Троицкие гуляния
Выражение «как всем известно» говорит о повсеместном распространении обычая. Об этом же свидетельствуют и описания конца XVIII века из Пермской, Тверской и других губерний. Цикл мог начинаться на Семик (четверг перед Троицей) и завершаться на Троицу или начинаться на Троицын день, а заканчиваться на заговенье Петрова поста. Непременной принадлежностью обычая были хороводы, пение, пляски под открытым небом — в рощах, лугах, на холмах. Здесь же угощались пирогами и обязательным блюдом из яиц. Во многих местах при «развивании» венки надевали на головы и шли всей гурьбою к ближайшему .водоему — реке или озеру; там венки бросали в воду и гадали по ним («неутонувшие предвещали долгую жизнь»). Хороводы продолжались и на улицах селения, под звуки рожков.
Характерной чертой троицкого праздничного цикла было украшение помещений и дворов зеленью и особенно березками: в церквах, в домах и перед ними расставляли («сажали») «зеленеющие молодые и притом лучшего вида деревья и полы укрывали травою и цветами».
Местами троицкое завиванье и развиванье венков соединялось с обычаем «кумления» женской молодежи; в некоторых районах он совершался раньше—на второе воскресенье после Пасхи (неделя Жен-мироносиц) . Молодые «бабы и девки, собравшись и запасшись яичницами в черепнях (то есть глиняных сосудах.— М. Г.), уходили в рощу». Там на поляне располагались вокруг березы, а в иных местах - вокруг растения кукушкины слезы (вид столетника; отсюда и название обычая—«крестить кукушку»), и желающие «покумиться» вешали свои кресты на березу или на два крестообразно воткнутых над кукушкиными слезами прута. Все участницы гулянья пели песни, а решившие кумиться подруги целовали друг друга сквозь кольцо шнурка креста и обменивались крестами. После этого они называли друг друга «кумами»; дружба их становилась особенно тесной — по типу побратимства и посестрия; какие-либо ссоры исключались. Эти отношения продолжались в течение недели, а местами и длительный срок (в течение года, иногда на всю жизнь),. После кумления молодежь угощалась и с песнями возвращалась в деревню; там пение и пляска продолжались. На следующее воскресенье молодежь в том же составе продолжала гулянье в роще. Наступала вторая часть обряда: те же пары подруг возвращали друг другу кресты — «раскумливались»; остаток этого дня тоже проводили в селении —«в пении и пляске». Не было такого района и даже селения, где Троица (с присоединением предыдущей или последующей недели) не отмечалась бы увеселениями, присущими именно этому периоду. «У русских,— как справедливо отмечает исследовательница В. К. Соколова,— Троицын день и предшествовавший ему в некоторых местах четверг — Семик... стал самым важным народным летним праздником».
«Самый любимый праздник молодежи — Троицын день»,— писала в Тенишевское бюро местная жительница относительно Бутчинской, Грибовской и Дулевской волостей Жиздринского уезда Калужской губернии. Накануне убирали в домах, во дворах и на улице перед домом: подметали «очень чисто»; перед каждым домом ставили березки, а интерьер украшали березовыми ветками. Накануне же девушки гурьбой отправлялись в лес за целебными травами: буковицей, диким перцем, ягодником (листьями земляники), иван-да-марьей. В самый день праздника молодежь после церкви, пообедав и немного отдохнув, шла в лес «завивать венки»; на лесной поляне собирались парни и девушки из нескольких соседних деревень: водили хоровод, играли в игры («горелки», «столбики»). Звучало несколько гармоней.
В этой местности в другие сроки парни в хороводы обычно не допускались; главной особенностью троицких хороводов был их смешанный характер. Кроме того, празднование на лесной поляне включало элементы, присущие троицким развлечениям и в других местах: костер, приготовление определенного набора блюд (жарили яичницу, ветчину, сало, смешивали творог со сметаной в больших деревянных чашках), завивание венков. После завивания венков на березах расходились «с громкими песнями» по своим домам. Через неделю, на Петровское заговенье, «развивали венки»: собирались снова на той же поляне, исполняли те же хороводные песни; повторялся и набор игр и состав блюд. После угощенья срывали с берез венки, «завитые» на Троицу, надевали их на головы. Затем молодежь делала и одевала большую куклу, которую называли «Купалой». «С плясками, песнями и присвистом» все шли к ближайшим речке или пруду и бросали в воду Купалу. За куклой следовали венки, по которым гадали: чей венок потонет, того желанье не исполнится. Корреспондентка, которая «не раз бывала на завивании и развивании венков», подчеркивает, что никогда не видела там грубых или неприличных выходок. Любопытно еще одно ее замечание: гаданию на венках не придавалось никакого значения.
Двухчастный характер троицкого гулянья молодежи мы видим во многих описаниях из разных районов. Но эти две части — «завиванье» и «развиванье» венков — могли приурочиваться согласно местной традиции к иным срокам, как бы сдвинутым по сравнению с приведенными выше, и тогда весь цикл завершался, а не начинался в день Троицы.
Часто встречается вариант Семик—Троица. Например, из семи описаний, сделанных в разных районах Сибири, только в одном двухчастный цикл начинался на Троицу. Если молодежь отправлялась «завивать» березы во второе после Пасхи воскресенье, вторая часть гулянья выходила все равно на Троицу.
В хороводах троицкого цикла непременно звучали песни о венке. Исполняемые с воодушевлением большим хороводом из юношей и девушек, они создавали особенно приподнятое настроение. В селе Нижне-Покровское (Бирючский уезд Воронежской губернии), где на Троицу молодежь собиралась на выгоне, «молодые бабы и девки, мужики и парни» составляли «большой круг с песнями». В середине круга плясали, весь хоровод хлопал в ладоши. Наблюдатель отмечал щегольские наряды участниц. Хоровод пел: «вселиственный мой вянок, ладо-ладо, мой вянок» и пр. Зритель, довольно сухо излагавший в других случаях обычаи села по программе Географического общества, рассказал о большом эмоциональном воздействии троицкого хоровода: «Я беспрестанно менялся в лице при звуках этой песни».
Троицкий хоровод мог быть и чисто девичьим. «При завивании цветочных венков девушки составляют хоровод»,— писали из Дорогобужского уезда Смоленской губернии. Далее пояснялось: «В Семик делают венки двух родов: одни — из цветов, другие — на ветках березы. Иногда венки бросают в воду и гадают на них о своей будущей судьбе, а иногда берегут их до Троицына дня и тогда уже приступают к гаданью». Такой же девичий хоровод с «завиванием» венков упоминается по Егорьевскому уезду Рязанской губернии, Обоянскому уезду Курской губернии и другим. В последнем (село Шелковка) девушки на Троицу заплетали венки из травы и цветов прямо в церкви, а вечером, надев лучшие наряды, шли в «карагод».
В отдельных описаниях, преимущественно первой половины XIX века, упоминается ряженье девушек, идущих завивать венки: «Здесь Семик, то есть седьмой от Пасхи четверток, молодые люди в немалом проводят праздновании. В этот день девки наряжаются в разное, иногда и мужское платье, [...] ходят в лес с песнями и другими забавами и там, завязав на березах венки, оставляют их до Троицына дня, в который опять собираются хороводом и ходят снимать те венки, с которыми, возвращаясь, поют песни и пляшут».
В Тюменском уезде, в русских селениях, расположенных по реке Тавде, на Семик празднично одетые девушки собирались после обеда на , улице, потом с песнями шли в лес «завивать венки» и «запирать ворота».
Если на улице к ним присоединялись парни, то на краю деревни они должны были по традиции оставить девушек одних. «Завивали» березки в укромных местах, чтобы они были незаметны для посторонних. Сами девушки могли вдвоем-втроем «завить» венки на одной березке. Нельзя было пользоваться готовым венком, завитым другой девушкой, но можно было завить березку — загадать на другого человека: на члена семьи, на парня. Загадывали — жить или умереть, выйти замуж или нет. Все это следовало держать в тайне. Замужние женщины не участвовали в праздничном шествии с песнями в лес и в вечернем веселье молодежи в деревне после завиванья, но могли тайком завивать березки и загадывать. Когда в Троицу отправлялись с песнями на то же место и «заламывали» зенки, завитые на Семик, тайна уже не соблюдалась. Эти же венки украшали цветами и надевали на головы.
Богатство вариантов кумления у русских крестьян XIX река, многочисленные записи и рассказы о нем в разных районах — все это свидетельствует о том, что обычай, как и в XVIII веке, органично входил в реальную действительность праздничных развлечений молодежи.
В Ростовском уезде Ярославской губернии (село Пречистое Карашской волости) во второе воскресенье после Пасхи девушки ходили в лес кумиться. Каждая брала с собой яйцо, «куличку» (хлеб в форме калача, по объяснению информатора) и маленький моток ниток, выпряденный обязательно в Великий четверг. В лесу делились на пары. Желающие покумиться девушки вдвоем заплетали одну косу из трех веток молодой березки, вплетая в нее разноцветную ленточку; косу перевязывали нитками из четвергового моточка. Такое переплетение из веток березы называлось мотушкой. Девушки приговаривали: «Кукушка, кукушка, сбереги мою мотушку». Сначала заплетали мотушку для одной из девушек, потом — для другой; затем — для близких родственников каждой из них. Мотушка, задуманная для мужчины, заплеталась не как коса, а в виде венка. Девушки, заплетавшие вдвоем мотушки, обменивались яичками, куличками и целовались. Гулянье имело продолжение на Троицын день: все девушки шли в лес за мотушками, отламывали их и несли к водоему. Там происходило обычное гаданье — по движению мотушек в воде. Однако объясняли гаданье необычно: если мотушка потонет, значит, девушка выйдет в этом году замуж.
В Нерехтском уезде Костромской губернии девичий выход в лес для кумления приурочивался к Семику. К этому дню хозяйки пекли для девиц козули —«род лепешек с яйцами в виде венков». В лесу ветви на березе «завивали ленточками, бумажками и нитками», а также «завязывали венками». Потом девушки целовались через березовый венок, приговаривая: «Здравствуй, кум и кума, березку завивши!» Березу обвивали поясом или лентою; завивая венки, пели: береза моя, березонька, береза моя белая, береза моя кудреватая и т. д. После завиванья садились под березою есть козули и яичницу. Затем следовали «сценические игры» (хоровод со сценами?), «особенно замечательные на правом берегу Волги в с. Барщеве». Близкий к рассмотренным вариант описан по материалам Дорогобужского уезда Смоленской губернии: девушки целовались через венок, завитый из ветвей одной березы или двух, склоненных друг к другу, приговаривая: «Покумимся, кума, покумимся, чтобы нам с тобой не браниться, вечно дружиться». Этот текст наиболее точно передавал смысл, который вкладывали участницы в обряд.
Кумление с присутствием парней встречается в описаниях XIX века гораздо реже, чем девичье или девичье-женское. В. К. Соколова отметила, что «у русских кумились между собой только девушки, попарно», и привела лишь единичные варианты кумления с парнями и одних парней. В нашем распоряжении сверх этого есть скупое замечание наблюдателя из села Лисицы Тверского уезда, сделанное в 1848 году: «В Троицын день холостые ребята и девицы кумятся, то есть завивают венки на березке, причем едят яичницу». Из-за краткости известия нет уверенности в том, что мужская молодежь действительно участвовала в самом кумлении, а не присоединялась позднее. В другом описании (ближайшая к Орлу часть Волховского уезда) участие парней в кумлении выражено достаточно определенно: кумятся парень с парнем, а девушка — с девушкой. Примечательно, что этим же информатором и для этого же района описан и совершенно иной вариант кумления, в котором участвовали одни девушки. Они в лесу соединяли молодые березки вершинами вместе и целовались «через них», припевая: «Покумимся, кумушка, белая голубушка, чтоб нам не браниться, а весь век дружиться».
Своеобразный хороводно-игровой комплекс разворачивался там, где троицкий цикл включал так называемое «крещение кукушки», которое мы уже упоминали по материалам XVIII века. Местами цикл состоял из трех этапов, внутренне связанных между собой. Рассмотрим такой грехчастный цикл по описанию Щигровского уезда (Курская губерния) 1852 года. Речь идет об экономических крестьянах. У однодворцев, селившихся по соседству, троицкие развлечения проходили иначе. На «вешнего Николу» (9 мая) «опалывали кукушку»: девушки и женщины собирались на улице, с песнями шли в лес. Там искали растение кукушку и под специально для этого случая предназначенную песню пололи траву вокруг нее. Ополов, вырывали растение с корнем и «наряжали как куклу». Затем все отправлялись в дом одной из участниц, намеченный заранее для сборища.
Вторая часть цикла разворачивалась на Духов день (понедельник Троицкой недели). Одетую кукушку несли с песней в лес, где сплетали венком верхушки двух березок. В середину венка вешали нательный крестик одной из девушек и покрывали его большим платком, при этом участницы пели. Вокруг венка составлялся хоровод, заводили новую песню: «Я в луг пойду, я венок завью; покумимся, кума, не бранися, душа». Наступал момент самого кумления: «Избравши по сердцу подружку, подходят одна с одной стороны, а другая с противоположной к венку и целуют три раза крест и друг друга сквозь венок, поверх венка и с правой и левой стороны венка (крестообразно)».
Покумившиеся обменивались крестами, дарили друг другу ожерелья, серьги. Подаренные украшения полагалось носить всю следующую неделю, до наступления третьей части цикла. Часть предметов дарили навсегда или до первой ссоры. После того как все «перекумятся», участницы празднества угощались лакомствами, принесенными в складчину. Березовый венок в этом случае, как и в других вариантах, оставался нетронутым в течение недели. В следующее воскресенье исполнялась третья часть цикла: девушки и женщины собирались в том же составе, с песнями шли в лес к венку; венок развивали и возвращали друг другу подарки. Пели: «Я в лес пойду, я венок разовью; раскумися, кума, разбранися, душа».
Все это могло происходить и в пределах селения: выходили не в лес, а в сад, угощались в избе. Перед избой «играли песни» и плясали. Русская народная традиция знала также кумление вчетвером вместо пары. В селе Овстуг Брянского уезда в Троицын день крестьянские девушки собирались в роще, где вырывали молоденькую березку и украшали ее лентами и косниками. На самой вершине березки привязывалось растение кукушка. Четыре девушки садились вокруг березки и «кумились»; остальные в это время пели. Первую четверку сменяла следующая и т. д.
После того как все четверки покумятся, выбирали двух из самых старших участниц празднества. Избранные девушки несли молодое деревце (с кукушкой на его вершине) в укромное место и, стараясь оставаться никем не замеченными, сажали березку, загадав на одну из них: если дерево примется, то девушка выйдет замуж до следующей Троицы. Через некоторое время ходили смотреть, принялась ли березка. На Троицу все девушки и молодые женщины здесь шли вместе на кладбище, и именно там каждая из них завивала венок. С этими венками гурьбой шли к речке и бросали их в воду, загадывая желания: если поплывет -исполнится; если утонет — не исполнится.
Одно из описаний, относящихся к Орловщине, ясно показывает разделение молодежного гулянья на Вознесение (за 10 дней до Троицы) на мужскую и женскую части с последующим объединением парней и девушек. Мужское гулянье в лесу проходило до обеда. Парни шли в лес, ведя с собой лошадей. Компания захватывала также чугун, яйца, сало, ложки и купленную в складчину водку. В лесу лошадей отпускали пастись, а сами запекали яйца в чугуне. Потом усаживались все в кружок, выпивали по стаканчику и ели яичницу. После еды все поднимались одновременно и бросали вверх ложки — как можно выше, приговаривая: «Как моя ложка легко летит вверх, так чтобы и мои лошадки веселы были, поигрывали!» Возвращались из леса все верхом.
Девушки же собирались все после обеда на улице в хоровод и шли в лес, распевая песни. В лесу им предстояло «кумиться», или «крестить кукушку» (здесь, как и во многих других местах, это было одно и то же). Макушки двух берез связывали «оборочкой» и ветшали на них снятые с себя кресты, траву подорожник, называемую здесь кукушкою, и ленты. Затем девушки, двигаясь навстречу друг другу, сходились у березок и вновь расходились — так делали трижды, с песней: «Вы, кумушки, вы, голубушки! Кумитеся, любитеся! Не ругайтесь, не бранитеся! Сойдитесь, полюбитеся, полюбитеся, подружитеся! подружитеся, поцелуйтеся!» Трижды обходили вокруг связанных берез, целовали висящие кресты, а потом — друг друга. Сняв кресты и ленты, покумившиеся попарно обменивались ими. Кумами называли друг друга до Духова дня. После кумления начиналась совместная часть молодежного гулянья. У костра, зажженного, чтобы готовить непременное блюдо из яиц, появлялись парни, приносившие сласти: мед, «груздики», орехи, конфеты. Девушки, в свою очередь, угоняли их яичницей. После угощенья расходились по лесу парами, причем инициатива выбора принадлежала девушке: она подходила к избранному парню и целовала его. Некоторые пары гуляли по лесу, обнявшись. «На Вознесенье это не запрещается,— сообщает корреспондент,— в остальные дни за это засмеют, а отец с матерью тогда убьют». Как только солнце начинало садиться, все опять собирались вместе и шли в селение с песнями.
Взгляд крестьян на отношения, возникавшие в результате обмена крестами во время завивания венков, существенно различался в разных местах — и по срокам действия, и по степени серьезности этих отношений. В описаниях первой половины XIX века встречается восприятие его как настоящего посестримства — на всю жизнь. В Зарайском уезде, например, «бабы и девки» в Семик шли с песнями и с наряженной березкой в ближайшую рощу, обильную березняком, надевали там на головы венки, свитые из березовых веток, и завивали подобие венков на самих березах. Повешенный в такое кольцо из веток крест целовали с двух сторон кумившиеся девушки или женщины и затем обменивались крестами. Этот обряд означал утверждение между покумившимися дружбы «навеки», «так что уже ссориться и браниться между собою считается у них величавшим грехом». Встречаются отдельные указания на длительность отношений женского троицкого кумовства, выходящую далеко за пределы праздничной недели, и в описаниях конца XIX века.
«Березка» Большое оживление в троицкий хоровод вносил обычай исполнения роли березки одною из девушек. У русских крестьян, селившихся по реке Тавде (Тюменский уезд), это делалось в лесу, после «заламывания» венков. Сначала готовили настоящее деревце: срубали березку с двумя вершинами, свивали их венком и на образовавшуюся «голову» надевали кокошник или платок. Две ветки отводили в качестве рук и надевали кофту, юбку и фартук. Наряд завершался лентами, бусами и полевыми цветами. Под юбку наряженной березки подбегала девочка 10—12 лет «пошустрее», с репутацией хорошей плясуньи. Деревце начинало двигаться, а вокруг него заводили хоровод парней и девушек. Сначала пели «проголосные» (протяжные) песни, и «березка» медленно ходила под них по кругу, потом переходили к плясовым, и стиль хоровода резко менялся. «В круг влетают в бешеной пляске пары, а с ними пляшет и неистово вертится «березка».
Когда возвращались из леса в селение, впереди шла «березка», поддерживаемая под «руки» двумя взрослыми девушками. Молодежь обходила с песнями улицы деревни, потом начиналось посещение домов участниц хоровода. Очередь посещений устанавливалась обычно заранее. Хозяева, приглашая к себе в избу, обращались сначала к «березке»: «Белая Березынька, милости просим к нам в гости (с поклоном), не побрезгуй нашим хлебом-солью». Потом ко всем остальным: «Красны девицы, добры молодцы, заходите».
В горнице девочка на время выходила из роли березки, а деревце ставили в передний угол, где перед ним накрывали скатертью столик или толстую древесную чурку и расставляли угощенье — по кусочку от всех блюд да стакан пива или рюмку вина. Девушка-хозяйка кланялась березке, приглашая попить и поесть «что Бог послал». Вся церемония повторялась в каждом доме. В богатых домах молодежь угощали вином, в бедных — чаем. После всех посещений деревце ставили обычно в доме какой-нибудь одинокой старушки, снова накрывали перед ним стол и расходились по домам до вечера.
Многокрасочная игра — спектакль карнавального типа, проходившая под знаком «березки», включавшая разнообразные хореографические, хоровые, собственно хороводные (в узком смысле) и драматические действия, имела, по-видимому, ритуальную историческую основу. Об этом свидетельствует и «отпевание березки», которое молодежь разыгрывала в этот же день на закате. Снова собирались все на улице, многие с венками на головах, и торжественно шли к избе, где оставили деревце. Кланялись березе и выносили ее из угла. Снова девочка под березкой двигалась впереди толпы, направлявшейся к ближайшему водоему. Песни теперь пели только проголосные, и они становились все печальнее. У реки или озера деревце раздевали под жалобное пение, и девочка-«березка» бросала его в воду. Вслед ему летели венки с обычными загадываниями. Когда молодежь возвращалась в деревню, праздничное веселье продолжалось.
У русских крестьян Забайкалья в крупном селе Большой Куналей украшенные березки долго носили по улицам — проходили почти 6 верст (селение в конце XIX века тянулось примерно на 8 верст). Сначала шли «бойкие ковалевские девки» (так определила их информатор - известная песенница К. П. Федорова) и несли 10—15 березок. Затем к ним присоединялись «низовые» (из нижней части селения). Девушки каждого «кутка» составляли особую группу со своей березкой, присоединявшуюся к общему шествию. В селе Архангельском лица, носившие украшенную березку, менялись. При этом смена шла по определенному принципу: сначала несла девушка; затем — молодая женщина, живущая первый год замужем; потом березку несли подростки.
Фольклористами собран обширный материал, свидетельствующий о широком распространении украшения березки и шествия с нею молодежи; этот обычай отмечен в семнадцати губерниях Центра, Поволжья и Сибири.
«Колосок». Гораздо реже встречается в источниках молодежный троицкий хоровод, называвшийся «водить колосок», или «завивать колос». В селе Шельбово Юрьевского уезда (Владимирская губерния) на Троицын день «водили колосок» «дивицы и молодицы», а парни, старики и старухи сопровождали их. Участницы становились парами лицом друг к другу, взявшись за руки ниже кисти, таким образом, что четыре кисти образовывали квадрат. Пары держались плотно, создавая живую дорожку из рук. Предварительно выбирали красивую девочку лет двенадцати, одевали ее в нарядный сарафан и украшали лентами. Девочка шла по дорожке из рук, опираясь на головы. При этом весь хоровод медленно двигался к мосту, за которым это шествие встречали девушки и молодые женщины, жившие на другой стороне.
Двигался хоровод, как бы переливаясь, «вился»: пара, с рук которой только что сошла девочка, ступив на соседние переплетенные кисти, бежала и становилась впереди всего ряда. Перед ней тут же возникала следующая пара и т. д. Все участницы во время шествия пели: «Пошел колос на ниву, на белую пшеницу» и пр. За мостом «колосок» пополнялся женской молодежью. Новые участницы сначала кланялись пришедшим, потом включались в движение пар. Взаимное приветствие низкими поклонами вообще было принято при праздничных встречах групп молодежи из разных селений или разных частей большого селения.
Конечной целью шествия хоровода было поле озимой ржи, которая в здешних местах начинала обычно колоситься к этому времени. Пара, на руках которой остановилась девочка в момент наибольшего приближения к полю, подносила ребенка ко ржи. Девочка срывала горсть колосьев, бежала к церкви и бросала их у стены. «Прежде клали под церковь,— отмечает информатор,— когда она была деревянная». Здесь просматриваются несколько слоев традиции: многие движения хоровода и тексты песен, и самое название обычая имеют, по-видимому, связь с древним ритуалом, призванным содействовать хорошему колошению хлебов. Но уже давно он был подчинен христианскому сознанию, и центральный момент его был обращен к православному храму. Это действие, в свою очередь, к моменту записи претерпело уже изменения.
На обратном пути, один ряд участниц хоровода отступал, другой наступал на него, и то и другое — с песней. Кончалась эта песня, и хоровод снова начинал «перевиваться», но иным способом. Первая пара держала пояс в поднятых руках, а остальные пары, держась за руки, пробегали под ним. Последняя пара становилась первой и поднимала пояс и т. д. В это время пели: «Перевейся яров хмель на нашу сторонку...» Обратное движение заканчивалось на обычном месте гуляний молодежи.
После «колоска» парни и девушки вместе отправлялись на традиционное место встреч молодежи Шельбова и соседнего села Осановца — к колодцу, расположенному между селениями. Туда приходила осановская молодежь, и, как всегда на подобных объединенных сборищах, начинались соревнования сел в искусстве водить хоровод, петь. Рассмотренное описание относится к 50-м годам XIX века. Но материалы Переславль-Залесского уезда, собранные в 20-х годах XX века, свидетельствуют о том, что в отдельных местах обычай «завивать» или «гонять колос» сохранялся и много позднее.
При обратном шествии хоровода — от поля к месту обычных гуляний — вьющееся, переливающееся движение его тоже связывалось текстом песни с «яровым хмелем». Между тем в других районах встречается игра «воротца», традиционно приуроченная к Троице, полностью повторяющая движение шельбовского хоровода, но совершенно лишенная элементов, связанных с каким-либо старинным ритуалом. В селе Усть-Ницынском (Тюменский округ) в 90-х годах XIX века молодые люди обоих полов собирались вечером Троицына дня на берегу реки Ницы на постоянном месте праздничных сборищ, называвшемся «полянкой», «ходили в кругу». Под этим названием здесь выполнялось совсем не круговое движение, а плавные перемещения по определенному принципу трех рядов, состоявших из взявшихся за руки девушек и парней. Играли в игры. В числе последних были «воротца»; одна пара образовывала воротца, подняв вверх руки с платком; остальные участники парами пробегали под этой аркой, становясь, в свою очередь, воротцами. Перед нами разные стадии постепенного длительного процесса утраты хороводными играми пережиточных элементов древних обрядов .
«Русалки». Особую окраску развлечениям хоровода придавали в некоторых местах отголоски традиции древних «русальных» празднеств. В деревнях Нахлестове, Змиевке, Братском и селе Троицком Яковлевской волости Орловского уезда (той же губернии) неделя после Троицы называлась «русальскою» и сопровождалась увеселениями молодежи, отличающимися, по словам местного жителя, от празднования в других селениях даже этой же волости. В течение недели каждый вечер молодежь обоего пола, включая и замужних женщин, собиралась на улице Братского — песни, пляски под гармошку, шутки продолжались до утра. Допускались и «нескромные заигрывания». Тайком от молодежи двое пожилых людей готовили себе маски —«рожи» и костюмы «русалок». Женщина делала из холстины мужскую «рожу» с широкой длинной бородой из «замашек» и одевалась в мужской костюм, а мужчина надевал женскую маску из такого же материала и женский наряд.
В субботу вечером, когда вся молодежь собралась уже на улице и стемнело, двое, изображавшие «русалок», прячась, огородами расходились на разные концы этой улицы и потом одновременно двигались к «карагоду». Парни и девушки, увидев их, бросались врассыпную с криками: «Ох, русалки, русалки идут!» «Русалки» гонялись за беглецами, ловили, щекотали; пойманный «сначала смеется, потом уже кричит со слезами в голосе». «Русалки» так пощекочут человек трех-четырех, а после, когда народ освоится с ними, все опять сходятся в карагод. Сначала плясали «русалки», выкидывая забавные коленца, потом включалась молодежь. Во главе с «русалками» все отправлялись в ближнюю деревнку Нахлестово, где песни и пляски продолжались почти до рассвета.
На следующий день — в воскресенье, после обеда, парни нескольких деревень сходились все вместе. Рослого и плотного парня наряжали «видмедем». Другой —«поречистее и находчивее»— избирался на роль «вожака». Под звуки ударов печной заслонки о ведро ходили от двора ко двору по всем трем деревням, демонстрируя перед окнами сценки с участием «медведя» и «вожака», которые «в былое время нижегородские вожаки проделывали с настоящими медведями». Парней сопровождала большая толпа народа всех возрастов, каждая шутка исполнителей награждалась дружным хохотом. Таким образом, представление ряженых разыгрывалось не только для хозяев домов, но для всех желающих. Хозяин или хозяйка выносили пару яиц или 1—2 копейки. Вечером этого дня молодежь снова собиралась на обычном месте, чтобы веселиться до рассвета. С наступлением темноты опять появлялись «русалки» и проделывали то же самое. В эту ночь заканчивалась праздничная неделя, начинался Петров пост.
Хождение с «медведем и вожаком» накануне Петрова поста явно обнаруживает сходство, даже прямое повторение, с ряженьем молодежи на Святки. Такое же сходство со святочными увеселениями прослеживается в ряженье лошадью на русальной неделе. Что же касается «русалок» в виде мужика и бабы, на первый взгляд они представляются специфичным явлением весенне-летнего цикла. Однако знакомство с описанием рождественских развлечений этих же деревень обнаруживает персонажей, очень сходных с теми «русалками», которые пугали молодежь на рубеже весны и лета.
Крестьянки деревни Братское рассказывали корреспонденту Тенишевского бюро, что «у коляду под Рождество» двое жителей деревни наряжались: «обертываются дерюгой, што ночью одеваются, когда спать ложатся, берет баба палку, мужик безмен». Когда темнело и зажигались огни «по хатам», эти двое отправлялись ходить по домам, начиная с крайнего жилья на конце деревни. У «баб и девок» они требовали пряжу — кто сколько успел напрясть до Рождества. Все несли свои клубки, и ряженый мужик взвешивал их. Тех, кто мало напрял, щекотали. «Баба хоронится от них на печку, а они и туда лезут ее щекотать. Ребятишки от страху крик поднимают. У мужиков лапти спрашивают: кто мало наплел — того тоже щекочут». Так обходили всю деревню.
В этом рассказе о рождественских хождениях по домам весь стиль поведения постоянных персонажей повторяет героев русальной недели. Скорее всего и исполнялись эти роли одними и теми же лицами, обладавшими определенными актерскими способностями.
Отметим вариант увеселений молодежи с воплощением образа «русалки» совершенно иного типа. В селе Турках Балашовского уезда Саратовской губернии от Пасхи до заговенья на Петров пост мужская и женская молодежь собиралась вместе вечерами на улице «для разных игр, песен и хороводов». Эти сборища назывались здесь «зарянки». В день заговенья собиралась огромная толпа —«человек в 1000»— молодых женщин, мужчин, девушек и детей «провожать русалку». В хороводе появлялась девушка в белой одежде, украшенная цветами, с распущенными волосами — ее называли «русалкой». Она становилась центром плясок под гармошку и песен. На этом гулянье принято было обливать водой всех, кто зазевается.
В Моршанском уезде Тамбовской губернии «праздновали русалку» не на заговенье, а в первый день Петрова поста. Обычай обливать водой здесь был отделен от хоровода: с утра ходили по домам с ведрами и обливали друг друга, а потом одевались празднично и водили по деревне «карагоды». «Проводы русалок» в первый день Петрова поста описаны и для Лебедянского уезда Тамбовской губернии по материалам села Доброго.
Традиция сроков русальной недели имела местные различия, которые сводятся в XIX веке к двум вариантам: неделя до или после Троицы. В последнем случае иногда с выходом на первый понедельник поста. Напомним, что в письменных источниках средневековой Руси встречается понятие «русальная неделя».
В Мещовском уезде (Калужская губерния), по сведениям 1849 года, русальной считалась неделя перед Троицей. О таком же расположении русальной недели говорит применение на Вологодчине в XIX веке названия « русалка» к Семику: «На Русалку завивают, на Троицу развивают венки». Однако большая часть выявленных нами описаний помещает русальную неделю между троицким и всесвяцким (всех святых) воскресеньями церковного календаря. В Суджанском уезде Курской губернии бытовало понятие «Русалкин Велик день» применительно к первому четвергу после Троицы.
А. С Петрушевич, который создал как бы сводный календарь на 1866 год, включавший упоминание или описание обычаев разных районов расселения русских, дает название «русальной» (а также клечальная, семицкая, зеленая, «зеленые святки») как неделе перед Троицей, так и следующей после Троицы. Соответственно и «Русалкин Велик день» отмечен в этом календаре как на семицкий четверг, так и в четверг недели после Троицы.
Всесвятское воскресенье — заговенье на Петров пост — повсеместно было отмечено особыми гуляньями молодежи, как завершение основного, самого интенсивного периода хороводов.
В Васеляновской волости Кадниковского уезда (Вологодская губерния) этот день называли «яишным заговеньем» и праздновали во всех деревнях. После утреннего угощенья в семьях парни и девушки шли к «качулям» (качелям), которые устраивались в трех постоянных местах: близ Спасского погоста и около деревень Чернухина и Кудрявцева. Там с полдня начинались песни, пляски и игры. Главными в этот день были игры в яйца: «перебой», «защурья», «по лотку». В семье каждый получал от старшей из женщин пяток яиц. В домашнем угощенье в этот день непременными считались пироги с яйцами. В игре в карты на Всесвятское воскресенье на ставку принимались яйца. За катанье на качелях тоже можно было в этот день расплатиться яйцами. Качали молодежь здесь крестьяне — хозяева качелей, за плату.
Увеселенья около качелей кончались к 7 часам вечера, и молодежь ненадолго расходилась по домам. Девушки должны были снять праздничное платье и переодеться в более простую одежду. После этого выходили на берег реки у своего селения, там к ним присоединялись парни. Танцы и песни продолжались «чуть не всю ночь».
Корреспондент, приславший описания этих развлечений в «Этнографическое обозрение» в 1903 году, сообщил, что собрал их в 1901—1902 годах лично и от крестьянина деревни Тарасовской Алексея Кортавина. Отмечал изменения в составе участников и наборе игр на протяжении последних десятилетий. Раньше к «качулям» собиралась не только холостая молодежь, но и молодые женатые крестьяне ближайших деревень. С начала 80-х годов они стали посещать эти увеселения все реже, а в момент написания и совсем уже не ходили. Исчезли и игры в яйца.
Яичным, а не русальным, называлось в крестьянской среде заговенье на Петров пост и в некоторых местах Тюменского уезда Тобольской губернии. Здесь было как бы три возрастных слоя в развитии праздника в течение дня: сначала выпускали на улицу детей; позднее появлялись группы нарядно одетых парней и девушек; после обеда выходили люди среднего и старшего возраста. Все двигались к берегу реки, где раскладывали костры и варили яйца, окрашивая их луковичной шелухой. У костров располагались семьями или группами семей, а молодежь поблизости катала яйца, водила хороводы. В хороводах у реки тоже соблюдалась некоторая возрастная последовательность: позднее молодежи начинало водить хороводы среднее поколение, потом появлялись хороводы стариков и старух.
В одной из игр молодежи на берегу реки на яичное заговенье могли участвовать только девушки. Они становились парами лицом друг к другу, взявшись за руки, и образовывали длинный коридор, по которому перебрасывали с рук на руки малышей — мальчиков и девочек. Таким способом перебрасывали всех детей деревни, а иногда и подростков, и девушек. Здесь же проходили спортивные игры и состязания молодежи. Девушки и молодые женщины бегали «взапуски». После бега начиналась борьба: женщины боролись с женщинами (девушки в этом не участвовали), а мужчины — с холостыми парнями. Завершался праздник вечером купаньем в реке; при этом жгли костры и стреляли из ружей. После купанья взрослые возвращались домой, а хороводы молодежи продолжались всю ночь.
Традиции древних обрядов, переродившись в игровые, карнавальные, придают многокрасочное богатство народной праздничной культуре. Завивание венков, «березки», «русалки» и другие обычаи, в которых причудливо переплетаются таинственность, лиричность, грусть с кипучим весельем, создают неповторимый колорит гуляний молодежи, приуроченных к конкретным календарным датам или периодам. Это своеобразные игры для взрослых или коллективные театральные импровизации, разыгрываемые по определенным правилам, за выполнением которых может стоять и суеверный страх нарушения того, что делалось родителями и дедами. На венках загадывают: одни верят гаданью, другие не верят, но кто из молодежи захочет отказаться от участия в общем празднике, от возможности бродить в обществе ровесников по лесу, лугу, у реки с березками, венками, по старинному обычаю, исполненному таинственной загадочности.
Древние обычаи народ приурочил к глубоко чтимым в крестьянской среде христианским праздникам. Это способствовало сохранению в народной культуре разнообразных хороводных форм. Они становились непременной принадлежностью календарного праздника в его светской части, связанной с семейным и общественным бытом. Такова, например, роль украшения березок и завивания венков, ставших устойчивыми атрибутами празднования Троицы. Участие в традиционных развлечениях в лесу после церковной службы для большинства потому и считалось возможным, что не воспринималось как имеющее отношение к вере.
Однако бытование некоторых пережитков архаического обряда, вступавших в заметное осознанное противоречие с нравственными или религиозными представлениями крестьянства, создавало иногда для молодежи этическую или религиозно-этическую проблему выбора — принимать или нет участие в увеселении такого рода. Подобная ситуация хорошо прослеживается по материалам Муромского уезда, касающимся обычая «хоронить Кострому». Корреспондент описывает, по своим наблюдениям начала 70-х годов XIX века, спор в среде женской молодежи, возникающий перед изготовлением куклы — Костромы. Мотив отказа от участия — греховность исполняемой при имитации похорон песни с упоминанием гроба. В этом уезде описаны три варианта молодежного действия в последнее воскресенье перед Петровым постом с «похоронами» Костромы: шествие с печальными песнями и причитаниями к водоему с куклой в женской одежде и бросание ее в воду (Акиманская слобода, деревня Ольховка); то же самое с соломенной куклой в мужской одежде (сельцо Зименки); разыгрывание «похорон» с девушкой или женщиной, изображающей Кострому с укладыванием ее в лесу под березой (село Климове с окружающими деревнями). На большей части территории Муромского уезда обычай этот в 70-х годах совсем отсутствовал. Крестьяне там называли его «греховной забавой» и считали голод, болезни и другие бедствия наказанием за исполнение этого обряда.
Исчезнув из молодежных развлечений, «похороны Костромы» ушли здесь в детские игры. Такая трансформация происходила со многими обычаями, унаследованными от дохристианских времен. При этом возможно было и параллельное бытование обряда или отдельных его элементов в молодежных гуляньях и детских играх.
Отрицательное отношение к обрядам, исполнявшимся в весенне-летних хороводах молодежи, было четко выражено в некоторых группах старообрядцев. Иногда это отношение распространялось и на хоровод вообще. На Верхней Каме у «максимовцев» и «деминцев» запрещалось в конце XIX века вообще круговые и плясовые песни, а в белокриницком и часовенном согласиях тех же мест запрещалось играть и плясать на лугу весной. Неодобрительно смотрели на подобные увеселения и беглопоповцы. У поморцев Верхокамья круговые песни местами разрешались, но под неусыпным надзором родителей, присутствовавших тут же. У старообрядцев же Ветки, например, весенние «карагоды» молодежи были обычным явлением. Запрещались они только в посты, когда молодежь пела лишь духовные стихи. У старообрядцев Забайкалья старики не разрешали носить троицкую березку мимо церквей.
Следует отметить значение сложившихся традиционных форм в праздничном общении крестьянской молодежи. Создаваемые многими поколениями, сохраняемые коллективно, впитавшие особенности крестьянского сознания — глубокую связь с природой и земледелием,— они обеспечивали яркую программу развлечений, определяли запоминающееся и желанное отличие одного праздника от другого .
<< Назад Вперёд>>
