Вера
Не только старшие в семье следили, чтобы молодежь не пропускала особенно важные богослужения, но и вся община наблюдала за этим. Соседи выговаривали матери, если сын был «ленив ходить к обедне».
В адресованных в консистории и Синод[Синод — верховное учреждение Российской империи по духовным делам. Консистории управляли этими делами в пределах губерний или округов.] прошениях крестьян о строительстве новых церквей (а прошения эти проходили через сход даже в тех случаях, когда церковь должна была строиться не на мирские средства, а на деньги отдельных богатых крестьян) встречаются формулировки о долге общины заботиться о религиозности и нравственности своих членов.
В программе Этнографического бюро Тенишева был вопрос о посещении крестьянами церкви. На него откликнулись почти все, кто писал в бюро из разных концов страны. Крестьянин Ф. Ф. Шутов из деревни Песьи-Веретьи на Вологодчине (Вельский уезд) сообщал, что в праздник его односельчане встают в пять часов утра и отправляются в церковь — на утреню и обедню. Церковь была в трех верстах от деревни. Одевались туда все празднично, несмотря на ранний час.
Посещение церкви в воскресенье и праздники отметили все корреспонденты. В будни же обычно ходили лишь те, кто заказал обедню по конкретному поводу: кончина близкого человека, девятый, двадцатый и сороковой день, сорокоуст. Либо же в Великий пост, когда-служили в среду, пятницу и субботу. В это время ходили больше те, кто говел, то есть готовился к причастию.
Чаще посещали церковь зимой и осенью, когда крестьяне были свободнее от хозяйственных работ. Летом ходили мало. Если храм был далеко, то посещения прерывались на время снежных заносов и распутиц. Из самых отдаленных от церкви деревень, связанных с селом плохими дорогами (через болота, например), ездили или ходили туда только на самые большие праздники — Пасху, Троицу, Рождество, а также на храмовые (праздник события или святого, которому посвящен храм данного прихода) и заветные (обетные). Последние были связаны с обетом, данным отдельным человеком или целой деревней по случаю счастливого избавления от болезни, стихийного бедствия или иноземного нашествия.
Корреспондент из села Петушкова Карачевского уезда Орловской губернии подметил такое различие: на основные праздники (так называемые двунадесятые) «в церкви более бывают мужики, а по воскресеньям - более бабы и подростки». В оценке того, кто чаще посещает церковь - мужчины или женщины,— мнения расходились. П. Каманин из села Домнина Меленковского уезда Владимирской губернии считал, что в церковь вообще больше ходят женщины. Ему вторил корреспондент из Лозичской волости Боровичского уезда (Новгородчина), утверждавший, что женщин в церкви всегда бывает больше, чем мужчин, что они вообще ревностнее относятся к вере, носят туда детей, поминают усопших. А Е. И. Иванов - учитель земской школы из села Георгиевского Белозерского уезда Новгородской губернии — утверждал противоположное: «мужчины обыкновенно ходят в церковь чаще, нежели женщины».
Все сходились в том, что в церкви ведут себя «чинно», «степенно», «благопристойно». «Не было случая, чтобы кто-либо пришел в церковь нетрезвым»,— писали из деревни Рыбакове Смоленской губернии. «Набожность выражается в усердии ко храму Божию. Здешний народ любит часто ходить в церковь для молитвы и непременно бывает у службы по воскресеньям и праздникам; не приходят только отсутствующие из селения и больные. Приходя в церковь, всегда ставят свечи многим святым иконам, и это же делают у себя дома, когда молятся; так, например, поутру или ввечеру затепливают перед домашними иконами свечу или две, или лампаду с деревянным маслом, а в праздник перед каждою иконою ставят по свече. На дому и особенно в храмах Божиих молятся усердно и с благоговением, стоят в церкви с благочестием; часто служат молебны Спасителю, Божией Матери и многим угодникам, которых часто призывают на помощь»— так рассказывалось о набожности крестьян Пошехонского уезда в описании, присланном в Географическое общество.
Сейчас иногда приходится слышать утверждение о том, что неграмотные крестьяне, мол, не знали православия, так как не читали Священного писания. Это представление людей, которые не бывают в церкви и не имеют понятия о том, что служба постоянно включает чтение разных мест из Евангелия, Деяний и Посланий апостолов, Ветхого Завета. Регулярно посещавшие церковь в течение многих и многих лет прихожане знали эти тексты. Разумеется, степень внимания, восприятия, память были у отдельных крестьян различными. Но самый факт неграмотности не служил препятствием к этому знанию. Кроме того, в большей части крестьянских изб было свое Евангелие, как мы увидим далее, когда познакомимся с кругом чтения крестьян.
Существенное нравственное влияние оказывали проповеди, которые произносились в сельских церквах каждое воскресенье, а в праздничные дни после заутрени и во время литургии. К моменту проповеди все придвигались ближе к аналою, чтобы лучше слышать. Наступала полная тишина. После службы толковали между собой по поводу проповеди. Житель Ярославской губернии отмечал в 1854 году, что крестьяне хорошо понимают содержание религиозно-нравственных поучений и долго их помнят.
С аккуратным посещением церкви тесно связано было исполнение исповеди и причастия. В рукописи Тульской губернии (Новосильский уезд) это отмечено так: «Здешний народ имеет добрые качества. Его набожность в простоте веры и гостеприимство достойны подражения. Не говоря о хождении в церковь, об усердном и добровольном исполнении христианских обязанностей — исповедания и причастия — набожность крестьян видна и в их частной жизни. Они не сядут за стол, не помолясь, не начнут и не окончат никакого дела, не перекрестясь; по окончании уборки хлеба почти всякий старается выказать особенное усердие и набожность, приглашая священника со святыми иконами в свой дом для благодарственного молебна».
Большое значение придавали крестьяне ежедневным молитвам. Из села Березова Лихвинского уезда Калужской губернии так и писали в тенишевское бюро, отвечая по программе: «Домашняя молитва утром и вечером, а также перед едою считается обязательною». Или вот из села Верхотишанки Тульской губернии ответ по другой программе — Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии: крестьяне встают рано, умываются и молятся, обращаясь к стоящим в переднем углу образам. В другом варианте (Новгородская губ.) об этом же пишут так:«В каждой семье и каждым членом ее совершается молитва перед иконами утром, вечером, до и после обеда». Написал это не священник, а учитель земской школы. Подобных ответов сотни, практически из всех губерний и уездов.
Учительница М. Михеева из деревни Талызиной Орловского уезда отмечала различия в усердии в домашних молитвах по сезонам — в зависимости от занятости и усталости. Летом молились меньше. Зато уж под праздник молодые мужики «прежде вымывшись, и потом сядут за стол, прочитают Евангелие вслух, а после ужина помолятся усердно Богу, предварительно зажгут лампадку и свечи перед каждой иконой. В это время и бабы становятся на колени и детям приказывают молиться усерднее». Летом некоторые выходили на улицу и молились в ту сторону, где стоял храм, или на восток. Старухи в теплое время молились большей частью на дворе между хозяйственными делами, а заканчивали молитвы в избе. «Многие старухи еще поднимаются в полночь Богу молиться»,— сообщала учительница. Считалось, что такая молитва будет особенно услышана и прогонит нечистую силу. Под большие праздники ночью молились почти до самой зари.
Зимою бабы, писала Михеева, «как только встают рано утром, прежде всего спешат помолиться Богу и положить несколько поклонов». Особенно интересно наблюдение талызинской учительницы о том, что все крестьяне старались молиться так, чтобы их в это время никто не видел. В основе этого лежало евангельское указание, что получивший награду в похвалах от людей не получит ее на небе. Когда зимою холодно было молиться в укромном месте вне избы, старики выжидали, пока дети заснут. Молились все крестьяне, как правило, вслух. Говорили, что так делали святые угодники. Детей заставляли молиться утром и вечером.
Встречаются и такие наблюдения: молятся горячо, но отклоняются от канонов по неосведомленности. Разумеется, крестьяне не были богословски образованными людьми, но домашняя молитва, как и посещение церкви, органично входила в их духовно-нравственную жизнь.
Не меньшее значение придавалось соблюдению постов, сроки которых были известны в деревне всем от мала до велика. И в этом вопросе письменные ответы местных жителей разных районов на программы научных обществ единодушны — «крестьяне посты соблюдают строго». Лишь в некоторых сообщениях отмечалось, что в «последнее время» (то есть в конце XIX века) к нарушению постов стали относиться снисходительнее.
При более подробной информации выявляется неодинаковое отношение к различным постам. Особенно большим грехом считалось нарушение Великого поста; почти такое же отношение было к Успенскому посту и к некоторым отдельным дням строгого поста (Крещенскому сочельнику, дню Ивана Постного и Воздвиженью). Нарушение остальных постов воспринималось обычно как менее тяжкий грех.
При общей религиозной основе взглядов на посты существовало немало местных отличий, половозрастных и социальных особенностей в их соблюдении. Корреспондент из Тальнинской волости на Орловщине особенно четко изложил эти различия. Он, как и другие, отметил самое строгое отношение к Великому и Успенскому постам, а также постничанье по средам и пятницам (некоторые в эти дни на постах едят только один раз хлеб с водой «и не вдоволь»). Старики и квас в эти дни пить считали грехом. Во время этих двух постов здесь не пели песен и детям запрещали петь. Воздерживались от брани и ссор между собою. «Нонча не такие дни, чтобы ругаться, люди мало хлеба едят».
Во время Великого и Успенского постов старались не есть первую еду рано, в особенности по средам и пятницам. Молодые женщины говели до позднего обеда, «разве только та баба позавтракает, которая кормит грудного ребенка или нездорова». Девки-невесты говели наряду с молодыми бабами. Беременные спрашивали у священника разрешения на нарушение поста — он всегда его давал: «по болезни можно есть». Детей малых кормили, когда запросят. Но с трех лет во время Великого поста молока не давали. Мужики Великим и Успенским постом не пили водку.
В некоторых местах в обычае было «понедельничать», то есть поститься не только по средам и пятницам, но и по понедельникам. Но делали это, по большей части, престарелые крестьяне либо келейницы, «векоуши» - «люди, наполовину отрекшиеся от мира», по определению корреспондента из Пошехонского уезда. Зато в Великий пост здесь многие считали за грех есть даже с растительным маслом. Некоторые в течение всего поста не пили чаю; иные пили чай только с медом или постным сахаром. Считалось грехом не только пить, но и продавать молоко во время Великого поста.
Вся эта система представлений и норм поведения, связанных с постами, имела большое значение для развития внутренней, нравственной дисциплины, для совершенствования силы воли, умения ограничить себя, соблюсти запрет. Дети с малых лет приучались понимать, что не все, что хочется, дозволено. Воспитывалось понятие о превосходстве духовного начала в человеке над телесным. В пример детям и взрослым ставились те крестьяне, которые постились особенно строго. Считалось, что человек тем и отличается от животного, что «сила духа в нем позволяет одолеть хотение».
Большим уважением пользовались у односельчан те из разбогатевших крестьян, которые вкладывали свои средства в строительство церкви. В фондах Синода и консисторий сохранилось немало дел о строительстве церквей, предпринимаемом отдельными крестьянами. Вот передо мною дело 1889 — 1893 годов из фонда Омской консистории. Торгующие крестьяне братья Севастьяновы просят разрешить им построить церковь на свои средства. Место строительства — деревня Низовая Малокрасноярской волости. Севастьяновы задумали выстроить в родной деревне церковь деревянную, на каменном фундаменте, с тремя крестами.
Отец М. В. Ломоносова — крестьянин Василий Дорофеевич принимал участие в строительстве каменной церкви Дмитрия Солунского в Куростровской волости Архангельской губернии и вносил значительные суммы на украшение этой церкви.
Случалось, что общины участвовали своими средствами даже в строительстве монастырей. Обратимся в этой связи к интересному архивному делу из Кубанского края. Это решение (приговор) сходки станицы Пшехской от 1882 года. Сход ходатайствует об открытии на землях, подведомственных Пшехской общине, Александровского женского монастыря сестер милосердия, в память императора Александра II. Свое участие в создании монастыря община оговаривает условием: «учредить из монастыря крестный ход в станицу нашу ежегодно 30 августа[30 августа — Александров день], которой должен быть там до 9-го сентября»[9 сентября — день после Рождества Богородицы].
Широко распространенной причиной отлучек крестьян из общины по всей территории расселения русских был уход на богомолье. «Пообещал помолиться и молебен отслужить (...) образу пресвятыя Богоматери Одигитрии что на Оболаке» и отпущен на «срок за поруками»,— указывали, например, конкретную цель поездки крестьян, отправлявшихся на поклонение почитаемой в Сибири Абалакской иконе Богоматери (в монастырь под Тобольском).
Из деревень Егорьевского уезда (Рязанская губ.) в Москву на богомолье ходили группами по 10—15 человек весной и осенью; в Киев выбирались лишь единицы; в местные монастыри ходили, по сведениям жителя этих мест, «почти все крестьяне». В Орловском уезде Орловской губернии (данные Тальцинской волости) было принято отпускать крестьян на богомолье в соседние уезды: в Одрин Карачевского уезда (поклониться иконе Николая-угодника либо получить совет от «прозорливого старца»); в село Старое Волховского уезда (к колодцу «с явленой иконой Казанской Божьей Матери»); в Клитень Брянского уезда (тоже к старцу, говорившему притчами и, по утверждению крестьян, проникавшему в их мысли). В Троице-Сергиеву лавру ходили отсюда «по обещанию»; отдельные крестьяне отправлялись в Киев.
Из Змиевской волости Орловского уезда на богомолье отпускали весной — в Киев или в Белобережскую пустынь (в Карачевском уезде, в 150 верстах от села Змиева). Ходили партиями по 5 —10 человек. Из села Петушкова и окрестных деревень (Карачевский уезд Орловской губ.) крестьяне ходили на богомолье тоже в Белобережскую пустынь, отстоящую на 60 верст от этих селений (в дни Иоанна Крестителя и «по особым обетам»), а некоторые—в Киев.
Из Макарьевского уезда Костромской губернии общины отпускали обычно в мае на богомолье в дальние монастыри — Тотемский и Соловецкий. Многие крестьяне юго-западной части Шадринского уезда в начале Великого поста ходили по обетам в Верхотурье — на поклонение мощам местного святого — Симеона Верхотурского. Летом некоторые из крестьян этого же района посещали Долматовский Успенский и Екатеринбургский Тихвинский монастыри. В Восточной Сибири подобные паломничества совершались крестьянами летом к часовне Ахтырской Богоматери.
Нередко одно путешествие включало посещение нескольких традиционно чтимых святынь в разных местах. Так, из села Белого Ловичской волости Боровичского уезда (Новгородская губерния) крестьяне ходили за 125 верст в Тихвинский мужской и женский монастыри, с заходом в Реконскую пустынь Тихвинского уезда (60 верст от села). А на обратном пути принято было посещать монастыри Николы Беседного и Антония Дымского под Тихвином.
Из этой же волости ходили в Иверский мужской монастырь у города Валдая (120 верст от села Белого) с заходом в соседний с ним Короцкий женский монастырь. В каждом из этих мест была икона или мощи святого, служившие предметом особого поклонения. Отсюда ходили также на богомолье отдельными маршрутами в уездный (Боровичи, 35 верст от Белого) и губернский города, в Осташков (Тверской губернии), в монастырь Нила Столобенского, в Москву и Троице-Сергиеву лавру, в Соловецкий монастырь, в Киев и Киево-Печерскую лавру. Некоторые, преимущественно богатые крестьяне, отправлялись и в Иерусалим. В конце прошлого столетия были опубликованы записки тюменского крестьянина Николая Чукмалдина, описавшего свое путешествие в Святую Землю.
Г. Р. Державин, который был не только большим поэтом, но и видным государственным деятелем, в частности, губернатором обширной Олонецкой губернии, оставил нам любопытное свидетельство о массовом движении богомольцев в Соловецкий монастырь в 80-х годах XVIII века. Говоря о трудностях своей поездки в Кемь (этот населенный пункт расположен на заливе Белого моря, губернатор должен был там произвести административные изменения — превратить селение в город), Державин замечает: «В Кемь же только можно попасть из города Сум на судах, когда молебщики в мае и июне месяцах ездят для моленья в Соловецкий монастырь».
Спустя более ста лет после «Записок» Державина другой выдающийся русский человек, М. В. Нестеров, в своих воспоминаниях отметил, что сами соловецкие монахи были преимущественно из крестьян Севера и Сибири. «Это был народ крепкий, умный, деловой». Художник рассказал об обычае брать на время обучения в монастырь «годовиков» — подростков лет двенадцати-шестнадцати из богомольцев. «Эти мальчики в большинстве случаев были «вымоленные» родителями после долгого бесплодия, после тяжкой болезни или иной какой беды,— писал Нестеров.— Таких вымоленных привозили обычно родители в обитель с весны до весны на год, потому и звались они годовиками. Таких мальчиков монастырь определял к какому-нибудь занятию: в певчие, если был голос, слух, в типографию, в поварню, в иконописную или еще куда. Там наблюдали за годовиком, за его способностями. Так проходил год, и вот тогда, если у годовика оказывались способности чрезвычайные, был он особенно умен, даровит, монастырь предлагал родителям оставить их мальчика еще на год. Родители и сам мальчик иногда соглашались, иногда нет, и его увозили домой».
Путешествие к святыням всегда считалось у крестьян делом богоугодным. Но для этого само путешествие должно было быть многотрудным. Летом двигались пешком, подъехать на лошадях допускалось лишь зимою. «Путь на лошадях в летнее время считается предосудительным,— писали в Этнографическое бюро из Новгородской губернии,— так как крестьяне, отправляясь на богомолье, имеют в виду, кроме поклонения святыням, еще потрудиться и постранствовать в дороге».
Однако эта норма поведения приходила в противоречие с теми возможностями посещения отдаленных мест, которые открывались по мере развития железных дорог и пароходного транспорта. Этот же корреспондент описывает два маршрута в Соловецкий монастырь, по которым добирались до него крестьяне из Боровичского уезда: один включал участок железной дороги, другой — движение пароходом. Не могли обойтись, например, пешими переходами и крестьяне из приокских селений Зарайского уезда, отправлявшиеся в Кронштадт к священнику Иоанну Кронштадтскому. Слухи о совершаемых им чудесных исцелениях, об обращении грешников достигали самых отдаленных уголков России. По утверждению информатора, в Зарайском уезде его портреты были в каждой избе.
«В дальние монастыри по железным дорогам (...) ездят богатые и состоятельные крестьяне»,— отмечал современник. Следует при этом помнить, что речь идет именно о крестьянах, которые путешествовали за свой счет, в отличие от нищей братии — богомольцев-странников, находившихся постоянно в пути, оторвавшихся совсем от своих занятий и живущих милостыней.
Перед отправкой на богомолье деньги начинали копить заранее либо договаривались в семье, какая будет выделена сумма на это. Выясняли, кто еще собирается туда же из своей или ближних деревень. Назначался день, когда партия собиралась вместе. Брали с собой хлеб, сухари, чай, сахар. Важно было, чтобы хотя бы один из участников был человек бывалый, ходивший уже по данному маршруту. «В партии всегда находится человек, знающий дорогу, ночлеги на ней и монастырские обычаи»,— сообщалось из Боровичского уезда в конце XIX века. Существовала особая система норм поведения, действовавших в таких артелях-партиях крестьян-богомольцев только во время путешествия. «В дороге стараются не вести пустых разговоров, не думать о домашних делах, не злословить, а держать себя в религиозном настроении. По дороге хлеба на пропитание не просят (выделено мною.— М. Г.), более состоятельные делятся с неимущими... »
Ходили на богомолье чаще всего по обету или просить благополучного разрешения важных дел. Молодежь — перед женитьбой или замужеством, перед призывом. Старики — замаливать грехи. Нередко отправлялись во время болезни, после несчастья, например, пожара. Женщины ходили чаще, чем мужчины. К ближним местам брали и детей.
« Кроме богомолья, эти путешествия не имеют никаких других видов»,— писал информатор из деревни Рыбки Дорогобужского уезда Смоленской губернии. Он хотел подчеркнуть, что торговые дела с хождением на богомолье крестьяне не связывают. Однако наличие ярмарок около многих популярных монастырей говорит об обратном. Тем более что сроки ярмарок совпадали с наиболее почитаемыми днями церковного календаря. Есть и прямые свидетельства о соединении этих двух дел. Из Новгородской губернии сообщали, что в город Тихвин крестьяне из одноименного и соседних уездов отправляются к первому воскресенью Великого поста: с этого дня там в течение недели была ежегодная ярмарка. Шли и па богомолье, и для покупки-продажи овса и лошадей.
Обычное пребывание крестьян, пришедших из других мест, в одном монастыре ограничивалось двумя-тремя днями. Затем их должны были сменить другие. Монастырь давал на этот срок бесплатно пишу и ночлег в своей гостинице. Однако фактически плата существовала: обычай требовал, чтобы каждый оставлял что-то в монастырской кружке —«кто сколько пожелает». Мужчины-богомольцы ходили на общую трапезу с монахами в мужских монастырях, женщины — в женских. В летнее время, при большом скоплении народа к конкретному празднику, мест в монастырских гостиницах не хватало, и крестьяне располагались прямо в поле. «В это время гостиницу занимают богатые и привилегированные богомольцы».
Партии богомольцев из односельчан или жителей ближних деревень отрывались на время от своей общины, но несли на себе отпечаток ее традиций. Представления и обычаи, бытовавшие в данной общине, не только сказывались на образе жизни партии, но выходили через нее вовне. По возвращении рассказы богомольцев, в свою очередь, становились достоянием всей общины, служа одним из каналов информации о внешнем мире, средством духовного воспитания.
Странничество по прямому предписанию общины было явлением редким, исключительным. Обычно хождение к местным и дальним святым местам или принятие каких-либо форм монашеской жизни было делом индивидуальным либо семейным. Однако община должна была дать на это согласие, особенно для ухода в монастырь. Намерение молодого и здорового крестьянина уйти от мирской жизни встречало настороженное и недоверчивое отношение общины: ведь он уходил при этом и от тяжело]! крестьянской работы, а на общине оставался его подушный оклад. Требовались дополнительные доказательства чистоты его намерений, чтобы односельчане дали согласие.
Иные уходили и тайком от односельчан, потихоньку «выправив» паспорт и получив благословение от священника. Потом уже из монастыря приходило письмо, где ушедший просил прощенья у родных и соседей. Часто, помимо писем, он начинал присылать и подарки монастырской работы, например, иконки с надписями для каждого. Женщины присылали пояса ручного тканья: на одной стороне молитва, на другой — имя того, кому пояс предназначен. Года через два приходило сообщение о пострижении, и это убеждало самых недоверчивых односельчан. Крестьяне, ушедшие в монастырь, писали регулярно письма в деревню; как правило, они были грамотными, в том числе и женщины. Такие письма читали вслух при большом стечении народа.
Понимание общины встречало намерение уйти в монастырь для отмаливания большого греха какого-нибудь близкого человека. Если мать не хотела отпускать девушку, соседки уговаривали ее. Ушедшие устраивались либо в обычных монастырях, расположенных сравнительно недалеко от родных мест (в Новгородской, например, губернии в этой связи упоминаются женский Горицкий и мужской Антониев-Сийский монастыри), либо в так называемых своекоштных, то есть содержавшихся на своем коште, за счет своих трудов в разных видах ремесел.
Иногда на сходку общины выносились конфликтные семейные вопросы, связанные с принятием членом семьи такого обета, который заметно сказывался на образе жизни и без ухода в монастырь. Житель Орловского уезда писал в Тенишевское бюро о келейниках в крестьянской среде. Если сын или дочь, не вступившие в брак, выразили желание отойти от мирской жизни, жить отдельно от семьи, то «родители обязательно устраивают им особые хатки-келии, где они живут». Некоторые из «келейников» ходили из своей хатки обедать и ужинать вместе с семейными, помогали им в полевых и домашних работах. Другие же выходили из «кельи» редко. Все «келейники» строго соблюдали посты, понедельничали (то есть не ели скоромного не только по средам и пятницам, но и по понедельникам), а иные из них и всегда ели только постную пищу. Таких «воздержников», по мнению информатора, было мало.
Близким к «келейницам» было положение черничек — так называли здесь девушек, оставшихся в безбрачии по обету родителей или своему собственному. О таком намерении полагалось заявить смолоду, до двадцати лет, пока еще сватались женихи. В противном случае в глазах односельчан девушка была вековухой, то есть оставшейся в девичестве не намеренно, по обету, а случайно. «Объявка» намерения быть черничкой происходила в доме девушки, затем отец ее извещал об этом сход, участники которого благодарили отца.
В Кирсановском уезде Тамбовской губернии большое количество черничек было отмечено в конце 80-х годов XIX века в селах Ортевке, Колате, Кобяках, Скачихе, Вышенке, Балыклее, Пересыпкине. Л. А. Тульцева, исследовавшая этот вопрос, пришла к выводу, что «черничество — своеобразное монашество — было распространенным явлением среди крестьянок дореволюционной деревни». Автор обобщила сведения из Пошехонья, Ставропольской, Владимирской, Самарской, Рязанской, Харьковской и Тамбовской губерний и подразделила черничек на домашних и келейных.
Первые жили в родных семьях, принимая участие в хозяйственной жизни, беспрекословно выполняли домашнюю работу, нянчили детей. С положением домашней чернички был связан особый комплекс моральных качеств и норм поведения. Они отличались смирением, трудолюбием, славились набожностью, соблюдали постыи, усердно посещали церковь. Отмечается грамотность большей части черничек, чтение ими религиозных книг, знание службы православной церкви. Такой уровень духовности и весь образ жизни черничек вызывали одобрение крестьян. «Только в гом случае, если «вековуха», живя в миру, посвящала свою жизнь служению богу, она приобретала уважение окружающих и становилась необходимым членом общества». Бездетным вдовам черничество также давало определенное положение в общине.
Даже домашние чернички держались обособленно: они избегали лишних разговоров и встреч с чужими людьми. «Нередко где-нибудь в саду, на огороде, на задворках устраивали себе кельи. В келью заходили отдохнуть и послушать чтение Псалтыри и другие члены семьи». Значительно чаще, чем домашние, встречались, по мнению Л. А. Тульцевой, келейные чернички, то есть те, которые уходили из дома и жили в «кельях», расположенных где-либо на окраине деревни или совсем в стороне от селения. Местные названия их были различны: келейницы, спасеницы, вековуши, волкуши. Иногда такое келейничество превращалось в скитскую жизнь старообрядческого толка.
Плата за одевание и обмывание покойника и чтение по нем Псалтыри обычно была основным источником существования черничек. Нередко ими совершался весь обряд похоронно-поминального цикла. Крестьяне охотно обращались к черничкам, так как за сорокоуст — сорокадневное чтение Псалтыри по умершему — принято было платить им меньше, чем священнику.
Чернички обучали грамоте девочек. За умение читать по Псалтыри и обучение детей грамоте такие женщины пользовались уважением в общине. Чернички занимались также вязанием, вышивкой, сбором трав и лечением ими. Вязать чулки или вышивать рубашки и полотенца на продажу считалось допустимым для чернички, но сельскохозяйственным трудом они не занимались.
У русских старообрядцев Ветки (Гродненская губерния) в келейницы посвящали себя незамужние девушки — «Христовы невесты». Они жили в маленьких хатках — келейнях, являвшихся, как правило, их собственностью. В келейнях стены были почти сплошь закрыты иконами и увешаны листами с назидательными изречениями. Бытовало четкое представление об отличии поведения келейниц от других крестьянок-старообрядок. Они были известны большим благочестием, соблюдали большее количество запретов. «Мы келейные, наше дело особенно!»— говорила этнографу И. С. Абрамову в начале XIX века одна из ветковских келейниц, уговаривая уничтожить ее фотографию.
Связь с общиной сохранялась у келейниц, в особенности через обучение детей. Келейницы были грамотными, и многие из них учили детей по Часослову и Псалтыри читать по-церковнославянски и писать церковным уставом, а также обучали порядку богослужения. Иногда общины строили специальные школы для этого обучения. Дети называли келейниц здесь мастерицами, это название бытовало и у взрослых.
В конфликтной ситуации община поддерживала девушку, которая хотела стать черничкой вопреки воле родителей. Но в отличие от ухода в монастырь переход в категорию келейников или черничек оставался в значительной мере внутрисемейным делом и выносился на суд схода, как и другие семейные дела, лишь в случае разногласий в семье.
Случалось, что крестьянская девушка, оставшаяся безбрачной по обету родителей, данному, например, во время ее болезни в детстве, не становилась черничкой, а оставляла свою деревню и отправлялась «ходить по святым местам». В этом случае согласие общины на уход было обязательным.
Далеко в округе распространялась слава крестьянина-пустынника, праведника, поселившегося на краю деревни или в стороне от нее в землянке или маленькой избенке, ведшего, по общему мнению, праведный образ жизни, дававшего приходившим к нему советы, религиозно- нравственные наставления, беседовавшего на эти темы. Обычно на счету такого отшельника были путешествия к святым местам; он умел читать и толковать духовные книги. К числу добродетелей такого старика крестьяне относили то, что «обиды сносит смиренно, сам никого не обидит».
Одна семья, отличавшаяся особенно благочестивым образом жизни, могла оказать заметное влияние на духовный настрой всего сельского прихода. В 40-х годах XIX века в приходе Судобицы (Череповецкий уезд Новгородской губернии), в деревне Потеряево, крестьяне Никита и Евдокия, имевшие четырех сыновей, пользовались уважением односельчан за строго христианское поведение. Они постоянно водили всех своих детей в храм, а если кто-либо вынужден был остаться дома, то не получал еды, пока не пройдет обедня и отец не принесет просфоры. Бабушка и дедушка рассказывали обычно оставшимся дома детям разные истории из Священного Писания и из жизни святых или учили молитвам. В этом районе было много старообрядцев, и Никита в противовес им стал собирать в своем доме грамотных односельчан. До глубокой ночи проводили время в чтении духовных книг.
Сам Никита был неграмотным, но приобретал на свои сбережения книги. Народу для духовно-нравственного чтения стало собираться все больше, и скоро просторная изба не могла уже вмещать всех желающих.
В результате, после окончания страды многие пошли по ближайшим монастырям, чтобы присмотреться к жизни в обителях. Возвратившись, рассказывали о своих впечатлениях. Братья Федор и Сергей (из числа участников чтения в избе Никиты), побывав в нескольких монастырях Новгородской епархии, выбрали для себя бедную и полуразрушенную в это время обитель преподобного Нила Сорского, расположенную в 15 верстах от города Кириллова. Братья приняли решение о перемене своей жизни вместе с женами, которых определили в Горицкий женский монастырь. В возрождающуюся Нило-Сорскую пустынь пришли еще два брата из соседней деревни. Через некоторое время туда же ушел и родной дядя Никиты — Иларион, взявший со временем к себе двух сыновей, Петра и Михаила.
Поступление в монастырь дяди произвело впечатление на всю семью Никиты. Второй его сын, Глеб, которому было всего 15 лет, зимой ушел в Нило-Сорскую обитель тайком от родителей, но вынужден был вернуться, так как не имел вида на жительство. Глеб уговорил старшего брата Ивана, и теперь уже с благословения родителей и разрешения общины они поступили в 1849 году в монастырь, где собралось тем временем не менее двадцати человек крестьян их прихода. Крестьяне подняли пришедшее в упадок хозяйство обители. Дождавшись, когда подросли младшие сыновья, пришел в Нилову пустынь с ними и Никита.
Иногда степень популярности крестьянина-проповедника начинала беспокоить местные гражданские и церковные власти. Подобная ситуация могла стать предметом рассмотрения Синода. Так, вопрос об экономическом крестьянине деревни Калуберовой (Череповецкий уезд Новгородской губернии), поднятый местными исправником и священником, рассматривался сначала губернатором, обратившимся, в свою очередь, в Министерство внутренних дел, затем — Синодом, так как Министерство передало туда дело. Этот крестьянин — Федор Иванович Серов, как видно из самого дела, был исключительно популярен в округе, обращая в православие раскольников. Непосредственно в своей волости он обратил в православие 13 человек, «не говоря о посторонних». Синод, обеспокоенный значительным распространением раскола в Череповецком уезде, решил не препятствовать деятельности Серова. Протоиерею Череповецкого собора Петру Федотовскому было поручено «испытать» его в нравственных качествах и сведениях в догматах веры. После этого крестьянину разрешили обращать раскольников, но в форме «частного увещевания», а не публичного. Ему были направлены книги богословского содержания. Серов сам просил о содействии в приобретении этих книг, не найдя их у местного священника.
Рассказы о крестьянине с похожей, но еще более яркой судьбой записал в 1835 году А. С. Пушкин. Ветошкин жил в XVIII веке в Торжке, который был тогда еще деревушкой. Он был старообрядцем. Ездил далеко за пределы своей волости на барках с зерном. Однажды он пришел к митрополиту и попросил объяснить ему догматы православия. Митрополит отвечал, что для того, чтобы толковать о догмах, надо быть образованным человеком — знать греческий и древнееврейский языки и многое другое. Ветошкин через два года снова пришел к митрополиту — за это время он выучил все, что было названо. Он отрекся от раскола и в 35 лет вел серьезные прения со старообрядцами. На вопрос аристократки Н. К. Загряжской, каким образом он добился учености, Ветошкин отвечал: «Сначала было трудно, а потом все легче да легче. Книги доставляли мне добрые люди, граф Никита Иванович да князь Григорий Александрович (Потемкин.— М. Г.)». Приобретя широкую известность, Ветошкин продолжал жить в Торжке с родителями (Пушкин, VIII, 83—84).
Таких, как Ф. И. Серов и Ветошкин, было, вероятно, немного. Но иметь в доме несколько книг религиозно-богословского содержания было делом обычным для широкого круга крестьян. Об этом я расскажу подробно в главе «Грамотеи и книжники», а сейчас отмечу лишь устную традицию в распространении сочинений духовного характера, особенно житий святых. Отдельные жития пользовались у крестьян большой популярностью в зависимости от места жительства святого (на Новгородчине, например, житие Варлаама Хутынского, а на Севере- Александра Свирского), событий его жизни и обстоятельств, в которых оказался сам человек, стремившийся запомнить житие.
На это явление — устную передачу житийной литературы — обратил внимание Ф. М. Достоевский. «Есть чрезвычайно много рассказчиков и рассказчиц о житиях святых,— писал он в «Дневнике писателя» за 1877 год.— Рассказывают они из Четьи-Миней, прекрасно, точно, не вставляя ни единого слова от себя, и их заслушиваются. Я сам в детстве слышал такие рассказы прежде еще, чем научился читать. Слушал я потом эти рассказы даже в острогах у разбойников, и разбойники слушали и воздыхали. Эти рассказы передаются не по книгам, а заучивались изустно».
Как заучивались и передавались эти жития, видно, в частности, из рассказа дьячка Василия Варфоломеева о детских годах М. В. Ломоносова. Варфоломеев служил в той Куростровской церкви, о которой речь идет в его рассказе.
«Российской грамоте (...) обучился в короткое время совершенно,— пишет Варфоломеев о Ломоносове.— Охоч был читать в церкви псалмы и каноны и по здешнему обычаю жития святых, напечатанные в прологах, и в том был проворен, а притом имел у себя природную глубокую память. Когда какое житие или слово прочитает, после пения рассказывал в трапезе старичкам сокращенное на словах обстоятельно».
Жития давали образцы нравственного поведения — бескорыстия, самоограничения, помощи ближним. На них ссылались в спорах и в назидание детям и подросткам. На основании событий, происходивших в житии, считали святого защитником при тех или иных жизненных обстоятельствах. Так, святые Петр и Феврония, особенно популярные на Рязанщине и в Муромском уезде, считались покровителями вступающих в брак*. Особенно нравилось слушателям крестьянское происхождение благочестивой Февронии.
Непременной принадлежностью любой крестьянской избы были иконы. Располагались они в красном углу, обращенном обычно к юго-востоку, на божнице (киоте). В каждом доме были иконы Спасителя, Божьей Матери, образа популярных во всей России святых — Николая Чудотворца, Иоанна Воина, Преподобного Сергия и других, либо угодников, особо чтимых в данной семье. Здесь же сохранялся металлический крест — поклонный. Ценились старые кресты, постоявшие долгое время на божнице. Даже в избах очень бедных крестьян висели лампады. Зажигали их обычно на короткое время, лишь под большие праздники - на всю ночь.
Как отмечали современники в конце XIX века, крестьяне любили покупать иконы. Купленную на ярмарке икону отдавали в свою церковь священнику, чтобы освятил ее в алтаре. Для благословения новобрачных считалась уместной новая икона. В то же время в семьях хранили и передавали из поколения в поколение очень древние иконы. Некоторые крестьяне заказывали иконы местным сельским или городским мастерам. В работах крестьянских иконописцев часто встречался свободный пересказ житий святых. События давнего времени изображались иногда в привычной обстановке, персонажи - в современной одежде, даже в местных костюмах.
В иконографии местных подвижников определяющими были прижизненные устные и письменные свидетельства об их облике, в этом случае стремились соблюдать достоверность. Местному мастеру можно было заказать конкретную икону, чтобы обращаться с молитвой к определенному святому. Образы Зосимы и Савватия, например, просил пасечник, святого Пантелеймона заказывали для исцеления от болезней, Николая Угодника — отправляясь в плавание и т. д.
Постоянное созерцание высоких образцов профессионального иконописания в сельских церквах служило источником духовного и эстетического воспитания, развивало вкус (ГМЭ, 1080, л. 6; 1106, л. 1—8; Дурасов, 51—107; Чукмалдин, 3, 5).
Рассматривая народное благочестие в отдельных его проявлениях, следует помнить, что в действительности религиозность крестьян была очень цельной, слитной с их образом жизни. Для большинства крестьян вера служила основой самого их существования, способом жизни. Искренне верующий человек просто не мог плохо хозяйствовать на земле, которую считал созданием Божиим, или отказать в помощи нуждающемуся. Также и в повседневных молитвенных обращениях для него сливались воедино и отношение к иконе святого, и знание его жития, и заказ молебна в сельском храме, и стремление отправиться в дальнюю обитель к чудотворному его образу.
Уцерковление начиналось с крещения младенца и продолжалось до последнего дыхания. Заболевал ли ребенок — обращались к Пресвятой Богородице Тихвинской; приступал ли к обучению грамоте - молились святым бессребреникам Козьме и Демьяну; опасались ли пожара в жаркую и засушливую пору — служили молебен перед образом Богородицы, называемым Неопалимая Купина; заканчивалось ли строительство избы — ее освящали с приглашением церковных служителей. Случалась большая удача — заказывали благодарственный молебен, постигало горе — утешение находили в глубоком смысле панихиды. Уцерковление означало не только восприятие православия во всех его проявлениях, но активное начало в церковном поведении самих крестьян. И это особенно проявлялось в заказе поминаний и молебнов.
* Петр был вторым сыном муромского князя Юрия Владимировича и вступил на престол в 1203 году. За несколько лет до этого он заболел проказой. Князю приснилось, что излечить его сможет крестьянка из деревни Ласковой Рязанской земли, дочь бортника Феврония. Люди князя нашли девушку, и Петр, полюбивший ее за благочестие, мудрость и доброту, дал обет жениться на ней после исцеления. Бояре не захотели иметь княгиню из простых, а когда Петр отказался расстаться с ней, супругов изгнали. Петр и Феврония поплыли по Оке на лодке, утешая и ободряя друг друга. Муром постигло бедствие, и горожане потребовали, чтобы бояре вернули княжескую чету. Петр и Февропия прославились милосердием и умерли в один день — 25 июня 1228 года. Устное предание о Февронии сохраняется в деревне Ласковой и в наши дни.
<< Назад Вперёд>>
