Организация приёма эвакуируемых из блокадного Ленинграда
--
В дом Анны Михайловны и Николая Федоровича Курчевых я попал в конце 90-х, когда собирал материал для монографии «Владимир Высоцкий в Ленинграде». Николай Федорович записывал Высоцкого во время его выступлений в клубе песни «Восток» и на - как бы теперь сказали - «квартирниках», на которые начинающий бард соглашался. Потом Николай Федорович рассказывал мне о блокаде, как под видом писем вел дневник, как служил в радиобатальоне, который сократил количество бомбежек с помощью... телевидения. А однажды Николай Федорович обратился к супруге:
Ань, ты бы рассказала, как наводила порядок на Дороге жизни.
Анна Михайловна оказалась удивительной рассказчицей, но - так получилось - запись ее рассказа пролежала в моем рабочем столе целое десятилетие...
В начале войны я работала в Октябрьском райкоме - была секретарем комсомольской организации научно-исследовательского института связи. Тогда военно-призывной пункт находился во Дворце культуры Первой пятилетки, и мы всей комсомольской организацией отправились туда - подать заявления с просьбой отправить нас добровольцами на фронт. Но вместо фронта нас отправили «на окопы». По возвращении в Ленинград меня назначили начальником зарядной станции аккумуляторов для военных машин. И только где-то в декабре 41-го нас стали вызывать в военкомат. И хотя в повестке было сказано «с кружкой, с ложкой, со сменой белья», на фронт никого не отправили. Мы неделю отзанимались начальной военной подготовкой: на стадионе Лесгафта отрабатывали штыковой бой, маскировку, стреляли. И вот однажды среди ночи меня вызывают к комбату. Докладываю дежурному: боец такой-то прибыл по вызову.
- Проходите, проходите.
Открываю дверь - сидит директор нашего института, он-то и оказался командиром батальона ополченцев. Удивился:
- А ты что тут делаешь?! Ты, единственная, кто в институте знает зарядку аккумуляторов! - могла бросить свой боевой пост!
Так он меня отправил назад в институт.
И только в марте 42-го, не помню точно - 20-го или 25-го числа, меня отправили на станцию Борисова Грива. Там с начальником эвакопункта - Левин такой, - мягко говоря, нехорошая история получилась. В общем, мародерство было самое настоящее! И меня направил горком партии заместителем начальника эвакопункта по политчасти. Предупредили: ни с кем никаких разговоров не вести, кроме тех, с кем предписано!
Приехала в Борисову Гриву. От Ваганово и до пирса Ладожского озера лежали вещи эвакуированных. Март месяц, груженые машины по льду уже гонять боялись, а людей нужно было вывезти. Машины ходили облегченные. Эвакуируемые жили в бараках на бывших торфоразработках. Когда я заглянула внутрь бараков, у меня, что называется, волосы дыбом встали. Там и живые, и мертвые... Ужасная картина!
Однако обо всём по порядку.
Нахожу эвакопункт - сидит секретарь Левина, дама такая, вся в бронзулетках, в золоте.
-Где начальник эвакопункта? - спрашиваю.
- Он на линии. А вы кто?
- У меня к нему письмо из горкома партии. Найдите мне Левина!
Я не говорю, кем назначена.
- Как я его найду?! Где я его буду искать?
(А мне в горкоме сказали, что у них там, в Борисовой Гриве, есть полевая связь, что найти начальника можно в один момент.)
- Возьмите и прозвоните по линии. А я зайду в первый отдел (недалеко от них был политотдел 390-го автобатальона, где мне тоже следовало представиться), а потом вернусь к вам.
Я ушла. Какое-то время спустя возвращаюсь.
- Левин сейчас будет.
Пришел. Отдаю письмо:
- Я к вам заместителем по политчасти.
- Ну что ж, хорошо.
- Мне, пожалуйста, все списки эвакуированных. Какая рота сейчас будет работать на транспортировке?
- Да я вот не знаю...
- Знаете что?!. Давайте разговаривать так. Вы все знаете, и я все знаю. В эвакопункте составляются списки в порядке прибытия эшелонов на станцию. Поэтому, пожалуйста... В письме (я была посвящена в его содержание) достаточно четко написано, что вы должны и что я должна.
- Роты не я назначаю. Нужно идти к комбату.
- Хорошо, к комбату схожу я... после того, как у меня будут списки на руках, когда я буду знать, кто в какую очередь должен отправляться. И еще я должна знать, кто где живет.
Заглянула в списки - не разобраться! И я пошла к комбату. А он где-то в конце этой Борисовой Гривы находился. Иду, спрашиваю у военных:
- Где комбат?
- Как услышите, кто-то громко ругается, - это комбат и есть.
Прошла метров двести - слышу, кого-то за что-то распекают на чисто русском (в кавычках) языке.
Захожу. Сидит ординарец.
- Как доложить?
- Доложите: я из горкома партии, прибыла на должность замначальника эвакопункта по политчасти.
Комбат доругал ординарца, потом, даже не предложив сесть, обратился ко мне:
- Что у вас?
Я видела, как он обошелся с дежурным офицером, и поняла, что нормальных слов от него услышать невозможно. А я к такому лексикону еще не привыкла.
Говорю:
- Знаете что, товарищ комбат, перед вами не только замначальника по политчасти, но и женщина. Я вас попрошу: найдите для меня нормальные слова. Давайте договоримся сразу, что при мне вы материться не будете. Есть же и другие варианты обращения с людьми, правда?
Комбат посмотрел на меня оценивающим взглядом:
- Садитесь.
С ним мы договорились на удивление быстро. Я взяла у него роту солдат. Вызвали командира роты. Пришел совершенно замученный человек. Их с Синявинских снимали - и сюда, на Дорогу жизни, это называлось «на отдых».
Говорю:
- Я буду заниматься отправкой людей, будем работать в тесном контакте. Вы мне объясните, что и как, я человек совершенно не военный и многого не понимаю.
Командир роты мне рассказал, как и что делается. Еще я с ним договорилась, что он мне даст дезкамеры. Потому что отправлять людей без дезобработки было преступно.
Вызываю людей по списку, спрашиваю:
- Когда прибыли?
- Вчера.
Вызываю других.
- Вчера.
Все «вчерашние»! А где же те, что прибыли четыре, пять дней назад? Думаю: что же мне с вами делать?
- Поступим мы с вами так. Отправление завтра, начинаем в 6 часов утра. Сегодня ночью наводим порядок в бараках. Мертвых выносим. Живых – сейчас придут две дезкамеры - пропустим через дезинфекцию.
Разбила людей на три группы, назначила старших.
- Вот вам по бараку. Кто первым барак уберет, тот и будет первым садиться в машины. Пока бараки не будут убраны, пока люди не пройдут дезинфекцию, никто никуда не поедет!
- Кто вы такая?
- Кому надо, я все объяснила. Но учтите: отправлять буду только я!
- Мы пойдем к начальнику!
- Кто хочет идти к начальнику, милости прошу! Кто хочет уехать в 6 утра, идет со мной. Кто ко мне придет после беседы с начальником, также будет подключен к работе по наведению порядка в бараках.
Были такие, что пошли к начальнику, он заявил, что уже не у дел. Что он им еще говорил, я не знаю, во всяком случае, через некоторое время они пришли к нам. Я сделала вид, что не знаю, куда и зачем они ходили, спросила, кто в какой группе.
- Ваша группа вон там, идите и работайте.
Таким образом мы и навели в бараках порядок (я работала вместе со всеми), даже полы вымыли.
Утром начали отправлять. Правда, в первую очередь все-таки грузили совершенно ослабленных, тех, кто уже не держался на ногах.
Тяжелее всех было, конечно же, шоферам. Они, бедняги, спали, не вылезая из кабины, положив голову на баранку, пока грузится машина. Будишь человека, а он не соображает, чего от него хотят. Пришлось тоже устраивать очередность, отгонять машину на километр, чтобы водитель более- менее смог отдохнуть.
Мне и самой-то спать было некогда. Эшелоны из Ленинграда ходили только ночью. Примешь эшелон, а с шести утра, даже с полшестого, нужно уже автомобили грузить. Иногда я кемарила, облокотившись на крыло машины. Однажды чувствую, меня кто-то за плечо теребит. «Что, уже готово?» Открываю глаза - брат! «Вася, ты как сюда попал?» - «А я с той стороны Ладоги, еду в Ленинград».
Паек нам выдавался хороший - 800 граммов хлеба, а вот поесть не всегда получалось. Часто шоферы предлагали: «Поехали в столовую». «Не, ребята, я не могу, некогда мне». - «Ну, мы тебе что-нибудь привезем». Шоколадом меня подкармливали. А хлебушек у меня накапливался. И вот, когда появился Василий Михайлович, я с ним переправила продукты своим в Ленинград. Там у меня оставались две сестры и племянник десяти лет. Маму в марте мы уже похоронили...
Ладожское озеро. Дорога жизни. Весна 1942 г.
Я проработала в Борисовой Гриве до первых чисел октября. Вернулась в город - и сразу в институт. Осень, дожди, а вся институтская крыша разбита! А у нас же аппаратура! Обнаружила я на чердаке кровельное железо. И стала таскать листы на крышу; где лист под лист подсунешь, где сверху положишь, прижмешь чем-нибудь. Вот Николай Федорович усмехается: не женское, мол, это дело - кровельные работы. Хотела бы я видеть тогда мужчин! Никто из институтских мужчин - тех, кто остался в городе, - не дожил до осени 42-го. Да и женщины настолько ослабли, что не до кровельных работ было. А многие просто боялись на крышу выходить. И я. если бы не занималась альпинизмом, еще неизвестно, как бы себя повела...
Да! А Левина расстреляли - приговор привели в исполнение в 24 часа после разбирательства в первом отделе, то есть в «Смерше». Слишком серьезными оказались злоупотребления. Я не вникала в суть дела, но говорили, что с ним люди расплачивались золотом. Пришли ребята из первого отдела: «Там вот Левина будут расстреливать...» «Для меня это не зрелище...» Не пошла...
Просмотров: 21872
Источник: "Российская газета - Неделя. Северо-Запад." 21 января 2010 г. N 11(5090)
statehistory.ru в ЖЖ:
