Введение
Издатель, журналист, историк и масон Новиков был одной из самых заметных фигур екатерининского царствования (1762—1796). Целые поколения чтили его едва ли не как настоящего святого, «Апостола добра» и «просветителя России»2. С трагической судьбой Новикова связывают и судьбу русского масонства вообще: масонское движение в России завершило свою деятельность вскоре после его ареста. Немногие из оставшихся лож быстро закрылись, и некогда бурная жизнь ордена в России остановилась.
Масонство — первое в России широко распространившееся общественное движение — оказало глубокое влияние на социальное развитие страны33. В течение XVIII века в орден вступили тысячи представителей самых разных сословий — от временщиков и могущественных аристократов до скромных ремесленников и вольноотпущенников. Гражданские и военные чиновники, философы, литераторы, художники и купцы создали обширную масонскую сеть, действовавшую почти по всей империи. Анализ социальной психологии масонов позволяет точнее описать особенности вестернизации и общей социальной стратификации императорской России (1682-1917).
Масонство в России появилось в первые десятилетия XVIII века, когда Петр I, стремясь изменить европейские представления о «средневековой» Московии, настойчиво вводил в русское общество заимствованные из Европы военные, политические, экономические и социальные доктрины. Российская элита приняла Петровские реформы, предпочтя привычки образованных голландцев и шведов обиходу своих предков. Это отразилось не только в бритье бород или смене кафтана на европейское платье — приходилось думать и вести себя по-новому. С каждым годом высшие слои русского общества все больше адаптировались к европейской культуре: они читали, учились и путешествовали; они усваивали хорошие манеры; они посещали салоны, театры и концерты; наконец, они вступали в масонский орден.
Вступление в орден обеспечивало новоиспеченному масону, помимо общения с единомышленниками, нужные связи с потенциальными покровителями и возможность сытно отобедать и выпить без домочадцев. Еще более возбуждающее действие имели разговоры о Просвещении, христианстве и — особенно — об оккультизме. Кроме того, русские братья именно в ложах учились новому, европейскому стилю поведения: обуздывая низменные страсти, они становились цивилизованными и вежливыми; этот процесс назывался у них «обработка дикого камня». Одновременно с этими уроками русские масоны осваивали понятие гражданской ответственности — масонская этика видела свою важнейшую функцию в служении государству и обществу; орден должен был помочь братьям стать исполнительными чиновниками, верными подданными и хорошими гражданами, равно как и заботливыми супругами, нежными отцами и настоящими христианами, одним словом, дать возможность самосовершенствоваться и чувствовать себя добродетельнее окружающих.
Масонское движение было востребовано в России еще и потому, что общество нуждалось в четких границах между социальными группами, подобных тем, что существовали в Европе: стратегии личной и социальной идентификации в допетровской Руси не были четко определены, Петровские реформы только усложнили ситуацию4. Вестернизация повлекла за собой образование совершенно новой общественной иерархии: образование, платье, манеры стали основными инструментами самоидентификации и важнейшим критерием для оценки остальных. Дело усложнилось в 1722 году с принятием Табели о рангах, в которой право рождения как основа социального статуса заменилось успехами на государственной службе. Для модернизации России Петру необходим был новый класс образованных и прилежных чиновников, которые составили бы костяк бюрократического аппарата. «Регулярное полицейское государство»5 чинами и деньгами должно было заплатить самым ревностным из них за службу. Благородное происхождение более не гарантировало социальных привилегий: в течение XVIII века российская элита пополнялась образованными выходцами из низших сословий, дослужившимися до высших чинов и получившими таким образом титулы, состояние и общественный престиж. Служение государству в общественном сознании осталось главным этическим императивом, несмотря даже на то, что в 1762 году вступил в силу «Манифест о вольности дворянской». Как видно, размытость границ между разными слоями общества, сложности вестернизации и этический статус службы сделали проблему социального самоопределения одной из важнейших для России XVIII-XIX веков.
В этом хаосе и беспорядке вступление в масонский орден давало важное ощущение причастности к просвещенному и добродетельному братству. Масоны получали возможность заменить суетные хлопоты светской жизни размышлениями о высших нравственных ценностях и, следовательно, увериться в своей исключительности. Кроме того, вышеописанное представление о гражданской ответственности, внушаемое масонам, точно соответствовало государственной идеологии послепетровской России. Словом, у братьев были все основания гордиться званием масона.
Стремление масонов отличаться от всего остального мира связано с еще одним существенным явлением русской истории XVIII века — зарождением гражданского общества. Несмотря на то что Россия традиционно воспринималась как государство, где отсталость и политическое давление тормозят развитие общества, здесь, как и в других европейских державах того времени, формировалась «публичная сфера» — жизнь за пределами службы, церкви и семьи.
Так, в XVIII столетии в России появляется целый ряд новых институций: клубы, литературные и научные общества, салоны, театры и масонские ложи; возникает рынок печатной продукции — газет, журналов, книг. Представители правящего класса теперь считают себя членами особой страты, отграниченной от простонародья, — «хорошего общества». Отношение масонства к гражданскому обществу выглядит парадоксальным: будучи его полноправным элементом и посвящая свою деятельность только его благу, орден одновременно не только полагает себя лучше и чище остального социума, но и старается избежать его вредоносных влияний.
Презрение масонов к обществу обернулось недоверием к ложам со стороны публики; тайные масонские собрания вызывали подозрения и страх. Масонов высмеивают в журналах и на театральных подмостках. Братья в ответ пытаются привлечь на свою сторону едва зарождающееся общественное мнение, но терпят неудачу. Арест Новикова — одинокого и больного человека — послужил лишним свидетельством сильных масонофобских настроений, охвативших русское общество в 1790-х годах. Историки часто описывают дело Новикова как часть более масштабной кампании Екатерины против независимого общества и считают это одним из доказательств деспотического характера российского самодержавия6. Стоит заметить, однако, что арест Новикова был осуществлен по инициативе московских властей, а вовсе не по приказу Екатерины; кроме того, он не послужил сигналом к ликвидации масонского движения или общества в целом. Заключение под стражу Новикова позволяет судить, насколько Россия была причастна к параноидальному ужасу перед масонами, якобинцами и иллюминатами, распространившемуся по всей Европе сразу после Французской революции. В начале 1790-х годов повсеместные толки о тайных обществах как рассаднике анархии и беспорядков уже не оставляли каменщикам возможности защищаться. Процветавшее
еще недавно движение пришло в упадок7.
* * *
История масонского движения, в особенности начального его периода, известна нам преимущественно по разным легендам, поэтому, как формулирует выдающийся историк Ф. Йейтс, «вопрос о происхождении масонства стал одним из самых спорных в исторической науке»8; некоторые положительные данные об этом предмете были, однако недавно введены в научный оборот. Основателями масонского учения были шотландские каменщики XVI—XVII веков. Они опирались на средневековые английские тексты, подробно трактующие мистическую историю их ремесла — «Old Charges» и «Old Constitutions». Именно шотландцы (а не англичане, как обыкновенно считается) в течение сотен лет создавали из смеси преданий, ритуалов, церемоний и различных институций то, что впоследствии стало известно под именем масонства9.
Средневековые гильдии каменщиков имели несколько отличий от прочих цеховых образований. В силу особенностей своей профессии каменщики, в отличие от остальных ремесленников, не имели постоянного места проживания и вынуждены были перемещаться по Европе. Жизнь в неуверенности и неопределенности заставляла их поддерживать связи более тесные, чем в обычной гильдии — так развивались ложи. Первоначально они располагались рядом со строящимся зданием в простых сараях, где каменщики ночевали; затем сарай переделывали в более прочное сооружение, которое постепенно становилось центром профессиональной и частной жизни каменщиков — там можно было есть, спать, отдыхать, работать и общаться. Для каменщиков, приехавших издалека, ложа становилась временным домом. Поскольку строительство (в особенности возведение огромных соборов) иногда затягивалось на десятилетия, ложи постепенно обретали статус постоянных институций со своими обычаями и ритуалами. Наиболее строго регламентировались такие цеховые церемонии, как, например, принятие в ложу новых членов; их подвергали специальным испытаниям, позволявшим отличить настоящих каменщиков от самозванцев, и в том числе подробно расспрашивали об истории ремесла.
В тексте «Old Charges», на который опирались члены ложи в воссоздании этой истории, строительное дело провозглашалось основой всех остальных наук. Приравнивая свое ремесло к геометрии и утверждая последнюю началом семи классических свободных искусств или наук, вольные каменщики создавали грандиозный миф, прослеживавший историю масонства от библейского Иавала (легендарного основателя геометрии) через Гермеса Трисмегиста (легендарного правнука Ноя) к вавилонскому царю Нимроду, от него — к Аврааму и Саре и, наконец, к храму царя Соломона, на постройке которого были заняты более 80 тыс. каменщиков. Затем, по легенде, часть их потомков перебралась во Францию, где им нашлась работа у будущего короля Карла Мартелла, и уже оттуда они попали наконец на Британские острова. Предания каменщиков, их самопровозглашенный статус архитекторов и геометров, слава, которую принесло им строительство знаменитых соборов, давали возможность превратить обычную ремесленную гильдию в мистическое и великое сообщество.
Ключевой фигурой в этом процессе был Уильям Шоу (ок. 1550—1602), главный распорядитель работ при шотландском дворе и Великий надзиратель шотландских лож, употребивший все свое могущество для придания традиционному ремеслу нового качества. Шоу организовал ложи нового типа; заложил основы масонской иерархии и тайных опознавательных знаков; выработал масонскую систему символов, относящихся к труду каменщиков: инструменты, материалы, строительные навыки и так далее — то есть создал все то, что составляло специфику масонства. Одновременно Шоу и его последователи, увлеченные неоплатоническими идеями Позднего Возрождения и разного рода оккультизмом (магией, астрологией, алхимией), ввели в средневековые легенды каменщиков многочисленные мистические мотивы: от герметизма до поклонения Египту, от мнемоники до тайных обществ розенкрейцеров. Масонская конспирация, сопровождавшаяся склонностью к разного рода тайным знакам, в особенности к иероглифам и эмблемам, восходила, по-видимому, к неоплатонической традиции поиска тайного знания в маленьких секретных сообществах.
Влияние Возрождения важно по двум причинам10. Во-первых, очевидно, что масонство XVIII века было связано с идеологией позднего Ренессанса не меньше, чем с культурой Просвещения, а неоплатоническая тяга к мистике, таинственности и поиску скрытой истины осталась и в XVIII столетии характернейшей чертой масонского учения. Таким образом, когда в век Просвещения французские, немецкие и русские масоны занимались магическими науками, они не изменяли настоящим, более возвышенным и «просвещенным» догмам масонства, но, напротив, возвращались к источникам философии ордена11. Во-вторых, тем же влиянием Ренессанса можно объяснить и появление в начале XVII века братьев, не связанных непосредственно с ремеслом каменщиков. Их привлекала, по-видимому, манящая смесь средневековых легенд с оккультными доктринами (воспринятыми масонством незадолго до этого), обещавшими обретение тайного знания и высшей истины. Впрочем, хотя некоторые неофиты были людьми благородного происхождения и вступали в ложи из интереса к герметической магии и розенкрейцерам, большая часть вновь принятых в общества все еще принадлежала к более скромным сословиям. Однако вскоре ложи получили невиданную популярность у представителей высших классов; в Шотландии настоящие каменщики вынуждены были уживаться (не всегда спокойно) с неработающими братьями в течение всего XVII и в начале XVIII века, когда собственно каменщических лож насчитывалось еще около тридцати. Время, когда ложи начинают наполняться выходцами из других социальных слоев (в особенности дворян), традиционно считается началом деятельности масонского ордена в новой, нецеховой форме. Впрочем, по словам Д. Стивенсона, такое деление неверно, ибо предполагает отсутствие у подлинных каменщиков склонности к умозрению; на самом же деле их обряды имели глубокий символический смысл задолго до того, как в ложах стали доминировать масоны- некаменщики12.
Иная ситуация сложилась в Англии, где масонское движение с самого начала не было по-настоящему связано с гильдией каменщиков и состояло только из дворян. Первые ложи были учреждены на севере страны (неподалеку от границы с Шотландией) в середине XVII века, когда в городе Уоррингтоне в Ланкашире был посвящен в масоны Элиас Эшмол, антикварий и астролог из Оксфорда. В XVIII веке Англия уже становится центром масонства. Не сдерживаемые консерватизмом братьев-ремесленников, английские масоны-дворяне сразу начинают менять правила ордена в соответствии со своими вкусами и интересами. Так, они добавляют к системе двух шотландских степеней третью и окончательно формируют основу масонской иерархии, более детально разрабатывают церемонии масонских собраний. В 1717 году четыре ложи объединяются в одну — Великую лондонскую ложу, контролирующую масонское движение по всей стране. В 1723 году Великая ложа издает «Установления вольных каменщиков» — документ, определяющий деятельность всех масонов. В 1725 году в ведении Великой ложи уже 70 английских лож; десять лет спустя их насчитывается более ста в одном Лондоне. Масонство становится сообществом для образованных и обеспеченных людей; в орден вступают даже члены королевской фамилии, отчего масонские собрания получают титул «занятия королей»13.
Одновременно со структурными переменами трансформируется философская составляющая масонства — Поздний Ренессанс сменяется ранним Просвещением. Увлечение мистикой и оккультизмом постепенно вытесняется на периферию масонского учения; на первый план выходят новые научные теории, прежде всего ньютонианство с его представлением об упорядоченности и умопостигаемости мира. Масоны безоговорочно разделяют веру в силу и разум индивидуума и посвящают себя нравственному усовершенствованию человечества. Братство, терпимость, общественная гармония и равенство становятся идеалами ордена.
Эти идеалы в Англии разделяли не только масоны, но и вообще представители образованных классов: именно в социальной терпимости и гармонии после потрясений гражданской войны видели гарантию сохранения мира. Как пантеизм и деизм служили лучшей защитой от религиозного фанатизма, так и новые формы общения, подразумевающие изначальную склонность человека к дружелюбию, и нормы этикета, заменяющие грубость изысканными манерами, считались эффективным оружием против жестокости и насилия. Вместе с разнообразными обществами того времени, у которых масоны во многом заимствовали новую этику, ложи оказываются центром кристаллизации этих идей. Масонство, объединяя людей примерно равного благосостояния, образования и культуры и стирая старые сословные границы, прививало им чувство общности и внушало представление об их самоидентификации как членов просвещенного общества, изолированного от народных масс14.
В первые десятилетия XVIII века масонство усилиями английских купцов и военных появляется и на континенте; к 1750 году масонские общества основаны уже почти во всех странах Европы. Первая европейская ложа была учреждена в Роттердаме в 1721—1722 годах. Несмотря на официальное запрещение масонства в Голландии в 1735 году, Великие ложи Англии и Шотландии продолжают тщательно отслеживать масонскую деятельность в этой стране. Ко времени основания в 1756 году Великой ложи Нидерландов, независимой от английских масонских организаций, в Голландии насчитывается уже около дюжины мастерских15.
Если Нидерланды распространением масонства обязаны в основном ганноверским британцам, то в католических странах эту роль играли якобиты. По-видимому, именно они около 1725 года основали первую ложу в Париже. Такого быстрого и полного успеха, как во Франции, орден не имел нигде: общества учреждались не только в крупных центрах, но и в маленьких городках на торговых дорогах, в береговых поселениях и в традиционно отсталых южных провинциях. Впрочем, расположение к масонству испытывали не все — в течение 1730—1740-х годов парижская полиция регулярно арестовывала и допрашивала масонов16. К 1750-м годам масонские общества появились уже во всех французских провинциях, а в 1760-х годах к существующим прибавилось еще 180 лож. В канун революции Великий Восток Франции контролировал деятельность уже 650 собраний. В целом в XVIII веке от 30 до 40 тыс. французов вступили в более чем тысячу лож17. Как и в Британии, масонство привлекало в свои ряды представителей разных социальных слоев: третьего сословия, изначально составлявшего большинство во французском масонстве, и аристократии, предпочитавшей, впрочем, собираться в особых ложах18.
Первым масонским обществом в Германии была гамбургская ложа Авессалома, основанная в 1737 году, по-видимому, английскими купцами; через три года в Берлине появилась ложа Трех глобусов. Вскоре ложи открылись во всех крупных торговых городах Северной и Южной Германии, а к началу XIX века свое масонское собрание было и в каждом провинциальном городке. Стоит заметить также, что масонство воспринималось как интеллектуальная мода, пришедшая из Франции, и потому поощрялось многочисленными французскими эмигрантами-аристократами. В общем, в Германии в XVIII веке существовало 250—350 лож, которые посещали от 15 до 20 тыс. братьев. Решающим для распространения масонства в Германии стало вступление в братство в 1738 году кронпринца Фридриха. Благодаря этому орден получил общественную значимость и сразу снискал популярность и у дворянства, и у средних классов. Среди немецких масонов были и влиятельнейшие деятели культуры, например, Гете и Лессинг и представители новой германской бюрократии. «Аристократически-буржуазный высший класс» дворян, ученые, юристы и купцы — вся немецкая элита находила в ложах место и собеседников для «утонченного общения», и способствовала тем самым успехам немецкого Просвещения19.
После Германии орден приходит и в другие страны Северной Европы. Один из членов ложи Трех глобусов основывает в 1743 году в Копенгагене первую датскую ложу. Английская и шотландская Великие ложи, претендуя на европейское главенство, в свою очередь, форсируют учреждение новых мастерских. Началом 1730-х годов датируется появление масонов в Швеции, затем, после временного запрещения масонской деятельности в 1738 году, наступает бурный расцвет шведского масонства в 1750-х годах. Шведское масонское движение, как и немецкое, пользуется высочайшим покровительством: в 1773 году брат короля Густава III Карл, герцог Зюдерманландский, становится Великим мастером Великой ложи Швеции; два года спустя в орден вступает и сам король20.
На юге Европы дела ордена шли значительно хуже из-за сопротивления католической церкви; в течение XVIII века Ватикан выпустил три антимасонские буллы. Так, в Испании, где английские масоны действовали (преимущественно в Мадриде и Гибралтаре) с 1728 года, король Филипп V предпринял ряд жестких мер против масонства (1740), вплоть до осуждения восьмерых братьев к работе на галерах. Однако ложи не только продолжали свою деятельность, но и находили все больше адептов среди испанцев — в 1767 году испанские масоны уже учредили собственную Великую ложу, получив тем самым административную независимость от англичан. В Португалию английские братья проникли в 1735 году, но после ареста и пыток британца Джона Кустоса (несчастного «вздергивали 9 раз на дыбе, пороли, выжигали клейма и мучили иными способами») масонская деятельность в стране прекратилась до воцарения Хосе I, давшего масонам чуть больше свободы и безопасности. Итальянское масонство имело схожую судьбу: короткие периоды расцвета, затем запрещение и постоянное давление (главным образом, со стороны церкви)21.
Первая швейцарская ложа появилась в 1736 году в Женеве; три года спустя в Во был образован Совершенный союз странников. К 1787 году в стране насчитывалось уже 72 общества, однако по большей части они существовали недолго и не оставили сколько-нибудь заметных следов своей деятельности22.
Успехи масонства в Австрии начались со времени вступления в орден в 1731 году Франца, герцога Лорренского, будущего супруга императрицы Марии-Терезии. К 1742 году относится возникновение в Вене ложи Трех пушек, состоявшей в основном из иностранных дипломатов и чиновников высшего уровня. За ней последовала ложа Трех сердец, учрежденная братьями из ганноверских масонских кругов. Усилиями австрийских офицеров масонские общества были основаны в Праге (с 1726 г.), Венгрии (с 1760-х гг.) и Галиции (ок. 1775 г.)23. Несмотря на попытку запрещения в 1764 году (или благодаря ей), масонское движение быстро приобретало популярность и вес в Австрии в последнее десятилетие жизни Марии-Терезии и первые годы единоличного правления Иосифа II. В 1780 году в Вене действовали уже шесть лож, которые посещали примерно 200 членов. Бурный рост был остановлен в 1785 году, когда император выпустил Freimaurerpatent, наложивший на масонскую деятельность жесткие ограничения и существенно осложнивший положение ордена в стране24.
Масонское учение со временем распространилось и за пределами Европы: среди масонов были колонизаторы и исследователи других частей света, не желавшие расставаться со старыми привычками в новых условиях. Так, все крупные города британских колоний в Америке — Филадельфия, Бостон, Нью-Йорк, Чарльстон — имели собственные ложи уже к 1738 году. Восемью годами раньше ложи были основаны в Индии. В 1743 году появились масонские общества в Турции; в 1765 году — на Суматре; в 1769 и 1771 годах — соответственно на Яве и Цейлоне; в 1772 году — в Кейптауне; в 1788 году — в Китае25. К концу века, как видно, масонство становится не просто международным, но по-настоящему всемирным движением.
Чем больше английские купцы, изгнанники-якобиты, французские аристократы, немецкие дипломаты и голландские моряки развозили масонство по свету, тем больше оно претерпевало бесконечные и не подвластные учету трансформации. В результате орден превратился в сложнейший конгломерат самых разных систем, иерархий, титулов, лож и ритуалов. О протеическом характере движения можно судить хотя бы по переменам, произведенным в XVII — начале XVIII века англичанами в шотландском масонстве. Необходимо пересмотреть прочно устоявшееся в науке (особенно российской) ошибочное представление о том, что настоящей, чистой формой учения было раннее английское масонство, а поверхностные французы и мистические немцы его извратили и осквернили. На самом деле именно в Англии масонство подверглось самой глубокой и длительной реформации. В 1751 году группа братьев вышла из Великой ложи — они декларировали свою принадлежность к настоящему «древнему» масонству с его особыми церемониями и обрядами, а давно существовавшие старые ритуалы объявили «современными»26. Такие же нововведения, обыкновенно подававшиеся под видом восстановления древних масонских правил и чаще всего касавшиеся английской иерархии трех степеней, сформировали европейское масонство как систему конкурирующих норм, число которых росло с течением века. Структурное разнообразие ордена соответствовало интеллектуальной, философской и культурной разнородности учения. Появившееся на стыке двух эпох, масонство с самого начала не имело внутреннего единства; это и послужило, по-видимому, одной из причин его популярности. В учении, совмещавшем средневековые предания, неоплатонизм Возрождения и ранний просветительский оптимизм, каждый мог найти то, что искал.
Статус вечного знания, бережно сохранявшегося веками благодаря древним правилам и обрядам, в действительности маскирует новаторский характер учения27. Эта коллизия в последние десятилетия обратила на себя внимание многих ученых и послужила причиной многочисленных споров об историческом значении масонства.
Историки все больше и больше стараются подчеркнуть роль масонского ордена как одного из главных источников современных социальных моделей и общества в целом. Одни видят в ложах основу политического экстремизма, инструмент воинственного антидемократического меньшинства, якобы выступающего во имя великого блага и впервые проявившего себя во времена революционного террора во Франции. Для других, напротив, орден — колыбель здорового демократического духа и цивилизованного общества, провозвестник нынешних идей толерантности, равенства и свободы.
Суждения первых восходят к книге аббата Августина де Баррюэля «Памятные записки к истории якобинства» (1797), в которой Французская революция была прямо объявлена делом рук масонов. Попытку придать этой концепции научную актуальность предпринял один из ведущих специалистов по революции Ф. Фюре, обратившийся для этих целей к сочинениям историка-консерватора А. Кошена (1876—1916). Фюре повторяет мысль последнего о том, что масонские ложи, как и другие философские общества («societes de pensee»), задают новую систему политических отношений, которую ученый называет «чистой демократией», — абстрактную и искусственную форму демократического общества, не имеющую ничего общего с реальной социальной практикой. Масоны стремятся к господству руссоистской «общей воли» внутри ордена; на деле же ложи являют собой «первый пример коллективного принуждения» и «тирании общества», которая, в свою очередь, оказывается способной привести в движение «всесильную машину» якобинства28. Масонство предстает не секретным оружием заговорщиков, как у Баррюэля, а «образцовым воплощением новых механизмов власти ... [и] принципов якобинства»29. Однако значение масонства этим не исчерпывается: в репрессивном политическом устройстве ордена Фюре смело находит «прообраз тоталитаризма»30.
В своих выводах Фюре не одинок и не оригинален. Еще в 1950-е годы немецкий историк Р. Козеллек в книге «Критика и кризис: Просвещение и патогенез современного общества» попытался связать масонство XVIII века с тоталитаризмом XX столетия31. Как видно из названия, автор считает политические сложности нынешнего времени продуктом идеологем XVIII века, закамуфлированных под политически безвредные формулы нравственности. В создании подобного рода утопических схем Козеллек отводит главную роль масонским ложам, где в дружеской обстановке велась жесточайшая критика абсолютизма, скрывавшая истинные политические цели масонов. Не имевшие опыта реальной власти, который мог бы умерить грандиозность их замыслов, убежденные в моральном превосходстве своих верований и вооруженные новейшим взглядом на историю, масоны дали ход наивной и безответственной критике государства, принесшей свои плоды и за пределами политической сферы. В манипуляциях утопическими иллюзиями, созданными масонами и им подобными, Козеллек видит основу современного тоталитаризма — как левого, так и правого.
Оценки подобного рода резко контрастируют с суждениями ученых противоположного лагеря — теми, кто видит в масонстве зародыш цивилизованного общества, реформистской и прогрессивной политической культуры. Так, М. Джейкоб, основываясь на пионерской работе Ю. Хабермаса, настаивает на том, что детальное исследование лож способно опровергнуть грубые обобщения Фюре и Козеллека. Ее исчерпывающая работа о европейском масонстве XVIII века дает более точную и взвешенную картину социальной активности масонов. Со всей убедительностью Джейкоб доказывает, что масонская деятельность не только не была изолирована от реальной жизни общества, но, напротив, имела целью преобразовать ее изнутри. Реформаторский пыл при этом не только не подразумевал политического экстремизма, но и вообще не предполагал политических амбиций вольных каменщиков. Скорее, замечает Джейкоб, в ложах можно увидеть «микроскопические гражданские государства», «школы конституционного правления»32. Таким образом, ложи были не закрытым кружком радикалов, состряпавших утопическую идеологию и затем с помощью банды экстремистов безжалостно подкинувших ее ничего не подозревающему обществу, но таким местом, где мужчины и женщины разного происхождения и образования могли свободно обсуждать социальные, интеллектуальные и философские проблемы своего времени и вместе учиться конституционализму и политике самоуправления — основам современных демократических обществ.
Две противоположные интерпретации исторического значения масонства на самом деле опираются на различные толкования концепта «Просвещения», поскольку сторонники обеих точек зрения признают ложи воплощением его принципов. Становится неясным в таком случае, не слишком ли большая роль отводится в этих спорах масонству; в этом отношении обе концепции представляются равно уязвимыми.
Во-первых, чтобы уравнять Просвещение и масонство, необходимо располагать четкими определениями обоих явлений и их границ. Но если для масонского ордена такие дефиниции существуют, то о точном значении понятия «Просвещение» и его исторической роли споры идут до сих пор33. По выражению Р. Дарнтона, это слово так усердно склоняли и мыслители XVIII века, и легионы позднейших исследователей, находивших новые «просвещения» от Берлина до Бразилии и от Петербурга до Пенсильвании, что оно в результате потеряло всякий смысл, будучи применимо везде и, следовательно, нигде, всегда и, следовательно, никогда34. Просвещение стало синонимом смутных представлений о современности и западной цивилизации вообще, и отношение к нему соответственно диктуется восприятием этих последних: апология Просвещения означает апологию новой эры и западной культуры; критика его (например, за ложный универсализм, наивную веру в разум, за расизм и сексизм) призвана разоблачить современный Запад. Так или иначе, но о соотношении масонства и Просвещения приходится рассуждать с большой осторожностью. Даже если признать некоторый вклад масонства в Просвещение (с чем соглашается большая часть историков, в том числе и автор настоящей работы), то, как замечает Р. Фирхаус, нужно говорить об их сходстве, но не о тождестве35. Масонство могло служить не только инкубатором и распространителем просветительских идей, но и противоядием от них — например, у русских братьев, осуждавших вольтерьянское вольнодумство и «развратные» учения «философов». У Екатерины II, охотно высмеивавшей масонов, ложи ассоциировались одновременно и со стариковским суеверием, и с доверчивостью модного света. В такой перспективе соотношение масонства и Просвещения становится вовсе не очевидным.
Во-вторых, неясно, должны ли дискуссии о Просвещении влиять на оценки масонства. Другими словами, является ли критика масонства вместе и критикой Просвещения? Можно ли упрекать просветителей и в то же время характеризовать ложи как положительное достижение XVIII века? Как представляется, масонство должно быть исследовано безотносительно к своим связям с Просвещением (как его ни определять). Основным объектом такого исследования должны стать действия и слова членов ордена, а целью — описание того, как они сами понимали смысл своей деятельности.
Еще одна проблема изучения масонства — непременное желание историков увидеть в нем источник того или иного современного общественного явления. Но очевидно, находим ли мы в ложах XVIII века основу якобинства и затем тоталитаризма или, наоборот, корни демократии, мы в любом случае приписываем деятельности ордена то значение, которого она не имела. «Если масонские общества были рассадниками якобинства, почему оно не распространилось в Филадельфии в 1780-х гг. или в Амстердаме в 1790-х гг.?» — справедливо недоумевает М. Джейкоб36. Ее работа о масонстве дает превосходный пример исследования ордена в историческом контексте. Стоит, впрочем, сказать, что ложи не были не только базой для якобинцев, но, вопреки мнению ученого, не были они и колыбелью конституционализма37. В настоящей книге мы ставим своей задачей рассмотреть конкретную деятельность русских масонов XVIII века в ее непосредственной связи с историческими событиями того времени, ограничив теоретические построения рамками настоящего Введения.
1 См.: Jones W.G. Nikolay Novikov, Enlightener of Russia. Cambridge, 1984. P. 206—215; Лонгинов M.H. Новиков и московские мартинисты. М., 1867. С. 313-323.
2 См.: Некрасов С. Апостол добра. Повествование о Н.И. Новикове. М., 1994; Jones W.G. Op. cit.
3 Ср. мнение авторитетной исследовательницы: «Наверное, нигде в Европе масонство не сыграло такой большой роли в развитии культурной жизни на протяжении целых трех, а то и четырех поколений, как в России» (Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 829).
4 См.: GreenfeldL. The Scythian Rome // Greenfeld L. Nationalism: Five Roads to Modernity. Cambridge, Mass., 1992; Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Париж, 1930. Т. 3. С. 227-230; Wirtschafter Е.К. Social Identity in Imperial Russia. DeKalb, 111., 1997.
5 Дефиниция заимствована нами из кн.: Raeff М. The Well-Ordered Police State: Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 1600—1800. New Haven, 1983. [См. также: Раев M. Регулярное полицейское государство и понятие модернизма в Европе XVII—XVIII веков: попытка сравнительного подхода к проблеме // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Самара, 2000. С. 48—79. — Примеч. ред.]
6 Так, В. Боголюбов пишет об аресте Новикова следующее: «Приговор Екатерины над Новиковым является приговором над попыткой независимого общественного самоопределения, по существу нетерпимого для абсолютной власти. Этот взгляд, можно сказать, получил преимущественное право гражданства в работах остальных историков» (Боголюбов В. Н.И. Новиков и его время. М., 1916. С. 454, 457—459). См. также: Пыпин А.Н. Русское масонство. XVIII и первая четверть XIX в. Пг., 1916; Макогоненко Г.П. Николай Новиков и русское просвещение XVIII века. М.; Д., 1951.
7 См.: Roberts J.M. The Mythology of the Secret Societies. London, 1972.
8 См.: Yates F.A. The Rosicrucian Enlightment. London, 1972. P. 209.
9 См.: Stevenson D. The Origins of Freemasonry: Scotland's Century, 1590—1710. Cambridge, 1988.
10 См.: Stevenson D. The Renaissance Contribution // Idem. Op. cit.
11 Первым указал на значение культуры позднего Ренессанса в становлении масонства Ф. Йейтс в кн.: Yates F. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition. Chicago, 1964. P. 274. Выводы Д. Стивенсона подтверждают эту гипотезу.
12 См.: Stevenson D. Op. cit. P. 9-12.
13 См.: Jacob M.C. Living the Enlightenment: Freemasonry and Politics in Eighteenth-Century Europe. New York, 1991. P. 32—35; Stevenson D. Op. cit. P. 216— 231; Bullock S.C. Revolutionary Brotherhood: Freemasonry and the Transformation of the American Social Order, 1730-1840. Chapel Hill, N.C., 1996. P. 42-43; Roberts J.M. Op. cit. P. 25—26.
14 См. превосходное описание раннего английского масонства в: Bullock S.C. Newton and Necromancy: The Creation of the Masonic Fraternity // Bullock S.C. Op. cit. О формах общения и этикете раннего английского Просвещения см.: Barker-Benfleld G.J. The Culture of Sensibility: Sex and Society in Eighteenth- Century Britain. Chicago, 1992; Klein L.E. Shaftesbury and the Culture of Politeness: Moral Discourse and Cultural Politics in Early Eighteenth-Century England. Cambridge, 1994.
15 См.: Gould R.F. The History of Freemasonry. Vol. 4. New York, 1889. P. 7— 15; Jacob M.C. Op. cit. P. 16, 74, 89-90; Roberts J.M. Op. cit. P. 64.
16 См.: Jacob M.C. Op. cit. P. 3, 73; Roberts J.M. Op. cit. P. 65-66.
17 См.: Cartier R. The Cultural Origins of the French Revolution / Trans. L.G. Cochrane. Durham., N.C., 1991. P. 162-163; Jacob M.C. Op. cit. P. 205; Roche D. Literarische und Geheime Gesellschaftsbildung im vorrevolutionaren Frankreich: Akademien und Logen // Lesegesellschaften und biirgerliche Emanzipation: Ein europaischer Vergleich / Ed. O. Dann. Munich, 1981. P. 182.
18 См.: Cartier R. Op. cit. P. 164-165; Jacob M.C. Op. cit. P. 8-9, 16, 205.
19 См.: Dulrnen van R. Die Gesellschaft der Aufklarer: Zur btirgerlichen Emanzipation und aufklarischen Kultur in Deutschland. Frankfurt a. M., 1986. S. 55— 66; Vierhaus R. Aufklarung und Freimaurerei in Deutschland // Freimaurer und Geheimbunde im 18. Jahrhundert in Mitteleuropa / Hrg. H. Reinalter. Frankfurt a. M., 1983. S. 115-139.
20 См.: Gould R.F. Op. cit. P. 1-7; 64.
21 См.: Gould R.F. Op. cit. P. 104-105, 112-113, 117-119; Jacob M.C. Op. cit. P. 27, 73; Roberts J.M. Op. cit. P. 68-76.
22 См.: Gould R.F. Op. cit. P. 95-103.
23 См.: Krivanec E. Die Anfange der Freimaurerei in Osterreich // Freimaurer und Geheimbunde im 18. Jahrhundert in Mitteleuropa / Hrg. H. Reinalter. Frankfurt a. M., 1983. S. 177—192; Weisberger R.W. Speculative Freemasonry and the Enlightment: A Study on the Craft in London, Paris, Prague, and Vienna. East European Monographs, 367. New York, 1993. P. 109.
24 См.: ReinalterH. Die Freimaurerei zwischen Josephinismus und fmhfranziszeischer Reaktion. Zur gesellschaftlichen Rolle und zum indirekt politischen EinfluB der Geheimbunde im 18. Jahrhundert // Freimaurer und Geheimbunde im 18. Jahrhundert in Mitteleuropa / Hrg. H. Reinalter. Frankfurt a. M., 1983. S. 35-84.
25 См.: Bullock S.C. Op. cit. P. 46; Gould R.F. Op. cit. P. 125-149.
26 См.: Bullock S.C. Op. cit. P. 85-90; Jacob M.C. Op. cit. P. 59-62.
27 См.: Hobsbawm E. Introduction: Inventing Traditions // The Invention of Tradition / Ed. E. Hobsbawm and T. Ranger. Cambridge, 1983. P. 6, 8.
28 Furet F. Interpreting the French Revolution / Trans. E. Forster. Cambridge, 1981. P. 164, 175—176, 178. [См. перевод — Фюре Ф. Постижение Французской революции. СПб., 1998. С. 183—213. — Примеч. ред.] Важнейшие труды Кошена по истории революции были напечатаны посмертно: Les Societes de Pensee et la Evolution en Bretagne (1925); Les Societes de Реnsee et la democratie moderne (1921); La Evolution et la libre pensee (1924).
29 FuretF. Op. cit. P. 187.
30 Ibid. P. 180.
31 Эта работа вышла в 1959 году в Германии; английский перевод: Koselleck R. Critique and Crisis: Enlightment and the Pathogenesis of Modern Society. Boston, 1988.
32 Jacob M.C. Op. cit. P. 20.
33 Сжатое изложение сути проблемы см.: Outram D. What is Enlightenment? // The Enlightenment. Cambridge, 1995.
34 См.: Darnton R. George Washington's False Teeth // New York Review of Books. 1997. № 5. 27 March. P. 34-38.
35 VierhausR. Op. cit. S. 115-139.
36 Jacob M.C. Op. cit. P. 18.
37 Ibid. P. 119.
<< Назад Вперёд>>
