Я родился в 1920 году в деревне Гришино Покровского района Ленинградской области, в которой было всего четырнадцать домов. Пошел в школу в девять лет, потому что, когда мне было восемь, нас таких было всего четверо, и учитель отказался нас учить, сказав, что начнем на следующий год, когда больше детей будет. Когда на следующий год пришел в школу (букварь я уже знал), учитель нам дал книгу «Новая деревня». Все четыре года учебы учился в разных деревнях — школы не было. А уже в пятый класс ходил учиться в райцентр. Вот так в 1936 году я окончил семь классов.
Поступил в Петрозаводский лесотехнический техникум. Отучился четыре года. Окончил в 1940 году техникум и был направлен на Карельский перешеек инспектором лесоохраны. Оттуда был призван в армию и направлен в школу воздушных стрелков-радистов, которая располагалась в городе Торжок Калининской области. Учились мы не долго, всего четыре месяца. Нам давали общевойсковую подготовку, стрельбы, изучение материальной части, в том числе и пулемета ШКАС.
Выпустили нас в звании младший сержант, а тут приехал представитель из Харьковского училища связи набирать курсантов на авиационное отделение. Ну, я и поехал. Я не могу сказать, что чувствовал, что война приближается, еще пацан был, но мне кажется, что старшие чувствовали. Мы, молодежь, думали, что войны не будет, но, когда она началась, большинство курсантов подали рапорта с просьбой отправить на фронт, но их не удовлетворили. Лето прошло в строительстве оборонительных сооружений под Харьковом. Рыли окопы, делали землянки, пулеметные гнезда. В конце лета училище эвакуировали в Ташкент. Там проучились примерно полгода. Война далеко, кормежка приличная, но жили в авиационных ангарах, а в них нары четырехэтажные… Зимой нас перевели в Коканд, там мы заканчивали училище. Там уже жили пристойно. Учили азбуку Морзе, материальную часть. Причем не только радиостанции, стоящие на самолетах, но и наземные. Окончил училище в мае 1942 года. Тогда же мне было присвоено звание младший лейтенант. Командир взвода меня представлял к званию лейтенант, но мне не дали. Направили в Астрахань в запасной полк. Сколько-то пробыл там, а потом нас перевели в Йошкар-Олу, в запасной полк. Только здесь мы начали летать. Сначала на Ли-2 отрабатывали стрельбу по конусу, потом и на Пе-2. В полку я прожил больше года! Почему-то всех отправляли, а меня нет. Я работал в финчасти, выдавал деньги вместе с кассиром. Только в июне 1943 года меня включили в состав экипажа, а в начале июля 1943 года мы полетели на фронт.
Командиром у меня был летчик, младший лейтенант, молодой парень. Прилетев на фронт, мы сели на аэродром, где базировалось два полка дивизии и ее штаб, а наш 81-й гвардейский полк стоял отдельно. Из него за нами прилетели командиры звеньев. Младший лейтенант Черных сел в кабину пилота, а молодой летчик сидел со мной в кабине стрелка. Так мы и прилетели на аэродром базирования полка. Петя Черных взял меня к себе стрелком-радистом. Нашего штурмана забрали в другой экипаж. А моему молодому летчику дали сержантов — штурмана и стрелка-радиста. По званию я должен был занимать должность начальника связи эскадрильи, но эту должность занимал штурман одного из самолетов. Только через полгода вышел приказ, чтобы меня назначали начальником связи эскадрильи, до этого я был простым стрелком-радистом.
5 июля мы пошли в бой, и наш летчик, с которым я прилетел, в первом же вылете погиб, а мы остались живы. Через три вылета меня, как младшего лейтенанта, направляют летать с командиром дивизии! На Пе-2 меня посадили. Прилетели. Командир дивизии меня спрашивает: «А вы со мной хотели бы летать?» — «Товарищ полковник, не хочу, потому что я только прилетел на фронт, у меня нет опыта». — «Пусть присылают опытного стрелка-радиста». Ему вместо меня прислали другого стрелка, а через месяц он вместе с заместителем командира дивизии полковником Макаровым погиб на полигоне. Шли бомбить с пикирования и напоролись на свою бомбу, которая взорвалась. Я опять остался жив. Так я и летал с Петей Черных. Сделал вылетов 60–70. Я уже был начальником связи эскадрильи и должен был летать с комэском, но он не хотел со мной летать, поскольку у него был свой стрелок-радист, сержант. Погибли они на Украине. Вместо него пришел разжалованный командир полка, подполковник Зайцев. Он меня взял к себе стрелком. С ним я летал почти всю оставшуюся войну. Он мне так сказал: «Дима, учти. Ты должен увидеть разрывы первого залпа зениток. Если они первый раз промазали, а мы не сманеврируем, то второй точно попадут. Ты должен успеть меня предупредить». С начала 1944 года мы не потеряли ни одного самолета! И только над Берлином, когда Зайцев уже был заместителем командира полка, мы потеряли два самолета в боях с истребителями. Все, больше потерь у нас не было.
Первый боевой вылет, как уже говорил, я сделал на Курской дуге. Что о нем можно сказать? Страха не испытывал ни в этом вылете, ни в последующих. Я знал, что надо бить противника, а о том, что могу погибнуть, не думал. Конечно, напряжение большое. Перед концом войны приезжала комиссия врачей из Москвы. Нас обследовали до и после боевого вылета. Запомнилось, что до вылета у меня пульс был 60 ударов в минуту, а после приземления — 130… Пока летели, смотрел, чтобы истребитель противника к нам не подошел. В этом вылете мне даже не дали связь с землей держать, поскольку опыта у меня не было. Обычно связь с землей держал только экипаж командира эскадрильи, в котором летал начальник связи эскадрильи. Работали на ключе по кодированным таблицам. Каждый стрелок-радист обязан был принимать не менее ста знаков в минуту. Открытым текстом велись только разговоры между экипажами.
На второй вылет мне дали держать связь со станцией наведения, но связаться я с ней смог только после того, как отбомбились. Не было связи! А потом все пошло своим чередом. За войну я выполнил 139 боевых вылетов.
— Расскажите о задачах, выполняемых стрелком-радистом в боевом вылете, вооружении.
— У стрелка-радиста стоял пулемет Березина, направленный вниз, и ШКАС. Оба пулемета надежные, отказов я не помню. Для крепления ШКАСа на левом и правом борту были шкворни. Также из него можно было стрелять из верхнего люка с рук. Мне редко приходилось это делать — прикрытие не давало истребителям нас атаковать. А вот по наземным целям стрелял всегда без разрешения летчика. Сиденье у стрелка-радиста было брезентовое, подвешенное на крючках к приваренным по бортам скобам. Мы его выбрасывали, потому что если на нем сидишь, то ничего не видно. Во время вылета голова должна торчать из верхнего люка, чтобы видеть заднюю полусферу. Поэтому весь вылет мы проводили как бы полусидя на парашюте, зажатом между бедром и голенью одной ноги. Затекла — меняешь. Сектора обзора между стрелком и штурманом, а также между экипажами в девятке не распределялись. Каждый стрелок принимал решение самостоятельно. Если ты заметил истребители, то можешь указать их другим экипажам, выстрелив в их сторону сигнальной ракетой. Кроме того, моя задача — держать связь с землей. Надо сказать, радиооборудование работало нормально, мне не запомнилось каких-то особых проблем. Переключение на внутреннюю связь было простым.
Из боевых вылетов запомнился удар по Львову. Мы выполняли «вертушку», то есть несколько заходов на пикирование. Для стрелка тут важно не вылететь из кабины. Когда самолет подходит к цели, летчик выпускает тормозные решетки. Ты чувствуешь, что самолет притормаживает и на крыльях выскакивают штырьки. Тут главное — не зевать: садишься на парашют и хватаешься за нижний пулемет, а то вылетишь, как пробка из бутылки. Мы так одного стрелка потеряли. Ну, на выводе так прижимает, что сразу не поднимешься. Я помню, один раз после пикирования посмотрел, а у нас на крыле 50-килограммовая бомба лежит. Я говорю: «Командир, бомба на плоскости справа». Он раза четыре накренял самолет, пока она не скатилась.
— Прыгать с парашютом приходилось?
— Нет. Я же говорил, что потерь в нашей эскадрилье практически не было. Учебных прыжков тоже не проводилось.
— Кислородное оборудование было?
— Да. У каждого стояло, но во время войны пользоваться не приходилось, потому что выше четырех километров не летали. А после войны на учениях в Австрии летали на пять тысяч и выше. Тут уже пользовались.
— Вы летали стрелком, но были в офицерском звании. Как строились взаимоотношения в экипаже?
— У нас как такового разделения по званиям не было. Эскадрилья держалась вместе, было товарищество, где не считалось, сержант ты или офицер. Питались мы в одной столовой и жили рядом. Кстати, кормили нас отлично!
— В чем летали?
— Зимой на ногах шерстяные носки, потом меховые носки, потом унты. Прекрасный меховой комбинезон, на руках меховые краги. Летом — хлопчатобумажный комбинезон.
— Чем занимались в свободное время?
— Вечером были танцы. Я женился на начальнице вещевого склада БАО. Нас временно расписали в полку 30 апреля 1945 года. Командир эскадрильи, сволочь такая, меня отправил в отпуск раньше, чем ее демобилизовали. Пришлось потом ехать к ней в Саратовскую область. Там уже нас расписали. После войны я продолжал служить. Стал начальником связи полка, а после окончания Киевского высшего военно-радиотехнического училища был назначен начальником бригады части атомного оружия. В подчинении у меня, инженера-подполковника, было 8 офицеров, два инженера-майора и четыре старших техника. Вот эта группа обслуживала одну бомбу. У нас в основном были водородные бомбы и маленькие атомные. Через два года меня назначили главным инженером. Хотели назначить командиром части, я отказался.
— По своей службе вы кому подчинялись?
— Начальнику связи полка и командиру своей эскадрильи.
— Что входило в ваши обязанности, как начальника связи, между вылетами?
— Инструктаж стрелков-радистов о изменении кодов, рабочих волн и так далее. Тренировка навыков работы на ключе.
— Какую первую награду получили?
— Орден Красной Звезды за тридцать боевых вылетов. За 60 вылетов — орден Отечественной войны I степени, за 100 — орден Боевого Красного Знамени. Когда кто-то совершал 100 вылетов, командир полка устраивал праздник. Вывешивали плакат: «Сталинскому соколу такому-то, совершившему 100 боевых вылетов, дважды орденоносцу — Слава!!!»
— На самолете что-нибудь писали или рисовали?
— Да. У командира корпуса был нарисован тигр, у командира дивизии — лев, а у командира нашего полка — крокодил. А у остальных не было ничего написано.
— Что можете сказать о командирах?
— Командир эскадрильи Зайцев был отличным командиром, хорошим, грамотным человеком. Он был снят с должности командира полка за расстрел техника, а в конце войны его опять поставили на эту должность. Командир полка был с недостатками. Летал мало. Предвзято относился к некоторым летчикам.
— Как встретили 9 мая?
— Утром проснулись от стрельбы. Не поймем, в чем дело? Оказалось, что война окончилась!
Командир дивизии построил три наших полка, всех поздравил. А после этого наша эскадрилья пошла на боевой вылет на Чехословакию. Отбомбились. Подлетаем к аэродрому, и слышу, как командир дивизии передает открытым текстом: «Малюкин! Я — Добыш! Пройти парадным строем над аэродромом!» Я передал приказ командиру. Мы девяткой низко прошли на скорости над аэродромом, разошлись веером, как будто на параде. Сели… Да, война это самый яркий эпизод в моей жизни. Раньше снилась, сейчас уже нет…
<< Назад Вперёд>>
