Очерк X. Охота
«Нечего писать мне отсюда достойного твоего любопытства; я живу между своею семьею и посреди псовой охоты»[207]. Эти строки принадлежат П.В. Завадовскому, но подписаться под ними тогда, в 1885 году, мог (без преувеличения) каждый второй помещик. Псовая охота не просто развлечение – это стиль жизни, неотделимый от эпохи, одна из главных примет усадебной жизни русских дворян, вместе с ней родившаяся, расцветшая и почившая. Еще в XVII – начале XVIII века охота была главным образом придворным развлечением. Высшей степенью этого искусства была соколиная охота, лучшим знатоком которой считался в свое время царь Алексей Михайлович, создавший даже особые Приказы: Сокольничий и Ловчий и утвердивший «Устав соколиной охоты».
По естественной потребности придворных копировать привычки государя, охоту (псовую и соколиную) держали в своих вотчинах и бояре. Но при Петре I, любившем только полезные развлечения, охота была не в почете. Соколиная охота, требующая очень больших затрат, постоянной тренировки ловчих птиц и специальных знаний охотников, не пережила удара, и дожила лишь до времен Елизаветы Петровны[208], хотя в качестве редкой диковинки встречалась и в начале Х!Х века. Менее аристократическая, но никак не менее благородная псовая охота быстро возродилась в 60-е годы ХVIII века, когда дворяне вместе с правом на отставку получили свободу делать в своих землях что захотят.
Вскоре охота стала главным занятием большинства помещиков с сентября по март, чему способствовало несколько обстоятельств. Во-первых, псовая охота – это занятие увлекательное и азартное, род спорта. Элементы состязательности, от длинны родословной и стати собак, до количества затравленных зайцев, пронизывают охоту насквозь. Во-вторых – это явление статусное. Охотника окружает его слуги, его собаки, его свита – родственники и прихлебатели. Он подлинный предводитель большого числа вооруженных людей, поэтому псовая охота – занятие «вельможи», пусть у него всего тридцать душ и земля в банке два раза заложена. В третьих – это занятие коллективное и мужское, то есть клубное, что, при отсутствии настоящих клубов, значительно повышало значение охоты, поддерживающей круга равного мужского общения. Наконец, в-четвертых, охота в те времена сопровождалась таким количеством дополнительных удовольствий, что за ними можно было порой собственно охоту и не заметить. Итак…
В те времена слова «моя охота» означали, прежде всего: «мои охотничьи собаки», два типа которых были тогда распространены. Для обычной охоты требовались «стая» гончих, не менее шести, и, как минимум, одна «свора» борзых – две-три собаки в одной связке (но «комплект» составляли 3–4 своры)[209].
Собаки – предмет особой гордости, увлечения и даже страсти. Начнем с того, что псарня, находившаяся недалеко от дома, «заражала воздух нестерпимым зловонием»[210]. Ведь у настоящего охотника собак было несколько десятков, а у некоторых – до 200[211]. При этом собаки свободно ходили по двору и дому. Своры собак подбирались по цвету и стати, и помещики-охотники находились в состоянии постоянной ревности к собакам друг друга[212]. Сохранилось свидетельство о мучениях П.И. Панина – он собирал свору серых борзых, и, узнав о том, что у незнакомого ему помещика П.М. Ермолова есть серый кобель, просил своего приятеля выменять на любую суку, вязаную с лучшим кобелем на его, панинской, охоты. Поскольку лучшими гончими считалось английские, то можно было решить проблему и так, как, например, Н.П. Шереметев, в 1791 году купивший в Англии сразу 30 собак[213]. Правда, стоимость их могла превысить годовой доход помещика средней руки, но для настоящего охотника это не важно, потому что собаки становились главным делом жизни.
Занятием, развлечением, даже обрядом может стать не только сама охота (как процесс), но и любое другое событие, связанное с собаками и их жизнью. У помещика Кошкарева вечернее кормление собак было настоящим представлением, для которого ставились на псарне скамейки и гости размещались, как в театре. По сигналу трубы из псарни выбегали и становились в ряд борзые[214]. По второму появлялись гончие и бросались к длинной колоде, наполненной водой с овсяной мукой и кусками мяса. После того как гончих уводили прочь, а колоду вновь наполняли. И только по третьему сигналу трубы к ней подходили борзые.
Охота – момент гордости и торжества, почти величия помещика. Поэтому, его собаки должны быть откормленными, чистыми, ухоженными и «статными». При начале каждой охоты, съехавшиеся вместе помещики, выбирали «смотрителей и судей»[215], разбиравших, чьи собаки лучше.
Слуги, сопровождающие помещика на охоте – «верховые» или «псари», «егеря», должны были быть одеты в особые костюмы – «мундиры», по высшему шику отделанные серебром[216]. Наряд самого охотника выглядел примерно так: бекеша на лисьем или волчьем меху, обитая по краям крымской овчиной; кушак широкий матерчатый пояс), перетягивающий бекешу; широкий охотничий картуз или меховая шапка. На ногах – короткие кавалерийские сапоги. За кушаком – широкий и плоский охотничий нож для разделки туши, а через плечо – шелковый шнурок от фляги, серебряной или обшитой кожей. Во фляге – непременный спутник охотничьих экспедиций – «сладкая водка», она же «ратафия»[217].
Охотились, главным образом, на зайцев и лис. Сезон охоты наступал в конце августа, когда с последних полей убирали яровую рожь и освобождалось место для шумной и беззаботной верховой езды. (Так в одном из писем и 1791 г. граф Орлов сообщал графу Шереметьеву: «В нашей стороне недели через две а может быть и ранее, поля для охотников откроются. Остался только яровой хлеб и тот прытко убирают[218].) Охотились и в одиночку, но чаще – большой компанией[219]. Князь П.А. Оболенский и в 70 лет выезжал на охоту со своими шестью сыновьями. А у Н.П. Шереметева местом сбора назначалась одна из подмосковных – село Марково, куда прибывали со своими сворами окрестные помещики[220]. Вечером накануне охоты хозяин и его гости проводили совещание с главным распорядителем и охоты – ловчим[221]. Определялось время выезда и направление движения. Отправлялись на охоту, как правило, рано утром, однако возможны были и короткие послеобеденные выезды.
Вообще же охота продолжалась с двух – трех дней до двух – трех месяцев и напоминала военный поход. В походе этом охотников сопровождали музыканты и хор. Вечером заезжали в гости к ближайшему соседу и готовили в разных видах затравленных накануне зайцев[222]. Если же до ближайшего дома было далеко, оставались ночевать прямо в отъезжем поле – именно та называлось любое поле, на котором проходила охота. На то у них были с собой палатки, наборы кухонной и столовой посуды, специи и, конечно, походный буфет для пополнения постоянно пустеющих на холодном осеннем ветру фляг.
Таким образом, охота – это не столько травля зайцев, сколько осенний образ жизни помещиков. Если даже не уезжали они на недельку-другую, скрываясь от домашних, то старались выбраться в отъезжее поле, хотя бы на полдня. Десять дней гостил в октябре 1878 года беспоместный дворянин на побегушках П.С. Лавров у помещика Н.В. Плохова в его поместье под Москвой. Вот выдержки из его дневника:
«13 октября. После обеда ездили на охоту. Ввечеру я был пьян…
14 октября. По утру ездили на охоту до самого вечера…
17 октября. Ездили на охоту и князь (А.И.Кольцов-Масальский) с нами…
21 октября. Ездили на охоту…»[223].
Выезжать лучше всего было «по пороше» – свежевыпавшему снегу, на котором хорошо читались заячьи следы. В отъезжем поле охотники находили «остров» – отдельно стоящий небольшой лесок или группу деревьев и кустарника. Ловчий расставлял охотников вокруг «острова», а псари, во главе с доезжачим, пускали в лес гончих, чья задача спугнуть зайца, выгнать его из кустов и гнать по полю. Каждому охотнику полагалось иметь при себе стремянного, держащего борзых «на своре» – в единой связке. Выбежавший в чистое поле заяц, попадал в зону действия одного или нескольких охотников. Следовал приказ спустить борзых с привязи. Героем охоты становился тот из хозяев, чья борзая первой настигала зайца – ему и отдавалась добыча.
Количество затравленных зайцев, помимо удачи и умения ловчего выбрать место охоты, зависело от количества свор борзых и способности гончих найти и гнать добычу. Охотник-одиночка, берущий на охоту до десятка собак, мог удовлетвориться парой-другой зайцев. Настоящая масштабная охота приносила добычу в 15–17 зайцев за день. Лисицы попадались гораздо реже две – три за сезон[224].
Псовая охота была занятием общедворянским, можно сказать, типичным, а для особых любителей охоты существовали и другие ее виды. Кое-где доживала охота с помощью «больших ястребов» – на стрепетов, дроф, диких гусей и журавлей[225]. Это охота почти коммерческая, с ее помощью можно было сделать довольно большой запас разнообразной дичи, поскольку птиц с нее привозили возами. Более простая, но гораздо более рискованная охота – «волчья» – начиналась в декабре. За волком чаще ходили пешком, в лес с ружьем и наградой здесь был трофей – волчья шкура[226]. Охота на крупную дичь – волков кабанов, лосей, медведей требовала совсем других качеств: хитрости, воли, спокойствия и силы. Псовая охота в большей степени напоминала кавалерийскую атаку или карточную игру. Для нее нужен был азарт, риск, то, что называется кураж. Может быть, поэтому псовая охота часто совмещалась с ночной карточной игрой[227]. И может быть, поэтому именно она стала чертой эпохи столь же характерной, как дуэль на пистолетах, протертые насквозь за вечер бальные туфельки и зловещая дама пик.
По естественной потребности придворных копировать привычки государя, охоту (псовую и соколиную) держали в своих вотчинах и бояре. Но при Петре I, любившем только полезные развлечения, охота была не в почете. Соколиная охота, требующая очень больших затрат, постоянной тренировки ловчих птиц и специальных знаний охотников, не пережила удара, и дожила лишь до времен Елизаветы Петровны[208], хотя в качестве редкой диковинки встречалась и в начале Х!Х века. Менее аристократическая, но никак не менее благородная псовая охота быстро возродилась в 60-е годы ХVIII века, когда дворяне вместе с правом на отставку получили свободу делать в своих землях что захотят.
Вскоре охота стала главным занятием большинства помещиков с сентября по март, чему способствовало несколько обстоятельств. Во-первых, псовая охота – это занятие увлекательное и азартное, род спорта. Элементы состязательности, от длинны родословной и стати собак, до количества затравленных зайцев, пронизывают охоту насквозь. Во-вторых – это явление статусное. Охотника окружает его слуги, его собаки, его свита – родственники и прихлебатели. Он подлинный предводитель большого числа вооруженных людей, поэтому псовая охота – занятие «вельможи», пусть у него всего тридцать душ и земля в банке два раза заложена. В третьих – это занятие коллективное и мужское, то есть клубное, что, при отсутствии настоящих клубов, значительно повышало значение охоты, поддерживающей круга равного мужского общения. Наконец, в-четвертых, охота в те времена сопровождалась таким количеством дополнительных удовольствий, что за ними можно было порой собственно охоту и не заметить. Итак…
В те времена слова «моя охота» означали, прежде всего: «мои охотничьи собаки», два типа которых были тогда распространены. Для обычной охоты требовались «стая» гончих, не менее шести, и, как минимум, одна «свора» борзых – две-три собаки в одной связке (но «комплект» составляли 3–4 своры)[209].
Собаки – предмет особой гордости, увлечения и даже страсти. Начнем с того, что псарня, находившаяся недалеко от дома, «заражала воздух нестерпимым зловонием»[210]. Ведь у настоящего охотника собак было несколько десятков, а у некоторых – до 200[211]. При этом собаки свободно ходили по двору и дому. Своры собак подбирались по цвету и стати, и помещики-охотники находились в состоянии постоянной ревности к собакам друг друга[212]. Сохранилось свидетельство о мучениях П.И. Панина – он собирал свору серых борзых, и, узнав о том, что у незнакомого ему помещика П.М. Ермолова есть серый кобель, просил своего приятеля выменять на любую суку, вязаную с лучшим кобелем на его, панинской, охоты. Поскольку лучшими гончими считалось английские, то можно было решить проблему и так, как, например, Н.П. Шереметев, в 1791 году купивший в Англии сразу 30 собак[213]. Правда, стоимость их могла превысить годовой доход помещика средней руки, но для настоящего охотника это не важно, потому что собаки становились главным делом жизни.
Занятием, развлечением, даже обрядом может стать не только сама охота (как процесс), но и любое другое событие, связанное с собаками и их жизнью. У помещика Кошкарева вечернее кормление собак было настоящим представлением, для которого ставились на псарне скамейки и гости размещались, как в театре. По сигналу трубы из псарни выбегали и становились в ряд борзые[214]. По второму появлялись гончие и бросались к длинной колоде, наполненной водой с овсяной мукой и кусками мяса. После того как гончих уводили прочь, а колоду вновь наполняли. И только по третьему сигналу трубы к ней подходили борзые.
Охота – момент гордости и торжества, почти величия помещика. Поэтому, его собаки должны быть откормленными, чистыми, ухоженными и «статными». При начале каждой охоты, съехавшиеся вместе помещики, выбирали «смотрителей и судей»[215], разбиравших, чьи собаки лучше.
Слуги, сопровождающие помещика на охоте – «верховые» или «псари», «егеря», должны были быть одеты в особые костюмы – «мундиры», по высшему шику отделанные серебром[216]. Наряд самого охотника выглядел примерно так: бекеша на лисьем или волчьем меху, обитая по краям крымской овчиной; кушак широкий матерчатый пояс), перетягивающий бекешу; широкий охотничий картуз или меховая шапка. На ногах – короткие кавалерийские сапоги. За кушаком – широкий и плоский охотничий нож для разделки туши, а через плечо – шелковый шнурок от фляги, серебряной или обшитой кожей. Во фляге – непременный спутник охотничьих экспедиций – «сладкая водка», она же «ратафия»[217].
Охотились, главным образом, на зайцев и лис. Сезон охоты наступал в конце августа, когда с последних полей убирали яровую рожь и освобождалось место для шумной и беззаботной верховой езды. (Так в одном из писем и 1791 г. граф Орлов сообщал графу Шереметьеву: «В нашей стороне недели через две а может быть и ранее, поля для охотников откроются. Остался только яровой хлеб и тот прытко убирают[218].) Охотились и в одиночку, но чаще – большой компанией[219]. Князь П.А. Оболенский и в 70 лет выезжал на охоту со своими шестью сыновьями. А у Н.П. Шереметева местом сбора назначалась одна из подмосковных – село Марково, куда прибывали со своими сворами окрестные помещики[220]. Вечером накануне охоты хозяин и его гости проводили совещание с главным распорядителем и охоты – ловчим[221]. Определялось время выезда и направление движения. Отправлялись на охоту, как правило, рано утром, однако возможны были и короткие послеобеденные выезды.
Вообще же охота продолжалась с двух – трех дней до двух – трех месяцев и напоминала военный поход. В походе этом охотников сопровождали музыканты и хор. Вечером заезжали в гости к ближайшему соседу и готовили в разных видах затравленных накануне зайцев[222]. Если же до ближайшего дома было далеко, оставались ночевать прямо в отъезжем поле – именно та называлось любое поле, на котором проходила охота. На то у них были с собой палатки, наборы кухонной и столовой посуды, специи и, конечно, походный буфет для пополнения постоянно пустеющих на холодном осеннем ветру фляг.
Таким образом, охота – это не столько травля зайцев, сколько осенний образ жизни помещиков. Если даже не уезжали они на недельку-другую, скрываясь от домашних, то старались выбраться в отъезжее поле, хотя бы на полдня. Десять дней гостил в октябре 1878 года беспоместный дворянин на побегушках П.С. Лавров у помещика Н.В. Плохова в его поместье под Москвой. Вот выдержки из его дневника:
«13 октября. После обеда ездили на охоту. Ввечеру я был пьян…
14 октября. По утру ездили на охоту до самого вечера…
17 октября. Ездили на охоту и князь (А.И.Кольцов-Масальский) с нами…
21 октября. Ездили на охоту…»[223].
Выезжать лучше всего было «по пороше» – свежевыпавшему снегу, на котором хорошо читались заячьи следы. В отъезжем поле охотники находили «остров» – отдельно стоящий небольшой лесок или группу деревьев и кустарника. Ловчий расставлял охотников вокруг «острова», а псари, во главе с доезжачим, пускали в лес гончих, чья задача спугнуть зайца, выгнать его из кустов и гнать по полю. Каждому охотнику полагалось иметь при себе стремянного, держащего борзых «на своре» – в единой связке. Выбежавший в чистое поле заяц, попадал в зону действия одного или нескольких охотников. Следовал приказ спустить борзых с привязи. Героем охоты становился тот из хозяев, чья борзая первой настигала зайца – ему и отдавалась добыча.
Количество затравленных зайцев, помимо удачи и умения ловчего выбрать место охоты, зависело от количества свор борзых и способности гончих найти и гнать добычу. Охотник-одиночка, берущий на охоту до десятка собак, мог удовлетвориться парой-другой зайцев. Настоящая масштабная охота приносила добычу в 15–17 зайцев за день. Лисицы попадались гораздо реже две – три за сезон[224].
Псовая охота была занятием общедворянским, можно сказать, типичным, а для особых любителей охоты существовали и другие ее виды. Кое-где доживала охота с помощью «больших ястребов» – на стрепетов, дроф, диких гусей и журавлей[225]. Это охота почти коммерческая, с ее помощью можно было сделать довольно большой запас разнообразной дичи, поскольку птиц с нее привозили возами. Более простая, но гораздо более рискованная охота – «волчья» – начиналась в декабре. За волком чаще ходили пешком, в лес с ружьем и наградой здесь был трофей – волчья шкура[226]. Охота на крупную дичь – волков кабанов, лосей, медведей требовала совсем других качеств: хитрости, воли, спокойствия и силы. Псовая охота в большей степени напоминала кавалерийскую атаку или карточную игру. Для нее нужен был азарт, риск, то, что называется кураж. Может быть, поэтому псовая охота часто совмещалась с ночной карточной игрой[227]. И может быть, поэтому именно она стала чертой эпохи столь же характерной, как дуэль на пистолетах, протертые насквозь за вечер бальные туфельки и зловещая дама пик.
<< Назад Вперёд>>
