В то время, как главные силы действующего корпуса, стремясь проникнуть все глубже внутрь Анатолии, совершали трапезундский поход и громили лазов в неприступных горах их родины, остальным войскам, занимавшим покоренные области, выпала на долю менее завидная, но не менее почетная роль удержать за собой добытые кровью приобретения. Они боролись с мятежом в Арзеруме, сражались с курдами близ Хныса и Баязета, бились с мятежными шайками под Карсом и Ардаганом, мужественно отстаивали границы Гурии и ходили в Аджарию.
Пламя, которое в начале кампании разом угрожало охватить все русские границы, погасло с падением столицы Анатолии. Русские победы, как сильная струя холодной воды, потушили огонь, но искры продолжали тлеть и при малейшей оплошности угрожали новым пожаром.
Когда катастрофа разразилась над головой Бурцева и гром турецкого оружия глухими перекатами прокатился по горам Лазистана, всюду разжигая страсти, и вдохновляя мусульман новыми надеждами, отзвуку этому не осталось чуждо даже население самого Арзерума. Давно уже фанатики, преимущественно муллы, восстанавливали магометан против гяуров, но страх перед подавляющей силой сковывал страсти. Теперь минута казалась удобной. Большая часть войск ушла с Паскевичем в Бейбурт, и в Арзеруме осталось только пять батальонов, которые естественно не могли защитить все пункты обширного, стотысячного города. Патрульная и караульная службы, требовавшие усиленных нарядов, ежедневно рассеивали значительную часть гарнизона по всем уголкам Арзерума и давали заговорщикам заманчивую надежду в минуту восстания отрезать их от цитадели и истребить поодиночке. О дальнейших последствиях этого дела мятежники, кажется, не думали, да едва ли и существовал у них какой-либо определенный, строго обдуманный план, они даже не знали, что в самый день отъезда Паскевича в Арзерум вступил второй сборный линейный казачий полк, экстренно вытребованный с Кавказской линии. Русские власти давно уже следили через армян за развитием этого заговора, даже держали в своих руках его нити, и если не принимали никаких особенных мер к его прекращению, то только потому, что осуществление этого заговора просто казалось невероятным. Турки были безоружны, да и вообще неспособны к шумным демонстрациям, к борьбе на баррикадах, к тем бурным, порывистым движениям, которые можно наблюдать в народах, живущих страстной, политической жизнью. Даже восстание арзерумской черни, грозившее двадцать седьмого июня кровавыми уличными сценами, ничего не доказывало, потому что оно имело свои особенные причины. Тогда перед воротами города впервые стояло иноземное войско, и народ был доведен до отчаяния страхом неизвестного будущего. Это будущее наступило для него с того момента, как русские вошли в цитадель, но с тех пор народ давно уже примирился со своим положением, был даже доволен своей судьбой, и увлечь его на скользкий путь восстания могли разве только угрозы каких-нибудь необычайных кар в будущем. Но для этого нужно было уже, чтобы страх такого возмездия был сильнее страха перед всесокрушающей русской силой.
И тем не менее, 24 июля, на другой же день после отъезда Паскевича, весь город пришел в какое-то необычайное движение. Армян вовсе не было видно на улицах, а обыкновенно вялые и полусонные турки оживленно ходили по базарам, и не то, чтобы со злобой, а скорее с какой-то гордой важностью поглядывали на русских. Наступил вечер. Муэдзины прокричали свой обычный призыв к молитве; давно была пора потухнуть огонькам, едва-едва мерцавшим сквозь пузырчатые окна турецких домов, а они не потухали; турки оставались на улицах и, видимо, о чем-то совещались. Стечение народа в такое время, когда все правоверное население обыкновенно покоилось мирным безмятежным сном, привлекло внимание русских, уже с утра бывших настороже, и когда убеждение разойтись по домам не возымело успеха, Панкратьев приказал арестовать двенадцать главных заговорщиков, за которыми давно уже следила полиция. Их всех захватили в домах без шума, без всякой огласки, не привлекая внимания народа, и в ту же ночь под сильным конвоем увезли в Эривань. Толпа народа, лишенная руководителей, еще некоторое время слонялась по улицам, но, видимо, не зная, что делать, разошлась по домам. На другой день брожение повторилось слабее, а на третий, когда на площадях появились войска, а по улицам заходили конные патрули, город притих, и жизнь мало-помалу пошла обычной колеей.
Восстание не состоялось, но во всем этом деле было слишком много загадочного. Трудно было предположить в самом деле, чтобы народ решился с голыми руками идти на войска и брать укрепленные пункты. Но откуда у него могло появиться оружие? Самый тщательный обыск, произведенный в окрестностях, дал только случай открыть в деревне Архинис спрятанное знамя, увеличившее собою число русских трофеев, но ни складов оружия, ни пороха – ничего, о чем так много говорили армяне,– найдено не было. На разграбление арсенала мятежники также рассчитывать не могли уже потому, что арсенал находился внутри цитадели, и прежде чем овладеть им, нужно было покончить с русским гарнизоном. Оставалось предположить одно – расчеты на какую-нибудь постороннюю помощь. И, действительно, строжайшее следствие, произведенное Панкратьевым, выяснило нечто посерьезнее домашнего заговора: открыты были тайные сношения арзерумских жителей с мушским пашой, с курдами и лазами, при посредстве которых только и мог осуществиться безумно затеянный план истребления русских.
Главнокомандующий получил известие об этих происшествиях уже за Балахором и был весьма доволен благоразумными распоряжениями Панкратьева.
“Объявите в прокламации жителям,– писал он ему из Килкит-Чифтлыка,– что многочисленные скопища лазов, соединившиеся против нас в окрестностях Бейбурта, рассеяны ныне, как прах от сильного ветра. Харт, гордившийся смертью русского генерала, истреблен вместе со всеми защитниками его, и в самой деревне не оставлено камня на камне; сады и сакли – все обращено в пепел и сравнено с землей. Три бывшие там знамени достались победителям, и вы, показав сии знамена обывателям Арзерума, сообщите им о сем жестоком наказании. Да научатся они из сего примера, что русские столько же великодушны к покорным, сколько строги к буйным мятежникам”.
Знамена эти, по приказанию Панкратьева, возились по улицам города и на всех перекрестках глашатаи читали его прокламации.
Таким образом, поражение лазов лишило заговорщиков одной из опор, на которой лелеялась самая мысль о восстании, но оно не могло убить этой мысли вконец, так как оставался еще другой источник, питавший мечты,– это курды. Но скоро и последней иллюзии был положен предел. С тех пор, как враждебные действия мушского паши становятся открытыми, получает окончательное решение и самый вопрос о давно длившихся переговорах с курдами. С этой минуты руки у Панкратьева развязываются, и гром русского оружия оглашает безмолвствовавшие до сих пор поля Курдистана.
Нужно припомнить, что мушский паша еще зимой начал искать покровительства русских, и поводом к такому сближению послужили внутренние смуты в его пашалыке. Восстановив против себя почти все население и страшась готовившегося бунта, он предложил Паскевичу свои услуги против турок с тем, чтобы русские поддержали его колеблющуюся власть. Эти сношения не укрылись тогда от сераскира, который, не имея войск, чтобы наказать пашу, поручил родному дяде его, Ибрагим-беку, составить себе сильную партию и с помощью ее овладеть правлением.
Ибрагим появился в Муше весной 1829 года, но сторонников себе не нашел, “ибо, как говорит официальное известие, был не любим в народе столько же, сколько и его племянник”. Тогда он приехал в Арзерум к Паскевичу. Главнокомандующий принял его ласково, но так как переговоры уже велись с Эмин-пашой, то менять одного на другого пока не было причины, тем более что поддержка Ибрагима во всяком случае потребовала бы с нашей стороны вооруженного вмешательства. Ибрагиму тем не менее дали надежду и оставили его при главной квартире, рассчитывая, что этим путем понудят Эмин-пашу если не принять нашу сторону, то по крайней мере оставаться в бездействии, а это было все, чего только желал Паскевич в данную минуту. Но положение Эмин-паши было таково, что ему приходилось стоять между двумя огнями. Возможность увидеть перед собой конкурента в лице Ибрагим-бека, опиравшегося на русские штыки, заставляла его поддерживать связи с Паскевичем, а между тем ему писали из Константинополя о близком заключении мира, и что Франция и Англия уже объявили, что не позволят России удержать за собой ни одного аршина из числа завоеванных ею земель. Последнее обстоятельство, ставившее всю будущность паши опять в зависимость от Турции, принуждала его заблаговременно изыскивать средства снискать расположение турецкого правительства. В этих-то видах он вошел в сношения с арзерумскими жителями, и как только главные русские силы выступили к Бейбурту, он, оставаясь сам в стороне, выслал на помощь к ним сильные партии курдов, под начальством Мустафы-паши, прошлогоднего сподвижника Киоса.
Об этих сборах курдов русские узнали только тогда, когда 2 августа, ехавший из Арзерума в Хныс штабс-капитан Юматов внезапно был атакован на дороге сильной неприятельской партией. С конвоем из двадцати девяти черноморцев Юматов некоторое время держался на месте, но когда половина казаков была перебита, он ускакал в Арзерум.
Появление такой значительной партии почти под самым городом не могло быть случайным, и действительно, в тот же день были доставлены сведения, что на границе Мушского пашалыка, в окрестностях Бин-Геля, стоит пятнадцать тысяч курдов с шестью орудиями. Это известие заставило Панкратьева тревожиться теперь не только за участь небольшой команды, стоявшей на покосе, в лугах, верстах в тридцати пяти от Арзерума, но и за самый отряд полковника Лемана, занимавший Хныс. Последнему тотчас приказано было отступить в деревню Кюли, чтобы быть ближе к Арзеруму, а навстречу к косцам отправили казачий полк Басова с ротой пехоты и двумя орудиями. Леман отступил беспрепятственно, но Басову пришлось выдержать жаркую схватку. Когда колонна его, 3 августа, вместе с косцами возвращалась назад и была уже верстах в пятнадцати от города, две или три тысячи курдов внезапно и со всех сторон атаковали казаков из засады. В одно мгновение арьергард был смят, боковые патрули отрезаны, обоз разбит, и Басов очутился в самом отчаянном положении.
Еще никогда не дрались курды с такой отвагой и дерзостью. К счастью пальба из орудий услышана была в Арзеруме, но пока на помощь оттуда подоспел генерал Сергеев с казачьим полком и частью пехоты, Басов потерял уже тридцать пять казаков убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Из числа последних четыре казака, впрочем, скоро явились назад, в сопровождении каких-то турецких старшин. Оказалось, что они, будучи отрезаны при первом натиске, бросились в ближайшую турецкую деревню Ханыч, и жители-мусульмане не только дали им убежище, но скрыли от поисков курдов и потом препроводили к русским.
Как только из-под густой пыли, поднятой скачкой, стала вырисовываться русская колонна, курды прекратили бой и поскакали назад. Преследовать их в горы было бесполезно. Но Сергеев знал, что за этими горами лежала небольшая поляна, на которой сидело несколько покорных нам деревень, и рассчитал, что если курдов оставить в покое, то они непременно застрянут в этих деревнях, и тогда накрыть их будет легко. С этой целью, соединившись с Басовым, он сделал привал и, выждав некоторое время, отправил пехоту назад, а сам с двумя казачьими полками кинулся в горы. Маневр этот увенчался полным успехом. Не ожидая возвращения русской конницы, курды спокойно предались грабежу окрестных селений. Уже весь скот и все имущество жителей перешло в руки хищников, как вдруг показались казаки. Сотня за сотней, быстро спускаясь с гор, во весь карьер неслись по равнине, охватывая деревни. Ошеломленный неприятель бросил добычу и, беспощадно преследуемый казаками, был загнан в горные трущобы, где курдам уже пришлось спасаться пешком. В руках казаков осталось много лошадей, оружия и еще более переметных сум со всем походным куртинским хозяйством. Вечером оба полка вернулись в Арзерум с богатой добычей.
Все эти происшествия, так неожиданно нарушившие спокойствие Арзерумского пашалыка, угрожали принять еще большие размеры, так как одновременно с Мушем поднялся Ван, и на помощь к Баязету пришлось отправить весь Севастопольский пехотный полк с четырьмя орудиями. С уходом севастопольцев у Панкратьева остались только четыре слабые батальона, из которых один занимал деревню Кюли, а три расположены были в самом Арзеруме. Очевидно, что этих сил было далеко недостаточно для разрешения той многосторонней задачи, которая лежала тогда на Панкратьеве, и ему пришлось искать опоры в христианском населении самого Арзерума. По его призыву армяне выставили целый батальон, в состав которого поступили люди самых богатых и хороших фамилий. Панкратьеву чрезвычайно хотелось создать из него нечто похожее на французскую национальную гвардию, и чтобы возбудить в армянах чувство самолюбия, он просил Паскевича разрешить им, в отличие от прочих, носить на левой стороне груди крест, нашитый из красного сукна, и дать батальону белое знамя. Тогда же один из армянских патриотов, некто Микиртыч-ага, на собственный счет собрал армянскую конницу, а призванные на службу греки выставили пешую сотню, помогавшую войскам нести конвойную и посыльную службы. Явились и еще охотники, уже из арзерумских турок, Дели и Гайты, но от них Панкратьев поспешил отделаться сам и был очень доволен, когда мог отправить их в лагерь Паскевича, где они были настолько же полезны, насколько могли быть вредны в мирной обстановке городской жизни.
Формирование новых частей дало Панкратьеву возможность сделать экспедицию в Хныс, чтобы вывести оттуда большие запасы хлеба, покинутые при поспешном отступлении Лемана. Непонятно, каким образом курды, имея так много свободного времени, сами не заглянули в Хныс и не уничтожили этих запасов. Но посланный туда отряд генерала Сергеева нашел их в целости и перевез в Кюли, а казаки мимоходом сделали еще удачный набег и пригнали из куртинских кочевий до полутора тысяч голов овец и рогатого скота.
С окончанием экспедиции в Кюли по-прежнему остался один батальон пехоты, мало обеспечивавший даже ближайшие к нему окрестности. Частые и повсеместные набеги курдов, которым мы не могли противодействовать по малочисленности нашей конницы, продолжали разорять плодороднейшую часть пашалыка и колебали преданность жителей. Постоянное гнездо куртинских сборищ находилось частью в Кыгинском санджаке, а частью в санджаке Терджанском, где главным возмутителем являлся Махмет-бек, прежний начальник Терджана. Оставлять дела в таком положении было невозможно, и Панкратьев ожидал прибытия только резервов, чтобы принять решительные меры к обузданию курдов.
В половине августа, как только из Грузии пришел один из маршевых батальонов, а вслед за ним и Крымский пехотный полк, экспедиция в Кыгинский санджак была решена, и войска, под общей командой генерала Сергеева, выступили двадцать первого августа двумя колоннами: левая, самого Сергеева, шла от Кюли; правая, полковника Миклашевского,– от Арзерума. В деревне Бармаксизе, почти у подошвы снегового Кашмирского хребта, оба отряда должны были соединиться и действовать дальше одной общей колонной. Местность, по которой приходилось идти, была в полном смысле слова пустынной. Все население этого края, напуганное разбоями курдов, бежало, и в покинутых деревнях не было ни души. Полное безлюдье не позволяло ничего разузнать о курдах, и отряды шли, так сказать, ощупью, не зная, что ожидает их впереди, даже на следующем переходе. 24 числа, когда колонна Миклашевского подходила к деревне Чогондур, казаки заметили какие-то следы и дали знать, что невдалеке, по направлению к Кашмирским горам, прошла небольшая партия, возвращавшаяся, как видно, из набега с большой добычей. Что навело казаков именно на такие соображения – это их дело; Миклашевский не расспрашивал, а тотчас отправил в ту сторону сотню донцов и роту пехоты с подполковником Басовым. Отряд двинулся быстро и накрыл партию, отдыхавшую в деревне Чогондуры без всякой осторожности. Из ста человек курдов половина легла под казацкими дротиками, часть перестреляла пехота, а остальные, успевшие спастись, разнесли тревогу по всем окрестным селениям. И вот, на следующий же день, когда отряды соединились в Бармаксизе, перед ними явился сильный неприятельский разъезд, видимо старавшийся высмотреть силы отряда. Курды подошли так близко, что сдвинули даже наши пикеты, и на помощь к ним Сергеев повел сотню своего полка и весь казачий полк Басова. На глазах отряда произошла лихая кавалерийская стычка. Обе стороны, почти равные силами, одинаково воодушевленные, разом понеслись навстречу друг другу, столкнулись – и через минуту курды уже скакали назад, оставив в руках казаков четырех пленных.
Тревога по всем предгорьям, где только были курганские кочевья, поднялась ужасная. Все, что оставалось в них беспомощного: старики, женщины, дети – все кинулось спасаться за недоступный Кашмирский хребет, а из-за Кашмирского хребта в то же самое время сюда стремились вооруженные шайки, спешившие занять все горные проходы и даже тропы, по которым можно было подняться. Отряд, между тем, быстро подвигаясь вперед, захватывал стада, жег брошенные кочевки, вытаптывал поля. Двадцать седьмого августа войска остановились наконец у самого подножия Кашмирского хребта, за которым лежал уже Мосульский, или, как его называли чаще, Мейданский пашалык.
Шестьсот человек куртинской конницы и часть пехоты, при которой находились кугизский бек и сам Мустафа-паша, заслоняли горный проход и открыть дорогу надлежало оружием. Сергеев тотчас двинул вперед кавалерию. Казачий полк Басова понесся слева, Сергеева – справа, и курды, стиснутые с двух сторон казацкой лавой, обратились в бегство. Стычка продолжалась лишь несколько мгновений, но из числа казаков пятнадцать были изрублены, а курды оставили на месте несколько тел и тридцать пленных.
По следам бежавших отряд тронулся дальше. Перед ним стеной вставал, увенчанный снегами, Кашмирский хребет, и чем выше поднимались на него войска, тем недоступнее становились горы, и скоро измученный отряд остановился перед отвесными скалами. Сергеев пришел к убеждению, что подняться с артиллерией на эти страшные кручи и перейти снеговые вершины хребта – невозможно. Уже войска готовились к отступлению, как на горах появилась какая-то партия с большим белым значком впереди. Посланные навстречу к ней казаки дали знать, что это идет депутация от куртинских племен, обитавших в Мосульском пашалыке. Сергеев принял ее на бивуаке. Курды просили пощады, обещая прекратить набеги и даже прибыть в Арзерум для принесения присяги. “Единственно из уважения к вашей покорности я останавливаю войска,– отвечал им Сергеев,– но помните, что русские были на Кашмире, и если придут опять, то уже затем, чтобы истребить ваши дома и семьи”.
Курды дали аманатов, и отряд, приняв под свою защиту несколько христианских семейств, желавших удалиться из мест, подверженных набегам, возвратился назад к Бармаксизу.
Так неожиданно счастливо закончилась для нас Кыгизская экспедиция. Войска, отдохнув в Бармаксизе, повернули в Терджан, но на пути Сергеев встретил правителя этого санджака с эфендиями и старшинами, которые, как представители законной власти, объявили, что старый бунтующий бек бежал, и в народе водворилось спокойствие. Они просили Сергеева остановить войска и не подвергать разгрому обманутый народ, обещая поставить все количество реквизиционного хлеба, который с них следовал. Генерал, уступая настоятельным просьбам, отменил экспедицию и пошел назад к Арзеруму. Но едва сделали два-три перехода, как поднялась тревога: дали знать, что курды напали поблизости на греческую деревню. Два казачьи полка тотчас же поскакали на помощь и случайно выехали как раз наперерез возвращавшейся партии. К счастью курдов, гористая местность, мало знакомая казакам, покровительствовала их бегству и спасла от поражения, но пленные и добыча были у них отбиты.
На следующий день едва отряд миновал деревню Чагондуры, памятную еще недавней стычкой, как двести курдов опять налетели на обоз переселенцев, следовавший за отрядом.
Ударить, схватить, что можно, и ускакать – было делом одного мгновения. Дерзость их была изумительна. Сергеев пустил за ними оба казачьи полка. Курды на отличных лошадях летели, как ветер; но казаки на этот раз не отставали – слишком уж велико было желание у всех нагнать и истребить эту партию. В бешеной погоне, разгоряченные скачкой, казаки неслись все дальше и дальше, не обращая внимания, что делается по сторонам; отряд давно уже скрылся у них из виду; начались горы, балки, овраги, и казаки внезапно были окружены сильной партией. Охваченные со всех сторон, они не устояли, были опрокинуты и жестоко преследуемы курдами. Один офицер, урядник и десять казаков были убиты. На плечах опрокинутой конницы курды налетели на нашу пехоту, но, встреченные залпом в упор, остановились. Тогда казаки в свою очередь насели на курдов и гнали их на протяжении нескольких верст. После этого дела, казалось, можно было рассчитывать по крайней мере на относительное спокойствие; но едва Сергеев вернулся в Арзерум,– курды уже стояли перед Кюли и Хнысом.
Сводный батальон из рот сорок первого егерского и Кабардинского полков, при двух орудиях, расположенный в Кюли, под командой майора Демьяненкова, сделал смелую вылазку и разбил неприятеля наголову. Удачное дело это не стоило бы нам ни одного человека, если бы сотник Князев не повторил ошибки Сергеева: в горячей погоне он попал на засаду, потерял несколько человек убитыми, и на своих плечах опять принес неприятеля к лагерю. Два наездника, не успев вовремя сдержать лошадей, прорвались через цепь и доскакали до самых орудий. Один из них был убит, другой захвачен в плен. От него узнали, что партией предводительствовал брат мушского паши Хуршид-бек, а что сам паша со значительными силами стоит против Хныса. В Хнысе русских войск не было, но жители заперлись в замке и на требование сдачи отвечали решительным отказом. Паша блокировал замок несколько дней, но, узнав о поражении Хуршид-бека, снял блокаду и отошел к Бин-Гелю.
Таким образом, Кыгизская экспедиция вовсе не оправдала тех громких надежд, которые на нее возлагались: курды бесчинствовали по-прежнему.
В таком положении находились дела, когда Паскевич вернулся из своего трапезундского похода и принял на себя успокоение Арзерумского пашалыка. Последние события окончательно показали ему наши отношения к курдам, и так как в измене мушского паши не оставалось уже более никакого сомнения, то он решился изгнать Эмина, и на это место в звание паши возвести Ибрагим-бека, все еще проживавшего при главной квартире. С этого момента дальнейшие действия против курдов происходят уже в пределах Мушского пашалыка и находятся в тесной связи со всеми операциями левого фланга. Но прежде чем перейти к этим событиям, скажем несколько слов о том, что происходило в Баязете со времени отступления ванского паши от города в июне месяце.
С удалением турецких полчищ, опасность, грозившая тогда Баязету, далеко не миновала. Паша, убедившись, что русским войскам в Арзеруме и без него много дела, а баязетский гарнизон остается все в том же малочисленном составе, ослабленный еще потерями первой осады и свирепствовавшей в городе чумою, вновь собрал до тринадцати тысяч курдов и двенадцатого июня появился уже под Диадином.
Нужно сказать, что во все время первой осады ни один неприятельский всадник не показывался в виду этого укрепления, и Диадин, уже привыкший к своей относительной безопасности, тем менее мог думать о нападении теперь, когда не было никаких известий о сборах неприятеля. Двенадцатого числа, как всегда, из крепости выслали на пастьбу всех лошадей и отправили косцов, под прикрытием сорока восьми человек с прапорщиком Римом. Но не прошло и часа после их выхода, как в замок прискакало несколько испуганных армян с известием, что по дороге к Баязету тянется громадная куртинская конница с пушками. Риму тотчас послали приказание возвратиться назад; но он не успел отступить, как часть неприятельской конницы уже обложила крепость, чтобы препятствовать вылазке, а другая часть устремилась на его команду. Табун, испуганный гиком и выстрелами, шарахнулся. Люди, едва сдерживая лошадей, в то же время должны были отбиваться от курдов. Из крепости увидели опасное положение Рима, и поручик Лико с шестьюдесятью охотниками сделал отчаянную вылазку. Ему удалось отогнать курдов от стен и выручить Рима. Неприятель на этот раз дрался не слишком упорно и, удовольствовавшись отгоном двух-трех десятков лошадей, отступил. К вечеру выяснилось, что это был один из боковых отрядов, главные силы ванского паши прошли стороной, и 18 июля уже стояли в двух переходах от Баязета.
Городу на этот раз угрожала опасность серьезная. “Положение Баязета,– говорит Паскевич в письме государю от 3 августа,– становится все более и более затруднительным. Попов доносит мне, что ванский паша опять приблизился к крепости и уже сдвинул передовые наши пикеты. Чума сильнее прежнего свирепствует в рядах гарнизона, стесненное положение которого во время первой блокады было главной причиной распространения этой страшной заразы. Теперь уже нет средств остановить ее, ибо нет возможности прервать сообщения между собой нижних чинов, бессменно находящихся на крепостных стенах в ожидании приступа... Попов не надеется защитить город и думает оборонять только замки, но оставить город нельзя, ибо с занятием его турки отнимут у крепостного гарнизона воду”.
Известие о новой блокаде Баязета совпало в главной квартире как раз с августовскими событиями, когда положение самого Арзерума казалось крайне тревожным. Как ни велика была потребность в войсках, однако на помощь к левому флангу пришлось отправить весь Севастопольский полк, черноморских казаков и четыре орудия. С этим отрядом выехал и новый начальник Баязетского пашалыка генерал-майор Реут, назначенный на место Попова, которому приказано было вступить в командование своей бригадой.
От Арзерума до Алашкерта везде по дорогам было спокойно, но за Алашкертом Реуту начали попадаться уже куртинские партии, и 21 августа, на переходе к монастырю Сурп-Оганес, произошла совершенно случайная стычка.
Верстах в двенадцати от Диадина, если ехать к Евфрату, из-за пологих скатов небольшой горной возвышенности видна гранитная церковь, возле которой теснятся несколько домиков, окруженных глиняной стеной с несколькими башнями и купами старых развесистых деревьев. Это и есть Сурп-Оганесский монастырь – один из замечательнейших памятников старой Армении. Христианские легенды свидетельствуют, что он построен на том самом месте, где святой Григорий-просветитель видел три огненные столпа, сошедшие с неба, и в тех местах, где они упирались в землю, построил три церкви, на расстоянии одна от другой около пяти верст. Поэтому вся местность известна под именем Уч-Килиса, что по-татарски значит “три церкви”. Две из них совершенно разрушились; осталась одна в Сурп-Оганесе, но и та испытала на своем веку много превратностей.
В те отдаленные от нас цветущие времена Армении, когда возник монастырь, он не стоял особняком, как стоит теперь; вблизи него раскидывался большой шестидесятитысячный город Поквап, развалины которого и теперь еще можно видеть на берегу Евфрата. Когда меч Тамерлана прошел по краю и истребил город, страна сделалась пустыней, и брошенная церковь долгое время служила приютом в непогоду для стад, бродивших здесь кочевых народов; впоследствии же, когда из Арзерума через Алашкерт и Диадин легла большая торговая дорога, турки обратили церковь в караван-сарай, и даже теперь еще на внутренних стенах Господнего храма виднеются железные кольца, к которым привязывали вьючных животных. Монастырь восстал из развалин недавно, когда после долгих усилий армянам удалось наконец купить у турецкого правительства право на его возобновление, но он возник далеко уже не в прежнем блеске и величии. Сумрачный храм, почерневшие своды, следы древней живописи, сохранившиеся еще кое-где по закопченным стенам и плафонам, бедные украшения алтаря, и еще более бедная ризница свидетельствовали только о том, что монастырь существовал скудными подаяниями. Из всех сокровищ, наполнявших его во время разгрома, теперь остались только святые мощи, спасенные тогда монахами и хранимые целые столетия в ожидании лучшего будущего.
Еще в Диадине отряд узнал, что монастырь уже несколько дней как блокирует какая-то партия курдов. В то смутное время беспрерывных нашествий, когда неприятель хозяйничал по целому краю, монастырские стены не раз служили надежным убежищем для жителей. И теперь так же в нем укрывалось несколько ближайших деревень, терпеливо выжидая конца тяжелой блокады. Но курды, рассчитавшие верно, что болезненность, неизбежная в монастыре при скученности людей и животных, голод и недостаток помещений, победят в конце концов упорство армян, терпеливо стояли под его стенами, и, в ожидании сдачи, обещавшей им богатую добычу, довольствовались пока лишь тем, что случайно попадало в их руки по большим дорогам.
Когда колонна Реута подошла к Сурп-Оганесу, был ранний час утра, и густой туман окутывал окрестность. Это обстоятельство, вместе с немолчным скрипом маркитанских арб, тянувшихся вслед за отрядом обмануло неприятеля, и курды, приняв двигавшуюся в тумане массу за новый армянский обоз, спешивший под защиту монастырских стен, налетели на него со всех сторон. Их встретили картечью, и неприятель, озадаченный своей ошибкой, бежал по всем направлениям; его преследовала козловская рота и отбила двадцать пленных армян. Таким образом монастырь был спасен; но, убегая, курды повсюду зажигали хлеб, и путь их обозначался целым морем пламени, в котором гибло все достояние жителей.
Неожиданное прибытие русских войск заставило ванского пашу, державшего в блокаде Баязет, поспешно очистить край и распустить своих курдов. С этих пор на левом фланге восстанавливается относительное спокойствие, а вместе с тем и самый баязетский отряд получает уже особое назначение. В сентябре, как только вопрос об экспедиции в Муш был окончательно решен, главнокомандующий возложил исполнение его на войска генерала Реута; при этом баязетский отряд должен был идти из Алашкерта прямо на Муш, а подполковник Кострицкий, стоявший с батальоном в Кюли, демонстрировать со стороны Арзерума.
Курьер еще только вез приказание Реуту, а Кострицкий уже занял Хныс и 11 сентября сделал один переход к Мушу. Страшная тревога распространилась по всему пашалыку, со всех сторон курды устремились навстречу отряду, и даже явился сам мушский паша из Бин-Геля, но Кострицкий, успевший таким образом привлечь на себя значительные силы, счел задачу свою выполненной и, после жаркого боя в деревне Хали-Чауш, отошел обратно к Хнысу. Обманутые этим движением, курды потянулись за ним, и паша занял крепкую наблюдательную позицию всего верстах в пятнадцати от города. Так прошло несколько дней, как вдруг к Эмин-паше прискакал гонец с известием, что русские идут со стороны Баязета и заняли уже небольшую крепость Милизгирд. Это известие так озадачило пашу, что он со всеми силами устремился на защиту Муша, но курды, не слушая никаких увещаний, рассеялись по своим кочевьям, и паша, покинутый войсками, не надеясь более на верность жителей, бросил Муш и поспешил укрепиться в подгорном замке Чаурма, куда последовали за ним лишь немногие из его приближенных. Но невозможность сопротивляться была так очевидна, что 4 октября, как только пронесся слух о приближении русских, паша бежал за Кашмир, и город сдался без боя. В добычу русским досталось семь орудий, из которых четыре найдены в покинутом замке, а три отбиты казаками во время преследования.
Бескровным завоеванием Мушского пашалыка заканчивается деятельность баязетского отряда. Реут именем главнокомандующего объявил Ибрагима мушским пашой, и город покорно принял перемену властителя. Нетрудно было, однако, предвидеть, что положение Ибрагима с удалением русских войск сделается крайне непрочным, но тем не менее, ввиду приближения суровой зимы, медлить обратным походом было нельзя, и 10 октября русский отряд, оставив Муш, двинулся назад к Милизгирду. Город застали в большой тревоге, так как накануне пришло известие, что три тысячи курдов, под начальством Кассим-аги, вторглись в русские земли и опустошили Алашкертский санджак. Прискорбные слухи эти скоро подтвердились и донесением Алашкертского коменданта; он писал, что рота Козловского полка, с орудием и конной сотней армян, хотя и выслана была по тревоге, под общей командой подпоручика Игнатьева, и даже настигла хищников на реке Мурат, но дело ограничилось одной пустой перестрелкой. Курды, несмотря на превосходство в числе, видимо уклонялись от боя. Пользуясь сильным ветром, они зажгли за собою степь и, под завесой огня и дыма, ушли с добычей в горы. Армянская милиция отбила четырех пленных женщин, но заплатила за это двумя убитыми и одним пропавшим без вести.
Это был, впрочем, эпилог, закончивший военные действия на левом фланге. В тот же день пришло известие о заключении мира, и благодатная весть эта, быстро облетевшая край, положила предел бесконечным курдским набегам. Последний выстрел их раздался и замер на берегах Мурата.
<< Назад Вперёд>>
