, а второй сын у Ивана IV еще не родился.

Можно установить, когда царь обращался в архив и имел случаи основательно ознакомиться с деталями следственного дела об измене князя Семена. Подлинная опись царского архива 60-х годов XVI в. заключала в себе следующий параграф: “Ящик 174. А в нем отъезд и пытка во княже Семенове деле Ростовского”. Подле приведенных строк хранители архива сделали такую помету: “Взято ко государю во княж Володимерове деле Ондреевича 7071 июля в 20 день, взят ко государю”²⁰. Как видно, Иван IV затребовал “дело” князя Семена» в разгар суда над удельным князем Владимиром Андреевичей Старицким в 1563 г.

Итак, в 1563 г. Иван IV ознакомился с судебным “делом” Ростовского. Год спустя он подробно осветил эпизод суда над Ростовским в своем послании Курбскому. Неизвестное лицо внесло хорошо документированный рассказ о том же суде на поля Синодального списка летописи. Содержание и фразеология летописной приписки и царского послания сходны. Удовлетворительно объяснить все эти совпадения может предположение о том, что приписка к тексту Синодальной летописи была продиктована Грозным после ознакомления с подлинным “делом” Ростовского, затребованным к нему из архива 20 июля 1563 г.

Вспомним теперь, что как раз 20 июля царь вернулся в Москву из Слободы, где занят был важным розыском об измене брата Владимира Старицкого. Архивное дело о суде над Ростовским 1554 г. заключало в себе сведения о тайном заговоре членов Боярской думы в пользу удельного князя во время болезни царя в 1553 г. Эти сведения были крайне необходимы Грозному из-за недостатка улик для предания суду князя Владимира в 1563 г.

Материалы старого судебного процесса, обличавшие Старицких как давних государственных преступников, легли в основу летописной приписки к Синодальному списку летописи. Из нее следовало, что в 1553 г. в заговоре княгини Ефросиньи и ее сына участвовали бояре “княз Петр Щенятев и княз Иван Турунтай Пронской и Куракины родом и Го (зачеркнуто) и княз Дмитрей Немой и княз Петр I Серебреной”²¹. Ефросинья происходила из рода Патрикеевых-Хованских. К роду Патрикеевых принадлежали также Щенятевы, Куракины и Голицыны. Первоначально автор приписки намеревался причислить к изменникам бояр Голицыных. Писец успел записать лишь две первые буквы - “Го”, но тут царь переменил намерение, и писец вычеркнул фамилию. Ко времени розыска 1563 г. старших Голицыных не было в живых и указание на них утратило актуальность. Дело в том, что летописный перечень изменников был для царя своего рода проскрипционным списком. Конфликт между царем и думой нарастал неуклонно с 1562 г. и достиг предела в 1563 г. Если бы митрополит и боярское руководство признали основательность собранных улик и санкционировали суд над заговорщиками - сторонниками князя Владимира, разгром Боярской думы был бы неизбежен. Однако намерения царя не были осуществлены.

Царь был человеком жестоким и мнительным, менее всего склонным прощать своих врагов. Очевидно, ему не удалось организовать суд над братом и его сторонниками в думе из-за решительного противодействия Боярской думы и руководства церкви. Поражение в столкновении с думой побудило Ивана IV к продолжению летописных работ. На этот раз монарх занялся исправлением “Царственной книги”. На ее полях появилась вторая обширная приписка, написанная тем же почерком, что и синодальная приписка, и посвященная тому же сюжету - боярскому заговору 1553 г. Эту приписку можно назвать “Повестью о мятеже”. При составлении первой из двух названных приписок редактор опирался на документы. В “Повести” упомянутые документы, по-видимому, подверглись литературной обработке. Подтверждением тому служат крамольные речи бояр, извлеченные из архива при работе над синодальной припиской и повторенные на полях “Царственной книги”.

Синодальный список

...только нам служити царевичу Дмитрею, ино нами владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру Ондреевичю²².

Царственная книга

...ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому князю Володимеру Ондреевичю²³.

В первом случае составитель летописи, по-видимому, привел цитату из “пыточных речей” (протоколов допроса) Ростовского. Во втором случае он ссылается на донос конюшего боярина И.П.Федорова, передавшего царю крамольные речи бояр, пытавшихся втянуть его в заговор. Из текста “Повести” можно заключить, что в распоряжении редактора не было письменных доносов, которые можно было затребовать из архива. “А после того, - значится в “Повести”, - государю сказывал боярин Иван Петрович Федоров, что говорили с ним бояре...”; “да государю же сказывал окольничей Лев Ондреевич Салтыков, што говорил ему, едучи на площади, боярин...”²⁴. Речи верных бояр имели значение устных свидетельских показаний. К 1563 - 1564 гг. И.П.Федоров и Л.А.Салтыков находились в приближении у царя и в любой момент могли верноподданнически подтвердить давний донос.

Грозный развил и дополнил некоторыми подробностями рассказ синодальной приписки о тайном боярском заговоре на основании воспоминаний участников, устных свидетельств и пр.

Но центральное место в “Повести” занимает все же не этот сюжет, а открытый конфликт между царем и боярами в думе, вылившийся в “боярский мятеж”. Имеются основания полагать, что описанный эпизод отразил не события десятилетней давности, а то, что произошло в Кремле в момент составления “Повести”. По-видимому, именно в это время произошел разрыв царя с Боярской думой, заслонивший в его сознании боярский заговор.

По утверждению Ивана IV, мятеж в думе случился 12 марта 1553 г. при проведении общей присяги. Церемония должна была проводиться в Передней избе дворца, куда царь выслал князя В.И.Воротынского и И.М.Висковатого с крестом. Сигналом к "мятежу” якобы послужило заявление старшего боярина думы князя И.М.Шуйского, заявившего формальный протест: “Им не перед государем целовати (крест. - P.C.) не мочно: перед кем им целовати, коли государя тут нет?”²⁵. Сведения “Повести” нарушали схему синодальной приписки, согласно которой главными крамольниками были родня и сторонники Старицких. Шуйские принадлежали к числу противников удельного князя. Из летописей известно, что Шуйские захватили подворье князя Андрея Старицкого после его гибели в тюрьме, что положило начало их вражде.

Подлинный смысл протеста Шуйского заключался в следующем. Руководить присягой мог либо сам царь, либо старшие бояре. Вместо этого церемония была поручена Воротынскому. Бояре, превосходившие “породой” Воротынского, не скрывали раздражения. Подойдя к кресту, князь И.И.Пронский попрекнул Воротынского отцом, которого умертвили в темнице за измену. Боярин князь Д.И.Немого-Оболенский, покидая Кремль, сетовал: “Бог то де знает: нас де бояре приводят к целованию, а сами креста не целовали”²⁶. По-видимому, Оболенский негодовал на то, что регенты принесли присягу не на общем заседании Боярской думы на глазах у всех, а за спиной думы, на день раньше.

Сплошное наблюдение за приписками и исправлениями, внесенными на поля лицевых сводов, подтверждают вывод, что Грозный использовал любой повод, чтобы очернить Шуйских. Под его диктовку дьяки записали сведения о том, что в 1538 г. бояре Шуйские уморили конюшего князя И.Ф.Овчину, что именно они (“ободраша на своем дворе” и обезглавили дьяка Ф.Мишурина, (отправили в ссылку боярина М.В.Тучкова (оба числились душеприказчиками Василия III, и расправа с ними равнозначна была перевороту). Иван IV счел нужным пояснить, что вместе с князем И.M.Шуйским главную роль в перевороте 1542 г. сыграл его сын князь Петр, своевременно прибывший в столицу с отрядом дворян-заговорщиков; что ответственность за мятеж 1543 г. нес не один только князь А.М.Шуйский, как значилось в первоначальном тексте летописи, но также его брат И.М.Шуйский и Ф.И.Скопин. В списке бояр, спровоцировавших бунт черни в Москве, первым был назван Ф.И.Скопин. Иван IV помнил о давней вражде между Старицкими и Шуйскими и ни разу не назвал Шуйских в числе участников заговора в пользу князя Владимира. Тем не менее в “Повести о мятеже” он не преминул упомянуть об изменнической речи князя Ивана Шуйского²⁷.

Предметом обличений Ивана IV стали не одни Шуйские, но и прочая суздальская знать. Вина ее заключалась в том, что она занимала господствующие позиции в думе и при дворе и ограничивала власть самодержца. В качестве изменников в приписках Ивана IV фигурируют боярин дворецкий Иван Кубенский-Ярославский с братом Михаилом (1542), князь Юрий Темкин (1547), князь Семен Лобанов и Андрей Катырев Ростовские (1553-1554), князь Федор Палецкий (1543) и Дмитрий Палецкий Стародубский (1553).

Случайными участниками смут в приписках выглядят бояре Г.Ю.Захарьин и И.П.Федоров (1547), И.В.Шереметев (1542), А.Д.Басманов (1543), С.Морозов (1553). В известиях об этих лицах можно заметить нюансы, которые мало значат для нас, но имели исключительное значение в глазах современников. Список лиц, повинных в мятеже 1547 г., выглядел следующим образом: “Быша же в совете сем князь Федор Шуйской, князь Юрьи Темкин, Иван Петров Федоров, Григорей Юрьевич Захарьин, Федор Нагой и инии мнози”²⁸. Царь выделил двух бояр, назвав их по отчеству. Последовательно исправляя летопись, монарх старательно выправил составленный при Адашеве рассказ о том, как “по диаволю действу” были оклеветаны перед Иваном “ложными словесы” бояре, из которых один - Федоров - попал в тюрьму на Белоозеро. Опальный был назван в особо уважительной манере “Иваном Петровым сыном Федоровича”²⁹. Несколькими страницами ниже Иван IV, дополняя рассказ о мятеже 1547 г., назвал “Ивана Петрова Федорова” в числе крамольников, что по крайней мере отчасти оправдывало царский произвол по отношению к нему в 1546 г. В приписке о мятеже 1553 г. Грозный именовал Федорова с полным отчеством (правом на отчество с “вич” пользовалась в России исключительно знать) ввиду того, что боярин доносом доказал верность престолу.

Г.Ю.Захарьина царь явно выделил среди других лиц, назвав его “Григорием Юрьевичем”. Но включение этого имени в список крамольников обнаружило, что к 1563-1564 гг. расположение царя к родне оказалось поколебленным. В “Повести о мятеже” Иван IV признал факт непопулярности Захарьиных и ни единым словом не похвалил их. Не они, как следует из летописной приписки, руководили присягой в думе, не они подавили боярский “мятеж”.

Исследователи выражали удивление по поводу обилия имен в царских приписках и различий в оценках поведения одних и тех же лиц, представленных то в роли крамольников, то в роли верных слуг. Противоречия находят объяснение, коль скоро выяснена главная тенденция приписок 1563-1564 гг. - намерение царя скомпрометировать думу как извечный очаг смуты и мятежа.

В письме Андрею Курбскому, написанном в 1564 г., монарх не жалел слов, обличая как “изменника” своего бывшего любимца Алексея Адашева.

В качестве главного советника Адашев имел основания претендовать на роль регента при малолетнем наследнике Ивана IV. Однако Захарьины не желали делить власть с правителем. Борьба за власть посеяла раздор между Адашевыми и Захарьиными. В “Повести о мятеже” этот раздор описан как существенный момент “мятежа” в Боярской думе. В день присяги 12 марта 1553 г. окольничий Федор Адашев, отец правителя, выступил сразу после Шуйского, обратившись к думе со следующим заявлением: “Ведает Бог да ты, государь: тебе, государю, и сыну твоему царевичу Дмитрию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу з братиею не служивати; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Данилу з братиею; а мы уж от бояр до твоего возрасту беды видели многия”³⁰. Протест Ф.Г.Адашева дал повод для инсинуаций по поводу измены его сына. В письме Курбскому Грозный прямо приписал Алексею Адашеву намерение “извести” младенца царевича. Однако из “Повести о мятеже”, сочиненной самим царем, следует, что Алексей верноподданнически и без всяких оговорок целовал крест Дмитрию в первый день присяги. Отец А.Адашева недвусмысленно высказался за присягу законному наследнику, но при этом выразил неодобрение по поводу регентства Захарьиных.

Д.Н.Альшиц полагает, что приписку к "Царственной книге" Иван IV сделал после написания письма Курбскому: он лишь перенес аргументы, адресованные боярину, на страницы летописей. С таким предположением трудно согласиться. В приписке царь не ставил под сомнение лояльность Алексея Адашева. В письме Курбскому Адашев изображен главой заговорщиков, желавших погубить царскую семью. Почему автор "Повести" не учел версию, изложенную в царском письме Андрею Курбскому, и не внес в летопись сведений об А.Адашеве как "начальнике" мятежа? Вывод очевиден: приписка появилась на свет ранее царского письма, написанного под впечатлением измены и бегства А.Курбского летом 1564 г.

Когда царь приступил к исправлению "Царственной книги"? Последние исследования лицевых сводов позволили установить, что Синодальный список и "Царственная книга" являлись частями одной лицевой летописи и работа над ними велась разными артелями писцов и рисовальщиков почти одновременно. Синодальный том насчитывал 626 листов и 1116 миниатюр. На переписку и иллюстрирование свода (без раскраски миниатюр) понадобилось, по наблюдению А.А.Амосова, не менее года³¹. Вероятно, столько же времени требовало изготовление Царственной книги, работа над которой проводилась почти одновременно и связана была с вторичным редактированием текста официальной летописи. Редактирование лицевых сводов, по-видимому, также проводилось с минимальным интервалом. Приписка к Синодальному списку была сделана сразу после 20 июля 1563 г., приписка к "Царственной книге" - ранее июля 1564 г.

Кризис власти приобрел в 1563-1564 гг. исключительно острый характер. Царь закончил рассказ о мятеже 1553 г. на полях Синодального списка поразительным признанием: "... и от того времени быс вражда промеж государя и людей"³². Слова Ивана IV довольно точно отражали ситуацию, сложившуюся в 1563 г., когда конфликт ("вражда") между государем и "людьми" достиг апогея.

Среди бояр, не одобрявших репрессий и из-за этого "враждовавших" с царем, был его личный друг князь Андрей Курбский. Сразу после полоцкого похода он был отослан из Москвы в Юрьев Ливонский. Обращаясь к Курбскому, Иван IV писал, что (подверг его "малому наказанию" за дело - "за твое преступление, понеже согласился еси с нашими изменники"³³ "Преступление" думы состояло в том, что она всеми силами пыталась остановить террор. "Почто, - писал Иван IV Курбскому, - имея в сигклите (Боярской думе. - Р.С.) пламени паляща, не погасил еси, но паче разжегл еси? Где было ти советом разума своего злодейственный совет исторгнути, ты же убо больми плевела наполнил еси!"³⁴. Исторгнуть"плевела" и погасить пожар в думе можно было лишь одним способом - подчиниться монарху и покарать его врагов. Недавний любимец Курбский не согласился с царем, а значит, согласился “с изменники”.

Следует иметь в виду, что раздор царя с думой не был кратковременным эпизодом. (Он начался ранее 1563-1564 гг.). Напомним, что в январе 1563 г. Курбский отправился вместе с войском под стены Полоцка. После занятия Полоцка воеводы могли рассчитывать на награды и отдых. Вместо этого царь отослал Курбского на воеводство в Юрьев Ливонский, дав ему на сборы месяц. В начале апреля 1563 г. боярин прибыл в Ливонию, а год спустя бежал за рубеж. Очевидно, заседание Боярской думы, на котором Курбский “разжег пламя” злодейственного совета, могло произойти либо в 1562 г., либо в марте 1563 г., когда Курбский ненадолго вернулся в Москву. Розыск о боярском заговоре в пользу князя Владимира лишь углубил конфликт.

После опалы на главу думы князя Бельского, ареста старших бояр думы Воротынских, пострижения князя Курлятева центральной фигурой Боярской думы стал прославленный покоритель Казани князь А.Б.Горбатый Суздальский. По-видимому, именно он вместе с другими членами думы и митрополитом Макарием предотвратил разгром думы в 1563 г. А.Б.Горбатый был казнен через год после столкновения с царем. Еще раньше по повелению Грозного были убиты без суда и следствия или замучены бояре князья М.П.Репнин и Ю.И.Кашин Оболенские, князь Д.И.Хилков Стародубский, Н.Шереметев, предан пытке И.Большой Шереметев. Никто из них не фигурировал в числе участников боярского заговора в пользу Старицких, перечисленных в синодальной приписке. Очевидно, их вина сводилась к неповиновению воле самодержца, намеревавшегося разгромить думу уже в 1563 г.

“Печалование” митрополита Макария за князя Владимира и заговорщиков в думе связало Ивану IV руки. Простив брата, он должен был как истинный христианин предать забвению инцидент, связанный с отказом думы повиноваться монарху в 1563 г. Вследствие этого материалы “розыска” 1563 г. так и не были включены в официальную московскую летопись. Принужденный к молчанию самодержец тем не менее нашел способ обличить своих противников как давних врагов трона. Составление летописи начиналось с подбора текущего материала, который подвергался обработке в недрах Посольского приказа и митрополичьей канцелярии. По этой причине летописание постоянно отставало от жизни. На 1563-1564 гг. царь не имел под рукой готовой летописи, доведенной до второй половины 1563 г. Зато ничто не мешало ему поведать о давней измене Боярской думы на полях парадной “Царственной книги”.

Грозный взялся за сочинение “Повести о мятеже”, чтобы представить себя в роли героя происшедших исторических событий. Совершенно исключительны по своему значению “царские речи”, включенные в “Повесть”. Сочинение вымышленных речей, соответствовавших характеру исторических персонажей и подходящих случаю, отвечало издавна сложившимся канонам летописания. Речи “Повести” не были исключением. Но их особенность заключалась в том, что царские речи были сочинены не летописцем, а самим царем. В царских речах можно обнаружить текстуальное сходство с посланием Грозного в Москву 1564 г., что весьма важно с точки зрения атрибуции и датировки “Повести”.

“Повесть”

...побежите с ним в чюжую землю, где Бог наставит³⁵.

Послание царя

...и царь... оставил свою государьство и поехал,где вселитися, идеже его, государя. Бог наставит³⁶.

Согласно”Повести”, выступление Шуйского, а вслед за ним Ф.Адашева вызвали заминку в ходе присяги младенцу - наследнику царя. Спас положение молодой государь, обратившийся к боярам с “жестоким словом”. Он обвинил бояр в том, что они “свои души забыли, нам ест и нашим детям служить не хочите”. Видя растерянность главных регентов Захарьиных, Иван IV пристыдил их и велел в случае беды бежать за рубеж вместе с наследником³⁷.

Перечитав “Повесть”, Иван IV должен был заметить несообразность своего рассказа. Ни заявление Шуйского, ни оговорка Ф.Адашева не давали царю повода для обвинения бояр в отказе от присяги наследнику и для распоряжения о спасении царской семьи за рубежом. Решив исправить дело, Иван дополнил рассказ о прениях в думе. После строки с речью Адашева в тексте появился выносной знак (крестик в круге), обозначавший вставку. Ввиду недостатка места писец перенес вставку на поля следующей страницы летописи, содержание вставки сводилось к следующему: “Бысть мятеж велик и шум и речи многия в всех боярех, а не хотят пеленичнику служити”. Крамольные бояре, отказавшиеся от присяги, с верными боярами “почали бранитися жестоко, а говорячи им (Захарьиным и др. - P.C.), то они хотят сами владети, а они (противники Захарьиных. - P.C.) им лужити и их владения не хотят”. "И бысть меж бояр брань велия и крики шум велик и слова многия бранныя. И видев царь... боярскую жестокость и почал им говорити так”³⁸. Теперь в “Повести о мятеже” все стало на свои места. “Жестокое” слово царя выглядело отныне как естественная реакция на “боярскую жестокость”- открытый мятеж в стенах Боярской думы. Анализ черновика “Повести” ставит под сомнение версию об открытом мятеже бояр в думе 12 марта 1553 г.

Сведения об открытом неповиновении думы воле монарха в 1553 г. столь же недостоверны, как и сведения о произнесении царских речей, положивших конец крамоле. Иван был при смерти, не узнавал людей и не мог говорить. Но даже если бы он сумел что-то сказать, у него не было бы повода для "жесткого слова" и отчаянных призывов.

Царские речи казались неуместными в идиллические времена “Избранной рады". Но они весьма точно отражали ситуацию, сложившуюся в момент их сочинения Грозным. В 1563 г. Иван IV получил донос и провел расследование о заговоре бояр в пользу Старицких. Боярская дума отказалась санкционировать подготовлявшиеся репрессии. Открытое неповиновение думы ошеломило Ивана IV. Сознание того, что дума отвергла его власть, преломилось в идею о великой измене бояр, отвергших законную, поставленную самим Богом династию. Это сознание сквозит в следующих словах “Повести о мятеже”, обращенных к думе: “коли мы вам ненадобны и то на ваших душах”.

Регенты Захарьины были бессильны справиться с боярской крамолой. Видя их растерянность, Иван IV стал укорять их: “А вы, Захарьины, чего испугалися? Или чаете, вас бояре пощадят? Вы от бояр первыя мертвецы будете!” “не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где Бог наставит³⁹.

Привыкнув с юности рубить головы боярам, монарх нисколько не сомневался в том, что бояре, взяв верх, истребят и малолетних царских детей с их матерью, и их родню. При таких обстоятельствах государь всея Русии впервые пришел к мысли о бегстве за рубеж ради спасения жизни своей и своих ближних. К практической подготовке бегства он приступил спустя три года. Свидетельство “Повести” дает почву для предположения о том, что идея отъезда из России впервые обсуждалась в ближней думе в кругу бояр Захарьиных до бегства Курбского.

Лицевой свод хранился в Посольском приказе, служившем одной из канцелярий Боярской думы. Захарьины принадлежали к составу ближней думы. Поэтому царская речь, обращенная к ним, носила сугубо доверительный характер. Можно предположить, что Грозный обнародовал сведения, обсуждавшиеся в узком кругу ближних людей. Включая "Повесть о мятеже" в официальную летопись, монарх строго рассчитал свой шаг. Обличения бояр, поднявших "мятеж" в думе, должны были послужить грозным предостережением для думы. Применительно к ситуации 1563 г. “царские речи” отнюдь не были вымыслом.

Посольский приказ составлял официальную летопись совместно с митрополичьим домом. Это объясняет особенности “Повести о мятеже”. Русские государи “совершали” духовную (завещание) при непременном участии митрополита. Глава церкви соборовал умирающего монарха, благословлял нового и пр. В “Повести о мятеже” имя Макария не фигурировало. Очевидно, приписка на полях “Царственной книги” осталась черновиком, составленным в стенах Посольского приказа и не прошедшим через митрополичью канцелярию. Только эта канцелярия могла пополнить летопись текстом “митрополичьих речей” и другими сведениями, касавшимися главы церкви. Однако в декабре 1563 г. митрополит Макарий умер, из-за чего летопись так и не была пополнена церковными материалами.

Нет нужды считать редакторскую правку на лицевых сводах автографами Ивана IV. Представить царя в роли писца-справщика, тщательно выверявшего буквенные описки, пропуски слов, мелкие стилистические несуразности, совершенно невозможно. Вековые традиции воспрещали московским государям брать в руки перо даже для скрепления собственных указов, писем и завещаний. Работая над летописью, Иван IV едва ли нарушил этот запрет. Ему достаточно было определить общее направление работы, в наиболее ответственных случаях продиктовать необходимый текст. Приказные люди, хорошо владевшие пером, всегда были к его услугам. Можно ли определить их по именам? Сделать это с достаточной степенью достоверности пока никому не удалось. Исследователи полагают, что в составлении “Повести о мятеже” и аналогичной приписки о суде над князем Семеном Ростовским участвовал дьяк Иван Висковатый. Однако такая атрибуция не согласуется с датировкой двух названных приписок. Если верно то, что приписка в Синодальной летописи появилась в разгар суда над Старицкими летом 1563 г., то Висковатый никак не мог быть ее автором: на протяжении года он находился с посольством в Дании и вернулся в Москву только в ноябре 1563 г.

“Повесть о мятеже” выставляла фигуру Висковатого в самом выгодном свете. Но это обстоятельство все же не доказывает его авторства. В составлении летописей издавна участвовала канцелярия Посольского приказа, управляющим которой он был. Похвала в адрес дьяка могла исходить от его подчиненных. В одной из наших работ опубликованы фотокопии автографа И.М.Висковатого (его подписи на соборном приговоре 1566 г.) и приписок на полях Царственной книги⁴⁰. Графологический анализ не подтверждает предположение о том, что записи на полях Царственной книги принадлежали непосредственно Висковатому. Дьяк обладал более тонким и изящным почерком, нежели лицо, исправлявшее летопись. Помощников Ивана IV по исправлению летописей едва ли следует искать среди самых знаменитых “бюрократов” того времени, перегруженных делами текущего управления. Скорее всего, то были приказные “книжники”, склонные к литературным трудам.

В "Повести о мятеже" вмешательство Ивана IV всего заметнее оказалось в царских "речах", окрашенных личными переживаниями, а также в общей композиции рассказа. Царь не дал переписчику возможности дописать до конца последний изготовленный лист Царственной книги и остановил его руку посредине рассказа о болезни и выздоровлении государя. Не зная, куда включить "Повесть", Иван IV четырежды перемещал с места на место знак переноса.

Композиционные недостатки "Повести о мятеже" напоминают аналогичные недостатки послания А.Курбскому. Их следует целиком отнести на счет некомпетентного, но властного вмешательства высокопоставленного публициста в летописную работу.

Приписка к Синодальному списку была составлена после ознакомления Грозного с архивным делом о суде над Ростовским в июле 1563 г., "Повесть о мятеже", видимо, - уже после разрыва царя с думой. Пафос "Повести о мятеже" заключался в обличении не столько отдельных лиц, сколько думы как высшего органа государства. Перо летописца попало в руки жесткого политика. "Повесть" готовила почву для разгрома думы, что и было осуществлено после учреждения опричнины в начале 1565 г.

В 1563 г. конфликт между царем и думой имел мирный исход вследствие вмешательства церкви. Митрополиту Макарию удалось убедить царя отказаться от намерения судить князя Владимира и его приверженцев в думе. Церковь взяла на себя роль арбитра в конфликте между членами династии. Как повествует летописец, Иван IV призвал во дворец высших иерархов церкви и ознакомил их с итогами розыска. "И перед отцем своим и богомолцом Макарием митрополитом и перед владыками и перед освещенным собором, - значится в летописи, - царь и великий князь княгине Ефросинье и ко князю Владимеру неисправление их и неправды им известил и для
отца своего Макария митрополита и архиепископов гнев свой им отдал"⁴¹. Официальная летопись представляла дело не вполне точно. Духовенство действительно просило царя за опальных, но государь внял совету митрополита не сразу.

Обвинив брата в измене, Грозный велел взять его под стражу. Среди документов 1563 г. в царском архиве хранилась "свяска, а в ней писана была ссылка князя Володимера Ондреевича в Старицу..."⁴². Опала и ссылка Владимира сопровождалась конфискацией его удельного княжества. Иван считал душой заговора не своего недалекого брата, а его мать. Ее постигло суровое наказание. Ефросинью доставили из Старицы на подворье Кириллов Белозерского монастыря, и 5 августа 1563 г. игумен Васьян постриг ee в монашеский чин. Официальная версия гласила, будто тетка царя, уведав свои вины, сама отпросилась в монастырь. Но эта версия едва ли соответствует обстоятельствам дела. Ефросинья была полна сил, ее обуревали честолюбивые замыслы, и по своей воле она никогда бы не покинула мир. В монашестве Ефросинья приняла имя старицы Евдокии. Ее ссылка имела в глазах царя столь важное значение, что он поручил сопровождать Евдокию на Белоозеро члену регентского
совета ближнему боярину Ф.И.Умному-Колычеву. Местом заточения удельной княгини стал Воскресенский Горицкий монастырь. В царском архиве в ящике 214 подле дела об отпуске на Белоозеро "княж Ондреевы Ивановича княгини во иноцех Евдокие" хранился особый документ - "отписка, как государь со старицы Евдокеи и сына ее со князя Володимера Ондреевича с сердца сложил"⁴³. Данные подлинной архивной описи не оставляют сомнения в том, что сначала Ефросинья подверглась принудительному пострижению и была отправлена к месту заточения, и лишь после этого государь специальной грамотой объявил о прощении опальной семьи. Произошло это не ранее осени. В октябре 1563 г. в знак окончательного примирения с братом Иван ездил в Старицу, пировал там и "прохлаждался" в удельно-дворцовых селах.

Царь вернул брату удельное княжество, но при этом распустил его думу и отправил на службу в удел верных дворян. Бояре Захарьины, возглавлявшие Дворцовый приказ, добились передачи ряда удельных сел в их ведение. Взамен городка Вышгорода князь Владимир получил городок Романов на восточной окраине государства.

Раздор между удельным князем Владимиром и самодержцем имел частное значение. Но за этим конфликтом скрывалось несравненно более важное столкновение между главой государства, претендовавшим на неограниченную власть, и Боярской думой, представительным органом могущественной княжеско-боярской аристократии.

В 1563-1564 гг. в России сложилась своеобразная политическая ситуация. В период Избранной Рады Иван IV всецело подчинялся авторитету наставников, вершивших дела в полном согласии с Боярской думой. Отстранив Адашева и руководителей рады, самодержец попытался править государством по собственному произволу, опираясь на ближнюю думу, в которой распоряжалась
царская родня - бояре Захарьины. Самостоятельное правление Грозного закончилось провалом. Отказ от суда над князем Владимиром и его приверженцами в думе обнаружил тот факт, что верхи правящего боярства сохранили политическое господство даже после отставки руководства Избранной рады. Царь оказался бессилен перед лицом сплотившейся Боярской думы. Боярство спешило использовать поражение самодержца. Когда Грозный приказал без суда и следствия убить князя Д.Овинина-Оболенского по навету фаворита Ф.Басманова (летом 1564 г.), бояре вместе с митрополитом Афанасием, по словам очевидца А.Шлихтинга, сочли нужным для себя вразумить царя воздерживаться от столь жестокого пролития крови своих подданных без всякой причины и проступка. Православному царю, заявили они, не подобает свирепствовать против людей, как против скотов⁴⁴. Самодержец не смог предпринять никаких санкций против думы и руководства церкви. Более того, он должен был признать свое поражение и подчиниться воле правящего боярства и общественному мнению. В течение полугода царь воздерживался от каких бы то ни было репрессий против знати и дворянства.

Оставаясь на почве традиционного правопорядка, Иван Грозный не мог сломить сопротивление думы. В виду этого ему пришлось совершить в 1565 г. государственный переворот и ввести опричнину.

Конфликт между царем и думой неизбежно должен был приобрести религиозную окраску. И царь и его противники мыслили евангельскими образами. После бегства в Литву князь Курбский обратился к Ивану IV с письмом. Его эпистолия начиналась словами: “царю, от Бога препрославленному, паче же во православии пресветлу явившуся, ныне же грех ради наших, сопротивным обретеся”⁴⁵. Упрек Курбского, по мнению Я.С.Лурье, сводился к тому, что в начале царствования (на Стоглавом соборе) Иван IV явился “от Бога прославленным”, “пресветлым в православии”, а ныне стал “сопротивным” - изменил своей “пресветлости”. Отвечая на вопрос, о чем спорили Курбский и Грозный, Я.С.Лурье отметил, что “пресветлое православие”, о котором вспомнил Курбский, было связано со Стоглавым собором 1551 г., а основным или во всяком случае главным предметом полемики между царем и боярином был вопрос о том, кто верен заветам начала царствования Ивана IV и кто стал им “сопротивен”⁴⁶.

С такой интерпретацией трудно согласиться. Нет оснований связывать упрек Курбского с конкретными событиями начала царствования Ивана. Слова Курбского о “сопротивном”, по-видимому, имели в виду не “заветы” Избранной рады и не решения названного собора, а нечто значительно более важное - заветы Господа Бога и идеал пресветлого Русского царства. Суть этого идеала, который одинаково разделяли и государь, и его боярин, сводилась к следующему. Пал Константинополь, порушилось святое греческое православие, в результате последним оплотом истинной веры стало пресветлое Московское царство. Спор Курбского с Грозным сосредоточился на вопросе, кто остался верен идеалу христианского царства, а кто стал “сопротивен” ему, т.е. впал в ересь. В конце письма боярин объявил о появлении Антихриста в роли ближайшего советника царя.

Слова Курбского глубоко уязвили царя прежде всего потому, что они заключали страшную угрозу для трона. Присяга на верность монарху, вступившему в союз с Антихристом, утрачивала законную силу. Долг каждого христианина заключался в том, чтобы не покоряться, а бороться с такой властью всеми возможными средствами. Всяк пострадавший в борьбе с Антихристом превращался в мученика, а пролитая им кровь становилась святой.

Обвинение в ереси носило не личный и частный, а, скорее всеобщий характер. Пример крушения великого Рима и царственного Константинополя был перед глазами, и если столп и глава последнего христианского царства впал в ересь и в его окружении появился Антихрист, тогда погибель “Нового Израиля” неизбежна. За обвинениями Курбского угадывалась апокалиптическая картина. Для Курбского речь шла о спасении истинной веры. Совершенно так же понимал дело и Грозный. Но каждый из них предлагал свой путь спасения Святорусского царства. Обозначение этого пути в значительной мере зависело от ответа на вопрос, на ком держится истинно христианское царство, а кто его рушит.

По утверждению Курбского, Иван IV перешел в число “сопротивных”, так что оплотом “пресветлого православия” являются бояре - “сильные во Израиле”, готовые пролить свою “святую кровь” ради истинной веры. Боярин Репнин был первым из советников, пытавшихся удержать монарха от неблагочестия - участия в попойках, скоморошьих забавах и маскарадах. За это он принял мученическую смерть: его святая кровь пролилась в церкви. О подвигах Репнина и других страдальцев за веру Курбский подробно повествует в “Истории о великом князе Московском”. Убиенные, подчеркивал он, были “воистину святыми” или “святого жительства людьми”, в нравах и жизни “ангелом подобны”, искусны в священном писании. С гибелью самых святых и благочестивых “во Израиле”, очевидно, рушится и сам Израиль. Монарху помогает Антихрист, которого Курбский прямо называет “губителем Святорусского царства”⁴⁷.

В ответном послании Грозный старался доказать, что если кто и впал в разные ереси, то это Курбский и другие изменники-бояре, тогда как государь “сопротивен” только своим неверным подданным, которые стараются поработить или погубить его. Если “пресветлый в православии” самодержец и допускал некоторые отступления от благочестия, то делал он это либо по молодости, либо уступая “немощи человеческой”. Казнив изменных бояр, монарх лишь осуществил свои законные права. Избавившись от опеки наставников и взяв царство в свои руки, царь остался таким же столпом Святорусского царства, каким был. Таков смысл рассуждений Ивана IV.

Главный вопрос, который целиком владел вниманием царя, был вопрос о власти и государственном устройстве. При Иване III литовские князья и знать искали прибежище в православной Москве. При внуке Ивана III они устремились в обратном направлении. Грозный был достаточно опытным политиком, чтобы понять причины такого поворота. Для России Польша оставалась своеобразным окном на Запад. Благодаря тесным сношениям с Польшей Россия знакомилась с политическим устройством, отличным от ее собственного. Участившиеся попытки бегства бояр в Литву явились симптомом перемен в сознании русской знати. Не одной лишь аристократии литовского происхождения, не порвавшей связей с родиной, импонировали порядки Польско-Литовского государства. Они гарантировали привилегии магнатов, их незыблемое право участия в решении государственных дел, включая избрание на трон монарха. Сдвиг в сторону самодержавия, явственно обозначившийся в правление Грозного, стал главным источником конфликта между монархом и русской аристократией.

В споре с Курбским царь употребил все красноречие, чтобы скомпрометировать принципы устройства шляхетской республики и доказать превосходство и богоугодность русского единодержавия. “Безбожные языцы..., - писал Иван, - ...те все царствии своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют. А Российское самодержавство изначала сами владеют своими государствы, а не боляре и вельможи”⁴⁸.

Ход рассуждений Грозного весьма несложен. Западные народы чужды православию, следовательно, они безбожны, как безбожно и их политическое устройство. Подданные не могут решать государственные дела, следуя своим интересам. Не подданные - “работные” государей - источник власти, и не им определять, как царю владеть своими царствами. Всякое отступление от единодержавия, по мысли Грозного, гибельно для России. Законный монарх, получивший власть от самого Бога, не должен делить ее ни с кем. Без крепкой единодержавной власти Российское царство тотчас распадется от беспорядков и междоусобных браней. К этому тезису царь возвращается многократно, подкрепляя его священным писанием и ссылками на историю древних царств. Договорный политический строй у безбожных “языцей” Запада Грозный воспринимает как порабощение верховной власти со стороны собственных “работных”. Этому порочному принципу он противопоставляет принцип порабощения властью всех подданных, к какому бы чину они ни принадлежали - от высокородных князей до страдников. Божьим изволением еще деду его, великому государю Ивану III, всевышний поручил в работу прародителей Курбского и прочих бояр-князей. Разве это благочестно, чтобы “под властию нарицаемого попа (Сильвестра. - P.C.) и вашего (бояр. - P.C.) злочестия повеления самодержъству быти?” “Доселе руские владетели... вольны были подовластных жаловати и казнити...”⁴⁹ Вопрос о взаимоотношении монарха с боярством занимает центральное место в послании Грозного. Когда Сильвестр и Курлятев за их измены подверглись наказанию и в Боярской думе (“сиглите”) вспыхнули распри, Курбский разжег пожар, приняв участие в “злодейственном совете”. Суть злодейства заключалась в том, что бояре “Богом им данного и рождьшагося у них на царстве царя... отвергшеся и елико возмогоша, злая сотвориша - всячески, словом и делом, и тайными умышлении...”⁵⁰ Приведенные строки представляются наиболее откровенными во всем послании. Обличая боярскую измену на страницах московских летописей, Иван IV не предвидел того, что очень скоро ему придется адресовать обличительные письма крамольным боярам за рубеж. Как бы то ни было, именно летописные работы наилучшим образом подготовили царя к спору с Курбским. Грозный не желал обсуждать с изменником трудности своего нынешнего положения и потому его письмо было полно недомолвок и иносказаний, едва он обращался к текущим событиям.

После учреждения опричнины Грозный обрушил главный удар на голову Суздальской знати. Он велел казнить князя А.Б.Горбатого с сыном и таким образом искоренил древний княжеский род Горбатых. Вместе с воеводой был казнен его тесть окольничий П.П.Головин. Летописные приписки удостоверили, что ни Горбатый, ни Головин не принадлежали к числу заговорщиков, пытавшихся посадить на трон князя Владимира Старицкого. Родня Ефросиньи Старицкой князья Куракины участвовали в заговоре “всем родом” - но их постигло сравнительно мягкое наказание. Князь И.А.Куракин был пострижен в монахи, князья Петр и Григорий Куракины сосланы в ссылку на воеводство в Казань. В монастырь угодил также князь Д.И.Ерш Немого Оболенский, обличенный в летописных приписках. Около сотни семей из числа Ростовских, Ярославских и Стародубских князей были отправлены царем в казанскую ссылку.

По мнению американского историка Р.Крами, казанская ссылка нe оказала значительного влияния на судьбы российского боярства, так как среди титулованных и нетитулованных ссыльных дворян только 21 человек принадлежал к аристократическим кланам⁵¹. Исключение подавляющего большинства князей, отправленных в ссылку, из состава аристократии основано на недоразумении. Р.Крами тщательно классифицировал кланы, принадлежавшие к боярской элите в XVII в. Но положение московской аристократии в ХVI в. было совсем иным. С начала XVII в. трон заняли Романовы, суздальская знать утратила привилегии, связанные с родством с царствующей династией. Родовое землевладение этой знати подверглось дроблению. Точное представление о российской аристократии времен Ивана Грозного дают подлинные документы Государева двора середины XVI в. К знати принадлежали прежде всего те кланы, которые проходили службу при дворе по княжеским спискам и были представлены в Боярской думе. Можно установить, что в середине XVI в. четыре княжеских дома (Суздальский Ростовский, Ярославский и Стародубский) имели 17 представителей в Боярской думе. 142 дворянина служили по особым княжеским спискам, а всего по дворовым спискам служили 289 лиц из названных фамилий.

По мнению В.Б.Кобрина, последствия казанской ссылки были незначительны: старших суздальских князей (род Шуйских) ссылка не коснулась, их землевладение исчезало не от опричнины, а “от прекращения мужских линий”; у Ростовских князей не было родовых вотчин и проч. Нельзя считать, пишет В.Б.Кобрин, будто главные удары опричнина обратила против суздальской знати - князей Суздальских-Шуйских и их родичей, поскольку этот тезис Р.Г.Скрынникова подкреплен одним только фактом казни князя А.Б.Горбатого-Суздальского при учреждении опричнины⁵². В наших исследованиях понятие “суздальская знать” включает не одних Шуйских-Суздальских, но и всю их братию - потомков местных княжеских династий, образовавшихся на развалинах Владимирского великого княжества. Свидетельством опричных гонений на суздальскую знать явилась не только казнь Горбатого, но и ссылка в Казанский край многих князей Ростовских, Ярославских и Стародубских. Все эти ссыльнопоселенцы, как и князья Суздальские-Шуйские, вели род от великого князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо.

В документах Государева двора середины XVI в. среди суздальских княжеских служилых списков одно из первых мест занимает ростовский список. "Вероятно, - пишет В.Б.Кобрин, - ростовские князья почти полностью лишились своих родовых вотчин”⁵³. По непонятным причинам В.Б.Кобрин игнорирует показания наиболее авторитетной документации - дворовых списков, четко деливших князей Ростовских на две категории. Те князья, которые сохраняли вотчины в родовых гнездах, проходили службу по княжеским спискам. Князья, утратившие родовые земли и перешедшие на поместья и проч. в других уездах, служили вместе с уездными дворянами. Согласно дворовым документам 1550-1561 гг., восемнадцать Ростовских князей проходили службу по княжеским спискам в Ростове и более тридцати - по уездам. В первую категорию входило более трети членов княжеского дома, а следовательно, говорить о полной утрате Ростовскими родовых вотчин невозможно.
 
Сопоставление казанских книг и дворовых документов позволяет выявить характерную черту казанской ссылки, ускользавшую от внимания историков. Опричные судьи отправили в Казань подавляющую часть лиц, записанных в княжеский список, и лишь немногих из Ростовских князей, служивших по уездным спискам. Среди ссыльнопоселенцев были князья И.Ю.Хохолков (записан первым в княжеском списке), А.И.Катырев (записан вторым), И.Темкин и М.Темкин (их отец Г.И.Темкин записан третьим; в тексте имеется помета “почернен”); дети боярина Д.Ю.Темкин и И.Ю.Темкин, Н.Д.Янов и Ф.Д.Янов, И.Ф., В.Ф. и М.Ф.Бахтеяровы. Из числа записанных в княжеский список опалы и ссылки избежали лишь несколько человек, например семья Гвоздева-Приимкова⁵⁴. Против имени В.В.Волка-Приимкова в тексте сделана помета: “Почернены. Помечен в Торжек”⁵⁵. Перевод в Торжок из Ростова не спас Волка, и он также был отправлен в ссылку.

Опричный суд, выборочно назначавший Ростовским князьям меру наказания, по-видимому, учитывал такие признаки, как служба и землевладение. В ссылку попали многие из тех, кто имел право на думный чин или же преуспел по службе. На поселение в Свияжск был отправлен боярин А.И.Катырев, который оставался единственным представителем Ростовского дома в Боярской думе накануне опричнины. Царский спальник И.Ю.Хохолков до ссылки занимал высокий пост наместника Нижнего Новгорода. В.Волк-Приимков служил воеводой в Мценске. Ссылке подверглись сыновья и племянники боярина Ю.Темкина, сын старицкого боярина В.Темкина, двое спальников Яновых, сын и племянник бывшего боярина С.Лобанова и др.

Гонения на членов Ярославского княжеского рода носили аналогичный характер. По указу 1565 г. в казанскую ссылку были сосланы следующие лица, проходившие службу при Государевом дворе по княжескому списку: Ф.И.Троекуров, А.Ф.Аленкин Жеря, Ю.И.Сицкий, Д.Ю.Меньшого Сицкий, Д.В. и И.В.Чулков-Ушатый, С.Ю.Меньшой-Ушатый, И.Г.Щетинин с братией (всего 7 человек), С.И.Баташев-Засекин, Ф.И.Засекин-Сосунов, А.П.Лобан Засекин-Солнцев, Д.В.Засекин-Солнцев, В.Д.Жирового-Засекин, А.И.Ноздрунов-Засекин, И.И.Черного-Засекин, Д.П.Засекин, М.Ф.Засекин. Меры в отношении ярославского дома подтверждают выявленную особенность опричной политики. В Казань попали 37 князей Ярославских, их сыновей и братьев из фамилий, проходивших службу по княжеским спискам. Что же касается 77 князей, которые несли службу по городам, из них в ссылку отправились всего 7 человек.

Среди Ушатых князь С.Ю.Меньшой владел вотчиной в 8 тыс. четвертей пашни и мог вывести в поход 25 вооруженных слуг. В самом начале опричнины он был сослан в Казань, а все его земли конфискованы в казну.

Очень крупные вотчины были конфискованы у князей Сицких. Один из них, Д.Ю.Сицкий Меньшой, владел до опричнины вотчиной в 4800 четвертей пашни. После ссылки в Казань он также расстался со своими владениями⁵⁶.

В дворовых документах 1550-1561 гг. числилось примерно 60 Стародубских князей, из которых 35 проходили службу по княжеским спискам. Ссыльнопоселенцами стали по крайней мере 14 лиц, поименованных в стародубском княжеском списке.

Княжеские списки Дворовой тетради, подтверждавшие право суздальской знати, ближайшей родни правящей династии, на исключительные привилегии, стали своего рода проскрипционными списками. Это превращение можно объяснить, обратившись к Переписке Грозного и Курбского. В письме Курбскому, написанном на пороге опричнины, Иван утверждал, что по вине его советников Боярская дума отказала монарху в повиновении, причем ответственность за это несли не одни бояре, но и некие дети боярские. Сильвестр с Адашевым, писал Иван IV, мало-помалу “всех вас бояри самоволство нача приводити, нашу же власть с вас (бояр. - Р.С.) снимающе и в супротисловие вас (бояр - Р. С.) приводяще и честию вас мало не с нами ровняюще, молотчих же детей боярских с вами честью уподобляюще, и тако помалу сотвердися сия злоба”⁵⁷. Как истолковать сетования царя по поводу возвышения “молотчих” детей боярских? Подразумевать в этом случае под “молотчими” мелкопоместных уездных детей боярских нет возможности, потому что никому не могло прийти в голову равнять их честью с боярами. Очевидно, государь имел в виду верхушку Государева двора, представительным органом которого была Боярская дума. Эти дети боярские из знатнейших семей, записанные в княжеские списки, имели первоочередное право на получение высших военных должностей и думных чинов. Царь обвинил их в том, что честью они почти сравнялись с боярами, а значит вместе с боярами ограничили монаршую власть. За эту провинность они должны были понести наказание, что и произошло сразу вслед за учреждением опричнины. История казанской ссылки доказывает это с полной очевидностью.

Опричные репрессии обезглавили не только Боярскую думу, но и другой важнейший институт в системе русской монархии - Государев двор. Царь сослал в Казань как раз тех “молодших” (по отношению к Боярской думе) детей боярских, которые стояли ступенью ниже думных людей и несли службу по особым княжеским спискам. Лица, занесенные в эти списки, занимали высшие воеводские посты, получали кормления, крупные денежные и поместные оклады,
наконец, думные чины, в первую очередь. В княжеских списках фигурировала первостатейная знать.

Формально опричные мероприятия не уничтожили традиционную структуру земского Государева двора. Но фактически князья, служившие по княжеским спискам, стали жертвами царских гонений в первую очередь. При учреждении опричнины никто из тех, кто принадлежал к суздальской знати, а также из Оболенских князей не был принят в опричный двор, а потому дворовая служба в опричнине исключала службу по княжеским спискам.

Сведения об опричных репрессиях и Государеве дворе позволяют уточнить вопрос о характере и целях опричнины Ивана Грозного.

---

¹ Скрынников Р.Г. Царство террора. Спб., 1992. С. 142-144.
² Там же. С. 147-153.
³ Законодательные акты Русского государства второй половины XVI - первой половины XVII в. Л.. 1986. - С. 55-56.
⁴ Садиков П.А. Из истории опричнины ХVI в. Исторический архив. Кн. 3. М.; Л.,
1940. С. 294.
⁵ Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. С.31.
⁶ Полное собрание русских летописей.(ПСРЛ). Т.13. М., 1965. С. 524-525.
⁷ (Сб. РИО). Т.71.СПб., 1892, С. 345.
⁸ Описи царского архива ХVI в. и архива Посольского приказа 1614 г. М., 1960. С. 36.
⁹ ПСРЛ. Т. 13. С. 350.
¹⁰ Там же. С. 368.
¹¹ Описи царского архива XVI в. и архива Посольского приказа 1614 г. М., 1960.
С. 43.
¹² Пресняков А.Е. Царственная книга, ее состав и происхождение. СПб., 1893. С. 17.
¹³ Лихачев И.П. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. Ч.1.СПб, 1899. С. 302 - 312.
¹⁴ Альшиц Д.Н. Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени. Исторические записки. (ИЗ). Т. 23. 1947. С. 287-288.
¹⁵ Шмидт. Российское государство. М., 1986. С. 193. Дискуссию относительно датировки летописных сводов см.: Там же. С. 199: Амосов А.А. Датировка и кодикологическая структура "Истории Грозного" в Лицевом своде (заметки о бумаге так называемой Царственной книги. Вспомогательные исторические дисциплины (ВИД). Т. 13. Л., 1982; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 20-27.
¹⁶ Альшиц Д.И. 1) Происхождение и особенности источников, повествующих о боярском мятеже 1553 г. // ИЗ. 1948. Т. 25. С. 266 - 292; 2) Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени. С. 251 - 289; 3) Источники и характер редакционной работы Ивана Грозного над историей своего царствования // Тр. ГИБ. Л. 1957. Т. 1 (IV). С. 119 - 146. - Вопрос об авторстве Грозного вызвал полемику между Д.Н. Альшицем и английским историком Н.Е. Андреевым (см. Andreyev N. Interpolations lithe 16-th century Muscovite Chronicles // The Slavonic and East European Review. London, 1956. Vol. XXXV. N 84. P. 95 - 115: Андреев И. E. Об авторе приписок в лицевых сводах Грозного. С. 117 - 148; Альшиц Д.И. Царь Иван Грозный или дьяк Иван Висковатый? // Труды отдела древнерусской литературы Ин-та русской литературы АН СССР (ТОДРЛ). 1960. Т. 16. С. 617 - 623).
¹⁷ ПСРЛ. Т. 13. С. 237.
¹⁸ Там же.
¹⁹ Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. С. 32.
²⁰ Описи царского архива. С. 35.
²¹ ПСРЛ. Т.13. С. 238.
²² Там же.
²³ Там же. С. 525.
²⁴ Там же. С. 392.
²⁵ Там же. С. 524.
²⁶ Там же. С. 525.
²⁷ Там же. С. 98, 141, 443, 456, 524.
²⁸ Там же. С. 456.
²⁹ Там же. С. 448-449.
³⁰ ПСРЛ. Т. 13. С. 525.
³¹ Амосов А.А. Датировка и кодикологическая структура... С. 182. Примеч.59.
³² ПСРЛ. Т. 13. С. 238.
³³ Переписка Ивана Грозного... С. 14.
³⁴ Там же. С. 19.
³⁵ ПСРЛ. Т. 13. С. 525.
³⁶ Там же. С. 392.
³⁷ Там же. С. 525.
³⁸ Там же.
³⁹ Там же.
⁴⁰ Скрынников Р.Г. О времени работы Ивана Грозного над лицевым сводом. Культурное наследие Древней Руси. М., 1976. С. 159.
⁴¹ ПСРЛ. Т. 13. С. 368.
⁴² Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI в. (ДДГ). С. 482.
⁴³ Там же.
⁴⁴ Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Л., 1935. С. 17-18.
⁴⁵ Переписка Ивана Грозного... С. 6.
⁴⁶ Там же. С. 228-229.
⁴⁷ Курбский. Сочинения // Русская историческая библиотека. Т. 31. СПб., 1913.
276-284.
⁴⁸ Переписка Ивана Грозного... С. 16.
⁴⁹ Там же. С. 35.
⁵⁰ Там же. С. 19.
⁵¹ Crummcy R.O. The Fate of Boyar Clans. 1556 - 1613 // Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. Berlin. 1986. Bd. 38. S. 243 - 245.
⁵² Кобрин. Власть и собственность в средневековой России.(XV-XVI вв.) М., 1985.
С. 157 - 160.
⁵³ Там же. С. 64. Исследование А.П. Павлова подтвердило, что Ростовские сохраняли в своих руках часть родовых вотчин до времени опричнины. (Павлов А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове. СПб., 1992. С. 154-155).
⁵⁴ Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 255.
⁵⁵ Тысячная книга 1550 г. Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. (ТКДТ). С. 120.
⁵⁶ Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 256.
⁵⁷ Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1950. С. 38-39.

Просмотров: 9094

Источник: Скрынников Р.Г. На пороге опричнины // Средневековая и новая Россия. Сборник научных статей к 60-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. СПб.: 1996. С. 368-396

statehistory.ru в ЖЖ: