Миронов

Наивный он, что ли, этот железный командир Миронов?! Но ведь в то время думал именно так, к чему ж теперь, чего он в жизни от роду не делал, лукавить? Тем более — перед смертным часом. В то смутное время, одновременно несущее и что-то неизвестное, и интуитивно ощущаемую тревожную радость и гордость, он был непосредственным участником событий и вершителем судеб человеческих. И конечно же, Миронов не думал, не знал и не гадал, что эта же самая революция петлей вокруг его жилистой шеи завяжет тугой и смертельный узел. Не она, конечно, неодушевленная, расплывчатая, а люди, порожденные ею. Но это почти одно и то же...

Если бы он мог хоть что-нибудь предвидеть или хоть как-то представить свой конец, хоть как-нибудь попридержать трагическую развязку... Может быть, таков удел сильных, добрых и правдивых людей — верить искренне в общечеловеческие идеалы, за что и быть наказанными? Но ведь мужество, храбрость, преданность Родине — благословенны в веках. И разве наивно верить в то, что революция несет народу свободу? И счастье. Ну а этот самый простой народ просил Миронова, чтоб он ему счастье завоевывал? Сколько раз этот больной вопрос становился перед ним во всей, обнаженно-трагической простоте и величии? Просил — не просил?.. Ну а все-таки конкретно, кто обращался к нему с подобной просьбой?.. Такого он не может припомнить вдруг. А может быть, и не было конкретного народа? Но он же сам видел, что народ страдает. Ах, страдает!.. И он, благодетель, решил осчастливить его? Благородно, ничего не скажешь... Но все-таки, не мешало бы у этого конкретного несчастливца спросить, согласен ли он, чтобы такой дорогой ценой Миронов добывал ему счастье и блаженство в преходящем мире. Но разве он не знает, что все великие, благородные, так же как и низменно-авантюрные, деяния всегда и всюду прикрывались именем народа и только «во имя» его совершались. Тут ничего нового никто еще не придумал. А не стала ли великомученица Россия и ее неотъемлемая часть, донской родимый край, удобным полигоном для проведения некоего эксперимента геноцида?.. Ну, такое предположение было бы уж слишком... Но эту версию рано или поздно, так или иначе, а придется продумать. Вот, кстати, истина всегда конкретна. Нить памяти надо тянуть, и, может быть, удастся вытянуть из исстрадавшегося сердца и возмужавшего от невыносимой боли ума кое-какие сведения... Страдание возрождает чувство внутренней свободы...

В Новочеркасске прошел казачий донской Войсковой Круг, избравший войсковое правительство: по два представителя от каждого военного округа, начальник штаба Войска Донского, начальник артиллерии Войска Донского. Атаманом Всевеликого Войска Донского единогласно был избран генерал-лейтенант Алексей Максимович Каледин, бывший командующий 8-й армией. В то время, как по всей стране создавались Советы, казаки продолжали цепко держаться за старые порядки.

Войсковой Круг предоставил новому атаману неограниченные права и выдал соответствующую грамоту: «По праву древней обыкновенности избрания войсковых атаманов, нарушенного волею царя Петра Первого в лето 1709-е и ныне восстановленного, избрали мы тебя нашим Войсковым атаманом. Подтверждая сею грамотою нашу волю, вручаем тебе знаки атаманской власти и поручаем управлению Великим Войском Донским в полном единении с членами войскового правительства, выбранного также вольными голосами Войскового Круга. Руководством к законному правлению в Войске нашем должны служить тебе, наш атаман, постановления, утвержденные Войсковым Кругом, в соответствии с общегосударственными законами. Грамота сия дана в г. Новочеркасске, в 1917 году, июня 18 дня».

Большой Войсковой Круг принял решение продолжать войну до победного конца. Кто будет сему противиться, того лишать казачьего звания. Для казака страшнее наказания не придумаешь... Атаман Каледин начал свой памятный объезд казачьих хуторов, станиц и военных округов.

В станице Усть-Медведицкой произойдет также памятная встреча войскового старшины Филиппа Козьмича Миронова с атаманом Всевеликого Войска Донского.

Любопытная деталь: «Союз казачьих войск» созвал в Петрограде Второй казачий съезд, который провозгласил установление военной диктатуры силами объединенных войск все х одиннадцати казачеств. Странно, что этот съезд санкционировал глава Временного правительства Керенский. И даже выступали на нем Милюков и Родзянко. Руководил съездом генерал Дутов.

Центральный Совет казаков пытается провести съезд рядовых казаков, но Временное правительство не дает на это разрешение.

Лидер меньшевиков Церетели организовывает демонстрацию под антибольшевистским лозунгом.

18 июня 1917 года революционные массы рабочих вышли на улицы Петрограда и не поддались на провокации меньшевиков — демонстрация прошла под лозунгами большевиков: «Долой войну!» «Вся власть Советам!..» «Долой десять министров-капиталистов!..»

18 июня 1917 года, кажется, русские войска в последний раз предприняли глобальное наступление на позиции врага.

Войска, разлагаемые приказом № 1, начали митинговать, — идти ли им в атаку или лучше всего побыстрее смыться в тыл...

В России наступала анархия...

Миронов послал письмо члену комитета подъесаулу Кузюбердину, командиру сотни 4-го казачьего Донского имени графа Платова полка, расквартированного в Петрограде: «Мы, казаки-фронтовики, в частности 32-й Донской полк, протестуем против действий Войскового Круга. Трудовое казачество останется верным заветам революции...»

Формально признав Временное правительство, Каледин подготавливал контрреволюционный мятеж против демократических сил. Повсюду начал упразднять Советы и вместо них насаждал атаманскую власть. Казаков, связанных с большевиками и исповедующих их идеи, лишал казачьего звания и предавал военно-полевому суду. Снимал с фронта казачьи полки и стягивал их на Дон, концентрируя силы для удара по Советам. С целью контрреволюционного переворота разъезжал по станицам, хуторам и военным округам. С этой целью предполагалось его прибытие в родную станицу Усть-Медведицкую. Получив известие, что прибывает наказной атаман Всевеликого Войска Донского, местное начальство начало деятельную подготовку к знаменательному событию — ведь такой чести редко удостаивалась самая северная казачья станица.

Усть-Медведицкая только что встретила, торжественно и празднично, героя Тихого Дона, своего земляка, войскового старшину Филиппа Козьмича Миронова. Славно все получилось... Ну а теперь перед окружным и станичными атаманами встал непростой вопрос: как быть с этим самым героем? На торжественную встречу другого своего земляка, наказного атамана, приглашать ли Миронова или не приглашать? Над этим деликатным вопросом крепко пришлось задуматься полковнику Рудакову и подъесаулу Емельянову. Ведь Миронов хоть и герой, но он же «окаянный», обладает непредсказуемым характером, и что может при торжественной церемонии встречи выкинуть — одному Всевышнему известно. Земному же начальству известно доподлинно, что войсковой старшина Миронов твердо стоит на революционных позициях. А окружной и станичный атаманы знали, с какой целью приезжает наказной атаман... Как бы не оконфузиться... И пришли к единодушному мнению: на время пребывания генерала Каледина в станице Миронова под благовидным предлогом куда-нибудь выпроводить.

Выполнить деликатную миссию предоставили полковнику Рудакову. Он пригласил к себе Филиппа Козьмича в окружное правление. Ласково принял, расспрашивал о положении на фронте... Но в конце концов, когда окружной атаман предложил почетную поездку в Новочеркасск, Филипп Козьмич вдруг понял, куда гнет полковник. Миронов — доверчивый, но в то же время вспыльчивый и резкий, разгадал хитрости окружного атамана, не попрощавшись, покинул его кабинет.

Станичный атаман подъесаул Емельянов занялся рядовыми казаками-фронтовиками, отпускниками, которых, во избежание всяких случайностей, тоже хотели выпроводить из Усть-Медведицкой. Фронтовики кинулись за советом к Миронову: что делать? Решено было не покидать станицу. Атаман посадил в кутузку одного отпускника... Филипп Козьмич надел полную форму с орденами, явился в станичное правление и как старший по званию приказал подъесаулу Емельянову освободить арестованного...

Итак, станица Усть-Медведицкая начала тревожно, но с радостным подъемом ждать приезда своего знаменитого земляка — наказного атамана Всевеликого Войска Донского генерала Каледина.

Когда дежурившие казаки на самой высокой колокольне неистовыми голосами заорали: «Е-е-дить!..» — грянули колокола всех станичных церквей. Несмотря на то, что на плацу был выстроен гарнизон Усть-Медведицкого военного округа, коляска генерала Каледина в сопровождении эскорта подкатила к главному войсковому храму — Воскресенскому собору. Таков обычай донских казаков — все значительные события начинались именем Господа Бога, а заканчивались благодарственным молебном. Еще когда они промышляли не совсем достойным промыслом, охотой «за зипунами», после похода обязательно шли в храм, воздавали молитву Богу и уж потом расходились по домам.

На сей раз генерал Каледин и за ним воинство шло на молитву во имя великой цели — защиты Дона от Советов... После благодарственного богослужения, проведенного самим архиереем, атаман Всевеликого Войска Донского принимал парад войск. Даже мельком увидев, как казаки сидят в седлах и какие под ними кони, он с гордостью отметил, что, значит, еще не перевелись донские казаки — храбрые, удалые, профессионально обученные. Готовые по первому зову броситься в атаку за «веру»... тут пробел получился в мыслях Каледина, ведь царя свергли или он сам отрекся от престола, но так или иначе его нет, остается Отечество. Осталось всего лишь дна символа. Но не беда. Главное, есть донцы-молодцы. Сердце старого солдата радуется. Он ведь хорошо знает, что творится в русских войсках на фронте.

Рассказывал его сподвижник генерал Антон Иванович Деникин: «Приезжает командующий армией к толпе солдат и говорит: «Какой там «господин генерал», зовите меня просто: «товарищ Егор»... До какого унижения доходил командный состав... Вы слышали, что солдаты сделали с командиром Дубовского полка за то, что тот не утвердил выбранного ротного командира и посадил под арест трех агитаторов? Распяли! Да-с, батенька... Прибили гвоздями к дереву и начали поочередно колоть штыками. Обрубили уши, нос, пальцы... Фронт разваливается. Грязные окопы. Народу в окопах мало. Кто-то в дезертирах, другие, «тяжелоздоровые», взяли путем угроз от врачей свидетельства о болезни, третьи, объявив себя делегатами, уехали к товарищу Керенскому лично проверить, действительно ли он приказал армии перейти в наступление. Оставшиеся солдаты играют в карты, в воздухе скверная брань. Читают газету «Русский Вестник», издаваемую немцами и ежедневно доставляемую в русские окопы. Командир роты поручик Альбов неуверенно и просительно обращается к солдатам: «Товарищи, выходите на работу. В три дня мы ведь ни одного хода сообщения не вывели». Играющие в карты даже не повернулись. Кто-то вполголоса сказал: «Ладно». А читавший газету отозвался: «Рота не хочет рыть, потому что это подготовка к наступлению, а комитет постановил — не наступать...» Альбов: «Если даже ограничимся обороной, то ведь в случае тревоги — пропадем. Вся рота по одному ходу не успеет выйти...» Поручик махнул рукой и пошел дальше... На поле за неприятельскими проволочными заграждениями — людно. Там базар. Немецкие и русские солдаты обменивают друг у друга водку, табак, сало, хлеб... Показывается толпа. Над нею красные флаги. Впереди транспарант белыми буквами: «Долой войну!» Это пришло пополнение к русским. Начались разговоры: как с землицей? Скоро ли примирение?.. Им-то, офицерам, сукиным сынам, хорошо, получают как стеклышко, 140 целковеньких в месяц... Начинается митинг: «Товарищи, мы страдаем, обносились, обовшивели, голодаем, а они, офицеры, последний кусок изо рта у вас тащат. Они зовут вас в наступление, посылают вас в бой, чтобы вернуть Романовых, вернуть вас в кабалу к буржуазии». Поручик Альбов пытается объяснить, что офицеры не посылают их в бой, ведут их за собою, усеяв офицерскими телами пройденный путь... Толпа ревет и напирает. Зловещий гул, искаженные злобой лица: «Погоди, сукин сын, мы с тобой посчитаемся!..» Ночью Альбов пишет рапорт при огарке свечи: «Звание офицера — бессильного, оплеванного, встречающего со стороны подчиненных недоверие и неповиновение, делает бессмысленным дальнейшее прохождение службы. Прошу о разжаловании меня в солдаты, дабы в этой роли я мог исполнить честно и до конца мой долг...» Пока молодой поручик писал рапорт, солдаты повалили древко палатки, навалились сверху. Начали бить... До смерти... Кто-то потом подошел и равнодушно сказал: «Ишь как разделали человека, сволочи!.. Не иначе, пятая рота». Распламененная стихия вышла из берегов окончательно. Офицеров убивали, жгли, топили, медленно разрывали с невероятной жестокостью, молотками пробивали головы... Миллионы дезертиров, как лавина двигалась солдатская масса по железным дорогам, грунтовым путям, топча, ломая, разрушая последние нервы бедной, бездорожной Руси... Как смерч — грабежи, убийства, насилия, пожары... Все это делал солдат. Тот солдат, о котором писал Л. Андреев: «...Ты скольких убил в эти дни, солдат? Скольких оставил сирот? Скольких оставил матерей безутешных? И ты слышишь, что шепчут их уста, с которых ты навеки согнал улыбку радости? Убийца, убийца!.. Ты предал Россию, ты всю Родину свою, тебя вскормившую, бросил под ноги врага!» После революции 1905 года модным было считать: солдат — жертва, все зло в офицерах — они расстреливают мирных жителей, бьют солдат, пьянствуют, развратничают. После революции 1917 года все перевернулось: офицер — жертва, солдат — зло, хам, вор, грабитель, предатель, убийца. А. И. Куприн писал: «Будут дни, и нас, офицеров, будут бить. Мы заслужили это. Нас, патентованных красавцев, неотразимых соблазнителей, великолепных щеголей, будут бить на улицах, на площадях, в ватер-клазетах...»

<< Назад   Вперёд>>