Глава 17. О разнообразии производственных отношений в русской феодальной деревне
Отсутствие монотонного единообразия было характерно и для политического устройства феодального общества, и для производственных отношений. Рядом с господствующей формой, игравшей главную роль в социально-экономической и социально-политической жизни феодального общества и в расстановке классовых сил, существовали и иные формы. Феодальная общественно-экономическая формация в России так же, как и в Западной Европе, характеризовалась многоукладностью. А. Я. Гуревич, опираясь в основном на данные истории Западной Европы, писал в 1968 г.: «Вряд ли правомерно все формы социально-экономических отношений, встречающиеся в средние века, но не отвечающие нашим представлениям о феодализме, обязательно заносить в рубрику "пережитки дофеодального строя", либо в рубрику "зародыши капитализма"».1 М. Н. Соколова, ссылаясь на материал средневековой Англии, отмечала в 1969 г., что реальная историческая действительность была многообразна и не укладывалась полностью в общее понятие феодальной формации «не только на раннем этапе развития феодальных отношений», но и позже, когда они находились в зените.2 М. А. Барг писал о сосуществовании разных укладов «на базе уклада, воплощающего ведущее системное социальное противоречие и движение данной общности».3
А. Я. Гуревич и М. Н. Соколова выделяют многоукладность средневековья. Мы предпочитаем говорить о разнообразии производственных отношений. Признавая многоукладность феодального общества в целом и русской деревни в частности, следует учитывать, что не всякую разновидность производственных отношений можно характеризовать как особый уклад. Так, в эпоху «Правды Русской» и «Псковской судной грамоты» наемный труд отличался от труда холопа и закупа, но не образовывал, конечно, капиталистический уклад. Закрепощение крестьян в конце XVI—XVII в. существенно влияло на характер взаимоотношений между крестьянами и помещиками, на не создавало особого общественно-экономического уклада, а выступало как разновидность феодального уклада.
Характеризуя пять общественно-экономических укладов, которые существовали в России после победы Великой Октябрьской социалистической революции, В. И. Ленин говорил и об элементах этих «различных общественно-экономических укладов». Так, элементы укладов фигурируют в его работе «О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности». А в «Докладе о продовольственном налоге» В. И. Ленин отмечал, что «мы наблюдаем по меньшей мере пять различных систем или укладов, или экономических порядков...».4 Очевидно, одним термином «уклад» нельзя было определить разнообразие общественно-экономических отношений. Поэтому В. И. Ленин говорил об укладах и об экономических порядках и подчеркивал, что их было пять «по меньшей мере», т. е., возможно, больше.
Перечисляя в «Докладе о продовольственном налоге» пять укладов, В. И. Ленин расположил их «снизу доверху», т. е. рассматривал как развивавшиеся от низших к высшим, причем отмечал, что низшие сохранялись и тогда, когда из них вызревали высшие. Но при феодализме помимо выстроенных в исторически развивающийся ряд систем существовали разновидности производственных отношений, которые не образовывали такой исторический ряд идущих «снизу доверху» укладов. Именно поэтому мы отдаем предпочтение определению «разнообразие производственных отношений», а не более употребительному — «многоукладность».
Советские историки согласны в мнении, что рудименты дофеодальных отношений характерны для периода раннего, а зародыши капиталистических отношений—для периода позднего феодализма. В 1947 г. С. В. Юшков писал: «Сейчас все признают, что в Киевской Руси IX—X вв. имела место борьба трех укладов». По его мнению, первобытнообщинный (патриархальный), патриархально-рабовладельческий и феодальный уклады были характерны не только для восточнославянского общества того периода, но и для всех дофеодальных варварских государств.5
Я. Н. Щапов посвятил специальную работу социально-экономическим укладам Древней Руси. Он отметил, что в феодальном древнерусском обществе кроме этих трех укладов «имелись такие типы производственных отношений, которые могут быть отнесены к тому или другому из этих укладов только с большой натяжкой»,6 и выделил в Киевской Руси XI — первой половины XII вв. четыре уклада в сельскохозяйственном производстве и три — в ремесленном. Думается, что не все варианты производственных отношений, о которых говорит Я. Н. Щапов, можно характеризовать как особые уклады. Вряд ли, например, можно считать разными укладами сбор дани, осуществляемый князем, и тот же сбор дани, порученный князем монастырю. Что же касается вариантов производственных отношений, то их было в Киевской Руси, очевидно, более семи. Я. Н. Щапов связывает многоукладность в Киевской Руси со структурой переходного периода, хотя и не отрицает того, что некоторые из названных им укладов сохранялись после окончания переходного периода.
Нам представляется, что историки русского средневековья мало внимания уделяют разнообразию производственных отношений в период развитого феодализма. Между тем Ф. Энгельс отмечал, что феодальный порядок почти нигде и никогда не достигал своего классического выражения. Понятие «феодализм», выведенное из исторической действительности, не становилось фикцией от того, что реальные порядки в конкретных случаях не вполне совпадали с этим понятием. «Разве понятия, господствующие в естествознании, — писал Ф. Энгельс,— становятся фикциями, оттого что они отнюдь не всегда совпадают с действительностью?».7 Тот же вопрос можно поставить применительно к понятию «феодализм». Частные отклонения от общего правила не опровергают его истинности. Но и отклонения от общего понятия «феодализм» необходимо учитывать, чтобы понимать особенности общественной жизни, общественной структуры и общественного развития в каждом конкретном феодальном организме.
В истории средневековой Руси немаловажную роль играл рабский труд. Опираясь на многочисленные показания источников, Б. Д. Греков считал доказанным «наличие рабов в Киевской Руси у князей, бояр и церкви». Но он не, сомневался и в том, что «киевский период нашей истории IX—XII вв.— это период изживания рабства. Патриархальное домашнее рабство, прекрасно известное славянскому обществу, хотя и продолжало существовать при дальнейшем развитии феодальных отношений, но все больше и больше теряло свое значение». Начавшимся еще в Киевской Руси изживанием рабства Греков объяснял то, что князья и бояре перед своей смертью массами отпускали холопов, в результате чего «в XV в. княжеское и боярское холоповладение вне всяких сомнений сокращается».8
То, что Б. Д. Греков считал несомненным, вызвало сомнения у Л. В. Черепнина. Духовные грамоты светских феодалов не позволяют, по его словам, «сделать вывод о массовом отпуске землевладельцами холопов на волю даже в XV в.».9 А. А. Зимин также полагал, что применительно к XIV—XV вв. следует говорить не о быстром изживании, а «об очень подспудной, но все же заметной тенденции сближения несвободной челяди с крестьянством».10 Е. И. Колычева отмечает, что и в первой половине XVI в. труд холопов не потерял своей ценности: лишь с конца 1550-х годов снижается количество рабов, передаваемых по наследству, и возрастает процент вольноотпущенников.11 По мнению же В. М. Панеяха, только в конце XVI в. наметились некоторые сдвиги в сторону изживания холопства, но и в начале XVII в. оно «продолжало оставаться важным элементом в социальной структуре общества».12 Авторы «Аграрной истории Северо-Западной России XVI века» пришли к выводу, что «роль холопьего труда на господской пашне в XVI в. (и, в частности, в конце XVI в.) оставалась весьма значительной».13 А, как показал В. М. Воробьев, изучивший переписные книги Новгородских пятин от 1646, 1678 гг. и начала XVIII в., холопский труд в помещичьих имениях и в это время играл немаловажную роль.14
Процесс превращения холопов в зависимых крестьян, наделенных землей и положенных в тягло, несомненно, имел место в условиях развития феодализма. Это заключение не согласуется с мнением М. Б. Свердлова о невозможности относить к рабам холопов даже в период Киевской Руси. М. Б. Свердлов считает, что холопы в XII—XIII вв. «были, вероятно, заняты в разных областях господского хозяйства: в управлении, в ремесленном и сельскохозяйственном производстве, в обслуживании господина и его двора, в торговых связях вотчины», и далее отмечает, что холопы (тиуны и некоторые другие) могли иметь собственное хозяйство. Это правильные наблюдения, если относить их к отдельным особым категориям холопства Древней Руси и не забывать, что лишь некоторые холопы могли иметь собственное имущество. Максимум, на что уполномочивают нас источники, — констатация разнообразия форм эксплуатации холопов в господском хозяйстве. При этом о наделенности своими средствами производства холопов, работавших в Киевской Руси на господской пашне, нет никаких свидетельств. М. Б. Свердлов же отказывается видеть черты сходства между производственными отношениями, присущими рабству, и холопством. Он уже говорит не об отдельных категориях холопов, а о холопстве вообще, и делает вывод, что «определение холопства как рабства в древнерусском феодальном обществе снимается».15
Если последовать за М. Б. Свердловым и толковать холопов Киевской Руси как «сословие феодально-зависимого населения», пришлось бы предположить, что в условиях развитых феодальных отношений в XIV—XVII вв. немалая часть этого феодально-зависимого сословия превращалась в рабов на пашне своего господина, лишенных средств производства и принадлежавших холоповладельцу. Подобная эволюция холопства оказалась бы в полном противоречии с ходом социально-экономического развития страны. Однако в жизни этого противоречия не было, ибо экономические и юридические черты рабского состояния были, несомненно, присущи значительной части холопов Киевской Руси.
В то же время необходимо учитывать, что в XIV—XVII вв категория холопов, видимо, в еще большей степени, чем в IX— XII вв., характеризовалась неоднородностью. Правда, часть воинов холопов-послужильцев уже в конце XV в. превратилась в помещиков. Но и после этого категория холопов, используемых феодальными землевладельцами и через них государством в военных походах, сохранилась вплоть до военных реформ Петра Великого.
Холопы выступали в качестве приказных людей (тиунов) в вотчинах и поместьях. И лишь постепенно они вытесняются старостами из богатых крестьян и наемными управляющими имениями. Дворовые люди (конюхи, скотники, птичницы или находившиеся в домашнем услужении) в XVIII — первой половине XIX вв. фигурировали в качестве крепостных, а по своей экономической природе оставались близкими к холопам, поскольку не имели наделов. Даже в предреформенный период эта категория людей сравнительно медленно вытеснялась наемной прислугой.
Холопам-послужильцам и слугам не были присущи особые производственные отношения, так как они существовали за счет других производителей. Но холопы, обрабатывавшие господскую пашню, или дворовые, трудившиеся в барском животноводстве, в случае, когда они не были наделены средствами крестьянского производства, по экономической сущности отличались от феодальных крестьян и были близки к рабам. Вместе с тем нужно учитывать, что рабские производственные отношения в развитом феодальном обществе существенно отличаются от социально-экономического строя рабовладельческого общества. В развитом феодальном обществе не было класса или даже прослойки рабовладельцев, для которых основной категорией подвластных людей являлись бы рабы. Эксплуатация рабского труда являлась дополнением к взиманию феодальной ренты. Лишь в периоды выхода из кризиса и запустения в конце XVI—начале XVII в. встречались помещики, владевшие несколькими холопами и вовсе не имевшие крестьян.
Рабские отношения были распространены при феодализме как в России и других европейских странах, расположенных к востоку от Эльбы, так и в Западной Европе и в Азии. В США и других странах Нового света система рабства играла немаловажную роль и при капитализме.
Долговая зависимость и ростовщическая кабала не создавали особого способа производства. Они могли являться средством похолопления свободных людей или быть путем, приводившим крестьян в крепостную зависимость. В то же время не все должники становились холопами или крепостными. Ростовщическая эксплуатация порождала и смешанные формы зависимости. Социальный статус закабаленных ростовщичеством людей мог включать элементы рабства в сочетании с элементами экономического принуждения или полукрепостнические отношения.
Поборники теории безуказного закрепощения крестьян В. О. Ключевский и М. А. Дьяконов видели в задолженности основную причину превращения свободных, «кочующих» съемщиков земли в крепостных. В современной историографии не удержалось представление о крестьянах XIV—XV вв. как о свободных, кочующих съемщиках земли, и о задолженности как основном пути их превращения в крепостных. Л. В. Черепнин и другие историки видят в задолженности крестьян только «один из каналов, через которые шел процесс укрепления крепостничества».16 И. И. Смирнов также считал «серебро», в котором он усматривал долг крестьянина XV в. землевладельцу, «инструментом, посредством которого феодалы втягивали в сферу феодальной зависимости новые слои крестьянства».17 И в XVI, и XVII в. задолженность способствовала закрепощению, однако не обязательно приводила к крепостному состоянию. Часть должников становилась кабальными холопами, обладавшими некоторыми отличиями от крепостных крестьян.
Б. Д. Греков связывал распространение служилой кабалы в конце XV — первой половине XVI в. с развитием «зачаточных форм товарного производства и денежных отношений». В этих условиях стал явственнее «прощупываться принцип экономического принуждения», заставлявший людей принимать на себя обязательства по служилой кабале. Эта зависимость, по мнению Б. Д. Грекова, «оказывается очень близкой к добровольной службе, т. е. найму».18
В. М. Панеях считает элементы экономического принуждения в кабальной неволе весьма незначительными, но полностью их не отрицает.19 Он усмотрел в кабальном холопстве борьбу двух противоположных тенденций: с одной стороны, нехолопья тенденция, выражавшаяся в праве кабального человека прервать свою зависимость посредством погашения долга, с другой — холопья тенденция, заключавшаяся в близости реального положения кабальных людей и холопов. В феодальном хозяйстве кабальные холопы несли те же функции, что и полные холопы. С полными холопами их сближало и то, что в XVI в. они нередко становились объектами продажи, обмена, дарения и т. д. Работая на землевладельца, кабальный человек лишь отрабатывал проценты по ссуде, поэтому не имел возможности накопить деньги, чтобы освободиться путем ее возврата. Выплата долга, как правило, могла осуществляться только за счет получения необходимых средств у другого заимодавца и приводила к переходу кабального человека от одного господина к другому. А Уложение о холопстве 1597 г. вовсе запретило кабальным людям выкупаться на свободу.
Но это Уложение отменило и наследственное право владения кабальными холопами. Смерть холоповладельца по закону приводила к освобождению кабальных людей и при этом без возвращения долга. Таким образом, положение кабальных людей стало еще более отличаться от положения полных холопов, на которых не распространялся закон службы до смерти господина.20 Установленные Уложением 1597 г. нормы, касающиеся кабальных холопов, отличались и от введенного в том же году закона о сыске беглых крестьян. Беглые крестьяне подлежали возврату, если своевременно возбуждались иски как самим господином, так и его наследниками.
Итак, в кабальном холопстве XVI—XVII вв. переплетались черты разных производственных отношений. Преобладающими были черты, роднившие кабальное и полное холопство, но они не могли подавить элементы экономического принуждения, а господствующая система крепостничества не сглаживала различия между кабальными людьми и крепостными.
Рассматривая вопрос об изживании холопства, В. М. Панеях пишет, что его обычно «связывают с незаинтересованностью холопов в результатах своего труда, влияющую на его производительность, более низкую, чем у крестьян». Однако для XVI в. и первой половины XVII в., продолжает Панеях, вряд ли возможно сравнение этих показателей. Поскольку холопий труд «в подавляющем большинстве случаев применялся в иных по сравнению с крестьянским трудом сферах», их сравнение с точки зрения производительности представляется неправомочным. Это резонное соображение. И все же существовала сфера, где применялся как холопий, так и крестьянский труд. Этой сферой являлось сельское хозяйство, и в частности земледелие. У холоповладельцев, как замечает В. М. Панеях, имелись рычаги, при помощи которых они могли интенсифицировать труд холопов: посредством предоставления лучшего питания и одежды, передачи орудий и средств производства, включения в привилегированные категории, обещания отпустить на волю, сажания на землю».21
В числе названных Панеяхом рычагов интенсификации труда холопов фигурирует включение в привилегированные категории, которое могло заинтересовать холопов, хотя следует полагать, что холопы — послужильцы или приказные, вероятно, составляли особую группу, не смешивавшуюся с другими холопами и редко комплектовавшуюся из их среды. А обещание передачи в руки холопов средств производства и предоставление им земельного надела могло действовать и, очевидно, действовало лишь постольку, поскольку наличие своего хозяйства рассматривалось холопом как более благоприятные условия производства, чем его отсутствие. И в этом следует видеть предпосылку более высокой производительности работы на своем наделе по сравнению с работой на барской пашне. Нужно отметить, что В. М. Панеях признает, что сохранение холопства «способствовало консервации архаических форм эксплуатации». Следует, как нам представляется, иметь в виду архаичность этих форм не только по сравнению со свободным трудом, но и по сравнению с трудом крепостных на своем наделе.
Итак, производительность работавшего на своей надельной земле крестьянина была выше производительности полного холопа-раба и кабального холопа. Однако феодалам не всегда удавалось воспользоваться преимуществами крестьянского труда. Нередко они испытывали нехватку крестьян в своих поместьях и вотчинах. До конца XVI в. им приходилось считаться с крестьянскими переходами и проявлять сдержанность при взыскании с крестьян повинностей. Нельзя забывать и о том, что в течение длительного периода холопы не облагались или облагались пониженными государственными налогами. Все это, а также превращение в холопов значительного числа пленных задерживало процесс превращения холопов в феодальных крестьян и затянуло его до периода позднего феодализма.
Патриархальный уклад с натуральным хозяйством был столь распространен в эпоху феодализма, что историки с полным основанием пользуются термином «патриархально-феодальный уклад». Ф. Энгельс писал, что «в средневековом обществе, в особенности в первые столетия, производство было направлено, главным образом, на собственное потребление».22 В позднесредневековом обществе не только ремесленники, но и крестьяне стали больше производить для продажи. И все же В. И. Ленин считал признаком предреформенной барщинной системы XIX в. «господство натурального хозяйства».23 Но отсутствие монотонного однообразия производственных отношений русского средневекового общества отчетливо видно и здесь. В зависимости от того, какую долю производимого продукта крестьянин вывозил на рынок, он выступал как представитель либо патриархальных, либо мелкотоварных отношений.
Товарное производство и денежное обращение существовали не только при феодализме, но и задолго до него. В «Капитале» К. Маркс подчеркивал, что «продукты, входящие в обращение как товары», встречались даже в первобытном и рабовладельческом обществе.24
В классовом обществе и в первые столетия средневековья товарное производство и торговля выступали в неразвитом виде, но постепенно завоевывали все более заметное место в социально-экономической жизни общества, причем этот процесс протекал неравномерно. В средневековых городах товарное производство распространялось быстрее, чем в деревне, где отношения феодальной зависимости сильнее его тормозили.
Взаимосвязь и взаимоотношения товарного производства и господствующего феодального строя были противоречивыми. С одной стороны, товарное производство и товарный обмен удовлетворяли нужды феодалов, давали им возможность расширять свое потребление, сбывать продукцию своего хозяйства и получать денежный оброк, а с другой стороны, феодалы, сохраняя и даже расширяя систему своего господства над зависимыми крестьянами, препятствовали развитию товарного производства.
Товарное производство все же достигло такого уровня, при котором стали складываться капиталистические отношения и возникли условия для кризиса и ликвидации феодального способа производства. Товарное хозяйство «на известной ступени развития» неизбежно перерождается в капиталистическое.25 Мелкое товарное производство являлось широкой и имеющей прочные корни базой капитализма.
Из сказанного вытекает два существенных теоретических положения: 1) товарное производство старше феодализма и сопутствует ему на всем протяжении его истории; 2) товарное производство стало базой капитализма и перерождалось в капитализм лишь на высших ступенях своего развития. Эти положения не сразу были приняты историками. Предметом споров являлись прежде всего вопросы о том, насколько глубоко товарно-денежные отношения проникали в народное хозяйство на разных этапах феодализма; в какой мере товарно-денежные отношения затронули крестьянское хозяйство; когда товарно-денежные отношения стали перерастать в капиталистические и когда на их основе зародился капиталистический уклад.
В 1954 г. Л. В. Данилова и В. Т. Пашуто выступили с обобщающим докладом о товарном производстве на Руси до XVII в. Они систематизировали выявленные к тому времени данные о производстве на продажу и об обращении на рынке промышленных изделий, а в отдельных районах — и сельскохозяйственных продуктов. Авторы писали, что до XVII в. «товарное производство велось в потребительских целях» и «в изучаемый период товарное производство в России существовало в условиях безраздельного господства натурального земледелия, соединенного с домашней промышленностью».26 Но, несмотря на такое заключение, М. Н. Тихомиров, признавший, что товарное производство «в какой-то мере существовало» уже в Киевской Руси, упрекнул Л. В. Данилову и В. Т. Пашуто в преувеличении его роли.27
Упрек этот трудно признать обоснованным. В труде Б. А. Рыбакова «Ремесло Древней Руси» (М., 1948) и ряде других работ по истории литейного дела, металлообработки, ювелирного и других производств, по истории торговли были прослежены начальные этапы перерастания ремесла в мелкое товарное производство в XI—XIII вв. При этом есть основание утверждать, что на XII в. и первые десятилетия XIII в. приходится заметный скачок в развитии мелкого товарного производства. Такие товары, как русские замки, пряслицы из красного шифера, киевская выемчатая эмаль и другие украшения, продавались за многие сотни километров от места производства.28 И что важно для хозяйственного развития деревни XII в.: часть орудий сельского хозяйства тоже производилась не ремесленниками на заказ, а мелкими товаропроизводителями для реализации на рынке.
В России, как и в Западной Европе, подъем мелкого товарного производства был связан с ростом средневековых городов и городской культуры. После значительной натурализации хозяйства в первое столетие монгольского ига и постепенного расширения товарного производства в XIV — первой половине XV вв. наблюдается резкий скачок, относящийся ко второй половине XV—XVI вв., который хорошо обрисован в работах С. В. Бахрушина.29 Отметим, что предметами дальнепривозного торга становятся такие изготовленные из сельскохозяйственного сырья товары, как льняные ткани, изделия из кожи, дерева. В годы неурожаев в Новгород хлеб привозили издалека. Продукты сельского хозяйства еще до ликвидации новгородской независимости обращались также на местных рынках республики. Об этом свидетельствует тот факт, что в Деревской и Шелонской пятинах примерно четвертую часть взносов землевладельцев крестьяне платили деньгами.30 И на московском рынке, и в Северном Поморье во второй половине XV—XVI вв. появлялся товарный, в частности дальнепривозной хлеб. А лен, пенька и кожи начали теснить традиционные экспортные товары средневековой Руси — меха и воск.
Несмотря на жестокое опустошение после гражданской войны и интервенции начала XVII в., в России вновь продолжались углубление и детализация разделения труда, расширение товарного производства. В период, когда началось концентрирование небольших местных рынков в один всероссийский рынок, существование мелкотоварного уклада подразумевалось само собой. В работах Н. В. Устюгова, К. Н. Сербиной, А. Ц. Мерзона и Ю. А. Тихонова, Е. И. Заозерской, С. И. Волкова, Б. Б. Кафенгауза, А. А. Преображенского, Е. И. Индовой и других исследователей приведен богатый материал, позволяющий считать XVII — первую половину XVIII вв. новым этапом развития мелкотоварного уклада, хотя высказывавшееся предположение о перерастании простого товарного производства в капиталистический уклад31 уже в это время, по нашему мнению, не может быть принято. По справедливому замечанию И. Д. Ковальченко и Л. В. Милова, тезис о возникновении капиталистических отношений в пору, когда в России установилось господство крепостничества, в значительной мере объясняется стремлением «проскочить» стадию простого товарного производства и находить всюду лишь его разложение и перерастание в производство капиталистическое.32
Вопросы, касающиеся этапов развития мелкого товарного производства и времени его перерастания в капиталистическое, вероятно, еще будут предметом дискуссий. Но можно считать твердо установленным, что мелкотоварный уклад вместе с укладом патриархальным существовал на всем протяжении истории русского феодализма, хотя и не был (особенно на стадиях раннего и развитого феодализма) так распространен в деревне, как патриархальный.
Советские историки отметили немало фактов применения в России XVI—XVII вв. наемного труда,33 но масштабы и характер применения наемного труда по-прежнему являются предметом споров. Гораздо меньше известий об использовании наемного труда встречается в источниках XI—XV вв., но мы находим их и в летописях, и в законодательных памятниках, при этом они относятся не только к хозяйственной жизни городов.
Согласно «Правде Русской», тиун, который вступил в свою должность «без ряду», мог быть превращен господином в холопа. «С рядом ли, како ся будеть рядил, на том же и стоит».34 Таким образом, договор-ряд о выполнении обязанностей ключника считался законным основанием работы без похолопления. Пространная «Правда Русская» выступала также против похолопления вдача, т. е. работника, получившего наперед деньги или хлеб («а в даче не холоп, ни по хлебе работить, пи по придатце»).35 Однако получение наперед денежного или хлебного содержания ставило работников в отношения срочной зависимости.
Характерному для XII — начала XIII вв. скачку в развитии древнерусского ремесла и перерастания его в мелкое товарное производство, очевидно, сопутствовало расширение отношений найма. А строительство сложных архитектурных сооружений тоже не обходилось без наемного труда. Конечно, наемные работники в Киевской Руси легко превращались в людей несвободных. Но так было не всегда. Работа по договору (особенно заключенному с непривилегированным нанимателем и па короткий срок) оставляла работнику возможность покинуть своего господина.
«Псковская судная грамота» содержит большую информацию о наемном труде, чем «Правда Русская». В ПСГ фигурируют мастер-плотник или наймит, берущийся выполнить за договорную плату какое-либо дело, и наймит дворной, нанимающийся работать на срок. Из контекста явствует, что наймиту иногда задерживали заработанные деньги на пять и даже на десять лет. Но псковские законы XIV в. признавали право наймита искать через суд невыплаченную ему заработную плату. Прогресс в этом отношении можно констатировать, если сопоставить права вдача по «Правде Русской» и наймита дворного по «Псковской судной грамоте». Вдач, не доработавший договорный срок, лишался всего заработка и должен был вернуть господину хлеб и деньги, полученные наперед. А наймит дворной в таком же случае имел право требовать с господина плату за выполненную часть работы, но только должен был предъявить иск в течение одного года.
Нам представляется, что статьи ПСГ, защищавшие наймитов и затруднявшие их похолопление, связаны с необходимостью при вечевом строе считаться с низами городского населения. В условиях же развития ремесла в домонгольское время, а в Новгороде и Пскове и после монгольского завоевания категория наймитов была относительно многочисленной в среде городских низов, занятых ремесленным трудом и черной работой.
Сторонники теории раннего становления капиталистических отношений в России обосновывали свои воззрения главным образом фактами применения наемного труда в XVI—XVII вв. Они не обращали внимания на то, что наемный труд существовал и в XIV в., хотя применительно к этому времени невозможно приурочивать раннекапиталистические отношения в России.
В течение долгого феодального периода истории России наемный труд выступал в следующих трех видах.
1. Работа по найму как переходное состояние, ведущее к превращению в несвободного работника. Этот вид был широко распространен с древнейших времен, сохранялся и развивался в XVI—XVII вв. и был унаследован XVIII в.
2. Наем, который не превращал работника в несвободного, но в то же время не приводил к сужению сферы применения несвободного труда. Речь идет о хозяйственной системе, при которой удельный вес крепостного труда расширялся даже при увеличении численности наемных рабочих в стране (в абсолютных цифрах). Применительно к такому хозяйству приходится говорить о побочном, подсобном, случайном характере наемного труда. В таком виде он существовал, как мы видели, в Древней Руси и в XIV в. В XVI—XVII вв. эта система также сохранилась, причем удельный вес крепостного труда и крепостнических отношений в масштабах страны расширялся.
3. Наемный труд, который оттеснял крепостной и вообще несвободный труд. Имеется в виду такая хозяйственная система, при которой происходит рост не только числа случаев использования наемного труда, но и его удельного веса: наем уже не носит случайный характер, и начинает проявляться тенденция к превращению его во всеобщую форму. Только этот последний вид наемного труда может быть признан типичным для генезиса капитализма. Ни в XVI, ни в XVII вв. такая ситуация в России еще не сложилась.36
Бытование докапиталистических видов наемного труда было характерно для всей феодальной эпохи. То, что наем функционировал при феодализме не только в городе, но и в деревне, не только в промышленности, в строительстве и на транспорте, но даже в сельском хозяйстве, вновь свидетельствует о том, что производственные отношения были тогда разнообразными и нетрафаретными. Этот вывод подтверждается и наличием различных смешанных форм труда, обладающих чертами найма и крепостничества (приемы внеэкономического принуждения в отношении наемного работника) или чертами найма и холопства («добровольное холопство»).
Основополагающие признаки феодальных производственных отношений (наделенность крестьян средствами производства и их личная несвобода) выступают в различных вариантах. Отношения личной несвободы варьируются от простого оброчного обязательства до крепостного права. Наряду с обеспеченными всем необходимым для ведения своего хозяйства крестьянами в феодальной деревне присутствовали огородники, холупники, соседи и другие категории сельских жителей, которых немецкие историки обозначают термином «Unterbauer».37 В русских источниках XIV в. они фигурируют под именем «пешцев» и «огородников». Слабая наделенность своими средствами производства была тогда характерна и для половников, а позднее — для подсоседников и захребетников. Бобыли в своем подавляющем большинстве в XVI—XVII вв. тоже были людьми, хозяйственно плохо обеспеченными.
Все вышеизложенное подтверждает, что в средневековой Руси наблюдались как разные варианты собственно феодальных отношений, так и такие отношения, которые, по Ф. Энгельсу, не соответствовали классическому выражению феодального порядка.38 Господствующий феодальный способ производства накладывал свой отпечаток и на эти порядки. Но их особенности необходимо учитывать и изучать, чтобы разбираться в сложных производственных отношениях периода развитого феодализма.
1Гуревич А. Я. К дискуссии о докапиталистических общественных формациях. —Вопросы философии, 1968, № 2, с. 123—124.
2Соколова М. Н. Существовал ли дофеодальный уклад в Западной Европе? —ВИ. 1969, № 8, с. 98.
3Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984, с. 16
4Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 296; т. 43, с. 158.
5Юшков С. В. к вопросу о дофеодальном «варварском» государстве. — Учен. зап. Всесоюз. ин-та юрид. наук, вып. X. М., 1947, с. 54.
6Щапов Я. Н. О социально-экономических укладах в Древней Руси XI—первой половины XII вв. — В кн.: Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма. М., 1970, с 88.
7Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 39, с. 357, 354—356.
8Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М.; Л., 1946, с. 151—152, 163, 570.
9Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках. М., 1960, с. 262.
10Зимин А. А. Холопы на Руси. М., 1973, с. 345.
11Колычева Е. И. Холопство и крепостничество (конец XV— XVI в.). М., 1974, с. 158.
12Панеях В. М. Холопство в XVI — начале XVII вв. Л., 1975, с. 261.
13АИСЗР, III, с. 195.
14Воробьев В. М. Изживалось ли холопство в поместьях Северо-Запада России середины XVII —начала XVIII в.? — ИСССР, 1983, №4, с. 113—124.
15Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983, с. 169.
16Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства... с. 245; Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма. М., 1972, с. 236.
17Смирнов И. И. Заметки о феодальной Руси XIV—XV вв — ИСССР, 1962, № 3, с. 153—156.
18Греков Б. Д. Крестьяне на Руси... с. 679.
19Панеях В. М. Кабальное холопство в XVI в. Л., 1967, с. 6.
20Панеях В. М. 1) Холопство в XVI —начале XVII вв., с. 243; 2) Кабальное холопство... с. 123, 131, 139.
21Панеях В. М. Холопство в первой половине XVII в. Л, 1984 с. 239.
22Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 215.
23Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 184.
24См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. I, с. 357.
25См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 216.
26Даниловa Л. В., Пашуто В. Т. Товарное производство на Руси (до XVII в.). —ВИ, 1954, № 1, с. 136.
27Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956, с. 93.
28Шапиро A. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси XIV —XVI вв. Л., 1977, с. 84—93.
29Бахрушин С. В. Научные труды, т. 1. М., 1952, с. 23—203.
30АИСЗР, I, с. 359.
31К вопросу о первоначальном накоплении в России (XVII— XVIII вв.). М., 1958.
32Ковальченко И. Д., Милов Л. В. Всероссийский аграрный рынок XVIII — начала XX вв. М., 1974, с. 25.
33Имеются в виду труды К. А. Пажитнова, С. В. Бахрушина, Б. Д. Грекова, С. Г. Струмилина, А. М. Панкратовой, В. Н. Кашина, Н. В. Устюго-ва, К. Н. Сербиной, Е. И. Заозерской, Б. Б. Кафенгауза, Н. И. Павленко, Д. П. Маковского, И. В. Степанова, Н. А. Баклановой, А. А. Преображенского, Ю. А. Тихонова, Е. И. Индовой, Г. Н. Лохтевой, А. М. Орехова, Л. В. Даниловой, Н. Б. Голиковой и др.
34ПР, 1, с. 116.
35ПР, 1, с. 229; т. 2, с. 707—715.
36Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси... с. 153—154.
37Нinrichs Е. Einliihrung in die Geschichte der frtihen Neuzeit. Munchen, 1980, S. 153.
38См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 39, с. 356.
<< Назад Вперёд>>
