Летописи являются основой всех схем ранней истории Киевской Руси, но содержат такие противоречия, которые практически исключают возможность однозначного решения вопросов. В заголовке «Повести временных лет» (Начальной летописи) стоит вопрос: «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Руская земля стала есть». Очевидно один из древнейших летописцев стремился ответить на тот же вопрос, что занимает несколько поколений историков. Поскольку вопрос сформулирован одним автором, то и ответ ожидается однозначный. Однако, однозначного ответа летопись не дает. В рассказе о призвании Рюрика с братьями утверждается, что «от тех Варяг прозвася Руская земля», в тексте же, восходящем к «Сказанию о славянской грамоте», «Русь» отождествляется с «Полянами» («Поляне, яже ныне зовомая Русь»), которые как и вообще славяне, выводятся из Иллирии и Норика, некогда составлявшего раннегосударственное образование «Ругиланд».
Как отмечалось выше, дошедшие до нас рукописи летописей являются своеобразными компиляциями, сводами, которые составлялись из разных источников или пополнялись позднейшими сводчиками и переписчиками. Те же чаще всего делали добавления, не устраняя противоречащего им прежнего текста. Это не являлось недосмотром: как правило, летописцы бережно относились к предшествующим текстам, даже если сами придерживались иного мнения, хотя и полемика с иными взглядами тоже нередка на страницах сводов. В целом Киевская летопись исходит из представления о тождестве полян и руси, а «Руская земля» в ней мыслится как область Среднего Поднепровья, действительно отличающаяся от соседних славянских территорий, причем, что особенно важно, и антропологически, уходя своими истоками в скифские времена. Это обстоятельство породило, с одной стороны, своеобразную чернигово-тмутараканскую версию, упомянутую выше в связи с представлением о прошлом Руси в «Слове о полку Игореве», с другой — салтово-донецкую, вокруг которой идет борьба между своеобразными «хазароманами» и приверженцами ее аланской принадлежности. Но чернигово-тмутараканская и салтовская версии часто смешиваются, и их этническая природа обычно определяется на одном и том же круге источников.
На «два вида» русов обратил внимание уже А. Шлецер. Одних он считал скандинавами, пришедшими в Киев, а других — бесчисленным причерноморским народом. Но это была своеобразная оговорка: Киевскую Русь автор однозначно связывал со скандинавами. Значительно основательней проблему ставил Г. Эверс, опубликовавший свои изыскания о начале Руси вскоре после публикации русского перевода «Нестора» А. Шлецера[795]. Он считал именно Причерноморскую Русь единственным истоком Киевской Руси. Но «двух видов» он здесь не видел.
Со времен Эверса вопрос о Причерноморской или Тмутараканской Руси неизменно стоит как одна из загадок, ключи к которой никак не удавалось подобрать исследователям, хотя в числе их были такие крупные специалисты, как Д.И. Иловайский, Е.Е. Голубинский, A.A. Шахматов и целый ряд других. В недавнее время эта проблема стала темой специальных исследований A.B. Гадло, Д.Т. Березовца, Д.Л. Талиса, О.Н. Трубачева. Но можно обратить внимание на то, что все названные исследователи искали одну-единственную «Русь», не объясняя прямого указания восточных авторов на «два вида» русов и «три группы» их, чаще всего отыскивая «три центра» одной-единственной Руси на территории Восточной Европы или в Прибалтике. Между тем без осмысления указания источников на «два вида» и «три группы» вопрос об этническом содержании обозначения «Русь» не может быть даже и перспективно поставлен[796]. По существу, большинство авторов правы, определяя изучаемый ими материал как «древности русов», но каждый изучаемый им «вид» полагает единственным.
Именно поэтому многим специалистам Тмутараканская или Причерноморская Русь представлялась неким миражом, продуктом неосведомленности или небрежности византийских и восточных авторов. Проблему неоднократно «закрывали». Но она неизбежно открывалась снова. Имеется, по крайней мере, один огромной важности факт, который не позволяет пренебречь хотя и темными, но многочисленными данными: наличие связанного с Киевом русского княжества в Тмутаракани. К какому бы времени ни относили его появление — к IX, X или XI вв., неизменно возникает вопрос: как это княжество могло появиться и как оно могло в течение длительного времени существовать и поддерживать связь с Приднепровьем? Не меньше проблем возникает и в связи с установлением факта, что аланская-салтовская культура в Подонье также именовалась «Русью».
А. Шлецер, конечно, не случайно вынужден был сделать серьезную уступку антинорманистам, разделив «норманскую» и причерноморскую Русь. На это его наталкивали источники. И позднее многие специалисты останавливались перед необходимостью выделить, по крайней мере, две «Руси». С наибольшей полнотой эта мысль обосновывалась В. А. Бримом[797]. И многим норманистам пришлось делать допущение, что в Причерноморье обосновалась группа «норманнов», проникшая туда ранее т. н «варяжского призвания». Таким образом, делалось допущение, что «Русь» во всех случаях — один и тот же этнос. Но реального обоснования оно ни у кого из норманистов не получило и не могло получить в силу априорности самой мысли о некой миграции скандинавов к Черному морю.
Богатейшие сведения о Руси IX–X вв. содержат арабские источники. Но сведения восточных авторов настолько противоречивы, что, как заметил В. Томсен, «любая теория происхождения Руси может находить себе кажущуюся опору в сочинениях восточных писателей»[798]. С другой стороны, очевидно, именно на основании этих источников Н.Я. Марр высказал соображение, что «норманны и русы одно и то же, одинаково не имеющие ничего связывающего исключительно с севером Европы, когда речь идет о русах, ничего исключительно германского, когда речь идет о норманнах»[799]. Весьма глубокая и, к сожалению, совершенно не развитая мысль.
Природа внутренних противоречий арабских текстов в общем понятна. Арабские купцы встречались с русами или так себя называвшими местными жителями и в Германии, и в Хазарии, и на Северном Кавказе и в Причерноморье, и на Днепре, и в Волжской Болгарии. Отзвуки о походах русов слышались и в Испании, и по южному побережью Каспия. О русах рассказывали многое и разное. Позднейшие же компиляторы и переписчики должны были сводить все эти весьма разнохарактерные и разновременные данные.
Арабские сведения о Руси и русах представлены в специальных исследованиях А.П. Новосельцева, Б.Н. Заходера, Д.Т. Березовца, Г.С. Лебедева и в самое недавнее время Е.С. Галкиной. Первые два автора дали новые публикации сведений восточных авторов[800]. Д.Т. Березовец доказывал, что под «Русью» на Востоке подразумевалось Подонье и Приазовье — население салтовской культуры[801]. Г.С. Лебедев, подчеркивая этнографические различия славян и руси в представлении восточных писателей, отождествил русов с норманами[802].
Должно заметить, что сведения о Руси восточных источников действительно дают гораздо больше материала в пользу норманизма, чем аналогичные сведения о варягах. По наблюдению Д.Т. Березовца, лишь Ибн Хордадбех рассматривает славян и русов как части одного народа. Все остальные авторы их разделяют[803]. Но и у Томсена были основания для приведенного выше иронического замечания: с норманами русы восточных источников увязываются плохо. По существу, Г.С. Лебедев пошел по давно намеченному пути: выбирать лишь между славянами и германцами, не считаясь с возможностью существования в Прибалтике каких-то иных этнических групп. Возможности же отражения в этих сведениях данных о Подонье и Причерноморье он вообще не учитывал.
Как отметил А.П. Новосельцев, самое раннее упоминание названия «рус» в арабской литературе принадлежит среднеазиатскому ученому ал-Хорезми, написавшему труд «Книга картины земли» между 836–847 г. В этом произведении упоминается «Русская гора», откуда берет начало река Друс[804]. Локализовать эту «гору» весьма трудно. Привлекая параллель — анонимный географический трактат второй половины X в., где также упоминается «Русская гора», А.П. Новосельцев склонен локализовать ее «где-то на северо-востоке Европы»[805]. Но если читать название реки как «Днепр» (Данапрос), то необходимо помещать гору где-то на пути «из варяг в греки». К сожалению, и вопрос о том, какая река имеется в виду, остается неясным. Путь «Из варяг в греки» шел и по Днепру, и по Дону. Уверенно можно говорить только о том, что гора располагалась в Восточной Европе.
Следующий по времени восточный трактат о русах принадлежит Ибн Хордадбеху, уникальность которого была отмечена Березовцем. Труд дошел лишь в позднейших извлечениях. Это своеобразный путеводитель, первая редакция которого возникла в 846 г., а вторая — в конце IX столетия. Сюжет о русских купцах явился предметом спора. Есть мнение, что это позднейшая вставка. Однако если это и вставка, она все-таки сделана не позднее IX в.[806]. Согласно Ибн Хордадбеху, русские купцы — «вид славян» (или «род славян»). «Они вывозят бобровый мех и мех черной лисицы и мечи из самых отдаленных (частей) страны Славян к Румскому морю», а «по… реке Славян» «проезжают проливом столицы Хазар». Далее, преодолев Каспийское море, русы иногда попадают в Багдад, «где переводчиками для них служат славянские рабы». «И выдают себя они за христиан»[807].
В тексте Ибн Хордадбеха явно отражаются и север и юг. Мечи могли вывозиться через Прибалтику (Волго-Балтийским путем с переходом на Дон) из Франкской империи и смежных с ней территорий, где это производство было поставлено. (Мечи варинов ценились в Италии еще в эпоху Великого переселения.) Там же локализовались и «самые отдаленные» области земли славян. Христианство начинало в это время распространяться на Балтийском Поморье и у причерноморских русов (крещение около 867 г.). Важно и указание на то, что русы знали славянский язык и на Восток шли через Приазовье.
К IX в. относятся и еще два сюжета арабо-иранской географической традиции: об острове русов и о трех группах Руси. Первый сюжет представлен у Ибн Русте (нач. X в.), Мукаддаси (середина X в.) и у ряда более поздних авторов. В нем идет речь о лесистом и болотистом острове, окруженном озером или морем. Размеры острова — три дня пути, население — 100 тысяч человек. Основное занятие населения — военные походы и торговля рабами и мехами, которые вывозятся в «Хазаран и Булкар». На славян они совершают нападения на кораблях. Титул правителя островных русов — «хакан-рус». Знахари-жрецы стоят выше «царей». По их указанию приносятся в жертву люди и лошади. У этих русов существует обряд трупоположения. Для знатных русов выкапывают могилу наподобие дома, в которую помещают пищу, одежду, драгоценности и монеты. В могилу помещают и живую любимую жену покойника, после чего отверстие могилы закладывают «и жена умирает в заключении»[808].
Практически все авторы, доказывавшие существование Причерноморской Руси, помещали «остров русов» на юге. Одни из них полагали, что речь идет о «Тмутараканском острове», как называли в Киеве Таманский полуостров[809], другие полагали, что речь идет о Крыме[810]. Березовец увидел в тексте Ибн Русте иллюстрацию к обычному похоронному обряду салтовцев[811]. Это наблюдение весьма существенно и, по существу, предопределяет решение вопроса.
Можно допустить, что восточные авторы снова смешивают русов севера и юга. Но основной текст явно относится к Прибалтике. И дело не только в том, что именно в Прибалтике легко найти острова с лесистой и болотистой поверхностью (район Сиваша болотистый, но не лесистый), но и в некоторых других элементах рассказа. Так, нападение на славян морем предполагает приморское расположение объекта нападений. У моря жили именно балтийские славяне. Основное оружие русов — меч — также ведет в Прибалтику, и если это оружие осваивалось и южными русами, то, видимо, под влиянием северных. (Летописец специально отметил превосходство русского «меча» над хазарской «саблей».) Обряд погребения, сходный с салтовскими ищут и в Прибалтике. Г.С. Лебедев, в частности, аналогию находит только в камерных погребениях Руси и Скандинавии, которые признает по происхождению скандинавскими[812]. Но, разумеется, плотно населенный остров русов — это не Скандинавия и не Готланд. Ряд подходящих по размерам островов имеется у южного и восточного берегов Балтики.
В литературе неоднократно привлекал внимание остров Рюген, население которого средневековые источники называют руянами, ранами, русами, рутенами, ругами. (Об этом речь будет ниже.) В настоящее время остров занимает лишь около 1000 кв. км. Но он был частично разрушен землетрясением в начале XIV в.[813]. К тому же береговая линия его так изрезана, что внутренние расстояния на острове превышают окружность его по морю. Главная же параллель просматривается в сообщении Гельмольда, что руяне жреца «почитают больше, чем короля» и что в течение длительного времени здесь сохранялось принесение в жертву людей-христиан[814]. Обилие городов и отсутствие деревень, отмеченное восточными авторами, также указывает на некое территориально небольшое разбойно-паразитарное и торгово-полугосударственное образование. Но по юго-восточному побережью Балтики у острова Рюген находятся и достойные конкуренты: Саксон Грамматик (его известия будут рассмотрены ниже), локализует Русь в Восточной Прибалтике, и здесь есть остров, вполне соответствующий по размерам описаниям восточных авторов. Это Сааремаа, буквально «Островная земля», как он и обозначается в Новгородской 1 летописи. То же значение в топониме северных саг — Хольмгард (вопреки логике, перенесенное на Новгород название), в исландском Ейсюсле (испорченное в германском — Эзель).
В пользу «юга» говорит титул русского правителя: «хакан-рус». В том же IX в. титул «кагана» привязывается к какой-то группе русов «норманнов». В 839 г. они возвращаются на родину из Константинополя через Франкскую империю, поскольку обычный путь (видимо по Дону) был перерезан очередной волной кочевников с востока[815]. И стремилось посольство, по всей вероятности, именно в Юго-Восточную Прибалтику. Комментатор Адама Бременского заметил по поводу живших здесь русов, что это «Русия-тюрк», а Идриси в XII в. находил «русов-тюрк» на Дону[816]. Источником такого уточнения является, очевидно, проживавший в Италии в X в. Иосиппон (Бен Горион). Он включил алан в число тюркских народов, видимо, как раз потому, что они в противостоянии тюркам-хазарам позаимствовали у них титул «кагана».
«Роксалан» где-то в Прибалтике упоминал еще Географ Равеннский (VIII–IX вв.), «алан» или «албан» — Адам Бременский. Скифо-сарматский след просматривается здесь с глубокой древности. И только норманистским ослеплением можно объяснить попытки представить эти области «скандинавской колонией». Ф. Д. Гуревич обнаружила в Пруссии могильник, в котором «треть погребенных женщин были наездницами»[817]. В шведской Бирке автор обнаружила только одну «наездницу» из 238 женских погребений. Город вообще являлся «проходным двором» для разных племен, уходивших с побережий Северного и Балтийского морей от усилившегося в VIII в. наступления Франкской империи. Достаточно сказать, что славянская керамика составляла там 13 %. И отмечаемые Г.С. Лебедевым камерные погребения шли с континента в Бирку, а не наоборот[818]. Камерные погребения были известны в Центральной Европе у кельтов еще с эпохи Гальштата (VII–VI вв. до н. э.), но восходят они к скифо-киммерийским временам и в Восточной Прибалтике известны с конца II тыс. до н. э.
А женщины-наездницы объясняют настойчивые утверждения средневековых авторов (Адама Бременского, Ибрагима Ибн Якуба) об амазонках на восточном побережье Балтики. Здесь же Саксон Грамматик отмечает культ коня, явно степной по происхождению. Культ коня был и на острове Рюген (священная конюшня из трехсот коней), что также может уводить еще к киммерийским временам. (Кимвры на севере Ютландии с культом котла также могут быть связаны с потоком киммерийцев в Западную Европу.)
Другой сюжет восточных авторов, рассказывающий о трех группах Руси, восходит к ал-Балхи (ок. 850-930-е), а дошел в сочинении ал-Истархи (сер. Х в.), Ибн Хаукаля (60–70 Х в.) и целого ряда позднейших авторов. В числе трех групп называются Куйаба, ас-Славийа и Арсанийа[819]. Обычно считается, что Куйаба, который больше Булгара, — это Киев. Славия определяется как Новгород. Относительно Арсании или Артании с городом Арса или Арта идут споры[820]. В.Б. Вилинбахов перенес все три центра на балтийское побережье[821]. Й. Хрбек «третье племя» отнес к острову Рюген[822]. Видимо как племена или роды, а не города и следует понимать текст восточных авторов. И объяснение Хрбека выглядит логичным: первая группа — Куявия в Восточной Прибалтике. Следует за ней Славия — обозначение балтийских славян. Арсания явно созвучна столице Рюгена Арконе. Но Арсания представляется как группа, ближе всего находившаяся к Булгару. А таковым является «Островная земля» — «Остров русов» с каганами во главе. «Неприветливость» русов того и другого острова сопоставимы. В Аркону даны вторгнутся лишь в 1168 г. и удивятся и сундукам с красными одеждами, и стойкости языческих культов. Сааремаа в этом плане менее известна. Археологических раскопок там не было. А в качестве памяти об эпохе — находки семи мечей (в континентальной части Эстонии — лишь один). А одно отличие все-таки можно заметить. Руги-русы с острова постоянно переселялись на континент и сами перешли на славянскую речь. Русы данного источника — паразитарное образование, живущее за счет ограбления славян. И закрыт остров был не только для восточных купцов и путешественников, но и для составителей хроник.
Естественно, что «третий центр» пытались связать и с Тмутараканью и вообще Причерноморской Русью. Здесь искали его В. А. Пархоменко и А.И. Соболевский[823]. Эту версию в той или иной степени поддерживали А.Н. Насонов, C.B. Юшков, одно время В.В. Мавродин, из русского зарубежья авторов В.Г. Вернадский. Д.Т. Березовец все три центра связал с салтовской культурой, указав на параллель из Идриси[824].
Сведения о трех группах Руси арабские географы получили, очевидно, в Булгаре, и рассматривать следует районы, реально связанные с Булгаром. Но Киев в IX–X вв. еще не выходил на тот путь, которым в XII в. пройдет Идриси. И если считать «Славией» Новгород, то он, конечно, ближе к Булгару, чем Киев. Но «Славия» — Западное Поморье известна разным источникам. Это, видимо, и есть та самая «отдаленная часть страны славян», из которой, согласно Ибн Хордадбеху и другим авторам, русские купцы вывозили меха и мечи. И остров Рюген, возвышающийся над славянскими племенами, видимо, с IX в. мог значиться в составе той же «Славии». Определенные разноречия в характеристиках «третьей группы» и «острова русов» проявляются в отношениях к иноземцам (благожелательное на «острове русов» и нетерпимое в Арсании). Но в Арсании информаторы авторов-географов не бывали, а слухи могли распространяться и в связи с какими-то конкретными событиями. На «острове русов» было трупоположение. Таковое было на Рюгене, а также в областях салтовской культуры. У язычников славян и у русов устья Немана сохранялось трупосожжение, но в Роталии были погребения салтовского типа: трупоположения с конем. В одеянии островных русов восточных писателей поражали широкие шаровары, на которые шло сто локтей материи. В рассказе о трех группах говорится о коротких куртках. Из Арсании вывозилось олово. А это значит, что она либо располагалась в гористой местности, либо торговала с производителями олова (добычей олова славились Британские острова).
Топонимы Арса-Арта и Арсания-Артания довольно широко распространены в Европе, встречаясь в Этрурии, Фракии и Вифинии, а также в Испании. Они, очевидно, принадлежат к одному из древнеиндоевропейских топонимических пластов, о котором ниже будет особый разговор. Пока отметим, во-первых, связь Руси с этим древним этносом, а во-вторых, — его географическую неопределенность. Как правило, широкое распространение топонима свидетельствует лишь о том, что в рамках родственных племен он может возникать независимо друг от друга (как, скажем, славянские «Быстрица» или «Серебрянка»). Больше данных для суждения о местоположении Арсании дает указание, что, не пуская никого в свою страну, сами ее жители «спускаются по воде и торгуют, но не сообщают ничего о делах своих и своих товарах»[825]. Торгуют они с болгарами, греками и хазарами и ко всем ним, очевидно, приходят с верховьев рек: Волги, Дона, Днепра. Искать их, следовательно, необходимо либо в Прибалтике, либо в верховьях этих рек. В IX–X вв., в частности, существовало солидное раннегосударственное образование в районе Смоленска (знаменитое Гнездовское поселение и курганы), как-то особняком стоявшее на Руси.
Сюжет о трех группах Руси в позднейших переделках осложняется воздействием каких-то иных представлений. В «Худуд ал-Алам» добавлено разъяснение, что именно из Арты (Уртаба) вывозят «очень ценные клинки для мечей и мечи, которые можно согнуть вдвое»[826]. Отразился этот сюжет и у ал-Идриси, путешественника середины XII в. Идриси дает расстояния, разделяя Куйабу, Арсу и Славу всего четырьмя днями пути, причем Арса помещается на укрепленной горе как раз посредине между двумя другими центрами[827]. Но столь малое расстояние явно не подходит для выделения существенно отличающихся друг от друга групп. Идриси, видимо, смешивал их с какими-то современными ему топонимами. Позднее Димашки, со ссылкой на Идриси, говорит о четырех группах славян, причем группу «барассийа» можно отождествить с «боруссией» — Пруссией, а «к. ра-к. рийа», возможно, производится от столицы Польши Кракова. «Арсанийю» же он как будто помещает в «чащах и зарослях» побережья «Обнимающего океана»[828]. «Куябы» в этом перечне нет вообще, и, таким образом, получается, что все группы относятся к западным и балтийским славянам и, может быть, пруссам.
Оба рассмотренных сюжета относятся к IX в. (хотя сюжет о трех группах все-таки, видимо, моложе рассказов об островных русах). Но в восточной литературе имеются и другие сведения о Руси, которые относятся как к Западу, так и к Востоку, и отражают представления как более позднего, так отчасти и более раннего периода. Оставляя пока в стороне данные, относящиеся явно к Прибалтике, рассмотрим сведения, в которых могут разуметься причерноморские или салтовские росы.
Традиция этнонима «рос» в Причерноморье начинается с IV в.: именно применительно к IV в. упоминает по соседству с готами росомонов автор VI столетия Иордан[829]. Вслед за Иордановыми росомонами здесь появляются «росы» сирийского автора VI в.[830]. Упоминаются русы и в восточных источниках XI–XV вв., но применительно к тому же VI столетию. А.П. Новосельцев привел два таких сюжета: один у автора начала XI в. ас-Са'алиби, второй — у хрониста XV в. Захир ад-дина Мар'аши[831]. У первого автора русы названы рядом с турками и хазарами в рассказе о постройке Дербентской стены. Второй автор помещает русов где-то в районе, примыкающем к Северном Кавказу.
Локализация русов рядом с хазарами и тюрками довольно широко отражается в восточной литературе. В анонимном сочинении, составленном в 1126 г., в частности, приводится предание, будто «Славянин пришел к Русу, чтобы там обосноваться. Рус ему ответил, что это место тесное (для нас двоих). Такой же ответ дали Кимари и Хазар. Между ними началась ссора и сражение. И Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля славян»[832]. «Рус в этом тексте — сосед Хазара и Кимари, за которым едва ли не стоит Киммерик (т. е. область Восточного Крыма). Согласно тому же анониму, Рус и Хазар были от одной матери и отца», а «остров русов» оказывается на территории страны Хазара[833]. В «Космографии» Димашки о русах говорится, что «у них в море Майотис острова, которые они населяют, и боевые корабли»[834]. Здесь, очевидно, указано именно на Азовское (Меотское) море. По утверждению же египетского историка XV–XVI вв. Ибн Ийаса, Русы — большие народы из тюрок»[835]. О том, что «Русы находятся на островах», сообщает и автор XIII в. Мубарак-шах[836]. Но в этом случае могут разуметься и острова Балтийского моря, где их, конечно, больше, чем в Приазовье, и они удобнее для постоянного проживания. Димашки же в Прибалтике поместил славян (четыре группы) и варягов, а для Руси у него остался юг.
Если в восточных источниках постоянно смешивались острова и побережья Балтийского и Черного морей, когда речь идет о русах, то и в европейские источники в известной мере проникала подобная путаница (если только речь идет о простой путанице). Комментатор Адама Бременского, сделавший свои пояснения вскоре после завершения труда (1075) дополнил основной текст о диких варварах, населявших острова у южного и юго-восточного берегов Балтики, упомянутым выше уточнением о русах-тюрках[837]. Собственно, речь идет об остатках «скифских» народов, которых автор смешивал с «тюрками» явно под влиянием Иосиппона, ошибочно отнесшего к «роду тюрок» алан. В Западной Европе «тюрками» иногда называли венгров, и это было оправдано, поскольку тюркский элемент присутствовал и, может быть, даже преобладал в социальных верхах мадьяр. Тюркские элементы проникали туда ранее с восточными гуннами, аварами, болгарами. Но все эти группы не выходили за пределы Среднего Дуная. В Прибалтике же явно видны следы «скифских» (как верно отмечено в комментарии), то есть ираноязычных в прошлом народов, причем они существенно различались между собой, видимо, потому, что попадали туда в разное время. В данном случае существенно и то, что комментатор отделял часть жившего у моря населения не только от германцев, но и от славян и пруссов.
Персидский историк XIII в. Фахр ад-дин Мубарак-шах указал и еще на одну любопытную цепь связи Хазарин и Руси, уходящую, видимо, ко времени не позднее IX в.: «У хазар, — сообщает он, — есть такое письмо, которое происходит от русского; ветвь румийцев, которая находится вблизи них, употребляют это письмо, и они называют румийцев руссами. Хазары пишут слева направо и буквы не соединяют между собой. У них 21 буква… Та ветвь хазар, которая пользуется этим письмом, исповедует иудейство»[838].
Совершенно очевидно, что письмо, заимствованное хазарами от руссов, не имеет отношения к славянскому письму. Но это не греческое, и не иудейское письмо. Алфавит начинался с буквы «Ш», а первой буквы иврита и греческого алфавита — «алефа» — в нем не было вообще. Вместе с тем восточный автор обратил внимание на способ написания типично западный: слева направо. С этим «русским» письмом Хазарии (или Алании) должно быть сопоставлено и еще одно письмо: именно «русьские письмена», обнаруженные Константином Философом во время его поездки в Крым и затем в Хазарию в 861 г.[839] Этими «письменами» были написаны Евангелие и Псалтирь. И, следовательно, предполагается присутствие в Крыму прослойки русов-христиан уже в середине IX в., то есть ранее возникновения Тмутараканской епархии при патриархе Фотии (ум. 867).
Мнение Березовца о тождестве русов с населением салтовской культуры имеет определенное основание. Их этимологический исток заложен уже в этнониме роксаланы — светлые или белые (в социальном смысле) аланы, то есть та часть аланских племен, которая претендовала на первенство среди них. Русы, например, смешиваются с аланами у Низами[840]. А в Азербайджане X–XI вв., как заметил С.П. Толстов, русов должны были знать[841]. Но «конные» русы, «белые» русы — не единственное с таким именем племя и на юге, не говоря уже о Западной Европе. «Повесть временных лет» постоянно говорит о «ясах и касогах» — аланах и черкесах, ни разу не называя их «русами». И не только на Балтике и в Киеве, но и на Крымско-Тмутараканском побережье были и иные «русы», коих воспел автор «Слова о полку Игореве». И эти русы традиционно связывались с морем. Само название Черного моря как «Русского» — определенное переосмысление. Кельтские саги выводили себя из мест, близких к «Маре Руад» — Красному морю. В славянских языках вплоть до XVI в. море называлось «Чермным», то есть «Красным». Красный цвет до XVII в. вообще обозначался словом «чермный» («Черная Русь» на Немане — тоже произошла из «Чермной» Руси). И название «Русское море» — вариант традиционного названия, увязываемый с этнонимом.
Значению этнонима «Русь» (исходя из представления о существовании одной «Руси») посвятил весьма полезное исследование В. Завитневич. Он отправлялся от заключения современника конфликта Константинополя и Киева в середине X в. лангобарда Лиудпранада, проживавшего в Северной Италии: «Это есть северный народ, который Греки по наружному качеству называют Руссами, а мы по положению их страны Нордманнами»[842]. В. Завитневич напомнил и вроде бы давно и хорошо известные источники. Популярный у первых русских летописцев Георгий Амартол (ок. 867 г.) дал описание нападения росов на Константинополь. В описании хрониста, нападавшие «своим видом показывали кровопролитие». Примерно так же воспринимался библейский Рос (Рош). Вообще пурпурный цвет напоминал кровь и огонь. «Румяными или рыжими» представлял в начале X в. русов-торговцев в Великом Булгаре арабский автор Ибн-Фадлан. От «цвета лица и власов» выводил название «Русь» автор Хронографа «второй редакции»[843]. Обозначение цвета помогает и различению разных видов русов: восточных (белых) и западных. Особенно важен этот указатель при проведении границы между «красными» и «белыми» в юго-восточной части Прибалтики, да и на всем Волго-Балтийском пути.
С конца IX в. русы неоднократно вторгаются в прикаспийские области, проникая до Бердаа. Нападения русов около 912–913 и 943–944 гг. отражены во многих, в том числе и в близких по времени к событиям, восточных источниках. Одним из наиболее осведомленных и авторитетных авторов середины X в. является Масуди. Им, между прочим, было отмечено, что «Руссы состоят из многих народностей разного рода»[844]. Это указывает на определенный отрыв претендентов на первенство среди родственных племен от собственной этнической почвы — явление нередкое в эпоху перехода от племенного строя к государственному. Имело значение, конечно, и соседство с весьма агрессивным Хазарским каганатом. К тому же Масуди мог объединять под одним именем и этнически разноплеменных русов. Масуди хорошо представляет Меотское или Хазарское (в данном случае Азовское) море, соединяющееся 10-мильным проливом с «Русским» морем. Пролив служит защитой для прилегающих районов от кораблей «Кудкана» и «других племен русов». Самое многочисленное племя русов называется, по Масуди, эль-Лудзана (ал-Луд'ана).
Масуди бывал в южных прикаспийских областях и на Кавказе, а потому представления его вызывают особый интерес. Как и другие восточные авторы, он прежде всего становится объектом спора норманистов и антинорманистов. Так, В.Ф. Минорский «самое многочисленное племя» читал как ал-Урмана и таким образом отождествил русов с норманами[845]. От такого рода идентификации лучше бы воздерживаться хотя бы до тех пор, пока не выяснится, каких именно русов имел в виду Масуди.
Как и у многих других восточных авторов, у Масуди Прибалтика приближена к Причерноморью. Он знает прибалтийских славян и распространяет их земли вплоть до Хазарии[846]. Знает он и о самых тесных контактах прибалтийских славян и русов. Но русов он все-таки локализует на юге, в Причерноморье. Это хорошо видно из его объяснения пути, которым русы вторглись в 844 г. в Андалузию (Испанию), где они разграбили Севилью. Масуди возражает против мнения, что русы пришли через Гибралтарский пролив. «Я думаю, а Аллах лучше знает, — добавляет он, — что этот пролив соединяется с морями Майтас и Понтос, а этот народ — рус, о котором мы уже упоминали, ибо никто, кроме них, не ходит по этому морю, соединяющемуся с морем Океан»[847]. В данном случае не имеет значения маршрут пиратов-русов. Важно, что с точки зрения, Масуди русы жили в Причерноморье близ Азовского моря.
Примечательно, что оба больших похода на Каспий русы совершали параллельно с походами киевских князей на Константинополь. В первом случае операции на Черном море и на Каспии могут все-таки быть совмещены, как последовательно развивающиеся во времени: в 911 г. Олег заключил мирный договор, в 912–913 гг. русы отправляются на Каспий. Но имеются в описании этих двух операций и трудно сопоставимые разноречия. По летописи, ладьи Олега вмещали по 40 мужей (по другой версии, ладьи имели 12 «уключин», т. е.весельных мест, что также предполагает команду из 40 мужей — три смены весельных и рулевых)[848]. По Масуди, на Каспий прибыло 500 судов по 100 чел. в каждом. Это более крупные, морские суда. Масуди знает, что русы прошли из Черного моря в Азовское, затем поднялись «рукавом реки» до «Хазарской реки», т. е. Доном (он считался рукавом Волги) до волока на Волгу, по которой и спустились на Каспий[849]. На Каспии русы несколько месяцев жили на островах, как люди, привыкшие к морскому образу жизни. При возвращении назад они были полностью перебиты хазарами.
Русские летописи ничего не знают о походах на Каспий. Они зафиксировали восторженно преувеличенное предание об успешном походе Олега на Константинополь, для чего, как минимум, необходимо было, чтобы певцам было кого прославлять. На Каспий, очевидно, ходило другое крупное войско (иначе русы не смогли бы на протяжении многих месяцев господствовать над густонаселенными районами). Все это войско погибло. Трудно представить, что столь крупная неудача не повлияла даже на описание княжения «вещего Олега».
О походе русов на Бердаа в 943–944 гг. сообщает ал-Макдиси (ок. 966), Ибн-Мискавейх (кон. X в.), Ибн-ал-Асир (XIII в.), воспроизводивший рассказ воевавшего с русами правителя Азербайджана Марзбана.[850] В этом рассказе говорится о приходе русов к берегам Куры, где и развиваются основные события. Русы пытались установить сотрудничество с местным населением, предполагая, возможно, обосноваться здесь навсегда. Мусульманский автор, во всяком случае, не сомневается в искреннем желании русов поддерживать определенный порядок в округе и вину за срыв этой попытки возлагает на своих единоверцев. В конце концов русы ушли из-за начавшихся в их стане эпидемий, что, по мнению Бартольда, произошло не раньше лета 945 г.[851] Ал-Макдиси, описывавший эти события два десятилетия спустя, отмечает, что русы «владели Бердаа в течение года и издевались над мусульманами, и насильничали над их харимами, как никогда еще не делали этого никакие язычники. И вот погубил всех Аллах при помощи холеры и меча»[852].
Поход 943–945 гг. и вовсе не может быть совмещен с деятельностью киевского князя Игоря, поскольку он приходится как раз на время неудачного предприятия князя. Правда, в литературе имеется мнение, что на восток отправились варяги во главе с Халевгу, упоминаемом в еврейско-хазарской переписке X в., и известным по русским летописям воеводой Свенельдом. М.И. Артамонов полагал, в частности, что это произошло после успешного похода Игоря на греков в 943 г.[853] Автор при этом вполне доверяет летописному сообщению о втором успешном походе руси на греков, отвергая тем самым данные византийских и иных источников о поражении Игоря, а также условия договора руси с греками 944 г., в которых явно отражается неудача киевского князя[854]. Поход же на Бердаа представляется автору вполне успешным, вопреки тому, что сообщает, например, ал-Макдиси.
Летописцы хорошо понимали, сколь трудное дело — поход на Константинополь, а потому задним числом включили в состав войска Игоря ополчения из тех племен, которые к этому времени в состав Руси еще не входили. Оба предприятия по размаху вполне стоили друг друга. Очевидно, русы, отправлявшиеся на Каспий, не были подвластны Игорю. Эти русы, судя по мимоходом сделанному замечанию, умерших предавали земле, зарывая с ними и оружие. Мусульмане позднее раскапывали эти захоронения с целью овладения погребальным инвентарем русов, в особенности их мечами.
Еврейско-хазарская переписка относится к середине X в. и сохранилась в рукописи XI–XII вв. Упомянутый выше Халевгу назван в ней «царем русов». По наущению византийского императора Романа Лакапина (920–944) Халевгу совершил нападение на хазар, взяв город Самбарай (Смкрц, Смкрия, Самкуш). Но хазары укротили русского правителя и в свою очередь заставили его идти на греков. Четыре месяца Халевгу воевал с греками на море и потерпел поражение от греческого огня. Стыдясь вернуться в свою страну, он пошел морем в Персию (или Фракию), где погиб вместе со своим войском. После этого русы стали подвластны хазарам[855].
«Кембриджский документ» (так называется пересказанный документ) подозревается как подлог XI в. Одним из аргументов в пользу этого мнения служит несоответствие его показаний данным русских летописей. Но еще В. А. Пархоменко высказал мысль, что Халевгу был правителем не Киевской, а Тмутараканской Руси[856]. Этого предводителя русов вообще не стоит притягивать к киевскому Олегу, ходившему на греков в 911 г., или же Олегу — воеводе Игоря, совершавшему поход, согласно Новгородской 1 летописи, в 922 г.[857]. Причерноморье в районе Крыма и Таманского полуострова в какое-то время в X в. находилось в зависимости от хазар. Киевская же Русь освободилась от хазарской зависимости в IX в. и больше таковой не испытывала.
Недавно из «Кембриджского архива» извлекли документ в несколько строк — просьба еврейского купца из Киева о помощи в оплате долга. Документ был включен в издание Н. Голба и О. Прицака «Хазаро-еврейские документы X в.» (Лондон, 1982) и переведен с комментариями В.Я. Петрухина в издательстве «Гешарим» (Москва— Иерусалим, 1997–5757 — год еврейского летосчисления). Н. Голб — филолог-гебраист, О. Прицак — известный своими фантазиями американо-украинский тюрколог[858]. Здесь дается своеобразная этимология этнонима «Киев». Обозначив название как «иранское», авторы затем заключают, что «Киев как город и поляне как клан основателя Кия связаны с хазарами. Источники даже прямо называют этот род хазарами»[859]. Само название «Киев» авторы ищут в иранских и тюрко-хазарских древностях. Между тем достаточно открыть «Этимологический словарь славянских языков», чтобы убедиться, что подобные топонимы встречаются практически во всех славянских землях[860]. И не будет ничего удивительного, если параллели найдутся и в ранней индоевропейской письменности: славянский язык один из самых архаичных.
У ряда восточных авторов имеется сообщение, будто русы в 912–913 г. (300 г. хиждры) приняли христианство, что сразу сделало их небоеспособными и беспомощными перед лицом внешних сил. Дабы выйти из такого положения, они организуют посольство в Хорезм с целью принятия ислама. В посольство входили четыре приближенных царя, называемого Уладмир (или Буладмир). В итоге русы перешли в ислам[861].
Разные русы крестились в разное время. На Дунае руги-русы принимали арианство еще в IV–V вв. С IX в. христианство распространяется и у русов и славян Прибалтики. При Фотии (ум. 867) христианство приняли причерноморские росы, в 932 г. — аланы. В середине X в. в Киеве была и церковь, и христианская община. Могла перейти в христианство и еще какая-то группа русов в начале X в. Но имя Уладмир слишком напоминает крестившего Русь Владимира. Поэтому обычно в сообщении видят путаницу как хронологическую, так и фактическую. Ясно, что Киевская Русь, да и Причерноморская в мусульманство не обращались. И знакомство Киева и балтийских русов с мусульманским миром осуществлялось через Волжскую Болгарию, а не Хорезм. Другое дело русы, осваивавшие Каспий. Аланы в конечном счете такой путь и проделали: сначала перешли в христианство, а затем в ислам. Весьма вероятно, что весь этот сюжет относится к какой-то группе салтовцев. Но за ним стоит представление именно о южной локализации Руси.
Таким образом, восточные источники IX–X вв. весьма сбивчиво и противоречиво, но настойчиво указывают на разные Русии — Причерноморскую, Салтовскую, Балтийскую и очень редко — Киевскую. И путь с Балтики к «Русскому» морю проходил в основном по Дону. Не случайно в среднем течении Оки, примыкающем к верховьям Дона, фиксируется наибольшее количество кладов восточных монет. (Только из поселения Борки, расположенного вблизи нынешней Рязани, в Рязанском музее имеется семь кладов арабских диргем, а по информации школьников, принесших такой клад в 1957 г., в поселке такие монеты «есть у всех»).
Некоторые сведения о Балтийской Руси будут рассмотрены ниже. Здесь же рассмотрим византийские известия того же периода, поскольку византийцы с «росами» соприкасались более непосредственно. Особый интерес в этой связи представляют те источники, в которых «росы» упоминаются ранее т. н. «призвания» варягов-руси.
Позднейшие авторы часто допускают анахронизмы. Так, византийский писатель XIV в. Никифор Григора упоминает о «русском» князе при дворе Константина Великого (IV в.)[862]. В эпоху Константина Великого «русским» князем могли титуловать кого-то из ругов или росомонов, которые перемешивались в движениях с северо-запада на юг и юго-восток и с востока на запад. Поэт XII в. Манасия называет русов в числе участников нападения под эгидой аварского кагана на Константинополь в 626 г.[863]. Это сообщение кажется вполне достоверным, во-первых, потому, что примерно в это время русов упоминают и восточные авторы, во-вторых, потому, что русы названы здесь моряками в отличие от совершенно незнакомых с морским делом аваров. Правда, в других византийских источниках говорится о моряках-славянах, а не о русах.
Большего внимания, видимо, заслуживает упоминание «русов» в летописи Феофана (ум. 817). Под 773 г. в хронике говорится о том, что император Константин Копроним в поход на болгар послал 2000 хеландий, а сам на «русской» хеландии поплыл к устью Дуная[864]. Разногласия в этом случае вызываются двоякого понимания словосочетания «та роусиа»: как «красные» и как «русские». Но особой необходимости строить какие-либо выводы на этом замечании нет, поскольку Русь упоминается в двух памятниках, близко стоящих к этому времени. Это жития Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, мастерски проанализированные В.Г. Васильевским[865].
Как источник особенно значительно первое, так как оно дошло в списке X в. В житии упоминается эпизод нападения руси на Амастриду (область Пафлагонии в Малой Азии). Васильевский установил, что житие было написано между 820 и 842 г. Попытки оспорить эту датировку остаются совершенно неубедительными[866]. Но дело даже не в том, что это первая половина IX в., а в том, что речь идет о народе «хорошо известном, в высшей степени диком и грубом». «Хорошо известное» в данном случае — это традиционное представление о коренном населении Крыма — таврах. Именно тавров имел в виду и Манасия, когда он отождествил их с русами. В житии подчеркивается, что «древняя таврическая ксеноктония (принесение в жертву иностранцев, о котором писали еще древние авторы. — А.К.) остается юной»[867]. Иными словами, русы в этом памятнике рассматриваются как прямые наследники тавров.
Житие Стефана Сурожского, в котором упоминается о нападении русов на Сурож в конце VIII или начале IX в., дошло лишь в славянском списке XV в. и краткой греческой редакции. Однако и в нем Васильевский выявляет древнюю историческую основу. Кое-что в этом плане может дать и имя предводителя русов: Бравалин. Его трудно было выдумать русскому автору, поскольку оно ничего не значит в славянских языках, как, впрочем, и в германских. Тем не менее, оно имеет параллели и, видимо, объяснение на дальнем северо-западе Европы. Согласно Саксону Грамматику, в 786 г. произошла Бравалльская битва (по названию местности Бравалла) между датчанами и фризами. Имя «Бравалин» может означать либо выходца из Браваллы, либо участника этой битвы. Аналогичные имена (в том числе возникшие от топонимов) имеются в Северной Франции[868]. Бравалин, таким образом, оказывается выходцем с северо-запада. Кстати, в русских редакциях жития он и называется князем «Новгородским».
Никем не оспаривается подлинность двух посланий патриарха Фотия (860 и 867). Первое было адресовано населению, осажденному русами. Патриарх подчеркивает «второсортность» неприятеля: «О город, царь едва не всей вселенной! Какое воинство ругается над тобою, как над рабою? Необученное и набранное из рабов… Те, которых усмиряла самая молва о ромеях, те подняли оружие противу их державы». До нападения на Константинополь это был «народ, считаемый наравне с рабами». С другой стороны, в послании имеется намек на предшествующие контакты с русами: «Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление их соплеменников и справедливо требовали кары»[869].
«Окружное послание» Фотия 867 г. определенно свидетельствует о возвышении какого-то местного народа: «Народ, столь часто многими превозносимый и превосходящий все другие народы своей жестокостью и кровожадностью, т. е. Россы, которые, покорив окрестные народы, возгордились и, имея о себе весьма высокое мнение, подняли оружие на Римскую державу, теперь и сами переложили нечестивое языческое суеверие на чистую и непорочную христианскую веру и, приняв епископа и пастыря, ведут себя как преданные сыны и друзья, хотя незадолго перед этим тревожили нас своими разбоями и учинили великое злодеяние»[870].
«Окружное послание» патриарха епископам — официальный документ, свидетельствующий об утверждении «русской» епархии. Эта епархия неизменно упоминается в церковных уставах византийских императоров, по крайней мере, с Льва VI (886–912), занимая 61 место в перечне[871]. Позднее она становится архиепископством. В отличие от Киевской Руси, эта «Росия» попадает в конце концов под власть Константинополя. В договоре между Византией и Генуей 1169 г. генуэзским кораблям разрешается торговать по всем владениям Византии, но для посещения Росии и Матрахи (Тмутаракани) требовалось особое разрешение[872]. Росия здесь отделена и от Тмутаракани. На основе ряда упоминаний есть основания отождествлять Росию с Боспором, т. е. городом, расположенным на территории нынешней Керчи[873].
Как известно, византийские авторы довольно последовательно называют Русь (Рос) таврами, тавроскифами, иногда скифами. Очень часто такое обозначение в литературе воспринимается как отражение только книжной традиции. Между тем сами византийцы имели в виду реальные этнические признаки. Так, у хронистов Скилицы и Кедрина в связи с событиями середины XI в. сообщается, что «на все, находящееся внутри Эвксинского понта, и на все его побережье нападал русский флот (народ же рос — скифский, живущий у северного Тавра, дикий и грубый), и на самый царствующий град навлекли они страшную опасность»[874]. Автор IX в. Никита Пафлагонский, имея в виду русь, пишет, что «скифы с северных берегов Черного моря приходят в Амастриду вести торговые дела»[875]. С. Гедеонов отметил преемственность византийской историографической традиции: под названием тавры или тавроскифы «разумеются обитатели Крымского полуострова»[876]. Это понимание в полной мере относится и к руси, отождествленной с таврами или тавроскифами во многих памятниках X–XII вв. При этом у упомянутого выше Манасии скифы (видимо, болгары и славяне) VII в. отличаются от «неистовых тавроскифов»[877].
Показания византийских и восточных источников столь определенны, что даже такой осторожный исследователь, как А.Н. Насонов, считал вопрос совершенно ясным. «Не подлежит сомнению, — заметил он, — что в IX в. как у византийцев, так и у арабов с представлением о «руссах» связывалось представление о Тавриде: руссов они представляли себе обитателями Тавра»[878]. Здесь можно только сделать оговорку: восточные авторы обычно смешивают причерноморскую и салтовскую «Русь», заезжая часто и в Прибалтику, а византийцы говорят почти исключительно о «таврических» русах. К выводу о существовании Руси в Крыму пришел также Д.Л. Талис, принимающий в общем мнение Березовца о ее салтовской природе. Поскольку салтовская культура погибает в начале X в., автор этим временем склонен датировать и гибель Причерноморской Руси[879]. Но такому заключению противоречит то же «Слово о полку Игореве». Поэтому выводы автора необязательны как в отношении этнической атрибуции, так и времени окончательной гибели русского этнического образования в Крыму и Тмутаракани.
Еще в XIX в. было обращено внимание на топонимы с корнем «рос» в Крыму и Приазовье. Шахматов посвятил специальное исследование встречающимся в каталонских и итальянских портоланах XIII–XVI вв. топонимам Россофар и Варанголимен[880]. Он указал и на ряд других топонимов с корнем «рос», хотя данный топоним склонен был выводить из итальянского rosso — «красный» и объяснял как «Красный маяк»[881]. Талис основательно усомнился в надежности и логичности такого объяснения, поскольку другие аналогичные топонимы, включая Варанголимен, имеют явно этническое значение[882]. Новое прочтение этим топонимам дал О.Н. Трубачев. Так, сочетание Ross Tar он объяснил из древнеиндийского (индоарийского) как «светлый берег»[883]. Автору важно подчеркнуть, что известное объяснение имени «роксаланы» как «светлые аланы» ведет в действительности не к иранскому, а к древнеиндийскому языку. Для этнической атрибуции причерноморских росов вывод чрезвычайно важный. Но в данном случае все-таки речь может идти и о «росском береге».
Как было отмечено, Масуди именовал Черное море «Русским». Так же его именуют Идриси и Димашки. «Русским» это море называет и Начальная летопись. A.B. Соловьев называет еще целый ряд источников, также именующих его «Русским». Среди них один русский (описание Константинополя архиепископом новгородским Антонием), два французских (XII–XIII вв.), еврейский (XII в.), три немецких (Еккехард, Анналист Саксон и Гельмольд)[884]. Поистине международное признание Черного моря «русским» — важное свидетельство в пользу существования Причерноморской Руси. Название это идет не от славян. Летописец лишь один раз замечает, что море «словет Руское», но предпочитает именовать его по-гречески «Понтом». Он не понимает ни значения, ни условий возникновения имени, унаследованного вместе с именем «Русь».
A.B. Соловьев не учел еще нескольких источников, в которых упоминается «Русское море». Это упомянутые выше ирландские саги[885]. Правда, там оно называется Mare Ruad. Но это тоже обозначение «красного» цвета, как и славянское «чермный».
У восточных авторов (в частности Масуди и Идриси) упоминается также «Русская река», под которой обычно разумеют Дон с Северским Донцом[886]. В этом названии, очевидно, отражается чисто этническое начало. И называется река так либо потому, что по ее берегам проживали русы (салтовская культура), либо потому, что река служила путем, которым чаще всего пользовались русы в своих походах и передвижениях. Что же касается названия «Русское море», то оно изначально, возможно, и не связывалось с этническим определением: «красное» — значит «красивое». Так его, между прочим, могли называть переселенцы с холодного севера. И в таком случае название может принадлежать тем переселенцам, которые знали и какое-то иное море.
Таким образом, факт существования Руси в Причерноморье в VIII–X вв. не может вызывать сомнений. В сущности, сама полемика по вопросу ее существования вызывалась тем, что многие исследователи искали Русь славянскую. A.B. Гадло, в частности, пришел к отрицательному заключению именно потому, что не нашел в рассматриваемый период в Крыму и Приазовье следов славянской материальной культуры. Но это препятствие немедленно исчезает, как только делается допущение, что эта «Русь» не была славянской и что восточные авторы со знанием дела говорили о двух или трех видах «руси». Зато много вопросов возникает в связи с определением ее действительной этнической принадлежности. Решение этого вопроса в значительной степени зависит от установления времени появления этого этноса в Причерноморье, а также о характере его взаимоотношений с Русью Приднепровской и с балтийскими и дунайскими Русиями. Важно, в частности, уяснить связь росомонов IV в. с росами VIII–X вв., а также место росомонов в рамках Черняховской культуры (II–IV вв.). Необходимо учитывать возвращение части ругов и гуннов на Средний Днепр и в Северное Причерноморье после распада гуннской державы Аттилы, о чем говорит Иордан и что отмечено пальчатыми фибулами, привнесенными с Дуная на Средний Днепр и в Причерноморье, а также учитывать, что упоминаемые со II в. гунны в Причерноморье, а также держава Аттилы на Дунае — это фризы с побережья Северного моря.
По заключению А.В. Гадло, «этническая группа, обитавшая в Южном Приазовье, была носителем высокой самобытной культуры, родственной культуре всей Южно-Русской степи хазарского времени, которая опиралась на традиции древних земледельческих культур Кавказа. Конец развитию этой культуры был положен на юге Восточной Европы печенежским вторжением на рубеже IX–X вв.»[887]. Автор полагает, что «основная масса средневековых поселений возникла не в результате оживления или возрождения старых земледельческих общин, а в результате появления в Южном Приазовье нового оседлого (или полуоседлого) населения»[888]. По его мнению, этим новым населением были кочевники, родственные болгаро-гуннам. В связи с образованием Хазарского каганата, примерно с конца VII в., новое население оседает на землю, образуя вариант салтово-маяцкой культуры (ответвление зливкинской степной культуры). Однако в керамике сохраняется традиция, которая «восходит к гончарному производству древних земледельческих районов Юго-Востока»[889].
Вывод А.В. Гадло в целом, как отмечалось, поддерживает и Д.Л. Талис. Он заключает, что археологические материалы, «указывая на этническую общность населения Степного и Предгорного Крыма второй половины I тысячелетия н. э. с алано-болгарским миром Подонья и Приазовья, не дают возможности какой-либо иной этнической атрибуции степных поселений средневековой Таврики». Правда, автор оговаривается, что этот вывод «не снимает полностью возможности допущения проникновения в раннесредневековое оседлое население Крыма многочисленных и этнически разнородных групп, в том числе и славянских, которые не оставили никаких археологических следов»[890].
Выводы обоих авторов представляются убедительными. В Причерноморье VIII–IX вв. пересекаются традиции, уходящие в глубокое местное прошлое и привнесенные степью. Задача заключается в том, чтобы уточнить, с какими традициями связано население, давшее название «Росия» определенной территории в Крыму и Приазовье. Чисто количественный признак в данном случае ничего не решает, поскольку салтово-маяцкая культура была разноэтничной, а в Крым происходили «выбросы» и с северо-запада Европы (по крайней мере, со II в. н. э.). По мнению Д. Л. Та лиса, «во взаимоотношениях с носителями разноэтничной салтово-маяцкой культуры славяне, как представители одноэтничной культурной области, обладали, по-видимому, весьма сильной противоассимиляционной стойкостью»[891]. Аргументация автора в данном случае неубедительна: славянство было представлено разными культурами и разными племенами (в различные периоды). После некоего биологического взрыва, когда славяне из Центральной Европы расселились по всем европейским окраинам, они скоро оказались ассимилированными на Балканах, в Малой Азии и в других районах Средиземноморья (вплоть до Северной Африки и Испании) уже в VII–VIII вв., уличи и тиверцы — в X–XI столетиях и т. д. Автор прав лишь в том, что Росское объединение в Причерноморье не должно непосредственно связываться с приднепровскими славянами тех же столетий. Но проблема отыскания следов ругов и росомонов и вообще культуры готско-гуннского времени таким образом не снимается.
A.B. Гадло и Д.Л. Талис остановились главным образом на четырех этноопределяющих признаках, характеризующих культуру Приазовья и Крыма: керамика, тип жилища, погребальный обряд, антропологический материал. В керамике, как отмечалось, наблюдается сосуществование местных (или северокавказских) форм, изготовленных на гончарном круге и, по мнению Талиса, «лишенных каких-либо этнизирующих признаков»[892], а также форм, сходных с одновременными из Приазовья и Подонья, которым в данном случае придается этноопределяющее значение. Следует только заметить, что если первый тип характерен для всего Причерноморья и даже Восточного Средиземноморья, то и второй распространен на территории, населенной разными в языковом и даже расовом отношении племенами.
Родство с салтовской культурой проявляется и в расположении селищ, а также жилищ и хозяйственных построек. Но расположение селищ само по себе мало что дает, поскольку они, как отметила С. А. Плетнева, «расположены в удобных для жизни местах, обжитых в течение многих веков разными народами»[893]. Что же касается жилищ, то наблюдается опять-таки сочетание местного и привнесенного. У местного оседлого населения была заимствована конструкция печи, а с населением Подонья поселения степного Крыма сближает наличие открытых очагов, характерных для кочевников (об этом свидетельствуют находки котлов с внутренними ушками)[894].
Погребальному обряду населения «росских» территорий ближе всего зливкинский вариант салтовской культуры. Речь идет о ямных погребениях со следами гробовищ, западной ориентации погребенных, положенных на спину, бедности инвентаря. Но и здесь необходимы уточнения. Для основной салтовской территории характерны катакомбные погребения, с довольно богатым инвентарем, в частности оружием и снаряжением боевого коня. Нередко умершего хоронили, видимо, с насильственно умерщвленной рабыней (или, как в описании Ибн-Фадлана, добровольно последовавшей за господином одной из его жен или наложниц). В ямных погребениях оружия нет, а сбруя боевого коня встречается редко. Два разных типа погребений в рамках салтовской культуры, очевидно, свидетельствуют о смешанном характере ее населения. На Таврику как будто распространяется только второй вариант. Однако и за этим вариантом просматриваются местные традиции. Так, в Таврике распространен тип могил, выложенных и перекрытых каменными плитами, т. е. тип, «еще античный по происхождению»[895]. Ближайшие аналогии ему находятся на северочерноморском побережье Кавказа, в Черкесии, а также на Каменском могильнике на Северском Донце, где, однако, иная ориентировка (южная).
Второму погребению салтовской культуры сопутствует преимущественно брахикранный антропологический тип. Д.Л. Талис обоснованно считает важным, что «грунтовые могильники Приазовья и Таврики объединяет также антропологический тип погребенных, почти исключительно брахикранный»[896]. Брахикрания в данном случае указывает на родство с потомками сарматского населения или болгарами, или теми и другими вместе. Для этого варианта салтовских погребений характерна незначительная монголоидная примесь, которой практически нет в первом (долихокранном) варианте. Но и при сохранении брахикрании монголоидная примесь в крымских погребениях практически не отражается.
По-видимому, еще более существенно то, что Брахикрания характерна для населения Западного Крыма. Антропологический же состав населения Восточного Крыма иной. «Сопоставление с краниологическими материалами из восточной части Крыма (Судак, Планерское и Керчь), — замечает Ю.Д. Беневоленская, к которой отсылает и Талис, — свидетельствует о несомненном различии физического облика населения этих районов». Это различие заключается в том, что «в смешанном населении Восточного Крыма существенное значение имеют длинноголовые варианты», хотя «представлены также и брахикефалы, типичные для западных районов Крыма»[897]. В более раннее время, в VI–VII вв., удельный вес долихокранного или мезодолихокранного населения был гораздо значительней и принадлежало оно, видимо, к досарматскому или просто несарматскому населению[898]. Существенно также, что «самая близкая к Крыму серия черепов из Мощеной балки (в низовьях Кубани) VI–VIII вв. резко отличается от всех крымских серий по форме черепа (долихокранной) и общей массивности[899].
В первом тысячелетии н. э. Крым оказался объектом нападений и вторжений самых различных этнических группировок. Наряду с массированным движением населения с востока, шел и встречный процесс. Примерно около середины III в. в Крым вторгаются отдельные племена черняховской культуры[900]. B V–VI вв. возможны миграции населения из Придунавья[901]. В свою очередь, на р. Дюрсо под Новороссийском с III по VIII столетие существует могильник, основанный, по всей вероятности, выходцами из Крыма. Поэтому нельзя говорить о полном торжестве в населении этого района сарматского начала.
Местные традиции сами по себе также весьма сложны. Здесь выделяются элементы, относящиеся к таврической эпохе, и наслоившиеся на них затем Черняховские традиции. К таврической эпохе, видимо, принадлежит та индоарийская топонимика, которую убедительно выявлял О.Н. Трубачев. Таврические элементы усматривают некоторые исследователи и в антропологическом материале[902]. Упомянутый могильник на р. Дюрсо A.B. Дмитриев сопоставляет с сообщением автора V в. о том, что в это время от Синдской гавани до Пагры жили племена, «говорящие на готском или таврском языке»[903]. Все эти данные в известной степени пересекаются с сообщениями о причерноморских росах. При этом надо иметь в виду, что готы в этом районе в целом хорошо известны под своим именем и отличались от росов. При всех перипетиях переселения народов, в Крыму и на Тамани все-таки было больше шансов сохраниться прежнему населению и древним традициям. Степнякам труднее было одолеть это население, поскольку они совершенно не знали мореходства. Да и нужны им были более всего степные просторы, а не трудоемкие области земледелия в предгорьях и на морском побережье.
Следует иметь в виду, что разные группы населения Причерноморья реально прослеживаются на протяжении целого ряда столетий. Могильник на р. Дюрсо существовал, по крайней мере, в течение пяти веков и принадлежал одному и тому же населению, несмотря на крайне беспокойное время. Готы в Крыму сохраняли свою самобытность на протяжении более тысячелетия. О готах в Крыму знал автор «Слова о полку Игореве», причем он помнил и о давней борьбе с ними каких-то предков руси. И еще в XV в. в Крыму звучала готская речь, которая была так же близка к немецкой, как фриульская к флорентийской[904].
Готская епархия в Крыму была одной из крупнейших. Однако ни археологических, ни антропологических следов готов практически не видно. Судьба соседних с готами росов, по-видимому, сходна. Если речь идет о росомонах, то в количественном отношении росы наверняка уступали ряду других местных и пришлых племен. Но с возвышением этого племени название «Росия» и «росы» (или «русы») неизбежно распространялись и на другие племена, в частности на тавроскифов, а возможно также на алано-болгар.
Судя по археологическим данным, Причерноморье и Крым испытывают в VIII–IX вв. заметный экономический подъем[905]. Можно отметить, что подъем этот совпадает по времени с возвышением в этой же области росов. Как и обычно в подобных случаях, название «росы» должно было распространиться на многие племена, попавшие под их политическое или культурное влияние. Это, в частности, и отразилось в смешении восточными авторами разных «русов».
Другая проблема заключается в определении соотношения причерноморских русов с варягами. Два выше упомянутых топонима (Варанголимен и Россофар или Россо Тар) заставляют предполагать наличие какой-то связи (и, конечно, отличия). Связь эта могла быть порождена участием черняховцев в сложении того этноса, который предстает в источниках как «росы». Отметим, что из трех известных имен росомонов (Амий, Сар и Сунильда) одно определенно северное. Имя «Сунильда» — это прочтение распространенного имени Гунильда или Хунильда. О.Н. Трубачев указал, что название «синды» соответствует индоарийскому произношению, где сохраняется «с», тогда как в иранском оно заменялось на «х» (отсюда «хинди»)[906]. В данном случае возможна и обратная замена, свидетельствующая, может быть, о контактах пришельцев с северо-запада именно с потомками местного индоарийского (а не иранского) населения. Вопрос же о том, кем были эти пришельцы в этническом отношении, целесообразно отложить до рассмотрения этнической ситуации на северо-западе Европы.
Причерноморская Русь как особое образование, видимо, исчезает с вторжением печенегов в конце IX или начале X в. «Наплыв» русов на востоке в это время может являться реакцией на резко ухудшившиеся возможности в самом Причерноморье. А с середины X в. на территории, принадлежавшие причерноморским росам, стали претендовать киевские князья. Пока отметим этот факт. Объяснение же ему будет предложено ниже.
<< Назад Вперёд>>
