Россия изобрела «маятниковую» систему управления, в которой чередующиеся стабильные и нестабильные периоды взаимоисключают друг друга, но в сумме достигают необходимого результата. Неужели это русское ноу-хау не используется ни в одной стране мира? Возможно ли, что характерное отличие, принципиальная особенность русского образа жизни, государственного устройства, национального менталитета не имеет схожих черт с образом жизни, государственным устройством и менталитетом других народов? Или же можно найти какие-то аналоги русской модели управления и выяснить, что ее ключевые особенности являются частным случаем какой-то более общей закономерности?
Задавшись этим вопросом и изучив некоторый объем исторического материала, нельзя не прийти к выводу о том, что в системах управления всех народов присутствует определенная двойственность. Имеется в виду регулярное чередование периодов централизации и децентрализации систем управления. На разных этапах развития человечества эти фазы принимали различные формы, но чередование централизации и децентрализации прослеживается практически везде.
Легче всего проиллюстрировать эту закономерность на примерах из ранних эпох развития человечества. В древнем мире набор отраслей и сфер человеческой деятельности был невелик и управленческие процессы проявлялись в чистом виде. С каждым новым тысячелетием количество отраслей и сфер деятельности увеличивалось, причем они с неодинаковой скоростью реагировали на прогресс; общество усложнялось. Закономерностям приходилось пробиваться сквозь сложный набор противодействующих тенденций, поэтому они не так заметны, как в ранние эпохи. Чем дальше в глубь истории мы погружаемся, тем четче, определеннее тенденции.
Возьмем самый «лабораторный» пример системы управления — Древний Египет, изолированный от внешних воздействий с севера морем, с юга джунглями, с запада и востока пустынями. Кроме того, другие народы были еще так неразвиты, что не могли в большинстве случаев оказать серьезного воздействия на египтян. Все процессы, которые шли в Древнем Египте, происходили под влиянием внутренних факторов.
«Уникальность Египта: очень узкая полоса вдоль огромной реки — путь через весь Египет, никаких естественных границ между номами не существовало, но резкие естественные границы отделяли Египет от окружающего мира. При первых же проявлениях классового общества и неизбежно возникавших при этом войнах между первыми политическими образованиями здесь неизбежно должно было рано или поздно возникнуть единое для всей долины государство — гораздо раньше, чем в другом месте. Чрезвычайно рано возникший мощный бюрократический аппарат и постоянная армия придают древнему обществу совершенно особый облик295.
История Древнего Египта делится на пять периодов централизованного управления, периодов империй, или царств, как говорят археологи, и четыре находящихся между ними периода раздробленности, периода смут: Раннее царство — смута, раздробленность — Древнее царство — смута, раздробленность — Среднее царство — смута, раздробленность — Новое царство — смута, раздробленность — Позднее царство. Иначе говоря, история Древнего Египта представляет собой что-то вроде слоеного пирога. Длительные периоды стабильного развития и централизованного управления, а между ними — прослойки периодов смут.
В чем главное различие между этими двумя фазами управления, периодами царств и периодами смут? Период империи характерен тем, что шло закрепление и распространение, как правило принудительное, лучшего опыта, найденного в предыдущую смутную эпоху. В период смуты страна раскалывалась на мелкие враждующие государства — номы. «В борьбе между государствами региона выяснялись относительные преимущества тех или иных деталей соци- ального устройства. Обрекала, например, себя на поражение держава с плохо организованной экономикой, нерасчетливо обременявшая крестьян чрезмерными налогами, тратившая слишком много средств на строительство храмов в пору военных невзгод»296.
Государство, имевшее лучшую систему управления, более современный образ жизни, достигшее большего материального богатства, содержавшее более боеспособную армию, имевшее какие-то иные конкурентные преимущества, в итоге побеждало остальных и создавало империю. Историческая функция периода раздробленности и смуты — отмена единых для всей бывшей империи правил и образцов, создание простора для нововведений, отбор наиболее жизнеспособных инноваций в ходе конкурентной борьбы между мелкими государственными образованиями. Говоря современным языком, эта фаза — фаза конкуренции.
Когда же наконец в ходе конкуренции (преимущественно военной) этих раздробленных государств выработана и закреплена «естественным отбором» некая критическая масса инноваций, наиболее передовое из враждующих государств получает за счет этих инноваций конкурентное преимущество и побеждает остальных, создавая новую империю со строго централизованной системой управления. Историческая миссия данной империи — внедрить на захваченной территории те самые нововведения, которые обеспечили конкурентные преимущества ее создателям.
Например, после того как Римская республика сменилась империей, инновации почти прекратились. «Римская цивилизация со второй половины второго века представляла собой шедевр консерватизма. После эллинистической эпохи не появилось никаких технических новшеств. Город занимался эксплуатацией и потреблением, сам ничего не производя. Хозяйство поддерживалось за счет грабежа и победоносных войн, которые обеспечивали приток рабской силы и драгоценных металлов, черпаемых из накопленных на Востоке сокровищ. Он великолепно преуспел в науке самосохранения: война — всегда оборонительная, несмотря на видимость завоевания; право строилось на прецедентах, предотвращая нововведения; дух государственности обеспечивал стабильность институтов; архитектура — по преимуществу искусство жилища»297.
Главное управленческое отличие фазы империи от фазы раздробленности — то, что в империи, в условиях централизованного управления, все делается по единому шаблону. Инновации, творчество, самостоятельность низовых административных, производственных, военных, социальных единиц пресекаются. Смысл централизованного управления — заставить всех делать одинаково правильно, а правильным считается то, что делали создатели империи. Фаза империи длилась долго, так как в древности устойчивость традиционных порядков и инерционность мышления были гораздо сильнее, чем в наши дни; за одно-два поколения по- коренные народы не успевали воспринять новые стереотипы поведения и достижения чужой материальной культуры. Если же захватчики попросту истребляли чужое население (что не было редкостью), то на заселение опустевших земель «своими» тоже уходило много времени.
Когда империя выполнила свою задачу, переведя покоренные территории на новый образ жизни, изменив систему управления, может быть, распространив другие сельскохозяйственные культуры и способы обработки земли, затронув прочие характеристики общества, она себя изжила. Централизованное управление начинает мешать развитию, и происходит неизбежный процесс ослабления империи. Где-то на окраинах (или в периферийных, с социальной точки зрения, группах населения) начинается брожение, внешние вторжения и природные катастрофы послужат тому катализатором, и в конце концов империя рухнет, развалившись на мелкие государства или даже на независимые общины и племена.
Снова наступит фаза раздробленности, призванная развязать руки конкурентной борьбе, выработать и отобрать для дальнейшего распространения лучшие системы управления, лучшие стереотипы поведения, лучшие инструменты и технологии, лучший образ жизни. Мелкие государства опять действуют кто во что горазд, развивают свои собственные управленческие структуры, военный строй, налоговый механизм, правовые и религиозные системы, воспринимают чужой опыт, кому какой заблагорассудится. В общем, полный простор творчеству и нововведениям.
В ходе войны «всех против всех» выяснится, какое из государств выработало наиболее полезные инновации и получило конкурентные преимущества. Оно побеждает и создает очередную империю, централизованная система управления которой добровольно-принудительно внедряет эти инновации на захваченных землях. Историческая функция та же, что у предыдущей империи, но на новом уровне — распространить более прогрессивные системы управления, материальную культуру и образ жизни. Когда это будет сделано, неизбежно наступит следующий период смуты и раздробленности, время поиска нововведений и конкурентной борьбы, и так до бесконечности.
Фазы империй и смут были ступеньками, по которым шел прогресс. Периоды раздробленности соответствовали фазе развития «вглубь», фазе качественного совершенствования, а периоды централизованных империй — фазе количественного роста, распространения "вширь".
Непригодность империй для инновационной деятельности ярко проявилась в эпоху великих географических открытий. В XIV — начале XV веков китайский флот достиг больших успехов. Императорское правительство уделяло мореплаванию большое внимание и тратило на флот огромные деньги. Строились гигантские суда (Европа не знала подобных даже спустя длительное время), имевшие четыре-шесть мачт, до четырех палуб, поделенных на отсеки корпуса, до тысячи человек команды298. За короткий срок китайские мореплаватели освоили дальние маршруты. Флот под руководством известного мореплавателя Чжан Хэ доплывал до Восточного побережья Африки.
Еще небольшой срок, и китайцы первыми приплыли бы в Европу. Еще немного, и они открыли бы Америку, и вся последующая история человечества сложилась бы иначе. Можно фантазировать о том, к каким последствиям привела бы китайская колонизация Западного полушария, как смотрелась бы узкоглазая статуя Свободы в Сан-Франциско, какие урожаи риса получали бы в Канзасе. Но этого не случилось. В 1421 году столицу Поднебесной перенесли из портового Нанкина в далекий северный Пекин. Императорский двор перестал видеть флот и поэтому прекратил выделять на него деньги. Морская экспансия Китая остановилась. Раздробленная на сотни государств средневековая Европа могла направить на развитие мореплавания неизмеримо меньше ресурсов, чем Китайская империя. Но именно раздробленность и стала, в конечном счете, залогом успеха. Из нескольких сот государств хотя бы у одного должно было получиться. Получилось у Португалии. Португальский принц Генрих, прозванный Мореплавателем, стал фанатиком морского дела.
Все ресурсы своего небольшого государства Генрих направлял на развитие флота. Уже после его смерти португальский флот достиг значительных успехов; корабли стали доплывать вдоль побережья до таких районов Африки, что экспедиция уже окупала себя (пряности и прочая экзотика стоили в Европе дорого). Через некоторое время мореплавание уже само себя кормило, не требуя казенных денег. А вскоре Португалия превратилась в великую державу и самую богатую страну Европы.
Две страны — огромный Китай и маленькая Португалия. Китайская империя не стала морской державой, хотя в то время «это была самая технологически развитая страна в мире. За многие столетия до стран Запада в Китае были изобретены передвижные печатные литеры, домна и прядильная машина, приводимая в движение водой. К 1400 году Китай обладал многими из тех изобретений, которые дали толчок промышленной революции в Британии в XVIII веке»299. Но централизованное управление не давало Китаю возможности выбора вариантов развития. Если монарх увлекается мореплаванием, то подданные занимаются тем же самым и игнорируют сотни других отраслей и сфер деятельности. Как только император умирает или охладевает к мореплаванию, эта отрасль оттесняется на периферию государственных и общественных интересов и вскоре перестает существовать.
Именно так после смерти Петра I был заброшен молодой русский флот. К 1730 году, через пять лет после смерти Петра, боеспособность русского флота резко снизилась, правительство перестало его финансировать и обращать внимание на морские дела. А в 1732 году были приняты новые, уменьшенные штаты флота. В 1726 году был заложен всего один корабль, а с 1727-го по 1730-й новых кораблей не закладывалось вовсе300. Реально боеспособной была лишь треть штатного состава. Из 36 имевшихся линейных кораблей Россия могла вывести в море только 13: 8 — полностью боеспособных, 5 — в ближнее плавание, но непригодных для боевых действий на Балтике в период осенних штормов. Кронштадтская гавань к началу 30-х годов XVIII века была полна гниющими судами — теми, что некогда составляли гордость петровского флота301.
У небольших (по китайским понятиям) европейских государств ресурсы неизмеримо скуднее, чем у Китайской империи. Но за счет того, что каждая из стран идет своим путем, одно из сотен государств, «свихнувшись» на мореплавании, неизбежно должно было найти «золотую жилу». У Европы получилось, а у Китая нет, так как децентрализованная Европа вкладывала ресурсы в самые различные направления, защищаясь этим от превратностей исторического процесса. Она имела множество вариантов развития, а централизованная Китайская империя — нет. «Ни один народ мира не может изобрести все сам. Возможность обмена культурными достижениями между максимально большим количеством автономных центров — непременное условие прогресса»302.
Иногда географические и исторические условия складывались таким образом, что на некоторых территориях состояние децентрализации, управленческой раздробленности, было неизменным — в Древней Греции, например, где горы и извилистая береговая линия разделяют страну на маленькие долины и острова. Такими территориями трудно управлять централизованно, они сохраняют независимость мелких государств, городов и даже общин, не создавая империй. Если эти земли находятся не на периферии мировой цивилизации, а на пересечении торговых и миграционных путей, то они, в силу децентрализации, становятся рассадниками инноваций и непрерывно генерируют экономические, социальные, политические, технические и культурные нововведения.
Древний Египет представляет собой наиболее показательный пример чередования централизации и децентрализации, но те же самые закономерности обнаруживаются повсеместно. Например, история Китая складывается из периодов существования великих империй (Чжоу, Цинь, Первая Хань, Вторая Хань, Тан, Сун, Мин, Цин) и сменяющих их периодов «чжаньго» (периодов «сражающихся царств»), образовавшихся на месте распавшихся империй. Уже в XX веке Цинская империя, не без помощи Запада, развалилась; от государства откололись территории, контролируемые так называемыми «милитаристами», генералами цинской армии. В ходе революционных войн дезинтегрированные провинции были объединены в новую империю.
В средневековой Европе — та же закономерность. Осколки развалившейся Римской империи, будучи захвачены германскими племенами, превратились в примитивные варварские королевства, беспрестанно воевавшие между собой. В одном из них — королевстве франков — был изобретен феодальный способ государственного устройства и комплектования войска. Это важнейшее нововведение резко усилило военный потенциал франков и позволило Карлу Великому создать новую империю, охватившую большую часть Западной и Центральной Европы. Распространив на новых территориях франкскую систему управления, империя выполнила свою историческую задачу и распалась. Ее сменила фаза самостоятельного инновационного поиска, фаза феодальной раздробленности, ставшая одним из самых плодотворных этапов истории человечества.
Затем для расширения зоны действия наметившихся в отдельных городах или феодальных владениях социальных, технических, организационных, интеллектуальных достижений потребовалось создавать крупные национальные централизованные государства, выполнявшие функции традиционных империй. А еще через некоторое время, по мере развития капитализма и усиления потребности в нововведениях, страны одна за другой стали переходить на федеративную модель государственного устройства с сильным местным самоуправлением — аналог фазы раздробленности, способствующей независимому развитию регионов, городов и поселков, стимулирующей появление новых организационных форм и стереотипов поведения. Логическим развитием федеративного подхода является «принцип "конкурентного федерализма"», получивший в последние годы развитие во многих федеративных государствах мира. Этот принцип предусматривает передачу полномочий и соответственно источников их финансирования на возможно более низкие уровни власти, которые должны конкурировать друг с другом за «"продажу" социальных услуг населению в обмен на собираемые налоги»303.
В русской истории — то же чередование централизации и децентрализации. Киевская Русь, в определенном смысле являвшаяся империей, распалась на княжества, которые продолжали дробиться вплоть до мельчайших размеров (отсюда древняя поговорка «В Ростовской земле — князь в каждом селе»). Затем начался обратный процесс, и через некоторое время большую часть Руси объединяли Великие княжества — Московское и Литовское.
Перелом в параллельном когда-то развитии русской и западных систем управления обозначился в период так называемого Высокого средневековья (Константин Леонтьев образно определил то время как эпоху «цветущей сложности»). Европейские общества стали полнее использовать механизмы феодальной системы и постепенно научились переносить конкуренцию внутрь государства и общества. Внешние войны переставали быть главным двигателем естественного отбора, который сортировал годные и негодные варианты.
Внутренняя конкуренция шла по самым разным направлениям — торговая конкуренция, конкуренция финансовых рынков, культурная конкуренция, конкуренция влияния, погоня за модой, богословские диспуты и тысячи других проявлений. Образовалось множество европейских центров власти, центров влияния — одни преобладали политически, другие экономически, третьи в религиозной сфере. Общество стало сложным, конкурентным, и столкновения на границах государств потеряли свое значение для прогресса.
Европейцы научились в один и тот же момент времени совмещать централизованное и децентрализованное управление, а следовательно, смогли одновременно находиться в двух противоположных фазах — фазе количественного роста и фазе качественного развития. Западные системы управления позволяют сохранять централизацию в тех вопросах, где необходим единый управленческий стандарт, единый для всех алгоритм действий. В то же самое время они обеспечивают децентрализацию в тех сферах, где требуется инициатива снизу, где свободный поиск наилучших вариантов может породить нововведения, а конкурентная борьба отберет из всей совокупности инноваций наиболее жизнеспособные. Государство централизованным способом поддерживает единую финансовую систему, общее правовое поле, экономическую инфраструктуру, единую армию и прочие силовые структуры, единые стандарты образования, здравоохранения, социального обеспечения, экологической безопасности.
Конкурентные сферы и отрасли остаются децентрализованными. В экономике — независимые купцы и ремесленники, в военном деле — наемные отряды ландскнехтов, формирующие специфичный «рынок ратных услуг», в науке и образовании — автономные университеты. Заложенное в децентрализацию конкурентное начало с течением времени приняло новые формы. Предприятия на свой страх и риск сражаются между собой на товарных и финансовых рынках, провинции и муниципалитеты конкурируют друг с другом и с частными корпорациями за размещение займов и привлечение инвесторов, клиники переманивают друг у друга пациентов, работодатели — сотрудников. Все они, чтобы устоять в конкурентной борьбе, вынуждены непрерывно улучшать свою работу, искать что-то новое.
Отдельные хозяйствующие ячейки осуществляют инновации: новые формы финансовых расчетов, новые технологии изготовления товара, новые способы обработки земли; церковные общины вырабатывают новые обряды и новые толкования Писания и так далее. В свободной конкуренции на внутреннем финансовом, торговом, идеологическом, политическом рынке выбирается лучший образец, а централизованная система обеспечивает единые правила игры и успешное внедрение отобранных конкуренцией образцов по всей стране. Так разрешается вековое противоречие между централизованным и децентрализованным управлением.
Сложилось разделение труда между общественными ячейками, представляющими фазу качественного развития, и ячейками, существующими в фазе количественного роста. Одни предприятия и организации специализируются на количественном росте. Они имеют крупные размеры, централизованную структуру управления, занимаются массовым производством и оказанием услуг. Это промышленные корпорации, банковские альянсы, розничные сети, глобальные телеканалы, политические партии. А параллельно с ними существуют предприятия и организации, функцией которых является обеспечение качественного развития. Обычно эти общественные ячейки независимы, невелики по размеру, децентрализованы и занимаются разработкой и штучным производством новых товаров, услуг, технологий и концепций.
Это крошечные венчурные фирмы, создающие новые продукты и новые способы их изготовления; самофинансируемые (то есть существующие на полученные по конкурсам гранты) научные лаборатории, независимые киностудии, на свой страх и риск снимающие малобюджетные фильмы и не связанные в своем творчестве требованиями прокатчиков, полуподпольные театры, выживающие за счет фанатизма трупп и режиссеров, нетрадиционные музыканты, локальные политические клубы и тому подобные инновационные структуры. Они изобретают те продукты, технологии, художественные стили и направления, эстетические и политические концепции, которые потом в миллионах экземпляров производятся и продвигаются на рынок крупными предприятиями и организациями.
Совместить фазу количественного роста и фазу качественного развития в один и тот же период времени в рамках одного предприятия, как правило, не удается. В современных западных корпорациях, где тоже есть необходимость в постоянном обновлении методов работы, в инновационном развитии, нередко проводят так называемую маятниковую реорганизацию304.
Через каждые шесть-восемь лет реорганизуют структуру управления, меняют документооборот и ряд других элементов системы управления. Причиной маятниковых реорганизаций является не только поиск оптимальной структуры, но и необходимость встряхнуть застоявшуюся систему управления. Элемент нестабильности привносится искусственно. В гигантской корпорации сначала все целенаправленно централизуют, через десять-восемь лет децентрализуют, передавая полномочия вниз, через десять-восемь лет снова централизуют.
Предположим, фирма стала работать хуже. Прибыль уменьшается, акционеры недовольны, курс акций корпорации не растет или даже падает. Новый совет директоров, избранный на очередном годовом собрании, и назначенное им правление принимают решение провести децентрализацию. Отделения фирмы, находящиеся в разных регионах или странах, получают большую самостоятельность и теперь сами решают, какую им продукцию выпускать, сами ее про- дают, сами берут кредиты в банках, сами формируют финансовый план, сами нанимают менеджеров и тому подобное.
Прошло пять-шесть лет, и выяснилось, что северо-западное отделение корпорации работает плохо, юго-восточное и северовосточное — лучше, южное — лучше всех. Южные производственные и коммерческие подразделения показали наилучшие результаты, нашли лучшие способы работы и организационные механизмы, наладили отношения с банками и потребителями и стали более прибыльны, чем другие отделения корпорации. Поэтому совет директоров принимает решение назначить руководителя южного отделения президентом фирмы, его заместителей — вице-президентами и поручить им улучшить работу всей корпорации по образцу южного отделения. Начинается очередной этап маятниковой реорганизации — новый президент централизует управление, переводит ключевых сотрудников южного отделения на руководящие посты в штаб-квартиру корпорации. Они увольняют несогласных и в течение нескольких лет насаждают свои правила игры и стереотипы поведения.
Прошло еще несколько лет, все полезное, что было в южном отделении, уже внедрено, а дальнейшим нововведениям препятствуют излишняя централизация и зарегулированность управления. Значит, настало время проводить новую реорганизацию с децентрализацией управления — передавать вниз полномочия, чтобы каждое отделение корпорации действовало по своему усмотрению. В ходе их самостоятельной деятельности выяснится, у которого из отделений больше выросла рыночная доля, выше прибыль на акцию, ниже себестоимость и так далее. Тогда через некоторое время снова проведут централизацию, появится новый президент, который приведет свою команду, и так далее.
Для современных российских промышленных групп, находящихся в фазе количественного расширения, «самый распространенный способ трансляции корпоративной культуры на расстояние — посылка на места эмиссаров со спецзаданием "сделать в точности так, как в головной фирме"»305.
Например, «в течение последних нескольких лет "Вимм-Билль-Данн" приобрела контрольные пакеты трех региональных предприятий и в ближайшее время собирается купить еще пару заводов. На каждом из них полностью копируются все технологии, разработанные за несколько лет в центральной компании, — на новых заводах начинают так же производить, контролировать качество, вести такую же ценовую политику, так же продавать. Процесс тиражирования предельно прост. Все управляющие новых предприятий становятся членами центральных комитетов, разрабатывающих стратегию компании: финансовый директор входит в финансовый комитет, директор по производству — в производственный и т. д. Таким образом, вовлекая новых людей в старую команду, руководство центральной компании, не теряя контроля и качества, постоянно расширяет сферу своей деятельности»306.
Если сравнивать управленческие механизмы, обеспечивающие достижение, с одной стороны, количественного роста, а с другой стороны, качественного развития, то русскую модель управления следует позиционировать в средней части шкалы «Запад—Восток». От западного управления русское отличается тем, что не может одновременно осуществлять и инновационный поиск, и количественный рост, не может обеспечить «мирное сосуществование» и сотрудничество централизованных и децентрализованных структур. И Россия в целом, и отдельные российские предприятия и организации вынуждены чередовать периоды количественного роста и периоды качественного развития (принимающих форму периодов стабильного и нестабильного режимов управления).
Но в главном русская модель управления относится к системам западного типа, так как в нее изначально вмонтирован механизм конкуренции. Просто конкурентные отношения «запускаются» в работу лишь на одной из двух фаз системы управления — в нестабильной фазе. В России для прогресса не требуется, как на Востоке, время от времени переживать состояние государственной раздробленности, хаоса и распада устаревших структур. Российские организации способны, переведя систему управления в другой режим, подняться на качественно новый уровень, в то время как классические восточные структуры, устарев, могут лишь погибнуть и уступить место более совершенным организациям.
Почему все модернизации в России относились к числу так называемых «догоняющих модернизаций»? Реформы и революции были направлены на то, чтобы преодолеть отсталость и подтянуться, «догнать и перегнать» Европу или Америку. Не идти вперед прежним путем, а, преодолев прежний застой и отсталость, достичь чьего-то уровня.
Чтобы идти в ногу с прогрессом, общество должно создавать и использовать инновации в самых различных отраслях и сферах деятельности. А для инноваций необходимо, чтобы общество либо периодически переживало фазу раздробленности и тотальной децентрализации, либо научилось интегрировать в себе фазы децентрализации и централизации одновременно, то есть состоять из ячеек, одни из которых, централизованные, ориентированы на количественный рост, а другие, децентрализованные, — на качественное развитие.
Западные общества выработали к концу средневековья такие организационно-управленческие технологии. Действуя в едином правовом, экономическом, культурном и информационном пространстве, конкуренция отбирала лучшие образцы, созданные независимыми предприятиями, университетами, газетами, политическими партиями, религиозными конфессиями, муниципалитетами и прочими организациями.
Русская же модель управления базируется на строгой централизации. Как только Россия стала страной, именуемой Великим княжеством Московским, фазы раздробленности как таковые исчез; ли. Поэтому не было механизма, который мог бы давать обществу инновации. Никто уже не мог работать, как ему заблагорассудится, на свой страх и риск, своими методами изобретать, творить, уписать, строить отношения с крестьянами и чиновниками. Были единые образцы, и их следовало соблюдать. Инновации не возникали, государство строго следило за тем, чтоб все было правильно, а значит, одинаково. Наступила фаза непрерывной империи, которая благоприятствует количественному росту, закреплению отобранных на предыдущей стадии прогресса правил и стереотипов, но тормозит качественное развитие.
Последствия не заставили себя долго ждать. Уже в XVII веке «...русское общество впервые заметило, что его западные соседи достигли каких-то необычных успехов, и обнаружило все очевиднее вскрывавшуюся в войнах, в дипломатических сношениях, в торговом обмене скудость собственных материальных средств перед западноевропейскими, что вело к осознанию своей отсталости. В московской правительственной среде и в обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю полноту средств, достаточных для дальнейшего благополучного существования; они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают искать указаний и уроков у чужих людей на Западе, все более убеждаясь в его превосходстве и в своей отсталости»307.
А поскольку новые правила, стереотипы поведения и технологии не вырабатывались внутри страны, их вынужденно приходилось импортировать. В кризисные периоды, когда застой совсем брал государство за горло, все рушилось после проигранной войны или внутренних распрей. Новый государь и правящая верхушка приходили к выводу о необходимости кардинальных перемен, и нигде не могли взять концепции и образцы для реформ, кроме как за рубежом, в первую очередь на Западе. «Московии, замкнувшейся в своей имперской спеси, не хватало культурных ресурсов даже для национальной жизни. Возникает жадное внимание к Западу...»308. Так появилась идея догоняющих модернизаций, которые проводились и Петром I, и большевиками, и нынешними демократами.
Соответственно, в отношении ко всему заграничному русское общество шарахалось от высокомерного шапкозакидательства (после внешнеполитических успехов и победоносных войн, как при первых московских царях, в николаевской России или в послевоенном СССР) до раболепного подражания (после поражений и кризисов), «от гордыни Третьего Рима до готовности усвоить любой чужеземный обычай»309.
В первом случае люди, побывавшие за границей, рассматривались не как носители ценного опыта, а как потенциальные вредители. «Путешествие в грешную землю — иноверческую и особенно нехристианскую, считалось делом крайне сомнительным в религиозном отношении: в Древней Руси тогда избегали ездить, и тех, кто отправлялся за границу, могли оплакивать, как покойника. Конрад Буссов в Летописи Московской в 1613 г. пишет: "Русские, особенно знатного рода, согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие страны. Они думают, что одна Россия государство христианское, что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в Бога, что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине, между неверными, и только тот идет прямо в рай, кто скончает свою жизнь на родине"»310.
«Древнерусский духовник спрашивал на исповеди: "В татарех или в латынех в полону не бывал ли еси?" или даже: "В чюжую землю отъехать не мыслилъ ли еси?" и накладывал епитимью на того, кто был в плену или случайно ("нуждою") оказался в нечистой земле» 311. Так что сталинские репрессии в отношении своих военнопленных и прочих соотечественников, побывавших за рубежом, были не случайным явлением, а следствием давней мировоззренческой традиции.
Масштабы заимствования элементов заграничной материальной, духовной и социальной культуры напрямую зависели от движения маятника русской системы управления из стабильного состояния в нестабильное. Перенос иностранного управленческого опыта в практику управления российскими предприятиями — явление не новое. Интерес к иностранному управленческому опыту возрастал в периоды кардинальных преобразований, глубоких реформ: во второй половине 20-х — начале 30-х годов (индустриализация); середине 50-х — начале 60-х (демократизация управления эпохи хрущевской "оттепели" ); начале 70-х ( повышение хозяйственно-эко- номической самостоятельности предприятий); и наконец, во второй половине 80-х — с началом эпохи перестройки»312.
В ходе осуществления догоняющих модернизаций неизменно происходили события, принципиально меняющие ход и даже направление реформ. Модернизации начинались для того, чтобы достичь уже поставленных, осознанных монархом, правящим классом или всем обществом целей. Иван Грозный намеревался сделать Москву Третьим Римом, Петр I хотел догнать Европу, большевики собирались разом достичь и того и другого, построив коммунизм — некий аналог «Царства Божия на земле». Общим для всех реформ и революций явилось то обстоятельство, что полученный впечатляющий результат абсолютно не соответствовал первоначальным целям.
Как только эти концепции преобразований начинали применять на практике, так выяснялось, что в рамках стабильного состояния системы управления их реализовать нельзя. Старые уп- равленческие структуры, бюрократический аппарат, традиционный менталитет населения препятствовали реформам, успешно защищая относительное благополучие и покой как верхов, так и низов. Государь и те слои общества, которые поддерживали преобразования, приходили к выводу о необходимости перевода системы управления в нестабильное состояние, в режим «конкуренции администраторов».
С помощью разного рода приемов, специфичных для различных эпох, они налаживали аварийно-мобилизационное управление, отдельные звенья системы начинали конкурировать между собой, возникал механизм сравнения вариантов, рождались нововведения. «Естественный отбор» в конкуренции между ними (специфичная административная российская конкуренция) давали высокие темпы обновления всех сторон жизни страны. И вскоре становилось ясно, что новые правила и стереотипы поведения, вырабатываемые администраторами уже в ходе реформ и революций, в корне отличались от того, ради чего, собственно говоря, эти преобразования и затевались. Происходила подмена цели реформ их средствами.
Неизбежно оказывалось, что для воплощения в жизнь благих целей модернизаций администраторы выбирали абсолютно противоречащие этим целям средства. Администраторы были правы. Цели пришли издалека, они не могли соответствовать нашей российской действительности. А что касается средств, то администраторы лучше разных там теоретиков знали, какие средства допустимы — те, что результативны. Если начальные этапы реформ характеризовались попытками (как правило, безуспешными) перенести на отечественную почву зарубежные теории и практический опыт, то затем переведенная в нестабильный режим функционирования система управления генерировала огромное количество собственных инноваций, на базе которых и происходило завершение преобразований. Так что реформы и революции делались «своим умом», винить больше некого.
Опричнина, по замыслу царя, должна была «перенести, по крайней мере в часть державы, тот порядок, который Иван Грозный видел в монастырях, создать царство-монастырь во главе с царем-игуменом. А то, что получилось безобразие и пьяный разгул, по-видимому, тоже не случайно. Практика утопии всюду уничтожает ее идею»313.
Петр I собирался строить цивилизованное, правовое, в понимании людей начала XVIII века, государство, где царь издает законы, подданные их исполняют, где нет коррупции, все работает четко как часы, всяк сверчок знает свой шесток. А в результате вынужденно примененных Петром и его сподвижниками средств получилось, что Петр создал восточную деспотию. Россия после петровских преобразований стала по образу жизни еще более азиатской страной, хотя внешне, благодаря бритью бород и камзолам, европеизировалась. Окончательно закрепилось крепостное право, абсолютно не западное явление; появилось множество других особенностей, противоречащих европейским системам управления.
Социал-демократы хотели построить свободное от эксплуатации государство, союз свободных народов, а создали кошмарную систему ГУЛАГа, где народы подавлялись куда жестче, чем при царях, а рабочий класс отнюдь не был правящим классом. «Ленин в книге "Государство и революция" писал, что пролетариат, взяв власть, непременно покончит с бюрократизмом. Но военный коммунизм повлек сверхцентрализацию, а как следствие — огромную бюрократизацию»314.
В ходе рыночных преобразований начала 90-х годов XX века реформаторы планировали отделить бизнес от государства, создать независимую конкурентную среду, а получилась «система, в которой несколько человек приватизировали государство, а само государство обюрократило частных предпринимателей, превратив их в неформальных высших чиновников»315. Средства в очередной раз заменили собой цели.
Можно привести более частные, отраслевые примеры.
Проведением приватизации предполагалось раздробить единую государственную собственность на средства производства, акционировать предприятия, а крупные пакеты акций продать на рынке. Нужно было воссоздать западную модель фондового рынка и западную модель организации хозяйства. То есть предприятия принадлежат акционерам, акционеры перепродают друг другу акции на фондовом рынке. Эффективность работы того или иного предприятия сразу же сказывается на курсе акций, поэтому неэффективные предприятия с помощью фондового рынка быстрее показывают свою неэффективность и быстрее захватываются другими через скупку контрольного пакета. А эффективная фирма быстрее, чем при доакционерных формах собственности, набирает капитал, и ее собственники получают больше возможностей по приобретению других предприятий. Запускается механизм слияний и поглощений предприятий. Правила и стереотипы эффективного делового поведения распространяются по стране семимильными шагами, все, как на Западе.
Только не получилось как на Западе, хотя перечисленные выше строго очерченные цели были детально прописаны в законах и подзаконных актах (а законодательная база приватизации была проработана достаточно четко, с непривычной для России тщательностью). Как только менеджеры предприятий получили в свои руки это оружие, акционирование, они сразу же стали использовать его для борьбы с целями приватизации. Приватизация как «идеология была чужда конкретным целям менеджеров государственных предприятий (их партнеров). В то же время корпоратизация и приватизация оказались необходимыми менеджерам для юридической фиксации контроля над финансами и создания формальных правовых гарантий их свободы от уголовного преследования за манипуляции с государственными активами (финансами). Интересы реформаторов и государственных менеджеров совпали при формализации прав собственности, но цели процесса они видели по-разному. В итоге практика победила идеологию.
Формальные права собственности стали лишь ширмой для легализации "выедания" активов и ресурсов предприятий»316, характерен «чрезмерный объем прав руководителя предприятия, приобретенный за годы реформ, в сочетании с минимальной ответственностью и высокими притязаниями...»317.
Выяснилось, что акционерная форма собственности необычайно удобна менеджерам предприятий для того, чтобы захватить свои предприятия, или, если их даже не удается захватить, то для того, чтоб максимально затруднить конкуренцию между предприятиями, затруднить механизм слияния и поглощения одних предприятий другими и застолбить свое монопольное руководящее положение на веки вечные. Выяснилось, что в российских условиях акционерную форму собственности вполне можно использовать для того, чтобы никто чужой не мог купить предприятие. Если грамотно себя вести, то при приватизации контрольный пакет оказывается в руках либо подконтрольного директору коллектива, либо через короткое время в руках самого директора и связанных с ними лиц.
Развитый фондовый рынок, охватывающий сколько-нибудь значительное количество эмитентов, в России так и не возник. «Многие российские предприятия отнюдь не жаждут внешних инвестиций, особенно "портфельных", привлекаемых через фондовый рынок. Хотим мы этого или нет, но в России сложилась преимущественно инсайдерская модель корпоративного управления, когда большинство предприятий контролируется менеджерами и/или узкой группой крупнейших акционеров. Объективно инсайдеры не заинтересованы в том, чтобы делить с кем- либо контроль за своими предприятиями»318.
«По оценкам биржевых аналитиков, сегодня половина всех сделок купли-продажи акций на российском фондовом рынке совершается на основе инсайдерской информации, то есть эксклюзивных сведений из закрытых для конкурентов источников»319. Механизм рыночных слияний и поглощений, основанный на различной эффективности предприятий, пока не создан, и перспектив этому пока не видно, хотя формально акционерная форма собственности безраздельно господствует в большинстве отраслей российской экономики (здесь мы впереди планеты всей).
Зато утеряна даже та редко использовавшаяся в застойные годы возможность повышения эффективности, как административная замена неспособных руководителей в ходе карьерных интриг в министерствах и главках. Теперь генеральные директора не зависят от министерств, мало зависят от рынка и потребителя, от миноритарных акционеров, но уязвимы для властей. Судя по тому, что «за годы реформ сменилась всего пятая часть директорского корпуса»320, отношения с губернаторами и арбитражными судами у них складываются благополучно. «Постепенно происходит трансформация самих собственников, но не сколько-нибудь массовая смена первоначальных собственников стратегическими инвесторами или другими группами, представляющими эффективных хозяев»321.
Явление подмены целей реформ в ходе их проведения не является чисто российским феноменом. Так бывает всегда и везде, где на неподходящей почве применяют импортированные организационные механизмы, противоречащие целям основных участников событий в данной стране. Наиболее распространенным примером является демократическая избирательная система в отсталых и коррумпированных странах. Там выборы превратились в дополнительный способ закрепления господства тех, кто уже сейчас контролирует власть; способ, делающий их абсолютно несменяемыми, потому что фальсифицировать или сорвать выборы все-таки легче, чем выиграть гражданскую войну и предотвратить дворцовый переворот.
Результат, аналогичный итогам российской приватизации и акционирования, показала послевоенная Япония. Американцы, чтобы сделать невозможным возрождение японского милитаризма, задались целью провести в Японии рыночные и демократические реформы, построить общество, похожее на западное, которое, по мнению американцев, было бы неспособно к дальнейшей военной агрессии.
К тому времени экономика Японии контролировалась крупными многоотраслевыми концернами, так называемыми дзайбацу. Он были тесно связаны с государственным аппаратом, имели многочисленные интересы за рубежом, были недемократичны по стилю управления. По многим признакам дзайбацу напоминали финансово-промышленные группы современных российских олигархов. Американцы видели в дзайбацу один из корней японского милитаризма. Поэтому американские оккупационные власти в директивном порядке распустили эти концерны, обязав акционировать предприятия и продать их акции на свободном рынке.
Итак, японские рабочие, служащие и менеджеры оказались в ситуации, при которой их родная фирма, во многом заменявшая им семью, могла быть в любой момент куплена посторонними людьми. В отличие от европейцев и американцев японцы не могли допустить такого кощунства. Захват фирмы был в их глазах настолько аморальным и чудовищным поступком, что для персонала фирмы забота о предотвращении враждебной скупки предприятия стала задачей куда более важной, чем поддержание высокого курса акций и рост капитализации.
Японские менеджеры нашли способ реализовать свои оборонительные стратегии в условиях акционерной формы собственности. Предприятия выпускали акции, но продавали их не тому, кто больше заплатит, как поступили бы американцы или европейцы. Они продавали акции дружественным фирмам, тем, кого они считали «своими», кому доверяли, и, как правило, в обмен на встречные продажи «чужих» акций. Фактически это был фондовый бартер. Несколько частных фирм, входящих в один такой куст, по взаимной договоренности покупали акции друг друга. «В ответ на либерализацию рынка капиталов японские фирмы в широких масштабах стали осуществлять "меры по обеспечению постоянных акционеров", пресекая тем самым все попытки поглощений...»322. Физические же лица, капиталисты в марксистском понимании, владеют незначительными пакетами акций. «Если в начале 50-х годов 69% акционерного капитала в Японии находилось в руках физических лиц, то к началу 90-х их доля составила 24%, а 67% акционерного капитала сосредоточили в своих руках юридические лица — финансовые институты (42%) и предприятия реального сектора (25%)»323. Поэтому японские фирмы не боятся враждебных поглощений. Причем японцы создали такую систему, используя навязанный им механизм акционирования.
В российской приватизации не могло не случиться такой же подмены целей. Основные участники не были заинтересованы в том, чтобы концепция акционирования и приватизации была реализована в задуманной реформаторами форме. Ни коллективы предприятий, ни их руководители не хотели создания условий для слияния и поглощения фирм, избегали прозрачности, требуемой от них фондовым рынком.
Местные власти также не были в этом заинтересованы. Им важно удержать в своем подчинении директоров-вассалов, сохранить подконтрольность предприятий местным властям. Поэтому губернаторы и мэры, как правило, выступают против скупки контрольных пакетов предприятий столичными акционерами, так как это выводит предприятия из-под местного контроля. Цели главных фигурантов акционирования и приватизации противоречат целям реформаторов, и результат разительно отличается от запланированного.
Та же судьба постигла недавно принятую версию Закона о банкротстве. Он активно используется в целях, прямо противоположных тем, ради которых он был принят. Тот самый долгожданный Закон о банкротстве должен был расчистить рынок от «лежачих», неработающих предприятий, наладить платежную дисциплину, вывести предприятия из-под контроля неэффективных собственников и передать их эффективным, в общем, создать нормальное экономическое поле. Закон о банкротстве, по букве совершенно нормальный, здравый закон, соответствующий мировым стандартам, на практике превратился в свою противоположность и стал орудием бесплатного передела собственности.
Согласно этому закону, любое предприятие может быть подвергнуто банкротству, если в течение более чем трех месяцев оно имеет долги в сумме 500 минимальных размеров заработной платы (то есть около 43 000 рублей в 1999-2000 годах — крайне незначительная сумма). Поскольку подавляющее большинство предприятий являются должниками, а бюджету и внебюджетным фондам должны практически все, то контрольный пакет голосов на собрании кредиторов имеют те, кто контролирует местные бюджетные и внебюджетные фонды, то есть областные администрации и связанные с ними бизнес-структуры.
«На практике лицами, заинтересованными в инициировании процедур банкротства в отношении предприятия-должника, стали корпорации, стремящиеся его поглотить либо устранить как конкурента, а в отдельных случаях освободить активы должника от его обязательств перед кредиторами. В результате за 1998-1999 гг. процессы несостоятельности приобрели стихийный политический и корпоративный характер, а новый закон по существу "открыл сезон" нового передела собственности и "разборок" между федеральным правительством и администрациями регионов, с одной стороны, и крупными налогоплательщиками — с другой. Причем оба эти процесса на местах переплелись между собой. На этом фоне значимость федеральной службы по делам несостоятельности (банкротству) и ее территориальных агентств сразу резко выросла»324.
В одних случаях банкротство используется для передела собственности «изнутри» предприятия: «...руководителем должника искусственно создается кредиторская задолженность перед кредиторами (аффилированным крупным акционером) в размере, достаточном для осуществления полного контроля над собранием кредиторов. При этом полезные активы должника, согласно специально разработанному плану внешнего управления, либо продаются за бесценок аффилированному крупным акционером лицу, либо вносятся в уставный капитал вновь создающегося общества, аффилированного крупным акционером. В результате поступивших от продажи имущества должника средств оказывается недостаточно для погашения кредиторской задолженности даже первой и второй очереди»325.
В других случаях передел собственности через процедуру банкротства применяют внешние организации. Вот как, например, создается в Москве сеть супермаркетов: «Подставная фирма ("Росбилдинг", по нашим данным, учредил таких фирм несколько десятков) скупает достаточную для возбуждения банкротства задолженность универмагов. Затраты на покупку невелики: согласно российскому законодательству, для возбуждения банкротства достаточно просроченного на три месяца долга в 500 минимальных зарплат, что в нынешнее время составляет менее полутора тысячи долларов. После приобретения долга компания уходит в кусты — магазины пытаются проплатить долг, но деньги упорно возвращаются плательщику. Через некоторое время грянет банкротство»326.
«Наши выводы подтверждаются статистикой: более чем из двух тысяч дел, связанных с введением внешнего управления, только 69, или 3%, закончились восстановлением платежеспо- собности, по остальным впоследствии были приняты решения об открытии конкурсного производства»327, то есть о ликвидации предприятия. «Как показывает практика, применение федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)" в 1998-1999 гг. стало одной из высокодоходных сфер специфического бизнеса — банкротства должников. Рентабельность этой сферы деятельности и сегодня остается самой высокой в России, как в свое время была и приватизация, коммерческая деятельность и другие. Так, активы должников на стадии внешнего управления и конкурсного производства отчуждаются в 10-20 раз ниже их реальной стоимости»328.
Иначе говоря, данный закон разваливает частную собственность как таковую и объявляет свободное право региональных и местных властей забирать себе любое понравившееся им предприятие. Это разрушает единое экономическое пространство и равные условия хозяйствования, делает бессмысленным погоню предприятия за эффективностью работы, зато делает очень осмысленными попытки директоров предприятий наладить отношения с местным руководством. Теперь для успешной работы требуются не налаженный менеджмент, не технологии и не инновации а хороший контакт с властями и арбитражными судами.
В результате хозяйственная среда стремительно феодализируется и деградирует. «Другими словами, существующее законодательство в сфере несостоятельности (банкротства) на практике применяется в целях, противоположных тем, на достижение которых оно, по логике, должно было быть направлено Это можно отнести к уникальной российской специфике: закон пишется и принимается в одних целях, а применяется — совершенно в других»329.
Практика применения Закона о банкротстве не может не противоречить духу и целям этого закона, так как в обществе нет движущей силы, заинтересованной в правильной, адекватной реализации этого закона. Кто хочет банкротства неэффективных предприятий? Их топ- менеджмент? Разумеется, нет. Персонал? Ни в коем случае! Новый хозяин, предположительно эффективный собственник, разгонит за плохую работу значительную часть старого коллектива и, скорее всего (в силу устаревшей структуры нашей экономики), перепрофилирует производство, что также повлечет замену персонала. Вот и согласны люди терпеть задержки зарплаты, лишь бы завод не обанкротили. Местные власти тоже не хотят смены собственника. Предприятие может быть куплено людьми иногородними и станет менее подконтрольным, сложнее будет пользоваться его финансовыми потоками и получать политическую и иную поддержку.
А кто вообще заинтересован в том, чтобы банкротства стали нормальным механизмом оздоровления экономики страны? В принципе — все граждане, но применительно к каждому предприятию — никто, вы не найдете такого субъекта. Закон изначально был принят под несуществующего субъекта и потому не мог работать.
Аналогичным образом подменяются задачи нарождающихся институтов социального партнерства, в частности трехсторонних комиссий, призванных ввести отношения работодателей и коллективов в цивилизованные рамки. «Профсоюзы, выступая защитниками и выразителями интересов наемных работников, становятся для администрации региона источником информации о болевых точках, которые берутся под контроль государства. В рамках трехсторонней комиссии профсоюзы получают возможность блокироваться с областной администрацией для того, чтобы влиять на руководителей предприятий. ...Таким образом, система социального партнерства трансформируется в российских условиях в систему восстановления административного контроля областной власти на своей территории»330.
А поскольку именно органы государственной власти заинтересованы в работе трехсторонних комиссий, то «...сразу же бросается в глаза, что институты социального партнерства в России созданы по инициативе сверху»331.
«Создается представление о том, что в России в условиях слабости или практического отсутствия гражданского общества реформы, которые в Европе шли снизу, от общества, как результат выхода на поверхность новых укладов, новых типов производств в борьбе со сложившимися, в России проводились в интересах власти перед лицом внешней и внутренней угрозы, в частности со стороны собственного общества. Поэтому эти реформы осуществлялись прежде всего посредством подавления общества, породив специфический русский феномен отчуждения общества от власти»332.
Все модернизации в России отклоняются от намеченной цели, потому что для адекватного проведения этих модернизаций нет заинтересованных в их успехе движущих сил, нет еще тех слоев населения, тех типов чиновников, тех групп избирателей, менеджеров, политиков, судей, журналистов, которые будут двигать новшества. И приходится вместо нормальных движущих сил реформ волевым решением назначать квазидвижущие силы, тех, кто по своему опыту и социальному положению не соответствует возложенной роли реформаторов.
Не было у большевистской революции развитого и осознавшего свои цели пролетариата, вот и делала революцию непролетарская по своему составу партия, созданная из осколков других классов. «Чиновники рассматривались как идеологически чуждые. Поэтому была выдвинута задача создать собственные кадры, имеющие "правильное" происхождение, "наше собственное" образование, прошедшие пролетаризацию. Пролетаризация оказалась абсолютно бесполезным средством. К концу 20-х годов средний чиновник уже зарабатывал гораздо больше, чем средний рабочий. В 30-е годы чиновники были уже основной опорой режима. Л. Д. Троцкий утверждал, что сталинизм — это эманация бюрократии»333.
Не было у перестройки готового класса предпринимателей, которые бы отстаивали свои интересы на всех уровнях. Место предпринимателей в политической и общественной жизни пришлось занимать заведующим лабораториями, преподавателям вузов и прочей интеллигенции, которые как бы «притворялись» предпринимателями, играя их роль.
Судьба всех модернизаций России точно описывается гениальной фразой В. С. Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Это не проявление нашего головотяпства и безалаберности, а неизбежное следствие того, что реформы проводятся в интересах еще несуществующих групп населения, и проводят их те, кто не может, да и не хочет достижения первоначальных целей модернизации. Вот и становятся чиновниками правового капиталистического государства бывшие партийные работники. А где взять других, если «в России в современный период не партии как выразители интересов общества строят систему власти, а власть создает под себя некое подобие элементов гражданского общества»334?
295 Согословский Е.С. Государственное регулирование социальной структуры Древнего Египта // Вестник Древней истории, 1981.- № 1 -С 22
296 Подольный Р. Уроки далекой истории // Знание — сила, 1984 — №4 —С 45
297 Ле Гофф Жак Указ. соч. С 9.
298 См Бродель Ф. Указ соч С 433
299 Цит. по Вудалл Пэм Распутывая хитросплетения электронной экономики // Эксперт, 2000 - № 40 - С 71-73
300 См. Петруханцев Н. «А самых больших кораблей нам строить трудно» // Родина, 1996 — № 7 -8.-С 14
301 См Петруханцев Н. Указ соч С 16
302 Березкин Ю. Почему «отстали» цивилизации древней Америки? // Знание — сила, 1984. — №6 - С 43
303 Нестеренко А. Переходный период закончился Что дальше? // Вопросы экономики, 2000 - № 6 - С. 10
304 См. Евенко А. Государство и управление в США. М.: Наука, 1983 - 349 с - С 179
305 Краснова В., Матвеева А. Бизнес от бизнеса недалеко падает // Эксперт, 2000. — № 1-2 - С. 46
306 Гурова Т., Фадеев В. Стратегия роста // Эксперт, 2000 — № 1-2 — С 9
307 Ключевский В. О. Собр соч В 8 т Курс русской истории. Т 3 — С 276
308 Померанц Г. Россия на перекрестке культур // Знание — сила, 1989 — № 7. — С 55
309 Там же С 56
310 Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры // Избранные труды В З т. Т. 1 М Языки русской культуры,
1996 —605 с — С. 386
311 Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры // Избранные труды В 3 т. Т 1 М Языки русской культуры, 1996. — 605 с — С 386
312 Герчиков В.И. Восприятие западных управленческих инноваций российским бизнесом // ЭКО, 1999 - № 10 - С 115
313 Есть ли логика в отечественной истории? С 21.
314 Гимпельсон Е. Указ соч С. 102
315 Колесников А. Убийца олигархов // Эксперт, 1999 —№47 —С 38.
316 Радыгин А., Сидоров И Российская корпоративная экономика сто лет одиночества // Вопросы экономики, 2000 — № 5 — С 48
317 Клейнер Г. Эволюция и реформирование промышленных предприятий 10 лет спустя // Вопросы экономики, 2000 — № 5 — С 66
318 Яковлев А. Своя бухгалтерия // Эксперт, 2000 — № 25 — С 8
319 Рубченко М. Не болтай! С 14.
320 Акулов В.Б., Рудаков М.Н. Фундамент российского менеджмента // ЭКО, 2000 — № 1 - С. 45
321 Григорьев Л. К новому этапу трансформации // Вопросы экономики, 2000 — №4 —С 13.
322 Окумура Хироси Корпоративный капитализм в Японии М. Мысль, 1986 —252 с — С 234
323 Акулов В.Б., Рудаков Н.М. Указ соч С 39
324 Шеломенцев А.Г. Второй передел собственности // ЭКО, 1999 — № 12 — С 6
325 Шеломенцев А.Г. Второй передел С. 10.
326 Дранкина Е. «Ну, здравствуй, это я» // Эксперт, 2000 -№17 - С 34.
327 Шеломенцев А.Г. Второй передел... С 10.
328 Шеломенцев А.Г. Второй передел С. 14
329 Там же С 5
330 Борисов В А Социальное партнерство, опять российская специфика // ЭКО, 1999. — № 12 -С 93
331 Там же С 89
332 Криворотое В Указ соч. С 53-54
333 Осташко Т. Н. Указ соч С 24
334 Дмитрий Л. «Эксперт on-line» // Эксперт, 1999. - № 45. - С 91
<< Назад Вперёд>>
