История русского народного хозяйства

В оброке и в барщине, обычно не ограниченной никакими пределами, выражается уже зависимость крестьян от вотчинников и помещиков. Но к этому присоединяются и другие моменты. Иммунитетными грамотами, как мы видели выше¹⁰⁹¹, уже в XIV и XV вв. крестьяне как духовных, так и светских вотчин освобождались от суда наместников волостелей и от исполнения приговора ими и их тиунами. Но тем самым право суда и расправы передавалось вотчиннику, он судил, ему же вверялось исполнение приговора, последнее даже при "смесном" суде, т.е. когда тяжущиеся принадлежали к различным сословиям и когда судили совместно вотчинник и волостель. Устанавливалась, таким образом, сильная власть вотчинника над сидевшими на его земле крестьянами. И такие несудимые грамоты выдаются, как мы уже указывали, по-прежнему не только в XVI, но и в XVII в.¹⁰⁹²

От жалованных льготных грамот ведет свое начало и податная ответственность землевладельцев за исправное отбывание тягла проживающими за ними крестьянами¹⁰⁹³. Следовательно, и в податном отношении создавалась зависимость крестьян от вотчинника, ответственность перед последним, возможность для него воздействовать на крестьян принудительными мерами, для побуждения их к уплате податей: "Монастырь старался без поноровки собрать с крестьян государевы подати, чтобы самому не пришлось платить их из своей казны"¹⁰⁹⁴. Ибо "юридически обязанными субъектами обложения являются не отдельные тяглецы, записанные в писцовых книгах... а землевладельцы-помещики, вотчинники, монастыри и церкви. Правительство интересуется тяглецами только во время описаний и дозоров; в промежутке между ними землевладелец платит по одному и тому же окладу сошного письма и его дело оброчить крестьян и входить с ними в те или иные сделки"¹⁰⁹⁵.

Наконец, уже в XVI в. крестьяне рассматриваются как составная часть имения и подлежат разделу так же, как и участки земли. "Помещики XVI в., — как указывает Д. Я. Самоквасов, — не имели права передавать своих крестьян другим владельцам посредством купчих, духовных, данных, отступных, вкладных, но имели право делить и менять своих крестьян вместе с поместной землею по полюбовным соглашениям, с разрешения правительства"¹⁰⁹⁶. Так, например, в Росписной книге 1671 г. говорится, что губной староста расписал "Петру да Сергию Олександровым за тем Чертова по ехъ челобитным... помистье в Никольском погосте Ижерском", причем "не Сергиева помистья Чертова брату его Петру Чертову... на Петрове жеребью крестьян (перечисляются имена крестьян,)... и всего Сергиева помистья за братом его за Петром... сельцо да две деревне... а людей в них 8 человек. И всего Петрова помистья за братом его за Сергием... сельцо да 4 деревни, а людей в них 12"¹⁰⁹⁷. В 1584 г. по царскому приказу произведен был, на основании челобитных Григория Кренева и Григория Боркова, раздел с другими помещиками: "Живущего и пустого и дворы и во дворех крестьяне и бобыли делити". И "розделили дворы и крестьяне и бобыли... Досталося Григорию Неелову Игпатко Павлов, а Офапасью Неелову Арефа Васильев, а Юрью Пушкину Филатка Иванов... а Поснику Неелову досталось пол двора, а в нем крестьянин Неудачка Петров... А Григорью Креневу да Григорью Боркову досталося в той же Белой пол двора с Неудачкою на одном двори... а в нем крестьянин Шестачко Ондреев, бобыли Истомка" и т.д .¹⁰⁹⁸

В арзамасских поместных актах за 1578—1618 гг. находим большое количество отделов, отводов и отказов — наделения землею, во многих случаях путем выделения частей из других поместьев, раздела отцовских поместий, выделов вдовам и т.д., причем разделяются земли и крестьянские дворы, последние, как и угодья, по пашне: "А дворы крестьянские живущие и пустые велено розделити повытно по четвертям", "я дворов и во дворех людей и сена и лесу и всяких угодий по пашне". При такого рода операциях с крестьянами вовсе не считаются. Ими наделяют того или другого помещика, независимо от их желания; мало того, их дворы сносятся и переносятся на другие поместья, их заставляют, следовательно, покидать насиженные места и переходить на другие, или же их выселяют из собственного двора и переводят на другой двор. В 1578 г. приказчик или выборный голова "Василью Григорьеву, сыну Мерлину, отделил по государьской грамоте и по наказу в той же деревне Тоторшове дворов и крестили от Кужепдей за врагом (оврагом), который враг впал в Леметь в речку, а во дворех крестияп (следуют имена)... Да на мордовской стороне за врагом досталось крестиян (перечисляются)... и те ему дворы крестианские сносить с мордовские стороны на свою сторону. А на Васильеве стороне стоят 4 дворы мордовские, и им свои дворы сносити на свою сторону"¹⁰⁹⁹. В грамоте 1585 г. читаем: " А которые были дворы крестьянские Васильевы написаны по писцовым книгам за Васильем, и те дворы стали в мере на усадища Ивану Дмитриеву, сыну Болтину в его земле до реки до Теши сряду, с одпово с Иваном с Михайловым сыном, и те дворы снести Василью на свой у сад, что был Иванов у сад Дмитреева сына Болтина, и то места в очень очистить под Ивановы дворы"¹¹⁰⁰. В другом случае (1585 г.) "половину Федоровского поместья... отделил в поместье... жене Макарова Офросинье", в том числе ей передал "двор крестьянский Якушков Осеева, а Якушка не того двора взят Федоровской жене Дарье в пустой двор"¹¹⁰¹.

Наряду с официальными действиями, распоряжающимися по своему усмотрению личностью и имуществом крестьян и снабжающими ими тех или других помещиков, мы находим и частые акты того же рода, свидетельствующие о том, как далеко простиралась власть помещиков над крестьянами уже во второй половине XVI в. Так, слуга Троице-Сергиева монастыря обязуется отдать треть вотчины некоему Шипилову, "а в ней крестьян отдати... а с женами и с детьми и со всеми их животы"¹¹⁰².

К 1593 г. относится запись о взятии у Троице-Сергиева монастыря сельца Говшино "с пустошьми и со крестьяны, шесть крестьянинов на оброк"¹¹⁰³. Сделки на крестьян принимают и форму мировых, причем крестьяне отчуждаются и без земли, как видно, например, из мировой записи старца Голутвина монастыря с Пятым Григорьевым 1598 г. по поводу иска о возвращении монастырских крестьян. "Я яз старец Гурей в тех крестьянех, не дожидаясь сказки по судному списку, с Пятым помирился полюбовно: взял... в вотчину крестьян (таких-то)... с женами и с детьми и со всеми животы и статки... а Пятому Григорьеву поступился крестьянам (таких-то)¹¹⁰⁴. Наконец, уже в 1586 г. помещики не только переводят к себе во двор крестьян, но и отпускают их на волю: "крестьянин Логинко с женой утонули тому 10 лет, — показывают на обыске волостные люди (в 1600 г.), — а осталась у них дочь Марфица девка, и ту его дочь Семейка Калитин со всем отца ей животом взял к себе во двор до немецкие войны"¹¹⁰⁵. Суслову жену Окулинку тот же помещик "вывез за собя же в нашу Васильевскую волость в деревню в Холомца, и жила за Семейкою с сыном в Холомцах год, и Сусловцу жену отпустил на волю из деревни из Холомца, а сына он Степанка взял к себе во двор со всем животом, и тому четырнадцать лет"¹¹⁰⁶.

Правда, одновременно с этим крестьяне еще и по Соборному Уложению могут искать и отвечать на суде, заключать всякого рода сделки (покупать, давать деньги в рост, занимать), могут торговать, наниматься и т.д., но в то же время и оно дает возможность отрывать от земли крестьян, переводить их из одних вотчины в другие, сводить их на иные земли. Но этим узаконивались лишь существовавшие уже ранее обычаи. Приведенные выше записи
уже свидетельствуют об их несвободном состоянии, и хотя эти акты относятся ко второй половине и к концу XVI в., но есть основания предполагать, что практика такого рода установилась уже гораздо раньше, и крестьяне, во всяком случае уже в течение XVI в. были "подданными" своих государей (как именовались землевладельцы). На последнее указывает и постоянно повторяющееся в поместных и вотчинных вводных и послушных грамотах прибавление, обращенное к крестьянам: " И вы бы тогда все крестьяне, которые в тех деревнях живут, Ондрюши Рясницына (помещика) слушали, пашню на него пахали и доход ему помещиков платили'", "и вы б все крестьяне, которые в тех пустошах живут, архимандрита Ионы с братьею слушать и пашню па них пахали и доходы им всякие платили, по их монастырскому уложению" (1582 г )¹¹⁰⁷. Такое обращение ко "всем крестьянам, которые в тех деревнях живут", находим уже в середине XVI в., в послушной грамоте 1553 г.: "Пожаловал государь тем Нечаевским поместьем брата его Борис.ка Третьякова ж сына Коведипа, и вы б к Борису приходили и слушали его во всем, и доходы бы ест я ему денежной и хлебной и мелкой доход давали, потому ж как если давали брату его Нечаю"¹¹⁰⁸. Что же касается помещиков, то на них возлагалась лишь обязанность "поместья не опустошити и дворов не развозити", эксплуатируя своих крестьян, не доводить их до полного разорения.

Все эти данные свидетельствуют уже о потере крестьянами свободы. Последняя усугублялась невозможностью повидать помещика. Если прикрепление в сущности создавалось уже как результат наделения помещика крестьянами, приобретением их путем мены, раздела, уступки, обязанностью слушать помещика, то оно еще более усиливалось прямыми ограничениями крестьянского перехода. Это обстоятельство приобретало особенное значение во второй половине XVI в., в эпоху запустения земель в центре и в Новгородской области, в эпоху усиленного передвижения народных масс, в эпоху расширения барской запашки и борьбы за необходимые для этого рабочие руки.

Как мы видели, жалованные грамоты уже рано свидетельствуют о том, что в вотчинах каждый раз появлялись новые крестьяне "из-за рубежа", "из иных княжений". Переселялись и из княжеской отчины, "из великого княжения", что, однако, не разрешалось. Но мы находим и запрещение перезывать "тутошных людей волос.тпьис или становых", "тяглых, письменных и вытныхлюдей"¹¹⁰⁹ . Имеются в XV в. и полные запрещения выхода. "И яз князь велики тех крестьян из Присек и из деревень не велел не выпущати ни к кому" (1455—1462 гг.)¹¹¹⁰. "А которые люди живут в их селах и нынече, и яз князь великий тех людей не велел пущати прочь" (1460 г.). И даже "велел есмь те люди вывести опять назад"¹¹¹¹.

Весьма рано появляется и другое ограничение крестьянского перехода — установление определенного срока крестьянского отказа. Мы уже видели, что Псковская судная грамота 1397—1467 гг. допускает прекращение договора между землевладельцем и изорником лишь один раз в году — в Филиппово заговенье (14 ноября). Но подобные же постановления содержатся и в грамотах 1450—1471 гг. великих и удельных князей на имя как должностных лиц, так и монастырей. О том, чтобы крестьяне (серебреники) не принимались "межень лета и всегды", а только в Юрьев день, говорится в грамотах Белозерского князя Михаила Андреевича и великого князя Василия Васильевича Федору Константиновичу, Белозерским наместникам, боярам, детям боярским, "околичником и поселским... ко всем без оценки" и Кирилло-Белозерскому монастырю. "И ты мопастыръских людей серебреников от Юрьева дни до Юрьева дни не принимал, а принимал бы если серебреники о Юрьеве дни о осеннем". "Велел есми им серебреников отпускать за две педели до Юрьева дни и неделю по Юрьеве дни" — эти три недели и являются, следовательно, единственно допускаемым временем крестьянского перехода, тогда как переход в другое время, в частности на Рождество или в Петров день, возбраняется. "Отказываете людей монастырьских серебреников, и половников, и рядовых людей... а отказываете не о Юрьеве дни, иных о Рождестве Христове, а иных о Петрове дни". "А отказати серебреника и половника о Юрьевом дни, а после Юрьева дни отказа нет"¹¹¹².

Игумен Троице-Сергиева монастыря бьет челом великому князю Ивану III по поводу того, что "из их сел из монастырских из Шухобальских, вышли крестьяне сей земли о Сборе", т.е. в великий пост. Ввиду такого несвоевременного выхода великий князь дает им пристава, "велел есми их вывести: и где пристав мой их не наедет в моих селех или в слободах, или в боярских селах, и слободках, и пристав мой тех крестьян монастырских опять выведет из их села в Шухобальские, да посадити их по старым местам, где кто жил, до Юрьева дня до осеннего"¹¹¹³. Возможно, что Троицкий монастырь жалуется великому князю в силу того, что и ему была выдана такая же грамота, как приведенная выше, относящаяся к Кирилло-Белозерскому монастырю, или как сохранившаяся еще одна грамота Ферапонтову монастырю, и в силу этого он требует возвращения обратно при помощи пристава удалившихся в другие сроки крестьян. А может быть, такой грамоты у Троице-Сергиева монастыря не имелось, и он, в силу установившейся уже практики, которая видна из приведенных грамот, выданных другим монастырям, как и обращенных к должностным лицам, считает себя в праве придерживаться того же правила: "а кто откажет до Юрьева дни или после Юрьева дни, и тот отказ не в отказ" (1462—1471 гг.)¹¹¹⁴.

Последнее предположение, по-видимому, подтверждается тем, что уже Судебник 1497 г. устанавливает единый срок выхода в качестве общей меры. "А христианам отказыватися из волости, из села в село один срок в году, за педелю до Юрьева дня осеннего и неделя после Юрьева дня осеннего"¹¹¹⁵. И это постановление повторяется в Судебнике 1550 г.¹¹¹⁶ Есть основания предполагать, что оно вошло фактически в жизнь задолго до закрепления его в первом Судебнике и в XV в. во всяком случае действовало. Этим мы не хотим вовсе сказать, что переходы действительно ограничивались одним сроком в течение года, а имеем в виду лишь подчеркнуть тот факт, что власти уже задолго до внесения этого правила в Судебник исходили из него и старались применить его на практике, считали свободный переход чем-то недопустимым и нецелесообразным и всячески ограничивали его, поскольку, как мы видели выше, не запрещали вовсе. Но из этого еще не следует, что население фактически подчинялось всем этим стеснениям, что оно не покидало вотчинников, несмотря на запрещение, не выходило и в другие сроки, кроме установленных, как это видно из приведенных грамот, где говорится о выходах в Петров день, на Рождество и в иное время. Однако борьба с уходом крестьян велась и позже, и едва ли и в XVII в. можно говорить о полном прикреплении крестьян. Переселения отнюдь не остановились, напротив, "бои", "грабежи", сопровождавшие "свозы" крестьян, происходили и впоследствии.

Во всяком случае, после всего приведенного вряд ли можно согласиться с высказываемым нередко взглядом, резко разграничивающим две эпохи в истории крестьян — период свободного перехода крестьян и период прикрепления¹¹¹⁷.

Но фактически в каких пределах крестьянин был связан с землей, какие моменты вызывали невозможность для него покинуть землю? Из истории западно-европейского серважа, как и в особенности из закрепощения (glebae adscriptio) римских колонов можно усмотреть, что два момента имели преобладающее значение: с одной стороны, давность, факт продолжительного пребывания крестьян на данной территории, а с другой стороны — связанность с землевладельцем в силу получения у него семян и инвентаря на обработку земли или пользования ссудой, почему крестьянин не в состоянии рассчитаться с ним, покинуть землю. Отсюда получается фактическое прикрепление к земле, связанность с ней, и эти фактические условия легко превращаются в юридические, дают законодателю повод запрещать уход крестьянам при наличности этих обстоятельств.

И у нас можно наблюдать явления того и другого рода. Прикрепление в силу давности выражается на Руси в институте старожильства. Он встречается уже в Псковской судной грамоте: "А старому изорнику возы вести на государя"¹¹¹⁸. В грамотах уже начала XV в. неоднократно упоминается о старожильцах, которые отличаются от пришлых людей. "И кого к себе в то село и на те пустоши перезовут людей и тутошних старожильцев и тем людям не падобе моа дань... на три годы, а кого к себе в то село и на те пустоши перезовут людей... и тем людем пришлым ненадобе моа дань" (1410—1417 гг.)¹¹¹⁹. В другом случае также противополагаются "тутошним старожильцам" люди пришлые (1423 г.); первым даются податные льготы на 3 года, вторым, правда, не бессрочные, как в только что цитированной грамоте, но все же на более продолжительный срок — на 10 лет¹¹²⁰; в иных случаях (1425—1449 гг.) льгота для старожильцев устанавливается на 5 лет, для вновь перезванных людей — на 15 или на 10 лет¹¹²¹. Таким образом, переселение новых крестьян поощряется более значительными льготами, по сравнению с теми, которыми пользуются застарелые, уже давно живущие на данной земле крестьяне, которых привлекать особыми выгодами к рубке леса и поднятию нови не приходится. В некоторых грамотах даже говорится: "Тем людем пришлым не падобе моа дань на десять лет... а уживут десять лет (отсидят свои урочные лета) и они потянут с старожилцы по силе"¹¹²². Старожильцы и здесь не пользуются никакими льготами, новоприходцам они даются также лишь в течение 10 лет, по истечении которых они уже как бы становятся старожильцами. Из этого как будто бы напрашивается вывод, что десятилетний срок давности достаточен для превращения крестьянина в старожильца. Но такое решение было бы здесь слишком поспешным¹¹²³. Помимо того что встречаются и иные сроки (от 3 до 20 лет), или даже переселенцы освобождены навсегда¹¹²⁴, едва ли можно себе представить для того времени наличность какого-либо одного определенного срока, с которого начиналось старожильство. Это было весьма растяжимое понятие, вроде понятия старожил ьцев-послухов, "добрых людей", фигурировавших в качестве свидетелей в поземельных процессах, которые с иконой шли от сосны к дубу виловатому, а от дуба через поженку болотом и указывали границы земельных участков¹¹²⁵. Выставляя таких послухов, стороны старались доказать преимущество своих перед свидетелями противной стороны тем, что первые помнят местные условия за большее число лет, чем вторые. Одни старожильцы заявляют, что им известны границы за 40 лет, а другие стараются их побить тем, что знают, кому принадлежала земля за 60 лет. "Есть у пас старожильцы еще старее тех". Но и те и другие являются старожильцами; для ношения этого звания никакого определенного минимума лет не установлено.

Но в источниках встречаются и старожильцы, которые именуются пришлыми — получается, казалось бы, внутреннее противоречие. Речь идет, по-видимому, о таких крестьянах, которые уже раньше сидели на данной земле в течение» известного времени и затем ушли и теперь возвращаются обратно. Их, следовательно, нельзя смешивать с новоприходцами, которые впервые перезваны в эту вотчину. Так, например, в грамоте Спасо-Евфимиеву монастырю 1418 г. читаем: "А кто будет старожильцев моих людей из тех деревень разошлися, а придут опять на свои места, ино что давали мой оброк в дань 10 алтын, ипо им ненадобе тот оброк на два года; а уйдут два года, и они дадут по старому тот же оброк, вешнюю дань 10 алтын, а осенью дань 10 же"¹¹²⁶. В другом случае: "Кого к себе призовут людей жити на те земли старожилцов, которые будут и преж того на них живали, ипо им па десять лет ненадобе, и кого к себе призовут людей жити па те пустоши из иных княженей... и тем людям ненадобе моя дань па пятнадцать лет"¹¹²⁷. Такие старожильцы, которые "переж сево живали на тех землях, а придут к ним опять на свое места", "разошлись жити по иным местом, а придут... опять жити па свои места" или "в дворы под монастыри", встречаются и в других источниках¹¹²⁸. Особенно же любопытна следующая грамота Троице-Сергиеву монастырю 1447 г.: "Которые люди у них в тех селцех и в деревнях нынеча живут старожилцы, или кого к собе в то селцо и в деревни призовут жити людей старожилцев, которые преж сего тута живали, или призовут кого к собе людей из иных княженей, а не из моей вотчины великого княжения, ино тутошним их людем ненадобе моя дань на пять лет, а пришлым людям старожилцом, а тем не падобе моя дань на семь лет, а призваным людем из ыных княжений и тем ненадобе моя дань на 10 лет"¹¹²⁹. Здесь различаются уже три группы — "тутошние" старожильцы, которые и в данный момент ("нынеча") сидят на земле монастыря; "пришлые" старожильцы, которые "преж сего тута живали", но ушли и теперь возвращаются обратно, и вновь призванные, пришлые люди. Наиболее велика льгота для последних, меньше для прежних старожильцев и еще меньше для ныне сидящих на земле монастыря старожильцев.

Старожильцы в первую очередь лишаются свободы перехода.

В. И. Сергеевич называет "обычный институт старожильства" "удивительным", "суть которого никому неизвестна" и советует лишь признаться, что "мы не имеем ни малейшего понятия" о нем¹¹³⁰, а Н. Н. Дебольский утверждает, что старина сама по себе никакого значения иметь не могла и могла играть роль лишь как ссылка на уже существующее крепостное состояние¹¹³¹. Другие авторы, напротив, придают существенное значение институту старожительства. Ф. И. Леонтович и М. К. Любавский остановились на этом явлении в применении его к литовско-русскому праву, причем первый находит, что старожильцы возникли из крестьян серебреников, получавших ссуду и "под влиянием долговой зависимости они незаметно подчинялись действию давности"¹¹³². Напротив, М. К. Любавский полагает, что "крестьяне, прочно усевшись в известном участке или получившие его по наследству, не должны были покидать его, потому что с уходом их могла прекратиться и служба с этого участка. Такое укрепление... не производило, однако, особенно на первых порах резкой перемены в положении крестьян и потому легко должно было утвердиться de jure"¹¹³³. Решительно выдвигает роль старожительства в процессе прикрепления крестьян М. Ф. Владимирский-Буданов, притом уже применительно к Московскому государству. "Прикрепление, — говорит он, — возникает лишь в силу давности или старожильства крестьян на землях известного владельца". "Крестьянин, не могший фактически воспользоваться правом перехода долгое время, становился исстаринным и терял это право навсегда"¹¹³⁴. Это положение подробно развито М. Л. Дьяконовым, который указал на то обстоятельство, что в первую очередь "право перехода стало ограничиваться для старожильцев ранее, чем для других разрядов крестьян"¹¹³⁵-¹¹³⁶.

Действительно, уже в грамоте 1455—1462 гг. читаем: "Которого их хрестъянина из села и из деревень кто к сове откажот, а их старожилца, и яз князь велики, теххрестьян из Присек и из деревень не велел выпущати ни к кому"¹¹³⁷. И в XVI в. одно из первых указаний на полное запрещение крестьянского выхода относится к "старым тяглецам", к тем дворам, которые ставлены "истари", "стали у них лет с сорок", или касается "старых рыболовей", которых велено "сыскав свозити в слободу в Рыболовскую"; крестьянин именуется "истари троетцкой". Требуя ушедших крестьян обратно, вотчинники ссылаются на то, что они "их Никольские вотчины искони вечные"¹¹³⁸. Возникает спор из-за того, кому принадлежат крестьяне. Одна сторона ссылается на то, что "те крестьяне села Давыдкова старожилцьГ. Другая утверждает, что "те крестьяне в монастырских селех и в деревнях старожилцы, и за монастырь достались те села и деревни с теми крестьяны". Спор этот, однако, характерен тем, что он "предполагает согласное мнение борющихся сторон, что старожильцев вывозить нельзя, а вышедших можно вернуть на старые места", не считаясь со сроками, установленными в Судебниках¹¹³⁹.

В 1576 г. бьет челом боярский сын Яков Семенов Меленин, отец которого послан на службу на Терку. В отсутствие его прислан в Арзамас Парфен Нефимонов, которому велено "сыскивати государевых арзамаских дворцовых сел беглых крестьян" и вывозить их обратно. Он вывез из-за отца его крестьянина Петрушку Толстова, который "жил за отцом его 21 год... а пришел-де тот крестьянин за отца его жить в выходные лета". Послан наказ городовому приказчику "обыскати всякими людьми накрепко... крестьянин Петрушка Толстое в государевых... в дворцовых селах живал, и будет жил, и сколько лет жил за Семеном за Мелениным, и в писцовых книгах тот Петрушка за Семеном за Мелениным написан ли, и почему его Парфен Нефимонов вывез в государеву в дворцовую деревню... или тот Петрушка государев старинной... и женился на государевой на дворцовой крестьянке"¹¹⁴⁰. Меленин ссылается на старину (21 год), но и наказ исходит из нее, — не "старинный" ли он государев (признаком этого является, очевидно, и женитьба на дворцовой крестьянке) и не застарел ли (сколько лет жил) за Мелениным. Но при этом обращено внимание на то, записан ли крестьянин за этим помещиком в писцовые книги — занесение в них является важным доводом в пользу старожильства.

Действительно, в подтверждение последнего ссылаются теперь не на крестьянские порядные и не на правила о крестьянском выходе, а на писцовые книги. Занесенные в писцовые книги крестьяне считаются старожильцами и правом выхода не пользуются. Появляется понятие "старинных крестьян по писцовым книгам". Такая старина остается вне сомнения. Указ 1607 г. официально подтвердил такое значение писцовых книг: "Которые крестьяне от сего числа перед сим за 15лет в книгах 101 году (1592 г.) положены, и тем быть за теми, за кем писаны"¹¹⁴¹.

Другой вопрос — на какой почве совершилось это застарение крестьян, чем обусловливалась неподвижность этой группы крестьян, которая превратила их в старожильцев и тем окончательно закрепила за той землей, с которой они уже ранее фактически срослись. По мнению П. Е. Михайлова, старожильцы являются наиболее счастливыми в хозяйственном отношении, "домовитыми хлебопашцами". Получив хороший участок, да еще вдобавок льготу от всяких пошлин и даней, эти крестьяне сумели при своей работоспособности и усидчивости "обстроиться и обжиться" на своих "насиженных гнездах" и, естественно, не имели охоты бросать это столькими трудами приобретенное хозяйственное благополучие и снова идти навстречу неизвестному будущему. Довольны были ими и землевладельцы, имевшие основание ими дорожить¹¹⁴².

Однако в источниках мы не находим никаких данных относительно того, что "хорошая жизнь была причиной застарения"¹¹⁴³. Мало того, из приведенных выше случаев видно, что имелись и "пришлые" старожильцы, которые "разошлись жити по иным местам" и возвращаются обратно, следовательно, и им не чужда известная склонность к странствованию, и они покинули временно насиженные места и только по зову землевладельца приходят к нему опять "жити на свои места". Возможно, конечно, что благоприятные условия заставляли крестьянина оставаться на насиженном месте. Но можно себе представить и иного рода случаи, когда, напротив, тяжелое материальное положение, невозможность рассчитаться с землевладельцем, наконец, присущая человеку инертность, привязанность к месту, где жили, быть может, отцы и деды, приводили к тому, что они оставались годами сидеть на одном и том же участке. Возможно, что это была наименее подвижная часть населения, проявлявшая менее всего инициативы и желания искать счастия на стороне, довольствовавшаяся тем положением, нередко весьма печальным, с которым она уже успела свыкнуться. Такие инертные массы мы находим во все эпохи. И в стремлении обеспечить служилых людей рабочей силой правительство легче всего могло закрепить именно их, ибо с их стороны менее всего приходилось опасаться противодействия, тем более что такой образ действия соответствовал и представлениям самого населения, в глазах которого старина, пошлина, давность являлись достаточным оправданием притязаний со стороны землевладельцев.

Другим моментом, фактически прикрепившим крестьян к месту и создавшим почву для отнятия у них свободы передвижения, являлась их задолженность, долги землевладельцам, сделанные на обзаведение. Значение его было выдвинуто В. О. Ключевским, и в настоящее время может считаться общепризнанным¹¹⁴⁴. Уже в Псковской судной грамоте упоминается, как мы видели, о покруте (ссуде), причем она играет весьма существенную роль в крестьянской жизни; предусматриваются разного рода случаи взыскания ее с изорника, если он убежит за рубеж, если он умрет, если не окажется наследников и т.д. В XV в. находим частые упоминания о крестьянском "серебре", на которое идет рост, или же крестьяне обязуются "дело доделывать на то серебро". В упомянутых уже выше первых грамотах, допускающих выход только в Юрьев день, речь идет именно о серебрениках. "Велел есми им серебреников отпускать за две недели до Юрьева дни" и "они бы дело доделывали на то серебро" (1450 г.). "А после Юрьевы дни от серебреника отказа пет, а коли серебро заплатит, тогды ему и отказ"¹¹⁴⁵. "Отказывают деи у них монастырьских людей и серебреников до Юрьева дня" (1471 г.)¹¹⁴⁶. Не менее часто делаются распоряжения о серебрениках в духовных завещаниях.

На основании их крестьянам прощается часть серебра (долга), иногда даже весь долг полностью, или же прощали не весь долг, а только рост, достигавший в некоторых случаях 33%¹¹⁴⁷.

Как велика была задолженность крестьян, можно усмотреть из вотчинной книги Кирилло-Белозерского монастыря, составленной во второй половине XVI в. Из нее видно, что крестьяне, имевшие свои семена, пахали 464 выти, тогда как бравшие их у монастыря — 1075 вытей, так что 70% снятой у монастыря пашни находилось в пользовании людей, без помощи вотчинника не имевших чем засеять свои участки¹¹⁴⁸. В грамоте 1582 г. читаем: "А что будет игумен Игнатий с братиею... прибавит дворов и па дворех хором и посажает крестьян и их ссудят ссудою хлебною и денежною"¹¹⁴⁹, а в 1598 г. Благовещенский монастырь в Нижнем Новгороде жалуется на то, что "монастырь-де их скуден и впредь им монастыря и монастырских сел и деревень строити нечем, и ссуды крестьяном новоприходцом и служкам и деловым людем жалованья давати нечем"¹¹⁵⁰. Стоглавый собор в середине XVI в. уже исходит из того, что без ссуды крестьянам владычные и монастырские села запустеют, и только требует, чтобы при этом роста не взималось; "отныне по священным правилом святителем и всем монастырем деньги давати по своим селам своим хрестьяпом без росту и хлеб без наспу того для чтобы за ними христиане жили и села бы их были не пусты"¹¹⁵¹. И другие данные свидетельствуют о том, что крестьянин не в силах был приняться за собственное хозяйство и поэтому не мог обойтись без ссуды.

В источниках XVI в. встречается подмога или подможные деньги, которые также являются ссудой, подлежавшей возврату с истечением срока или при выходе, как признают многие исследователи (Ключевский, Владимирский-Буданов, Дьяконов)¹¹⁵². Возражая против этого и утверждая, что подмога являлась лишь пособием крестьянину за приведение участка земли в пригодный для обработки вид, Лаппо-Данилевский признает, однако, что крестьянин обязан был возвратить подмогу не только в случае нарушения специальных условий порядной о постройке двора, но и в случае выхода из имения, иначе говоря, подмога, не менее чем ссуда, затрудняла выход крестьянина¹¹⁵³. Что одной распашкой земли и починкой хором подмога вовсе не погашалась, можно усмотреть из Новгородских писцовых книг 1498—1501 гг., из которых видно, что после присоединения Новгорода к Московскому государству целый ряд деревень и волостей перешел в московское владение уже с долгами старым новгородским боярам. Из записей видно, что при переходе земель к великому князю или к помещикам долг крестьянский по-прежнему сохранялся. При этом указан и рост (обыкновенно 7,5%), который обязаны были уплачивать крестьяне, так что получалась та же ссуда под наименованием подможных денег или подможного хлеба¹¹⁵⁴.

Подмога и ссуда встречаются и в крестьянских порядных XVI в., причем подмога подлежит возврату наравне с ссудой¹¹⁵⁵.

Мы находим и такие порядные, в которых крестьяне обязуются за "казенное серебро" жить в селе и выполнять крестьянскую работу. "А на те деньги (полтину) за рост жити мне... пашня пахати и двор ставити и земля не запереложити и дань и оброки государевы по книгам платити и изделье монастырское делати" (1583 г.). И прибавлено "я не учну яз, Григорей жити и пойду вон... ипо взяти на мне... по сей записи три рубли денег". В другом случае (1584 г.) порядчик, получив серебро, обязуется "из тое деревни не вытти ни где до государеву указу"¹¹⁵⁶. Эти порядные по своему характеру весьма приближаются к тем служилым кабалам¹¹⁵⁷, где кабала соединена со службой не во дворе господина, как это устанавливается в большинстве кабал XVI в., а с обязанностью пахать землю. В духовной Пушкина упоминается о "кабальных во дворе и в деревнях", а в актах середины XVI в. говорится о "людях страдных кабальных". Мало того, в настоящее время известны и кабалы Спасо-Прилуцкого монастыря, относящиеся уже к 50-м годам XVI в., где установлена обязанность "за те деньги жить, огород разградить и всякое дело пашеное пахать". "А за те нам дети (рубль) пахать в их деревни на Левашеве па трети, да поставить мне изба. А не стану жить на Левашеве на трети, ипо на нас по сей кабале два рубли. Да и оброк мне дать по книгам" (1552—1553 гг.). В других кабалах сказано: "За рост оброк давати" (1555—1556 гг.), "и монастырское дело всякое делати" (1557—1558 гг.), "всякое дело черное делати, что нарядник укажет"¹¹⁵⁸.

Таким образом, уже рано различными способами и в различных формах создавалась и распространялась крестьянская задолженность. Указывают, правда, на то, что из существования задолженности еще вовсе не следует, что она препятствовала крестьянскому выходу. Ни в делах о беглых крестьянах ничего не говорится о задолженности, ни правительство, распределяя их между помещиками, не справляется о том, должны ли они кому-либо¹¹⁵⁹. Но если с юридической точки зрения задерживать серебреников и было недопустимо, то фактически землевладельцы все же могли прибегать к этому, ссылаясь на то, что подмога или ссуда не возвращена и это злоупотребление могло с течением времени быть признано, в силу обычая, правомерным¹¹⁶⁰. К тому же уход в этих случаях грозил крестьянину взысканием долга, нередко сверх того и неустойкой, и поэтому задолженность связывала его по рукам и ногам.

Характерно, что еще в конце XVII в. землевладельцы стараются закрепить за собой добровольно поселившихся у них людей выдачей им заемных денег. Эти поселенцы же, отстаивая свою свободу, ссылаются на то, что они никаких сумм у землевладельцев не получали: "А крепостей никаких у меня Мартишка на себя и на жену и на детей своих ему Тарасью не дано и подмоги у пего ничего не имал"¹¹⁶¹.

Другой вопрос, конечно, насколько помещики располагали необходимыми средствами для снабжения крестьян ссудой. Как мы видели выше, большинство помещиков находилось в весьма неблагоприятном материальном положении, владея ничтожными участками земли и проживая на царской службе свое состояние. При таких условиях, конечно, их крестьяне рассчитывать на помощь в виде денег или продуктов не могли, и это должно было служить побудительным мотивом к тому, чтобы покидать, как мы увидим далее, мелкопоместных владельцев и уходить на земли крупных вотчинников или помещиков и богатых монастырей, где ссуда была им обеспечена. Но, во всяком случае, при прикреплении крестьян на землях более сильных и более состоятельных землевладельцев задолженность крестьян сыграла крупную роль.

На вопрос о крестьянской задолженности обратил внимание еще Чичерин, указав на то, что "крестьяне при отказе должны были возвратить ссуду, которую получали от помещика, да сверх того заплатить ему пожилое и за вывоз"... вероятно, они редко могли уйти без чужой помощи"¹¹⁶². Эту мысль дальше развил и привел связь с закрепощением крестьян Ключевский, находя, что "крепостное право на крестьянский труд развивалось из принципа долгового холопства". С середины XVI в. ссуда стала почти общим условием крестьянских договоров, и она имела роковое по своим последствиям значение для крестьянства. Заем мог заключаться на разных условиях — или под проценты (серебро ростовое), или под будущую работу вместо процентов (серебро издельное); последнее и была арендная ссуда в собственном смысле, даваемая своим крестьянам, и как скоро сложилась мысль, что работа за беспроцентный долг ставит должника в личную зависимость от заимодавца, эта мысль повлекла отдельного крестьянина в сторону кабального холопа¹¹⁶³.

Против этого возражал Сергеевич, утверждая, что ни первый, ни второй Судебник ничего не говорят о крестьянах-должниках и не повторяют прежде появлявшихся время от времени запрещений ухода должников от уплаты долга. Надо полагать, что такие запрещения так и остались частными мерами. Серебреники могли уходить и после Судебников не платя долга. Тем не менее и он не отрицает, что крестьянин-должник с земли уходил "в действительности только в том случае, если мог уплатить долг; в противном случае ему угрожал иск с его весьма тяжелыми результатами: в древнейшее время — рабством, а позднее — правежом, принудительной работой и пр."¹¹⁶⁴ Впрочем, значение этого обстоятельства у Сергеевича значительно умаляется, вследствие того что указания памятников на издельное серебро он истолковывает не в смысле отработки процентов (изделье — барщина) за ссуду, а в качестве несвоевременно уплаченного денежного оброка, так что в такого рода случаях ссуда не имела места¹¹⁶⁵.

Однако другие авторы, в особенности Дьяконов, выяснили, что обязанность "за рост пахати", на которую указал еще Чичерин, несомненно встречается в источниках: "На серебро, господине, монастырское тех селищ крестьяне Милятипские пожни косили", в другом случае крестьянин за занятую полтину серебра обязуется жить в вотчине в дворниках и в то же время пашню пахать, так что издельное серебро есть именно отработка процентов в виде барщины¹¹⁶⁶.

Но были другие моменты, которые задерживали крестьян и на землях мелких помещиков.
Покидая участок, крестьянин вынужден был не только вернуть долг с процентами, которые нормально считались равными 20 ("как идет в людех на пять шестой"), хотя нередко были значительно выше, но сверх того по договору обязан был заплатить неустойку, да еще пожилое за пользование двором. В Судебнике 1497 г. оно установлено следующим образом: "А которой христианин поживет за кем год, да пойдет прочь, и он платит четверть двора; а два года поживет да пойдет прочь, и он полдвора платит; а три года поживет и он пойдет прочь, а платит три четверти двора, а четыре года поживет, и он весь двор платит"¹¹⁶⁷. Так что и пожилое, уплачиваемое по уходе крестьянина, составляло постоянно нарастающий долг.

Это огромное бремя, лежавшее на уходившем крестьянине и делавшее для него расчет с землевладельцем совершенно немыслимым, приводило к тому, что "крестьянское право выхода замирает само собою без всякой законодательной отмены его, прямой или косвенной". "Еще не встречая в законодательстве ни малейших следов крепостного состояния крестьян, — говорит Ключевский, — можно почувствовать, что судьба крестьянской вольности уже решена помимо государственного законодательного учреждения, которому оставалось в надлежащее время оформить и регистрировать это решение, повелительно продиктованное историческим законом"¹¹⁶⁸.

Единственный возможный для крестьянина в большинстве случаев способ покинуть землевладельца был уже не переход, а перевоз, притом нередко насильственный не только по отношению к помещику, но и, поскольку дело касалось воли самого крестьянина, с которым совершенно не считались, — лишнее доказательство его несвободы. В этом случае он менял только господина, "мертвая петля долговой зависимости не исчезала", долг переходил лишь на нового землевладельца, уплатившего и ссуду, и неустойку, и пожилое предыдущему. Это предусматривается уже в грамоте Ивана III на Белоозеро по поводу отказа крестьян (около 1462 г.): "которой христианин скажется в их серебре виноват, и вы бы их серебро заплатили монастырское да их христианина вывезите вон"¹¹⁶⁹.

Борьба землевладельцев за крестьян вылилась в форму перевоза или своза их: "Кого к себе перезовут или кого окупив посадят". В писцовой книге Тверских земель князя Симеона Бекбулатовича 1580 г. на каждом шагу читаем: "Двор пуст — вывезли за тверского владыку... сего году в великой пост... изба завалилась", "деревня Тимошкино пусто, а хором на ней пять изб... а жили в пей: 2 человека вывезли за Кузму за Воеводина да 3 человека вывезли за Ивана Заборовского сего году в великой пост", "деревня Баскакова пуста... крестьян вывезли: 1 чел. за Василия Заборовского, 4 чел. за Угрима за Погонина, 2 чел. за Филимона за Кознакова, 2 чел. за Звягу за Рожнова, всех сего году в великой пост". Таких примеров можно было бы привести множество. Как мы видим, деревни пустеют от того, что другие землевладельцы увозят крестьян, причем делают это вовсе не в установленный срок на Юрьев день, а на великий пост¹¹⁷⁰. По подсчетам Лаппо и Дьяконова, в этой писцовой книге указано 305 случаев, когда крестьяне покидают землю, что составляет 14% населения (2217 человек), причем 188 человек, или свыше 60% всего числа случаев, вывезено было "без отказу и беспошлинно"; только 53 человека, или 18%, вышли сами законно ("вышли по отказу"), а кроме того, 32 выбежали, т.е. ушли незаконно (с указанием за кого) и 27 сбегли или сошли безвестно¹¹⁷¹. Бегство являлось последним исходом, но оно угрожало должнику тяжкими последствиями. Он отдавался кредитору "головой на продажу", т.е. в холопство, а по второму Судебнику "головою до искупа", т.е. до отработки долга. Действительно, в источниках встречаются случаи такого рода: "Тот Ермачка до искупа отдан головою".

В источниках XVI в. строго различается выход с "отказом" от выхода "побегом", т.е. способ законный и незаконный. "Стрехобеж, — читаем в "обыске" и "отписке" 1571 г., — крестьяне вышли за детей боярских: Ондрейко Ривачик да сын его Михалка... вышли... о сройте о Юрьеве дни, с отказом... а отказ и выход платили Григорьеву приказчику Конягина... да Васко Алюев з братьею... вышли... сееж осени, о сроце, с отказом и выход платили... да Кондратко Сорокин з братом жили на обже, вышли за Ивана и за Ильина сына Скобельцина сее осени, о сроце ж, а того не ведаем отказ они и выход прикащику платили или не платили"¹¹⁷². В последнем случае их вывозили обратно: "Выходили вон за детей боярских без отказу", и подъячий Петр Григорьев, как видно из "отписки" 1571 г., "по наказу и по обыску... и за тех детей боярских тех выхотцов крестьян вывез опять назад в Юрьевсжая деревни в ех дворы, с женами и с детми и с животы"¹¹⁷³.

Однако и вывоз крестьян далеко не всегда совершался законно: "Хто имяны дети боярские с того Юрьевского помистья... из деревень крестьян за собя в свои помистные деревни вывез, и о кою пору, и о сроце ли о Юрьеви дни, с отказом ли или без отказу, после сроку, силно". Выяснилось, что когда подъячий хотел одного крестьянина вывезти обратно, то приехало из опричшины несколько крестьян "и иными с многии людьми" и их у него "и у старосты и у половалников выбили, и вывезли их в опришнюю... за пол третье недели домасново заговилна силно, без отказу и без пошлин"¹¹⁷⁴. И в других случаях находим такие насильственные "вывозы": "А крестьян ево поместья вывез за себя Федор Ребров о Петрове дни (1576 г.), и тово, господине, Иванька Панова, да Демеха Тарасова князь Михаило вывез за собя в сельцо в Велье, а Иванька, господине, Грегорьева Жюка отдал князю Петру, а князь Петр, господине, ево посадил в деревне в Липском, а вывез 93-м году (1585 г.) поели Покрова пречистыи на трети недили в субботу; и явка, господине, у нас есть, што ево в поместье не пустил и рожь его пожал князь Михайло" (показание крестьян)¹¹⁷⁵.

Из приведенной выше Тверской писцовой книги также видно, что вывоз производился нередко "без отказа и беспошлинно", вывозили "сильно", нарушая интересы землевладельца. Вообще, опустение целых деревень, из которых были вывезены крестьяне, должно было рано вызвать неудовольствие со стороны лишившихся их землевладельцев, и результатом этого явились, как мы видели выше, те льготы, которыми уже в середине XV в. были снабжены такие особо привилегированные вотчинники, как Троице-Сергиев монастырь, в смысле возможности, если "которого их хрестьянина... кто к себе откажот", не "выпущати ни к кому". Однако столь решительную меру правительство, по-видимому, еще долго не решалось применять — отдельные вотчинники по-прежнему оставались в исключительном положении. Только в 80-х годах XVI в., в связи с усиленной и ожесточенной "крестьянской возкой", разорявшей мелких и слабых землевладельцев в интересах сильных, появляются "заповедные лета", в течение которых запрещен вывоз и выход крестьян.

Уже давно были известны две грамоты, в которых встречались "заповедные лета": Торопецкая уставная грамота 1590—1591 г. и грамота Двинскому земскому судейке 1592 г. Первая гласит: "И на пустые им места старинных своих тяглецов из-за князей и из-за детей боярских, из за монастырей и из волостей, которые у них с посаду разошлись, в заповедные лета вывозить назад в старинные их места где кто жил наперед того безоброчно и безпошлинно"¹¹⁷⁶. Вторая грамота последовала в ответ на жалобу Никольско-Корельского монастыря по поводу "выбежавших" крестьян его "без отказу" (притом не "около Юрьева дня", а один "в Филиппов пост", а другой "в великий пост"), хотя "те деи крестьяне их Николские вотчины искони вечные", и определяет: "Вы б про тех крестьян сыскали всякими сыски накрепко... что те крестьяне на перед того Корелским монастырем живали ли и в нынешаем 100 году из-за Николского монастыря без отпуску выбежали ли", в последнем случае их снова вернуть в старые их деревни и дворы. "Да и вперед бы есть, — добавляет грамота, — из Николские вотчины крестьян в заповедные лета до нашего указу в наши в черные в деревни не волозили, тем их Николские вотчины не пустошати"¹¹⁷⁷.

Уже из этих двух грамот видно было, что речь идет о временном запрещении крестьянского выхода и в связи с этим о возвращении крестьян обратно, если, конечно, не последовало согласия ("отпуска") со стороны землевладельца, и уход не имел места в Юрьев день. При этом речь идет о старожильцах, которых возвращают на "старинные" их места, которые монастыря "искони вечные". Любопытно, конечно, что старожильство, значение которого в прикреплении крестьян, как мы видели, весьма велико, здесь снова выдвигается на первый план. Но получается впечатление, что заповедные лета вообще применяются лишь к старожил ьцам¹¹⁷⁸.

Однако после опубликования Д. Я. Самоквасовым новых документов в 1909 г. вывод получился несколько иной.

Из напечатанных в "Архивном Материале" обысков о крестьянах, вышедших или вывезенных в "заповедные годы", относящихся к различным погостам Деревской пятины (1583—1589 гг.), видно, что в эти годы запрещен выход и вывоз не только старожильцев, но и крестьян других категорий¹¹⁷⁹. Губные старосты "спрашивают и обыскивают: из-за князя Богдана княж Иванова сына Кропоткина крестьяне его в заповедные годы за детей боярских вышли ли и будет вышли, и в котором году кто именем вышел, и из которые деревни и за кого, который крестьянин вышел". На это обыскные люди сказали: "А все, господине, те крестьяне из-за князя Богдана вышли в государевы заповедные годы с тяглые пашни; а у тех детей боярских, которые в сем обыску писаны, живут в пустых деревнях, а не на тяглых землях". И в других случаях предлагается вопрос: "В заповедные годы вывезли, и сколь давно, и в котором году?" И ответ: "Слух, государь, наш то, что ти крестьяне... нынеча живут в селцы на Белье... а не ведаем хто их возил и в которых годех"¹¹⁸⁰. "Иза Ивана иза Непицина, а деревни с Крутца Васка да Трешка Гаврилова дети, в заповеднии годи, 90-м год (1582 г.) збежали и ныне живут... в Никольском монастыри"¹¹⁸¹. Или: "Слух, господине, ныш есть: в 92-м году, да в 93-м году, да в 94-м году, да в 95-м году... а ecи тии крестьяне вышли в заповедные годы"¹¹⁸².

Таким образом, заповедными признаются уже 80-е годы XVI в., именно 1581 — 1587 гг. Это правило применяется и позже, в отношении упомянутого выше Корельского монастыря. "Значит, это правило, — говорит М. А. Дьяконов, — не было общим законом, если для применения его требуется особое распоряжение; общим законом остается правило Судебника о Юрьеве дне еще в 1592 году... Как некогда по челобитьям заинтересованных вотчинников вводился частными мерами Юрьев день, так и теперь в интересах господ-землевладельцев по их ходатайствам и теми же частными мерами стали вводиться заповедные лета". "В результате, — заключает он, — крестьянский выход и правила о нем Судебника так и умерли без законодательной их отмены". Иными словами, никакого указа о прикреплении крестьян никогда не было. Мало того, — подчеркивает тот же автор в другом месте, — применение правила о заповедных летах имело следствием лишь срочную приостановку в данном месте постановлений Судебника о крестьянском отказе и ничего больше"¹¹⁸³. Во всяком случае, дело себе надо представить так, что путем отдельных частных и местных запрещений на почве определенных экономических условий, как результат постепенно сложившегося обычая, создалось прикрепление крестьян. Правительство поощряло его, исходя как из необходимости снабжения служилых людей рабочей силой, при отсутствии которой земли их пустели, так и из соображений фискальных — тягла. Запустение огромного количества земель именно во второй половине XVI в., переход их из "живущего" в "пусто" должны были отразиться на государственных доходах, ибо запустение было не только фактическое, но и прежде всего фискальное, привело к уменьшению посошных окладов, к измельчанию сошного письма, даже к переходу к новым формам обложения. Вопросы тягла, стоявшие у правительства на первом плане, не могли не вызвать мер по удержанию крестьян на помещичьих землях. "К концу XVI века среди споров, драк и насилий, — говорит В. О. Ключевский, — ежегодно повторявшихся в ноябре и наполнявших суды кляузными тяжбами, по-видимому, восторжествовал тот взгляд, что владельческих крестьян нельзя вывозить без согласия их владельцев"¹¹⁸⁴.

В 1597 г. явился знаменательный указ: "Которые крестьяне из-за бояр и из-за дворян, и из-за приказных людей, и из-за детей боярских, и из-за всяких людей, из поместий, и из вотчин, и из патриарховых, и из митрополичьих, и из владычних, и из монастырьских вотчин выбежали до нынешнего 106 году за 5 лет, и на тех беглых крестьян в их побеге, и на тех помещиков и вотчинников, за кем они выбежав живут, тем помещикам, из-за кого они выбежали, и патриаршим и митрополичьим и владычним детем боярским и монастырских сел прикащиком и служком давати суд и сыскивати накрепко всякими сыски, и по суду и по сыску тех беглых крестьян с женами и с детми и со всеми животы возити назад, где кто жил"¹¹⁸⁵. Из этого сделан был вывод, что в 1592 г. вышел указ, запретивший выход крестьян.

Но что означает этот указ? Историк XVIII в. В. Н. Татищев, нашедший впервые царский судебник 1550 г., в котором крестьянам было предоставлено право отказываться один раз в году, в Юрьев день, и затем увидавший в дополнениях к Судебнику этот указ 1597 г., трактующий о выдаче крестьян, выбежавших за 5 лет, решил, что, очевидно, за этот полувековой промежуток времени произошла какая-то перемена в судьбе крестьян, и полагал, что она заключалась в издании в 1592 г., т.е. за пять лет до выхода указа, закона о прикреплении крестьян к земле, текст которого, однако, не сохранился¹¹⁸⁶. Этим объясняется то обстоятельство, что беглыми признавались крестьяне, покинувшие землю за пять лет до появления этого указа, т.е. в течение всего промежутка, проистекшего после выхода закона о прикреплении их; отсюда и самое появление понятий "беглого крестьянина", которого ранее, при свободе перехода, быть не могло.

Высказанный Татищевым взгляд признал правильным Карамзин, а за ним последовали и другие историки. "Мы знаем, говорит Карамзин, что крестьяне искони имели в России гражданскую свободу, — свободу в назначенный срок переходить с места на место, от владельца к владельцу... в 1592 или 1593 году закон уничтожил свободный переход крестьян из волости в волость, из села в село"¹¹⁸⁷. "В 1592 г., — читаем у Костомарова, — должно было последовать относительно крестьян важное распоряжение, сделавшееся виной указа 1597 г. И вслед за ним прочих указов, ему подобных"¹¹⁸⁸. Как указывает С. Ф. Платонов, обстоятельства того времени (вопрос об отмене крепостного состояния) поставили на очередь вопрос о том, можно ли считать прикрепление крестьян актом государственным или же, напротив, созданным общественными условиями, причем необходимо было доказывать именно первое; раз правительство отдало землю и закрепостило в свое время крестьян, то оно же имеет право на том же основании и освободить крестьян с землею, тогда как если это произошло в то время независимо от участия правительства, то представлялось гораздо труднее обосновать вмешательство его с целью нарушения вековых имущественных прав дворянства¹¹⁸⁹. Поддерживая мысль о государственном характере крестьянской крепости, историки настаивали на существовании не дошедшего до нас закона о крестьянском переходе.

Однако относительно времени издания этого закона они несколько расходились. Так, Чичерин утверждал, что в 1590 или 1592 г. последовало прикрепление крестьян, но во всяком случае в 1584 г. они еще пользовались полным правом перехода¹¹⁹⁰. "Когда именно, в котором году состоялась эта новая мера, — говорит Беляев, — совершенно изменившая жизнь русских крестьян, мы не знаем; ибо первоначальный указ о прикреплении до нас не сохранился или пока еще не отыскан. Равным образом неизвестно и то, в какой форме первоначально была введена эта новая мера, способствовавшая впоследствии грустному развитию рабства в России". Но и он полагает, что "прикрепление последовало не раньше 1590 г.: ибо в одной уставной грамоте этого года признается еще вольный переход крестьян на прежних основаниях"¹¹⁹¹.

В самом деле, говорить о том, что указ, запретивший переход крестьян и объявлявший их беглыми, последовал именно в 1592 г. (или 1593), нельзя было уже потому, что во второй части приведенного выше указа 1597 г. прибавлено: "А которые крестьяне выбежали до нынешнего 106 году лет за 6 и за 7 и за 10 и болте у а те помещики и вотчинники, за кого они выбежали", царю "не бивали челом" у и царь указал: "на тех беглых крестьян в их побеге и на тех помещиков и на вотчипникову за кем они выбежав живут, суда не давати и назад иху где кто жил, не вывозити". Следовательно, речь идет о беглых крестьянах, которые бежали в 1587—1591 гг.; если исходить из того, что понятие беглого может иметь место лишь при наличности прикрепления, то приходится признать, что последнее должно было произойти не позже 1587 г.

Несмотря на это, в исторической науке установилось положение, что не только такой указ существовал, но что он относится именно к 1592 г., и это мнение вошло во все учебники истории. Поговорку "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день" приводили в качестве лишнего подкрепления устами народной мудрости факта отмены свободы перехода.

Новейшие авторы, правда, уже считаются со второй частью указа 1597 г. и вообще признают, что этот указ не позволяет еще никаких выводов делать относительно времени прикрепления, но все же многие по-прежнему не сомневаются в том, что такой указ об отмене Юрьева дня был издан, но только не сохранился. Они лишь расходятся и теперь относительно того, когда мог последовать такой законодательный акт. Так, Сергеевич полагает, что его надо относить к 1584—1585 гг., т.е. к самому началу царствования Федора Иоанновича¹¹⁹². Дебольский утверждает, что прикрепление произошло между 1589 и 1595 г., ибо Судебник Федора Иоанновича еще не знает беглых, а в 1595 г. мы имеем первое дело о беглом крестьянине¹¹⁹³, причем указ 1597 г., по его мнению, есть завершение ряда судебных и административных мероприятий, установивших крепостное право. Д. М. Одинец связывает эту меру с соборным приговором 1584 г., который отменил тарханные грамоты в целях поднятия благосостояния воинства; но одним из наиболее действенных средств в этом направлении являлось укрепление за ним необходимого количества рабочих рук. При этом и Одинец ссылается на то, что эпитет беглый встречается уже в 1584 г.¹¹⁹⁴

Между тем упоминание о беглых вообще решительно ничего не доказывает и ни в какой степени с прикреплением не связано; беглыми именовались попросту те крестьяне, которые вышли без отказу, не в срок и беспошлинно (без уплаты пожилого), т.е. с нарушением правил, установленных Судебником. Уже в судном деле 1554—1557 гг. читаем: "Выбежал вон без отказу и беспошлинно в Петрово говенье "у а в писцовых книгах Тверского уезда 1580 г. встречаем целый ряд случаев: "сбег безвестно", "выбежал"¹¹⁹⁵. В Пажеревицком погосте Шелонской пятины упоминается, согласно писцовой книге 1576 г., "Мосейко Ильин беглой" и "беглой охотник Гришка Патрушин"¹¹⁹⁶. Так что указ 1597 г. в этом отношении не создает ничего нового.

В чем же смысл указа 1597 г.? Это объяснил еще Сперанский. "Истинный смысл сего указа, — утверждал он, — состоял в том, чтобы возвратить беглых, т.е. тех, кои оставили прежнее их жительство или не в положенный срок или не разделавшись с владельцами земли установленным в Судебнике порядком... Иски о сем возврате были бессрочные или сорокалетние, разбор их был многосложен и затруднителен. Дабы положить предел сим беспорядкам и уменьшить количество дел сего рода, указ 1597 г. отсек все иски, возникшие за пять лет перед тем, и дал ход только тем из них, кои были не старее сего срока. К постановлению сего срока принято было то основание, что в 1593 г. учреждены были переписные книги"¹¹⁹⁷.

Таким образом, дело объясняется весьма просто: все нововведение, создаваемое указом, сводится к определению исковой давности срока, в течение которого можно незаконно ушедшего крестьянина требовать обратно, к установлению "урочных" лет — притом на почве права перехода, предусматриваемого Судебниками. Принятый же в 1597 г. пятилетний срок давности обусловливается не каким-либо последовавшим за 5 лет до того указом, а тем фактом, что в 1593 г. крестьяне были внесены в писцовые книги и, следовательно, представлялось возможным исходить из известного твердого базиса относительно принадлежности их той или другой вотчине или поместью.

Еще Погодин в 1858 г. не считал возможным из указа 1597 г. делать вывод о существовании акта прикрепления крестьян и высказывал предположение, что последнего никогда не было, а крепостное состояние сложилось под влиянием обстоятельств, как результат жизненного процесса¹¹⁹⁸. Это мнение, в то время не имевшее успеха, вновь было высказано лишь в 1884 г. Энгельманом, который, однако, формулировал его несколько иначе, утверждая, что исковая давность, установленная в 1597 г., имела основанием писцовые книги, причем крестьянин, записанный за помещиком в писцовой книге, тем самым признавался ему крепким. На точку зрения Погодина (не соглашаясь с Энгельманом) стали и Владимирский-Буданов, Ключевский, М. А. Дьяконов, С. Ф. Платонов, и к ним примкнул целый ряд других исследователей¹¹⁹⁹. При различных отклонениях в частностях общим положением стало то, что никакой законодательной отмены права крестьянского выхода не было, а прикрепление создалось на почве определенных экономических и социальных условий, как результат ряда мер, принимаемых в течение свыше столетия вплоть до Соборного Уложения 1649 г.

С. Ф. Платонов, правда, исходя из упомянутых выше запрещений выхода в "заповедные лета", полагает, что имелась такая общая "государева заповедь", не допускавшая вывоза и выхода крестьян в определенные годы. Он ссылается на челобитную рязанского землевладельца Шиловского 1584 г., что дьяк Шерефединов "крестьян насильством... возит мимо отца твоего, а нашего государя уложения" и усматривает в "уложении" упоминание о тех же "заповедных летах", полагая, что существовало какое-то "уложение" Грозного, запрещавшее впредь вывозить крестьян в течение заповедных лет "до нашего указу" и предписывающее возвращать тех тяглецов, которые "с посаду разошлись в заповедные лета". "Как Татищев и его продолжатели искали закона об общем прикреплении крестьян к земле, — говорит С. Ф. Платонов, — так мы теперь должны искать государеву заповедь о невыходе и невывозе крестьян в урочные заповедные годы"¹²⁰⁰.

Однако в цитируемой им челобитной рязанского землевладельца¹²⁰¹ о заповедных летах не упоминается, и совпадает ли встречающееся там "уложение" с заповедными летами, неизвестно¹²⁰². Быть может, под "уложением" понимается Судебник, правила которого были нарушены при вывозе крестьян. Во всяком случае, и надежда найти такую "государеву заповедь" может оказаться столь же тщетной, как поиск закона об общем прикреплении, так как правила о заповедных летах не имели общегражданского характера, а применялись специальными распоряжениями в отдельных местностях.

Исходную точку в прикреплении составляют, несомненно, заповедные годы, которые рассматривались в качестве временной меры, но приобрели, по-видимому, постоянный характер. Как указывает С. Ф. Платонов, указ 1597 г., дозволяя "давать суд" и "по суду и по сыску возить беглых крестьян назад, где кто жил" только в том случае, если они "выбежали за пять лет", тем самым не только не усиливал прикрепления, а, напротив, смягчал применение меры, установившей заповедные лета. "Нарушивший заповедь и убежавший в неуказные лета крестьянин получал возможность остаться на новом месте, если со времени его ухода истекло пятилетие". Так же он смотрит и на указы царя Бориса 1601 и 1602 г. — и они являются ограничением тех же заповедных лет¹²⁰³.

Этими указами царь Борис в тот самый срок, в ноябре, когда совершались обычно вывозы и выходы, "во всем своем государстве от налога и от продаж велели крестьяном давати выход". Однако крестьян не дозволено возить ни в дворцовые или черные волости, ни в вотчины и поместья духовенства, бояр, больших дворян или приказных людей. Разрешение дается только мелким землевладельцам-дворянам, которые служат по выборам, детям боярским, городовым, иноземцам, в особенности же мелким служилым людям — ключникам и подключникам, конюхам, охотникам, псарям, кречетникам, сокольникам и т.д. Но им дозволено "возити крестьян" только "промеж себя", и притом "одному человеку из-за одного же человека, крестьянина одного или двух, а трех или четырех одному из-за одного никому не возити". Правило это не распространено на Московский уезд ("я в Московском уезде всем людем промеж себя, да из иных городов в Московский уезд потому же крестьян не отказывати и нe возити")¹²⁰⁴.

Заповедные лета, следовательно, смягчены в интересах самых мелких служилых людей, которые имеют мало земли и потому нуждаются лишь в незначительном количестве крестьян, так что им достаточно у кого-либо другого, имевшего больше, чем ему нужно, взять 1—2 крестьян, и тем самым они обеспечены рабочей силой. Напротив, сильные вотчинники, бояре и монастыри не могут у них отнимать крестьян, ибо для последних заповедные лета действуют в полной мере. Но в то же время это означало и большое ограничение для крестьян, ибо крестьяне всех крупных землевладельцев и в эти годы были лишены права выхода, точнее, землевладельцы возможности "отказывати и возити крестьян"; крестьянский выход, как мы видели уже в Тверской писцовой книге 1580 г., составлял исключение, крестьянин является лишь объектом действий различных вотчинников; им распоряжаются, как вещью, его вывозят вместе с имуществом. В том же указе Бориса Годунова о вывозе крестьян служилыми людьми "промеж себя", повторенном в следующем 1602 г., прибавлено: "А на за которых людей учнут крестьян отказывати, и те б люди щ)естьян из-за себя выпускали со всеми их животы, безо всякие зацепци и во крестьянской бы возке промеж всех людей боев и грабежей не было и силно б дети боярские крестьян за собою не держали и продаж им никоторых не делали; а кто учнет крестьян грабити и из за себя не выпускати, и тем от него царя и великого князя Бориса Федоровича всеа Русии быти в великой опале"¹²⁰⁵.

Это объявление, которое велено было в Великом Новгороде "вычитати всем людем вслух и бирючу велети кликати по всем торгов не по один день", вводит нас в самую гущу жизненных условий того времени, напоминает о тех страстях, которые разыгрывались в борьбе из-за крестьян — без "боев и грабежей" редко обходился вывоз крестьян. В самом деле, если процесс развития вел к постепенному фактическому прикреплению крестьян к земле, то, с другой стороны, было бы ошибочно полагать, что такова была общая судьба крестьянского населения, что последнее обнаруживает неподвижность и усидчивость, не покидает насиженных мест, сидит за своим "государем" — землевладельцем. Нет, это относится лишь к одной группе крестьян, наряду с которой существовала другая, отличавшаяся весьма значительной подвижностью, легко бросавшая дом и двор, невзирая на те препятствия, которые ставили и Судебники, и землевладельцы, и искавшая счастья на стороне. Откуда, в противном случае, мог бы взяться тот обильный человеческий материал, который давал пищу колонизации новых областей во второй половине XVI в. и в первые десятилетия XVII в., откуда и те массы, которые были приведены в движение в эпоху Смутного времени? Последняя ведь вообще всколыхнула население, сбросила его с места, и нескоро после официального прекращения Смуты и восстановления порядка это бурлившее море пришло в успокоение, и население вновь расселось по местам. При этом, естественно, крестьяне в весьма многих случаях покидали своих господ и оказывались после успокоения, найдя себе новую пристань, уже за совершенно иными землевладельцами, во многих случаях оставшись там, где их кормили в голодные годы, и где они нашли себе приют во время литовского и казацкого разорения.

Яркую картину вызванных Смутой перемен рисует царская грамота Волоколамскому монастырю, последовавшая непосредственно за избранием нового царя (в 1614 г.) и желавшая вернуть монастырю его старых крестьян, разбежавшихся во время Смуты. Монастырь жалуется на разорение от литовских людей, которые его "голодом выстояли" и вотчину "всее выжгли без остатка и крестьян и их жон и детей высекли". Поскольку те крестьяне "от литовских и от немецких людей и от русских воров остались, и те деи крестьяне разбрелисярозно за бояр, и за дворян, и за детей боярских". Далее перечисляются те землевладельцы, которые "розвезли за себя крестьян", и указывается, где они живут за ними "во крестьянех". Опасаясь, как эти крестьяне не вернулись обратно в монастырские вотчины, некоторые землевладельцы стараются закрепить их за собой и "прошают" на них "порук с записми, что им впред жити за ними во крестьянех, а за монастырь не выходить", а один из них "держит ныне у себя крестьянина их Карпика скована". К такому насилию прибегали землевладельцы, воспользовавшиеся Смутой для получения новых крестьян. Грамота приказывает вернуть их "во старых их жеребьях во крестьянех" по-прежнему, предварительно, однако, велев "сыскати всякими людми пакрепка: старинные ли те Иосифовы вотчины крестьяне"¹²⁰⁶.

Из другого акта, боярского приговора 1606 г., мы видим, как крестьяне в голодные 1602 и 1603 г. в большом количестве "бегали с животы в дальние места из-за Московских городов на Украины, а с Украины в Московские городы, или из города в город верст за двести и за триста и болшй", Они "пошли от старых своих помещиков с животы и ростеряв животы, пришли к иным помещиком в бедности". Теперь прежний землевладелец требует их обратно. Но получает в ответ: "Не умел (он) крестьянина своего кормити в те голодные годы, а ныне его не пытай". "Тому крестьянину жити за тем, кто его голодные лета прокормил"¹²⁰⁷.

Однако движение крестьян по лицу земли Русской совершалось в широких размерах и до Смутного времени, когда население спускалось вниз, к югу, когда одни области пустели, другие впервые заселялись. Уже тогда должна была происходить ожесточенная борьба из-за крестьян, из-за сохранения своих и приобретения чужих; всякий землевладелец препятствовал выходу первых, не признавал свободу вывоза, а в то же время старался "силно" вывезти крестьян из других имений. Так, уже из грамоты Грозного новгородским дьякам 1555 г. оказывается, что "дети боярские Ржевские, и Псковские, и Лутцкие, и из иных присудов, вывозят за себя во хрестьяне жити... крестьян из Ржевских из черных деревень", причем делают это, не считаясь ни с какими правилами, — "не по сроку, по вся дни, беспошлинно". А в то же время они сами у себя никаких отказов не признают. "Когда приедут к ним отказщики, с отказом", притом "в срок", т.е. в Юрьев день, а не в любое время, как они сами делают, "и те деи дети боярские тех отказщиков бьют и в железо куют а хрестьян деи из за себя не выпущают, да поймав деи их мучат и грабят и в железо куют". Поскольку же они не прибегают к насилию, они требуют от вывозимых крестьян пожилого в таком огромном размере ("емлют не по Судебнику, рублев по пяти и по десяти ), что в результате "отказати (де) им крестьянина из-за тех детей боярских немочно"¹²⁰⁸. Такого рода случаи не были исключением. Когда один землевладелец из Шелонской пятины послал своих людей в Тверской уезд, то владелец их отказ принял и пошлины пожилые взял, но крестьян не выпустил и "держит их за собою сильно". В другом случае также помещик принял отказ и пошлины взял, а после "животы их пограбил" ¹²⁰⁹.

В результате чинились "великие крамолы, ябеды и насилия немощным от сильных". К таким "сильным" принадлежал Троице-Сергиев монастырь, добившийся разрешения своих крестьян, "которые выбежав из Троецкихвотчин живут за бояры и за околничими и за дворяны и за детми боярскими и за всякими людми, по 122 год (1614 г.), за девять лет, вывозить по сыску назад в Троецкие вотчины". По-видимому, в предшествующие годы из вотчин Троицкого монастыря бежало много крестьян, и он теперь возвращал их себе обратно, всех, кто выбежал в течение целых 9 лет. Мало того, "к воеводам и к приказным людем" были отправлены царские грамоты и велено "сыскивать" и "Троецких вотчин крестьян свозити", притом уже за 11 лет. Но всесильный монастырь и этим сроком не ограничивался. "Дворяне и дети боярские многие (нам) били челом, что возят в Троицкие вотчины их старинных крестьян, которые жили за ними лет двадцать и болши"¹²¹⁰.

Но и впоследствии передвижение крестьян отнюдь не прекращается, несмотря на установление штрафа для землевладельца, у которого беглые окажутся ("не принимай чужого"), и невзирая на постановление, согласно которому, если "побежит жопка или вдова или девка в чужую отчину и выдет замуж, и того мужика, который женился на чужой женке, отдати тому, чья жонка"¹²¹¹.

Так, оказывается, что "посадские люди и уездные крестьяне с женами и с детми выбежав, живут ныне в Перми на посаде и в Пермском уезде, и на то (де) смотря и последние посадские люди и уездные крестьяне (из Вятского уезда) бежать врознь¹²¹². Иноземцы жалуются на то, что из-за бегства крестьян их поместья пустеют "и им бы государевы службы не отстать"¹²¹³. При вывозе крестьян по-прежнему происходят "всякие задоры и бои", учиняются "разпри и насилия и многим разорения и убивства смертные". В 1642 г. возбуждено было большое дело о возвращении сошлых крестьян Заонежских погостов, причем велено было "сыскивать допряма, кто сколько лет за кем жил, чтоб неповадно было вперед государевых за собой принимать и за собой держать", а в 1648 г. в Соли Камской в вотчинах Строгановых и других лиц и на землях Вознесенского и Пискорского монастырей обнаружено было 143 беглых крестьянских семьи, а "людей в них из их братьев и детей и племянников" 441 человек.¹²¹⁴

В памяти земского приказа 1642 г. упоминается о таких случаях, когда "кто у кого насилством крестьян вывез, а про то сыщется подлинно", или "которые люди к кому приезжали и людей и крестьян вывезли за себя или в тое время от кого учинится сметное убийство и грабеж или иное какое дурно". Наконец, бывало и так, что кто-либо заявлял о своих прежних крестьянах, что их вывезли, "а про то сыщется, что те крестьяне не вывозные, беглые: и тот истец лишен крестьянина своего и крестьянских животов и своего иску" по следующей причине: "Ищи правдою и не называй беглого крестьянина вывозным"¹²¹⁵.

Из челобитья дворян и детей боярских всех городов 1646 г. мы узнаем об обидах, которые им чинятся сильными людьми. "Бегают из-за них старинные их люди и крестьяне в государевы дворцовые и в черные волости и села, и в боярсжие поместья и вотчины, и в патриарши и в митрополичьи... и в Троицкие и иных разных монастырей. И те многие помещики и вотчинники и монастыри тем их беглым людем и крестьяном на пустых местех слободы строят, а их поместья и вотчины от того ставятся пусты". Этими беглыми крестьянами заселяются, следовательно, новые местности, колонизуются еще не занятые пространства. Поселившись затем в новом месте и надеясь на "сильных людей", их бывшие крестьяне остальных крестьян "подговаривают и домы их (помещиков) пожигают и разоряют всяким разорением". Эти крупные землевладельцы действуют "насилством" и завладевают таким путем не только их, челобитчиков, крестьянами, но даже нередко их "поместными и вотчинными землями и всякими угодьи".

Примером такого образа действий сильных людей может послужить колонизаторская деятельность одного из самых крупных землевладельцев первой половины XVII в. боярина И. Н. Романова. Устройство им новых слобод на юге, в Елецком уезде, сопровождалось такими приемами и способами, которые приводили к разорению чуть ли не всех остальных землевладельцев уезда. Из поданной последними челобитной 1628 г. видно, что новые слободы основывались не только на диком поле, на свободных землях, но и на таких, которые были уже заняты другими, на чужих поместьях и вотчинах монастырей, детей боярских, поместных атаманов. Но и заселялись новые слободы чужими крестьянами. Образовывались шайки человек в 30, 40 и более, налетали на намеченное поместье, грабили и жгли и уводили крестьян вместе с их семьями и "животы". "Приезжают, государи, из с тое его вотчины села Романова Городища и из деревень в Елетцкой уезд люди его и крестьяня человек по сороку и по пятидесяти и больши в наши поместицы днем и ночью, нас, холопей ваших, бьют и грабят, жон и дочерей позорят, и из денег, и из платья пытают, и из-за пас, холопей ваших, и из-за монастырей крестьян и бобылей вывозят насильством"¹²¹⁶.

Впрочем, наряду с этим переселение крестьян на земли боярина Романова совершалось и мирным путем, посредством отказа, так что вполне это право и теперь еще не было отменено и в известных случаях практиковалось. Так, крестьяне Свиридовы ему, Свириду, отказали, заявив: "Ппрожить-де за тобою немочно" и вышли за боярина Романова. Это обусловливалось тем, что слишком близко подошли новые слободы боярина, верстах в двух, что приводило к тому, что его люди "села и деревни жгут, и хмель в гумнах стоячей зажигают, и по полем хлеб проезжаючи, насильством жнут, а лошади и коровы по полем и по деревням отнимают насильством же... и жен от живых мужей отдают в его боярской вотчине замуж за иных мужей... а воеводы... против их мудрости молчат, никакова наказанья над ними учинить не смеют... и поймав на воровстве, и one в тюрьму посадить не смеют". Но не только крестьяне, ввиду этого вынуждены были переходить за боярина, за которым жить было безопасно, но так же поступали и дети боярские, которые либо "от разоренья и насильства пошли розно", либо "пошли жить в его боярскую вотчину" и, в свою очередь, начинали грабить и разорять других помещиков.

Социальные условия, таким образом, слагались к выгоде сильных людей, мелкий же служилый люд во всяком случае страдал. Меры, принимаемые правительством в виде возврата беглых крестьян и недопущения вывоза без согласия землевладельца, ему мало помогали — крупные вотчинники все же вывозили крестьян и принимали беглых.

Как мы видели, указом 1597 г. предоставлено было возвращать обратно лишь крестьян, бежавших за 5 лет до того, и эта пятилетняя исковая давность сохранялась и впоследствии. Однако, как можно усмотреть из приведенной выше грамоты 1614 г., Троице-Сергиев монастырь добился для себя расширения этих "урочных лет" или "указных лет" до 9, а затем (правда, лишь временно, в течение одного года) и до 11 лет, так что его шансы в борьбе за крестьян, и без того гораздо большие, чем у большинства других землевладельцев, еще более усилились¹²¹⁷. Он мог "сыскивать" своих крестьян, которые за 9 (11) лет ушли и сводить их из других земель, тогда как захваченных им другие могли требовать лишь в течение 5 лет, если они вообще могли иметь надежду получить их обратно у всесильного, снабженного особыми податными и иными льготами монастыря.

Однако служилые люди добивались по крайней мере формального равенства с Троицким монастырем, но лишь спустя 20 с лишком лет, в 1637 г., они были сравнены. Впрочем, и теперь еще далеко не все, а лишь служилые люди украинных и замосковских городов. В это время посланы были в эти города грамоты о выборе "лутчих и в уме нескудных людей" из дворян и детей боярских "для государева и земскова дела". По-видимому, в связи с этим созывом земского собора в Москве и находятся их совместные действия относительно распространения на них нрава сыскивать крестьян в течение 9 лет¹²¹⁸. Их коллективное челобитье увенчалось успехом. Урочные годы были продлены для них до 9, в 1639 г. это правило было распространено и на иноземцев¹²¹⁹. Однако общим для всех оно стало лишь в 1642 г., когда служилыми людьми "всех городов" подано было новое, приведенное выше, челобитье царю Михаилу Федоровичу, в котором они жаловались, что сильные люди собирают на своих землях беглых крестьян, берут на них ссудные записи и, пользуясь урочными годами, закрепляют их за собой. Указом 1642 г. урочные годы были установлены для всех на 10 лет.

Казалось бы, служилые люди достигли своей цели. Однако они этим не довольствовались. Уже в 1642 г. они добивались большего — полной отмены урочных лет, т.е. возможности отыскивать своих крестьян в любое время.

Спустя 4 года, когда вступил на престол в 1646 г. Алексей Михайлович, дворяне и дети боярские всех городов, которые "были на его государеве службе на Туле", вновь били челом царю, указывая на свои великие бедствия: "От служеб обедняли и одолжали великими долги и конми опали, а поместья их и вотчины опустели, и домы их оскудели и разорены без остатку от войны и от силных людей" .

По поводу образа действия последних мы получаем теперь новые сведения — главная причина всех зол заключается в урочных годах, ибо крестьяне их "выходят из-за них" за сильных людей, а урочные годы для отыскания их не превышают 10 лет; между тем, "они де по вся годы бывают на государевых службах, и в те урочные годы про тех своих беглых крестьян проведати не могут". "Сильные" же люди, пользуясь этим, поступают следующим образом. В течение этих лет они крестьян их "развозят по данным своим вотчинам, и как-де тем их беглым крестьяном урочные лета пройдут, и они тех их беглых крестьян привозят в вотчины свои, которые с ними смежно, да и досталных людей их и крестьян их из-за них вывозят в свои в вотчины и поместья и тех их беглых крестьян называют своими старинными крестьяны; а иных-де крестьян их беглые их крестьяне, живучи за силпыми людми, пишут в писцовые книги и в ссудные записи заочно, дружа тем, за кем они живут, бегая от них". Таким образом, оказывается, что 10-летний срок для них, служилых людей, в силу их службы недостаточен, а "сильным людям" это дает возможность сначала укрывать беглых крестьян в своих отдаленных вотчинах, а затем, когда давность прошла и им обратного требования нечего опасаться, при помощи этих беглых сманивать и остальных крестьян. Служилые люди рассчитывали, что с отменой давности, при возможности в любое время отыскивать беглых крестьян, их положение улучшится. Поэтому они опять просят "урочные лета отставить" и при определении принадлежности крестьян тому или другому землевладельцу руководствоваться — как они и ранее добивались — писцовыми книгами¹²²⁰.

Это требование было осуществлено Соборным уложением 1649 г. "Будет кто вотчинники и помещики учнут государю бити челом о беглых своих крестьянех и о бобылях... и тех крестьян и бобылей по сыску отдавати по писцовым книгам, которые книги писцы в Поместной приказ отдали после Псковскову пожару прошлого 134 г... А отдавати беглых крестьян и бобылей из бегов по писцовым книгам всяких чинов людем без урочных лет"¹²²¹. Однако отмена урочных лет оказалась на практике неосуществимой; невозможно было допустить бессрочно и бесконечно отыскиванье беглых крестьян. Это значило бы вернуться к тому состоянию, которое господствовало в конце XVI в. и которое вызвало пресловутый указ 1597 г., установивший пятилетнюю давность.

Отыскивание беглых крестьян продолжалось по-прежнему и притом в широких размерах, ибо уход их (или "бегство") составлял явление обычное.

Насколько значительны были переселения крестьян еще и в середине XVII в., можно усмотреть на примере книги отдаточной "беглым людем и крестьяном" города Алатора, в которой за один только 1664 г. записано 177 дел о сыске и возвращении беглых, причем во многих случаях речь идет о побеге целых семей в 4—6—8 человек. А к этому присоединяется за тот же год и опять-таки в одном только Алаторе 77 записей "мировым челобитьям" относительно беглых: в этих случаях дело оканчивалось полюбовным соглашением между прежним и новым владельцем, и челобитчик отказывался от возбужденного им иска, прося "челобитье их и мир записать"¹²²².

Борьба за прикрепление крестьян есть борьба за рабочую силу, борьба между крупным вотчинником и мелкопоместным служилым человеком, борьба вновь народившегося дворянства со старым боярством. В основе же всего лежали экономические перемены — расширение площади земледелия, интенсификации хозяйства, увеличение владельческой запашки¹²²³. Холопских рук уже не хватало, вольнонаемный труд составлял еще исключение, хотя попытки пользоваться им, как мы видели, уже делались; основой хозяйства становился труд крепостного крестьянина. Усиление эксплуатации последнего находило себе и юридическое выражение в закрепощении крестьян. Однако процесс этот, как можно усмотреть из предыдущего, затянулся надолго — крестьяне долго боролись с этими стремлениями землевладельцев, на стороне которых стояла самая большая сила — экономическая жизнь. Она в конечном счете и должна была решить вопрос в пользу служилого класса.

В последнее время обращают внимание на экономическую подкладку закрепощения крестьян. "С одной стороны, — говорит П. И. Лященко, — материальная необеспеченность некоторой части земледельческого населения, именно той, которая носила название крестьянства, с другой — развитие производительных сил в земледелии обусловливали необходимость прекращения когда-то независимого землевладельца-собственника в свободного арендатора частновладельческих земель и затем в барщинного крепостного. "Возникшее на почве развития производительных сил народного хозяйства стремление к некоторого рода предпринимательству стало требовать и такой организации производства", при которой имело бы место "расширение области прибавочного труда за счет области труда необходимого". "Такой цели наиболее соответствовала форма барщинной организации труда", которая постепенно приобретала принудительную форму: "Хозяйственная зависимость требовала внехозяйственного принуждения"¹²²⁴.

Плеханов утверждает, что "дать землю служилому человеку чаще всего значило дать ему известное, более или менее широкое, право распоряжаться трудом сидевших на ней земледельцев... Определение размеров этого права на труд земледельца... имело огромное практическое значение для обеих заинтересованных сторон... А для князя выгоднее всего было решить спорный вопрос так, чтобы, обеспечив себе всю полноту политической власти над служилым человеком, предоставить этому последнему всю широту возможной экономической эксплуатации земледельца... Крепостная зависимость крестьян от помещиков явилась, между прочим, юридическим выражением этого найденного историей решения"¹²²⁵.

М. Н. Покровский указывает на то, что "в основе двух крупнейших социальных переворотов XVI в., смены боярства дворянством и закрепощения крестьян, лежит прогресс сельскохозяйственной техники — переход к более интенсивной культуре земли. Русского крестьянина закрепостило трехполье, хотя "к концу XVI века трехполье опять явно сдает перед перелогом". А интенсификация сельского хозяйства, в свою очередь, обусловливается разрушением самодовлеющей феодальной вотчины, появлением землевладельца на рынке. Барская запашка и денежный оброк становятся характерными признаками нового типа хозяйства, причем барская пашня росла все же быстрее, чем количество занятых на ней холопских рук, так что интенсификация культуры вела необходимо к закрепощению крестьян, ибо при отсутствии пролетариата было невозможно построить новую систему хозяйства на чем-либо, кроме подневольного труда в той или иной его форме"¹²²⁶.

Н. Л. Рожков исходит из совершающегося во второй половине XVI в. перехода к торговому капитализму. Эта резкость перехода от натурального хозяйства прямо к торговому капитализму исключила в России возможность сохранения свободы крестьянства: крестьянин-массовик не в силах был самостоятельно справиться с переходом на новые хозяйственные условия, чтобы приспособляться к рынку, он нуждался в экономической поддержке со стороны землевладельца, а эту поддержку он получал путем физического закрепощения, причем это закрепощение было прикреплением не к земле, а к личности землевладельца¹²²⁷.

Тенденция барской запашки, — говорит Б. Д. Греков, — необходимость более рациональной системы эксплуатации земли встретилась с вопросом о рабочих руках в острый момент обнищания земледельческой массы, отсюда "переход от старых, так называемых свободных, форм труда к труду крепостному"; "заповедные годы" создают постоянную власть землевладельца над земледельцем¹²²⁸.

---

¹⁰⁹¹См. с. 80-83.
¹⁰⁹²См. выше, с. 236 сл.
¹⁰⁹³Доброклонский. Солотчинский монастырь, его слуги и крестьяне в XVII веке. С. 85. Ср.: Платонов. Лекции по русской истории. С. 196. Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 56.
¹⁰⁹⁴Веселовский. Сошное письмо. Т. I. С. 342.
¹⁰⁹⁵Архивный Материал. Документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства. Управляющий Архивом Д. Я. Самоквасов. Т. II. Ч. 1. С. 139.
¹⁰⁹⁶Там же. Т. II. Ч. 2. № 30. С. 127 сл.
¹⁰⁹⁷Там же. № 60. С. 509.
¹⁰⁹⁸Арзамасские поместные акты 1578—1618. № 2.
¹⁰⁹⁹Там же. № 28.
¹¹⁰⁰Там же. № 17.
¹¹⁰¹Дьяконов. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском Государстве. Выи. 2. № 32.
¹¹⁰²Там же. № 31.
¹¹⁰³Там же. № 33.
¹¹⁰⁴Архивный Материал. Документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства. Управляющий Архивом Д. Я. Самоквасов. Т. II. Ч. 2. № 26. С. 460.
¹¹⁰⁵Там же. № 25. С. 459.
¹¹⁰⁶Там же. Т. I. 4.2. С. 1-105. Т. II. Ч. 1.С. 103 сл., 113 сл.
¹¹⁰⁷Там же. Т. I. Ч. 2. С. 18.
¹¹⁰⁸См. выше, с. 85.
¹¹⁰⁹АИ. Т. I. № 59.
¹¹¹⁰ААЭ. Т. I. № 64. ЛЮБ. Т. I. № 37.
¹¹¹¹См. выше, с. 88.
¹¹¹²ААЭ. Т. I. № 48.
¹¹¹³ААЭ. Т. 1. № 83.
¹¹¹⁴ДАИ. Т. I. № 198.
¹¹¹⁵Судебник 1497 г. Ст. 57.
¹¹¹⁶Судебник 1550 г. Ст. 83.
¹¹¹⁷См.: Чичерин. Опыты по истории русского права. С. 174. Беляев. История русского законодательства. С. 9,49. Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Владимирский-Буданов Вып. IT. С. 102, прим. 91. Сергеевич. Древности русского права. Т. I. С. 193 сл. Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 104. Против этого см.: Архивный Материал. Документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства. Управляющий Архивом Д. Я. Самоквасов. Т. И. Ч. 1. С. 8—9.
¹¹¹⁸Псковская судная грамота. Ст. 75.
¹¹¹⁹ААЭ. Т. I. № 18.
¹¹²⁰Там же. № 21.
¹¹²¹Там же. № 23. 44.
¹¹²²Там же. № 17, 20, 31. АИ. Т. I. № 88. Есть, впрочем, и жалованные грамоты, где старожильцы и новики поставлены в равные условия. "И тем людям с.тарожилцам и пришлым не падобе моя дань... на десять лет ’ или на 20 лет (ААЭ. Т. I. № 374) или на 7 лет (АИ. Т. I. № 87); Иногда те или другие в равной мере освобождены от всякой дани, податей и сборов навсегда (ААЭ. Т. I. № 34, 35, 46, 56. ЛИ. Т. I. № 15, 49, 83. ЛЮБ. Т. I. № 31).
¹¹²³Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 19.
¹¹²⁴См.: ААЭ. Т. I. № 36,38, 41, 47. АИ. Т. I. № 13, 81.
¹¹²⁵Архив Я. С. Строева. Т. I. № 112, 113, 116, 131 и др. Горчаков. О земельных владениях российских митрополитов, патриархов и св. Синода. Прил. Сборник актов, собранных в архивах и библиотеках. Изд. Лихачева.С. 222. Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 17.
¹¹²⁶АИ. Т. I. № 25.
¹¹²⁷ААЭ. Т. 1.№ 51.
¹¹²⁸ЛЮБ. Т. I. № 31. XIX. Горчаков. О земельных владениях российских митрополитов, патриархов и св. Синода. Прил. Сборник актов, собранных в архивах и библиотеках. Изд. Лихачева.С. 163. ЛАЭ. Т. I. № 39. Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 19.
¹¹²⁹Дьяконов. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском Государстве. Вып. 2. № 1.
¹¹³⁰Сергеевич. Древности русского права. Т. III. С. 457.
¹¹³¹Дебольский. Гражданская дееспособностьпо русскому праву//ЖМНП. XI. 1895. С. 163. См. также: Одинец. К истории прикрепления владельческих крестьян // Журнал Министерства юстиции. I. 1908. С. 108.
¹¹³²Леонтович. Крестьяне юго-западной России. С. 21.
¹¹³³Любавский. Областное земское и местное управление Литовско-русского государства. С. 39 сл.
¹¹³⁴Владимирский-Буданов. Обзор истории русского права. 2-е изд. С. 154.
¹¹³⁵Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 22.
¹¹³⁶На этой точке зрения стоят и другие авторы. См.: Лаппо-Данилевский. Разыскания по истории прикрепления владельческих крестьян в Московском государстве. С. 60. Милюков. "Крестьяне" // Энциклопедический Словарь. Т. 32. Михайлов. Происхождение земельного старожительства // ЖМНП. VI. 1910. Его же. Институт старожительства и крепостное право // Там же. I. 1912.
¹¹³⁷АИ. Т. I. № 59.
¹¹³⁸ Дьяконов. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском Государстве. Вып. 2. № 23, 27, 29.
¹¹³⁹Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 25.
¹¹⁴⁰Арзамасские поместные акты 1578—1618. № 112.
¹¹⁴¹Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 28 сл.
¹¹⁴²Михайлов. Институт старожильсгва и крепостное право // ЖМНП. I. 1912. С. 88—89. Его же. Происхождение земельного старожительства. Его же. Новооткрытые документы и "Заповедные лета" // ЖМНП. И. 1911. С. 390.
¹¹⁴³Лаппо-Данилевский. Разыскания по истории прикрепления владельческих крестьян в Московском государстве. С. 68, а также 58, 65 и др. Михайлов. Институт старожил ьства и крепостное право. С. 92.
¹¹⁴⁴Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. С. 162 сл. Платонов Статьи по русской истории. 2-е изд. С. 100. Его же. О времени и мерах прикрепления крестьян // Архив истории труда в России. III. 1922. Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 76 сл.,111 сл. Его же. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. 4-е изд. С. 320 сл., 345 сл. Его же. К вопросу о крестьянской порядной записи и служилой кабале // Сборник, посвященный Ключевскому. 1909. С. 317 сл. Покровский. Русская история. Т. IV. Ч. 1. С. 104. Любавский. Лекции по древней русской истории. С. 276. Филиппов. Учебник истории русского права. 1907. С. 466. Огановский. Закономерность аграрной эволюции. Т. И. С. 155 сл. Лаппо-Данилевский. Разыскания по истории прикрепления владельческих крестьян в Московском государстве. С. 16 сл., 30. Островская. Земельный быт сельского населения русского севера в XVI—XVIII вв. С. 360 сл.
¹¹⁴⁵ААЭ. Т. I. № 48.
¹¹⁴⁶ДАИ. Т. 1.№ 198.
¹¹⁴⁷АЮ. T.I. № 413. СГГД. Т. I. № 83, 96, 112, 122, 130. Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве XVI века. С. 85.
¹¹⁴⁸Ключевский. Опыты и исследования. С. 228.
¹¹⁴⁹ АЮ. № 106.
¹¹⁵⁰Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 123.
¹¹⁵¹Стоглав. С. 345.
¹¹⁵²Ключевский. Опыты и исследования. С. 227. Владимирский-Буданов. Обзор истории русского права. 2-е изд. С. 137. Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 81 сл. Его же. Очерки общественного и государственного строя давней Руси. С. 321. Против этого: Чичерин. Опыты по истории русского права. С. 200 сл. Сергеевич. Древности русского права. Т. I. С. 201 сл.
¹¹⁵³Лаппо-Данилевский. Разыскания по истории прикрепления владельческих крестьян в Московском государстве. С. 20 сл.. 23.
¹¹⁵⁴Новгородские писцовые книги. Т. IV, V. Загорский. История землевладения в Шелонской пятине в конце XV и XVI вв. С. 315 сл.
¹¹⁵⁵Сводный текст крестьянских порядных XVI в. С. 14—15.
¹¹⁵⁶Гейман. Несколько новых документов, касающихся истории сельского населения Московского государства XVI в. № 23, 24.
¹¹⁵⁷См. ниже, с. 297 сл.
¹¹⁵⁸Гейман. Несколько новых документов, касающихся истории сельского населения Московского государства XVI в. № 1 сл.
¹¹⁵⁹Михайлов. Происхождение земельного старожительства. С. 322 сл. Тхоржевский. Государственное земледелие на южной окраине Московского государства в XVII в. С. 78 сл., 81.
¹¹⁶⁰Ср.: Островская. Земельный быт сельского населения русского севера в XVI—XVIII в. С. 361.
¹¹⁶¹Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 109.
¹¹⁶²Чичерин. Опыты но истории русского права. С. 195.
¹¹⁶³Ключевский. Опыты и исследования. С. 227 сл.
¹¹⁶⁴Сергеевич. Древности русского права. 1-е изд. Т. I. С. 237, 208—209.
¹¹⁶⁵Там же. С. 203 сл.
¹¹⁶⁶Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 80. Чичерин. Опыты по истории русского права. С. 201.
¹¹⁶⁷Судебник 1497 г. С. 57. То же в: Судебник 1550 г. С. 88.
¹¹⁶⁸Ключевский. Опыты и исследования. С. 229, 231.
¹¹⁶⁹ААЭ. Т. I. № 73.
¹¹⁷⁰Писцовые книги Московского Государства. XVI в. Т. II. С. 306—307.
¹¹⁷¹Писцовые книги Московского Государства. С. 291 с л. Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 22. Лаппо. Тверской уезд в XVI в. Ею население и виды земельною владения. С. 47.204. Прил. В.
¹¹⁷²Архивный Материал. Документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства. Управляющий Архивом Д. Я. Самоквасов. Т. II. Ч. 2. № 12. С. 31—32.
¹¹⁷³Там же. С. 54. № 27.
¹¹⁷⁴Там же. № 22. С. 48-49.
¹¹⁷⁵Там же. С. 444—445. № 11, 12.
¹¹⁷⁶Побойнин. Торопецкая старина. 1902. Прил. I. // Чтения ОИДР. И. 1902.
¹¹⁷⁷РИБ. Т. XIV. № 72.
¹¹⁷⁸По поводу этих грамот см.: Адрианов. К вопросу о прикреплении крестьян // ЖМНП. I. 1895. Дьяконов М. А. "Заповедные лета" и "старина" // Сборник статей, посвященных Владимирскому-Буданову. 1904. Михайлов. Новооткрытые документы и "Заповедные лета". Одинец. К истории прикрепления владельческих крестьян. С. 132 сл.
¹¹⁷⁹Дьяконов. Заповедные и выходные лета // Отд. оттиск из: Известия Петроградского Политехнического Института. XXIV. 1915. С. 1 сл.
¹¹⁸⁰Архивный Материал. Документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства. Управляющий Архивом Д. Я. Самоквасов. Т. И. Ч. 2. № 20. С. 453.
¹¹⁸¹Там же. № 16. С. 450.
¹¹⁸²Дьяконов. Заповедные и выходные лета. С. 10—11. 19.
¹¹⁸³Дьяконов. Поместье и крестьянская крепость // Оттиск из сборника статей, посвященных Посникову. Сборник не вышел. 1919.
¹¹⁸⁴Ключевский. Опыты и исследования. С. 236.
¹¹⁸⁵АИ. Т. I. № 221. III.
¹¹⁸⁶Судебник государя, царя и великого князя Иоана Васильевича. 2-е изд. 1786. С. 221.
¹¹⁸⁷Карамзин. История Государства Российского. Т. Х.С. 120, 349.
¹¹⁸⁸Костомаров. /Должно ли считать Бориса основателем крепостного права? // Архив исторических и практических сведений о России Калачева. № 2. 1859.
¹¹⁸⁹Платонов. О времени и мерах прикрепления крестьян.
¹¹⁹⁰Чичерин. Опыты по истории русского права. С. 223.
¹¹⁹¹Беляев. Крестьяне на Руси. С. 105.
¹¹⁹²Сергеевич. Древности русского права. Т. I. С. 243 сл.
¹¹⁹³Дебольский. Гражданская дееспособность но русскому праву. С. 147, 152.
¹¹⁹⁴Одинец. К истории прикрепления владельческих крестьян. С. 138 сл.
¹¹⁹⁵Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 28. Писцовые книги Московского Государства. Т. II. См. выше, с. 283.
¹¹⁹⁶Новгородские писцовые книги. Т. V. Столб. 619.
¹¹⁹⁷Сперанский. Историческое обозрение изменений в праве поземельной собственности и в состоянии крестьян // Архив исторических и практических сведений о России Калачева. № 2. 1859.
¹¹⁹⁸Погодин. Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права? // Русская беседа. N°. 4. 1858.
¹¹⁹⁹Рожков. Русская история. Т. IV. Ч. 1. С. 98. Милюков. "Крестьяне". Филиппов. Учебник истории русского права.С. 469 сл. Любавский. Лекции по древней руссой истории. 1915. С. 274 сл. Готье. Очерки истории землевладения в России. 1915. С. 73 сл. Огановский. Закономерность аграрной эволюции. Т. II. С. 157. Лаппо-Данилевский. Очерк истории образования главнейших разрядов крестьянского населения. С. 62 сл.
¹²⁰⁰Платонов. Борис Годунов. С. 76. Его же. О времени и мерах прикрепления крестьян // Архив истории труда в России. III. 1922.
¹²⁰¹Сборник актов, собранных в архивах и библиотеках. Изд. Лихачева.С. 249.
¹²⁰²Гейман.Новое освещение вопроса о прикреплении крестьян // Русский исторический журнал. № 8. 1922. С. 291 сл. Ср.: Платонов. Лекции по русской истории. 7-е изд.
¹²⁰³Платонов. Борис Годунов. С. 77.
¹²⁰⁴ААЭ. Т. II. №20.
¹²⁰⁵Там же. № 24.
¹²⁰⁶Там же. Т. III. № 41.
¹²⁰⁷Там же. Т. I. № 40.
¹²⁰⁸ДАИ. Т. I. № 56.
¹²⁰⁹Лаппо. Тверской уезд в XVI в. Его население и виды земельного владения. С. 48.
¹²¹⁰АИ. Т. III. № 53. ААЭ. Т. III. № 66.
¹²¹¹Судебник. Изд. Татищева. С. 240 сл.
¹²¹²АИ. Т. III. № 160.
¹²¹³Акты Московского Государства. Под ред. Попова. Т. И. № 160.
¹²¹⁴Дьяконов. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 61-62.
¹²¹⁵АИ. Т. III. № 92. XXXIII.
¹²¹⁶Сташевский. К истории колонизации юга. 1913. С. 4—5.
¹²¹⁷АИ. Т. III. №53.
¹²¹⁸Рождественский С. В. Из истории отмены "урочных лет" для сыска беглых крестьян в Московском государстве // Сборник, посвященный Ключевскому. 1909. С. 155—156.
¹²¹⁹ААЭ. Т. IV. № 14. Акты Московского Государства. Под ред. Попова. Т. И. № 160.
¹²²⁰АИ. Т. III. № 92. XXXIII. ААЭ. Т. IV, см. также № 30.
¹²²¹Соборное уложение. Гл. XI (Суд о крестянех). Ст. 2.
¹²²²Архивный Материал. Документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства. Управляющий Архивом Д. Я. Самоквасов. Т. II. Прил. С. 620.
¹²²³См. выше, часть III, гл. 2, 4, отд. 1.
¹²²⁴Лященко. С. 125-126.
¹²²⁵Плеханов. История русской общественной мысли. Т. I. С. 63—64.
¹²²⁶Покровский. Очерк истории русской культуры. Т. I. С. 74, 80. Покровский. Русская история. Т. I. С. 283, 292, 343.
¹²²⁷Рожков. Очерк истории труда в России. Кн. VIII. С. 9—10. Рожков. Русская история. Т. IV. Ч. 1 и 2.
¹²²⁸Греков. Монастырское хозяйство в XVI—XVII вв. // Памятники экономической и социальной истории России, под. ред. Заозерского и Кашина. 1924. Введение. С. 9—10.

<< Назад   Вперёд>>