Обман, кругом обман
Как это ни удивительно, мошенничали и обманывали даже представители знати, носившие громкие дворянские фамилии, иногда титулованные. Впрочем, случалось и другое: аферисты из простонародья выдавали себя за аристократов, дабы, прикрываясь вызывающим доверие именем и титулом, легче проворачивать свои делишки. Так или иначе, аристократические имена все чаще звучали в залах суда в связи со всевозможными обманами, подлогами и мошенническими проделками.
Среди такого рода дел едва ли не самым скандальным было дело игуменьи Митрофании, в миру баронессы Прасковьи Розен. Монахиня-аристократка была вхожа во дворцы великих князей, находилась в дружеских отношениях с самой императрицей Марией Александровной. Настоятельница Серпуховского Владычного монастыря и начальница Покровской общины сестер милосердия, она вела активную общественную и успешную коммерческую деятельность. И вдруг — гром среди ясного неба: подруга императрицы отдана под суд за подлог, присвоение и растрату чужого имущества и мошенничество.
Главное обвинение: Митрофания, подчинив своей воле богатую московскую вдову Медынцеву, обманом завладела ее значительным (до полумиллиона рублей) состоянием. При ближайшем рассмотрении злодейство Митрофании не выглядит так уж страшно. Медынцева, безвольная и развратная алкоголичка, не в состоянии была управлять своим имуществом; по решению московских властей над нею была учреждена опека. Имущество Медынцевой расхищалось всякими темными личностями при активном участии ее же любовников и собутыльников: кучера и лакея. При всем том Медынцева была очень богомольна, и это обстоятельство решила использовать Митрофания. От имени Медынцевой были составлены подложные документы — и львиная доля ее состояния перекочевала на счета Серпуховской обители.
Отметим: Митрофания, несмотря на свое аристократическое происхождение и иноческий сан, была по-настоящему деловой женщиной и, как бы мы сказали сейчас, прекрасным менеджером. Из управляемого ею монастыря она сделала не просто благочестивое, но общественно полезное и в то же время доходное учреждение. В обители действовали художественные и ремесленные мастерские, мануфактура, приют для сирот, школа. При Покровской общине создавались образцовые больницы по всей России. На все это требовались деньги, и Митрофания изыскивала их, как и положено деятелю эпохи первоначального накопления капитала, не считаясь с законом и моралью.
Московские судебные власти еще не успели предъявить Митрофании обвинение, когда в Петербурге против нее тоже было возбуждено дело: на сей раз — о подлоге векселей купца Лебедева. Расследованием руководил А. Ф. Кони. По его приказанию Митрофания была задержана в Москве и доставлена в столицу Строгий, но справедливый прокурор учел, что ее деяния имели целью не личное обогащение, а процветание дела, которому она служила. Он не стал унижать Митрофанию арестом и содержанием в тюрьме, позволил ей на время следствия поселиться в гостинице «Москва» на углу Владимирского и Невского, в той самой, где орудовали лжесвидетели по бракоразводному процессу князя Голицына.
Дело вскоре было перенесено из петербургской гостиницы «Москва» в настоящую Москву. Защита не имела шансов на успех: общественность была настроена враждебно по отношению к аристократии и Церкви; представитель гражданского истца либерал и демократ Φ. Н. Плевако и клеймил пороки, таящиеся «под покровом рясы и обители», и изощрялся в оскорбительных намеках в адрес подсудимой, не брезговал антисемитскими выпадами в сторону деловых партнеров Митрофании: «Кому сбыты векселя? Какие-то могилевские и минские евреи; какие-то Израельсоны, Фриденсоны, Моясы, Мейеры, Эпштейны, Россиянские выползли из своих нор, скупили и ждут минуты запустить свои жадные до чужого руки в чужое добро... Эти люди напоминают мне червей... Они кишат на всем разлагающемся и гнилом...» Добавим: вместе с Митрофанией обвинялся ее поверенный Трахтенберг; защищал ее адвокат Шайкевич. Суд признал игуменью-баронессу виновной в мошенничестве и подлоге, лишил ее прав состояния и приговорил к ссылке в Енисейскую губернию.
Вина Митрофании несомненна с юридической точки зрения; в нравственном отношении игуменья стоит едва ли не выше своих обвинителей. Этого не скажешь о других носителях аристократических имен, замаранных в темных имущественных дрязгах и махинациях. Несколько судебных процессов разыгралось, к примеру, вокруг наследства генерал-адъютанта графа С. Ф. Апраксина. Основному наследнику — графу Александру Апраксину — был предъявлен ряд крупных имущественных и денежных исков по поводу невыплаты установленных завещанием сумм и по другим поводам. Несколько титулованных представителей высшего петербургского света были обвинены в мошенничествах в связи с делом Кронштадтского банка. Один из эпизодов: банк выдал огромные ссуды — несколько миллионов рублей — князю Д. Оболенскому на осуществление сухарного подряда — заготовления сухарей для армии. У следствия возникли подозрения в неправильном расходовании этих сумм. Впрочем, Оболенский был оправдан судом. Другой Рюрикович — князь Александр Вяземский, известный нам как владелец «Вяземской лавры» (об этом см. в ч. III, гл. «Преступное сердце Петербурга»), прославился благодаря целой серии судебных процессов, в которых против него выдвигались обвинения в неуплате денег по договорам и в мошенничестве (в 1866—1867 годах, например, в судах рассматривался ряд исков к Вяземскому от купца Карпова, от механика Фенненберга и других лиц о взыскании сумм. Иски были частично удовлетворены).
А вот пример того, как ложные имя и титул использовались в качестве прикрытия для противозаконных деяний.
В середине 1870-х годов перед Петербургским окружным судом предстал странный авантюрист, персонаж обаятельный и жалкий: мещанин карабахского города Шуша Иван Бабаев, или Бабаян, или Караханов, долгое время выдававший себя за аристократа князя Гокчайского. «Красивый и симпатичный», по описаниям очевидцев, юноша, используя имя и титул владетельного кавказского князя, странствовал за границей, был с почетом принят графом Н. П. Игнатьевым, русским послом в Константинополе. Вернувшись в Россию, сумел выгодно жениться на девушке из хорошего общества, вслед за чем совершил ряд мошенничеств, был пойман, изобличен, осужден в 1871 году за двоеженство, присвоение не принадлежащего ему имени и титула и за другие преступления и сослан в Сибирь. Тем не менее Караханов-Бабаев-Гокчайский виновным себя не признал, настаивал на своем (правда, незаконном) княжеском происхождении (а кто его знает — может, и в самом деле был сыном князя?). Из Сибири бежал, в 1873 году снова под чужим именем объявился в Австро-Венгрии, был арестован в Вене и выдан русским властям. Вторично предан суду летом 1874 года. В зале заседаний на Литейном бедняга появился уже смертельно больной, в чахотке. За побег суд приговорил его к 40 ударам плетью и трем годам каторги. Спустя месяц после исполнения телесного наказания Бабаев умер в тюрьме.
Если Бабаев, возможно, искренне верил в свое аристократическое родство (что, впрочем, не мешало ему быть настоящим мошенником), то другой персонаж «комедии обмана», законно носивший громкую аристократическую фамилию, использовал скорее не имя, а чин, и не свой, а чужой, для попытки сорвать солидный денежный куш. Речь идет о нашумевшей афере прапорщика Панина. Суть ее заключалась в следующем. Молодой офицер уговорил свою знакомую, жену коллежского секретаря (чин X класса) Жадовскую написать завещание, в котором она именовала себя женой тайного советника (чин III класса) и завещала Панину свое несуществующее имущество на огромную сумму — 1 миллион 700 тысяч рублей. За эту работу Жадовская получила от Панина вексель на 10 тысяч. С фальшивым завещанием Панин обратился к коммерсантам Бьерклунду и Яковлеву с просьбой дать ему в долг под «богатое наследство» 50 тысяч рублей. Имя богатой генеральши Жадовской действительно было известно в столице; но коммерсантам завещание Панина показалось подозрительным, и они сообщили о нем в полицию. Чтобы завладеть фальшивкой и изобличить мошенника, сыскная полиция устроила провокацию. Через того же Бьерклунда Панину сообщили о готовности некоего капиталиста (его роль играл офицер полиции) ссудить требуемую сумму. Панин явился на встречу и предъявил искомый документ. И тут же был арестован.
Еще несколько примеров, произвольно выбранных из уголовной хроники 1860-1880-х годов.
12 сентября 1873 года неизвестный явился на квартиру богатого генерала, назвался князем Долгоруковым. Хозяина не было дома. Незнакомец заявил лакею, что ему надобно написать записку, и, пока слуга ходил за бумагой и пером, похитил из прихожей шубы и кое-какие ценности и попытался скрыться. При помощи случившегося поблизости околоточного его поймали, доставили в участок. Там он объявил себя уже не князем, а поручиком Желтовым. «При транспортировке в часть бежал и не был отыскан», — меланхолически заканчивает рассказ репортер «Санкт-Петербургских ведомостей».
Сын генерал-майора Большакова Михаил судился за кражи. Прием использовал следующий. Являлся на квартиру жертвы под предлогом переговоров о работе под началом его отца, генерал-майора; выходил вместе с хозяином из дому якобы в отцовскую контору; возвращался за каким-нибудь пустяком и похищал вещи из прихожей или кабинета. В 1875 году суд осудил его «со снисхождением».
Некто Ардалион Попов выманивал у богатых петербуржцев деньги, являясь к ним то под видом архитектора, то под видом лейб-медика великой княгини Марии Павловны, то представляясь поверенным баронессы Ралль.
Господин Андрей Крон, прусский подданный, несколько месяцев «действовал» в шикарных магазинах Петербурга, пользуясь тем, что фамилия эта была широко известна в столице: его однофамилец Крон был владельцем крупнейшего завода «Крон и Вестфаль». Магия имени! Выдавая себя за представителя Крона, Сан-Галли и других знаменитых капиталистов, прусский подданный забирал деньги и ценности под расписку — и преспокойно скрывался с добычей. Так ему удалось «обработать» изысканные «торговые точки»: магазин белья Карлсона на углу Большой Морской и Кирпичного переулка, лавку золотых дел мастера Буца (Большая Морская ул., 25), часовой магазин Лопиталя на Невском, ювелирную лавку Брызгалова на Невском же, мануфактурный магазин городского головы Погребова в Гостином дворе. Заходил и к знаменитому Фаберже, но поживиться не успел — был опознан по приметам и арестован.
От всех этих и множества других комбинаций голова идет кругом. Одно только и можно сказать: обман, кругом обман.
В завершение — маленький эпизод, относящийся скорее к кражам, но интересный хитроумным способом сокрытия добычи.
В июне 1866 года в доме Бетлинга на Миллионной улице в квартире генерал-адъютанта Философова была обнаружена пропажа. Похищены были принадлежащие высокопоставленному придворному драгоценности: золото, бриллианты и серебро на сумму 40 тысяч рублей. Ни воров, ни украденных вещей обнаружить не удалось. Спустя год из Пензы в Петербург приехал богобоязненный мещанин Окладников: приехал, чтобы поправить крест на могиле бедной дочери, скончавшейся несколько лет назад и похороненной на Смоленском кладбище. Пришел мещанин на могилку, начал копать у основания креста — и вдруг (что за притча!) лопата ударилась во что-то металлическое. Глядь — а там жестянка, а в жестянке — золото и бриллианты. Честный Окладников кинулся за полицией. В найденных драгоценностях опознали похищенное у Философова. Тут полиция смекнула: на этом самом кладбище, в двух шагах от могилы несчастной пензенской девицы, похоронена была жена дворецкого, служившего в доме высокородного потерпевшего. Дворецкого — Алексея Ильина — взяли «в разработку», и он от неожиданности сознался: кражу совершил вместе с братом Николаем, служившим кучером у того же доброго барина.
Справедливость восторжествовала, и порок был наказан. По крайней мере в этом случае. Чего не скажешь о подавляющем большинстве остальных.
<< Назад Вперёд>>
