Вторая схватка
Как историк же он принадлежал к гёттигенской историко-юридической школе, приписывавшей германским народам главную роль в культурном, юридическом и политическом развитии Европы [(Schmidt 1970:12)]. В течение примерно столетия после Ломоносова в исторической литературе господствовал норманизм. Этого течения придерживались не только немцы, но и русские историки, сторонники официально-монархического направления в исторической науке. Норманизм привлекал их резким противопоставлением господствующей верхушки, происходящей от воинственных, творчески одаренных «варягов», остальной массе населения, пассивной и неспособной, годной лишь для эксплуатации. Карамзин, воспевая царскую власть, излагал свою «Историю» в основном по Байеру и Шлёцеру. Академик Куник написал книгу о «шведских русах и славянах», которую называют «евангелием норманистов» (Kunik 1844-45). Погодин, именовавший русского крестьянина «национальным зверем нашим», особенно рьяно пропагандировал норманизм, строя по Шлёцеру свои лекции для студентов (Погодин 1846). В том же духе писали Тунман (Thunmann 1774), Круг (1819), Френ (1826; Frahn 1823,1834), Вестберг (1903; Westberg 1898).
Но с середины XIX в. против норманизма выступает целая плеяда ученых. Отечественная война 1812 г. пробудила национальное самосознание русской интеллигенции, а вскоре в России началось широкое освободительное и революционное движение. Это побудило многих ученых — как реакционно настроенных, так и прогрессивно мыслящих — по-новому взглянуть на историю России и создало почву для возрождения антинорманизма. Некоторые реакционно-настроенные историки (Иловайский, Забелин), подходя к вопросу с позиций великодержавного шовинизма, выступали против «норманнской теории», поскольку она противоречит идее о том, что русский народ по самой природе своей призван повелевать и господствовать над другими народами (Иловайский, 1871; 1876; Забелин 1876). Историки с либеральными и демократическими убеждениями (Гедеонов, Костомаров, революционные демократы) видели в «норманнской теории» проявление немецкого шовинизма, унижение естественного чувства национального достоинства россиян и обоснование исконного неравенства знати и народных масс в России. Поэтому они также выступили против этой теории (Гедеонов 1876; [2004]; Костомаров 1860). Так получилось, что в середине XIX в. в лагере «антинорманистов» соединились представители противоположных направлений исторической науки.
Через сто лет после памятного обсуждения диссертации Миллера спор разгорелся с новой силой — в печати и устно. На полку «антинорманистской» литературы легли работы Ю. И. Венелина (1836-1842; 1848; 1870) «Скандина-вомания и ее поклонники, или Столетние изыскания о варягах», «0 нашествии завислянских славян на Русь до Рюриковых времен» и др., Ф. Святного (1845)
«Историко-критические исследования о варяжской Руси» и др. Хотя некоторых антинорманистов и занимал вопрос о влиянии норманнов на культуру Руси (Артемьев 1845), но тогда этот вопрос был не главным. Антинорманисты пытались доказать, что варяги не были скандинавскими германцами и что имя «Русь» не от них (Морошкин 1840-1841; Юргевич 1867, и др.).
Если за сто лет до того «борение» между Ломоносовым и Миллером, хотя и занимало образованный Петербург, все же было замкнуто в стенах Академии Наук, то в середине XIX в. публичный диспут Н. И. Костомарова с М. П. Погодиным (ПД 1860) собрал огромную аудиторию, и эхо от него прокатилось по всей России. Это было ровно сто лет тому назад — в 1860 г. Погодин отстаивал норманизм (1825; 1832; 1846; 1859а), Костомаров выступал с позиций антинорманизма (1860; 1871), Погодин опровергал его (19596).
Непосредственным поводом для диспута послужила статья профессора Костомарова (1860а), опубликованная в «Современнике». Костомаров сразу же придал своему выступлению патриотическую направленность, но открестился от «ложного патриотизма» Ломоносова. Он писал про него, что этот
«ложный патриотизм не дал ему кончить своего вывода беспристрастно и справедливо: произведя наших князей с берегов Руси, он возвел их в славяне, и с его легкой руки в XIX в. расплодились разнородные мнения о славянстве варяго-руси, основанные на догадках и натяжках, буквально противоречащих смыслу наших летописей. Все эти попытки не имеют чисто ученого характера и не выдерживают критики: не желание исторической беспристрастной истины руководило изыскателями: нет, как патриарх их, Ломоносов, скрывал под ученою одеждою своих исследований тайное желание поддержать честь своего отечества,так и им казалось оскорбительно, если основатели нашей державы были не славяне. Прежде чем доходили до результата, они уже решали заране, что князьям следует быть славянами».
Но далее он переходит к главному противнику и заявляет, что
«столь же не беспристрастны были попытки выводить Рюрика и его братьев из Скандинавии. Это выдумали ученые немцы. Известно, что у нас немцы, от мала до велика, и ученые, и неученые, более или менее исполнены верования о превосходстве своей породы перед славянскою, и думают, что, живучи среди нас, их задача — разливать свой свет цивилизации между нами, варварами; для подтверждения этой задушевной мысли ученые немцы выдумали призвание князей из Скандинавии; этим хотят указать, что славяне неспособны, без влияния немецкого элемента, к устройству государственной и гражданской жизни» (Костомаров 1860а: 27-28).
В этой статье Костомаров, критикуя исследования Погодина, отрицал норманнскую принадлежность варягов, древней руси. Он выводил варягов, Русь, из литовского края — из Жмуди. Там есть речка Рось, приток Немана, такое же название носила часть течения Немана, у литовцев есть имена, очень похожие на имена летописных варягов. Литовцев же, близких по языку к славянам, Костомаров, как и многие ученые в те годы, считал попросту славянами. Но не только скандинавы — и варяги литовского происхождения не оказывали существенного влияния на общественную жизнь и культуру восточных славян, растворившись в местной среде без остатка. Недаром от них почти ничего не осталось в культуре и языке — как же им можно приписывать создание славянского государства?!
Николай Иванович Костомаров, участник дискуссии 1865 г. (фото 1870-х годов)
На статью Костомарова посыпались отклики. Профессор М. П. Погодин прислал ему письмо (от 19 февраля 1860 г.), написанное в развязно-игривом тоне. Погодин вышучивал своих противников, передразнивая их и нарочито юродствуя.
«...Все эти господа, — писал Погодин (ПД 1860: 257), — точно так, как теперь "Современник", думают уличить меня в уголовном преступлении, нанести личное оскорбление, приводя Русь откуда-нибудь, лишь бы вопреки моему мнению. Да помилуйте, господа, я не получал наследства не только от Рюрика, который все свое вместе с сыном вверил Олегу, но даже и от Синеуса и Трувора, которые умерли бездетными, право, для меня все равно, откуда бы не доказывалось происхождение Руси, лишь бы повернее. Я считаю Русь норманнами, а вы приводите ее из Жмуди. С богом, счастливый путь им и вам, да я-то чем виноват, что искал или думал найти ее в другом месте? "Мы из Жмуди, мы из Жмуди! Что, взял, что, взял?!" Ничего, ничего, я вас только поздравляю и готов, читая вашу рецензию, согласиться даже на происхождение от эскимосов, готентотов...»
Но, несмотря на такую готовность, Погодин тут же повторял свои доказательства норманнского происхождения Руси и старательно опровергал гипотезу Костомарова.
«...Мнения имеют жизнь... — писал он. — Они пропадают, скрываются и опять возникают, помолоделые, принаряженные. Так и ломоносовское мнение явилось теперь уже в новом костюме, во фраке и перчатках, но оно все-таки не значит ничего в сравнении с мнением о норманнском происхождении Руси» (ПД 1860:14).
В заключении письма Погодин бросал Костомарову вызов по всем правилам светского обхождения, попутно лягнув демократических деятелей из круга Чернышевского и Добролюбова.
«Я считаю вас, — писал он Костомарову, — честным, добросовестным исследователем в куче шарлатанов, невежд, посредственностей и бездарностей, которые, пользуясь исключительным положением, присвоили себе на минуту авторитет в деле науки и приводят в заблуждение молодежь; вот почему я требую сатисфакции, то есть торжественного отступления из Жмуди или полного отражения приведенных мною кратких доказательств, за коими я готов двинуть и тяжелую артиллерию. Иначе — бросаю вам перчатку и вызываю на дуэль, хоть в пассаже. Секундантов мне не нужно, разве тени Байера, Шлёцера и Круга, если у вас в Петербурге (Погодин жил в Москве. — Л.К.) есть вызыватели духов, а вы, для потехи, можете пригласить себе в секунданты любых рыцарей свистопляски (видимо, имелся в виду Добролюбовский «Свисток» — Л.К.). Сбор в доказательство моего беспристрастия готов уступить в пользу неимущей Жмуди.
Без шуток, приехав на неделю в Петербург, я предлагаю вам публичное рассуждение в университете, географическом обществе или в академии, в присутствии лиц, принимающих живое участие в вопросе...» (ПД 1860:15).
Н. Г. Чернышевский, которому Костомаров показал это письмо, уговаривал его не соглашаться на участие в диспуте, опасаясь, что Погодин вызывает его «на шутовство». Погодин был известен как мастер высмеивания своих противников, да и сам тон письма наводил на такие подозрения. Все же Костомаров решился на открытое состязание. Он опубликовал в газете «Санкт-Петербургские ведомости» предложение Погодина и свой ответ:
«Я принимаю вызов М. П. Погодина... и объявляю М. П. Погодину, что он найдет меня, с оружием в руках, везде и всегда, куда только назначит явиться» (ПД 1860:16).
Погодин впоследствии признавался, что он не ожидал такого ответа, полагаясь на силу своих доказательств. Но тот ажиотаж, который охватил петербургскую публику, был для Погодина и вовсе ошеломителен.
Встреча была назначена на 19 марта 1860 г. в Университете, вход платный, сбор — в пользу нуждающихся студентов. По живому описанию современника, «варяги занимали действительно все образованное общество наше до того, что слова "Погодин", "Костомаров", "дуэль" беспрерывно оглашали воздух и на Невском проспекте, и на набережных Невы, и в театрах, концертах, ресторанах, и даже в каждом доме, где сходились пять-шесть человек».
По городу бродили самые нелепые слухи.
«Утверждали, что дело будет решаться всеми присутствующими, на голоса, и таким образом несомненно уже будет, кого Русь лучше хочет — норманнов или литовцев. Кроме того, рассказывали, что среди университетской залы будет устроен костер, на котором сожгут сочинения побежденной стороны... Два дня до диспута походили на Новый год; приезжему человеку можно было подумать, что все разъезжают с визитами, а это они за билетами рыскали!» (Свисток 1860:10-11).
Билеты продавались по неслыханно высоким ценам: в 3-5 рублей (два с полтиной в то время — это была цена овчинного полушубка или пуда осетрины), даже чтобы попасть на хоры, нужно было уплатить полтора рубля. Задолго до диспута публика записывалась в очередь. Две тысячи билетов расхватали в несколько часов. Перед самым открытием билеты перекупались с рук за совершенно баснословную сумму — по 50 рублей за билет!
К зданию Университета Погодин и Костомаров подъехали в одном экипаже.
«Через сени, — вспоминал потом с неудовольствием Погодин, — нам понадобилось в настоящем смысле слова пробиваться. Давка была страшная. Толпы, без билетов, напрасно испрашивая позволения пройти за какую угодно цену, готовились брать приступом места. С большим трудом могли мы пройти даже по зале до кафедр (для диспута было поставлено две кафедры, одна напротив другой. —У7./С.). Народу набралось столько, что когда я сел на кафедру, я не мог буквально оборотиться, чтобы не задеть головою соседа. Духота нестерпимая!.. Непрестанно раздавались крики: садитесь, садитесь, а садиться было некуда» (Погодин 1860:11-12).
«Словом, — иронизировал впоследствии "Свисток", — публика была велика и обильна, а порядка в ней не было».
Как писали тогдашние газеты, в зале было много «ученых, литераторов, военных, студентов, — и даже несколько дам» (Лохвицкий 1860).
Диспут открыл ректор Университета П. Ф. Плетнев. Затем Погодин изложил доказательства норманнского происхождения Руси и критику гипотезы Костомарова. В доказательство норманнского происхождения варягов приводил свидетельства летописи о призвании из-за моря, греческую хронику о гвардии варангов, набиравшихся из северян — датчан и др., арабские сочинения о нападении русов на Севилью, норманнские имена князей — Рюрик, Аскольд, Свенельд, Руальд и др., два ряда названий порогов у Константина Багряднородного — славянские и русские. Он делал упор на то, что гипотеза Костомарова построена на случайном звуковом сходстве имен и географических названий. Названий со словом Рус- или Рос- на свете сколько угодно — графство Росс в Шотландии, город Росс в Англии, залив Рос в Испании и т.д. К именам летописных варягов можно подобрать похожие не только в Литве.
Затем Костомаров подробно, по косточкам разобрал доказательства норманнского происхождения Руси, предъявленные Погодиным, и показал, что в каждом из них можно усомниться. Что же касается своих доводов, то он указал, что берет не первое, встреченное где попало, название со слогом Рос-, а название с побережья Варяжского моря. Между варяжскими и литовскими именами не созвучие, а полное совпадение — стоит только отбросить обычное литовское окончание — ас: у варягов Игорь — в Литве Игорас, у варягов — Карши, в Литве — Каршис, у русских князей Глеб — в Литве Глебас, и т. д.
После этих обстоятельных выступлений спор принял характер живого диалога. Публика бурно реагировала на аргументы противников. Симпатии студенчества и всех собравшихся были явно на стороне Костомарова. Слова Погодина не раз прерывались обидным смехом и шиканьем, Костомарова награждали рукоплесканиями. Но были сторонники и у Погодина.
Михаил Петрович Погодин, участник дискуссии 1865 г., гравюра с фотографии начала 1870-х годов
Погодин говорил:
«На каждое положение о норманнском происхождении Руси порознь можно делать возражения, но все доказательства вместе имеют особую силу и крепость... вместе они неопровержимы». Тут он напомнил притчу о старике, который, желая показать своим сыновьям силу единения, предложил им переломить веник, чего они не могли сделать, а когда он растрепал веник, то порознь прутья были «легохонько переломаны не только старшими сыновьями, но и младшими» (ПД 1860: 28).
Это оскорбительное для оппонента «младшими» было покрыто шиканьем публики.
Костомаров не потерялся.
«Когда вы в театре смотрите на сцену, — возразил он (там же), — то при хорошо устроенных декорациях леса, горы, замки кажутся вам настоящими, но подойдите поближе и осязайте, вы увидите, что они картонные» (рукоплескания).
Погодину не удалось потешить публику, выставив противника на посмешище. Костомаров умело парировал удары, использовав малейшие промахи соперника, и напористо переходил в наступление:
«г. Погодин: ...Вы приводите, напр., слово «Игорас», но я подаю вам не слово, а имя Игоря, этого мало, я подаю вам живого Игоря, совершенно одинакового с русскими Игорями.
г. Костомаров: Положим,я вам уступлю Игоря,уступите мне Олега.
г.Погодин: Долг платежом красен: ваш Олег крепче моего Олега (смех).
г. Костомаров: Уступите мне Ольгу. Это все равно что Александр и Александра.
г. Погодин: Вы спрашиваете уже слишком много (смех). Вспомните, как Ольга, прибыв в Константинополь, на аудиенции у императора едва склонила пред ним свою голову, когда все падали до земли. Это чистая норманка.
г. Костомаров: Чистая славянка, чистая литвинка и всякая другая (смех)! Я у вас попрошу еще Ятвяга, Алдана, Утина, Кари, Карши, Рогнеду, Рюрика... Ведь это все собственные литовские имена.
г. Погодин: Нет, уж Рюрика-то никак не отдам (смех). Вы приводите в доказательство обстоятельство, что до сих пор существует в Литве фамилия Рюриковичей. Отчего ж бы им не происходить от норманнов?
г. Костомаров: Если только вы докажете, что норманны там жили (смех и рукоплескания).
г. По годин: Характер Рогнеды чисто норманнский.
г. Костомаров:ив Литве, и везде найду я такие же твердые характеры...» (ПД 1860: 33-34).
Спор близился к концу. Противники отыскали точки соприкосновения своих схем и шли на перемирие, оставаясь каждый при своем убеждении в основных вопросах:
«г. Костомаров: Я допускаю возможность, что в той литовской колонии, которая к нам пришла, могло быть незначительное число норманнов.
г. Погодин: Это для меня главное — присутствие норманнского элемента. Я сделаю сравнение: капля вина сообщает вкус воде в целом стакане, эта капля — норманны...» (ПД 1860: 34-35).
Костомаров на это заметил, что не верит в гомеопатию. Турнир закончился. Обоих диспутантов вынесли из зала на руках. Все же оба остались разочарованными.
Костомаров не мог простить Погодину его манеру вышучивать противника. Он писал в «Современнике» после диспута:
«И если г. Погодину угодно было с кем-нибудь (только не со мною) шутить публичным образом о варяжском вопросе, то уместнее было бы устроить публичное рассуждение в балагене на Адмиралтейской площади или летом на Крестовском острове... Я слишком уважал тогда Погодина, чтобы допустить себе мысль о том, что он решился шутить и над наукою, и над публикою» (Костомаров 1860б).
Диспут между Н.И.Костомаровым и М.П. Погодиным о происхождении Руси. Карикатура из журнала. Из коллекции музея «Истории СПбГУ»
Погодин уехал в Москву со смутным ощущением, что потерпел поражение в публичном диспуте, не сумел доказать публике свою правоту. Его переполняла горечь. Приехав домой, он тотчас садится писать «Отчет московским друзьям», в котором всячески старается доказать, что относился ко всей этой истории как к милой шутке и был захвачен врасплох неожиданно серьезным нападением противника (а ведь сам писал в своем задиристом письме: «без шуток!»). К отчету Погодин прилагает дополнительный набор доводов в пользу «норманнской теории» (обещанную ранее «тяжелую артиллерию») и заключает статью следующими словами:
«Но довольно! Мне совестно, мне стыдно распространяться так много, заниматься так долго пустым, неблагодарным вопросом. Скажу вам теперь просто, без околичностей. Мне даже стыдно за себя, за русскую науку, за наше время, за университетское образование, видеть, что общий наш уровень так низок...
Напрасно ссылаться на публику, как говорят... которой предоставил я сам право решения вопроса и которая склоняется будто на Жмудскую сторону.
Я не знаю, в какой степени это верно; но если б десять публик склонилось в сторону Жмуди, я пожалел бы об них и подал бы апелляцию к их дочкам, внучкам и правнучкам, уверенный, что та или другая правнучка возвратится к норманнам и скажет непременно с улыбкою об своей прародительнице: ах, бабушка, в какую трущобу она попала, и с чего это она туда сунулась!» (Погодин 1860).
Погодин, стало быть, обращается здесь к нам: правнуки и правнучки публики 1860 г. — это мы.
Но, не дожидаясь, пока народятся и подрастут правнуки, на диспут, апелляцию и другие статьи Погодина и Костомарова (который, кстати, тоже не угомонился — см. Костомаров 1860в) отозвались современники. После устного словопрения развернулась дискуссия в печати. Многие ученые, литераторы, скромные краеведы, не соглашаясь полностью с Костомаровым, все же ставили под сомнение основные выводы Погодина и считали, говоря словами одного из журналистов, что пришла пора «начать настоящий печатный диспут, определить, что значит Русь в стакане славянской воды — каплю вина, давшего ей цвет и вкус, или порошинку снега, распустившегося без следа» (Лохвицкий 1860). В эту дискуссию втянулись все «толстые» журналы России («Современник», «Отечественные записки», «Русское слово», «Русская беседа» и проч.) и многие газеты.
В «Северной пчеле» была даже помещена сатира на диспут, в которой он изображался в виде судебного следствия. Сатира называлась «Дело о Варяго-Россах», а подзаголовки гласили: «Извещение г. Костомарова. Приступ к формальному следствию. — Допрос Рюрика. — Свидетельское показание монаха Нестора. — Очной свод и очная ставка обвинителя г. Костомарова с депутатом со стороны ведомства норманнов г. Погодиным. — Повальный обыск. — Окончательный протокол. — Представление дела на ревизию судебного места» (Дело 1860).
«Отечественные записки» поместили трезвые и холодные соображения:
«Нас особенно поразила живучесть народных предубеждений, которые едва даже костюм переменили... Нам в зале Университета припомнилось, что 120 лет назад Миллер собирался говорить речь о происхождении варягов из Швеции. Русские ученые того времени нашли такое происхождение позорным для народной чести. Подобный же мотив нельзя не видеть и в новейшем производстве варягов из Жмуди. Нам тяжела похвальба немцев, утверждающих, что без них не было бы спасения Руси, нам хотелось бы отнять у них и малейший повод к подобной похвальбе, и вот мы отправляемся снова за море искать там вчерашнего дня, то есть варягов...
...варяги, кто бы они ни были, бесследно расплылись в славянском мире, не оставив по себе даже и тончайшего вкуса, как говорил г. Погодин. Вот почему самый вопрос мы считаем праздным...
...какое, собственно, дело современному человеку до того, откуда пришли руссы...» (Литературные заметки 1860).
Чернышевский (1860) откликнулся на диспут заметкой в «Современнике». Он писал: «Кто имеет хотя малейшее понятие о сравнительной филологии и о законах исторической критики, видит совершенную нелепость доказательств, которыми старые ученые подтверждали норманнство Руси». Добролюбов в «Свистке» также откликнулся на взволновавший всех диспут. Он обращался к Погодину с такими стихами:
Умеешь ты мешать со вздором небылицы,
Смешить с ученым видом знатока.
И заключал:
Ученость дряхлую мы свистом успокоим.
(Добролюбов 1860, см. также 1858).
Действительно, «ученость дряхлая» на время успокоилась, в исторической литературе на какой-то период возобладал антинорманизм. Именно в это время и была написана стихотворная пародия А. К. Толстого.
Титульный лист монографии Н. И. Костомарова «Начало Руси», 1859 г.
Статья «Отчёт о диспуте гг. Погодина и Костомарова 19-го марта 1860 года» в газете «Санкт-Петербургские ведомости» за 1860 год (№ 67)
Титульный лист монографии М. П. Погодина «Норманнский период русской истории», 1859 г.
<< Назад Вперёд>>
