Заговоры и разговоры
Российская империя представляется им каким-то сказочным царством, где решены или вот-вот будут решены все основные социальные проблемы,. Нынешние легенды о Российской империи дальше от реальности советских легенд о замечательной жизни в СССР Так что в мифологизированном сознании революция 1917 г. становится такой же непонятной, как перестройка. Народ жил счастливее некуда. Дальнейшему процветанию помешала война. Но все же народ продолжал любить своего государя. И вдруг внезапно вышел на улицы, стал творить разные безобразия против властей, и в итоге рухнуло мощное государство. Объяснить это можно только заговором. Хитрые заговорщики обманом натравили счастливый, но глупый народ на сильную, добрую, но излишне благородную власть Святого Царя Николая II.
***
Авторитет Николая II на протяжении его правления падал, а число недовольных его режимом росло. Ходынская давка воспринималась еще как дурное предзнаменование, но трагедия 9 января 1905 года была уже результатом политики императора. Никуда от этого обстоятельства не деться. Приняв под давлением революции Манифест 17 октября и согласившись на создание парламента с урезанными правами, Николай перекраивал избирательное законодательство, чтобы обеспечить более выгодный для самодержавия состав депутатского корпуса. Делиться властью с «общественностью» он не желал. Что же удивляться, что "общественность" (то есть интеллигенция и политизированная часть буржуазии) относилась к самодержавию критически и по мере сил интриговала против имперской бюрократии, эффективность работы которой оставляла желать лучшего. Закрытость круга, где принимались ключевые для страны решения, порождала множество слухов, а уж затем оппозиционная пресса могла раздувать реальные и выдуманные сообщения о нечистоплотности царской семьи. Эта ситуация встречается во многих странах, где разлагаются аристократические порядки. В основе революции лежит социальный кризис, вызванный трудностями индустриальной модернизации страны, на пути которой встал социальный эгоизм аристократии и бюрократии. Не случайно революционная волна накатывала на Россию дважды — в 1905 и 1917 гг. Это уже никак не случайность, а закономерность.
Но и заговоры-то все-таки были. Просто не следует считать их причиной событий. Они были лишь их промежуточным следствием. И часто — второстепенным, не сыгравшим существенной роли в реальных событиях.
В ходе революции 1905 — 1907 гг. возникла сеть многообразных связей между общественными деятелями, активистами самых разных, публично противостоящих друг другу организаций, подпольных и легальных. В этой «тусовке» можно было "встретить и влиятельного предпринимателя, недовольного властями, и террориста, способного организовать «экс» банка, и либерально мыслящего офицера, и кадетского депутата. Это — нормальное явление, естественное следствие появления гражданского общества, которое все состоит из разнообразных контактов. Но это не значит, что все люди, причастные этим контактам, — участники одного разветвленного заговора. Заговорщики должны согласовывать свои действия, подчиняться единому центру, выполнять его указания. Иначе — единого заговора нет.
***
Первая мировая война определила развитие всего XX века, исковеркав судьбу Европы, а затем и мира. Война предопределила эпоху революций и конфликтов, вылившихся затем во вторую всемирную бойню. Особенно тяжело от последствий войны пострадала Россия.
Для Германии, Австро-Венгрии и России война закончилась революцией. Можно сколько угодно рассуждать о масонах, интригах оппозиции и происках шпионов врага. Но все это было и во Франции, Великобритании. А там революций не произошло. Где тонко, там и рвется.
Война уже через год после своего начала дезорганизовала социально-экономическую жизнь страны. Участились сбои в работе транспорта. Сельское хозяйство сокращало производство продовольствия в условиях, когда нужно было кормить не только город, но и фронт. Царская бюрократия не могла решить эти сложнейшие задачи, но добилась больших успехов в коррупции и других злоупотреблениях, средоточием которых общественность была склонна считать императорский двор. Война активизировала общество, а неудачный ход боевых действий сделал его более оппозиционным.
Либеральные деятели были не прочь воспользоваться ухудшением ситуации, чтобы добиться воплощения в жизнь своей мечты — конституционной монархии, развития страны «по английскому пути». Но ведь ситуация действительно продолжала ухудшаться, и настолько, что это стало вызывать опасения «русского бунта, бессмысленного и беспощадного». «Общественности» приходилось маневрировать перед двумя перспективами — глухой абсолютистской реакции и смуты. Задача либералов в этих условиях заключалась в том, чтобы добиться от императора конституционных уступок до того, как режим доведет дело до социальной революции. «Подразумевалось, что думские политики, не желающие возникновения революционных уличных выступлений, должны критиковать власть в стенах парламента, решительно высказывая претензии от имени народа»1, — воспроизводит историк И.Л. Архипов расчеты оппозиции. Они были бы оправданы, окажись власть более гибкой. Но Николай II упрямо отказывался от уступок, чурался перемен, заменяя действия колебаниями.
В 1915 г. представленные в Думе политические партии попытались установить контроль за деятельностью государственного аппарата, выдвинув лозунг ответственного министерства (т.е. кабинета министров, ответственного перед парламентом, а не перед монархом). Однако Николай II считал недопустимым делиться и толикой власти сверх того, что у него вырвали силой в 1905 г. В этих условиях лидер кадетов П. Милюков выдвинул идею «министерства, пользующегося доверием страны»2. Сначала казалось, что это — формула компромисса с самодержавием, но позднее выяснилось, что в этом пункте либералы выдвинули собственную авторитарную идею — «министерство доверия» может существовать и в случае падения самодержавия. Это — формула власти, которая не хочет быть ответственной перед парламентом.
Стремление императора сосредоточить в своих руках как можно больше полномочий в условия войны еще сильнее подмочило его авторитет. Поражения 1915 года, назначение себя на пост главнокомандующего, отказ пойти на уступки даже умеренно-оппозиционному Прогрессивному блоку, скандальные слухи, связанные с именем Г. Распутина, — все эти обстоятельства изолировали самодержца. Что ж тут поделать, такая у правителей планида — чем больше тянут на себя власти, тем сильнее одиночество.
Если правитель не привлекает к сотрудничеству общественность, она начинает работать в режиме «теневого кабинета» — искать пути воплощения в жизнь своих идей вопреки воле некомпетентной и эгоистичной власти.
Пропагандистская кампания Прогрессивного блока сделала Думу центром общественного недовольства самодержавием и снискала ей значительную популярность, в том числе и в армии.
Но все интриги и элитарное возмущение не могут привести к гибели системы, если широкие слои населения довольны жизнью. Охранное отделение сообщало в канун Февральской революции: «Если население еще не устраивает голодные бунты, то это еще не означает, что оно их не устроит в самом ближайшем будущем. Озлобление растет, и конца его росту не видать»3.
***
Казалось бы, картина событий понятна. Самодержавие своей неэффективностью и неуступчивостью довело страну в условиях войны до глубокого кризиса. Население и не выдержало. В феврале 1917 г. хватило призыва небольших революционных групп, чтобы население Петрограда вышло на улицы. Но такая картина не соответствует мифу о Святом Государе и счастливой жизни в империи. Мифотворцам нужна интрига, детектив, заговор тайных сил.
При этом в качестве главных заговорщиков называют людей вполне известных, никак не тайных — Гучкова, Родзянко, Милюкова. Может быть, они жили двойной жизнью? Утром выступали с высоких трибун, а ночью писали закодированные письма?
Каково было соотношение легальных и нелегальных действий либеральной оппозиции? В 1915 г. общественность имела вполне легальные структуры, которые занимались поддержкой армии, с одной стороны, и критикой правительства — с другой. Это — думский Прогрессивный блок, лидерами которого были спикер Думы, октябрист Родзянко и кадет П. Милюков, Центральный военно-промышленный комитет во главе с октябристом А. Гучковым, и Земско-городской союз (Земгор), лидерами которого был и князь Г. Львов, и московский городской голова М. Челноков.
Очевидная неэффективность бюрократического аппарата, особенно проявившаяся в 1915 г., позволила общественности активно включиться в дело снабжения армии через Красный Крест, земские организации и военно-промышленные комитеты. Насколько эффективна была эта работа — можно судить по-разному, но интеллигенция и буржуазия отдавали предпочтение своим организациям. Туда привлекались финансовые и интеллектуальные ресурсы. Чиновничество в большинстве своем относилось к сети общественных организаций с недоверием. Это привело к соперничеству, «перетягиванию каната» между чиновничеством и общественностью в деле организации тыла.
Поскольку депутаты были людьми известными, на них выходили все новые недовольные. В условиях военных поражений это были и военные, готовые поиграть в «декабристов», ради того, чтобы сделать войну более «толковой» и победоносной. Неудивительно, что потенциальные военные заговорщики обращались к Александру Гучкову, который одно время возглавлял комиссию Думы по вопросам обороны и вообще слыл ведущим военным специалистом в депутатском корпусе. Во время войны он возглавлял Центральный военно-промышленный комитет. По признанию самого Гучкова, он вел секретные беседы о возможности дворцового переворота. Вот, наконец, и заговор. Что и требовалось доказать? Нет, доказать требовалось не это. Привел ли заговор Гучкова к свержению самодержавия, или речь идет о салонных конспирациях, которые так и остались разговорами, а самодержавие рухнуло в результате народных выступлений, с Гучковым никак не связанных?
***
Собирать кадры либерально настроенных военных, как их называли после турецкого переворота 1908 г. — «младотурков», Гучков начал практически сразу после первой революции. Сочувствие военных либеральным западническим идеям росло по мере дискредитации самодержавия.
Сам Гучков не считал свои контакты с военными заговором, не скрывал их и даже любил бахвалиться ими, преувеличивая успехи4. Так что об этих встречах, имевших легальное обоснование по части Военно-промышленного комитета, знала половина петроградского света. В узком кругу с Некрасовым и Терещенко обсуждали более решительные действия, но практических приготовлений сделано не было. Высокопоставленный чиновник- путеец Ю. Ломоносов вспоминал о разговорах подобного рода, которые велись «даже за генеральскими столами. Но всегда, при всех разговорах этого рода наиболее вероятным исходом казалась революция чисто дворцовая, вроде убийства Павла»5.
Когда после провала снабжения армии 1915 г. предприниматели создали военно-промышленные комитеты, занявшиеся поставками войскам, генералы сотрудничали с их организаторами и продолжали проникаться либеральными идеями. В этом нет ничего сверхъестественного и требующего разыскания заговора.
Либеральные идеи не были чужды великому князю Николаю Николаевичу, генералам М. Алексееву, В. Рузскому, А. Лукомскому, А. Брусилову, А. Деникину, Ю. Данилову, А. Поливанову. А ведь они в ходе войны возглавляли фронты и штабы фронтов, занимали и более высокие должности, а Алексеев — возглавлял штаб Ставки. Поливанов в 1915—1916 гг. был военным министром, усиливая кадровые позиции либералов. Благодаря Поливанову военно-промышленные комитеты получили широкие права по распределению государственных военных заказов между заводами.
Военных раздражало, что аристократическая элита не могла обеспечить нувды армии, и поэтому им нравилось потакать либеральной критике. На заседаниях Особого совещания по обороне под председательством Поливанова Родзянко и Гучков могли позволить себе самые ехидные замечания в адрес правительства.
Либерализм военных был оборотной стороной их недовольства правительством и самим Николаем, о котором генерал Лукомский в бытность его заместителем военного министра говорил: «Мало ли что Государь находит достойным одобрения! Всем вам известна неустойчивость его взглядов»6.
Алексеев отзывался о правительстве: «Это не люди, а сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают»7. Очевидно, что Алексеев предпочел бы такому правительству кабинет либералов, тем более — знакомых ему лично и доказавших свое здравомыслие и патриотическое рвение. Казалось, что если правительство будет сформировано из представителей либерального крыла Думы, то власть будет иметь более прочную опору в обществе, можно будет легче привлечь частные капиталы к делу снабжения армии. Эти надежды были в значительной степени иллюзорными, но вполне естественными для того времени.
В либеральных салонах оживленно обсуждались составы будущего правительства8. Результаты этих обсуждений впоследствии пригодились.
Многие люди во фраках или погонах считали тогда, что было бы неплохо ограничить произвол аристократов правильно организованным представительством общественности, сделать «как в Англии». Эта простая идея приходила в голову интеллигенции и в начале, и в конце XX века. Люди, которые считают себя интеллектуальной элитой, уверены, что они сохранят эту роль в обществе, устроенном по западному образцу, и не будут отброшены капитализмом в социальный осадок.
Англофильство оппозиции как нельзя лучше стыковало патриотизм, германофобию и либерализм. В знаменитой речи 1 ноября 1916 г. в Думе Милюков предложил только два объяснения негодного руководства самодержавной администрации: «глупость или предательство9. Это объяснение затем приглянулось и коммунистам, когда они искали причины неудач собственной политики или даже простых аварий на производстве. Какими бы ни были идеологические разногласия, но логика политической борьбы сближает деятелей разных взглядов. Можно было объяснять все неудачи происками скрытого врага, который использует некомпетентных ротозеев.
В канун Февральской революции либералы в патриотическом рвении искали предательство в окружении царя, где по распространенной версии свили гнездо «темные силы». Их оплотом считалась императрица Александра Федоровна. Либералы видели в императрице сильную личность, которая вредно влияет на слабовольного мужа в интересах германофильской партии (немка все-таки). Депутатам казалось, что они будут лучше смотреться у государственных рычагов. Им не приходило в голову, что источник проблем может крыться в устройстве самой бюрократической машины, которую либералы готовы были запустить «в нужном направлении».
При этом и многие участники досужих политических разговоров того времени рассуадали так же, как мифотворцы конца XX — начала XXI в. Раз есть недовольство царем, значит оно организовано. Михаил Родзянко вспоминал: «Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916-го и в начале 1917 года. Ко мне неоднократно и с разных сторон обращались представители высшего общества с заявлением, что Дума и ее председатель обязаны взять на себя эту ответственность перед страной и спасти армию и Россию. Многие при этом были совершенно искренне убеждены, что я подготовляю переворот и что мне в этом помогают многие гвардейские офицеры и английский посол Бьюкенен»10.
В легендах о заговоре упоминается совещание у Родзянко 9 февраля 1917 г. В совещании участвовали Гучков, генерал Рузский и полковник Крымов. Но сам Родзянко в своих мемуарах об этом не вспоминает и вообще подчеркивает, что молва приписывала ему лишнее по заговорщической часта. Так что речь скорее всего идет об очередной встрече военно-депутатского кружка Гучкова. Обсуждалась возможность ареста царя во время его пребывания в районе дислокации армии Рузского. Арест, вероятно, должен был осуществить Крымов с группой офицеров. Срок переворота намечался на апрель 1917 г. Это уже больше похоже на то, что произойдет во время Февральской революции. Но за одним исключением. Если бы не произошла революция, то группа заговорщиков оказалась бы один на один с остальной империей, все еще лояльной Николаю II. В Петрограде оставалось бы назначенное им правительство, в Ставке — не посвященный в эти планы Алексеев, рядом — верные пока царю части. Это обрекало попытку переворота на крах.
Разговоров было много, но дело шло медленно. Максимум успеха — группа решительных офицеров во главе с генералом Крымовым, которая надеялась перехватить императорский поезд и заставить царя отречься. Если откажется — тогда поступить как с Павлом I. Но и здесь все осталось на уровне разговоров — боевую группу еще только предстояло сформировать.
Высокопоставленные военные иногда тоже строили абстрактные планы путчей, но отдельно от Гучкова. По рассказам Львова, он консультировался на эту тему с Алексеевым осенью 1916 г. Генерал считал, что императрицу нужно арестовать и заточить11. Этот план не лучшим образом характеризует умственные способности генерала. Он искренне считал, что все зло — в царице. Спору нет, женщина она была не самая приятная. Но сколько бы она просидела в заточении, а заговорщики, ее арестовавшие, — в своих креслах? Ведь Николаю-то Алексеев при этом собирался оставить всю полноту власти. Он был противником широкомасштабного переворота, так как «государственные потрясения» несут «смертельную угрозу фронту»12. Этот эпизод можно расценивать как доказательство раздражения Алексеева ситуацией при дворе, но никак не реальной подготовки переворота. Высказав курьезный план решения всех проблем с помощью ареста царицы, Алексеев явно был не в курсе планов Крымова. Может быть, Алексеев просто водил Львова за нос? Вряд ли. Если бы генерал был вовлечен в заговор Гучкова — Крымова, то мог бы легко перебросить группу офицеров Крымова к царскому поезду, особенно во время Февральской революции. Но этим «инструментом» не воспользовались, так как Алексеев ничего не знал о планах Гучкова, а у Крымова на практике не было никакой реальной группы боевиков.
Сам Гучков признал позднее: «Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало для реального осуществления, ибо никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось». Н.Н. Яковлев не согласен с таким самоуничижением: «А Маниковский?»13 С ним установил контакт масон Некрасов, знакомый с Гучковым. Это вам не шутки! И что генерал Маниковский сотворил в критические февральские дни? Да ничего.
Нужно различать заговоры и разговоры. Контактируя с отдельными офицерами и даже генералами, либеральным политикам не удалось заручиться поддержкой «критической массы» военных руководителей, которые приступили бы к подготовке военного переворота в столице. А без этого можно вести либеральные беседы еще долго, пока кризис самодержавия не вызвал настоящую революцию.
Но эта пропаганда имела важный результат — значительная часть офицерского корпуса склонялась к мысли, что конституционная монархия является оптимальным государственным устройством.
1 Архипов И.Л. Российская политическая элита в феврале 1917 г Психология надежды и отчаяния. СПб., 2000. С 27.
2 Милюков Я. //. История Второй русской революции. M., 2001. С. 29.
3 Блок А. А. Последние дни старого режима. Архив русской революции. М., 1991. Т. 4. C. 16.
4 Кобылин В. Анатомия измены. Император Николай II и генерал-адъютант М. В. Алексеев. Истоки антимонархического заговора. СПб., 1998. С. 172.
5 Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914—1919; Ломоносов Ю. В. Воспоминания о мартовской революции 1917 года. M., 1994. С. 219.
6 Наумов А. Из уцелевших воспоминаний. Нью-Йорк, 1955. Т. 2. С. 421.
7: Цит. по: Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Париж, 1931. С 94.
8 А. И. Гучков рассказывает. // Вопросы истории. 1991. № 7-8. С. 205-206.
9 Милюков приписал общественному мнению убеждение, будто эта речь стала «началом русской революции» (Милюков П. Н. История Второй русской революции. C. 35), что можно расценить разве что как проявление мании величия лидера кадетов. Реальная революция началась четыре месяца спустя с демонстрации социал-демократов.
10 Родзянко М. В. Крушение империи. Харьков, 1990. С. 202.
11 Николаевский Б. И. Русские масоны и революция. M., 1990. С. 92.
12 Деникин А. И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь 1917 г. М., 1991. С 107.
13 Яковлев Н.Н. 1 августа 1914 года. М., 1993. С. 258.
<< Назад Вперёд>>
