Прибытие в Шанхай. Отрицательное отношение ко мне иностранных консулов. Покушение Нахабова. Переезд в Тяньцзин. Решение выехать на Запад. Поездка в Америку, В Канаде, Радушный прием в Ванкувере. В Вашингтоне. Прибытие в Нью-Йорк. Судебный иск Юроветы и др. Неприличная травля американских газет. Истинная подоплека судебных претензии. Пристрастность суда и замена судей. Возникновение уголовного преследования. Ложная присяга генерала Гревса. Ликвидация процесса. Возвращение в Канаду. Обратно на Восток.
С прибытием моим в Шанхай начался период эмигрантского существования, длящийся с конца сентября 1921 года и поныне. Пока нет возможности более или менее точно предугадать продолжительность нашего изгнания, но события последних лет и те сдвиги, которые за семнадцать лет, проведенных нами на чужбине, произошли на родной земле, приблизили нас вплотную к рубежу новых событий, с которыми, несомненно, связано наше возвращение на родину.
События эти, по всей видимости, выльются в формы сначала скрытой, а потом и открытой борьбы с коминтерном тех государств, которые политически прозрели настолько, что увидели истинную сущность коммунизма и его пагубное влияние на мир и благоденствие всего мира. Население России, конечно, не останется инертным при этих обстоятельствах и использует все возможности к тому, чтобы сбросить ненавистный режим, доведший его до глубокой нищеты и полного порабощения.
Прибыв в Шанхай, я остановился в «Барлингтон-отеле» на Бабблипг-Велл-роуд, где пробыл около двух недель, а потом перебрался па французскую концессию, сняв небольшую квартиру в наиболее тихом районе ее, по рю Обссерватуар. Но в Шанхае мне пришлось прожить лишь до 4 ноября 1921 года, после чего я должен был перейти на нелегальное положение и выехать па север Китая.
Причиной этого была работа советских агентов, которые начали преследовать меня с первого же дня прибытия моего в Шанхай. Некий Нахабов произвел покушение на мою жизнь и был арестован французской полицией. Нахабов сознался в организации покушения на убийство меня, но французские власти все же нашли, что факт покушения не доказан и потому освободили Нахабова. Последний не скрывал намерения повторить покушение.
Французский муниципалитет донес шанхайскому консульскому корпусу, что мое пребывание в Шанхае грозит нарушением порядка и спокойствия на концессии и что французская полиция не может гарантировать мою безопасность.
Консульский корпус имел по этому поводу специальное совещание, в результате коего мне было предложено покинуть пределы иностранных концессий в Шанхае. Я не мог переехать в китайский Шанхай, так как китайцы искали случая свести со мной счеты за действия барона Унгерна в Монголии.
Враждебное отношение ко мне шанхайского консульского корпуса я объясняю тем, что в свое время я резко выступил против генерала Жанена, вызвав его на дуэль в дни предательства им адмирала Колчака. Кроме того, я еще в Забайкалье требовал учреждения междусоюзной комиссии для фиксирования всех ценностей и разного рода частного имущества, награбленного чехами в Сибири и вывезенного ими в Чехию. Тогда мне было отмечено союзным командованием, что в его задачу совершенно не входит охрана русского имущества и оно стремится лишь к скорейшей эвакуации чехов из пределов Сибири.
Сыграло тут роль и то, что шанхайские консулы считали Белое движение законченным, и поэтому они уже искали возможностей связаться с советскими представителями, которых было достаточно в Шанхае. Конечно, всяческое ущемление меня было весьма приятно большевикам и большевиствующим.
Будучи вынужденным покинуть Шанхай, я направился в Тяньцзин, где воспользовался содействием подполковника Компатанжелло, офицера Итальянского батальона в Сибири, который после эвакуации батальона остался служить у меня в армии. Благодаря этому содействию через несколько дней после прибытия в Тяньцзин я познакомился с одним из деятелей монархических кругов Китая, г. Лю, по приглашению которого провел несколько дней в его доме на итальянской концессии. Но оттуда по требованию итальянского посольства я был вынужден уйти, чтобы не ставить гостеприимного хозяина в ложное положение перед властями концессии, хотя г. Лю предлагал мне кров и приют у себя на неопределенно долгое время.
Выхода не было. Агенты большевиков следили за мной и открывали властям мое убежище, где бы я ни находил его. При содействии того же Компатанжслло я поселился в одной итальянской семье, по долго скрываться в Тяньцзине было трудно и бесцельно, к я стал принимать меры к получению разрешения на въезд в какую-либо из европейских стран.
Через одно лицо, сочувствовавшее моему делу борьбы с коммунизмом и моему тогдашнему затруднительному положению, мне удалось добиться получения разрешения на въезд с семьей во Францию от президента Р. Пуанкаре. Спустя два месяца после того, как я начал хлопотать об этом, французское посольство в Токио получило телеграмму президента с указанием оказать полное содействие моей поездке во Францию.
Телеграмма эта вызвала переполох среди ретивых советских агентов, которые видели в моей поездке во Францию и в высоком покровительстве се президента не что иное, как предварительное соглашение о предъявлении мною на шедшей в это время в Генуе конференции каких-то документов, могущих дискредитировать советское правительство. Впоследствии это предположение принесло мне немало хлопот во время пребывания моего в САСШ.
После телеграммы президента Франции я был разыскан французским консульством, которое предложило мне всякое содействие к выезду из Китая и к въезду в пределы Франции. Не прошло и двух недель, как все визы были готовы, и в конце февраля 1922 года я выехал в Шанхай с тем, чтобы застать там океанский пароход «Императрица России», с которым я и отплыл через Канаду в Европу.
Через десять дней пути я прибыл в Ванкувер. Здесь, на борту парохода, произошел инцидент с агентами комиссариата иммиграции в САСШ, которые потребовали от меня сдачи револьвера, хотя и не имели права делать это. При содействии властей Ванкувера револьвер мне быстро вернули и даже принесли извинения.
В Канаде я встретил хороший прием и доброе к себе отношение. Страна произвела на меня чарующее впечатление как своей природой, так и пародом, в высшей степени гостеприимным. Здесь я встретился с полковником Бортом, бывшим начальником великобританской военной миссии при моем штабе в Чите. Мое пребывание в Ванкувере ознаменовалось банкетами, устроенными губернатором, городским клубом и некоторыми частными лицами. Мне особенно приятно было встретить теплое отношение со стороны представителей военных властей Великобритании, из которых особенно выделялся генерал Леки, бывавший в России, которую он вспоминал с особенным чувством любви и симпатии.
Природа Канады напоминала мне родную Сибирь: те же просторы, чередующиеся с девственными лесами, представляющими собою и разнообразие пород, и нетронутость богатств края.
Благодаря упомянутой выше бестактности представителя иммиграционного комиссариата САСШ, некоего Зубрека, который вопреки правилам пытался отобрать у меня револьвер, я решил было совершенно не заезжать в Соединенные Штаты, но настоятельные приглашения с родины Линкольна, от Калифорнийского университета, наконец, от комиссара иммиграционного бюро в Вашингтоне, а также советы моих новых друзей в Ванкувере заставили меня изменить принятое уже решение ехать в Европу через Галифакс и включить в маршрут САСШ. Я наметил поездку через Нью-Йорк, где рассчитывал сесть на французский пароход, предварительно попутно заехав в Вашингтон.
САСШ произвели на меня совершенно иное впечатление, чем Канада. Характер городов носил отпечаток спешки и однотипности в постройках, без всякой художественности в их архитектуре. Однако величественность техники поражала во всем, даже после поверхностного знакомства со страной.
Остановившись на два дня в Чикаго, я прибыл в Вашингтон, где па станции был встречен чиновником Министерства иностранных дел, который проводил меня в отель. На следующий день я нанес визит последнему российскому послу в САСШ A.A. Бахметьеву и с ним вместе посетил некоторых сановников Вашингтона. Здесь мне совершенно случайно удалось выяснить близость сенаторов Франса и Бора к представителю советов Сквирскому. Приемом в Вашингтоне я был чрезвычайно доволен и был рад узнать, что руководители политики САСШ вполне ясно представляли себе сущность большевистской власти в России и выражали уверенность, что правительство САСШ никогда не признает советов.
Первый же шаг, сделанный мною на территории штата Нью-Йорк, принес мне массу огорчении. Впрочем, их можно было бы избежать, если бы я был осведомлен обо всем заранее, потому что еще во время пребывания моего в Ванкувере представители «Юровета» (Южно-Русское общество внешней торговли) пытались вчинить мне иск за реквизированную на законном основании распоряжением начальника Азиатской конной дивизии в 1919 году в Даурии пушнину, проданную им с аукциона. На такого рода претензию великобританский суд не только ответил отказом, но и пригрозил истцам, что им придется нести ответственность по обвинению в шантаже. Такое заявление суда подействовало самым успокоительным образом на темных дельцов с их иском. К сожалению, судебные власти Канады не поставили меня в известность о попытках предъявить мне этот иск. Если бы я был осведомлен о том, что шайка шантажистов имеет от нью-йоркского суда ордер на мой арест, я предпочел бы не ехать в Нью-Иорк, чтобы избегнуть связанных с судом неприятностей. На сущности этого процесса я остановлюсь ниже.
Едва только поезд успел остановиться на Пенсильванском вокзале, ко мне подошел какой-то странный тип, всем своим видом показывавший, что он чего-то опасается и держится нарочито настороже. Отрекомендовавшись местным шерифом, он предъявил мне ордер на мой арест и предложил немедленно следовать за ним. Я категорически отказался разговаривать с ним на вокзале и предложил поехать в отель «Вальдорф-Астория». Шериф и его спутники, коих было до десяти человек, шумливо, наперебой начали протестовать против моего предложения, но тем не менее мне удалось настоять на своем. По прибытии в отель я, при любезном содействии господина М.Е. Айвазова, сопровождавшего меня в моей поездке по САСШ от самого Ванкувера, временно устранил вопрос о судебном процессе, и мой арест получил, таким образом, отсрочку. Безусловно, мне удалось достичь этого исключительно благодаря М.Е. Айвазову, русскому эмигранту, давно приехавшему в Америку искать счастья и нашедшему его благодаря неустанным трудам и неисчерпаемой энергии. В 1922 году он был одним из самых богатых жителей Ванкувера.
Припоминая события, я прихожу к заключению, что в то время мне много помогла травля, поднятая против меня частью нью-йоркской прессы. В споем увлечении пропагандой против меня она дошла до таких геркулесовых столбов глупости и явной лжи, что результат получился для инициаторов поднятой кампании довольно неожиданный. Читателям преподносилась такая махровая нелепость, что ни один здравомыслящий человек не мог отнестись к пей серьезно. Ни репортеры, ни редакторы газет, по-видимому, совершенно не считались ни со здравым смыслом, ни с географией России, печатая явный абсурд. Одна из газет в статье подзаголовком «Приехал мясник» писала буквально следующее: «…Атаман Семенов задался целью уничтожить в России женщин и детей, и он собственноручно расстреливал их сотнями тысяч. Например, когда Семенов отправлялся из Москвы в Забайкалье, он весь свой путь увешал трупами. В одной Чите он своими руками расстрелял свыше 74 тысяч женщин и детей…» Подобные перлы досужей фантазии были способны свести с ума человека со слабыми нервами, попавшего в обстановку этой фабрикации беспросветной лжи. Мне много пришлось видеть в жизни. Приходилось слышать и безудержную ложь из уст большевистских агитаторов еще на Германском фронте, но ничего подобного нью-йоркским врунам я даже представить себе не мог Удивительно ли, что у шерифа могло создаться впечатление, что ему предстоит иметь дело с самым опаянным головорезом и что я, «в силу привычки», могу при своем аресте расправиться и с ним. Опасение этой расправы, по-видимому, влияло па настроение шерифа, который, подходя ко мне, не скрывал всей гаммы чувств борьбы долга с личным самосохранением.
В Нью-Йорке мне пришлось остаться в продолжение двух с половиной месяцев, ибо начался судебный процесс по делу «Юровета», к которому присоединилось ещё двадцать одно дело по искам фирм, даже не имевших никаких интересов в Сибири, а работавших лишь в Харбине. В процессе рассмотрения их претензий, выяснилось, что все эти фирмы действовали по указке советского представителя Сквирского, объединявшегося в едином фронте против меня с сенаторами Бором и Франсом.
Эти «волонтеры» армии коминтерна, затевая процессы с фантастическими исками против меня, имели своей главной целью во что бы то ни стало задержать мой отъезд в Европу, ибо покровительство, которое мне оказал президент Франции г. Пуанкаре, истолковывалось ими как готовящееся мое выступление на Генуэзской конференции с разоблачениями планов коминтерна. Наиболее активным сотрудником Сквирского в его интриге против меня оказался генерал Гревс, который после прекращения гражданского процесса выступил с ложными показаниями под присягой как свидетель в уголовном обвинении меня сенатором Бором в расстреле в Забайкалье американских солдат в период союзнической интервенции в Сибирь.
В первые же дни процесса выяснилось, что мои адвокаты оказались подкупленными противниками, и были поэтому заменены адвокатами Кларком, Прентксом, Рулстоном, которые и вели мою защиту во все время продолжения процесса.
Кларк, Прентис и Рулстон взялись защищать меня, когда процесс уже начался. Самое же возникновение его после разоблачения первых моих защитников застало меня без всякой защиты. Будучи знаком с юриспруденцией в объеме лишь программы военных училищ, я все же не мог не обратить внимания на одно обстоятельство, которое казалось мне весьма странным: каким образом суд штата Нью-Йорк мог брать на себя рассмотрение деяний, совершенных па чужой территории, и возлагать на меня ответственность за эти деяния, лишь как на главу местной власти, не предъявляя мне никаких персональных обвинений ни в гражданском, ни в уголовном процессе. Я заявил свой протест судье Когану и потребовал пояснения, на каком основании суд требует возврата денег, которые я никогда ни от фирмы «Юровета», ни от других участников исков не получал. Судья отклонил мой протест, и я апеллировал в федеральный суд в Вашингтон, откуда на следующий же день пришло разъяснение, подтверждавшее мою правоту, с предложением процесс прекратить. Однако нью-йоркский суд с таковым разъяснением не согласился, процесс прекращен не был, и дело получило лишь несколько иное направление. Судья Коган был заменен другим лицом. Гражданский процесс закончился полным моим торжеством, и подлинное постановление суда до сего времени хранится в моих личных делах.
Едва только выяснилось, что гражданский процесс должен закончиться в мою пользу, на сцену выступил сенатор Бор, потребовавший назначения сенаторской комиссии для расследования причин расстрела нескольких американских солдат в Забайкалье по моему приказу во время интервенции.
Комиссия эта была назначена, и в ней выступил со своими показаниями генерал Грейс, который, несмотря на то что давал показания под присягой, допустил в них явное и грубое искажение истины, превзошедшее в своей несуразности даже фантастические измышления некоторых нью-йоркских газет.
Гревс заявил, что я не только никогда не был сотрудником адмирала Колчака, но выступал против него вооруженной силой, держа фронт в тылу территории, подчиненной правительству адмирала. Дальше Гревс заявил, что покойный адмирал Колчак никогда не передавал мне всю полноту власти на территории российской восточной окраины и что расстрелы американских солдат в Забайкалье производились неоднократно, причем безо всякого повода, но наущению японского командования.
Я легко опроверг все инсинуации Гревса и доказал их лживость, что вызвало резкое выступление некоторых видных офицеров американской армии, как опорочившего себя ложной присягой. Одним из таких офицеров, доведших свои протест до логического конца, был полковник Макроски, который не остановился перед уходом в отставку в виде протеста против дальнейшего пребывания генерала Гревса в рядах армии.
После скандального выступления генерала Гревса я обратился к комиссии с запросом: как господа сенаторы рассматривают солдат американской армии, дезертировавших из своих полков и присоединившихся к Красной армии в Сибири? Считают ли они их преступниками и дезертирами или рассматривают их как чипов армии, выступавших с оружием в руках против национальной российской армии. В первом случае — па основании каких законов вменяется мне в вину наказание по суду преступников и дезертиров, захваченных с оружием в руках во время боя, в числе прочих пленных красноармейцев, а во втором случае — чем господа сенаторы объяснят вооруженное выступление чинов американской армии, командированных в Сибирь для поддержки национальных сил России, против этих самых сил на стороне красного интернационала.
Фактически этим и закончилось все дело. Ответа на свой запрос я никогда не получил, и вскоре по просьбе одного из высших учреждений САСШ я согласился прекратить дело, созданное совместными усилиями Бора, Франса и Сквирского, и одновременно решил покинуть пределы СЛСШ.
На обратном пути из Штатов, на границе Канады, я был встречен почетным караулом канадских войск и оставался до выезда из Канады гостеприимно принятым как властями страны, так и ее жителями. Я никогда не забуду джентльменского отношения к себе со стороны генерала Нокса, майора Аткинсона и других офицеров великобританской армии, которые без всякой просьбы с моей стороны сочли долгом реагировать на допущенную в САСШ травлю против меня, послав свои протесты в Сенат САСШ.
Между прочим, это последнее обстоятельство дало повод сенатору Бору подчеркнуть свое обвинение меня в соучастии в действиях, направленных против американских войск в Сибири не только совместно с японскими войсками, но и великобританскими.
По прибытии в Канаду я вновь имел удовольствие воспользоваться радушным гостеприимством М.Е. Айвазова и многих других видных горожан Ванкувера и Торонто. Денежные мои дела после судебных расходов и продолжительной остановки в Нью-Йорке были настолько плачевны, что я не имел возможности думать о дальнейшей поездке во Францию и был вынужден вернуться на Дальний Восток, несмотря на все трудности, которые снова ожидали меня там.
18 июня 1922 года я оставил Ванкувер, возвращаясь в Китай. 28 июня прибыл в Иокогаму и, несмотря на все усилия моих добрых друзей, не мог получить разрешение на высадку на берег. Поэтому мне пришлось продолжать свой путь на том же пароходе до Нагасаки, где по настоянию медицинской комиссии удалось наконец получить разрешение на помещение в один из местных госпиталей, в котором я провел три недели, отдыхая от своей поездки в Америку.
<< Назад Вперёд>>
