IV. Социальные силы за обоими течениями в динамике
Считается, что норманизм создали реакционные немецкие ученые, пребывавшие на русской службе (Байер, Миллер, Шлёцер), и он с самого начала был направлен против славян. И. П. Шаскольский напоминает, что создали норманнскую теорию, в сущности, сами славяне, ибо, как писал еще Пресняков, первым норманистом, собственно говоря, был Нестор-летописец, а немцы-академики только использовали и модернизировали эту теорию (стр. 9). В дальнейшем, по И. П. Шаскольскому, тоже не было постоянной и прямолинейной связи: норманизма — с реакционными силами, антинорманизма — с прогрессивными, не говоря уже о национальном разделении (ибо вплоть до начала XX в. вся борьба обоих течений развивалась почти исключительно внутри русской науки, а участие в этой борьбе выходцев из Германии было лишь преходящим эпизодом).
И. П. Шаскольский отвергает
«распространенное в недавнее время в наших историографических работах утверждение о том, что важную и чуть ли не главную роль в борьбе против норманистов играли представители революционного лагеря — декабристы и революционные демократы (Герцен, Белинский, Чернышевский, Добролюбов) и что норманнскую теорию отстаивали реакционеры, а боролись с ней революционеры. В действительности же отдельные высказывания декабристов и революционных демократов против норманистов не сыграли серьезной роли в полемике профессиональных историков по норманнскому вопросу. А по своим политическим воззрениям главные деятели норманизма и антинорманизма стояли на одной и той же монархической платформе. Так, убежденными сторонниками самодержавия были не только норманисты М. П. Погодин и А. А. Куник, но и антинорманисты Д. И. Иловайский и С. А. Гедеонов, последний притом был не только историком, но и одним из главных чиновников Министерства императорского двора» (стр. 11, прим. 6).
Легко заметить, что автор книги рассматривает это явление только как путаницу, чересполосицу, результат вмешательства субъективного фактора, усложнившего основную картину реакционности норманистской концепции: в антинорманистах оказываются и реакционеры, и прогрессивные люди, но в норманистах — только реакционеры.
Думаю, что это можно не только уточнить и детализировать. Распределение сил не было столь односторонним и столь беспорядочным, если рассматривать его в динамике.
1. Эпизод с призванием варягов звучал вначале как лозунг борьбы за национальную независимость молодого русского государства. В эпоху, когда летописец излагал этот эпизод, византийский престол и византийская церковь то и дело притязали на «игемонию» над росами (ср. сообщение Кедрина). В этих условиях заявление о том, что русская княжеская власть исходит не от византийского императора, а из иного источника, звучало гордо.
А что до вывода местной династии от «знатных предков» из-за границы (что представляется унизительным на взгляд современного националиста), то такая родословная была тогда обычным способом утверждения знатности во многих династиях: французские короли выводили свой род от троянцев, немецкие властители — от римлян, и т. д. Если первоначальные мотивы летописца могли корениться в ином (в чистой ли фактологии или в соображениях узкой новгородско-киевской политической конкуренции), то широкой популярностью в древнерусском обществе этот мотив, несомненно, обязан такому его звучанию.
2. Позже этот эпизод был использован для оправдания шовинистических предрассудков и спеси некоторых иноземных ученых на русской службе, вряд ли, однако, Байера, скорее Миллера и особенно Шлёцера [Однако ныне есть мнение, что Байер, Миллер и Шлёцер исповедовали «умеренный норманизм», не имеющий антирусской подоплеки, тогда как был и есть еще «крайний антинорманизм» — см. Котляров 1992.], в этой форме эпизод получил звучание, оскорбительное для патриотических чувств русских людей. Соответственно и новое деление: норманисты — хулители русского народа, антинориманисты — патриоты.
3. Затем, с угасанием немецко-русской борьбы в верхах российского общества и пробуждением революционных настроений, этот эпизод воспринимался уже иначе — как доказательство законности и естественности господства правящих эксплуататорских верхов в России и, соответственно, положительно оценивался реакционерами (Карамзин, Погодин) и отрицательно — прогрессивными мыслителями (декабристы, Чернышевский, Костомаров).
4. Далее, с выдвижением шовинизма в качестве одной из главных сил на идеологическом вооружении реакции (уваровская формула самодержавия — православия — народности) и соединением надвигавшейся революции с национально-освободительными движениями, этот эпизод приобрел прямо противоположное значение. Реакционеры, побуждаемые шовинистическими чувствами, конечно, отшатнулись от него, и теперь этот эпизод принимался революционными и демократическими кругами как оружие в борьбе против великодержавного шовинизма (возможно, Ключевский, наверняка М. Н. Покровский) и отвергался сторонниками старого режима (от Иловайского и Гедеонова до эмигрантов Кондакова и Рязановского-старшего).
Когда в середине 30-х гг. XX в. одновременно вышли книги М. Н. Покровского (посмертное издание) в СССР, а Ф. В. Тарановского и Д. М. Одинца — за границей, то в первой пропагандировалась норманнская теория, а в тех — антинорманизм. И, пожалуй, тогда, выступив в СССР против норманистского норматива, историк рисковал оказаться в большом подозрении относительно политической лояльности.
5. Наконец, четверть века назад — полная перемена фронта: в советской науке единственным направлением стало отрицание норманизма и борьба против него с позиций, которые я уже охарактеризовал как соединение старого антинорманизма со стремлением к новой концепции, а в зарубежной буржуазной науке норманизм укрепился как господствующее течение.
Норманисты не раз выступали с обвинениями, что эта перемена была вызвана конъюнктурными соображениями и что поэтому советские ученые a priori не правы в своих научных утверждениях. В ответ можно было бы указать, что любые историки, сознают они это или нет, никогда не свободны ни от веяний времени, ни от влияния среды, что это не освобождает противника от анализа предъявляемых аргументов, и т. п. Многое можно было бы возразить...
Но когда нас в ответ хотят уверить (стр. 13-14, 16-18), что перемена фронта на 180° была вызвана простым внедрением подлинно марксистских взглядов (почему-то бывших в полном забвении до того) или простой переоценкой фактов (почему-то внезапно поумневшими историками), то за кого нас принимают? За несмышленых детей или наивных идеалистов? Верить в такие случайности, не видеть под сменой научных идей общественные сдвиги — ведь это была бы не марксистская историография, а идеалистическая историография!
Кто же усомнится в том, что такой поворот был связан (и это естественно) с событиями Второй мировой и Великой Отечественной войны и предшествовавшим приходом фашистской власти в Германии, когда норманизм был взят на вооружение германскими агрессорами как одно из обоснований претензий на господство над славянами! Секретная инструкция, разосланная германским чиновникам за 3 недели до нападения на СССР, ссылалась на летописный эпизод призвания:
«Русские всегда хотят оставаться массой, которой управляют. В этом смысле они воспримут и немецкое вторжение. Ибо это будет осуществлением их желания: "Приходите и владейте нами!" Поэтому у русских не должно оставаться впечатления, что вы в чем-то колеблетесь. Вы должны быть людьми дела, которые без лишних слов, без долгих разговоров и без философствования четко и твердо выполняют то, что необходимо. Тогда русские будут вам услужливо подчиняться» (цит. по Шушарину 1964: 244-245).
Но основные идеи этой секретной инструкции уже задолго до нападения перестали быть секретами. И естественной реакцией советских ученых был отпор наглому обоснованию претензий на господство над славянами, отпор всем связанным с этим тенденциям в науке. Это и вызвало огульную борьбу против норманнской теории в целом: некогда было разбирать, что там зловредно, а что — безвредно. Непродуманность, перегибы все равно, конечно, достойны сожаления (ошибки есть ошибки), но в таких условиях, в общем-то, были закономерны и по-человечески понятны и первая антинорманистская статья Д. А. Авдусина (1953) и брошюра В. В. Мавродина (1949).
Но из этого вытекает, что для правильного определения собственных позиций в политическом аспекте и тенденций дальнейшего развития борьбы по этому вопросу в исторической науке надо бы определить, сохранились или изменились общественные условия, вызвавшие к жизни эти интересы и настроения и определившие эту увлеченность, несомненно, искреннюю, но не во всем достаточно объективную. Вправе ли мы, советские ученые, и сегодня поддаваться этим настроениям, проявлять и сегодня по инерции ту же односторонность, которую проявляли тогда? Не наносит ли это ущерба советской науке?
6. Думаю, что обстановка изменилась. Положение Советского Союза и русского народа в мире не то, что было четверть века назад. Претензии на роль варягов ныне гораздо более абсурдны, чем тогда, а наши враги отнюдь не хотят быть смешными. И если теперь еще проскальзывает нечто подобное в их вылазках, то по той же инерции. Враждебные нам силы все больше обращаются к другому идеологическому оружию.
В связи с этим мне представляется не совсем точной та расстановка сил норманистов и антинорманистов в современной зарубежной науке, которую изобразил И. П. Шаскольский (не говоря уже о В. П. Шушарине). У И. П. Шаскольского (а особенно у других) получается так, что современные западные норманисты — все реакционеры, шовинисты, заклятые враги советского народа, и если даже это солидные ученые, то значит попросту лишь очень высоко квалифицированные фальсификаторы. А если и попадутся один-два объективных и дружелюбно к нам настроенных ученых, то они, конечно, оказываются антинорманистами.
Однако картина не совсем такова.
В Западной Германии есть лишь один заметный исследователь, разрабатывающий норманнскую теорию, — это Петер Паульсен, действительно фигура темная: бывший фашист, грабивший музеи Восточной Европы, хотя и, надо признать, квалифицированный археолог. Остальные норманистские высказывания историков Западной Германии принадлежат авторам общих курсов, популярных работ и т. п. и большей частью не связаны со специальной интенсивной разработкой соответствующих материалов.
Две главные группы современных исследователей-норманистов — англосаксонская (в основном историки и в значительной части из русских белоэмигрантов) и скандинавская (в основном археологи). Из трех наиболее заметных деятелей этих двух групп Г. Пашкевич эмигрант из Польши, разумеется, не имеет оснований питать к нам нежные чувства и невольно проявляет свою ненависть, несмотря на желание сохранить академический тон. Швед X. Арбман — очень серьезный археолог, весьма осторожный в своих заключениях и, помимо норманнской теории, кажется, ничем перед нами не грешен. Датчанин А. Стендер-Петерсен известен как активный сторонник культурных связей и дружбы с советским народом, имеет большие заслуги в исследовании и популяризации древнерусской и русской классической литературы. И если он (вместе с такими, как он), несмотря на свои интересы, принимает и развивает норманнскую теорию, то явно не по злобе, а по иным причинам.
Обратимся теперь к западным антинорманистам. Хоть их и мало, но среди них тоже есть разные люди, а ведущими оказываются прелюбопытнейшие фигуры.
Особые симпатии наших историков и историографов вызывают Рязановский-младший и А. В. Соловьев. Их часто упоминают, обильно цитируют, ссылаются на их работы как на объективные и показательные, хвалят и радуются. Что же это за исследователи? и главное — кто и где их поддерживает?
Это белоэмигранты (ну, это дело старое и само по себе сейчас уже не столь важно): В. А. Рязановский — второго поколения (сейчас профессор Пенсильванского университета в США), А. В. Соловьев — первого поколения (из Ростовского университета, переместился в Белградский), сейчас проживает в Швейцарии.
Так вот где же печатают их антинорманистские сочинения? В изданиях страны, где, как отмечает и И. П. Шаскольский, норманистских исследований почти нет, — в Западной Германии. Какие именно издания их печатают? «Jahr-buch fur Geschichte Osteuropas», «Studien zur altesten Geschichte Osteuropas», «Die Welt der Slawen». Но ведь это все журналы системы «Остфоршунга» — базы самого оголтелого реваншизма! Первый из этих журналов — орган Мюнхенского института Восточной Европы, тесно связанного с белогвардейским Институтом по изучению истории и культуры СССР. Советский автор М. Р. Тульчинский, упоминая в книге «Адвокаты реванша» другие издания этого Института (например, «Настольную книгу о Советском Союзе»), отмечает: «особенно отчетливо антисоветский характер Института проявился в издаваемом им с 1953 г. ежеквартальном историческом журнале "Ежегодник по истории Восточной Европы" ("Jahrbuch fiir Geschichte Osteuropas")».
Кто печатает и редактирует А. В. Соловьева? Директор института и первый редактор журнала проф. Ганс Кох — личность хорошо известная. Он же по совместительству профессор Высшей политической школы в Мюнхене, председатель Немецко-Украинского общества им. Гердера, куда входят бандеровцы.
Биография его более чем красноречива и не без значения для нашего вопроса. Офицер контрразведки Австро-венгерской империи, руководивший расстрелами на Украине в годы Гражданской войны, в чине капитана Генштаба австро-венгерской армии он действовал затем в частях Петлюры. Попав в плен к красноармейцам, был отпущен на родину по окончании Гражданской войны. Поле этого он последовательно занимал посты директора Кенигсбергского, Бреслауского и Венского институтов по изучению Восточной Европы, последним из них он руководил в 1940-1945 гг. и в порядке «изучения» вместе с батальоном «Нахтигаль», состоявшим из украинских националистов-предателей, занимался расстрелами жителей Львова. После войны связался с разведкой Гелена, а в последнее время был советником канцлера Аденауэра по русским делам и сопровождал его в поездку в Москву в 1955 г. Это он, Кох, переиздал в том же году вышедшую в военные (!) годы книгу розенберговского сотрудника Гертле «Марксизм, ленинизм, сталинизм — духовное наступление Востока», что вызвало скандал даже в Западной Германии...
Ганс Кох умер в 1959 г., и Рязановского-младшего издавал уже новый директор и редактор Г. Штадтмюллер — бывший сотрудник Бреслауского института, ныне видный член чисто политической организации — Западной академии в Мюнхене. В числе его коллег по руководству академий — Отто фон Габсбург, Хассо фон Мантейфель, фон Брентано, Оберлендер, а официальная цель академии — возродить «священную империю германской нации».
Вот кто поддерживает в руках Рязановского и Соловьева знамя антинорманизма!
С чего бы это такие люди — и вдруг утратили политическое чутье и бдительность? А они и не утратили! Их журналы: каждый номер — это обойма, каждая статья — пуля, там нет пустых патронов! (Я читал эти журналы, хоть добраться до них нелегко: они же в спецхране, вместе с фашистской литературой.)
Это чрезвычайно опытные политики, достаточно умные, чтобы понимать, что лозунг нового варяжского завоевания устарел и не способен увлечь ни народные массы Западной Европы, ни, конечно, самих славян (а ведь это тоже было бы важно!). Россия — не та, что в 20-е гг. — нет ни разрухи, ни голода, ни беспорядков. И Европа не та — не тот запал!
И они сменили оружие.
Теперь главное в их пропаганде — не идея бессилия славянства и его вечной зависимости от Запада, а попытки противопоставить славянский мир как жуткую азиатскую угрозу всей остальной Европе и попытки сыграть на противоречиях между народами Восточной Европы. Это выражается в попытках разжигать национализм различных народов Восточной Европы, каждого по отдельности, с намерением раздуть шовинизм, направить против других, вызвать взаимное раздражение и озлобление. В попытках противопоставить националистические традиции («посконную самобытность») «европейским чуждым влияниям» от варяжского до петровского и от робеспьеровского до марксистского — все это, де, чуждо Востоку, не воспринимается, не оставляет следа, ибо оно ненормально для Востока... Это выражается также в попытках противопоставить исторические пути и судьбы западно- и центральноевропейских народов путям и судьбам народов Восточной Европы. Там, на Западе, в культуре до сих пор чувствуется могучая база римской цивилизации, а здесь — совсем иная история, иные традиции, чуждые, азиатские, опасные для Европы.
Новая (и обновленная старая) терминология отражает новые установки. «Различие между западной и азиатской оценками человека», «западная солидарность»... Остфоршер Ф. Тисс пишет: «Когда мы в настоящее время говорим о Западе, то мы думаем не о современной коалиции, а об исторических и религиозных предпосылках, из которых выросло это общество» («Исторические основы противостояния Востока и Западу»). Другой остфоршер, Эм. Францель:
«Восточная Европа полностью усвоила азиатский характер, и... в это расплывчатое пространство все сильнее проникают восточные принципы азиатского деспотизма и азиатский образ жизни. И если эти азиатские тенденции вторглись в самый центр Германии, то это не в последней степени зависит от истории России».
Тот же Ганс Кох пугал европейцев угрозой с Востока: «Сильнейшая военная сухопутная держава в истории, объединившись с наиболее населенным государством земного шара, представляет собой физическую угрозу для остального мира».
Это концепция раскола, концепция изоляции славянства, концепция «отпора извечной агрессии с Востока».
К этой новой концепции норманнская теория, которая воспевает агрессию в противоположном направлении и, главное, слишком уподобляет историю Восточной Европы истории Западной Европы, уже плохо подходит. Вот почему они сделали ставку на антинорманизм. Конечно, и норманизм сохранился в их арсенале, но его значение идет на убыль. Он еще по инерции пропагандируется в популярных книгах и учебниках, но творческие поиски и усилия направляются в противоположную сторону.
Немалую роль, возможно, играет и желание остфоршеров помешать укреплению культурных связей СССР со скандинавскими странами, которое весьма беспокоит западногерманских политиков. Антинорманизм привлекает их как своим полным отрицанием древних влияний и родственных традиций у народов Скандинавии и Восточной Европы, так и возможностью играть на конфликтах научных взглядов, на провоцировании национальных противоречий в науке и культурной жизни. Поэтому, как можно заметить, их особенно привлекает возможность стимулировать антинорманизм в работах русских авторов (хотя бы и эмигрантов) при поддержке норманизма в работах скандинавов.
В этом свете понятно, что когда сотрудничавший с фашистскими оккупантами профессор биологии Харьковского университета Парамонов, бежавший с гитлеровскими войсками, а теперь вынырнувший в Австралии, издал под именем Сергея Лесного «Историю "русов" в неизвращенном виде» (1954), то эта «неизвращенная» под пером гитлеровского недобитка история оказалась антинорманистской. Именно поэтому, если религиозная фанатичка Наталья Ильина издает в Париже книгу «Изгнание норманнов. Очередная задача русской исторической науки» (1955), то надо трижды подумать, прежде чем бросаться со всех ног выполнять эту задачу. (Я, конечно, не имею в виду, что на наших исследователей повлияла Н. Ильина — это был бы абсурд так думать, — но осмотреться надо было бы!)
(После этих слов проф. И. В. Степанов, М. Н. Кузьмин и другие члены партбюро потянулись к выходу в коридор, чтобы посовещаться.)
Только странным ослеплением некоторых наших научных лидеров можно объяснить тот удивительный факт, что незамеченным оставалось, как иные статьи А. В. Соловьева (1947; 1957; Soloviev 1956; 1959) появлялись в двух вариантах (почти под одним и тем же названием): в «Jahrbuch fur Geschichte Osteuropas» (Мюнхен) и в «Вопросах истории» (Москва), в «Studien zuralteren Geschichte Osteuropas» (Грац — Кёльн) и в «Византийском временнике» (Москва). (Оживление в зале.)
Так что кому надо прочесть их, если неохота возиться, пробиваться в спецхран, — не надо, возьмите «Вопросы истории»! (Смех.)
Значит ли это, что я призываю теперь метнуться в другую сторону, снова в норманизм? Ни в коем случае! Я вообще не сторонник шатания, уклонов в крайности. И дело вовсе не в том, чтобы найти арифметическую среднюю, «золотую середину». Надо уметь гнуть свою линию! Но для этого прежде всего нужна полная ясность, твердость исходных принципов и понятий.
<< Назад Вперёд>>
