Заключение
Табакерка Чернышева содержит сразу два ряда символических изображений, относящихся соответственно к двум сферам деятельности графа — государству и обществу. Государственная служба, предоставлявшая доступ к высоким должностям, милостям царицы и, следовательно, могуществу и богатству, сохраняла традиционный приоритет в глазах вельмож вроде Чернышева; но уже тогда, во второй половине XVIII века, «публичная» сфера и новые общественные институции, как, например, масонство, все больше привлекали внимание таких людей, находивших в них свой интерес, ощущение собственной значимости и авторитета. Орден Андрея Первозванного подчеркивал служебные заслуги Чернышева, доставляя ему почет и уважение; членство в масонском ордене означало принадлежность графа и тысяч его собратьев к некоторому высшему слою, в котором были объединены все — в России и за ее пределами — по-настоящему добродетельные и просвещенные люди, направляющие свои усилия на совершенствование себя и всего общества. Изображения книги, пергамента и пера рядом с масонскими символами на Чернышевской табакерке обозначали связь ордена с интеллектуальным и социальным развитием человечества в целом. Таким образом, «быть масоном» означало быть образованным человеком, членом просвещенного общества, вписанным в космополитическое культурное поле европейской элиты.
Убранство описанной табакерки свидетельствует, сколь значимым для русских масонов был факт принадлежности к ордену. В этой книге мы попытались проанализировать механизмы масонского самоопределения и таким путем пересмотреть место масонства в жизни России XVIII века — той эпохи, когда в русском обществе происходят радикальные перемены, полный слом старых социальных практик, построение абсолютистского государства, повышение роли образования, а также быстрое и всеобщее заимствование западных культурных форм, используемых российской элитой в качестве стратегий самоидентификации внутри общества.
Казалось, что в общественном хаосе XVIII века масонство являло собою надежное основание для нового типа самосознания и социального поведения. Членство в ордене давало масону доступ к особому символическому капиталу — он чувствовал себя носителем добродетели и просвещения в толпе профанов. Это позволяло брату забыть о своем непосредственном социальном положении, ибо он ощущал свое превосходство не только над чернью, но также и над образованным обществом; любой масон был представителем единственно возможной элиты и принадлежал только к одному сословию — аристократии духа (надо сказать, что эти детали масонского учения были проникнуты таинственностью и потому особенно нравились русским братьям).
Восприятие масонства в России как противоядия от неупорядоченности общества отлично от социальной роли ордена в других странах. В Западной Европе ложи удовлетворяли диаметрально противоположной потребности: они составляли особое поле, где не работали обыкновенные социальные различия и границы — имущественные, должностные, сословные и др. В ложе братья — а то и сестры — позволяли себе игнорировать жесткую иерархию, существовавшую извне и ограничивавшую взаимодействие различных слоев и групп (пусть даже исполнялся этот постулат недолго или вовсе оставался в теории)2. Русских же масонов орден привлекал во многом именно потому, что его можно было использовать в структурировании создаваемого общества.
В продолжение вышесказанного стоит обратить внимание на то, сколь высоко оценивалась в России, по сравнению с Европой, роль масонства в улучшении манер и нравов общества. Это связано, по-видимому, с осознанием периферийности России по отношению к просвещенному миру. «Обрабатывая дикий камень», русские масоны стремились приблизиться к просвещенному Западу; они занимались самосовершенствованием, чтобы соответствовать нормам поведения, принятым в европейских столицах, и чем ближе они были к цивилизованному обществу, тем дальше становились от окружавшей их дикости.
Гипотеза, согласно которой популярность масонства в России связана с тщеславным желанием людей иметь лишний повод продемонстрировать собственные достоинства и значимость, как может показаться, преуменьшает историческую значимость самого явления. Впрочем, как утверждает в своей недавней работе Л. Гринфилд, национализм и вообще мир Нового времени также обязаны своим существованием тщеславию: «Мир, в котором мы живем, сформировался благодаря тщеславию. Роль тщеславия — или потребности иметь весомое положение в обществе — в социальных преобразованиях существенно недооценивается»3. Объяснение популярности ордена тщеславием самих каменщиков вовсе не дискредитирует его историческую роль, но в какой-то мере проясняет и судьбы русского масонства, и некоторые детали русской истории. В этой перспективе обнаруживаются ранее не учитывавшиеся связи масонства с развитием русского общества, и становится понятным, сколь важное место в этом процессе занимали вопросы индивидуальной социальной самоидентификации.
Исследование русского масонства должно опираться, кроме установления личных мотиваций, и на анализ общественного поля в целом: ложи были не изолированными от внешнего мира институциями, но лишь частью сложной сети новых социальных форм — таких, например, как ассамблеи, салоны, клубы, театры и собрания, которые, хоть и были в основном сосредоточены в столицах, уже к началу XIX века успели распространиться по всей империи. Все это вместе составляло публичную сферу образованных людей, чье поведение и культурный багаж отделяли их от простого народа и связывали друг с другом. Россия традиционно считается страной, в которой никогда не было независимого общества, и поэтому анализ российской публичной сферы — того, что М. Раев называет «гражданским обществом», — необыкновенно важен4. Его результаты заставляют пересмотреть устоявшиеся взгляды исследователей, поскольку в русском обществе было гораздо больше схожего с социальными практиками западноевропейских стран, чем принято считать. Россия слишком долго служила лишь фоном для демонстрации западных достижений в социальной сфере: как часто утверждают, Запад отличает от России наличие независимого, цивилизованного общества. Но, предостерегает Ч. Тейлор, рассматривая таким образом понятие «гражданское общество», нужно быть весьма осторожным, ибо ни существование его на Западе, ни отсутствие его в России вовсе не так бесспорны и очевидны, как может показаться5.
Все та же табакерка Чернышева красноречиво свидетельствует, что в России второй половины XVIII века уже вполне осознавались четкие границы между публичным и личным, между государством и обществом. Однако на этой изящной вещице наборы соответствующих символов мирно соседствовали; государство и общество, таким образом, были не полностью разделены и все еще тесно переплетались. Хотя такое положение вещей существовало не только в России, здесь оно было более заметным и свидетельствовало о недостатке четких социальных границ, характерном для всей истории имперской России6. Однако этот факт также не доказывает ни отсутствия в России гражданского общества, ни ее сущностного отличия от Запада, поскольку в XVIII веке отношения общества и государства в Европе, как и представления об этих отношениях, отнюдь не были одинаковыми в разных странах континента. Таким образом, не существовало не только идеального цивилизованного общества, на которое стоило бы равняться всем остальным, но даже и универсального представления о таком обществе. Объединяло европейских теоретиков того времени, как замечает А. Селигман, не общее мнение по поводу цивилизованного общества, но «проблематика отношений личного и публичного, индивидуального и социального, общественной этики и собственных интересов, личных страстей и общественных обязанностей»7. Споры масонов и их критиков в России, как и многие другие явления русской публичной жизни, отчетливо показывают заинтересованность той же самой «проблематикой»: образованные люди стремятся найти собственную общественную позицию, решая для себя эти, казалось бы, неразрешимые вопросы. Создаваемое таким образом общество остается довольно хрупким на протяжении всего столетия; об этом свидетельствует судьба русских лож после Французской революции. Этому, впрочем, также нельзя придавать слишком большого значения, поскольку, во-первых, кризис масонства в России только отражал спад орденской деятельности во всей Европе того времени, а во-вторых, он не стал полным крахом русского общества, вполне оправившегося в первые десятилетия XIX века8.
Граф Чернышев умер в 1784 году, во времена расцвета русского масонского движения. Он, в отличие от многих своих товарищей по ордену, не дожил ни до его упадка в конце века, ни до его возрождения в начале следующего столетия. После закрытия лож в последние годы екатерининского царствования русские каменщики аккуратно сложили свои уставы, протоколы и катехизисы, масонское платье и регалии своих обществ, чтобы достать их в тот день, когда они опять смогут собраться вместе как братья и продолжить свою работу. Этот день пришел даже скорее, чем они ожидали. В самом начале нового века, 15 января 1800 года, несколько масонов во главе с А.Ф. Лабзиным, знаменитым мистиком, еще в студенчестве состоявшим в московском кружке Новикова, в маленьком деревянном домике на Васильевском острове основали ложу Умирающего сфинкса. Два года спустя А.А. Жеребцов учредил ложу Соединенных друзей (Les Amis reunis), а в 1805 году И.В. Бёбер возобновил деятельность ложи Пеликана к Благотворительности (первоначально основанной в 1773 г.) при участии некоторых ее бывших братьев. В Москву масонство вернулось в 1803 году, когда сенатор П.И. Голенищев-Кутузов и несколько розенкрейцеров открыли тайную ложу Нептуна в память об одноименном обществе, собиравшемся в Кронштадте; сам Голенищев-Кутузов участвовал в его работе еще совсем молодым офицером; к тому же бывший Великий мастер ложи адмирал С.К. Грейг когда-то отдал ему на хранение все ее официальные документы9.
В последующие пятнадцать лет масонство в России пережило еще один расцвет. Сотни людей (всего около 1600) устремились в ложи. Среди них были и посвященные в прошлом веке, и новые братья, которые в предшествующем столетии были еще слишком юны для общественной деятельности10. Как и раньше, состав лож демонстрирует этническую, конфессиональную и социальную пестроту: в орден вступают придворные, высокопоставленные сановники и аристократы; литераторы и художники; врачи и купцы. Ложи открываются в Ревеле, Митаве и Полтаве, Вологде, Киеве и Кронштадте, Томске, Симбирске и Ямбурге, Житомире, Нижнем Новгороде и Одессе11. «Новое» русское масонство, естественно, многое заимствует у «старого». Продолжают усложняться масонские системы, ритуалы и организационные схемы, появляются всякого рода высшие градусы и тайные степени, распространяются туманные сведения о невидимых начальниках ордена. И обычные люди, и могущественные, загадочные, иногда даже темные личности притягиваются в ложи, каждый — со своими целями, благородными или не очень. Ведется почти открытая борьба между русскими масонами и их братьями-иностранцами (особую ненависть вызывал, например, Г.И. Фесслер), обнажившая столкновения высоких каменщических идеалов и будничной действительности и угрожавшая серьезным расколом в российском масонстве. Масоны по-прежнему увлекаются мистицизмом, магией, алхимией, розенкрейцерством и вообще тайными науками. Все так же братья занимаются «обработкой дикого камня» и толкуют о своем нравственном превосходстве; все так же в обществе сплетничают об их распущенности и развращенности.
Одним, но весьма существенным обстоятельством масонство в начале XIX века все же отличается от того, что было в прошедшем столетии: круто изменились его отношения с государством. В постреволюционную эпоху масоны, которых общественное сознание всей Европы прочно связывает с экстремистскими силами, уже не могут не думать о том, как смотрят на них власти. Поэтому новые лидеры движения вынуждены постоянно и недвусмысленно подчеркивать свою лояльность. По легенде, Бёбер добился аудиенции у Александра I, чтобы убедить его в благотворном влиянии ордена на общество и уговорить не закрывать российские ложи. Император якобы согласился с доводами Бёбера и даже сам попросил посвятить его в братство. Вступил ли Александр тогда в орден, точно не известно, однако ясно, что в эпоху его царствования правительство все же гораздо больше, чем в предыдущем веке, было озабочено контролированием масонской деятельности. В 1810 году в ходе дотошного расследования дел ордена министр полиции А.Д. Балашов, сам член ложи Соединенных друзей, посвященный в высшие степени, даже предлагал масонам государственное покровительство при условии их полного подчинения полиции. В сложной ситуации выбора между свободой и патронажем властей братья предпочли первое, о чем, возможно, впоследствии не раз пожалели12.
Возрождение масонства при Александре I часто называют его «золотым веком». Однако век этот был блестящ и короток: уже к 1820-м годам становится ясно, что разрушительные силы — местные и иностранные, внешние и внутренние — готовятся к удару. И в восстаниях в Испании и Италии, и в мятеже Семеновского полка Александр видит руку всеевропейского революционного заговоpa. Это объясняется прежде всего огромным влиянием на него австрийского канцлера Клеменса фон Меттерниха, полагавшего, что в Европе происходит манихейская битва установленной Богом законной власти, и подрывающего все основы атеистического радикализма. В 1820 году в письме к царю Меттерних прямо говорит о тайных обществах как о главном виновнике европейских беспорядков: они сосредоточили в себе «настоящую силу, все самое опасное — они работают в тайне от всех, разлагают все части общества и сеют повсюду семена нравственной болезни, которые быстро всходят и дают плоды». В том же году в частной беседе с императором на конгрессе в Троппау канцлер снова выражал свою тревогу по поводу деятельности тайных обществ и убеждал Александра принять против них самые жесткие меры. В конце концов император сдался и заявил, что уверен в угрозе, исходящей от масонов, и в необходимости противодействовать их влиянию13.
Призывы к борьбе против масонов Александр слышит и по возвращении в Россию. Удивительно, но едва ли не самым ярым борцом против масонского движения становится один из его лидеров — генерал-лейтенант Е.А. Кушелев, избранный в 1820 году Великим мастером ложи Астреи. Старый масон, воспитанный в представлениях прошедшего века, в нескольких записках на Высочайшее имя высказывает серьезные опасения о современном состоянии ордена. Это обоюдоострый меч, пишет Кушелев, который в руках «истинного» масона служит добродетели, религии и человечеству, а если им завладеет самозванец, становится оружием атеизма и вольнодумства. По его мнению, в России и по всей Европе ложи потеряли свое первоначальное высокое назначение и наполнились «духом своеволия, буйства и совершенного безначалия». Необходимо или вернуть их к прежней неполитической деятельности и учредить государственный надзор над ними, или расформировать и впредь запретить. Так или иначе, эта проблема требует быстрого разрешения, в противном случае «от нынешнего их [российских лож] положения и образа действия ... нельзя ничего ожидать, кроме толико же гибельных последствий, каковые уже раскрылись и безпрестанно раскрываются в прочих европейских государствах, разрушая древние, мудрые правления, потрясают и престолы монархов, отцов и благотворителей народов, повергая самые народы в неисчислимые бедствия»14.
Александр, по-видимому, счел нужным прислушаться к предупреждениям Кушелева. 1 августа 1822 года министр внутренних дел граф В.П. Кочубей получил от императора рескрипт о запрещении лож, а уже 10-го числа того же месяца всех масонов созвали выслушать монаршее повеление и расписаться в отказе от учреждения впредь любых тайных обществ. После этого братья закрыли свои ложи в последний раз; случаи неповиновения отмечены не были. Некоторые масоны встретили эти события равнодушно; другие утверждали, что ничто не может расторгнуть связи между ними, а кое-кто даже договаривался о следующих собраниях — разумеется, тайных — в своих имениях15.
В последующие десятилетия масонство в России почти совершенно исчезло. В 1826 году Николай I повторил запрет брата, напуганный восстанием декабристов: многие из них также состояли в ложах, и это вызывало подозрения. Однако не все масоны отреклись от ордена, и в 1830-х годах время от времени появлялись сведения о некоторых масонских кружках, впрочем, столь малочисленных, что их даже нельзя было назвать ложами. Уже в 1850-х годах ходили слухи о ложе, тайно собиравшейся в Москве на Полянке в доме известного священника. Вплоть до 1870-х годов в полицию продолжали иногда поступать доносы на масонские общества, обыкновенно оказывавшиеся лишь плодом воображения самих осведомителей16. Во второй половине века масонство действовало лишь в среде русских эмигрантов за рубежом. Именно из этих кругов началось в начале XX века второе возрождение русского масонства. О его истории известно очень мало в силу немногочисленности источников и непопулярности этого вопроса, тесно связанного с мифом о жидомасонских корнях русской революции. Есть различные мнения о том, какую роль масоны сыграли в падении царизма (некоторые русские братья считали эту роль весьма значительной); как бы то ни было, в начале XX века орден представлял собой скорее политическую организацию, призванную объединить общественные силы (главным образом, либеральные) для борьбы с самодержавием. Естественно, что после революции она перестала существовать, лишившись своего raisond d etre17. Судьба масонства при советской власти является дискуссионным вопросом. Известно, что маленькие кружки масонов продолжали собираться в 1920-е годы, но вскоре, в 1930-х годах, были раскрыты, а их члены репрессированы. Разрушение Советского Союза создало благоприятные условия для третьего возрождения масонства, и новые ложи уже учреждаются в России18. Время покажет, станут ли они долговечнее своих предшественниц.
1 Табакерка хранится в Hillwood Museum в Вашингтоне. Ее фотографию и краткое описание можно найти в: Taylor K.V.H. Russian Art at Hillwood. Washington, D.C., 1988. P. 38-39.
2 См.: La Vopa A.J. Conceiving a Public: Ideas and Society in Eighteenth- Century Europe // Journal of Modern History. 1992. № 64. March. P. 79—116.
3 Greenfeld L. Nationalism: Five Roads to Modernity. Cambridge, Mass., 1992. P. 488.
4 Raeff M. Transfiguration and Modernization: The Paradoxes of Social Disciplining, Pedagogical Leadership, and the Enlightenment in Eighteenth-Century Russia // Alteuropa — Ancien Regime — Fruhe Neuzeit: Probleme und Methoden der Forschung / Ed. H.E. Budeker and E. Hinrichs. Stuttgart, 1991. P. 109.
5 См.: Taylor Ch. Invoking Civil Society // Taylor Ch. Philosophical Arguments. Cambridge, Mass., 1995.
6 См.: Wirtschafter E.K. Social Identity in Imperial Russia. DeKalb, I11., 1997. P. 97-99.
7 Seligman A.B. The Idea of Civil Society. New York, 1992. P. 5.
8 См.: Netting A.G. Russian Liberalism: The Years of Promise, 1842—1855. Ph.D. diss., Columbia University, 1967.
9 Cм.: Соколовская Т.О. Раннее александровское масонство // Масонство в его прошлом и настоящем. М., 1991. Т. 2. С. 153—163.
10 См.: Соловьев О.Ф. Русское масонство, 1730-1917. М., 1993. С. 121.
11 См.: Bakounine Т. Le repertoire biographique des francs-macons russes (XVIIIe et XIXe siecles). Collection historique de l'lnstitut d'Etudes Slaves. № 19. Paris, 1967; Пыпин A.H. Русское масонство XVIII и первая четверть XIX в. Пг., 1916. С. 522-532.
12 См.: Bakounine Т. Op. cit. Р. 42; Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 380—384; Соколовская Т.О. Указ. соч. С. 176-180.
13 Hartley J.M. Alexander I. London, 1994. P. 149-154.
14 Уничтожение масонских лож в России 1822 г. // Русская старина. 1877. № 3. С. 463; № 4. С. 641-644, 650.
15 См.: Там же. С. 650-652.
16 См.: Пыляев М.И. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. М., 1990. С. 82; Соловьев О.Ф. Указ. соч. С. 131—132. Проблема соотношения декабризма и масонства долгое время привлекала внимание русских ученых. Историю вопроса см. в кн.: Соловьев О.Ф. Указ. соч. С. 110—125. Впрочем, сам автор пытается рассматривать эти общественные явления отдельно друг от друга, что не может не вызвать недоумения.
17 См.: Norton В. Т. Russian Political Masonry and the February Revolution of 1917 // International Review of Social History. 1983. № 28. Pt. 2. P. 240-258; Smith N. Political Freemasonry in Russia, 1906—1918: A Discussion of the Sources // Russian Review. 1985. Vol. 44. № 2. P. 157-173; Соловьев О.Ф. Указ. соч. С. 126-262.
18 Брачев В. Тайные масонские общества в СССР // Молодая гвардия. 1994. № 3. С. 140—158; Немировский А.И., Уколова В.И. Свет звезд, или Последний русский розенкрейцер. М., 1994; Серков А.И. Придет ли к нам «Великий Восток»? // Родина. 1993. № 11. С. 85—87. Неполноту приведенного списка оправдывает, во-первых, весьма скромное количество документальных источников и, во-вторых, склонность многих авторов к недобросовестному освещению фактов или даже их сознательной фальсификации (особенно — в названной статье В. Брачева). О возрождении масонства в постсоветской России см.: Серков А.И. Указ. соч.; Zolotov О. Russian Masons True to their Homeland // Moscow News. 1994. № 8. 25 February — 3 March. P. 15. Возникновению новых лож сопутствует новая волна истерии вокруг «жидомасонства». См.: Laqueur W. The Appearance of the Protocols and the Great Masonic Plot // Black Hundred: The Rise of the Extreme Right in Russia. New York, 1993. Пример возрожденной масонофобии см. в кн.: Платонов О.А. Терновый венец России: История масонства, 1731—1995. М., 1995. Автор обвиняет западных масонов, ЦРУ, Трехстороннюю комиссию и пятую колонну, действовавшую внутри советской верхушки, в разрушении СССР.
<< Назад
