Поражение армии в Тобольском сражении поставило под вопрос само существование белого движения на востоке России, непосредственно возглавляемого А. В. Колчаком. Красная армия находилась у ворот обжитой Колчаком резиденции — Омска. И все же адмирала не покидала надежда не только на возможность удержаться в Сибири, но и на конечный успех борьбы с большевизмом. Главные надежды Колчак возлагал на своего заместителя А. И. Деникина, на его наступление. Ведь летом 1919 г. войска Деникина приблизились к Москве и, казалось, вот-вот победоносно вступят в нее. Но их наступательный порыв был уже исчерпан, и в конце октября — начале ноября они потерпели крупное поражение. Конечно, Колчак и сам предпринимал все меры по спасению положения своего режима и вооруженных сил, однако в успехе этого дела он уже не был уверен. И как раз в это критическое время на него обрушились обстоятельства и несчастья, молва о которых пошла на весь Омск, на всю Сибирь.
Г. К. Гинс записывал: «В начале октября Верховный правитель собирался в дальнюю поездку, в Тобольск...
Как раз накануне отъезда в доме Верховного был пожар. Нехороший признак. Трудно было представить себе погоду хуже, чем была в этот день. Нескончаемый дождь, отвратительно резкий ветер, невероятная слякоть — и в этом аду огромное зарево, сноп искр, суетливая беготня солдат и пожарных, беспокойная милиция. Это зарево среди пронизывающего холода осенней слякоти казалось зловещим». «Роковой человек», уже говорили кругом про адмирала. За короткий период это был уже второй несчастный случай в его доме. Первый раз произошел разрыв гранат. Огромный столб дыма с камнями и бревнами взлетел на большую высоту и пал. Все стало тихо. Адмирала ждали в это время с фронта, и его поезд приближался уже к Омску. Взрыв произошел вследствие неосторожного обращения с гранатами.
Из дома Верховного правителя вывозили одного за другим окровавленных, обезображенных солдат караула, а во дворе лежало несколько трупов, извлеченных из-под развалин. Во внутреннем дворе продолжал стоять на часах оглушенный часовой. Он стоял, пока его не догадались сменить.
А вокруг дома толпились встревоженные, растерявшиеся обыватели. Как и часовой, они ничего не понимали. Что произошло? Почему? День был ясный, тихий. Откуда же эта кровь, эти изуродованные тела?
Когда адмиралу сообщили о несчастье, он выслушал с видом фаталиста, который уже привык ничему не удивляться, но насупился, немного побледнел. Потом вдруг смущенно спросил: «А лошади мои погибли?» Теперь, во время пожара, адмирал стоял на крыльце, неподвижный и мрачный, наблюдал за тушением пожара. Только что была отстроена и освящена новая караульня, взамен взорванной постройки, а теперь снова пожар. Что за злой рок!
Кругом уже говорили, что адмирал несет с собой несчастье. Взрыв в ясный день, пожар в ненастье... Похоже было на то, что перст свыше указывал неотвратимую судьбу.
Эти несчастья казались роковыми, знамениями. И если раньше с Колчаком связывали надежду на успех, говорили о его особой, счастливой звезде, то теперь роптали, поносили как приносящего несчастье.
Роковой человек! Не приходила ли ему в голову такая мысль? Тяжелые раздумья одолевали Верховного правителя. В эти октябрьские дни 1919 г. он написал последние письма жене и сыну. Переписка с женой была редкой и, судя по всему, отношения между супругами в ходе нее становились натянутыми. Письмо жене составлялось в два приема — 15 и 20 октября 1919 г. Александр Васильевич написал для передачи с курьером, едущим во Францию, сдвоенное, написанное с паузой в пять дней письмо жене Софье Федоровне и сыну Ростиславу, которому в то время было 9 лет. Жене писал о своей жизни, положении на фронте, в Сибири, предупреждал ее о конфиденциальности переписки. И эти письма к жене, к сыну, очевидно, были действительно последними, во всяком случае из полученных ими. Они были им доставлены в Париж и хранились всю жизнь. Хочется привести полностью письмо к сыну, похожее в предчувствии гибели на завещание, тем более, что оно — краткое: «Дорогой милый мой Славушок, Давно я не имею от тебя писем, пиши мне, хотя бы открытки по нескольку слов.
Я очень скучаю по тебе, мой родной Славушок. Когда-то мы с тобой увидимся.
Тяжело мне и трудно нести такую огромную работу перед Родиной, но я буду выносить ее до конца, до победы над большевиками. Я хотел, чтоб и ты пошел бы, когда вырастешь, по тому пути служения Родине, которым я шел всю свою жизнь. Читай военную историю и дела великих людей и учись по ним, как надо поступать, — это единственный путь, чтобы стать полезным слугой Родине. Нет ничего выше Родины и служения Ей.
Господь Бог благословит Тебя и сохранит, мой бесконечно дорогой и милый Славушок. Целую крепко Тебя. Твой папа».
Р. В. Колчак глубоко чтил память о своем отце, назвал его именем своего сына, немало сделал для науки о нем о своем роде.
Главный жизненный идеал — служение Родине. Служить Родине так, как он сам. Служить Родине во благо ей. И работал он на эту идею, как только мог. Быть может, лелея идею великой России, он накладывал на полотно несколько больше мазков от той, которая была, которую наблюдал, и несколько меньше от той, которая, при благоприятном развитии событий могла стать? Принял герб: двуглавый орел без корон; вместо скипетра и державы вложил в его лапы мечи (война). Флаг он утвердил бело-сине-красный, российский. Флаг в таком цветовом сочетании бытовал в царской России, он являлся государственным после Февральской революции.
А. В. Колчак, раздумывая над причинами военных неудач, винил и генералитет (в частности был полон негодования относительно генерала М. К. Дитерихса и не во всем был прав), и тылы, военное и другие министерства, указывал на некомпетентность, небрежность, даже нечестность чинов и аппарата вообще и здесь был куда более прав.
И в гражданском, и в военном ведомствах, сильно раздувшихся, подвизалось немало временщиков, людей не чистых на руки, спешивших нагреть их на поставках. Крайне вредно на состоянии армии и фронта сказывалась ведомственность, попытка использовать предметы производства местной промышленности, захваченные у красных товары, продовольствие и снаряжение только для своих частей и соединений. Пышным цветом расцвели воровство и коррупция. Это, в частности, в огромных масштабах наблюдалось на железнодорожном транспорте. Сам министр путей сообщения Л. А. Устругов, как свидетельствовал П. В. Вологодский, рассказывал, «не стесняясь», что ему чуть ли не самому пришлось дать взятку, чтобы скорее пропустили его вагон.
Все больше находилось охотников обвинять в неудачах самого Колчака — неслучайно в дневниковых записях людей из его окружения тон, отзывы о нем заметно менялись. Да он и сам в дни успехов и неуспехов вел себя отнюдь не однозначно. Контрастней проявлялся сложный его характер именно в этот период неудач. Надвинувшуюся, как удавка, беду он переживал исключительно тяжело.
Все близко знавшие А. В. Колчака в бытность его Верховным правителем отмечали — кто с пониманием и сочувствием, кто с неприязнью — его раздражительность, частые вспышки гнева, выражавшиеся нередко и в крике, и в расшвыривании предметов. Но практически все указывали в то же время и на его быструю отходчивость. Судя по записям М. Жанена, такие вспышки некоторым казались чуть ли даже не наигранными — именно из-за этих внезапных переходов. Но сам-то Колчак тяготился этими вспышками, которые вели к физическим, эмоциональным издержкам. Конечно же, теперь он находился в состоянии нервного истощения. Но до лечения ли было?
Источником приступов гнева служили чаще всего его конфликты с подчиненными, не справлявшимися в действительности или с его точки зрения с порученным делом. Раздражительность, вероятно, была связана с неудовлетворенностью и собственными шагами, невозможностью в той или иной ситуации принять правильное решение или сделать выбор в пользу какого-либо одного из советников. Барон А. П. Будберг все это наблюдал и в дневнике подмечал: « Жалко адмирала, когда ему приходится докладывать тяжелую и грозную правду: он то вспыхивает негодованием, гремит и требует действия, то как-то сереет и тухнет».
Да, Колчак бывал вспыльчивым и жестким. Но по натуре своей он был человеком мягким, проявлял к людям внимание, чуткость. И в любом случае — не важничал, был при всей сложности характера простым. Мемуаристы приводят немало случаев, когда Колчак выражал искреннее возмущение тогда, когда ему славословили, давали особо возвышающие оценки. Говоря о контрастностях характера Колчака, следует отметить, что лично он не был, как считалось до выдвижения его в Верховные, волевым, непреклонным, твердым, «железным» (эта оценка его — несомненно ошибочна). В этом смысле для диктатора военной поры, на мой взгляд, он не совеем подходил.
Бытует мнение, и небезосновательное, что политика — грязная сфера деятельности. Это в мирное время. А тут — военный диктатор! Колчаку трудно было справиться с этой ролью даже в силу своей глубокой человеческой порядочности. Может быть, это и не так, но моя авторская интуиция, как историка, подсказывает такое заключение.
И вот еще противоречивые оценки: Колчак — очень деятельный, рвущийся в жизнь, к массе, зовущий ее и идущий сам на подвиг, но и — Колчак замкнутый, книжный, кабинетный человек. То и другое ему было присуще; видимо, в большей мере второе, особенно на завершающем этапе пути. Г. К. Гинс, пожалуй, дольше, чем кто-либо, сотрудничавший с ним, бывавший рядом постоянно — в Омске и в поездках, писал: «Адмирал был человеком кабинетным, замкнутым. Проводить время за книгою было его любимым занятием. Очень часто он становился угрюмым, неразговорчивым, а когда говорил, то терял равновесие духа, обнаруживал крайнюю запальчивость и отсутствие душевного равновесия. Но легко привязывался к людям, которые были постоянно возле него, и говорил с ними охотно и откровенно. Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника». Емкая и разносторонняя характеристика! Те, кто плохо знал или представлял ту служебно-жизненную среду, в которой приходилось находиться и действовать Колчаку, с ее интригами, сменою обстоятельств, не понимали и не принимали его нескрываемой раздражительности.
Были доброжелатели, были и недоброжелатели. Последних к осени 1919 г. стало много, даже слишком много.
Как бы недоброжелатели ни бранили Колчака за его действительные и мнимые промахи, но в любом случае они вынуждены были признать такие его человеческие качества, как честность, бескорыстие, искренность. Будучи Верховным правителем России, он не счел возможным установить себе какой-то особый оклад, резко отличающийся от министерского. Жил Колчак попрежнему скромно. В этом плане любопытны его письма жившей в Париже жене. Она требовала больших средств, чем он переводил ей. При этом свое требование она мотивировала тем, что у нее теперь какое-то особое положение, нужны средства на представительства. Колчак писал жене, что за рамки оклада он выйти не может. Он внушал Софье Федоровне, что является по существу Верховным главнокомандующим войсками, и это положение занимает временно. Может быть, излишества допускались при поездках на фронт, в другие города, сопутствуемые почетными караулами и прочими внешними проявлениями внимания? Может быть. Но особой помпезности и тут не было. А знаки внимания к носителю Верховной власти, Верховному главнокомандующему были необходимы из престижных соображений, для укрепления самих войск, их дисциплины.
Было ли проявление каких-либо человеческих слабостей у Колчака? Конечно. К ним с достаточным основанием можно отнести его привязанность к спиртному. Что же касается утверждений о применении им наркотиков, то никаких свидетельств такого его пристрастия не встречается ни у кого из хорошо знавших Колчака.
Была ли в Омске внеслужебная жизнь у Колчака, работавшего, по сведениям, иногда по 20 часов в сутки? Свидетельства об этом крайне скудны. Были встречи с А. В. Тимиревой15. Встречи-беседы с русскими или иностранными представителями трудно подразделить на официальные и неофициальные. В свободные часы он читал то художественную, то необходимую для работы литературу. Между прочим, Колчака видели читающим «Протоколы сионских мудрецов». Видимо, это не случайно. Его волновал вопрос о том, случайно ли в социалистических партиях, в том числе у большевиков, так много евреев, и особенно в составе лидеров. Называть же его антисемитом, думаю, нет оснований. Нам известны документы, письма к Колчаку с требованиями предпринять какие-то акции против евреев. Он на них не реагировал. А когда стал известен факт о попытке одного офицера выселить евреев из Кустаная, он решительно пресек этот акт. Офицер был наказан.
Какую-то часть свободного времени А. В. Колчак проводил, видимо, и вне кабинета, и вне дома. В письме к жене16 он отмечал, что «зачастую не имеет в течение дня ½ часа свободных от работы» и что «все развлечения сводятся к довольно редким поездкам верхом за город, да к стрельбе из ружей». Он с видимым удовольствием сообщал, что имеет верховых лошадей, что А. Нокс подарил ему канадскую лошадь. Надо полагать, лошадь оказалась отличной и прогулки на ней доставляли ему удовольствие. Известны случаи посещения Колчаком театральных представлений. Музыку он любил и понимал. Его любимым романсом был «Гори, гори, моя звезда...». И все же личная жизнь, свободное времяпровождение были в эту пору у Александра Васильевича очень сжаты служебными делами до крайнего предела...
15 В последнее время они бывали и на людях, даже в ресторане в компании с друзьями, в частности, вдовой генерала А. Н. Гришина-Алмазова — Ольгой, сблизившейся с Тимирзвой.
<< Назад Вперёд>>
