Преодолев пустыню Гоби, мы подошли к подножию хребта Большой Хинган. Позади более 700 километров пути по горячим пескам пустыни Гоби. Остановились мы у самых гор. Кони и люди попадали наземь и рады месту. В километре справа виднеется речушка, воды — хоть опейся, но я предупредил командиров на этот счет: вода — с гор, ледяная, могут от жажды и люди, и кони опиться и заболеть.
Речка Джагасутен вырывалась из расщелины горного хребта Большой Хинган. Выйдя на простор, она не продолжила свое течение прямиком на запад и не бросилась в жаркие объятия пустыни Гоби, а, как бы не желая расставаться с могучим Хинганом, свернула и потекла вдоль его подножия. На берегу реки, там, где она круто поворачивала на юг, отделяя пустыню от гор, умные и предприимчивые буддистские монахи создали громадный мужской монастырь Эдичин Сумэ, нам видны его строения.
Разведчики доложили: японцев поблизости нет. Сел на коня и поехал с разведчиками к монастырю. Пушки на всякий случай привели в боевое положение в направлении монастыря. По пути встретили множество разбросанных повсюду двухметровой высоты конусов из сухих лепешек коровьего помета — точь-в-точь таких, как из кизяков у нас в деревне. Вдруг вспомнил, что в детстве мы прятались в них, и подумал: этим и японцы могли бы воспользоваться.
Постройки монастыря обнесены высокой насыпью и глубоким рвом. Подъехали к каменным воротам. О нашем появлении монахам уже известно, нас встречает настоятель монастыря с переводчиком и охраной. Настоятель — крупный лет шестидесяти мужчина в черном одеянии. На широком бабьем лице небольшие, черные, настороженно-злые глаза, под глазами мешки.
Поприветствовали друг друга, и я сказал, кто мы, с чем пожаловали:
— Советский Союз и Монголия объявили войну Японии. Наша задача — прогнать японцев из Китая. При нашем приближении японцы убежали в горы. Мы освободили вас. Никакой дани мы с вас брать не будем. Разбив японцев, мы уедем домой. Мы — передовая часть Красной Армии. Наши тылы отстали, мы крайне нуждаемся в провизии, у нас кончились продовольствие и фураж. Нам же надо преследовать японцев. Мы просим вас одолжить нам немного риса, масла и овса. Я дам вам расписку. А когда подойдут наши тылы, они или вернут взятое нами, или расплатятся с вами.
Пока мы разговаривали с настоятелем, мои разведчики успели проникнуть с другой стороны в монастырь, пообщаться с монахами и выяснить запасы продовольствия.
— Там рису, масла, овса и прочего на сто лет на целую дивизию хватит, — доложил мне скороговоркой подошедший сзади Коренной.
Настоятель же, в ответ на мои разъяснения, говорит, что монастырь совсем обеднел, никаких запасов продовольствия у них нет, монахи сами чуть ли не голодают, поэтому помочь нам они ничем не могут. На этом он откланялся и скрылся за воротами.
Когда мы двигались по Восточной Европе, воюя с фашистами, в дружественных странах население встречало нас с радушием и делилось последними продуктами. Так было в Болгарии, Югославии, Чехословакии. Правда, некоторые венгры и австрийцы, особенно зажиточные, настороженно к нам относились, но фураж для коней давали добровольно, скорее всего из опасения навлечь на себя наш гнев за прошлое сотрудничество с фашистами. За взятое продовольствие, овес, кукурузу и сено для коней наши старшины выдавали владельцам расписки.
Здесь не так. Но как поступить с монахами? Продовольствие и фураж нужны нам позарез. К вечеру многие кони протянут ноги, да и люди не поднимутся. А ведь мы должны, не мешкая, двинуться через горы. Населения поблизости нет. Больше, кроме как в монастыре, взять съестные припасы негде.
Сидим с разведчиками в раздумье у монастырских ворот. Подходит замполит капитан Карпов — не вытерпел, решил разузнать, чем разговор с монастырем закончился. Карпов старше меня, жизненного опыта у него побольше, может, он что придумает?
— Не дают, — печально произнес я.
— Силой брать нельзя, будут судить за самоуправство.
— А что делать? Иного выхода нет, тылы подойдут только через несколько дней. Нельзя же дивизион обрекать на гибель, а с ним и боевую задачу. Давай действовать вместе, — предлагаю.
— Можешь брать силой, но отвечать будешь сам, — сухо, как посторонний, ответил мой заместитель. Поднялся и пошел.
Обозлился я на своего замполита. Он не только в боях никогда не участвовал, но и в вопросах воспитания личного состава, в решении бытовых дел не проявлял заинтересованности. Строчит ежедневно политдонесения в полк — вот и все его заботы!
Возненавидел я и настоятеля монастыря. Где же его милосердие?! Привитый нам с детства атеизм и негативное отношение к религиозным организациям брали свое, а безвыходность положения подхлестывает желание во что бы то ни стало раздобыть продукты. Перед глазами стоят осоловелые лица солдат, раскрытые рты лошадей. И я решаюсь еще раз поговорить с настоятелем. Передаю вызов через охрану ворот. Долго не показывался рассерженный старик. Наконец вышел с видом: ну чего еще надо?!
Пытаюсь, обрисовав положение дивизиона, пробудить сострадание и милосердие. Ведь нам и нужно-то два раза покормить людей и лошадей: четыре мешка риса, пару горшков топленого масла и полтонны овса. Настоятель не соглашается. Тогда я пригрозил:
— Ваши возможности и запасы продовольствия нам известны. Если вы не дадите нам просимое подобру, возьмем силой. Я не смогу остановить голодных солдат, а они вооружены. Напишу вам расписку, и выдадите продукты! Через три дня наши тыловые службы с вами рассчитаются, я предупрежу их.
Тут я почему-то подумал: не сообщил бы духовный отец японцам о нашем положении, еще и нападут.
Переводчик прочитал мою расписку, и настоятель согласился дать продукты. Вскоре, уже в темноте, засветились костры и огни» кухонь, солдаты повеселели, загомонили. У штабного котла сидел улыбающийся замполит и вместе со всеми с аппетитом уплетал рисовую кашу с топленым сливочным маслом.
Наутро, покормив еще раз людей и лошадей, мы двинулись узкой горной тропой по разлому вдоль речки Джагасутен поперек хребта Хинган — догонять японцев.
<< Назад Вперёд>>
