«МРАКОБЕСЫ»
У всех этих людей было много общего как в прошлом, так и в настоящем, поскольку их знания эзотерического мира обеих столиц и шире — научной и творческой советской интеллигенции, теперь рассеянной по всему пространству Советского Союза, давали возможность уже только на этих знакомствах и связях построить версию о фантастическом заговоре против советской власти и ее горячо любимого правительства. Опыт в этой области был накоплен достаточно богатый, партийные и военные круги были «вычищены» до корней, оставалось приняться за науку и научную интеллигенцию. Естественно, что ни в области точных наук, ни в области наук естественных оккультисты-эзотерики не могли выступать в качестве экспертов. Но оставалась обширная сфера гуманитарных наук, в частности востоковедения, откуда эзотерики постоянно черпали для себя информацию, и здесь ничего не стоило показать работу каналов этой информации в обратную сторону — за рубеж, представив их каналами зарубежных разведок.
Похоже, что успех задуманного опирался еще на одну особенность этого дела, которое с самого начала имело определение «агентурного». Но что оно означало? То ли оно указывало, что строится на донесениях агентов (и это очень похоже, поскольку основания для арестов избранных фигурантов черпались из показаний осведомителей и из прежних архивно-следственных дел арестованных), то ли, что его первоначальными разработчиками станут арестованные секретные сотрудники органов безопасности, какими были В.В.Белюстин, С.В.Полисадов и в какой-то мере Б.В.Астромов-Кириченко. Подтверждает такое предположение и встречающийся в «установочных» документах перечень имен столь известных эзотериков 20-30-х годов, как Ф.П.Веревин, М.Д.Асикритов, А.И.Ларионов и Н.А.Брызгалов, отличавшихся удивительной по тому времени «неуязвимостью» при арестах, что могло служить прямым указанием на их тесное сотрудничество с органами политического сыска. И действительно, как явствует из справки 1940 г. архива 1 спецотдела ГУГБ НКВД СССР, в материалах дела Астромова-Кириченко к этому времени уже существовало «следдело № 55879 ТО, архивный № 513509, на Веревина Ф.П., Асикритова М.Д. и др.», запрошенное 01.12.39 г. УНКВД по Орловской области. Поскольку же показания этих лиц содержат сведения об эзотериках и оккультных группах, о которых практически отсутствует какая-либо иная информация, изучение публикуемых материалов может принести чрезвычайно интересные результаты.
Не менее интересно для исследователя в этой операции построение допросов, направление следственных действий и тот безусловный шок по завершению следствия, который был вызван тем фактом, что все обвиняемые, уже «подведенные» под ВМН своими признаниями, на самом деле являются давними секретными сотрудниками ОГПУ-НКГБ, причем с достаточно заслуженной репутацией, как то следует из их личных дел. Все это заставляет видеть в сложившейся ситуации самый заурядный «прокол», произошедший в результате смены аппарата НКГБ в 1939 г., когда были ликвидированы те непосредственные кураторы, через которых осуществлялась связь секретных осведомителей с отделами данного учреждения, заполненными теперь новыми, ничего не знающими о прошлом «костоломами», жаждущими премий, поощрений, чинов и наград. Ситуация, вполне типичная для советской России во все времена ее существования.
Подтверждение столь неожиданному выводу можно найти в материалах допросов арестованных, показывающих глубокую невежественность следователей, не только не понимавших о чем идет речь, но и крайне слабо представлявших себе политическую ситуацию минувших десятилетий, что давало возможность арестованным, излагая достоверную фактологическую канву, вышивать по ней фантастические узоры, в конечном счете не находившие подтверждения при проверке, и тем самым обнаруживая беспочвенные домыслы следствия. Это одинаково касается показаний Астромова относительно золотых резервов Государственного Банка России или мифической «схемы эксплуатации железных дорог», подробной разработки Белюстиным связей с английской разведкой через И.Г.Бахту1 или через того же Астромова, чем полны протоколы допросов, поскольку перед действовавшей бригадой следователей стояла задача любыми способами добиться признания подследственных в том, что все они, прикрываясь «аполитичным оккультизмом», на самом деле занимались всю свою жизнь не просто антисоветской пропагандой и контрреволюционной деятельностью, но и прямо шпионской работой в пользу «иностранных государств», с разведками которых или установили, или же пытались установить контакты.
Поскольку все эти фантазии зарождались в параноидном воображении «учеников железного Феликса», резонно задать вопрос: какую ценность для историка культуры могут представлять эти протоколы, в большинстве своем ничем не отличающиеся от протоколов средневековой инквизиции? Может ли в них что-либо позитивное почерпнуть исследователь, если заранее известно, что как обвинения, так и признания обвиняемых являются безусловной ложью?
Здесь читатель неминуемо сталкивается с проблемой соотношения правды и лжи, достоверности и выдумки, т.е. с категориями, с которыми вынужден считаться исследователь любого текста, все равно, идет ли речь о юридическом документе, законодательном акте или литературном произведении. Впрочем, именно здесь проблема отделения правды от вымысла решается много проще, чем, например, при работе с другими письменными источниками. Причина проста: в данном случае нам a priori известно, что здесь ложью является оговор знакомых и самооговор обвиняемого, который не только не был, но и при всем своем желании не мог быть шпионом, связанным с иностранной разведкой — ни по характеру, ни по возможностям, ни по обстоятельствам времени и места, не дававших ему доступа к каким-либо секретным материалам, с одной стороны, и к контактам с агентами иностранных держав — с другой.
Между тем любой вымысел, который должен выглядеть убедительно, как известно, строится на реалиях жизни — именах, адресах, отношениях людей, датах, выстраивающихся в определенной последовательности действий, обстоятельствах места и так далее, — на всем том, что человек черпает из действительности и что является по сути своей правдой.
Таким образом, исследователь, приступающий к работе с этими документами, имеет возможность извлечь из этих документов вполне доброкачественный фактический материал, который он должен только очистить от всего шпионско-террористического мусора, чтобы использовать по назначению. Остаток же, насыщенный именами людей и событиями, станет для него неоценимым подспорьем для реконструкции и проверки ранее известных фактов. Примером этого могут служить показания В.В.Белюстина, являющиеся исключительным по своей полноте и насыщенности источником как для восстановления его собственной биографии, так для пополнения сведений о Е.К.Тегере и семье такого крупного эзотерика, каким был М.И.Сизов (см. Приложение 1), или его уникальные показания от 24.01.41 г. о кружке В.А.Шмакова и личной судьбе последнего [т. 1, л. 421-424]2.
Столь же интересны в этом плане показания С.В.Полисадова, посвященные сложным взаимоотношениям между ним, Астромовым, Белюстиным и ОГПУ в тот период, когда Астромов настаивал на попытке легализации «Русского автономного масонства» советским правительством или же его «органами». Что касается показаний самого Астромова о его жизни в Италии или о его пребывании в Сербии во время Первой мировой войны, как, впрочем, и о его интереснейших воспоминаниях о переговорах с органами ОГПУ в середине 20-х годов, то здесь возникает дополнительная сложность. Уличаемый в «запирательстве» следователем, Астромов постоянно напоминает как о глубоких нарушениях своей памяти в результате старой контузии и недавней травмы в автомобильной катастрофе, так и по причине его собственного «вранья» при заполнении анкет в послереволюционные годы, почему теперь у него все смешалось в памяти настолько, что уже и он сам не всегда может отличить давнюю выдумку от правды.
Между тем даже эти, порою противоречивые показания оказываются ценным документом свидетеля и участника интереснейших исторических событий, каким был Астромов, тем более, что наличие показаний 1926 г. (см. дело ленинградских масонов 1926 г.) при сопоставлении их с текстами допросов 1940 г. и наличии мемуарных записей этих же сюжетов, сделанных Астромовым в конце 30-х годов в Гудаутах до ареста (они записаны в школьных тетрадях грузинского производства, сохранившихся в архивно-следственном деле), позволяет провести скрупулезную сверку, текстологически независимых друг от друга документов
Определенный интерес представляет и хронология допросов.
Так, можно видеть, что с самого начала и до конца следствия основной массив показаний должен был обеспечить Белюстин, чьи допросы шли довольно интенсивно с середины апреля до середины мая 1940 г., после чего последовал перерыв в связи с необходимостью допросов названных им лиц, И.Г.Бахта и М.Г.Афшар3, которые были передопрошены в лагерях и... категорически отвергли все показания Белюстина. Чуть позже, с начала мая 1940 г., начались допросы С.В.Полисадова, прервавшиеся в июне и вновь возобновленные в августе, когда в руках следствия уже была серия обширных, однако бесполезных для задуманного результата показаний Б.В.Астромова-Кириченко, допросы которого с той же интенсивностью продолжались в сентябре, октябре и даже в ноябре 1940 г. Одновременно, т.е. в конце мая, в июне, июле и в августе весьма неохотно давал показания привезенный из под Владивостока Е.К.Тегер об «Эмеш редививус», однако дальнейшие попытки разговорить старого лагерника и анархиста ни к чему не привели. Тегер избил в камере еврея Шпицера, которого он принял за провокатора НКВД, причем совершенно напрасно, поскольку по материалам дела Шпицер вскоре был расстрелян, сам Тегер был отправлен в Лефортовскую тюрьму, где на очередном допросе был в свою очередь зверски избит следователем Семячкиным (см. Приложение 1), положен в больницу, а затем и вообще исключен из «разработки» и отправлен на оставшийся срок в лагерь. Из справки от 23.05.46 г., составленной на Тегера, следует, что по отбытии срока он был освобожден 21.07.42 г. на Колыме [АУФСБ РФ по Кировской обл., СУ-8109 (преж. 2413, 256919), т. 2, л. 216-217], однако о его дальнейшей судьбе ничего не известно.
Такой календарь допросов наводит на мысль, что, возможно, первоначально Астромов мог и не планироваться среди фигурантов этого дела, поскольку должно было быть известно о его черепно-мозговой травме, однако тот факт, что с начала показаний Белюстин, а затем и Полисадов все гипотетические связи с зарубежными разведками по «масонскому каналу» стали связывать именно с ним, потребовал его включения в следственный процесс на основе документов 1926 г.
На протяжении более полугода, т.е. начиная с середины апреля и до середины декабря 1940 г. арестованные были изолированы друг от друга и вряд ли подозревали о параллельных линиях следствия, поскольку дознаватели оперировали в основном не новыми показаниями, а материалами прежних архивно-следственных дел. Наиболее кратки оказались допросы Полисадова, принявшего версию Белюстина о шпионаже (что заставляет думать о какой-то возможности их сговора через следователей), поскольку они прекратились к концу сентября. Впрочем, Полисадову, переходившему из лагеря в ссылку, снова в лагерь и опять в ссылку, трудно было инкриминировать сколько-нибудь направленную «шпионскую деятельность» уже по той только причине, что он давно и прочно оказался изолирован от прежнего оккультного окружения, потеряв связи даже с Астромовым-Кириченко. Следом за ним к концу ноября были прекращены бесполезные допросы Астромова, соглашавшегося с тем, в чем его уличали следователи, однако категорически отказывавшегося признавать за собой какие-либо шпионские поползновения.
С занятой позиции Астромова не смогли сбить даже очные ставки, начавшиеся в декабре 1940 г., когда все «подельники» смогли наконец-то увидеть друг друга и понять, что стоит за этими долгими и изматывающими допросами. Психический и физический нажим должен был быть достаточно силен, чтобы заставить того же Астромова придумать ряд выданных им государственных псевдотайн, на которые охотно клюнули малограмотные следователи, однако не было никакой гарантии, что эти обманки не будут признаны полновесным золотом при вынесении приговора. Возможно, так это и случилось бы, если бы не достаточно дерзкий ход Белюстина при предъявлении ему обвинительного заключения, когда, используя свое право «дополнить следствие», он кратко и весомо доказал надуманность основных пунктов обвинения и подал соответствующее письмо надзорному прокурору, где напоминал о своих заслугах и своей безупречной репутации секретного сотрудника ОГПУ-НКГБ. Это был рискованный, однако точно взвешенный и рассчитанный шаг, когда следствие объявлялось законченным, т.е. ведущие его работники ГУГБ рапортовали о выполнении всех своих функций, а их выводы оказывались полностью дезавуированы.
Более того, можно полагать, что в связи с оговором Белюстиным большого числа людей, в том числе и содержащихся в лагерях, оказавшихся ни в чем не повинными, кроме Бахты и Афшар были допрошены и другие с тем же результатом, чьи показания просто не попали в дело, однако были учтены во время прокурорского доследования. Подследственные не получили свободу — такого не бывало и быть не могло, особенно после столь долгого и дорогостоящего следствия, целью которого был такой же погром в академическом востоковедении, как дело Н.И.Вавилова — в биологической науке, об этом прямо свидетельствуют задействованные в показаниях имена чуть ли не всей старой школы российских востоковедов4. Но они получали жизнь — правда, не слишком долгую и в достаточно тяжелых условиях, однако это была жизнь, которая уже дарила надежду на возможные изменения к лучшему.
При подготовке к публикации материалов агентурного дела «Мракобесы» неоднократно возникало желание объединить в хронологической последовательности протоколы допросов Белюстина, Полисадова и Астромова, тем более, что за единичными исключениями они происходили в разные дни, а их общая направленность, вылившаяся в конце следствия в многодневные очные ставки, казалось бы, прямо этого требовала, поскольку, за исключением дела В.В.Белюстина, основной объем архивно-следственных дел Б.В.Астромова и в особенности С.В.Полисадова занимают копии протоколов допросов двух других «подельников», в том числе общие для всех троих протоколы очных ставок. Более того, как явствует из оформления документов, следствие вела одна бригада работников 2-го Отдела ГУГБ НКВД СССР в составе 1) Богомолова Н.А., помощника начальника 2-го отдела ГУГБ, ст. оперуполномоченного 6-го отделения, лейтенанта ГБ, 2) Волкова Б., заместителя начальника 6-го отделения 2-го отдела ГУГБ, ст. лейтенанта ГБ, 3) Осовика, оперуполномоченного 6-го отделения 2-го Отдела ГУГБ, лейтенанта ГБ, 4) Семячкина, оперуполномоченного 6-го отделения 2-го Отдела ГУГБ, мл. лейтенанта ГБ, и 5) Ляшенко, помощника оперуполномоченного 6-го отделения 2-го Отдела ГУГБ, сержанта ГБ. Е.К.Тегера допрашивали Волков и Семячкин, С.В.Полисадова — Осовик и Богомолов, Б.В.Астромова-Кириченко — Богомолов и Волков, В.В.Белюстина — Осовик и Волков, которых временами сменяли Семячкин и Ляшенко.
И все же я решил отказаться от этого плана, поскольку у каждого из троих подследственных была своя предыстория, своя «следственная судьба», своя роль в развертке событий и свой индивидуальный выход из этого процесса. Мне кажется, что будущие читатели и исследователи, которым предстоит пользоваться этими материалами, не станут корить меня за такое разделение, позволяющее с большей четкостью оценивать объем информации, которым оперировал каждый из подследственных, выстраивая свою стратегию защиты, открывая или утаивая имеющиеся сведения об известных ему людях.
1 Бахта (она же — Зихман, она же — Полтавцева) Ираида Генриховна, род. в 1899 г. в Киеве. Арестована 05.02.38 г. в г. Сталинабаде НКВД Таджикской ССР по обвинению в шпионской деятельности в пользу иностранных государств; что послужило основанием ареста — не видно. Бахта И.Г. виновной себя в шпионской деятельности не признала; решением ОСО при НКВД СССР от 11.01.40 г. осуждена как социально-опасный элемент на 3 г. ИТЛ. В числе знакомых на следствии показала Белюстина В.В., работавшего в 1937 г. в Москве переводчиком в Академии архитектуры СССР. [Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 156908, г. Ташкент, 29.12.56 г. ЦА ФСБ РФ, Р-23618, т. 2, л. 22].
2 Здесь стоит привести документ, проливающий свет на судьбу архива этого выдающегося русского оккультиста, который был оставлен им в России Ф.П.Веревину и благополучно сохранился у того до конца 60-х годов, о чем мы узнаем из письма последнего А.А.Сидорову. Вот этот документ. «06.04.67 г. Глубокоуважаемый Алексей Алексеевич! <.> В свое время у Александра Илларионовича [Ларионова] находились акварельные рисунки Масютина с изображениями Арканов, составленных при консультации Вл[адимира] Ал[ексеевича Шмакова]. Незадолго до своей смерти он сообщил мне, что передал их Вам вместе с негативами, снятыми с этих же рисунков. Так как я боюсь, что эти рисунки погибнут со временем где-нибудь в архивных кабинетах и ими нельзя будет воспользоваться тем, кто занимается существом вопросов, иллюстрированных ими, а также потому, что у меня хранится весь архив Вл[адимира] Ал[ексеевича] (его знаменитые зеленые книги) относящийся к этим же вопросам, связанным с указанными иллюстрациями, каковой архив я передаю на хранение в надежные руки молодежи, я хотел бы узнать Ваше мнение о целесообразности и возможности передачи и этих иллюстраций (или хотя бы негативов) в те же самые руки с целью сохранения их для будущих времен. Я пытался сдать архив Вл[адимира] Ал[ексеевича] в Ленинскую библиотеку и в Литературный архив, но у меня отказались принять его из тех соображений, что тематика его не позволит пользоваться им в течение долгого времени, и он будет лежать там мертвым грузом. Полагаю, что та же самая участь постигнет и иллюстрации Масютина, если они попадут в какой-либо музей. Поэтому я и позволил себе обратиться к Вам по этому вопросу. Когда-то у меня находилась также и колода современных немецких карт с изображениями Больших и Малых Арканов, являвшихся приложением к немецкой книге Glahn'а, изданной в 1924 году и присланной мне тогда же из Германии. Эти карты еще перед войной я дал Александру Илларионовичу [Ларионову] на хранение, а после войны он сообщил мне, что так как он в то время переезжал с места на место, он тоже передал их Вам. Книга Glahn'а у меня осталась, а приложения к ней нет. Если эта колода действительно находится у Вас, я был бы рад, если бы и ее можно было передать по наследству в соответствующие руки, в которые я передаю и всю свою библиотеку (личную) по упомянутым вопросам. <.> Искренне Ваш Ф.Веревин. Москва, А-55, Палиха, д. 6, кв. 8-а» [ОР РГБ, ф. 776, карт. 69, ед. хр. 12, л. 5-6].
3 Афшар Мария Григорьевна, род. в 1905 г. в г. Сталинграде [т.е. в Царицыне. — А.Н.], русская, б/п, до ареста — секретарь-машинистка базы культтоваров Мосторга. Арестована 01.04.38 г. ГУГБ НКВД СССР по обвинению в том, что она предоставляла свою квартиру для встреч сотрудников иностранных посольств с разными лицами в шпионских целях. Допрошенная 04.04.38 г. от какой-либо шпионской деятельности категорически отказалась (и от а/с деятельности), свидетели допрошены не были, никаких доказательств нет. Постановлением ОСО при НКВД от 28.06.38 г. как СОЭ приговорена к заключению в ИТЛ на 5 лет. Постановлением ОСО при НКВД от 21.11.42 г. «за высокие производственные показатели, отличное поведение в быту» Афшар М.Г. была условно-досрочно из-под стражи освобождена. [Из обзорной справки по арх.-след. делу № 287862, т.1. ЦА ФСБ РФ, Р-23618, т. 2, л. 61-62].
4 Следует отметить, что с этой точки зрения все попытки многочисленных авторов, писавших о «деле Вавилова» и даже изучавших материалы его архивно-следственного дела, представить академика личной жертвой Сталина, представляются абсолютно беспочвенными уже потому, что и то, и другое дело развивалось практически одновременно и по одинаковому сценарию, требующему с этих позиций пересмотреть механизм аналогичных процессов этого времени в науке, промышленности и технике. Сталина могла раздражать независимость Вавилова, однако для того, чтобы убрать или «задвинуть» раздражающего его человека, нигде и ни в чем не вставшего у него на пути, Сталин применял совершенно иные меры.
<< Назад Вперёд>>
