«Нас было мало, — вспоминал генерал Деникин о выступлений своей армии во Второй поход на Кубань, — тысяч против 80 — 100 тысяч большевиков. Но за нами — военное искусство... В армии — порыв, сознание правоты своего дела, уверенность в силе и надежда на будущее?».
У добровольцев было лишь двадцать одно орудие и два броневика. В распоряжении красных имелось свыше сотни орудий, большое количество пулеметов, артиллерийских снарядов, ружейных патронов. Но советские войска были плохо организованы, а их командный состав вел жестокую борьбу с гражданской властью и враждовал между собой.
Благодаря создавшейся неразберихе силы северо-кавказских войск большевиков, по словам Антона Ивановича, "не поддавались точному учету". Даже советский Генеральный штаб в Москве имел о них лишь относительное представление. Однако в отрадной для добровольцев картине большевистских раздоров имелся элемент, тревоживший генерала Деникина: войска бывшего русского фронта против турок, зажатые ходом событий в тесном районе между Доном и Кавказским хребтом, не имели возможности распыляться по России с такой же легкостью, как солдаты русских армий европейских фронтов. Антон-Иванович предвидел, что они могли стать почти "неистощимым и хорошо подготовленным материалом для комплектования Северо-Кавказской Красной армии".
Несмотря на свою малочисленность, армия генерала Деникина была разделена на три пехотные, одну конную дивизии и одну конную-кубанскую бригаду. Казалось бы,, такое громкое название, как дивизия, не соответствовало скромному количеству бойцов, но организация армии была продумана и имела большой практический смысл.
«Добровольческие части, — писал Антон Иванович, — формировались, вооружались, учились, воспитывались, таяли и вновь пополнялись под огнем, в непрестанных боях».
В ночь с 9 на 10 июня выступила в поход армия. Ближайшей целью кампании был захват Екатеринодара. Но до этого требовалось пройти через четыре оперативные фазы:
1. Обеспечить тыл со стороны Царицына и, следовательно, прервать железнодорожное сообщение Северного Кавказа с Центральной Россией. Это достигалось путем захвата узловой станции Торговая, а к северо-востоку от нее — станции Великокняжеская. Передав затем царицынское направление Донскому войску, добровольцы приступили к выполнению второй фазы операции.
2. Круто сворачивая на юго-запад, Добровольческая армия двигалась затем вдоль железной дороги к станции Тихорецкой (от Великокняжеской до Тихорецкой — 150 километров. Там находилось пересечение двух железнодорожных линий; Царицын — Екатеринодар, Ростов — Владикавказ).
3. Овладев Тихорецкой, армия должна была обеспечить свои фланги для дальнейшего наступления на Екатеринодар. С этой целью на правом фланге часть войск направлялась на станцию Кущевку, а на левом фланге — на станцию Кавказскую (обе станции были на магистрали Ростов — Владикавказ).
4. Последней, заключительной фазой операции являлся фронтальный удар по Екатеринодару.
В 216 году до рождества Христова силами, вдвое меньшими, чем у противника, Ганнибал окружил в Апулии при Каннах и полностью уничтожил римскую армию Теренция Варрона.
Идея Канн лежала в основе деникинского плана, и он отлично провел ее в жизнь в двух первых фазах своего наступления.
Первая фаза операции закончилась в пять дней. Вторая длилась две недели. На станции Тихорецкой среди множества трофеев добровольцы захватили штабной поезд советского командующего Калнина. В последнюю минуту ему удалось бежать в одиночку. Начальник его штаба, бывший полковник старой армии, боясь расправы, покончил самоубийством, предварительно застрелив свою жену в купе штабного вагона.
Ожесточение враждующих сторон не знало предела. Раненые добровольцы, попадавшие в руки красных, подвергались жестоким истязаниям перед смертью. У них отрубали руки, ноги, вспарывали животы, выкалывали глаза, резали языки и уши. Были случаи, когда их обливали керосином и затем сжигали живьем.
В одном из боев (под Белой Глиной) отряд полковника Дроздовского наткнулся на обезображенные трупы своих однополчан. Озлобившись, он расстрелял пленных красноармейцев. Деникин вызвал к себе Дроздовского. Указав "на недопустимость такой жестокой массовой расправы, наносящей к тому же явный вред армии", он требовал, чтобы подобные факты не повторялись. Но в душе Антон Иванович знал, что если Дроздовский или другие и выполнят его приказ, "то только формально"...
«Нужно было время, — писал в своих воспоминаниях генерал Деникин, — нужна была большая внутренняя работа и психологический сдвиг, чтобы побороть звериное начало, овладевшее всеми — и красными, и белыми, и мирными русскими людьми. В Первом походе мы вовсе не брали пленных. Во Втором — брали тысячами. Позднее мы станем брать их десятками тысяч. Это явление будет результатом не только изменения масштаба борьбы, но и эволюции духа».
Первые две фазы кампании прошли отлично. Но рассчитывать на то, что и в дальнейшем ходе операции все будет идти без препятствий, не приходилось,
После захвата Тихорецкой генерал Деникин 3 июля двинул свои войска по трем расходящимся направлениям на фронте в 140 километров. Главные силы направлялись на правый фланг, чтобы захватить станцию Кущевка и разбить там советские войска Сорокина. На левый фланг (для захвата станции Кавказской) была двинута дивизия генерала Боровского; а прямо — на Екатеринодар — шла дивизия полковника Дроздовского.
Красные были выбиты со станции Кущевка и взяты в окружение. Однако Сорокину удалось не только вывести свои войска, но и сосредоточить их для удара на правом фланге и в тылу тех добровольческих частей, которые двигались на Екатеринодар. Одновременно часть так называемой "Таманской" армии (одной из прочно организованных красных боевых единиц на Северном Кавказе, куда входило много иногородних) ударила из Екатеринодара по наступавшим добровольцам. Численностью большевики во много раз превосходили белых. Сорокин и Ковтюх, командовавшие таманцами, хотели взять добровольцев в клещи.
И для войск Деникина создавалось чрезвычайно тяжелое положение. Жестокие бои длились 10 дней. Однако противник был разбит. 3 августа Добровольческая армия вступила в Екатеринодар.
Радость победы омрачалась страшными потерями, которые армия понесла за это время. Множество рядовых бойцов было выбито из строя. Погибло несколько доблестных начальников, а главное, погиб генерал Марков.
Марков был смертельно ранен вечером 12 июня у станции Шаблиевка, в самом начале Второго похода на Кубань. "Красные части отступали, — рассказывал генерал Деникин. — Уходили и бронепоезда, посылая последние прощальные снаряды по направлению к брошенной станции. Предпоследний (снаряд) был роковым. Марков, обливаясь кровью, упал на землю. (Осколком снаряда он был ранен в левую часть затылка, и была вырвана большая часть левого плеча.) Перенесенный в избу, он мучился недолго, приходя иногда в сознание и прощаясь трогательно со своими офицерами — друзьями, онемевшими от горя.
Наутро 1-й Кубанский стрелковый полк провожал в последний путь своего начальника дивизии. Раздалась команда: "Слушай на караул". В первый раз полк сломался, отдавая честь своему генералу, — ружья валились из рук, штыки колыхались, офицеры и казаки плакали навзрыд...
К вечеру тело перевезли в Торговую, — продолжал свой рассказ Антон Иванович. — После краткой литии гроб на руках понесли мы в Вознесенскую церковь сквозь строй добровольческих дивизий. В сумраке, среди тишины, спустившейся на село, тихо продвигалась длинная колонна. Над гробом реял черный с крестом флаг, его флаг, мелькавший так часто в самых опасных местах боя...
После отпевания я отошел в угол темного храма, подальше от людей, и отдался своему горю".
Гроб с останками генерала Маркова был перевезен в Новочеркасск и погребен там на военном кладбище. На отпевании в Войсковом соборе среди множества молящихся присутствовали генерал Алексеев, Донской атаман Краснов, мать, жена и дети покойного генерала. Сдавленным, прерывающимся от горя голосом генерал Алексеев произнес на кладбище надгробное слово. А затем, неожиданно для всех встав на колени, отвесил земной поклон матери покойного, "вскормившей и вспоившей верного сына Родины".
В приказе по армии генерал Деникин переименовал 1-й офицерский полк, которым прежде командовал С. Л. Марков, в 1-й офицерский генерала Маркова полк. Через историю белой борьбы полк доблестно и гордо пронес это знамя.
Для Антона Ивановича смерть Маркова — человека, друга, блестящего полководца — была величайшей утратой.
3 августа Антон Иванович, как и все, кто участвовал в Первом походе, волнуясь, вступил в Екатеринодар. Для него этот город приобрел какое-то мистическое значение. Четыре месяца назад добровольцы, преследуемые по пятам большевиками, с малой верой в возможность вырваться из окружения, которое готовил им противник, мрачно уходили в неизвестность. Теперь, как символ воскресения, как феникс, возрожденный из пепла, шли они, окрыленные надеждой и сильные духом. В освобожденном Екатеринодаре добровольцев ждала ликующая, восторженная встреча.
«В храмах, на улицах, в домах, в человеческих душах, — вспоминал Деникин, — был праздник, светлый и радостный».
Но на смену радостному подъему пришли скучные, досадные мелочи жизни. И еще требования, которые тут же выдвинули представители Кубанского правительства, вернувшиеся в свою столицу в обозе Добровольческой армии.
Расположившись в глубоком тылу на станции Тихорецкой, правительство Кубани хотело первым войти в город и подчеркнуть таким образом, что оно являлось истинным хозяином положения. Правительство просило генерала Деникина повременить со въездом в Екатеринодар, прежде самому прибыть туда под предлогом, чтобы подготовить якобы достойную встречу генералу.
«Но в Екатеринодар втягивались добровольческие дивизии, — рассказывал Антон Иванович, — на том берегу шел еще бой, и мне поневоле пришлось перевести свой штаб на екатеринодарский вокзал. Только к вечеру не вытерпел — поехал незаметно на автомобиле по знакомому городу, теперь неузнаваемому, загаженному, заплеванному большевиками, еще не вполне верившему своему освобождению».
Когда Деникин узнал, что это естественное и вполне понятное путешествие поставлено было ему в вину, он глубоко оскорбился.
«Тонкие политики! — говорил он. — Если бы я знал, что... этот эпизод так огорчит ваше чувство суверенности, я отказался бы вовсе от торжеств. И притом никто не препятствовал ведь правительству и Раде войти в Екатеринодар хотя бы с конницей... атаковавшей город».
Несмотря на закулисные интриги, официальные церемонии в честь генерала Деникина и его армии прошли чрезвычайно торжественно и даже восторженно. 4 августа, на следующий день после освобождения Екатеринодара, туда съехались все представители Кубанского правительства и Рады. В речах превозносили заслуги добровольцев. Атаман Филимонов говорил, что кубанские казаки, закончив освобождение родного края, будут продолжать борьбу за возрождение "великой, единой и неделимой России". На большой соборной площади, среди огромной толпы молящихся духовенство служило благодарственный молебен.
Однако для большинства представителей Кубанского правительства и Рады обещания продолжать борьбу за возрождение России были лишь словесными украшениями. Они мечтали о том, чтобы враждующие стороны оставили их в покое, и наивно думали, что в условиях гражданской войны это возможно.
Кубанские деятели были против советской власти, но отказывались понять, что Кубань и Добровольческая армия зависели друг от друга, что только тесное сотрудничество с добровольцами могло оградить их тогда от большевизма.
Ни Алексеев, ни Деникин не хотели вмешиваться в управление краем. У них для этого не было ни времени, ни людей, ни соответствующего аппарата. Но разграничить функции отдельных начальников армии, действовавшей на территории Кубани, от местного административного управления было нелегкой задачей. И на этой почве стали возникать сперва мелкие, а затем и крупные недоразумения. Добровольческие отряды реквизировали имущество, оставленное советскими войсками, в то время как Кубанское правительство считало его своим военным призом. Добровольцы вмешивались во внутреннюю жизнь станиц.
Антон Иванович сознавал, что претензии Кубанского правительства имели немало оснований. Но его раздражали такие придирки и жалобы в момент, когда все силы были направлены на борьбу.
Он искренне верил в необходимость "самой широкой автономии составных частей русского государства и крайне бережного отношения к вековому укладу казачьего быта". Но категорически отказывался признать за Кубанью право объявить себя суверенным государством, иметь свою таможню, свою иностранную политику, думать о посылке делегатов на международную конференцию, которая будет созвана по окончании мировой войны. А эти требования, выдвигавшиеся постепенно, но настойчиво, сгущали политическую атмосферу в Екатеринодаре.
Наиболее острым вопросом в ближайшее время становилось требование местных властей о выходе всех кубанских казаков из Добровольческой армии. Они настаивали на образовании отдельной автономной Кубанской армии, подчиненной генералу Деникину лишь в оперативном отношении. Правительство и Рада стремились вначале противопоставить свои войска добровольцам, а затем диктовать собственные условия. Официально же они прикрывались примером Дона, имевшего свое войско, страхом за судьбу Кубани в случае ухода добровольцев из области.
Для Деникина такое требование было совершенно неприемлемо: его армия лишилась бы половины личного состава и почти всей конницы.
В середине августа этот вопрос обсуждался на заседании командования и кубанских властей. И когда последние упорно настаивали на проведении в жизнь своих планов, Антон Иванович встал и заявил:
— В то время, когда половина Кубани лежит под властью большевиков и на полях ее льется кровь добровольцев, Кубанское правительство стремится развалить армию.
— Я этого не допущу!
Его резкий тон и демонстративный уход с заседания произвели сильное впечатление на кубанцев, далеко не уверенных в том, что казачество пойдет за ними.
И действительно, разногласия в верхах не коснулись тогда рядового казачества. Оно шло за своими офицерами. А кубанские офицеры — воспитанники русских военных училищ — смотрели на события глазами русского офицера. Они с недоверием относились к деятельности своего правительства, а многие из них готовы были без церемоний расправиться с самостийными вожаками. И те это отлично знали.
В своем большинстве члены Рады и правительства принадлежали к казачьей разновидности того, что в 1917 году было принято именовать "революционной демократией". Но местные варианты социализма с примесью казачьего шовинизма, не признавали равноправия за иногородними.
«Иногородние, — писал Антон Иванович, — считались поголовно большевиками и являлись бесправными на кубанской земле. На них налагались тяжкие материальные кары за действительный или мнимый большевизм, включительно до отобрания домов и угодий безвестно отсутствующих глав семей. Детей их изгоняли из школ... А сколько людей перевешано и расстреляно было станичными судами, об этом неведомо было кубанскому правительству, не занимавшемуся подобной статистикой. В самом этом "парламенте"... серьезно обсуждали вопрос о поголовном выселении иногородних из Кубанской области, причем более экспансивные ораторы сбивались: вместо "выселения" упоминали иногда об "истреблении».
Помимо моральной стороны Деникина беспокоила мысль о том что притеснения иногородних толкали их в объятия большевиков в ряды Красной армии. Антон Иванович старался влиять на атамана Филимонова, обычно поддерживавшего добровольцев, но усилия его не увенчались успехом.
При всем моральном и политическом значении освобождение Екатеринодара не разрешало стратегической задачи операции. Часть Кубани еще оставалась в руках большевиков. А Деникин намечал не только освобождение всей Кубанской области, но и "обеспечение освобожденного края и всего Северного Кавказа надежными естественными рубежами — Черным и Каспийским морями и Кавказским хребтом".
Черное море, как говорил Деникин, приоткрывало окно в Европу. Там возникала связь с союзниками, о которой так давно мечтал Антон Иванович. Ход мировой войны к концу лета указывал на неизбежность скорого немецкого поражения: Америка, сменившая в лагере союзников выбывшую Россию, всей силой и технической мощью давила на Германию.
Каспийское же море давало надежду наладить сообщение с движением, которое после выступления чехословаков все шире и шире охватывало Поволжье и Сибирь. Кроме того, оно обеспечивало контакт с отрядами англичан, пробравшимися через Персию к каспийскому порту Энзели.
В начале августа Добровольческая армия приступила к пополнению своих поредевших в боях рядов путем мобилизации, а к концу года широко использовала другой источник людских ресурсов — пленных красноармейцев. В конце октября было покончено с четырехмесячными контрактами. Все офицеры в возрасте до сорока лет подлежали призыву в войска.
В своих воспоминаниях Деникин отметил, что эти перемены в составе армии значительно изменили ее моральный облик, который с того времени начал тускнеть, а монолитность старого добровольчества — уходить в область преданий.
После освобождения Екатеринодара генерал Деникин готовился к продолжению похода, его армия насчитывала уже 35 — 40 тысяч штыков и шашек, 86 орудий, 256 пулеметов, 5 бронепоездов, 8 бронированных автомобилей и два авиационных отряда, имевших 7 самолетов.
Масштаб борьбы увеличивался. Прежде узкий и короткий фронт добровольцев начал растягиваться на расстояние в триста — четыреста километров. И это принуждало командование к пересмотру системы управления. Генерал Деникин не в состоянии был лично вести свою армию, как делал это в течение последних пяти месяцев.
«Открывалась, — говорил он, — более широкая стратегическая работа начальникам, и вместе с тем суживалась сфера моего непосредственного влияния на войска.Раньше я вел армию. Теперь я командовал ею».
К середине августа генералу Деникину удалось освободить от большевиков западную часть Кубанской области, занять Новороссийск и утвердиться на побережье Черного моря.
Это задание было выполнено дивизией генерала Покровского и отрядом полковника Колосовского. Таманская группа красных, преграждавшая им путь, проявила большую стойкость. Она с боем отошла на юг вдоль черноморского побережья к Туапсе, откуда свернула на восток на соединение с армией Сорокина.
Театр военных действий переносился теперь на восточную часть Кубанской области против красных войск Сорокина.
Молва об успехах Добровольческой армии прокатилась по всем городам и станицам Северного Кавказа. При ее приближении то тут, то там вспыхивали вооруженные восстания против советской власти, Некоторые из них, как, например, восстание терских казаков, начинались преждевременно. Добровольцы были еще слишком далеко и не могли прийти на помощь повстанцам. Бывали случаи, когда восставшие казаки образовывали партизанские отряды, которые успешно действовали в тылу у большевиков, совершая удачные набеги на склады боеприпасов и взрывая железнодорожные пути. Самым выдающимся из них был партизанский отряд во главе с полковником Шкуро, вокруг имени которого вскоре начали слагаться легенды. Он шел на соединение с добровольцами, а по дороге захватывал малые и большие города.
В Кисловодске местная буржуазия с восторгом встречала Шкуро как избавителя, но вскоре с ужасом узнала, что слухи преувеличили значение его отряда, что он совершал лишь партизанский набег и удержать города не может. Вернувшиеся после ухода Шкуро большевики подвергли все зажиточное население города репрессиям.
Через некоторое время отряд Шкуро направился к Ставрополю. Подойдя к нему, полковник предъявил комиссарам и начальнику гарнизона ультиматум — очистить город, В случае неисполнения своего требования он грозил пустить в ход тяжелую артиллерию. Напуганные молвой об удачах знаменитого партизана, большевики оставили город, поверив в угрозу и в тяжелую артиллерию, которой у Шкуро не было и в помине.
Движение на Ставрополь в начале августа не входило в намерения добровольческого командования. Но, стремясь не допустить повторения участи Кисловодска, генерал Деникин решил послать на поддержку Шкуро части своей армии. Антон Иванович сознавал, что наперекор расчетам он втягивался в события, которые неизбежно должны были отвлечь его силы и внимание от ближайших дел.
Несмотря на большие потери, армия Сорокина к тому времени тоже сильно увеличилась. Кроме таманской группы, в нее влились демобилизованные солдаты бывшего русско-турецкого фронта. Армия Сорокина насчитывала тогда до 150 тысяч бойцов при 200 орудиях. Она постепенно выходила из морального кризиса, в который повергли ее беспрерывные неудачи и поражения. Причиной перемены в настроении были иногородние. По сведениям в штабе генерала Деникина, они предъявили требования к своему командованию "прекратить отступление, реорганизовать фронт и затем наступать"...
Красное командование было готово идти навстречу этим желаниям, но появились разногласия относительно дальнейшего плана кампании, личная неприязнь.
Вражда в советских верхах не помешала красным отбить у добровольцев Армавир и Ставрополь. Но через двадцать восемь дней жестоких боев красные части с большими потерями вынуждены были отступить. Ставрополь был взят белыми войсками 2 ноября,
Бои за этот город нанесли Северо-Кавказской Красной армии самый сильный удар за всю кампанию. Она продолжала сопротивляться, проявляла большое мужество, переходила иногда даже в наступление, но оправиться от поражения под Ставрополем не смогла.
К началу ноября Кубанская область была окончательно освобождена от большевиков, а к началу февраля 1919 года, — закончена задуманная генералом Деникиным операция по освобождению всего Северного Кавказа.
Узкими и извилистыми дорогами Деникин, наконец, добрался до того перекрестка, откуда открывался широкий путь к центру России. И можно было подумать о свержении советской власти в Москве.
Во Втором кубанском походе отличилось немало командиров. В пехоте: генерал Казанович, полковники Дроздовский, Кутепов, Тимановский, произведенные за боевые отличия в генералы. В кавалерии: генерал Покровский, полковники Улагай, Топорков, Науменко, Бабиев, партизан Шкуро.
Но больше других — недавно прибывший в армию генерал барон Петр Николаевич Врангель.
Деникин видел, что в условиях гражданской войны подвижность и маневр кавалерии имели первостепенное значение. Поставив целью создать мощную конницу, он искал человека, которому можно было доверить дело. Среди тех, кто служил в его армии, такого человека не имелось, а потому Антон Иванович решил испробовать вновь прибывшего генерала с репутацией талантливого и решительного кавалерийского начальника.
Врангель впервые явился к генералу Деникину в Екатеринодаре.
— Ну, как же мы вас используем? — спросил Антон Иванович. — Не знаю, что вам и предложить, войск ведь у нас немного.
— Как вам известно, ваше превосходительство, — ответил генерал Врангель, — я в 1917 году командовал кавалерийским корпусом, но еще в 1914 году был эскадронным командиром и с той поры не настолько устарел, чтобы вновь не стать во главе эскадрона.
— Ну, уж эскадрон... Бригадиром согласны?
— Слушаю, ваше превосходительство.
Далек был тогда Антон Иванович от мысли, что через год генерал Врангель, человек властный и крутой, станет к нему в открытую оппозицию, и его будут прочить на пост Главнокомандующего.
Услуги, которые Врангель оказал армии, оправдали ожидания. С самого начала он показал себя выдающимся кавалерийским начальником, отлично разбиравшимся в боевой обстановке, умеющим брать на себя ответственность, принимать решения на месте. Оценив в нем качества полководца — искусство маневра, порыв и энергию, генерал Деникин, всецело доверяя Врангелю, с искренней радостью продвигал его по службе. Повышения одно за другим следовали с невероятной быстротой.
Высокого роста, на голову выше толпы, худой, поджарый, с зычным голосом, Врангель импонировал войскам своей "декоративной" наружностью и манерой держаться. Он сумел подчинить себе своевольных и трудных людей вроде Покровского и Шкуро.
С ростом роли Добровольческой армии быстро росла в ней и роль барона Врангеля.
<< Назад
Вперёд>>
