О Сталинградской битве много писали, значительно больше, чем об обороне Одессы и Севастополя, пожалуй, эти страницы в истории Великой Отечественной войны изложены полнее других. Есть воспоминания участников битвы всех степеней и званий, о ней рассказывают в своих воспоминаниях Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, А. М. Василевский, ей посвящены монографии военных историков, о Сталинградской битве наиболее подробно писали и немецкие генералы.
В обороне Сталинграда были задействованы несколько фронтов и армий, почти безвыездно во время Сталинградской битвы на фронтах находились представители Ставки. Мы здесь, как и в предшествующих главах, стоим все перед той же задачей — выявить в этом событии роль Николая Ивановича Крылова, занимавшего тогда сравнительно скромные посты. Заместитель командующего 62-й армией с 19 августа по 3 сентября, с 3 сентября по 9 сентября ее командующий, с 9 сентября начальник ее штаба.
Его роль проявилась и стала заметной в этой битве, насыщенной разнообразными событиями, только потому, что в силу сложившегося хода военных действий на 62-ю армию выпала особая задача — оборона города. Она должна была устоять и сковать в Сталинграде значительные силы противника, чтобы Родина получила нужное время для подготовки решительного перелома в ходе войны.
То, о чем умолчал, наставляя, начальник Генерального штаба, должно было свершиться, ибо в тот момент немецкое командование сумело сосредоточить на Дону и на подступах к Сталинграду значительно превосходящие силы.
Военные историки и авторы воспоминаний до сих пор спорят о тех или иных решениях Ставки, связанных с ходом летней военной кампании, о решениях командующих фронтами и армиями, ищут в ошибочных решениях тех или иных инстанций объяснение, почему немецким войскам удалось прорваться к Сталинграду. Бесспорной ошибкой была, конечно, попытка начать лето сорок второго года наступлением советских войск под командованием С. К. Тимошенко, без подготовленных стратегических резервов. После катастрофы под Харьковом и на Керченском полуострове, даже и при безошибочных решениях командиров и командующих всех степеней, предотвратить прорыв немецких войск к Сталинграду было очень и очень трудно, если не сказать невозможно. Слишком неравны были силы, сосредоточенные в сражении в большой излучине Дона и на Сталинградском направлении.
Советские солдаты сделали все возможное, чтобы остановить врага, но иссякали силы, а уничтожить преимущество в подвижности моторизованных дивизий было нечем.
И если в отдельных эпизодах первый командарм 62-й В. Я. Колпакчи и вслед за ним сменивший его А. И. Лопатин в иных случаях вступали в спор с командованием фронта, то Николай Иванович Крылов уже такой возможности не имел. Слишком мало времени оставалось у него, чтобы внести что-то свое в оборонительные бои на дальних и ближних подступах.
Его служба в 62-й началась 19 августа, за четыре дня до рокового прорыва 14-го немецкого танкового корпуса к Волге и уничтожения города с воздуха 23 августа.
Единственно, на что у него оставалось время, — это познакомиться с армией, с ее рядовым и командным составом.
62-я армия была новым войсковым объединением. Формировалась она в Сталинграде и еще совсем недавно числилась в резерве Ставки как 7-я резервная. В Сталинграде она проходила и боевую подготовку, еще до начала битвы за Дон. И только 10 июля получила наименование 62-й и была выдвинута шестью дивизиями за Дон. Армия не прошла испытаний сорок первого года, опыт приобретался с нарастанием боев в Донских степях.
Но все же и на ее счету были уже и контрудары, и прорывы отдельных ее частей из окружения, и жестокие оборонительные бои в открытой степи под ударами с воздуха.
С высшим командованием армии Николаю Ивановичу и здесь повезло.
Колпакчи он ужо не застал, армией командовал генерал-лейтенант Антон Иванович Лопатин. Он был намного старше Крылова. Когда Николай Иванович еще только обучался на пулеметных курсах настоящему военному делу, Лопатин уже вступил в партию и командовал прославленной 4-й кавалерийской дивизией в 1-й Конармии. И опыт гражданской войны, и огромный военно-политический опыт выработал у Лопатина волевой характер, он не терял спокойствия в самых экстремальных ситуациях и уже принял боевое крещение в боях с немецкими захватчиками. Даже в осажденном Севастополе знали его имя, он командовал в 41-м году 37-й армией, которая отличилась в боях за Ростов, вынудив танковую армию Клейста к поспешному отходу, а в начале войны на Украине вывел из окружения свой корпус. Этот человек, не повышая голоса, добивался безукоризненного выполнения своих поручений и заданий, там, где бессильны были крик и угрозы. Кто мог бы лучше оценить это, чем Крылов, который провел с Лопатиным хотя и недолгие, но, пожалуй, самые ответственные в обороне Сталинграда дни, когда надо было сдерживать противника всеми силами и свыше всяких сил и в то же время отводить армию, чтобы она осталась боеспособной, чтобы она смогла удержать город до подхода новых подкреплений, чтобы не дать врагу овладеть Сталинградом с ходу.
Отношение к людям в трудные часы и дни их жизни — это тоже черта характера, раскрывающая душевное богатство. Доброжелательность, чувство товарищества, отсутствие ревности к коллеге — это черты достаточно редкие, когда они проявляются не на словах, а на деле. Позже, когда уже развернулись бои в черте города и командующий фронтом генерал-полковник А. И. Еременко, по причинам, только ему известным, счел необходимым снять Лопатина с командования армией и назначить командармом Крылова, Николай Иванович не воспринял это как военную необходимость, но обстановка не давала возможности оспорить этот приказ, как это было сделано в Севастополе в защиту И. Е. Петрова. Приказ в отношении Лопатина был не совсем обычен. Отстраненный командующий не получил нового назначения, он даже не отзывался в распоряжение командования фронтом. Покинуть Сталинград без приказа он не мог, в звании не понижен. Он вынужден был остаться на армейском КП, что в иных обстоятельствах могло создать ненормальное положение. Но такт Крылова, а также и Лопатина снял остроту в подобной ситуации. Генерал с таким богатым боевым опытом, конечно же, был полезен рядом. И Крылов и Лопатин сработались даже и в этой ситуации. Спустя много лет Крылов счел возможным дать оценку своему командарму, под началом которого он прослужил всего лишь пятнадцать дней. «К Антону Ивановичу, — писал Крылов, — у меня сохранилось большое уважение, как к мужественному человеку, опытному и дальновидному военачальнику».
Не менее значительной личностью оказался и член Военного совета армии дивизионный комиссар Кузьма Акимович Гуров. Они сразу и навсегда подружились, и не только потому, что были почти ровесниками и судьбы их были сходны. Им обоим была присуща простота в отношениях с людьми, сочетающаяся с требовательностью в деле, не знающая никаких послаблений.
В первые часы знакомства, когда выдалась свободная минутка отвлечься от боевых дел, Гуров спросил:
— Стало быть, ты саратовский... А я вот из-под Калуги, есть там такая деревенька — Панево.
Тут Николай Иванович вспомнил командира летного дивизиона Масленникова, свой неудачный полет на «ньюпоре», его рассказы о чудаке-ученом, имя которого уже давно преодолело ореол чудаковатости и уже связывалось в сознании и современников, и Крылова не только с фантастическими планами полетов к иным планетам, но и с вполне реальными достижениями ракетной артиллерии. Разговорились о Калуге и о Циолковском.
— Детские воспоминания иногда очень обманчивы, хотя, как правило, точны, точнее всяких иных, — заметил Гуров. — В деревне я хоть из молодых, совсем мальчишкой, но грамотеем слыл. Успел закончить четыре класса сельской школы. Мужики частенько ездили в Калугу на базар. Приезжали, рассказывали... Какие-то, дескать, чудаки из учительского сословия с горы над бором пускают в воздух разные чудеса. С обрыва над бором. Приметное место в Калуге бор, и обрыв — окраина города. Макушка холма... Из бумаги клеют огромный шар, а под ним разводят огонь. И вдруг этот шар поднимается, и без ветра все выше и выше...
— Монгольфьер... — подсказал Крылов.
— Это мы сейчас с тобой знаем, что монгольфьер, а тогда мужикам чудом казалось, а иным и чертовщиной. А мне пришлось видеть почуднее. Как-то с отцом поехали по какой-то нужде в город. Публика валом валит к обрыву над бором. То ли зима, то ли еще весна дохнула, того не помню, а вот что на санях до города добирались, то помню. Отец к бору повернул. Гляжу, один с реденькой седой бородкой, у другого борода рыжая, и поблескивают золотые очки. Прилаживают какое-то устройство. И сравнение запомнилось. Вроде бы как столб на какой тын навешивают, а верхушку зарубают остро, чтобы дождь обтекал. Вроде бы высотой в человеческий рост. Ну вот с тебя, что ли. Поставили они под него железные полозья, как под сани. Приладили. Кто-то махнул зеленым флажком, это у них сигнал, чтобы расходились и не очень-то пугались. Тот, с седой бородкой, подпалил фитиль и отбежал... Эта штуковина вдруг задымилась, из хвоста у нее пламя, и пошла по полозьям, а потом и полетела. Над оврагом высоко взвилась, а потом будто бы остановилась, задержалась, подвешенная в воздухе, и рухнула наземь. До сих пор помню ее огненный хвост, очень похож на огненные хвосты, когда бьют гвардейские минометы. Теперь-то я знаю, что с седой бородкой был Константин Эдуардович Циолковский, а в очках с золотой оправой — директор Калужского реального училища...
Связали Крылова и Гурова еще и воспоминания по службе на Дальнем Востоке. И хотя места их службы разделяло тогда огромное расстояние: Крылов в Благовещенском УРе, Гуров на границе с Монголией, но вдали от Дальнего Востока расстояние не воспринималось как огромное, казались друг другу чуть ли не земляками. Гуров занимал крупные военно-политические посты еще до войны. Он был военным комиссаром Артиллерийской академии, потом начальником Военно-педагогического института, во время Харьковской операции занимал пост члена Военного совета Юго-Западного фронта, вывел из окружения часть танковой бригады, был послан членом Военного совета Сталинградского фронта и по личной просьбе начальника Главного политического управления Красной Армии А. С. Щербакова остался в 62-й, ибо было очевидно, что ей предназначается совершенно особая роль.
Крылов мог оценить его высокий такт и почувствовать дружескую руку, еще до того, как им пришлось сойтись на КП в Сталинграде.
...Пришла телеграмма Военного совета фронта: Лопатин смещался с поста командующего, а командующим 62-й армией назначался Крылов.
Николаю Ивановичу не представлялось возможности понять необходимость этой замены. Дело было, конечно, не в скромности. Какой солдат не хочет стать генералом, а генерал получить под командование крупное войсковое объединение, на котором можно раскрыть свои способности, применить свои военные знания. Крылов считал, что Лопатин как раз тот командующий, который нужен 62-й, а в сложной обстановке смена командующего не улучшает дело. Но Гуров понимал, что речь идет не о достоинствах Лопатина, а о том, что командующий фронтом Еременко не чувствует за собой уверенности в спорах с Лопатиным.
Однако оспаривать решение Военного совета фронта не было никакой возможности.
— Быть может, так и надо! — согласился Крылов. — Я человек военный, и приказ есть приказ. Но зачем так поступать — не понимаю?
— Ну а я вот понимаю! — ответил Гуров. — Главное сейчас — не отдать город врагу, а об остальном еще будет время подумать...
Но смена командующих произошла в сентябре, а были еще трудные дни августа, и самый трудный из них — двадцать третье августа...
<< Назад
Вперёд>>
