Содержание терминов "черкасы" и "люди литовские", использовавшихся в российском делопроизводстве XVII века
Думается, что в некоторой степени прояснить вопрос о наименовании восточнославянского населения можно на основе изучения исторических материалов, связанных с южной окраиной России. В XVI–XVII вв. эта территория граничила с украинскими землями, принадлежавшими Речи Посполитой. Днепро-Донская лесостепь стала районом достаточно регулярного и довольно тесного соприкосновения подданных двух соседних держав. Процесс порубежного взаимодействия отразился в российской делопроизводственной документации. В отписки российских пограничных воевод из разговорной речи попадали различные наименования подданных Речи Посполитой. Упомянутые названия продолжали бытовать в российской документации. Анализ материалов приказного делопроизводства предоставляет возможность изучения терминологии с целью определения правомерности ее применения в современном научном языке. Для проведения исследования использованы документы конца XVI – первой половины XVII в., отложившиеся в фондах Посольского и Разрядного приказов и связанные с жителями украинских земель Речи Посполитой (хранятся в Российском государственном архиве древних актов).
Территория современного Центрального Черноземья России, граничившая с землями Речи Посполитой, на которых проживало восточнославянское население, в российских документах конца XVI – первой половины XVII вв. именовалась «Полем» или «Польской украйной». Русские источники прочно закрепили наименование «Поле» за степными пространствами, располагавшимися между ордынскими владениями и русскими землями5. В литературе достаточно убедительно показана неправомерность употребления словосочетания «Дикое поле» по отношению к рассматриваемому региону6. «Диким полем» в XVI–XVII вв. обозначалась нераспаханная земля, целина, где бы она ни находилась. С легкой руки Конрада Буссова этот термин («wilde Feld») стал использоваться историками как географический7. Соответственно, города, возникшие в Днепро-Донской лесостепи, в российских документах XVI–XVII вв. именовались «польскими городами» или «городами на Поле», в отличие от северских, украинных и рязанских, которые обобщенно назывались «городами от Поля».
В этой связи следует остановиться на вопросах использования понятий «Украина» и «украинцы». Проблема происхождения украинцев (в современном понимании этого слова), в силу воздействия различных идеологических клише, чрезвычайно запутана и степень ее разработки далека от завершения8. Длительное время в отечественной историографии господствовало представление, согласно которому, в конце XIV в. украинский народ уже вполне сформировался9. Первая попытка полного академического описания украинцев как этнической общности была предпринята учеными Института этнологии и антропологии Российской академии наук и Института политических и этнонациональных исследований Национальной академии наук Украины в 2000 г. Результатом стал коллективный труд «Украинцы». В нем отмечается сложность этнической истории украинцев, которая проявилась в многообразии их самоназваний (этнонимов) и названий края. Авторы упоминают о существовании разноречивых мнений по поводу происхождения описываемого ими народа, но выделяют два основных. Первое связано с так называемой «теорией непрерывного развития народов». По этой теории, прямыми предками украинцев было обитавшее на территории современной Украины неолитическое население. Последнее эволюционировало сначала в невров, затем в антов, далее в русов периода Киевской Руси и, наконец, в украинцев. Второе мнение – так называемая «академическая точка зрения». Согласно ей, формирование украинцев началось в период феодальной раздробленности Древнерусского государства (XII–XIII вв.), а завершилось в XIV–XV вв. Далее подчеркивается, что обе точки зрения небесспорны, но ближе к истине вторая, поскольку термин «Украина» встречается в Ипатьевской летописи под 1187 г., а следовательно, этногенетический процесс должен был начаться ранее этого времени10.
Б.Н. Флоря отметил, что с конца XIV в. можно говорить о разных исторических судьбах восточного славянства в рамках новых многоэтнических государств: Великого княжества Литовского и Польского королевства, с одной стороны, и формирующегося Русского государства, с другой. Однако, по его мнению, с этого времени лишь возникают объективные предпосылки для формирования нескольких восточнославянских народностей. Проанализировав взгляды элиты Речи Посполитой, Б.Н. Флоря выделил последнюю четверть XIV в. как время, когда осознание различий привело к переменам в характере этнического самосознания восточных славян на территории этого государства11. Затем исследователь констатировал: «...процесс этнической дифференциации между восточными славянами в Речи Посполитой и в России в конце XVI – первой половине XVII в. зашел достаточно глубоко, но было еще далеко до {85} его окончательного завершения, представление о единстве всех восточных славян, как особой этнической общности, продолжали занимать значительное место»12. В дальнейшем Б.Н. Флоря еще более определенно охарактеризовал процесс этнического развития восточного славянства в XV–XVII вв.: «Очевидно, что с конца XIV в. пути исторического развития двух частей восточных славян разошлись. Те из них, которые оказались в составе Великого княжества Литовского и Польши, пошли по одному пути, а путь восточных славян, объединившихся в рамках Русского государства, был иным. Хотя сохранялось много общего в исторических традициях, верованиях, обычаях, вместе с тем одновременно на протяжении XV–XVI вв. постепенно нарастала большая сумма сначала социальных, а затем и культурных отличий. Как мне представляется, объективным итогом этого стало то, что где-то к XVII в. по обе стороны границы стали воспринимать другую часть восточных славян как близкий, родственный, но все-таки иной, особенный народ»13.
В первой половине XVII в. православное население Польши именовало себя «русским», а слово «украинец» означало жителя окраины, но русские, жившие в России (в том числе и на южной ее окраине), четко отделялись от русских Польши и именовались «российскими»14.
Существует и иная точка зрения. Согласно ей, самоназвание «украинец» в XV–XVI вв. использовалось наряду с древнерусскими – «руськи» и «русские»15. Между тем, зачастую трудно точно определить, что скрывается за первым термином. Так, Николай Мархоцкий, рассказывая о Лжедмитрии II, пишет следующее: «...Дмитрий набрел на Валавского, который шел к нему с Киевской Украйны. Его послал князь Роман Ружинский с тысячью украинцев»16. В приведенном примере содержание понятия «украинцы» не ясно. При желании, его можно толковать и как этноним, и как название жителей украинских земель Речи Посполитой, не зависящее от их национальной принадлежности.
В отечественной исторической литературе прочно утвердился термин «Украина» (для обозначения Левобережья Днепра) и «украинцы» (по отношению к населению этих территорий в XVI–XVII вв.)17. В официальных документах Речи Посполитой употреблялось словосочетание «украинское пограничье» (например, в указе Сигизмунда III 1590 г.)18. В географическом значении употребляет термин «Украйна» в своей работе, напечатанной в Париже в 1651 г., Г. Боплан, французский инженер, служивший в Речи Посполитой19. Также необходимо помнить о неправомерности применения макротопонимов «Малороссия» и «Малая Русь» по отношению к территории современной Украины в XVI–XVII вв.20 Появление термина «Малая Русь» в литературных сочинениях конца XVI в. и в сфере церковных отношений не является достаточным основанием для использования его при обозначении этнической территории украинцев21. Думается, что данные наименования можно употреблять в этом значении только с середины XVII в. В это время словосочетание «Малая Русь» было включено в титул царя Алексея Михайловича вместе с термином «Белая Русь» и вошло в официальный язык. С таким подходом к терминологии согласны авторы обобщающих работ22 и иностранные исследователи23. Эти и другие факты дали основание для продолжения использования современными учеными термина «Украина» для обозначения Днепровского Левобережья и «украинцы» по отношению к славянскому населению этой территории24. При этом, признавая необходимость упорядочения понятийного аппарата и отсутствие в исторических источниках соответствующих терминов, специалисты, обсуждая вопросы развития восточных славян в XVII в., вынуждены использовать понятия «украинцы», «украинско-белорусское влияние» и т.п.25
Еще М.К. Любавский обратил внимание на изменение содержания термина «Украина» («Украйна») в XVI–XVII вв. Изначально «Украиной» в Литве и Польше называлась вся южная окраина обоих государств. Со второй половины XVI в. это название стало утверждаться за Киевским и Брацлавским воеводствами. После Деулинского перемирия 1618 г. данное наименование распространилось и на ту часть Чернигово-Северской земли, которая отошла к Польше от России и в 1635 г. образовала Черниговское воеводство26.
Жители украинских земель Речи Посполитой (в дальнейшем, действительно, на этих территориях сформировался современный украинский народ) в российских документах конца XVI – первой половины XVII в. именовались «черкасами» или «людьми литовскими». Думается, что следует изучить содержание и соотношение указанных понятий более детально.
Б.Н. Флоря отметил, что в московских источниках первой половины XVII в. восточнославянское население Речи Посполитой обозначалось как «черкасы» и «белорусцы»27. Наблюдения над приказной документацией позволяют предположить, что последний термин использовался гораздо реже и, как правило, в связи с вопросами вероисповедания. Обычно так называли православных священников, прибывавших из Речи Посполитой, православных подданных Польской короны, противопоставляя их католикам или униатам, а также православным, жившим в России. «Белорусцев», принявших российское подданство, полагалось «для исправления веры» помещать «под начала» в российские монастыри наряду с выходцами из татарского плена и иноверцами, готовящимися к принятию православия28. Впрочем, вопросы о содержании термина «белорусец» и соотношении терминов «черкасы» и «белорусцы» требуют дальнейшего исследования29.
Как уже говорилось ранее, жителей городов Днепровского Левобережья, принадлежавших Речи Посполитой, в России называли «черкасами». Появление термина «черкасы» связано с г. Черкасы, ставшем во второй половине XVI в. центром украинского казачества. Впрочем, в конце XVI в. применение этого термина носило еще эпизодический характер. В частности, в наказах русским посланникам, отправлявшимся в Речь Посполитую, Елизарию Ржевскому и Захарию Свиязеву, от 20 декабря 1586 г. говорилось: «А ныне внове киевской воевода князь Василей Острожской поставил город новой Переяславль на границе к нашей украйне, к Чернигову и к Путивлю. И ис тово нового города черкасы приходят в нашу землю в Черниговской и в Путивльской уезд людей наших бьют, грабят и в {88} бортные ухожеи вступаютца через старые рубежи...»30. Используется термин «черкасы» и при описании пограничных конфликтов в грамоте к киевскому воеводе кн. Василию Острожскому, составленной «по указу государя царя и великого князя всея Руси и по боярскому приговору» 25 июня 1590 г. от имени черниговского воеводы кн. Андрея Хилкова31. А в послании Бориса Годунова к радным панам Речи Посполитой, отправленном в мае 1592 г. по сходному поводу (порубежные конфликты, связанные с постройкой в приграничной зоне кн. Александром Вишневецким г. Лубны) термин «черкасы» не употребляется. В этом случае формулировка довольно расплывчатая: «государя вашего люди» (проживающие в Лубнах, Каневе, Черкассах и Переяславле)32. Несколько более четкая терминология характерна для документов, отложившихся в фондах Разрядного приказа. К примеру, в 1623 г. жители Севска, вернувшиеся из Новгорода-Северского от своих родственников33, говорили воеводе Г. Горихвостову: «А черкасы ныне все в порубежных городках, <...> слышали у новгородского казака, у Федьки Почепая, что ссора учинилась у путивльцев с новгородским капитаном, и за то, де, черкасы, собрався из порубежных городов, хотят приходить на украинные города»34. Впрочем, и эти документы позволяют говорить о сомнениях относительно точного содержания термина «черкасы». А вот в отписке валуйского воеводы Н. Оладьина речь явно идет о казаках («черкасах»), ограбивших 25 декабря 1626 г. Святогорский монастырь и устраивавших засады по Северскому Донцу и по Осколу35.
Достаточно уверенно можно утверждать, что реестровых казаков Речи Посполитой, в том числе и исключенных («выписанных») из реестра, в России чаще всего называли «черкасами»36. Такая терминология встречается в документах, начиная с первых десятилетий XVII в. К примеру, согласно статейного списка 1606 г., русский посол в Речь Посполитую кн. Г.К. Волконский должен был говорить о разоблачениях российскими должностными лицами Самозванца в письмах «к ротмистрам, и к черкасам, и к атаманам». Далее формулировка немного другая: «к ротмистром и к черкасским атаманам». Она используется и при изложении речи российского дипломата перед польским королем37. В этом случае под «черкасами» следует понимать определенную общественную группу.
Запорожцев в российском делопроизводстве XVI–XVII вв. также большей частью именовали не «запорожскими казаками», а «запорожскими черкасами»38. Хотя имеются случаи одновременного использования упомянутых терминов. К примеру, Алексей Васильев, вышедший из Речи Посполитой в 1631 г., утверждал: «Слышел, де, он в Батурине от запорожского казака, от Демки, у которого казака он жил, и от иных черкас, как, де, из Польши придет на сю сторону Днепра гетман Конецпольской с людьми, и ему, де, договорясь с черкасы, иттить на твою государеву землю, а черкасом, государь, в Запороги никому итти не велено»39.
Использование термина «запорожские черкасы» характерно не только для делопроизводства Разрядного приказа, но и для дипломатических документов, отправлявшихся из Российского царства в Речь Посполитую40. Показательный факт: московские дьяки в апреле и мае 1589 г., составляя наказы А.Ф. Зиновьеву, которого посылали на Поле, оперировали двумя категориями: «запорожские черкасы» (для обозначения отряда Матвея Федорова, подавшего челобитную о приеме на российскую службу) и «воры-черкасы» (для обозначения разбойничьих отрядов). А после того как отряд М. Федорова поступил на российскую службу, его казаков стали называть «служилыми черкасами»41. О «запорожских черкасах», идущих вместе с крымскими татарами на российские земли, писал в марте 1629 г. белгородский воевода Иван Еропкин42. Спустя несколько лет, в 1636 г., лазутчики, посланные из Рыльска в Речь Посполитую, сообщая об объявлении королевского указа «всяким охочим людем писаться в казаки», использовали название «люди литовские». Тогда же Иван Данилов, выходец из Речи Посполитой, описывая те же события, использовал термин «черкасы»43. Путивлец Прокофий Юденков в сентябре 1649 г. излагал содержание слов конотопского мещанина М. Иванковца: «...сыскано, де, в Войске Запорожском блаженные памяти прежних государей московских жалованье, и черкасский, де, гетман Богдан Хмельницкий хочет послать бить челом тебе, государю, чтоб ты, великий государь, им, черкасом, дал свое государево жалованье, как и прежде сего московские государи им, черкасом, свое государево жалованье давали; а будет, де, ты, государь, их не пожалуешь, и им, запорожским черкасом, своего государева жалованья не укажешь, и ему, черкасскому гетману Богдану Хмельницкому, с черкасы и с татары однолично итти на твое государево Московское государство». В приведенном тексте, несмотря на упоминание «Войска Запорожского», казаки и сам гетман именуются «черкасами»44. Причиной, видимо, является то, что информация исходила из уст жителя Путивля, для которого такое название было привычным.
Имеются примеры употребления в одном документе различных терминов и по отношению к жителям украинских земель Речи Посполитой. К таковым относится отписка, направленная в Москву в 1648 г. из Севска. Докладывая о выполнении государева указа, воеводы писали: «...учинили мы <...> сотни и велели им стоять день и ночь безпрестанно с великим береженьем, для того чтоб татаровя и черкасы, пришед в Комарицкую волость, людей не побили и в полон не поимали..., – и далее, – ...июня ж в 16 день, о полднех приезжали, де, к ним в деревню Рожкович из Новгородцкого уезду Северского запорожских казаков человек с 50 и больше...»45.
Наименования «черкасы» употреблялось при записи «распросных речей» запорожских казаков46. К сожалению, нельзя однозначно определить, использовал ли пленный запорожец Иван Давыдов название «черкасы» для обозначения своих товарищей сам, или в документ этот, привычный для российских чиновников, термин был внесен подьячим, записывавшим показания. Последний вариант представляется более вероятным. В челобитных выходцы из Днепровского Левобережья именовали себя «черкасами», «переезжими черкасами», «выезжими черкасами» и «нововыезжими черкасами» (в единственном числе употреблялась форма «черкашенин»)47. Такие же термины утвердились в других видах документов приказного делопроизводства48. При анализе подобных бумаг необходимо учитывать тот факт, что практически все они составлены русскими людьми, а не самими переселенцами, которые, как правило, не владели русской грамотой.
Жители украинских земель Речи Посполитой, переселявшиеся в Россию и поступавшие на службу, получали наименование «служилых черкас» или «верстанных черкас»49. Несмотря на переход в российское подданство и поступление на службу, черкасы зачастую продолжали именовать себя иноземцами. Определение «иноземец-черкашенин» постоянно встречается в их челобитных, «распросных речах» и других документах50. Впрочем, иногда данные термины отделяются друг от друга. Примером служат слова отписки яблоновского воеводы Бориса Пушкина, датируемой 30 августа 1641 г.: «А в Яблонове, государь, у казаков и у стрельцов в сотниках иноземцы ж литовские переезжики, которые присланы с Москвы по твоему государеву указу, Сенька Шишаковской с товарыщи три человеки. И те, государь, иноземцы с короченскими черкасы водятца беспрестанно, а как, государь, случитца послать на твою государеву службу в походы за твоими государевыми неприятели, за бусурманы, за татары и за изменники за черкасы, и я, холоп твой, тех сотников иноземцов в походы посылать не смею, да и верить немошно»51. Порой называли выезжих черкас «иноземцами» представители администрации, а также других слоев российского общества. К таковым случаям, в частности, относятся грамота оскольскому воеводе из Разрядного приказа (10 сентября 1636 г.)52, челобитная воронежского попа Савелия и полкового казака Василия Козакова (июнь 1639 г.)53. Кроме того, в своей отписке корочанский воевода, докладывал о том, что довел до сведения черкас следующий текст царской грамоты: «...государь для иноземства их пожаловал, велел им на нынешний, на 154-й год дати свое государево денежное жалованье...»54. Точно такие же обороты присутствуют в грамоте из Разряда в Воронеж и в ответной воеводской отписке (март – июль 1647 г.)55. Крайне редко встречается определение «зарубежный черкашенин», которое, в противоположность словосочетанию «иноземец черкашенин», применялось только по отношению к подданным Речи Посполитой56.
Понятие «черкасы» в приведенных примерах не имело этнического значения. Об этом говорит использование рассматриваемого термина в совокупности с названием города, по аналогии с другими служилыми корпорациями: «белгородские черкасы»57, «валуйские черкасы»58, «вольновские черкасы»59, «воронежские черкасы» (это понятие нередко включало в себя обозначение черкас, служивших в Воронежском уезде, однако иногда их записывали отдельно, называя по селам «костенковскими» и «гвоздевскими»)60, «дедиловские черкасы»61, «козловские черкасы»62, «короченские (корочанские или красногородцкие) черкасы»63, «курские черкасы»64, «ливенские черкасы»65, «михайловские черкасы»66, «ольшанские черкасы»67, «оскольские черкасы»68, «путивльские черкасы»69, «рыльские черкасы»70, «тульские черкасы»71, «тонбовские (тамбовские) черкасы»72, «усердские черкасы»73, «хотмыжские черкасы»74, «чугуевские черкасы»75, «шацкие черкасы»76, «яблоновские черкасы»77.
Имеются случаи употребления названия городской корпорации наряду с определениями, связанными с особым, по сравнению с другими служилыми людьми Российского царства, статусом служилых черкас. В одной челобитной, относящейся к 1639 г., использована такая формула: «...бьют челом холопи твои государевы литовские, переезжие, запороские, воронежские, костенские черкасы...»78. В том же 1639 г., 4 февраля, курский воевода допрашивал в съезжей избе «курского литовского выезжего черкашенина Ваську Кривалыка», подозреваемого в убийстве двух «литовских людей»79. А в отписке путивльского воеводы, составленной осенью 1641 г., после бегства в Речь Посполитую черкас из Чугуєва и Курска, говорится о «литовских людях чюгуевских и курских черкасах»80. Определение «выходцы литовские люди черкасы» встречается и в других документах приказного делопроизводства81.
Подданных Речи Посполитой, не принимавших российского подданства и приходивших в пограничные районы для разбоя и грабежа, называли «воровские черкасы» или «воры-черкасы»82. В неспокойном порубежном регионе, не имевшем естественных рубежей и четко маркированной государственной границы, подобные случаи были частым явлением, и в делопроизводстве Разрядного и Посольского приказов появился даже термин «черкасское воровство». К примеру, в 1648 г. дьякам было велено собирать вместе все воеводские отписки с изложением фактов нападения черкас на российских подданных «на улику черкасского воровства»83. Встречаются в документах и другие определения по подобным поводам: «воры запорожские черкасы», «литовские воровские черкасы», «литовские воровские люди», «Литовския земли воровской черкашенин»84.
Терминология в первой половине XVII столетия еще не устоялась. Так, донской атаман Максим Пещуров, рассказывая о нападении запорожцев на свой отряд, не употреблял понятие «воровские черкасы»: «И как, де, приехали они (донские казаки – А. П.) на Айдар от Валуйки за два днища, и на них, де, пришли запорожские черкасы 120 человек, и они, де, от них сели в осаде, обсеклись терном, и они, де, к ним приступали день и ночь». Другой же донской атаман, Гаврила Веневитинов, вместе с казаком Федором Петровым, повествуя в Посольском приказе в январе 1647 г. о подобной ситуации, использовали термин «воровские черкасы». То же самое можно сказать относительно «распросных речей» валуйского вожа Никиты Зарубина, записанных 25 апреля 1650 г.85
В ряде документов встречается сочетание двух понятий: «литовские люди» и «черкасы». В этом случае упомянутые понятия, вероятно, несут разную смысловую нагрузку. В качестве примера можно привести выдержку из наказа торопецкому воеводе 1628 г.: «...чтоб литовские люди, и черкасы, и изменники русские люди через мирное постановленье воровским обычаем к Торопцу безвестно украдом и обманом ночным временем не пришли и над городом никакого дурна не учинили...»86. Сочетание терминов «литовские люди» и «черкасы» встречается неоднократно87. Порой формулировка несколько меняется: «литовские люди и запорожские черкасы»88. Встречается также еще более дифференцированное определение, когда указанные понятия четко отделяются друг от друга: «...а которые будет литовские люди или запорожские черкасы учнут приезжать в Торопец...»89.
Вместе с тем, термины «литовские люди» и «черкасы» порой употребляются как синонимы. Подтверждением могут служить выдержки из отписок путивльских воевод, приводимые ниже. «Нынешнего, государь, 134-го (1626) году, июня в 30 день, приехал в Путивль из Литовския земли литвин <...>, и в роспросе, государь, тот литвин сказался ис Черкас запорожской козак Гришко Каменецкой»90. «...Марта в 1 день (1634 г. – А. П.) голова Василей Бурой в Путивль пришел, а привел с собою в языцех литовских людей дву человек запорожских казаков...»91. «...Собрались из Лубен, и из Синеча, и из Лохвицы, и из Прилук литовские люди запорожские казаки, которые отставлены от казачества...»92. «Велено мне, холопу твоему, черкас Ивашку Гусака да Сеньку Роздайбеду з женами и з детьми и со всеми их животы прислать к тебе, государю, к Москве с приставом <...> И приказать приставу, чтоб он с теми литовскими людьми ехал с великим береженьем, чтоб те литовские люди у нево в дороге не ушли...»93. Удостоверяет высказанное предположение и разрядная выпись по челобитью кн. Ф. Волконского: «Антон Шакуров сшелся с литовскими людьми <...> и литовских людей побил, а убил 15 человек да взяли черкашенина Федьку Федорова...»94. Подобным образом применяются термины «литовские люди» и «черкасы» и в других воеводских отписках. Так, белгородские воеводы Василий Измайлов и Афанасий Мезенцев в мае 1620 г., сообщая в Разрядный приказ о возможном столкновении своих подчиненных с подданными соседнего государства, так излагали слова одного из участников пограничного инцидента: «...Тимоха Репин ему сказал: поехали, де, литовские люди с стану с их товарищам, с Микитаю Картавым, стрелять зверь, а мы, де, тех литовских людей хотели побить. И только де, государь, они тех черкас побили, и твоим де, государь, станицам от черкас проезду не будет»95. В росписях пленных, которые были захвачены осенью 1633 г., во время похода путивльского отряда на Миргород, в качестве заголовков употребляется выражение «языки литовские люди взяты...» (далее идет указание на конкретные обстоятельства пленения – А. П.), а затем следует перечень пленных «черкас»96. Справедливости ради надо указать на подобную роспись, составленную рыльским воеводой в конце 1634 г. В ней содержится перечень пленников, захваченных российским отрядом во время похода на «литовский город Борзну», все они именуются «литвинами»97. В других росписях «языки», захваченные во время осады Миргорода и Серебряного называются «запорожскими казаками», а плененные под Ромнами и Черниговом – «черкасами»98.
Можно сравнить две отписки белгородского воеводы М.П. Волынского, полученные в Разряде 25 января 1634 г. В них упоминается один и тот же отряд армии Речи Посполитой, которым командовал Яков Острянин. При этом, рассказывая о столкновении белгородцев с упомянутым отрядом, произошедшем 5 апреля 1633 г., воевода использует оборот «литовские люди, которые взяли Валуйский город», а говоря о разгроме белгородской станицы 9 апреля того же года, – «черкасы, которые взяли Валуйский город»99. В следующем, 1634 г., этот же отряд черкас захватил Белгородский острог. В позднейших воеводских отписках об этом говорилось как о «литовском разоренье»100. В «осадных списках» М.П. Волынский писал: «...приходили к Белугороду польские и литовские люди» и «...были в Белегороде в осаде от литовских людей»101. В отписке путивльских воевод от 1 октября 1649 г. говорится о столкновениях россиян с зарубежными жителями. При этом в начальной части документа последних называют «люди литовские». Далее следует изложение отписки, присланной в Путивль из Недрыгайлова, в которой речь идет о подобных событиях, но подданные соседней страны именуются «черкасы» (хотя живут они в «деревне литовской»)102. Перечень подобных примеров можно продолжить103. А в отписке валуйского воеводы Павла Леонтьева, составленной 31 мая 1642 г., оба понятия слились, образовав третье – «литовские черкасы»104. Встречается и другой вариант – «черкашенин литовский»105. Любопытны «распросные речи» беглых черкас, записанные в Белгороде 27 июля 1636 г. В них беглецы назывались «черкасами», а их жены – «литовками»106.
Сам термин «литовские люди» применялся для обозначения населения приднепровских земель еще долгое время после того, как указанные территории из состава Великого княжества Литовского перешли в подчинение Польского королевства. Несмотря на последнее обстоятельство, земли, инкорпорированные Польшей, в России продолжали называть «Литвой», «Литовской стороной» или «Литовской землей»107. Судя по записям «распросных речей», таковые названия употребляли и сами выходцы из украинских земель Речи Посполитой108. То, что под «Литовской стороной» подразумевается территория украинских земель Речи Посполитой ясно из контекста и употребляемых географических названий. К примеру, в 1626 г. рыльский воевода Семен Волконский докладывал в Москву о приезде в свой город «из Литовской земли, ис Киева, старца Спиридона»109. Спустя несколько лет, осенью 1632 г., другой рыльский воевода, Василий Ромодановский, сообщал о нападении на свой уезд «литовских людей из литовских городков Миргорода и Полтавы»110. В апреле 1633 г. из Путивля отправили военный отряд «для языков в Литву, под Ромонской»111 (Ромны – А. П.). Захваченные таким отрядом пленники «литовские люди» на допросе в числе «литовских украинных городов» называли Лубны и Ромны112. Плененные в том же году во время приступа к Курску черкасы также называли украинские земли Речи Посполитой «Литовскою землею»113. В позднейших челобитных служилых черкас используется подобная терминология114. Белгородский воевода в апреле 1634 г. посылал станичников за «языками» «под литовский городок Полтаву». В 1635 г. воевода сообщал о приезде в Белгород запорожцев «из Литовские земли, городка из Лубен»115. В 1646 г. белгородский воевода Ф.А. Хилков писал: «В нынешнем, государь, во 154-м году, маия в 10 день пришли, государь, в Белгород из Литовские стороны, из городка Олешни, черкасы, Тимошка Пушкарь с товарыщи, 50 человек...»116. Еще более содержателен фрагмент отписки вольновского воеводы Ф.Ю. Арсеньева от 14 февраля 1650 г.: «...приехали на Вольной из Литовской стороны дети боярские Алекса Мисевря да Грицко Семенов <...> (из предшествующего {97} текста известно, что это черкасы, поверстанные в детей боярских и направленные на территорию Речи Посполитой для разведки – А. П.). Были де, государь, они в Литовской стороне в городех: в Гидиче (Гадече – А. П.), в Ромовне (Ромнах – А. П.), в Миргороде, и в Хорове (Хороле – А. П.), и в Чигирине...»117. Показателен также фрагмент царской грамоты к хотмыжскому воеводе С.Н. Хованскому от 21 мая 1648 г.: «По нашему указу велено тебе по самым подлинным вестем итти в Литовскую сторону на помочь к литовским людям и над татары промышлять с литовскими людьми за один.
И как к тебе ся наша грамота придет, а из Литвы Адам Кисель или из ыных литовских городов начальные люди про крымские вести подлинно отпишут, что крымские люди в Литву пришли, а воюют литовские городы по Ворсклу, и по Пслу, и по Хороли, и по сю сторону [Д]непра, и ты б собрався с нашими ратными людьми, которым с тобою быть указано, устроясь шол в Литву з большими крепкими месты меж Ворскла и Псла...»118. Подобное наименование городов, находившихся на границе украинских земель Речи Посполитой с Российским царством, характерно не только для воеводских отписок, но и для грамот, исходивших из Разрядного приказа119.
Можно встретить тексты, в которых понятие «литовские люди» четко связывается с происхождением или с государственной принадлежностью казаков: «141-го (1632 – А. П.) году, ноября в 21 день, пришли в Розряд, а сказались из Дорогобужского уезда из Болдина монастыря, литовские люди Янка Ондреев, Сенька Иванов. А в роспросе сказались: родом они литовские люди, Виленского повету, казачьи дети...»120. В большинстве случаев словосочетание «литовские люди» однозначно определяет их государственную принадлежность121. В отписке М.Б. Шеина сообщается о захвате «языков литовских людей», среди которых перечислены три «литвина» (Александро Лабит, Петрушка Янов, Степанко Глинский), «белорусец» Ондрюшка Кукин и «русский человек» Сенька Истомин122. После установления в городах Левобережья вместо польской администрации власти казацкой старшины (в результате восстания Б. Хмельницкого) продолжалось употребление словосочетания «литовские люди». Примером может служить письмо конотопского казачьего сотника Василия Горбина к путивльским воеводам: «...не знаем, що такового, иж посилаеш бояре свое <...> ездять по Полю и людей наших литовских вешають, бьють...»123. И в этом случае для обозначения жителей Левобережной Украины использовано традиционное понятие. При этом исходит оно не от польского или российского должностного лица, а от представителя Войска Запорожского. В таком же значении используется термин «литовские люди» в «листах» Б. Хмельницкого, направлявшихся как в Посольский приказ, так и российским пограничным воеводам124.
Словосочетание «литовские люди» зачастую использовалось для обозначения всех вообще подданных Речи Посполитой в том случае, когда не уточнялось их социальное положение125. Подобное значение можно приписать словосочетанию «литовские люди черкасы», которое также встречается в российских документах126. В этом случае «литовские люди» – определение подданства, а «черкасы» – социального статуса. Однако далее в этом же документе понятие «литовские люди» соединяется с термином «черкасы» союзом «и»127. В таком случае можно предполагать, что «литовские люди» – это жители Поднепровья, не являвшиеся казаками, а «черкасы» – это казаки.
В несколько ином свете воспринимается содержание терминов «люди литовские» и «черкасы», если проанализировать некоторые, впрочем довольно редкие, примеры. Так, белгородский воевода Михаил Волынский в своей отписке, полученной в Разряде в апреле 1634 г., именовал «черкашенином» Семена Баженова, убежавшего из отряда «литовских людей», несмотря на заверения последнего, «...что он сын русской человек, а взят, де, был он в Сагайдачной приход, как приходил под Москву, в селе Бронницах, а был, де, он [в плену] на Днепре в Черкасском городке»128. Возможно, использование такой терминологии связано с изменениями самосознания и поведения русских пленников в результате их длительного проживания среди черкас в Речи Посполитой. Так, вернувшийся в Оскол после 23 лет плена Еремей Лошков, в 1643 г. просил «приверстать» его к оскольским черкасам129. Уроженец Мещерского уезда, «русской человек» Антип Лагутин, захваченный Сагайдачным в Кашире и проживший в плену 17 лет, а затем вместе с черкасами переселившийся в Россию, «служил с черкасы в Курске, а жил в черкасской слободе в Олябьеве». Более того, летом 1641 г. он вместе с другими черкасами попытался бежать «в Литву», но был пойман, и путивльский воевода Петр Волконский в своей отписке называл его «черкашенином»130.
В приведенных примерах термин «черкасы» имеет социальное содержание. Можно, однако, встретить случаи использования этого термина наряду с понятиями, имеющими, как представляется, определенную этническую окраску. Так, в 1608 г. польские послы Н. Олешницкий и А. Госевский говорили следующее: «А што есте написали, будто за повеленьем короля его милости и панов-рад воевода сендомирский з сыном своим и ыншими, собравши до того Дмитра (имеется ввиду Самозванец – А. П.) многих полских и литовских людей и запорозских черкас, пошли с ними в Московское господарство...»131. Процитированный текст является изложением более раннего послания из России, поэтому сложно определить происхождение терминов. Можно, однако, предполагать московские корни использованных понятий. Основанием для высказанного предположения служит ответ Д.М. Черкасского на грамоту Я.К. Хоткевича 1615 г., в котором трижды употреблен оборот «люди ваши польские, и литовские, и черкасы»132. В жалованной грамоте казаку С.М. Дурневу 1620 г. при перечислении его заслуг указано: «...против королевича Владислава, и польских, и литовских, и немецких людей, и черкас стоял накрепко...»133. Вернувшиеся из Речи Посполитой в ноябре 1630 г. лазутчики докладывали севскому воеводе: «Сказывали им литовские русские люди, что литовские люди и черкасы через мирное поставленье хотят ныне по зимнему по первому пути приходить под наши украинные городы украдом»134. В 1632 г. рыльский торговец Гаврил Сабельников говорил: «...королевичу, де, Владиславу с поляки, и с немцы и с черкасы по нынешней по первой траве идти в твое государево Московское {100} государство...»135.
Очень редко можно уверенно утверждать, что термин «черкасы» употребляется как этноним. Так, в конце 1631 г. рыльский воевода получил указание проверить людей, работавших по найму на селитряной варнице в его городе. По словам воеводы, «...тех литовских людей велено распросить и про них сыскать, какие они люди: литва ли, или черкасы, или пашенные люди и не лазутчики ли»136. Еще один пример такого использования содержится в отписке воронежского воеводы Андрея Васильевича Бутурлина (23 мая 1645 г.): «...и как за ними (жителями Воронежа – А. П.) гоняли и по тальником сыскивали, и они, де, слышали, многие люди руским языком говорят, а не по черкаски»137. Царская грамота, направленная 15 мая 1639 г. в Яблонов, содержала следующие строки: «И приказал (воевода – А. П.) черкасом и всяким русским людем, чтоб они вперед за рубеж никакого для воровства не ходили, а которые черкасы или руские люди вперед учнут за рубеж ходить для воровства, и ты б им по тому ж делал наказанье, велел бить кнутом»138. В некоторых воеводских отписках «черкасы» четко отделяются от «русских людей»139. Судя по контексту, можно признать этнонимом понятие «черкашенин», употреблявшееся белгородским сотником Петром Прохоровым, вернувшимся «из Литвы» осенью 1650 г. (Прохоров рассказывал о приезде в Миргород «черкашенина торгового человека Миско»140).
Гораздо чаще встречаются случаи одновременного употребления таких терминов, которые сложно однозначно определить. В равной степени они могут быть и этнонимами, и политонимами, и топонимами. Показательны следующие слова из отписки путивльских воевод, датируемой 1632 г.: «...октября в 23 день приехал в Путивль на твое государево имя литвин, в распросе сказался запорожский казак Ивашка Павлов, а жил, де, он в городе Черкасах. А на Москве черкашенин Иван Павлов в распросе сказался родиною города Черкас, запорожского казака сын, а учал служить с черкасы тому двенатцать лет...»141. А в разрядной выписи, посвященной боевым действиям в районе Путивля в годы Смоленской войны, говорится о том, что войска Речи Посполитой, осаждавшие этот город в 1633 г., состояли из «польских и литовских людей, и запорожских черкас, и всяких вольных людей»142. Примером также может служить фрагмент челобитной казацкого атамана Томилы Корякина, в которой говорится о боевых действиях под Смоленском в 1634 г.: «...и под Смоленском я, холоп твой, тебе государю служил, на приступе с польскими, и с литовскими, и с немецкими людьми, и с королем, и с королевичем, и з гетманы польскими, и с черкасы запорожскими бился не щадя головы своей»143. Подобные примеры в делопроизводстве Разрядного приказа не являются редкостью144.
Анализируя приказную документацию легко заметить неустойчивость применявшейся терминологии. Напрашивается предположение о связи подобной неустойчивости с многовариантностью самоназваний, бытовавших в разговорном языке. В качестве равноценных употребляются понятия, относящиеся к совершенно разным сферам: государственной, социальной и, возможно, этнической. В одних документах эти термины употреблялись как синонимы, в других они несли разную смысловую нагрузку. В последнем случае «черкасами» называли украинских казаков, а «людьми литовскими» всех жителей Левобережной Украины, входившей долгое время в состав Великого княжества Литовского. Нередко запорожцев выделяли из всего украинского казачества, называя «запорожскими черкасами».
Заметна эволюция термина «черкасы». Если в XVI в. он возник для обозначения украинских казаков, то к середине XVII в. «черкасами» в официальных российских документах именовали уже всех жителей Украины. Последнее замечание, по крайней мере, справедливо в отношении пограничной территории Российского царства и Речи Посполитой вплоть до середины XVII в. Показательно, что, при проведении ревизий в XVIII в., потомки украинских переселенцев в Россию первой половины XVII столетия записывались как «подданные черкасы», а потомки переехавших на русские земли после 1654 г. – как «подданные малороссияне». {102} Вероятно, существует определенная связь между встречающейся в источниках терминологией и заинтересованностью Российского государства в заселении своего порубежья не столько крестьянами, сколько военно-служилыми людьми.
Обобщая различные мнения, можно утверждать, что в XVI–XVII столетиях на украинских землях Речи Посполитой шел этногенетический процесс, приведший в дальнейшем к появлению новой народности. Вопрос о времени завершения этого процесса разработан не достаточно и остается дискуссионным. Во многом, сложности осмысления истории украинцев обусловлены тем, что в рассматриваемое время самого явления нации, в современном значении этого слова, не существовало. Поэтому, при изучении вопросов, связанных с взаимодействием подданных России и Речи Посполитой в XVI–XVII вв., для обозначения населения украинских земель Речи Посполитой уместно использование термина, закрепившегося в официальных российских документах и ставшего самоназванием переселенцев из Днепровского Левобережья в России – «черкасы».
1 См. например: Бантыш-Каменский Д.Н. История Малой России. М., 1842; Илляшевич Л.B. Краткий очерк истории харьковского дворянства. Харьков, 1885.
2 Представители дореволюционной украинской националистической историографии уже тогда, исходя из своих идеологических представлений, предпочитали термин «украинцы» (См.: Кулиш П.А. История возсоединения Руси. СПб., 1874. Т. II. С. 143; Грушевский М.С. История украинского казачества до соединения с Московским государством. Киев, 1914. Т. II. С. 19; Василенко Н.П. Очерки по истории Западной Руси и Украины. Киев, 1919; Целевич О. Участь козаків в Смоленській війні 1633–4 рр. // Записки наукового товариства ім. Шевченка. Львів, 1899. Т. 28. Кн. 2. С. 1–72). Такой же терминологии придерживалась А.Я. Ефименко, которая подчеркивала свою непричастность к «южнорусскому национальному субъективизму». Тем не менее, ее работа вполне созвучна трудам украинских историков второй половины XIX в., недаром она была переиздана на Украине в конце XX столетия (Ефименко А.Я. История украинского народа. Киев, 1990). Вместе с тем, встречаются работы с {103} другой терминологией. И.М. Каманин применял такие понятия как «южноруссы» и «малороссы» (Каманин И.М. Богдан Хмельницкий, гетман. Киев, 1888; Он же. Очерк гетманства Петра Сагайдачного. Киев, 1901).
3 Соловьев С.М. Сочинения. М., 1995. Кн. V.
4 Подробнее об этом см. ниже.
5 См.: Хорошкевич A.Л. Куликовская битва и становление национального самосознания русских, украинцев и белорусов // Дмитрий Донской и эпоха возрождения Руси. Тула, 2001. С. 63 (прим. 3).
6 См.: Загоровский В.П. Некоторые вопросы ранней народной колонизации польской окраины России // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы за 1698 г. Л., 1972. С. 37–38 и др. работы этого автора.
7 См.: Буссов К. Московская хроника. М.; Л., 1961. С. 94.
8 Подробнее см.: Восточные славяне в XVII–XVIII веках: этническое развитие и культурное взаимодействие // Славяноведение. 2002. № 2. С. 3–35; Sysyn F.E. Concept of Nationhood in Ukrainian History Writing, 1620–1690 // Harvard Ukrainian Studies. Cambridge, 1986. Vol. X. P. 393–423 (далее – HUS).
9 См.: Мавродин В.В. Происхождение русского народа. Л., 1978. С. 146; Народы мира: историко-этнографический справочник. М., 1988. С. 472.
10 См.: Украинцы. М., 2000. С. 5–19.
11 Флоря Б.Н. О некоторых особенностях развития этнического самосознания восточных славян в эпоху Средневековья – раннего Нового времени // Россия – Украина: история взаимоотношений. М., 1997. С. 12–16.
12 Там же. С. 19.
13 Восточные славяне... С. 8–9.
14 См.: Гумилев Л.H. От Руси к России: Очерки этнической истории. М., 1992. С. 244 (примеч.); Русина О.В. Україна під татарами і Литвою. Київ, 1998. С. 276–277.
15 Украинцы... С. 20.
16 Мархоцкий Н. История Московской войны. М., 2000. С. 29.
17 См. например: Тихомиров М.Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 418–419; Алекберли М.А. Борьба украинского народа против турецко-татарской агрессии во второй половине XVI – первой половине XVII веков. Саратов, 1961. С. 37; Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. М., 1972. С. 164, 311; Флоря Б.Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII в. М., 1978. С. 17 и след.; Станиславский A.Л. Гражданская война в России XVII в. М., 1990. С. 7–8; Похлебкин В.В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах и фактах. М., 1992. Вып. 1. С. 183; М., 1995. Вып. 2. Кн. 1. С. 392, 439–446. {104}
18 Кулиш П.А. Отпадение Малороссии от Польши. Т. I. // ЧОИДР. 1888. № 2. Отд. III. С. 52–53.
19 Боплан Г. Описание Украины. СПб., 1832. Новейшее украинское издание: Боплан Г.Л. де. Опис України, кількох провінцій Королівства Польського, що тягнуться від кордонів Московії до границь Трансільванії, разом з їхніми звичаями, способом життя і ведення воєн. Київ, 1990. Факсимильное воспроизведение французского издания 1660 г.: Боплан Г.Л. де. Описание Украины, нескольких провинций королевства Польского, которые тянутся от границ Московии до границ Трансильвании, вместе с их обычаями, способом жизни и ведения войн. Киев, 1990.
20 Русина О.В. Ук. соч. С. 276.
21 См.: Флоря Б.Н. О некоторых... С. 16–17.
22 Украинцы... С. 19.
23 См. например: Bushkovitch Р. The Formation of f National Consciousness in Early Modern Russia // HUS. 1986. Vol. X. P. 356; Sysyn F.E. Between Poland and the Ukraine. Cambridge, 1985. Р. XIII, 20–31, 136.
24 См.: Заборовский Л.В. Переяславская рада и московские соглашения 1654 года: проблемы исследования // Россия – Украина... С. 43; Яковлева Т.Г. Генезис государственной идеи на Украине на примере договоров с Польшей и Россией // Там же. С. 51; Санин Г.А. Антиосманские войны в 70–90-е годы XVII века и государственность Украины в составе России и Речи Посполитой // Там же. С. 61; Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы: украинцы в этнической иерархии Российской империи // Там же. С. 126; Скрынников Р.Г. История Российская. IX–XVII вв. М., 1997. С. 443; Солодкин Я.Г. Украинцы в Сибири конца XVI – начала XVII вв. // Социокультурная динамика Ханты-Мансийского автономного округа сегодня и в перспективе XXI века. Сургут, 1999. С. 37–41; Смолій В.А., Степанков В.С. Українська національна революція XVII ст. Київ, 1999. С. 41–61.
25 См.: Восточные славяне... С. 13–17.
26 Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С. 335.
27 Флоря Б.Н. Отношение украинского казачества к Речи Посполитой во время казацких восстаний 20–30-х годов XVII века и на начальном этапе Народноосвободительной войны // Славяноведение. 2002. № 2. С. 38.
28 См.: например: Воссоединение Украины с Россией. М., 1954. Т. I. № 153. С. 261–262 (далее – ВУСР); Там же. Т. II. № 101. С. 224; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 552. Л. 114–116; Там же. Столбцы Московского стола. № 169. Л. 325. В отписке воронежского воеводы Андрея Солнцева {105} (сентябрь 1641 г.) употребляются выражения «белорусец-черкашенин» и «черкашенин-белорусец» по отношению к служившему в с. Костенки Воронежского уезда Семену Гаврилову Переяславцу (РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 154. Л. 113–115).
29 См.: Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII–XV веках // Славяноведение. 1993. № 2. С. 42–46.
30 РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 17. Л. 10об.–11.
31 РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 20. Л. 190об.–195об.
32 РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 22. Л. 83об.–85.
33 В 1618 г., по Деулинскому перемирию Чернигов и Новгород-Северский отошли к Польше.
34 Акты Московского государства, изданные императорскою Академиею наук. СПб., 1890. Т. I. № 164. С. 187 (далее – АМГ).
35 Там же. № 189. С. 207.
36 См.: Там же. № 436. С. 411; Донские дела. Кн. II. // РИБ. СПб., 1906. Т. XXIV. С. 95–96, 242, 364, 794–795, 810–811, 813, 869, 897 (далее – ДД); ВУСР. Т. I. № 72. С. 124–125; № 74. С. 127–129; № 163. С. 274–275; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 99. Л. 260, 263.
37 См.: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-литовским государством. Т. IV. // Сборник Российского исторического общества. Μ, 1912. Т. 137. № 12. С. 243, 249, 322 (далее – Сб. РИО).
38 См.: АМГ. Т. I. № 427. С. 404–405; № 595. С. 552; № 635. С 585; АМГ. Т. II. № 168. С. 109; № 324 С. 201; № 356. С. 231; Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1861. Т. III. № 8. С. 13; № 294. С. 377; № 295. С. 377; № 297. С. 380; № 305. С. 417 (далее – АЮЗР); Кулиш П.А. Материалы для истории воссоединения Руси. М., 1877. Т. I. С. 99; ДД. Кн. I. С. 275, 355, 701, 831; Кн. IV. С. 367, 454, 496; Сб. РИО. Т. 137. № 15. С. 515; ВУСР. Т. I. № 14. С. 27; № 37. С. 70–72; № 71. С. 123–124; № 114. С. 189; № 132. С. 220–221; № 143. С. 244–245; Там же. Т. II. № 92. С. 210–215; РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. Д. 2. Л. 3; № 169. Л. 323; Там же. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 12. Л. 515; № 101. Л. 386–387; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 8. Л. 599; № 11. Л. 271; № 24. Л. 379; № 53. Л. 332; № 54. Л. 60; № 99. Л. 23–24; № 323. Л. 56, 634, 672; № 302. Л. 74–75; Там же. Столбцы Севского стола. № 99. Л. 432.
39 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 40. Л. 65–66. См. также: Там же. Столбцы Белгородского стола. № 24. Л. 171–172.
40 РГАДА. Ф. 79. Οп. 1. Кн. 32. Л. 135–135об.; Кн. 47. Л. 175об.
41 См.: Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ {106} представителями служилых фамилий после отмены местничества. (Собрал и издал А. Юшков). М., 1898. Ч. I. № 238. С. 249–251; № 240. С. 252–254; № 242. С. 261 (далее – АРП).
42 АМГ. Т. I. № 216. С. 244.
43 АМГ. Т. I. № 318. С. 337; № 328. С. 346.
44 АЮЗР. Т. III. № 283. С. 358.
45 АМГ. Т. II. № 354. С. 229; ВУСР. Т. I. № 113. С. 185–189.
46 См.: АМГ. Т. I. № 610. С. 570.
47 АМГ. Т. II. № 165. С. 107; ВУСР. Т. I. № 164. С. 275; № 167. С. 279; № 169. С. 281; № 194. С. 319; № 237. С. 399; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 83. Л. 655; № 121. Л. 619; № 170. Л. 348; № 231. Л. 265, 424; № 302. Л. 94–96; Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 392–398; № 132. Л. 98; № 137. Л. 2–4, 13, 45.
48 См.: РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 170. Л. 751; № 231. Л. 135; Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 407; № 124. Л. 7, 274, 276; № 132. Л. 82; Там же. Столбцы Приказного стола. № 163. Л. 194. Иногда по отношению к выходцам из украинских земель Речи Посполитой применялось словосочетание «литовские переезжие черкасы» (РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 99. Л. 82)
49 АМГ. Т. II. № 483. С. 299; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 219. Л. 231; № 266. Л. 11; Там же. Столбцы Севского стола. № 143. Л. 32.
50 См.: Первые месяцы царствования Михаила Федоровича. М., 1915. С. 13; ВУСР. Т. I. № 274. С. 463; Там же. Т. III. № 76. С. 158–159; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 57. Л. 594; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 132. Л. 75; № 82. Л. 86; № 188. Л. 76; № 231. Л. 185, 265; Там же. Столбцы Поместного стола. № 24. Л. 208; Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 388–389, 519, 535–536; № 124. Л. 107, 365; № 163. Л. 32; Л. 460.
51 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 154. Л. 32–33.
52 ВУСР. Т. I. № 99. С. 167–168.
53 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 449.
54 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 231. Л. 104–105.
55 Там же. Л. 185; Л. 265.
56 См. например: РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 163. Л. 533.
57 ДД. Кн. III. С. 236; ВУСР. Т. I. № 238; № 274. С. 463; Там же. Т. II. № 128–129. С. 295–296; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 25. Л. 213; № 64. Л. 43; № 82. Л. 339–340; № 168. Л. 9; № 179. Л. 369; Там же. Столбцы Приказного стола. № 135. Л. 247; № 163. Л. 37–38; Л. 196–197; № 257. Л. 69–70, 81; Там же. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 137–138. {107}
58 ДД. Кн. II. С. 242, 431–432; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 132. Л. 99, 218; № 135. Л. 83–89, 91–109; № 163. Л. 46, 56, 395, 425–431, 437–438; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 140. Л. 154–155, 179, 180, 198, 203, 208–210, 218, 219–220, 255–257, 313–314, 317–321, 341–344; № 231. Л. 10, 29, 303; Там же. Дела десятен. Кн. 213. Л. 282.
59 ВУСР. Т. III. № 146. С. 255.
60 Воронежские акты. Воронеж, 1852. Кн. II. Приложения, № 12. С. 181; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 99. Л. 90; № 115. Л. 588; № 154. Л. 11–12, 118–119, 123–125, 137–139, 148, 150, 162, 204, 221–222, 351, 355; № 168. Л. 238; № 231. Л. 129; Там же. Столбцы Приказного стола. № 135. Л. 268; № 257. Л. 96–97; № 281. Л. 134; № 552. Л. 94–95, 100; Там же. Дела десятен. Кн. 213. Л. 274–281.
61 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 8. Л. 139, 143; № 283. Л. 285–286.
62 ВУСР. Т. I. № 276. С. 467; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 135. Л. 73; № 272. Л. 641; № 573. Л. 138.
63 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 131. Л. 303; № 140. Л. 186, 328–329; № 154. Л. 17–18, 23, 30–33, 35, 39–40, 131; № 158. Л. 258–262, 705; № 168. Л. 4, 7; № 170. Л. 166, 348, 509; № 219. Л. 267; № 231. Л. 289, 296; № 314. Л. 199–200; № 323. Л. 255; Там же. Столбцы Поместного стола. № 24. Л. 275, 281, 283, 285; № 39. Л. 213, 284–287; Там же. Столбцы Приказного стола. № 129. Л. 55, 385; № 135. Л. 243–245, 247–248; № 163. Л. 442–445, 451; № 257. Л. 70, 79, 84; № 281. Л. 15; № 552. Л. 85–90; Там же. Дела десятен. Кн. 213. Л. 238–239, 321.
64 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 118. Л. 656–660; № 138. Л. 134; № 140. Л. 324–327, 350; № 154. Л. 6, 46, 48–52, 59–61, 65, 82–83, 87, 184–188, 190–191, 355, 374–375; № 161. Л. 113; № 231. Л. 135; Там же. Столбцы Московского стола. № 160. Л. 256; № 252. Л. 30; Там же. Столбцы Приказного стола. № 124. Л. 274; № 135. Л. 75, 143–145, 159, 164, 281; № 163. Л. 124–126, 340–346; № 257. Л. 69, 73, 193–211, 217; № 271. Л. 26; № 552. Л. 91, 156, 158; Там же. Столбцы Севского стола. № 124. Л. 132, 134, 162; Там же. Дела десятен. Кн. 213. Л. 286, 297.
65 Там же. Столбцы Поместного стола. № 39. Л. 139, 142; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 231. Л. 10, 365.
66 Там же. Столбцы Московского стола. № 13. Л. 321а.
67 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 252. Л. 358; № 266. Л. 219; № 314. Л. 53, 212–213.
68 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 168. Л. 39; № 210. Л. 336; {108} № 231. Л. 10.
69 Там же. Ф. 124. Оп. 1. Д. 2. Л. 1, 10.
70 Там же. Ф. 141. Оп. 1. Д. 4. Л. 3.
71 АМГ. Т. I. № 613. С. 571.
72 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 138. Л. 132.
73 ДД. Кн. I. С. 803; ВУСР. Т. 1. № 179. С. 297; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 132. Л. 113, 224; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 154. Л. 197; № 231. Л. 10; № 302. Л. 90; № 323. Л. 640; Там же. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 123–124, 452; Там же. Дела десятен. Кн. 213. Л. 359а.
74 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 151. Л. 281.
75 Там же. № 130. Л. 132; № 133. Л. 208, 213, 217; № 140. Л. 201, 309; № 154. Л. 355; Там же. Столбцы Приказного стола. № 137. Л. 1–4, 13, 33, 81, 145, 170–174, 227; № 257. Л. 71–72; Там же. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 126; № 124. Л. 134; Там же. Столбцы Поместного стола. № 21. Л. 61. № 176; Л. 183, 210–217; № 24. Л. 170–175, 359–360.
76 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 64. Л. 362.
77 АМГ. Т. II. № 474. С. 295.
78 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 115. Л. 586. Цитированная челобитная Принадлежит черкасам, поселенным в с. Костенки Воронежского уезда.
79 Там же. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 127.
80 Там же. № 124. Л. 215–216.
81 См.: Там же. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 348.
82 АМГ. Т. II. № 329. С. 204; СГГД. № 62. С. 256; ДД. Кн. II. С. 432–435, 637, 643–646, 1109; ДД. Кн. III. С. 166, 211, 214, 220; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 75. Л. 87–88; № 102. Л. 280, 395; № 169. Л. 240; Там же. Столбцы Приказного стола. № 16. Л. 603; № 48. Л. 338, 349–350; № 162. Л. 33; № 170. Л. 262–264, 269; № 163. Л. 46, 248–249; № 567. Л. 142–143б.; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 25. Л. 207; № 35. Л. 249, 271; № 54. Л. 479; № 60. Л. 12; № 62. Л. 289; № 140. Л. 157, 162–163, 176–177; № 165. Л. 227, 361362, 492; № 170. Л. 649–650; № 181. Л. 286, 365; № 184. Л. 196, 200; № 189. Л. 289, 297, 303–308; № 247. Л. 174, 197, 232–233, 243, 256, 289, 293, 304об., 314, 414, 453, 455, 467–471, 522, 544, 546; № 302. Л. 106, 123, 165, 347; № 314. Л. 173; № 323. Л. 594, 596–598; Там же. Столбцы Севского стола. № 124. Л. 255–256, 266, 296.
83 АЮЗР. Т. III. № 207. С. 219; РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. Д. 2. Л. 1–2.
84 См.: ДД. Кн. II. С. 364, 431–432, 550; Кн. 111. С. 56, 84, 573; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 169. Л. 284; Там же. Столбцы Белгородского {109} стола. № 165. Л. 348–351; № 174. Л. 446–447, 450; № 189. Л. 98–99, 303; № 233. Л. 98; № 291. Л. 318; № 140. Л. 155; Там же. Столбцы Севского стола. № 124. Л. 247–252, 312, 448; Там же. Столбцы Поместного стола. № 21. Л. 174.
85 Ср.: ДД. Кн. III. С. 59, 576; Кн. IV. С. 497.
86 АМГ. Т. I. № 202. С. 226.
87 См. например: АМГ. Т. I. № 704. С. 641; Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1841. Т. II. № 116. С. 170 (далее – АИ); Дополнения к актам историческим, собранныя и изданныя Археографическою комиссиею. СПб., 1846. Т. II. № 351. С. 419 (далее – ДАИ); Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи, археографическою экспедициею императорской Академии наук. СПб., 1836. Т. III. № 220. С. 325–327; № 239. С. 354–358; № 315. С. 463 (далее – ААЭ); ДД. Т. II. С. 863; Первые... № 67. С. 55; Памятники истории Восточной Европы. М.; Варшава, 1995. Т. I. С. 54–55 (далее – ПИВЕ); РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 7. Столбик 1. Л. 18; № 102. Л. 322, 514, 548; Там же. Столбцы Приказного стола. № 57. Л. 637–638; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 53. Л. 13, 62–63; № 54. Л. 58, 73, 145, 198; № 56. Л. 151; № 82. Л. 2–3; № 108. Л. 439; № 133. Л. 297; № 139. Л. 194; № 140. Л. 455–456; № 170. Л. 650–651; № 181. Л. 180–182; № 323. Л. 680; Там же. Столбцы Севского стола. № 124. Л. 94; Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 164, 171, 465–467; Там же. Столбцы Поместного стола. № 21. Л. 15.
88 АМГ. Т. I. № 663. С. 616; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 53. Л. 28; № 60. Л. 46.
89 АМГ. Т. I. № 202. С. 226. Подобные примеры см.: РГАДА. Ф. 210. Столбцы разных столов. № 125. Л. 6; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 333. Л. 404–405; Там же. Столбцы Приказного стола. № 567. Л. 145–146.
90 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 17. Л. 425–426.
91 АМГ. Т. I. № 635. С. 585.
92 РГАДА. Ф. 141. Оп. 1. Д. 13. Л. 2.
93 Там же. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 99. Л. 106.
94 АМГ. Т. I. № 717. С. 659. Подобные примеры см.: РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 101. Л. 583, 631; № 102. Л. 356.
95 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 77. Л. 140.
96 Там же. № 117. Л. 68–74.
97 Там же. Л. 174–177.
98 Там же. Л. 186–187.
99 См.: Там же. Столбцы Белгородского стола. № 60. Л. 90, 96.
100 Там же. Столбцы Московского стола. № 134. Л. 333. {110}
101 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 50. Л. 1, 66. Публикацию полного текста этих документов см: Белогорье. Белгород, 2001. № 3. С. 123–136; Там же. Белгород, 2003. № 4. С. 111–123.
102 АЮЗР. Т. III. № 286. С. 361–362.
103 См.: ДД. Кн. III. С. 364–365; ПИВЕ. Т. I. С. 87, 98; ВУСР. Т. I. № 98. С. 166–167; № 135. С. 223–225; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 53. Л. 330.
104 Указанный термин встречается и в других документах (См.: ДД. Кн. II. С. 431, 432–435, 444; Сб. РИО. Т. 137. № 7. С. 178; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 162. Л. 366; Там же. Столбцы Поместного стола. № 21. Л. 18).
105 РГАДА. Ф. 150. Оп. 1. Д. 6. Л. 1.
106 Там же. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 399–401.
107 См. например: ДД. Кн. I. С. 44, 831; Кн. II. С. 862; Кн. III. С. 235; ВУСР. Т. I. № 98. С. 166–167; № 113. С. 185; № 114. С. 189–188; Там же. Т. II. № 92. С. 210; № 151. С. 362; № 192. С. 466; № 203. С. 476; Там же. Т. III. № 139. С. 247; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 53. Л. 154, 333; № 54. Л. 240, 254; № 62. Л. 70; № 82. Л. 3, 525; № 83. Л. 1; № 98. Л. 299–300; № 99. Л. 23, 82; № 107. Л. 389; № 108. Л. 6, 415; № 118. Л. 372, 646; № 127. Л. 444–445; № 133. Л. 209–210, 213, 250; № 138. Л. 133; № 140. Л. 172; № 161. Л. 113; № 181. Л. 180; № 184. Л. 196, 198, 200, № 202. Л. 79; № 291. Л. 316; № 298. Л. 53, 316; № 323. Л. 684, 585–586; № 333. Л. 393, 476; Там же. Столбцы Московского стола. № 135. Л. 67; № 246. Л. 147–148, 267–268; Там же. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 186–190, 428–430; № 118. Л. 2; № 129. Л. 583–588; № 143. Л. 185; Там же. Столбцы Поместного стола. № 21. Л. 11–13; № 39. Л. 37, 262; Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 467, 513; № 124. Л. 218–226, 365; № 134. Л. 144–145, 206, 284; № 137. Л. 48–49, 79–88; № 163. Л. 196, 395–424, 448, 534; № 257. Л. 73–74, 79; № 552. Л. 99, 109, 156; № 569. Л. 166–170.
108 См. например: РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 142.
109 Там же. Столбцы Московского стола. № 27. Л. 101.
110 См.: Там же. № 79. 197а.
111 Там же. Столбцы разных столов. № 125. Л. 4.
112 Там же. Столбцы Севского стола. № 99. Л. 433. Список примеров можно продолжить: ПИВЕ. Т. I. С. 33; С. 42–43; С. 45; С. 47; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 24. Л. 379; № 53. Л. 61–62, 289; № 54. Л. 409; Там же. Столбцы Поместного стола. № 39. Л. 264, 285.
113 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 53. Л. 16–17.
114 Там же. № 188. Л. 77; № 266. Л. 11. {111}
115 Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 5.
116 ДД. Кн. II. С. 863.
117 Там же. Кн. IV. С. 361.
118 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 571. Л. 203.
119 См. например: ВУСР. Т. I. № 128. С. 215; № 134. С. 222–223; № 146. С. 252; № 258. С. 426; № 282. С. 481; Там же. Т. II. № 82. С. 199; № 121. С. 283–285; № 125. С. 292; № 63. С. 138–139; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 57. Л. 363; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 54. Л. 4, 59, 63; № 64. Л. 2; № 99. Л. 129; № 108. Л. 136–139, 166, 417; № 118. Л. 375, 427–428; № 140. Л. 324–325; № 154. Л. 19–21, 51–53; № 323. Л. 610, 616–617, 680, 720; Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 24, 332–334, 379, 513; № 272. Л. 238; № 275. Л. 362; Там же. Столбцы Севского стола. № 117. Л. 94–95; № 124. Л. 140, 207; Там же. Столбцы Поместного стола. № 21. Л. 15, 215.
120 АМГ. Т. І. № 452. С. 421.
121 См.: АЮЗР. Т. III. № 105. С. 103; № 118. С. 115; № 126. С. 121; № 156. С. 156; № 270. С. 339; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 211. Л. 35.
122 См.: АМГ. Т. I. № 468. С. 433–434.
123 АЮЗР. Т. III. № 269. С. 337.
124 См. например: РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 298. Л. 319–322.
125 См. например: АМГ. Т. I. № 547. С. 519.
126 АМГ. Т. I. № 538. С. 511; АЮЗР. Т. III. № 213. С. 225.
127 См. подобные примеры: ВУСР. Т. I. № 114. С. 189; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 101. Л. 343; 361.
128 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 101. Л. 362. (Речь идет о походе запорожского войска на помощь королевичу Владиславу под Москву в 1618 г.)
129 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 168. Л. 38–39.
130 Там же. № 154. Л. 46–47.
131 Сб. РИО. Т. 137. № 15. С. 575.
132 Там же. Т. 142. № 34. С. 651.
133 Материалы по истории Воронежской и соседних губерний. Воронеж, 1885. № CCLVII. С. 484.
134 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 58. Л. 109.
135 АМГ. Т. I. № 336. С. 351. См. также: Воронежские акты. Воронеж, 1851. Кн. І. № XXXIX. С. 123.
136 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Поместного стола. № 2. Л. 26.
137 ДД. Кн. II. С. 643. {112}
138 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 112. Л. 146–147.
139 Там же. Столбцы Приказного стола. № 99. Л. 333; Там же. Столбцы Поместного стола. № 21. Л. 41.
140 Там же. Столбцы Белгородского стола. № 323. Л. 634.
141 АМГ. Т. I. № 436. С. 409–410.
142 Там же. № 529. С. 503.
143 ДД. Кн. II. С. 698.
144 См.: АМГ. Т. I. № 539. С. 513; № 613. С. 572; № 616. 573; ПИВЕ. Т. 1. С. 31; С. 52; РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 101. Л. 418, 500, 532–525, 585; № 102. Л. 549, 553; Там же. Столбцы Приказного стола. № 73. Л. 68; Там же. Столбцы Белгородского стола. № 54. Л. 194, 271, 411–412; № 56. Л. 152. {113}
* Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект 03-01-00620а/Ц). {83}
Просмотров: 9451
Источник:
statehistory.ru в ЖЖ:
