История Деда Мороза в России
---
В 1840 году были опубликованы «Детские сказки дедушки Иринея» В. Ф. Одоевского, в одной из которых («Мороз Иванович») впервые дана литературная обработка фольклорного и обрядового Мороза. Созданный Одоевским образ еще далек от знакомого нам «елочного» персонажа: календарная приуроченность сказки - не Рождество и не Новый год, а весна (Мороз Иванович живет в колодце, оттого что «жарко становится»); не он приходит к детям, а дети приходят к нему; да и подарки его — это лишь плата за службу. И все же образ этот уже узнаваем: «добрый Мороз Иванович» — «седой-седой» старик, который как «тряхнет головой — от волос иней сыплется»; живет он в ледяном доме, а спит на перине из пушистого снега. Рукодельницу за хорошую работу он одаривает «горстью серебряных пятачков», однако и Ленивицу не замораживает (как Морозко старухину дочь в сказке), а лишь проучивает, дав ей вместо серебра сосульку. Заботясь о природе, он покрывает снегом озимые всходы; попечительствуя о людях, стучит в окошки, чтоб «не забывали печей топить да трубы вовремя закрывать», проводя при этом и «нравственные идеи» о необходимости «нищеньким помогать». В педагогической сказке Одоевского обрядовый Мороз и сказочный Морозко превращены в доброго, но справедливого воспитателя и наставника.
Первые рекламные заметки о продаже елок появились в газетах почти в то же самое время, когда увидели свет «Сказки дедушки Иринея». Возникнув одновременно на рубеже 1830-1840-х годов, Мороз Иванович и елка, принадлежавшие к разным культурным традициям, пока совершенно разведены: Мороз Иванович пришел из русской деревни (как обработка народного Мороза), елка — из Западной Европы (как усвоение немецкого обыкновения). Отсутствующая вначале связь возникнет двумя десятилетиями позже, когда сказка Одоевского будет включена в состав «елочных» текстов. В литературе образ Мороза мифологизируется по двум направлениям. С одной стороны, согласно поэме Некрасова «Мороз, Красный нос» (1863), где Мороз представлен злой силой, любящей «кровь вымораживать в жилах, / И мозг в голове леденить», он изображается как зловредный атмосферный дух, которому приписывается способность оказывать пагубное воздействие на человека: злой мороз сердитый (И. 3. Суриков, «Зима», 1880), царь Мороз предстает косматым стариком «с еловым скипетром» в руке, живущим в «краях Зимы» «с их ветроносными ветрами / И тишиной морозной тьмы» (К. М. Фофанов, «Триолет», 1886). Жестокий мороз, ходящий «с своею клюкой» «в царстве суровой Зимы», является угрозой всему живому (Д. Н. Садовников, «Весенняя сказка», 1880).
С другой стороны (преимущественно в поэзии для детей), зарождается его положительный двойник, главной функцией которого становится формирование «здоровой» погоды и сотворение зимних «волшебств», предоставляющих и детям, и взрослым возможность веселиться, развлекаться, закаляться и т.д. на лоне природы. На создание этого образа начинает «работать» и некрасовский «Мороз, Красный нос», из которого для детского пользования берется только фрагмент «Не ветер бушует над бором...», где главный герой, исторгнутый из контекста поэмы, выступает как «воевода», неограниченный властитель зимнего леса и волшебник, убирающий свое «царство» «в алмазы, жемчуг, серебро». Именно этот мороз, украшающий зимой природу, не будучи названным, угадывается в стихотворении А.А.Фета 1890 года
«Мама! Глянь-ка из окошка...»:
Словно кто-то тороватый
Свежей, белой, пухлой ватой
Все убрал кусты.
Этот же Мороз («старый дед в одежде серебристой») строит снежные «терема, палаты и дворцы», «дарит» детям ясный зимний день, снеговые горы, ледяную речку и т.п., «чтоб они резвились и смеялись / День-деньской дедовских затей» (А, А. Коринфский, «Белый дед», 1892). Он добрый волшебник, создающий условия для полноценного и здорового детского досуга: катания на коньках, санках, лыжах, игр в снежки и пр., как стихотворении С. Фруга «На катке» 1889 года:
Прилетел мороз трескучий,
Он на реченьку дохнул,
Струйки светло-голубые
Льдинкой бледной затянул.
... Всю-то реченьку покрыло.
Намостило синим льдом.
Превращенный в хозяина зимнего леса, Мороз становится защитником зверья, спасая «братью меньшую» «от ружья, от силков, от капкана,/ Когда снегом покроет поля...» (0. А. Белявская, «Зимняя сказочка», 1907). Подобно Морозу Ивановичу Одоевского, он заботится зимой о растениях, покрывая их снегом («Мороз снежком укутывал: смотри, не замерзай!» [Р. А. Кудашева, «Елка», 1903]), и о птичках (подкармливая их, он устраивает для них «елку», к которой привязывает сноп овса); он испытывает сострадание к беднякам.
Русская поэзия, столь часто, с чувством национальной гордости, описывающая русскую зиму, начиная с Ломоносова и кончая современными поэтами, развивала и обогащала фольклорный образ Мороза. Школьные учебники и хрестоматии обычно составлялись в соответствии с календарем, так что осенью учащиеся изучали произведения об осени, зимой — о зиме и т.д. В результате этого методического приема лучшие тексты русских поэтов о зиме, вьюге, снежинках, морозе попадали в учебные книги, формируя в детском сознании персонифицированные образы природных стихий, среди которых Мороз занимал одно из первых мест.
Одновременно и независимо от литературного образа Мороза в городской среде возникает и развивается мифологический персонаж, «заведующий» елкой и, подобно самой елке, первоначально заимствованный с Запада. В ходе переориентации елки «на отечественную почву» и создания псевдофольклорной елочной мифологии и произошло оформление Деда Мороза. Этот персонаж формировался в процессе поисков ответов на детские вопросы: откуда в доме берется елка, кто ее приносит, кто дарит подарки?
Ответ на первый вопрос привел к появлению на празднике елки образа зимнего леса, что тотчас же сказалось на украшениях, среди которых появились всевозможные зимние лесные атрибуты. Одной из висящих на елке игрушек стал старик в шубе и с мешком в руках. Вскоре, увеличившись в размерах, он, возведенный в ранг главной елочной игрушки, был поставлен поделку. Такого игрушечного старика, стоящего под елкой, в рассказе А. В. Круглова 1882 года «Заморыш» видит мальчик, рассматривающий украшенное дерево через оконное стекло чужого дома. «Рождественские старики, обсыпанные инеем», установленные в окнах кондитерских и игрушечных магазинов, превращаются в обычное явление новогоднего городского пейзажа, о чем в 1875 году писал И. А. Гончаров: «Вот где-то в Морской или Караванной, старичок, весь в снегу, Борей, что ли, с бумажным деревом, весь обвешан разными вещицами!».
На праздниках елки еще до того, как вошло в обыкновение костюмирование детей, стали появляться ряженые старики, дублирующие стоящую под елкой игрушку: в очерке для детей 1884 года «К праздникам» В. В. Михайлова рассказывается о том, как «маленькую Катю... одели стариком с елочкой в руках, и старичка этого поставили на стол с игрушками». Старики начинают фигурировать и в тех «грандиозных» представлениях, которые устраивались на елках в состоятельных семьях: «вдруг зала... осветилась красным огнем, и мы увидели старика, едущего на больших санях, запряженных медведем, с громадною елкою в руках... Остановясь посредине залы, старик слез с саней и поставил елку на пол». В таких движущихся «фантасмагорических картинах», которые создавались посредством вырезанных из картона фигур (своеобразного кустарного кинематографа), старик являлся главным персонажем. Старик и елка постепенно становились обязательными и неразлучными атрибутами праздника: «Своеобразным елочным символом служил "старик с елкою" (видимо, предтеча Деда Мороза), отлитый из гипса, с седою бородою, с красным от мороза лицом, одетый в шубу и лапти. Такими стариками торговали в тех же лавках, где и елками, но основную их массу продавали прохожим уличные мальчишки».
В ходе создания елочной мифологии роль обеспечения детей елкой приписывалась разным персонажам. Оформление образа русского Деда Мороза в качестве дарителя елки и подарков произошло под влиянием западноевропейской традиции. Читателю рассказа Д. Н. Мамина-Сибиряка «Песня мистера Каль», написанного в конце XIX века, еще требовалось разрешить сомнения французского мальчика Жана, которого «смущало только одно, — как успел святочный старик догнать их с елкой». Данное в примечании пояснение свидетельствует о том, что для русских детей этот образ был еще не вполне ясен: «Существуют детские поверья (у французов, у немцев), что елку и другие святочные подарки приносит детям святочный старик — добрый волшебник, "рождественский дед"». Вариант сюжета, согласно которому, в соответствии с западной традицией, елку посылает младенец Иисус, многими русскими семьями также был принят. Наряду с ним на роль дарителя елки пробуются бабушка Зима (1872) [403,1]; старички-кулачки, заготавливающие в лесу елки (1882); святочный старик (1894) [243, 585]; «властитель русских лесов» Мороз («и чуются... еще далекие шаги волшебника Мороза с рождественской елкой», 1880-е годы). Разнообразие персонажей, снабжающих детей елкой, свидетельствует о том, что единое мнение по этому вопросу было выработано не сразу. С 1880-х годов представление о старике, Морозе, Дедушке Морозе и т.д. как дарителе елки закрепляется все прочнее: «Было единственное время в году, когда гостиная становилась нашей комнатой...: это на святках, когда в нее... Дед Мороз приносил елку», — вспоминает С. Н. Дурылин о своем детстве 1880-х годов. Неудивительно поэтому, что, встретив зимой в лесу «седого-седого, сгорбленного старика», девочка тотчас же узнает в нем «того самого старика, который приносит умным деткам святочные елки»: «А я тебя знаю, дедушка! Ты приносишь деткам елки...» (Д. Н. Мамин-Сибиряк, «Аленушкины сказки», 1894).
Что же касается подарков, то, как мы уже видели, в согласии с рождественским елочным мифом, иногда детям говорилось, что подарки посылает младенец Иисус. В рамках псевдонародной мифологии роль дарителя начинает приписываться тому же самому старику, доброму деду, приносящему елку [113,7]. В стихотворении М. А. Пожаровой «Елочьи гости» (1912) «древний дедка-бородач» и «дедушка мохнатик» приносит из лесу и елку, и подарки:
Стук, стук, стук! — Кто стучит?
— Древний дедка-бородач
В ледяных онучах,
На зверьках приехал вскачь
Из лесов дремучих.
Дедушка мохнатик,
Пуховой халатик!
Поглядим-ка в щелку:
Он привез нам елку.
Стоп, зайчата, у крыльца!
Довезли салазки.
Дед бормочет без конца
Снеговые сказки.
Борода метелкой.
Сеет иней колкий.
Сеет бисеринки,
Вьюжные снежинки...
Корней Чуковский 20 декабря 1923 года записывает в дневнике: «На Рождество она (дочка Мура. — Е.Д.) рано-рано оделась и побежала к елке. — Смотри, что мне принес Дед Мороз! — закричала она и полезла на животе под елку. (Елка стоит в углу — вся обсвечканная.) Под елкой оказались: автомобиль (грузовик), лошадка и дудука. Мура обалдела от волнения».
Персонаж, которому дети были обязаны елкой и подарками, выступает под разными именами. Процесс унификации имени растягивается на несколько десятилетий: старый Рупрехт (1861) — единичные случаи, указывающие на немецкую традицию; се. Николай или Дедушка Николай (1870) — вариант отбрасывается рано, поскольку у русских, как уже отмечалось, Никола в роли дарителя никогда не выступал; Санта Клаус (1914) — только при изображении западных елок; просто старик, живущий зимой в лесу (1894); добрый Морозко (1886); Мороз (1890-е годы); Ёлкич. В стихотворении 0. Белявской 1911 года «Ёлкич (Из воспоминаний детства)» мальчик, проснувшийся засветло, слышит, как няня впускает кого-то в кухню:
В двери кто-то огромный, широкий вошел,
Зашуршал по стенам коридора,
Заскрипел под шагами тяжелыми пол.
...И невидимый кто-то опять зашуршал.
Закряхтел под огромною ношей.
Мальчик говорит проснувшимся сестренке и брату, что им «Дядя-Ёлкич» «из лесу елку принес»; дети бегут в зал, чтобы посмотреть на Ёлкича (ср. также в рассказе Федора Сологуба 1907 года «Ёлкич»: «Ёлкич с шишкой на носу» и в стихотворении Владислава Ходасевича 1907 года «За снегами»: «Ёлкич, милый, попляши! / Ёлкич, милый, милый, милый»); рождественский дед («В это время раздался сильный стук в дверь. Восьмилетняя дочь хозяев громко заявила: "Это рождественский дед!"»)); святочный старик, дед, дедка (как традиционный святочный персонаж, прежде с елкой не связанный); елочный дед; Дед/Дедушка Мороз. В 1914 году Сергей Есенин написал стихотворение «Сиротка», в котором сиротке Маше дедушка Мороз дарит, жемчуг, сделанный из ее слез:
«...Я в награду твои слезы
Заморозил в жемчуга.
Я ведь, Маша, очень добрый,
Я ведь дедушка-мороз».
В борьбе за имя победителем оказался Дед Мороз. Аналога этому имени нет ни у одного западного елочного персонажа.
Предпочтение, отданное Деду Морозу, нуждается в объяснении. В восточнославянской мифологии Мороз — существо уважаемое, но и опасное: чтобы не вызвать его гнев, обращаться с ним следовало осторожно; прося не губить урожай, его задабривали; им пугали детей. Но наряду с этим он выступал и в функции приходящего в Сочельник Деда (умершего родителя, предка). Елочный персонаж тем самым получил синонимически удвоенное имя. Введение в составную его часть термина родства свидетельствует об отношении к Деду Морозу как к старшему в роде, что, возможно, и спровоцировало признание за ним по-родственному близкой его связи с детьми.
На праздниках елки Дед Мороз появляется не сразу, а в середине или даже к концу торжества. До его прихода дети подарков не получают. Они с нетерпением ожидают его прихода. По народным представлениям, любой гость — всегда желанный и должен быть объектом почитания как представитель чужого мира. Так и Дед Мороз становится на елке желанным, и его следует пригласить, что вполне соответствует ритуалу приглашения в гости мифологических персонажей — предков или того же фольклорного Мороза. Дед Мороз, по существу, и становится предком-дарителем. Поэтому и зовут его не стариком или старичком, а дедом или дедушкой.
К началу XX века образ Деда Мороза окончательно оформился: он функционирует как игрушка на елке, главная фигура, стоящая под елкой, рекламная кукла на витринах, персонаж детской литературы, маскарадная маска, даритель елки и подарков. В это время и утверждается мнение об «исконности», древности этого образа: «Дедушка-мороз... внезапно появляется в зале и так же, как сто или двести лет назад, а, может быть, и тысячу лет назад, вместе с детьми совершает танец вокруг елки, распевая хором старинную песню, после чего из мешка его начинают сыпаться детям подарки».
До революции представление о Деде Морозе существовало только в городской среде, мифология которой создавалась в результате своеобразной обработки просвещенными слоями общества западных традиций и народных верований. Сконструированный образ, подобно каждому мифологическому персонажу, оказался наделенным комплексом устойчивых свойств — со своим местом жительства, функциями, характерной внешностью, атрибутами. Зимой он обитает и хозяйничает в лесу, чем объясняется его связь с лесным миром — растительным и животным. На лето он уходит в «сибирские тундры», на Север, на Северный полюс и т.п.; согласно высказыванию пятилетнего мальчика, «когда тепло, Деды Морозы переезжают туда, где холодно, и летом к мальчикам не ходят». Его деятельностью объясняются как природные и атмосферные явления (мороз, иней, треск деревьев, узоры на окнах и т.п.), так и появление в доме елки и подарков. Внешне — это старик с румяным лицом и красным носом, с седой бородой и усами, в белой шубе или тулупе и белой шапке (в отличие от красной сутаны или плаща западных зимних геронтологических персонажей), в валенках, с палкой или посохом в руке и мешком или котомкой с подарками за плечами.
Определяющими свойствами характера Деда Мороза являются доброта и щедрость: елочный миф превратил его в доброго старика-дарителя: добрый Морозно (1886); добрый дед (1892), «о, он такой добрый, этот старик1.» (1894). Перед Рождеством (или Новым годом) он успевает обойти все дома, чтобы поздравить, одарить и обласкать детей. Выполняя функцию наставника и воспитателя, он никогда не наказывает детей, а только журит их (в отличие от западного св. Николая, помимо подарков приносившего с собой прутья: справившись о поведении детей, в зависимости от полученного ответа, он либо одаривал, либо наказывал их). (Эта пресловутая дедморозовская доброта не раз оказывала помощь при характеристике того или иного человека. Иосиф Бродский, например, рассказывая об американском поэте Роберте Фросте, посетившем СССР в 1962 году, говорил с иронией: «...Фрост поносил все на свете... Но когда вышел к публике, то был спокоен, улыбался — этакий добрый дед Мороз...». Разумеется, это сравнение возникло у Бродского не случайно: Фрост [frost] — по-английски «мороз».)
В мифе о Деде Морозе, созданном общими усилиями взрослых, присутствовал расчет на безусловное признание детьми его реального существования, что стимулировалось и всячески поддерживалось родителями. Вера в Деда Мороза превратилась в «испытание на взрослость»: ее утрата рассматривалась как важный этап взросления. Варлам Шаламов (1907 года рождения) заметил о себе: «Потеря веры совершилась как-то мало-помалу. .. Разоблачение сестрами рождественского деда Мороза на меня не произвело никакого впечатления». (Ср. о том же у Иосифа Бродского:
И молча глядя в потолок,
Поскольку явно пуст чулок.
Поймешь, что скупость — лишь залог
Того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.)
Корней Чуковский в 1923 году писал о своей семилетней дочери:
Мура все еще свято верит, что елку ей приносит дед Мороз. ... Когда я ей сказал: давай купим елку у мужика, она ответила: зачем? Ведь нам бесплатно принесет дед Мороз.
Год спустя в его дневнике появляется новая запись:
Слышен голос Муры. Она, очевидно, увидела елку. Мура: «Лошадь. — Кто подарил? Никто» (ей стыдно сказать, что дед Мороз, в которого она наполовину не верит).
«Наполовину не верит» — это тот переходный период в жизни ребенка, когда он все еще верит в Деда Мороза, хотя уже знает, что в реальности он не существует.
Знакомый по иконографии (словесным описаниям и рисункам в книжках, елочным игрушкам, рекламным фигурам и т.п.) Дед Мороз в сознании детей долгое время существовал как образ чисто умозрительный. Встреча с визуально воспринимаемой фигурой (когда в 1910-е годы он «живьем» стал появляться на елках) разрешала детские сомнения в действительном его существовании («И щеки у него мясные!»):
Дети замучили вопросами — есть ли на самом деле Дед Мороз, из чего он сделан, как не тает в теплой комнате и т. д.... когда вышел Дед Мороз..., Таня впилась в него глазами и ничего больше не видела... Дома первые слова были: «Ну, бабушка, теперь я сама видела, есть Дед Мороз, пусть никто ничего не говорит, есть, я сама видела!»
(Впрочем, аналогичные сомнения возникали у детей и по поводу того, кто приносит им елку: «Кто приносит из леса в город эти елочки? Ты говоришь — Рождественский ангел?... Но платили деньги, и человек продавал», — говорит пятилетняя девочка.) Е. Л. Мадлевская отмечает, что в некоторых семьях сознательно «поддерживается архаическая версия невидимости Деда Мороза: детям, желающим увидеть, как он будет класть подарки под елку, внушают, что это невозможно, так как Дед Мороз появляется лишь тогда, когда никого нет в комнате или когда все спят».
После революции эмигранты «увозили» образ Деда Мороза с собой. Подобно елке, он сохранялся в их памяти как одна из вечных ценностей. «Дед Мороз не сказка, иногда это подлинная реальность: бескорыстно творимое добро. Оно принимает разное обличье», — писал в 1936 году К. К. Парчевский. Лечивший ребенка русских эмигрантов доктор-француз приходит в Сочельник нагруженный пакетами с фруктами и игрушками для маленького пациента: «Ну вот, это тебе прислал знакомый Дед Мороз за то, что ты ведешь себя хорошо...» В наше всесокрушающее время немного осталось «вечных» ценностей. В оставшемся же самым важным бывают все случайные сверкания неумирающего Добра, в честь которого люди зажигают рождественскую елку, а маленькие дети ждут своего Деда Мороза.
Вспоминая русское Рождество, «праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек», эмигранты забывали о том, что этот старик своим происхождением во многом обязан европейским зимним дарителям. Т. П. Милютина (1911 года рождения) при описании эстонских елок 1930-х годов заметила, что «ни разу там не видела обычного Деда Мороза». Для нее «обычный Дед Мороз» — тот, к которому она привыкла в своем «русском» детстве. Вспоминая о русских святках, живущий в Париже эмигрант горюет об утрате взрослыми веры в Деда Мороза:Это — праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек. Старшее поколение, которое разучилось как следует смеяться и радоваться, давно утратило веру в Деда Мороза и его дары.
Когда в середине 1920-х годов в СССР началась антирелигиозная кампания, не только елка, но и Дед Мороз превратился в «религиозный хлам» и стал рассматриваться как «продукт антинародной деятельности капиталистов». Рождество, елка и Дед Мороз оказались в одном смысловом ряду: «Ребят обманывают, что подарки им принес дед-мороз... Господствующие эксплуататорские классы пользуются "милой" елочкой и "добрым" дедом-морозом еще и для того, чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала». В1927 году в одном из песенников была напечатана «Песня пионеров», построенная в форме диалога пионеров с Дедом Морозом, которого они поймали в сети. Несмотря на большой объем, воспроизведу этот редкий текст целиком — уж больно он показателен для времен борьбы с религиозными предрассудками; показателен путаницей понятий, сопряжением несопрягаемого, историческим невежеством его неизвестного автора:
Ах, попался, старый дед,
К пионерам в сети!
Приносил ты детям вред
Целый ряд столетий!
Нерадушен ваш прием.
Стрелы ваши колки!
Лучше, дети, попоем
Вкруг блестящей елки!
Приволок ты неспроста
Пеструю хлопушку:
Нас от имени Христа
Хочешь взять на пушку!
Вашим я не рад словам!
Ах, что за манеры!
Ну зачем, зачем я вам.
Душки, пионеры?!
—Дед рождественский с мешком,
Был ты чтим когда-то!
А теперь тебя смешком
Встретят все ребята!
—Я всегда любил детей
И дарил им книжки.
Для меня всего святей
Добрые детишки.
—Детям ты втирал очки,
Говоря о боге.
Только мы не дурачки —
С нашей прочь дороги!
—Что за дикие слова?
Дерзки ваши клики.
В день Христова Рождества
Это грех великий!
Нам твои противны, дед,
Сказочки да шутки.
Простаков меж нами нет —
Не надуешь! Дудки!
Но для деда благодать
Сказочки все зти.
Отпустите поболтать.
Развяжите сети!
Опустил ты грустно нос —
Не твоя, брат, эра.
Что твой сладенький Христос
Против пионера?!
—Слышу звон колоколов,
Полон умилений.
Детки, все, без дальних слов
Станьте на колени!
—Мы все божеское вон
Гоним неустанно,
Нам милей, чем праздный звон,
Грохот барабана!..
Никуда я не гожусь!
Ах, удел мой дерзкий!
Делать нечего — сдаюсь
В плен ваш пионерский!
Прочь религии дурман,
Прочь грядущего оковы.
Твой рассеивать туман
Мы — всегда готовы.
На плакатах с подписью «Что скрывается за дедом-морозом?» изображался старик с елкой, на которого, разиня рот, смотрят мальчуган и его мамаша, в то время как за его спиной, притаившись, стоят поп и кулак. Происхождение этого «старорежимного» образа возводилось к «духу елки», которому первобытные люди вешали на деревья жертвы и «который превратился в деда-мороза». В антирождественской кампании приняли участие и поэты, состоявшие на службе у советской власти, как, например, Демьян Бедный, который писал:
Под «Рождество Христово» в обед
Старорежимный елочный дед
С длинной-предлинной такой бородой
Вылитый сказочный «Дед-Мороз»
С елкой под мышкой саночки вез,
Санки с ребенком годочков пяти.
Советского тут ничего не найти!
Вместе с реабилитацией елки в конце 1935 года прекратились и обличения Деда Мороза, после некоторых сомнений полностью восстановленного в правах. Устроители детских елок получили возможность проявлять инициативу, составители книг-рекомендаций по устройству елок сочиняли сценарии, что в конце концов и привело к выработке стандартного ритуала общественной детской елки. Если прежде дети получали различные подарки, отличающиеся и качеством и материальной ценностью, то теперь Дед Мороз приносил для всех детей одинаковые пакеты, которые он подряд вынимал из своего мешка.
В течение зимних каникул дети обычно посещали несколько елок (в детском саду или в школе, на предприятиях и учреждениях, где работали их родители, домашние елки у друзей и знакомых), И на каждом празднике они встречались с новым Дедом Морозом, что обыгрывается в юмористическом рассказе В. Е. Ардова «Письма к бабушке, или Светская жизнь Юрика Звягина», в котором мальчик делится впечатлениями о елках, на которых он побывал:
На «елке, где папа служит», «дед-мороз был выше меня росток»; на елке, «где мама служит», «дед-мороз <был> поменьше»; на елке в школе «Деда-мороза почти не было: один наш ученик из 8-го класса оделся было, как дед-мороз, но сейчас же снял с себя все и пришел смотреть концерт»; «у тетиной тети на службе» «дед-мороз был на "ять"»; а у Танечки Вириной на елке «дед-мороз был маленький; он висел на самой елке».
С конца 1930-х годов создается невиданное количество произведений о Деде Морозе. В одних он выступает в роли хозяина зимнего леса, как, например, в одной из сказочек Г. Орловского «Про девочку Розочку», где девочка, катающаяся в лесу на лыжах, на вопрос зверей, кто ей позволил находиться в их лесу, отвечает: «Когда у нас на елке был Дед Мороз, он мне разрешил кататься в вашем лесу». И тогда все звери сказали: «Ну, если Дед Мороз разрешил, то катайся...». В других — он изображается как зимний волшебник, преображающий природу, охлаждающий атмосферу, но не устрашающий своим холодом закаленных советских детей, как в стихотворении Л. Ф. Воронковой «Зима»:
Наши окна кистью белой
Дед Мороз разрисовал.
Снегом полюшко одел он,
Снегом садик закидал.
Разве к снегу не привыкнем,
Разве в шубу спрячем нос?
Мы как выйдем, да как крикнем:
Здравствуй, Дедушка Мороз!
...Мы, советские ребята.
От мороза не дрожим!
В третьих случаях Дед Мороз на новогоднем празднике поет ребятам песенки:
Принимайте-ка, ребята,
И меня в свой хоровод,
Я, румяный, бородатый,
К вам пришел на Новый год!
...Я сегодня весел тоже
И с ребятами дружу.
Никого не заморожу.
Никого не простужу!
1937 г. Дед Мороз держит в руке «Курс истории ВКП(б)». Ученики 5-го класса школы №15 Октябрьского района Москвы радуются празднику
1941 г. Колонный зал Дома союзов
Во время войны образ Деда Мороза широко использовался в целях патриотической пропаганды: «Новогодняя открытка к 1942-му году изображает Деда Мороза, изгоняющего фашистов. На новогодней открытке к 1944-му году Дед Мороз нарисован со "сталинской" трубкой и мешком оружия в руках, причем на мешке изображен американский флаг» [А, 381].
1945 г. Сталинград возрождается. Ученики младших классов городской школы №65 веселятся в актовом зале
Ритуал общественных елок с Дедом Морозом соблюдался на всей территории СССР: от Главной елки в Большом Кремлевском дворце до лагерей ГУЛАГа; от Азербайджана до Чукотки. Т. П. Милютина рассказывает об организованной в лагере самими заключенными встрече Нового, 1946 года, на которой в качестве зрителей присутствовало и лагерное начальство:
Зал — если можно так назвать барак со скамейками — был набит начальством и заключенными. Конферанс вел Лёвенберг, одетый Дедом Морозом. Он взошел на сцену, легко неся на плече мешок, и вытряхнул из него Новый год — девочку-малолетку, затянутую в трико и имевшую на спинке и груди блестящие цифры: «1946». Костюм этот мастерил персонал женского стационара. «Новый год» станцевала какой-то дикий танец, и Лёвенберг начал свою речь...
1946 г. Главная елка на Манежной площади. Снега выпало так много, что приходится увозить его грузовиками
Азербайджанская поэтесса М.П. Дильбази еще в конце 1930-х годов сочинила стихотворение «Дед Мороз», которое тогда же было переведено на русский язык:
В гости к нам пришел
Дедушка Мороз
И чего-чего
Только не принес!
К елке подошел
Дедушка Мороз,
Развернул подол
Дедушка Мороз,
И посыпались
Свертки и кульки.
Разубралась ель
В блестки, огоньки.
В рассказе Ю. С. Рытхэу «Новогодняя ночь», напечатанном в первом номере «Огонька» за 1953 год, чукотские дети впервые встречаются с елкой и с Дедом Морозом:
«Он (Дед Мороз) появился на улице в сопровождении шумной свиты комсомольцев — нарядный, нарумяненный, с огромными седыми бровями и усами, с седой бородой до пояса, с мешком подарков за спиной».
Обычай посещения Дедом Морозом домашних елок возник только в послевоенное время. Чаще всего в его роли выступает кто-либо из старших членов семьи, причем не обязательно мужчина. «На современном этапе, — пишет Е. Л. Мадлевская, — Дед Мороз фигурирует в детском сознании как мифологическое существо, изображаемое ряжеными взрослыми». По мере того как дети в семье подрастают, они добровольно берут на себя исполнение его роли, подыгрывая взрослым, даже тогда, когда детей, младше их, в доме уже нет.
Магия появления Деда Мороза на празднике сказывается в ритуале его ожидания, порождая искреннюю или же искусственно подогреваемую экзальтацию, а также в формулах его зазывания на праздник, когда дети хором кричат: «Дед Мороз! Дед Мороз!» (ср.: «Раз-два-три, елочка, гори!»). В отличие от народной традиции, где Мороза звали на кутью, чтобы задобрить, целью приглашения Деда Мороза является не столько стремление умилостивить его и тем самым предотвратить летние заморозки, сколько желание быть им обласканным и получить от него подарки. Его появление сопровождается громким стуком в дверь, и при виде страстно ожидавшегося гостя дети приветствуют его радостными возгласами. Дед Мороз не только одаривает детей, но и обласкивает их, беседует с ними, балагурит (напоминая этим традиционного балаганного Рождественского деда), а иногда поет песни и танцует с детьми вокруг елки. «В современных новогодних спектаклях Дед Мороз предстает судьей между добрыми и злыми силами, помощником положительных персонажей; он наказывает и изгоняет злых персонажей либо прощает их как раскаявшихся». В 1950-х годах на кремлевскую елку Дед Мороз иногда приходил со сменившим Снегурочку космонавтом.
В наше время в городах перед Новым годом организуется специальная служба по обеспечению Дедами Морозами детских садов, школ и семей. Иногда кто-либо из работников того или иного учреждения ежегодно выступает в этой роли, приходя на елки к детям своих коллег. Этот обычай нашел отражение в воспоминаниях А. Н. Розова, унаследовавшего роль Деда Мороза от своего отца Н. Н. Розова, «который много лет развлекал ребятишек в рукописном отделе Публичной библиотеки» Ленинграда. В мемуарном очерке об Л. А. Дмитриеве, А. Н. Розов вспоминает о том, как в течение десяти лет «за день-два до Нового года» он приходил в дом Дмитриевых в костюме Деда Мороза. Приготовленные для детей подарки передавались на лестничной площадке и «тут же опускались в дедморозовский мешок». Появление Деда Мороза в доме предполагает определенную актерскую работу взрослых членов семьи, которые подыгрывают гостю. Вот как рассказывает о предновогоднем спектакле в доме Дмитриевых А. Н. Розов:
В нем играли свою роль гости, играл сначала несмышленым малышом Коля (позднее, лет с десяти, он уже понял, кто к нему пришел, и осознанно подыгрывал нам); были зрители: Руфина Петровна и Нина, стоящие обычно в прихожей и следящие за действием в детской. Кем же здесь был Лев Александрович? Во-первых, самым непосредственным зрителем; во-вторых, он был и актером, в высшей степени профессионально играл роль дедушки, столь же завороженного приходом волшебных персонажей, как и его внук; в-третьих, нередко он выступал в роли режиссера, помогая Коле и Деду Морозу со Снегурочкой войти в образ; наконец, в-четвертых, иногда ему приходилось быть и суфлером, шепотом подсказывая внуку, а то и гостям их реплики.
Дети показывали Деду Морозу елку, устраивали для него «концерт», после чего Дед Мороз раздавал им подарки. Затем взрослые приглашали Деда Мороза к приготовленному столу и начинался «пир» с Дедом Морозом.
Создание «фирм добрых услуг», поставляющих населению Дедов Морозов, привело к их «размножению». На этом строится сюжет юмористического «Святочного детектива» А. Хорта, в котором преступник, одетый в костюм Деда Мороза, обворовывает квартиры. Оперуполномоченному Ситникову поручено разоблачение замаскированного под Деда Мороза вора по кличке Федот. Когда Ситников вышел на улицу, у него зарябило в глазах от множества Дедов Морозов. Каждого из них оперуполномоченный сопровождает до какой-нибудь квартиры и, убедившись, что это «Федот, да не тот», пускается опять на поиск. Наконец, он замечает Деда Мороза, внешне «ничем не отличающегося от своих соплеменников», кроме одного: этот Дед Мороз «перед тем, как войти в квартиру, вытер ноги о половичок», что явилось для Ситникова знаком того, что перед ним преступник.
На основе опроса жителей Петербурга в 1997-1998 годах Е. Л. Мадлевская дала описание современных представлений детей о Деде Морозе. Характеристики его возраста «свидетельствуют о восприятии этого персонажа как мифологическою существа, появившегося давно ("сто лет назад") или очень давно ("триста, пятьсот, миллион лет назад") и даже — как живущего вне времени, то есть вечно ("он был всегда")». Поскольку Дед Мороз в детском сознании связан с зимним сезоном, то и способы общения с ним детей также определяются его связью с холодом (письмо ему кладется на снег, на окно и даже в холодильник). Подарки заказывают или мысленно, или по телефону. Исследовательница справедливо пишет о сходстве современных представлений о функциях Деда Мороза с традиционными: «Он дарит подарки в начале года; в системе архаической культуры это действие характеризуется как магия "почина", которая должна обеспечить счастье, радость и благополучие в течение всего годового цикла»
Просмотров: 92353
Источник: книга Е. Душечкиной "Русская елка. История, мифология, литература"
statehistory.ru в ЖЖ:
