Как можно было видеть, варяжская версия начала Руси (как и поляно-иллирийская и чернигово-тмутараканская) является выражением интересов определенной части населения северо-западных земель и некоторых ветвей княжеских родов. При этом связанные с ней летописные тексты носят следы разновременной и разнохарактерной обработки. Неодинаковое звучание проваряжских чтений, очевидно, связано не только с намеренным подчеркиванием позитивной роли «находников» — варягов, но и с разным пониманием их природы.
Текст «Повести временных лет» обычно читается, исходя из представления о скандинавском происхождении варягов. Нынешние норманисты, как правило, руководствуются мифами, рожденными в Германии еще в XIX столетии (северная прародина германцев, зачисление в число «германцев» иллиро-венетов и кельто-венетов без каких-либо исследований и т. п.). Как правило, в их работах не встретишь даже общих оценок источников и фактов и тем более обсуждения теоретических проблем этногенеза. И основная посылка — позднейший комментарий летописи, включавший «свеев» и «урманов» в число «варягов», и полное игнорирование кельтов и алан, оставивших заметные следы в Скандинавии.
Между тем уже факт как бы дополнительного включения в летописный текст «варягов-скандинавов» ставит перед необходимостью основательного разбора всего летописного текста, чего никто из норманистов ни прошлого, ни настоящего не пытался сделать. Между тем и в том тексте, что служит основой норманистских представлений, особо выделяются варяги-русь, с которыми, собственно, и связывается возникновение Руси. Многие же упоминания варягов с русью вообще никак не связываются. Необходимо поэтому проследить, как изменяется содержание этнонима «варяги» в зависимости от времени и места, где осуществлялись записи.
В этнографическом введении «Повести временных лет» вслед за перечнем рек идет следующий текст: «В Афетове же части седять Русь, Чюдь и всиязыци: Меря, Мурома, Весь, Моръдва, Заволочьская Чюдь, Пермь, Печера, Ямь, Угра, Литва, Зимегола, Корсь, Летьгола, Любь. Ляхове же, и Пруси, Чудь преседять к морю Варяжскому; по сему же морю седять Варязи семо ко въстоку до предела Симова, по тому же морю седять к западу до земле Агнянски и до Волошьски. Афетово бо и то колено: Варязи, Свей, Урмане (Готе), Русь, Агняне, Галичане, Волъхва, Римляне, Немци, Корлязи, Веньдици, Фрягове и прочии, те же приседять от запада к полуденью и съседяться с племенем Хамовым»[668].
Компилятивный характер цитированного текста очевиден: в нем дважды и в разных смыслах упоминается «Русь», дважды говорится о «Чюди» и о «Варягах». На это обстоятельство обращалось внимание[669]. Здесь важно подчеркнуть, что отрывок, вводимый словами «Афетово и то колено», предполагает наслоение на уже имеющуюся вставку о Руси и других народах, поскольку никаких иных «Афетовых колен» в предшествующей части нет. Но и исключив последнюю вставку, мы не получим однородного текста, что видно из противоречивого понимания этнонима «Чудь».
В ткань первой вставки (в текст «Сказания о славянской грамоте») входит указание на место обитания варягов. Значение его трудно переоценить: это единственное прямое свидетельство о территории, занимаемой варягами. Поэтому важно, по возможности, точно очертить эту территорию, а также установить время появления записи.
Одна особенность отличает запись от смежных текстов: упоминание народов дается без членения на отдельные племена: поляки, литовцы-пруссы, чудь (угро-финны). Чудь, прилегающая к Варяжскому (Балтийскому) морю, — это, очевидно, эсты. Локализация варягов к востоку от чуди «до предела Симова» обычно воспринимается как недоумение, как свидетельство нечетких представлений летописца. Между тем эти сведения вполне конкретны. В летописи имеется два представления о «пределе Симове». Одно из них, соответствующее Библии, отразилось в извлечении из греческих хроник, другое, видимо, было навеяно иудейской литературой, распространенной у хазар. Один из поздних русских летописцев, комментируя половецкий набег 1096 г., изложил мнения о происхождении ряда народов. Болгары Волжские у него оказались «сынами Амоновыми», а жившие в низовьях Волги хвалисы — «сынами Моавлими»[670]. Из-за перенесения ближневосточной этнонимии на территорию Восточной Европы «предел Симов» сместился на Среднюю Волгу, к самым границам владений Рюрика (Муромская земля). В представлении некоторых летописцев, следовательно, варяги, локализуемые между чудью и «Симовым пределом», — это города и земли, занятые в свое время мужами Рюрика.
Выше обращалось внимание на странную трактовку варяжского сказания в Новгородской 1-й летописи, где словене и варяги выступают как бы на паритетных началах, а новгородцы прямо выводятся «от рода варяжска», причем, по уверению летописца, так считали и современные ему новгородцы. Шахматов не без оснований полагал, что в «древнейшем своде» (в данном случае не имеет значения разное его датирование) имело место смешение варягов со словенами[671]. Очевидно, для автора-комментатора, вводившего указание на область обитания варягов, они также не отделялись от словен или же он исходил из того, что весь север Руси контролируется варягами.
На территории от Ладоги до Мурома варяги были, конечно, пришельцами. Их исконное место обитания должно искать «по тому же морю… к западу до земле Агнянски и до Волошьски». Море, известное русским средневековым источникам (вплоть до XVIII в.) как «Варяжское», называлось также в разных местах и в разное время «Ругским», «Немецким», «Прусским», «Венетским» и «Галатским». И если современное его название происходит от обозначения цвета (balts — «белый» в балтийских языках; Гельмольд ошибочно трактовал название из латинского balteus — пояс, имея в виду путь «Из Варяг в Греки»), то все другие связаны с прибрежными этносами. При этом название «Немецкое» относительно позднее. Оно стало распространяться лишь после того, как во второй половине XII в. Германская (Священная Римская) империя пробилась наконец к морю и установила господство над рядом славянских племен и территорий. Зато другие названия, напротив, уходят в глубь веков.
«Венедский залив» — одно из самых древних названий Балтийского моря, отразившееся в античной географической традиции. Очевидно, венеды какое-то время были в представлении греков и римлян преобладающим или господствующим этносом Прибалтики. С этим этносом издревле связывалась и почти легендарная река Еридан, откуда в Средиземноморье уже со II тыс. до н. э. поступал янтарь. Река эта у отдельных авторов передвигалась то к адриатическим венетам, то к галльским рутенам, ведшим промежуточную торговлю янтарем[672]. Как отмечалось выше, связь трех групп венетов — малоазиатских, адриатических и прибалтийских подтверждается языковыми данными и некоторыми историческими преданиями. Со времен Иордана с «венетами» стали отождествлять «склавен и антов». Во многих источниках VIII–IX вв. проявляется отождествление славян, венедов и вандалов[673]. Гельмольд (XII в.) именует славян вендами, вандалами, винитами и винулами[674]. То же смешение характерно для средневековых авторов и хронистов (Ян Длугош, С. Герберштейн и др.). Заэльбские славяне называли себя вендами еще и в XVIII в., пока они не были ассимилированы германцами. С другой стороны, в угро-финских языках (финском, эстонском, вепсском) этноним «вене» сохранился за русскими, а не славянами вообще.
В историографической традиции славяне и венеды довольно устойчиво отождествляются. Между тем, каждый современный археолог скажет, что на рубеже н. э. славян на балтийском побережье еще не было: они приходят туда едва ли ранее VI в., причем к юго-западной его части (область специфических «германских», а на самом деле кельтических племен ингевонов). Но на восточном побережье Балтики венеды сохранялись и в XIII в., о чем сообщал в XIII в. Генрих Латвийский в выше цитированной записи. «Венетским» эта часть моря называлась еще и во времена С. Герберштейна[675]. О венедах здесь знает автор XVI в. Лука Давид[676]. А известный географ XVI в. Герард Меркатор, как сказано выше, отметил факт двуязычия некоторых местных племен, в частности, рутенов, которые говорили по-словенски и по-«виндальски». Иными словами, большая часть венедов в конечном счете ославянилась, передав отдельным славянским племенам и свое имя. Но вплоть до XVI в. сохранялись остатки и собственно венедского, неславянского этноса, поглощенного в конечном счете в рамках немецкой Ливонии. Собственно же славянам остается территория южного побережья Балтики, как раз «до земле Агнянски и до Волошьски», где летописец помещал варягов. Иными словами, согласно древнейшей летописной записи, исконные «варяги» — это территория южного берега Балтики, западнее пруссов и ляхов, на которой в то время жили славянские или ославяненные племена. Самая локализация «ляхов» по морскому побережью может иметь датирующее значение. Дело в том, что польские князья вели постоянную борьбу за обладание Поморьем. Но владели они им лишь в отдельные, довольно кратковременные периоды.
Балтийское Поморье в X в. было одним из наиболее развитых районов славянского мира. В 962 г. возникает Священная Римская империя, которая начинает наступление на балтийских славян. В 966 г. польский князь Мешко I принимает крещение по латинскому обряду и вскоре с помощью Империи овладевает Поморьем. Империи также удалось поставить большинство балтославянских племен в Зависимость от себя. Но в 983 г. произошло широкое восстание, закончившееся изгнанием немецких феодалов и священников со значительной части земель балтийских славян. Мешко удалось с помощью датских и шведских союзников удержать под своей властью Поморье. Здесь после его смерти в 992 г. остался один из сыновей Мешко — Святополк, номинально признававший зависимость от Болеслава Великого, сидевшего в Гнезно. В 997 г. было создано епископство в Колобжеге и началось распространение христианства в восточном Поморье. Однако вскоре после восстания поморян это епископство было ликвидировано. Фактически Поморье снова отпало. К середине XI в. Казимиру I удалось подчинить Восточное Поморье, но Западное Поморье вошло в состав ободритского государства. Вскоре вновь отпало и Восточное Поморье, и лишь полвека спустя Болеславу III удалось в 20-е гг. XII столетия взять главные поморские города — Щецин, Колобжег, Волин. Но и после этого Западное Поморье оставалось фактически независимым.
Летописец, назвавший «ляхов» на побережье Варяжского моря, писал, очевидно, тогда, когда польские князья реально владели Поморьем. Практически речь должна идти либо о конце X — начале XI в., либо о времени после 20-х гг. XII столетия. Вторая эпоха отпадает и потому, что основные редакции Повести временных лет сложились раньше, и потому, что ситуация в Поморье оставалась далеко не ясной, и потому, что летописцев этого времени этнография уже мало интересовала. Поэтому наиболее вероятна принадлежность рассматриваемого пояснения летописцу, трудившемуся в конце X в. Именно в это время в Киеве были особенно сильны и антиваряжские, и антиновгородские настроения, проявившиеся в целом ряде летописных текстов[677].
Как было сказано, летопись указывает в качестве западных пределов обитания варягов земли «Агнянскую» и «Волошскую», то есть границы расселения в это время балтийских славян. Но славяноязычные племена сохраняли, по летописи, и некоторые свои исконные названия. В «наслоении» на первичную запись, определяющую местожительство «варягов» от земли англов до «предела Симова», то есть по всему Волго-Балтийскому пути, перечислены живущие по «Варяжскому» морю племена: «Афетово бо и то колено: Варязи, Свеи, Урмане, Готе, Русь, Агняне, Галичане, Волъхва, Римляне, Немци, Корлязи, Веньдеци, Фрягове и прочии, ти жи приседять от запада къ полуденю и съседяться с племенем Хамовым». Здесь упомянуты «варяги» и «русь» как племена, отличные от «свеев», «урманов», норманов, «немцев». При этом этноним «варяги» покрывает и приморские славянские племена, не вошедшие в состав Польши.
Этноним «агняне» постоянно присутствует в летописи в соседстве со свеями, готами, «урманами», «варягами» и «русью». В то же время «даны», один из самых активных «норманских» народов X–XI вв., в летописи даже не упоминаются. Это обстоятельство постоянно вызывает недоумения[678]. М.Н. Тихомиров предположил, что перечень народов составлялся в то время, когда Дания и Англия были объединены под властью короля Кнута Великого (1018–1035)[679]. Как наименование, относящееся к обеим этим странам, понял этот этноним и Г. Ловмяньский[680]. Только этому факту, видимо, не следует придавать датирующего значения. Ютландия являлась родиной англов и долгое время сохраняла положение метрополии. «Англией» называл англо-саксонский король Альфред (871–901) пограничную с нынешней Германией часть Ютландии, и это название удерживалось за ней вплоть до недавнего времени[681]. С другой стороны, «данами» в средневековой Европе, в частности в Британии, называли обычно норманов, включая Скандинавию. «Агняне», следовательно, традиционное население юга Ютландии, непосредственно соседствующее с землями балтийских славян. Этот факт нашел своеобразное отражение в «Правде англов и вэринов», относящейся к концу IX-началу Х в.[682]
Несколько сложнее обстоит дело с землей «Волошской». Исторически этноним «волохи», как это признается большинством исследователей, связан с кельтами (одно из больших кельтских племен — volci). Но вопрос о том, кого им обозначали в Средневековье, остается спорным. Шахматов, анализируя тексты летописи, восходящие к «Сказанию о славянской грамоте», пришел к выводу, что у славян это название перешло на франков[683]. В. Д. Королюк полагал, что летопись имеет в виду древних римлян[684]. Действительно, у западных славян этноним «волохи» закрепился за Италией. Позднее же «волохами» («влахами») называли население различных территорий также Балканского полуострова и Прикарпатья[685]. Разные мнения соединяет и тот факт, что с 962 г. от Рима до Ютландии простиралась Священная Римская империя. Какой-то след оставили, видимо, и готы, заселявшие некоторое время Северную Италию, а затем рассеявшиеся по разным территориям. Так или иначе, у западных и балтийских славян этноним связывался с Северной Италией и Римом.
Напомним, что локализация варягов дается в том отрывке, где летописец основные государственные образования называет без подразделения на племена. В туманных на первый взгляд сведениях заложено достаточно четкое представление, характерное для его времени. «Варягам» отводится территория между Польшей и Пруссией с одной стороны, Данией и Священной Римской империей — с другой. Речь, следовательно, идет о территории, принадлежавшей весьма специфической группе славян. Примечательно и то, что эта группа не попала в перечни племен, восходящих к «Сказанию о славянской грамоте». В «Сказании», в частности, не названы вагры, ободриты, а также руги (раны), наиболее организованные из балтийских славян и славянизированного предшествовавшего населения, хотя их союзы не сходят со страниц франкских хроник уже с VIII в. В XI в., как отмечалось, существовало особое ободритское государство. На Руси его не могли не знать. Супруга Ярослава Мудрого шведская принцесса Ингигерда была дочерью ободритской княжны Эстреди. Упомянутый выше датский король Кнут тоже по одной линии был выходцем из рода ободритских князей (при нем балтийские славяне какое-то время входили в состав англо-датского государства). Позднее дочь Мстислава Владимировича (ум. 1132) была замужем за ободритским королем Кнутом Лавардом. Но нигде в летописях для этой территории не находится иного обозначения, помимо неопределенного «варяги».
Другая вставка дает несколько иное представление о варягах. Это только одно племя, отличающееся от балтийской «руси», а также от норманских племен: агнян (датчан), свеев (шведов), готов и урман (собственно норманов-норвежцев). Вставка явно относится к более позднему времени, и интересна она именно тем, что имелось и узкое значение этнонима «варяги». Размещаться племя могло только на южном берегу Балтики, поскольку все другие ее берега были заселены иными известными летописцам племенами.
Следующим текстом, в котором упоминаются «варяги», является рассказ о путях из Руси и легенда об апостоле Андрее. И то и другое связано с основной тканью поляно-славянской концепции и, следовательно, отражает представление киевского летописца, не знавшего или не принимавшего варяжской версии начала Руси. Летописец описывает «путь из Варяг в Греки и из Грек» через «Илмерь озеро» и «озеро великое Нево» (Ладожское озеро). Он знает о том, что Варяжским морем можно дойти до Рима, а затем из Рима морем прийти в Царьград. Другой путь, ведущий в «Варяги», — Западная Двина, и опять-таки можно дойти «из Варяг до Рима». В этих текстах «Русь» — это Среднее Поднепровье, и она четко противопоставлена «Варягам». Противопоставляются и названия морей: «Русского» (Чермного-Красного, позднее Черного) и «Варяжского» — Балтийского.
Легенда об апостоле Андрее непосредственно примыкает к рассказу о путях. Она любопытна тем, что апостол Андрей в ней совершает путешествие из Корсуня в Рим через «варяги». Будучи в Корсуне, он «уведе, яко ис Корсуня близь устье Днепрьское, и въсхоте поити в Рим»[686]. Он идет путем «из Варяг в Греки» через землю словен, затем «иде в Варяги, и приде в Рим». Летописец, видимо, не осознавал, насколько нецелесообразен путь, проделанный апостолом, насколько короче путь из Корсуня через Царьград. Но он, очевидно, знал, что в Рим из Киева ездили именно таким путем. И не только в XI в. На Флорентийский собор 1439 г. русская делегация ехала точно таким путем: из Новгорода она сухим путем добралась до Риги, а от Риги часть ее поехала морем до Любека, расположенного в «Руссии», другая часть — «по суху» «коньми». Путь от Любека пролегал по территории Германии и Италии[687]. Это были давние, наезженные пути. Еще со времен Франкской империи южнобалтийские города были как бы торговыми воротами континентальных территорий, причем население приморских городов практически монополизировало торговлю с отдаленными странами (в числе которых были Византия и Волжская Болгария).
«Варяги» вызывают неприязненное отношение у многих киевских летописцев, особенно если учесть, что при Ярославе вплоть до его смерти им выплачивалась дань. В данном случае речь могла идти и о своеобразном «вено» Ярослава за Ингигерд и помощь в его борьбе с Мстиславом чернигово-тмутараканским. Но в летописях нет никаких намеков на различия языков славян и варягов. По крайней мере, пришедшие с Рюриком варяги строят города с ясными славянскими названиями: Новгород, Изборск, Белоозеро.
Следующее упоминание «варягов» связано с походом Олега на греков «в лето 6415». (Дата, видимо, записана по старовизантийской эре, и о тех же событиях сказано под 6420 г. по константинопольской эре.) Статья соединяет разные версии об одном и том же событии, и в частности в ней как бы собраны все предшествующие названия племен, ранее упомянутых в летописи[688] (за исключением ряда племен из «Сказания о славянской грамоте»). «Варяги» здесь стоят на первом месте перед «Словенами» в перечне племен, якобы принявших участие в походе Олега. Но в дальнейшем тексте говорится только о «Руси», причем снова летописец в сказочной форме допускает иронический выпад против новгородцев: Олег распорядился после получения «дани» с греков сшить «парусы паволочиты Руси, а Словеном кропиньныя» (разные виды шелка), но ветер разорвал паруса словен, и те сами должны были признать: «не даны суть Словеном пре паволочиты» и придется удовлетвориться «своими толстинами». Ясно, что здесь противопоставлены не варяги и словене, а киевляне и новгородцы. Но текст статьи является, конечно, позднейшей компиляцией разновременных устных и письменных источников. В последовавшем затем договоре (911—6420) партнерами выступают Греческая и Русская земля, причем в числе представителей «рода Рускаго», если судить по именам, нет ни одного славянина, но заключается он на греческом и славяно-русском языках. Перун и Волос — главные боги этой Руси. Бог Перун (Проне, Прове, лит. Перкунас) известен у балтийских славян и, может быть, пруссов, если только он не занесен на эту территорию обитателями известной позднее «Неманской Руси» (об этом речь будет в следующей главе). Обозначение дня недели «Перундан» — «день Перуна» — четверг, известно у балтийских славян и их потомков еще в XVIII в. (по аналогии с немецким «Доннерстаг» — день Доннера, или французского «жёди» — день Юпитера). «Волос» (Велес, Влас — «скотий бог», от «скот» — деньги, богатство) — покровитель купечества, путешественников и поэтов-сказителей («Боян — Велесов внуче») — аналог римского Меркурия. (В христианстве сохранился и как личное имя «Влас», «Власий».)
Рассказ о походе на греков Игоря тоже компилятивен. При том если греческие источники говорят об одном неудачном походе Руси, то в летописи после неудачного последовал якобы удачный. Одна версия заимствована из византийских источников, другая, видимо, из русской устной традиции[689]. В первой версии фигурирует только «Русь», во второй в числе наемников называются «Варяги, Русь и Поляны, Словени и Кривичи, и Теверьце, и Печенеги». Здесь сразу названы и варяги, и русь, и поляне, что едва ли говорит о чем-нибудь ином, кроме механического соединения разных представлений. Договор Игоря также заключается от имени «рода Рускаго», а клянется русь именем Перуна. Но есть и одно любопытное пояснение в связи с наличием в дружине Игоря русов-христиан: «А хрестеяную Русь водиша роте в церкви святаго Ильи, яже есть над Ручаем, конец Пасыпъче беседы и Козаре: се бо сборная церкы, мнози бо беша Варязи христиане»[690]. Варяги в данном случае являются частью Руси, и среди них немало христиан. С 30-х гг. X в. по 983 г. (до широкого восстания против насаждения германо-римской церковной иерархии) значительная часть славянских племен признавала христианство, хотя и в специфической форме. При Гаральде Синезубом (936–985) христианство утверждается и в Дании. Около того же времени делаются попытки распространения христианства и в Швеции, но утверждается оно там лишь в конце XI — начале XII в.[691] Восстание 983 г. на Поморье привело к ликвидации там христианских храмов и изгнанию одной части христиан, и возвращению в язычество другой.
Большой интерес представляет наличие самой церкви св. Ильи (как бы принявшего на себя функции Перуна-громовержца) в Киеве. Интерес она представляет прежде всего потому, что ни Риму, ни Константинополю она не подчинялась и явно увязывалась с аналогичными славянскими христианскими общинами Подунавья, последователями славянских просветителей Кирилла и Мефодия, причем последнего Рим в течение почти четырех столетий обвинял в «арианстве» — общинной церкви, не признававшей внешней иерархии и повлиявшей на принятое Русью в конце X в. христианство. Обряд погребения этих христиан однозначно указывает на Подунавье, о чем писал в небольшой, но емкой статье С.С. Ширинский[692]. Здесь может находиться и исток поляно-иллирийской версии происхождения славянской Руси.
На протяжении ряда десятилетий летописи ничего не говорят о варягах. В войске Святослава они непосредственно не упоминаются. Имя же приближенного Ярополка Святославича — Варяжко — косвенно свидетельствует о малочисленности варягов в Киеве в это время, поскольку в имени отражается просто племенная принадлежность, и оно теряло бы смысл, если бы варягов в окружении князя было много.
Новое «нашествие» варягов в Киев связано с вокняжением Владимира. По разделу земель Святославом, он получил Новгород, традиционно связанный с варягами, а после убийства Ярополком брата Олега бежал «за море», откуда и вернулся через два года с наемным войском. Варяги помогли Владимиру овладеть Киевом и потребовали, чтобы князь взыскал с киевлян «окуп» «по 2 гривне от человека». Владимир, по летописи, решил, однако, обмануть варягов. Сначала он заставил их месяц ждать, пока якобы киевляне «куны сберут», а затем и вообще отказал в таком сборе. Раздосадованные варяги потребовали, чтобы князь показал им «путь в Греки». Владимир отобрал из варяжского отряда «мужи добры, смыслены и храбры, и раздая им грады», остальных же отправил к грекам, направив ранее послов с предупреждением царя: «Се идуть к тебе Варязи, не мози их держати в граде, оли то створять ти зло, яко и еде, но расточи я разно, а семо не пущай ни единого»[693].
Где был Владимир «за морем» в течение двух лет? Судить об этом, разумеется, трудно. Но языкового барьера между варягами и славянами, судя по летописи, не было. Варяги Владимира были язычниками. Язычниками в это время оставалось подавляющее большинство скандинавов. Даны были христианами. На славянском берегу Балтики оставались языческими племена руян на острове Рюген и каких-то прибрежных территориях, а также волиняне, в легендарном городе которых (Волин, Юлии, Винета и др.) в это время находилась своеобразная община воинов, готовых на подвиг и на разбой. Помимо славян, здесь было много выходцев из Дании, отказавшихся принять христианство. В пользу мысли о том, что Владимир был именно у балтийских славян-язычников, свидетельствуют существенные детали его религиозной реформы.
Возвращение Владимира явно сопровождалось усилением языческих культов. Причем Владимир стремился укрепить его своеобразным узаконением главных богов отдельных племен, в том числе неславянских (Хорс, Даждьбог, Стрибог, Симаргл, Мокошь). Скандинавским богам в этом пантеоне места не нашлось. Зато изображение главного бога — Перуна, у которого голова была серебряная, «а ус злат», находит аналогии у балтийских славян. В городе Кореница на острове Рюген бог побед Черноглав изображался с серебряными усами. Из золота было сделано изображение бога Триглава в Волине[694].
Во второй половине X в. выходцами из «заморья» были и правители некоторых западнорусских городов. Так, в Полоцке сидел Рогволод, к дочери которого Рогнеде сватались Ярополк и Владимир. Отказом Владимиру Рогнеда доносит до нас указание на любопытный обычай, связанный, может быть, как раз с варягами: «Не хочу розути робичича (намек на происхождение Владимира от рабыни Малуши. — А.К.), но Ярополка хочу». Пришел Рогволод в Полоцк, очевидно, Западной Двиной. Так же из «заморья» пришел в Туров Тур. Здесь также не видно никаких языковых проблем.
Весьма любопытно, что восстание 983 г. на Поморье нашло своеобразный отклик в Киеве. В этом году были убиты отец и сын варяги-христиане. Явление это для Киева второй половины X в. необычное. Со времен Игоря и Ольги язычество и христианство как будто спокойно уживались. Но восстание на Поморье носило прежде всего антихристианский характер, и импульс его дошел до Киевской земли. Позднее варягов-мучеников церковь прославляла. «На крови» их была построена знаменитая Десятинная церковь. Правда, общая антиваряжская тенденция киевской письменности в конце концов сказалась и на этом сюжете. На Руси прописываются иные святые, а в традиции Десятинной церкви в XI в. как бы забывают и о самом факте связи ее сооружения с памятью о событиях 983 г.
Принятие Русью христианства в 986–988 гг. осложнило отношения с языческим славянским миром. Это не могло не сказаться на составе варяжских дружин, которые теперь приходят на Русь по приглашению ее князей.
Впервые Ярослав нанимает варягов незадолго до смерти Владимира (1015 г.), подняв оружие на отца. Наемники повели себя в Новгороде весьма несдержанно, чем вызвали восстание горожан (тоже ведших себя «от рода варягов»). Насильники были перебиты. В свою очередь Ярослав, заманив «нарочитых мужей» из новгородцев, учинил над ними расправу. Тем не менее новгородцы согласились идти с Ярославом после того, как дошла весть о гибели Бориса и Глеба и вокняжении в Киеве сына Ярополка Святополка. (Убив брата, Владимир забрал его «непраздную» жену в свой гарем.) Согласно Новгородской 1 летописи, в походе приняли участие тысяча варягов и три тысячи новгородцев. («Повесть временных лет» называет невероятную цифру в 40 тысяч воинов.) С этим войском Ярослав разбил под Любечем Святополка и занял Киев. Святополк бежал к тестю — польскому королю Болеславу и подбил его на выступление против Ярослава. Ярослав собрал войско из руси, варягов и словен, но потерпел поражение и едва бежал в сопровождении четырех мужей в Новгород. Он намеревался бежать и далее за море, но посадник Константин Добрынич — племянник матери Владимира — Малуши, вместе с новгородцами «рассекоша лодье Ярославле», изъявив желание продолжить борьбу за Киев, объявив сбор «скота». Новгородцы пошли на тяжелые жертвы. С каждого мужа взимали по 4 куны, со старост по 10 и с бояр по 18 гривен (стоимость коня в это время — 2–3 гривны). На собранные деньги были наняты новые отряды варягов, с помощью которых Ярослав и утвердился в Киеве.
Впрочем, и позднее Ярослав долгое время предпочитал находиться в Новгороде. Тем более что на Киев претендовали и сын старшего брата Ярослава Изяслава — Брячислав, и тмутараканский князь (тоже сын Рогнеды) Мстислав. Стремясь как-то упорядочить отношения новгородцев с наемниками, он дал новгородцам «Правду», получившую название «Правда Ярослава». Этот документ имел сравнительно ограниченное значение, предусматривая разного рода наказания за покушение на честь или собственность свободных мужей. Помимо словен-новгородцев, здесь упоминаются варяги и колбяги, которые получают некоторое преимущество по сравнению с местным населением: им достаточно вместо предъявления свидетеля принести клятву. Но в статьях, предусматривающих ситуации, когда варяги и колбяги сманивают у новгородцев челядь или крадут коней, «Правда» решительно защищает новгородцев.
Колбяги появляются только во времена Ярослава и скоро исчезают. Думается, что Татищев правильно решил, о ком идет речь: это, по всей вероятности, население Колобжега и прилегающей округи. Восстание, приведшее там к ликвидации епископства в начале XI в., неизбежно должно было выплескивать из округи те или иные неспокойные слои, в ходе противоборства утратившие связь с привычными «мирными» видами деятельности. Правда, на Руси эти неспокойные элементы могли найти только временное применение, особенно если речь шла о колбягах-язычниках. Что касается варягов, то их состав в это время был, очевидно, более пестрым, чем когда-либо. Именно в это время понятие «варяги» на Руси начинает распространяться и на выходцев из Скандинавии. Об участии скандинавов в смуте на Руси говорит, в частности, «Сага об Эймунде». Но такое смешение ограничивалось, видимо, только югом. В Новгороде этническую ситуацию на Балтийском море всегда представляли более дифференцированно.
В 1024 г. наемная варяжская дружина выступала на стороне Ярослава в его битве с Мстиславом под Лиственом. Дружину возглавлял воевода по имени Якун. Об именах ниже будет речь. Пока отметим, что это имя было широко распространено в Новгородской земле. Известно оно и по договору Игоря. Ни к Германии, ни к Скандинавии оно отношения не имеет. Но вполне вероятно, что в дружине были и «волонтеры» из Швеции, с которой породнился Ярослав. Именно в эти годы (около 1027 г.) в дружине варангов в Византии появился первый «норман» — Болли Болессон.
Мстислав поставил против варягов северян, а «русь» — собственную дружину оставил в резерве. Варяги были разбиты. «Видев же Ярослав, яко побежаем есть, побеже с Якуном, князем Варяжьским, и Якун ту отбеже луды златое. Ярослав же приде Новугороду, а Якун иде за море. Мстислав же, о свет заутра, видев лежачие сечены от своих Север, Варягы Ярослвле, и рече: «Кто сему не рад? Се лежить Северин, а се Варяг, а дружина своя цела»[695]. Эта неприличная радость подчеркивает принципиальную разницу между «русью» и заезжими «варягами». «Русь» Мстислава состояла, вероятно, из русов тмутараканских или чернигово-тмутараканских, поскольку из собственно славянских племен в битве были задействованы лишь северяне, входившие в состав Черниговской земли. Но «русью» назывались и поляне, в частности, в тексте 1018 г., где они выступают вместе с «варягами» и «словенами» против Болеслава Польского. Мстислав же шел в 1023 г. на Ярослава «с Козары и Касогы». Касоги — черкесы Северного Кавказа. «Козарами» после разгрома Хазарского каганата Святославом могли называться рассеявшиеся остатки ранее входивших в каганат племен. Не исключено, что среди них были и салтовцы — аланы-русы, названные «козарами», дабы не смешивать их со «своими» тмутараканскими «русами».
Хотя в 1024 г. победивший Мстислав, обосновавшийся в Чернигове, соглашался оставить брату Киев и Правобережье Днепра, Ярослав до кончины Мстислава в 1036 г. в Киев не возвращался, оставаясь в Новгороде. В 1036 г. Ярослав вместе с варягами и словенами пришел в Киев для отражения нападения печенегов. Варяги были поставлены «по среде, а на правой стороне Кыяне, а на левемь крыле Новгородци»[696]. «Кыяне» здесь заменяют обычную «русь». Несколько лет спустя, в 1043 г., состоялся последний большой поход руси на греков во главе с Владимиром Ярославичем. (Ярослав, опиравшийся в борьбе за Киев на поддержку Константинополя и согласившийся принять оттуда митрополита, видимо, был раздражен заметной активностью посланца Империи Феогноста.) В рассказе об этом событии, помещенном в новгородских летописях, неудача объясняется неразумностью и неустойчивостью варягов. Войско прошло пороги и приблизилось к Дунаю. «Рекоша Русь Владимеру: «Станем зде на поле»; а Варязи ркоша: «Пойдем под город». И послуша Владимир Варяг». Христианские святые помогали грекам, возможно, потому, что варяги были язычниками. Буря разбила корабли «и побегоша Варязи вспять»[697]. По сообщению византийского автора Михаила Атталиота, в числе нападавших на греков был отряд с северных островов океана, в числе которых числилась и Скандинавия[698].
После 1043 г. этноним «варяги» надолго исчезает со страниц летописей. Со смертью Ярослава, многим обязанного варягам, кончились и выплаты-откупы в пользу каких-то варягов со стороны Новгорода. Где жили те варяги, которым уплачивалась дань «мира деля»? Очевидно, за пределами уже существовавших государственных образований, с которыми Ярослав и его преемники поддерживали регулярные отношения. Таковыми к середине XI в. оставались острова, Западное Поморье, восточное побережье Балтики. Эти области оставались языческими, что само по себе усиливало их отчуждение от Руси.
Антиваряжские настроения, усилившиеся во второй половине XI в., способствовали тому, что задним числом переосмысливалась и прошлая роль варягов на Руси. В Киево-печерском патерике сохранились сведения об участии варягов в основании Печерского монастыря. ПВЛ же в этой связи им места не оставляет. Согласно Патерику, «бысть в земли Варяжской князь Африкан, брат Якуна слепаго, иже отбеже от златы луды, биася плъком по Ярославле с Лютымь Мстиславомь. И сему Африкану бяху два сына: Фриад и Шимон. По смерти же отцю ею изъгна Якун обою брату от области ею. Приде же Шимон к благоверному князю нашему Ярославу».
Патерик в данном случае опирался, видимо, как и во многих других случаях, на «Летописец старый Ростовский», составленный, по всей вероятности, пострижеником Печерского монастыря епископом ростовским Нестором в середине XII в. Как было записано в летописи — судить трудно, но «ослеп» Якун явно из-за ошибочного прочтения сочетания «сь леп», то есть «красив». (Слепому трудно руководить рукопашным боем.)
Об именах опять-таки речь пойдет ниже. Здесь отметим, что племянникам Якуна ничего не оставалось, как бежать из пределов земли, где княжил их дядя. Очевидно, имеется в виду какая-то небольшая, но независимая ни от кого область.
Шимон, по-видимому, был уже у себя на родине христианином. По преданию, он захватил с собой «золотой пояс» с изображением Христа, а «голос с неба» побуждал его доставить пояс на то место, где со временем будет заложена монастырская церковь Богородицы. После смерти Ярослава Шимон остался воеводой при Всеволоде, участвовал в битве с половцами при Альте в 1068 г., где он был изранен и спасся опять-таки с помощью провидения, отводившего ему важную роль в создании Печерской церкви. Основатель монастыря Антоний переименовал Шимона в Симона, видимо, как и его преемники, не понимая, что это лишь разные произнесения одного и того же имени. (Замена «с» на «ш» характерна для какой-то ветви балтийских славян.) Шимон делал богатые вклады монастырю и первым был похоронен в построенном с его помощью храме. Сын Шимона — Георгий Шимонович (известный и летописям) был отправлен Владимиром Мономахом в Ростовскую землю вместе с малолетним Юрием. Здесь Георгий оставался тысяцким и после того, как Юрий Долгорукий перешел в 1155 г. на княжение в Киев[699].
В XII в. север и юг страны все более обособляются друг от друга. С «варягами» теперь практически связаны только северо-западные города. В 1148 г. киевский князь Изяслав Мстиславич, прибыв в Смоленск к брату Ростиславу, привез ему дары «от Рускыи земле и от всех цесарьских земль», а Ростислав одаривал брата тем, «что от верьхних земль и от Варяг»[700]. «Варяги» здесь уже не этническое, а неопределенное географическое понятие. По мере того, как в Прибалтике утверждается христианство по латинскому обряду, «варяжская вера» становится синонимом католичества.
Однако в землях, поддерживавших постоянные отношения с Прибалтикой, и позднее сохранялось определенное представление о варягах как конкретном этносе, отличном от других народов региона. Любопытны глухие известия о варягах в относительно поздних текстах Новгородской 1 летописи. В 1188 г., по летописи, «рубоша новгородьце Варязи на Гътех, Немьце в Хоружьку и в Новотържьце; а на весну не пустиша из Новагорода своих ни одного мужа за море, ни съла въдаше Варягом, нъ пустиша я без мира за море». И затем: «А на осень придоша Варязи горою на мир, и даша им мир на всей воли своей»[701].
Цитированные известия интересны тем, что они отражают положение, существовавшее в Прибалтике на протяжении длительного времени. В 1188 г. варяги пограбили («рубоша») новгородцев на Готланде и немцев «в Хоружьку и в Новотържьце». В итоге традиционные отношения были нарушены и не восстанавливались 13 лет, пока варяги не повинились. Речь идет, очевидно, о каком-то организованном сообществе, с которым новгородцы обменивались посольствами. Однако известия эти слишком лаконичны, чтобы на их основе представить ситуацию на Балтике. Естественно, что существуют значительные разногласия и в прочтении текста, и в раскрытии содержащихся в нем этнических и географических определений.
В свое время названные статьи явились объектом специального анализа И.П. Шаскольского. Он связывал их с заметным событием в жизни северного региона Европы: в августе 1187 г. шведская столица Сигтуна была разрушена язычниками. Автор пришел к выводу, что упоминаемые хрониками язычники — это карелы (входившие в это время в состав Новгородской земли) и, возможно, отдельные новгородские отряды. Именно в отместку за это нападение, полагал автор, новгородцы подверглись ответной акции на Готланде и в материковой Швеции[702]. По мнению И.II. Шаскольского, варяги — это готы. Он учитывает, что шведов новгородцы знали под именем «свеев», «немцами» же он считал в данном случае как раз шведов — «свейских немцев». Автор поправил летописный текст таким образом («немци» вместо «немце»), что новгородцы стали жертвами нападения со стороны немцев (по автору — шведов). Славянские названия городов представлены автором осмыслением шведских наименований: Нючепинг — Новоторжец, Торсхелл — Хоружек.
Несмотря на вроде бы основательность исследования, интерпретация источников автором нe может быть принята. «Свеев», конечно, на Руси и в особенности в Новгороде знали хорошо. О борьбе с ними новгородский летописец сообщал под 1142 и 1164 гг.[703]. Но Готланд новгородцы знали еще лучше. Через него шли более дальние маршруты (хотя, конечно, не только через Готланд). Под 1130 г. летописец сообщает, что «идуце и-замория с Гот потопи лодии 7, и сами истопоша и товар. А друзии вылезоша, нъ нази; а из Дони (первое упоминание Дании. — А.К.) придоша сторови»[704]. «Готский берег» и «готы» постоянно фигурируют в договорах Новгорода с заморскими странами. Весьма существенно, что первый известный договор, почему-то обойденный Шаскольским, относится как раз к рассматриваемому времени: по упоминаемым в тексте именам князя (Ярослав Владимирович) и посадника (Мирошки) договор может быть датирован периодом с 1189 по 1199 г. Это соглашение подтверждало «мир старый» «с всеми немецькыми сыны, и с гты, и с всемь латиньскымь языком»[705]. Готы, немцы и «латины» названы также в договоре 1229 г. Смоленска с Ригой и Готским берегом[706].
Договоры конца XII–XIII вв. фиксируют изменившуюся обстановку в Прибалтике. Во второй половине XII в. старые славянские поморские города становятся центром немецкой торговли, а местом общения немецких и русских купцов долгое время оставался Готланд. Один и тот же формуляр договора предназначался для представителей широкого круга стран. В источниках и под «немцами» часто скрывались разные народы. В узком же смысле «немцами» именовали выходцев из северогерманских, в том числе славянских, приморских областей. «Весь латинский язык» же предполагал подчиненное Риму католическое население.
Таким образом, «варяги», с которыми новгородцы разорвали в 1188 г. отношения, это не готы, не немцы и вообще не народ «латинского языка». Правда, в самом тексте договора однажды упомянуты «варяги». Основное его содержание — противопоставление: новгородцы и немцы. Одна статья сопоставляет «русь» и немцев. Далее следует статья, как будто выпадающая из контекста: «Оже емати скот варягу на русине или русину на варязе, а ся его заприть, то 12 мужь послухы, идеть роте, възметь свое»[707]. Не исключено, что это как раз осколок «мира старого», относящегося совсем к недавнему времени, когда варяги господствовали на южном берегу Балтики.
Весьма существенно, что вторично в 1201 г. варяги пришли искать мира у новгородцев «горою», т. е. сухим путем. И для готов, и для шведов такой путь был нецелесообразен и практически невозможен. Зато от Новгорода на восточное побережье Балтики и далее вплоть до Любека сухим путем постоянно ездили. (Вспомним хотя бы путь русской делегации на Флорентийский собор.) Очевидно, ни власти Готланда, ни немцы не несли непосредственной ответственности за нападение варягов, и новгородцы договаривались с последними особо. «Варяги» этого периода (в тех случаях, когда этим названием не покрываются вообще пришельцы из Западной Европы) воспринимались еще как самостоятельная и довольно значительная сила, своего рода морское казачество. Не исключено, что и в страшном разгроме шведской столицы они сыграли не последнюю роль, поскольку именно у них язычество сохранялось до тех пор, пока сохранялись базы, с которых они могли совершать свои набеги. И если некоторые источники называют в числе язычников «Русь» (Rutheni), то, как это будет показано ниже, необязательно отождествлять их с новгородцами.
С упрочением позиций немецких феодалов и церкви на балтийском побережье исчезает и само название «варяги», покрываясь более широким «немци». Это осознавалось на Руси. Летописец XV в. выводит легендарного Рюрика «из немець». «Немцами» называет варягов Иван Грозный, полемизируя со шведским королем Юханом III о природе варягов.
В XV в. бежавший из Литвы в Москву неудачливый митрополит (литовский) Спиридон-Савва выступил со своеобразным переосмыслением варяжской легенды в том смысле, что Рюрик происходил от брата Августа Пруса. Эта идея получила развитие в «Сказании о князьях владимирских». На западе она встречалась не без иронии, хотя европейские генеалогии были под стать московской. Однако нигде, в том числе в Польше и Литве, не оспаривалось утверждение, что Рюрик с варягами вышли с южного берега Балтики (в данном случае с территории между Вислой и Неманом). Именно этими данными оперировал, видимо, и Иван Грозный в споре со шведским королем. Шведские короли, как бы признавая ущербность своей генеалогии, усиленно искали «королевских» предков[708]. Юхан, в частности, был задет тем, что Иван Грозный именовал его «мужичьим родом». Из недошедшего его послания видно, что Юхан отсылал к какой-то генеалогии и упоминал варягов, которые служили Ярославу Мудрому. Грозный не соглашался с тем, что «за несколько сот лет в Свее короли бывали». «И мы того не слыхали, — замечает он, — опричь Магнуша, который под Орешком был, и то был князь, а не король».
Возражал он и против того, что наемные варяги Ярослава — это шведы. «В прежних хрониках и летописцах писано, — уверял царь, — что с великим государем самодержцем Георгием-Ярославом на многих битвах бывали варяги, а варяги — немцы, и коли его слушали, ино то его были»[709]. В свите Ингигерды, как говорилось выше, безусловно, должны были находиться и шведы. Были они, очевидно, и в составе варяжских дружин. Однако о присутствии их в варяжских дружинах до Ярослава и Юхану не было ничего известно. Это служит важным аргументом в пользу того, что и в летопись «варяги-свеи» попали после Ярослава.
Если в отрезанной от Балтики Московии в XVI в. уже довольно смутно представляли себе очертания этого моря, то на Западе Руси не могли его не знать, поскольку к морю выходило польско-литовское государство, куда входили эти земли. Так, западнорусский летописец, говоря об убийстве польского короля «Премышлява» (Пшемысл II был убит в 1296 г.), отмечает, что король таким образом был наказан за смерть своей первой жены Лукерии, которая «бе рода князей Сербских, с Кашуб, от помория Варязскаго, от Старого града за Кгаданском»[710]. Знакомая с западнорусскими источниками Никоновская летопись под 1380 г. сообщает, что литовский князь Ягайло «совокупил Литвы много, и Варяг, и Жемоти»[711]. Согласно Хронографу Сергея Кубасова, мнимому предку Рюрика Прусу «дасть кесарь Август грады ляцкие по Висле реке, … и Варяжские грады Поморские, и преславный Гданеск, и ины многия грады по реке Немонь впадшую в море»[712]. Здесь воспроизводится довольно точная география: по Висле — польские города, города на запад от Гданьска — варяжские, устье Немана — прусские (автор само название Пруссии, согласно легенде, производит от Пруса). Аналогичное представление сохраняется практически во всех польских и западнорусских хрониках XVI–XVII вв., включая знаменитый «Синопсис». И нет никаких оснований считать все эти суждения досужим вымыслом поздних авторов. Скорее можно говорить о сохранении преемственности от представлений, характерных еще для X–XI вв., поскольку на протяжении всех этих столетий Поморье оставалось в поле зрения как польских, так и западнорусских хронистов.
Должно заметить, что при всем разнообразии понимания обозначения «варяги» на Руси всегда сохранялось представление о них как об особом этносе. В одной редакции жития Ольги (список XVI в.) говорится, что будущая княгиня родилась «в веси, зовомыя Выбуто, отца имеаша неверна сущи, тако и матерь некрещену от языка варяжска и от рода не от княжеска, ни от вельмож, но от простых бяше человек»[713]. «Варягами», следовательно, именовали не только наемных воинов, но и мирных поселян Новгородской земли, что в известной мере объясняет смешение варягов и словен и отождествление новгородцев с варягами.
Резюмируя изложенное, можно с уверенностью заключить, что русские источники не только не дают оснований для отождествления «варягов» со шведами, но и прямо противоречат такому предположению. Если летописцы выделяют «варягов» из общей массы европейских народов, то они имеют в виду обычно население южного берега Балтики, и иногда Новгородской земли. Распространение понятия «варяги» на все прибалтийские племена или даже западноевропейские народы относится ко времени, когда связи с варягами прерываются.
<< Назад Вперёд>>
