Сибирские земли
На сибирском материале можно рассказать конкретнее и кое о каком общем для всей страны крестьянском опыте, ибо автор этих строк прожила в Сибири восемнадцать лет и специально занималась в местных архивах изучением старого земледелия.
Весенний цикл крестьянских работ начинался здесь в апреле подготовкой орудий для пахоты и зерна для посева. Прежде всего исправляли сохи и бороны. Деревянная соха с железным сошником была предметом забот как весною, так и повседневно. О ней так выразительно писали в челобитной крестьяне Иркутского уезда в 1699 году: «А пашем мы на лошадишках своих сохами, а сошники куем и те сошники точим на всякий день, потому что земли твердые». В это время закупали и точили ральники (лемехи, сошники), подправляли или заменяли деревянные части сохи. «Землю пашут сохами на лошадях»,— зафиксировано в Топографическом описании Тобольского наместничества в 1790 году относительно всех уездов Западной Сибири. «В деле пахания земли простая русская соха господствует по всей Сибири... потому что удовлетворяет вполне своему назначению»,— писал Н.С.Щукин в 1853 году. С его мнением перекликаются сведения, собранные Географическим обществом по анкете 1847 года и в «Статистическом обозрении» Ю. А. Гагемейстера 1854 года, в котором сведены все данные, поступавшие в Сибирский комитет.
Соха имела варианты, которые зависели от особенностей почвы, растительного покрова, ландшафта. В Южном Зауралье при вспашке нови с мощным дерновым покровом крестьяне применяли двуконную соху — «колесуху». В Шадринском уезде употреблялся термин «сабан», но, по-видимому, он относился тоже к пароконной колесной сохе. На юге Западной Сибири, на территории Алтайского горного округа, наряду с бесколесной сохой, которую крестьяне называли «рогалюхой», «косулей» и «староверкой», орудием пахоты служила соха с колесным передком - «колесуха». К 30-м годам XIX века в некоторых волостях она совсем вытеснила обыкновенную соху. Гагемейстер упоминает по материалам Томской губернии и небольшой двухколесный плуг, называемый аранкою. О сохах «колесянках» как основном орудии написал информатор из Шушенской волости, отвечая в 1847 году на анкету Русского географического общества. В южных частях Енисейской губернии и в Забайкалье местами употребляли «сабань» — под этим названием здесь фигурировала соха на одном колесе; ее считали более удобной для горных склонов. В некоторых местах за Байкалом был в ходу в XIX веке и плуг.
Колесные сохи, а местами и плуги распространялись преимущественно в южных, степных и лесостепных районах Сибири, где они больше подходили к природным условиям. Предпочтение, которое отдавали крестьяне обыкновенной русской сохе в земледелии таежной полосы, было вызвано обилием корней и спецификой почвы: здесь лучше справлялась легкая и поворотливая соха, чем тяжеловесный плуг, на который налипала суглинистая почва.
Обыкновенную соху запрягали в одну лошадь, колесную — в две. Но для сибирского крестьянина, как правило, упряжка в две лошади была доступна; выбор же сохи определялся чаще всего соотношением почвенно-климатических условий, так как колесное добавление к сохе не всегда было удобно.
Сибирские крестьяне достаточно хорошо разбирались в качествах почвы. Не только при первичном заселении края, но и при внутренних переселениях они часто стояли перед необходимостью выбрать место для жительства с наилучшими для хлебопашества условиями, и делали это обычно весьма успешно, если выбор действительно зависел от них. Если же место было выбрано начальством, оно нередко оказывалось неудачным, и при этом крестьяне умели сами довольно точно определить причины неурожаев. Ученый-путешественник П. С. Паллас писал в 1770 году о крестьянах деревни Болыперецкая Защита (недалеко от Усть-Каменогорской крепости — нынешнего Усть-Каменогорска), что они «добровольно сами с реки Иртыша сюда перешли; сию приятную и плодоносную землю весьма хорошо себе избрали». В этом же районе путешественник столкнулся с очень неудачным выбором места поселения, навязанным крестьянам сверху. «Но сия многочисленная деревня,— записал он о Старо-Алейской,— не токмо имеет недостаток в лесе, но также и в доброй пахотной земле. Ибо показанное им место весьма высоко, сухо и каменисто, и солнечный зной не дает взойти хлебу. Жители не имеют почти с самого первого времени их поселения ни одной доброй жатвы, и должны необходимо при всем своем рачении притти в худыя обстоятельства, есть ли показанная им столь бесплодная земля не будет переменена. Я видел своими глазами истину того, на что мне крестьяне с плачем жаловались на высокой равнине между Гольцовкою и Корболихою, по коей идет дорога, и где они по большей части пашни свои имеют. Хлеб стоял тамо рассеянными, токмо в четверть длинными стеблями, кои весьма печальный вид составляли, а прочия соседственныя деревни сего году имели обильнейшую жатву». Крестьяне умели увидеть во взаимосвязи действие различных факторов — рельефа, климата и почвы. «Деревня Красноярская есть из числа тех, которыя изрядную хлебородную землю имеют; однако, здешние поселяне утверждают, что на высоких местах хлеб, ради жара и господствующей там суши, не очень хорошо родится».
Особенный интерес в этой связи представляют объяснения причин неурожая или малого урожая, которые записывались в низовых инстанциях мелкими чиновниками со слов крестьян в ответ на всякого рода официальные запросы. Они свидетельствуют о том, что крестьяне детально оценивали воздействие неблагоприятных природных явлений на разных стадиях роста хлебов. В 1760 году в ведомости Бийской судной избы, направленной в Кузнецкую воеводскую канцелярию, отмечалось, что после сева была жара и ветер, хлеб всходил медленно и поле зарастало травой; когда же начал хлеб цвести, пошли дожди и потому хлеб «не весьма добр родился». Такого типа разъяснения исходили от крестьян разных районов, не только Сибири. Иногда они включали указания на то, что «в цвету пала ржа» или «в цвету пал гнус», или «кобылкою и червенем весь выело».
Илимская воеводская канцелярия в 1729 году объясняла недобор хлеба со слов крестьян: «На полях весною сев был в доброе и удобное время, как всякие хлеба насевают. И в том посеве в помешке непогодами не бывало. А всходы озимная и яровыя были неисправны, понеже в то время дождей не имелось и было сухое погодье и солнечным жаром выжгло. И от того солнечного выжгу — по посеве и по всходе — в осеннее сенокосное время ужины и умолоты были плохи для того, что по всходе на каждом колосу зерна родилось мало и едром был скуден». В объяснениях фигурировали такие причины, как вымывание дождями хлеба в цвету в сенокосное время, вымерзание от ранних заморозков («иньями вызнобило»).
В сущности, вся деятельность русских крестьян по приспособлению вынесенных из мест выхода приемов хлебопашества к условиям каждого осваиваемого района была агротехническим экспериментом. Но, кроме того, были такие действия крестьян в сибирском земледелии, которые рассматривались как сознательный эксперимент, опыт и ими самими и современниками.
В XVIII веке и первой половине XIX века крестьяне-старожилы вооружились уже хозяйственной традицией, приспособленной к природным условиям того или иного района Сибири. Но для вновь осваиваемых территорий, естественно, продолжается процесс, начатый в XVII веке. Характерны в этом отношении описанные Палласом намерения русских крестьян-старообрядцев, переселенных из пограничных польских территорий в верховья Иртыша и Оби и получивших название «поляков»: «Оным поселянам можно в честь поставить, что они весьма рачительные и добрые земледельцы; но только они к здешней стране ради жестоких морозов и господствующих в оной сильных вихрев еще не привыкли, да также и земля их не очень для хлебопашества выгодна; ибо хлеб у них на каменистых и сухих возвышениях родится колосист; а болота в их месте кажутся быть солоноваты. Они желают завести и здесь прекрасные огороды и пчеловодства, каковые они имели у себя в прежних своих теплых жилищах; да и я не сумневаюсь, чтоб им в последнем не удалось, если бы для опыта в зимнее время сюда несколько ульев принесено, и по Полякам, знающим за оными ходить, разделено было». Паллас не ошибся в своем оптимистическом прогнозе. Район расселения так называемых «поляков» — Крутоберезовская, Усть-Каменогорская и Убинская волости — становится в XIX веке одним из наиболее развитых по пчеловодству.
Н. С. Щукин в конце 20-х годов XIX века столкнулся на Лене с подобными же фактами сознательного стремления крестьянина привить новую для этого района зерновую культуру.
О внимательном, вдумчивом отношении переселенцев к освоению новых районов свидетельствуют и факты конца XIX века. В 1888—1893 годах 72 семьи переселенцев осели в поселке Владимирском Боготольской волости (Томская губерния). Только 12 из них завели сразу самостоятельное хозяйство, остальные сначала нанимались в работники к окрестным старожилам. Оказывается, дело было не только в отсутствии средств: среди нанимавшихся были такие, «которые могли бы обойтись и собственными средствами — шли к старожилам, чтобы присмотреться к местным хозяйственным приемам».
35 дворов переселенцев, устроившихся в пос. Самаринском Крутинской волости (Тобольская губерния), имели средства для обширного посева, но засеяли в первый год «немного, только для опыта, а свободным временем пользовались на заработках у старожилов, зарабатывая деньги и присматриваясь к сибирскому хозяйству».
Разумная осторожность в разворачивании собственного хозяйства, заимствование опыта старожилов сопровождались и постановкой прямых экспериментов. Крестьянин Дмитрий Братиков (деревня Жерлынская Тобольской губернии) разделил небольшой участок пашни на три делянки с целью проведения опыта. Вкладывая на разных делянках удобрения по различным нормам, он высевал овес, пшеницу, яровую рожь и полбу. Такие же эксперименты проводили в этом районе в 60—80-х годах XIX века крестьяне Груцынин, Девятов и многие другие. По свидетельству местных краеведов, крестьяне Минусинского округа охотно занимались испытанием и разведением улучшенных сортов многих культур.
•Началу пахоты предшествовали, кроме подготовки орудий и семян, еще работы по очистке полей и удобрению почвы. Это не только унавоживание, а в большей мере опаливание полей, широко распространенное в Сибири, назначением которого, в частности, было удобрение почвы золой.
В документах местных сибирских учреждений XVIII века нередко встречаются распоряжения такого рода: «Понеже ныне около боров и протчих лесов по степям снеги уже сошли, и по обыкновенном здещнего народа вертопрашестве от запаления пашен и покосов, подлежит немалая опасность», предписывается земским избам следить, чтобы «пашен и сенных покосов без необходимой надобности не опаливали».
Что имели в виду власти под «необходимой надобностью», при которой допускалось поджигание пашни,— остается неясным. Но бесспорно, не только в XVIII веке, но и позднее, «пал» в Сибири не был искоренен запретительными мерами. Н.С.Щукин в своем обзоре земледелия Восточной Сибири, опубликованном в 1853 году, констатировал, что крестьяне ежегодно выжигают на пашнях старую стернь и сорняки, а также на покосах старую траву. «Местное начальство бдительно заботится о прекращении этих палов, ...но часто безуспешно...». В самом конце XIX века разговор о созательно создаваемых крестьянами гарях все еще продолжался.
В чем же была причина непонятного упорства сибирских крестьян в сохранении этого приема, который многим чиновникам и кое-кому из ученых наблюдателей казался лишь проявлением лености и небрежности?
Внимательный наблюдатель середины XIX века Н.С.Щукин определил положительные стороны пала для земледелия в Восточной Сибири: истребление яиц саранчи, сорных трав и создание питательного слоя золы; а для лугов — избавление от процесса гниения старой травы, вызывавшего гибель молодой поросли.
Удобрение навозом в Сибири местами заменялось не только применением пала, но, главным образом, оставлением земли в залежь, то есть на длительный отдых. Но в районах, где землями пользовались уже давно, и в то же время возможности для залежи были ограниченными, применялось удобрение.
И.П.Фальк, описывая в 1771 году «страну около Тюменя и по обеим сторонам нижней Туры», заметил, что «большая часть деревень удобряет свои поля...». Для Кузнецкого же уезда, располагавшего гораздо большим земельным простором, академик констатировал отсутствие унавоживания: «При некоторых деревнях у рек и речек земля хорошая и плодоносная, а поелику поля могут отдыхать в перелогах, то они и не требуют удобрения». По данным Топографического описания Тобольского наместничества 1790 года, в Тобольском, Туринском, Тюменском и Тарском уездах крестьяне применяли унавоживание, но не везде; для всех южных степных и лесостепных уездов в Топографическом описании отмечено отсутствие удобрений. В последних это связано с господством залежной и залежно-паровой систем земледелия.
Практика применения или отсутствия удобрений в том или ином районе, на том или другом участке складывалась в результате коллективного крестьянского опыта, приспосабливавшегося к реальным условиям. Местами тучные черноземные почвы не нуждались в унавоживании, например, в Ишимской степи. В других случаях, наоборот. «А та земля выпахиваетца; когда тое землю навозом навозим, тогда и посеянной хлеб родитца; а от болотных мест без навозу та земля не хлебородна»,— показывали в 1745 году крестьяне Орленской слободы Илимского уезда. Отдых земли они считали заменой удобрения: «А когда оная земля отдохнет, тогда к распахиванию надежна будет». Следует иметь в виду также, что в самых северных районах земледелия унавоживание не приживалось из-за низких температур почвы.
Зерно, предназначенное на семена, крестьяне тщательно просеивали. Отбирали его еще с осени, так как на семена обмолачивали «сыромолотом», а остальной хлеб обсушивали в овинах. Сроки весенней пахоты и сева вырабатывались применительно к естественно- географическим условиям каждого района и различались по отдельным культурам. В этом вопросе крестьянская производственная традиция проявляла гибкость, приспосабливаясь к реальным климатическим ситуациям каждого года. В Тарском уезде, по сведениям, полученным Географическим обществом в конце 50-х годов XIX века, «пахать и сеять начинают под яровые хлеба в половине или конце апреля — сейчас после оттаивания пашен и продолжают весь май; сначала сеется пшеница и ярица, потом гречиха, просо, овес, горох и после них ячмень, иногда даже около 1-го июня». В Ишимском уезде пахать обычно начинали между 23 апреля и 9 мая[Здесь и далее (кроме оговоренных случаев) даты приводятся по старому стилю]. В более северном, Тюменском, уезде местами пахать начинали тоже в апреле и продолжали в мае, местами — ранее начала мая за пахоту не принимались. В Тобольском уезде «приуготовляют к посеву землю от майя месяца». В Минусинском и Ачинском округах пахали под яровые и сеяли их в апреле или начале мая. В Илимском (Киренском) уезде «начинают пахать от долгобывающих вод майя с последних чисел, потому ж и сеять». В деревнях, где весеннее половодье спадало раньше, пахать начинали с середины мая. Большие различия в рельефе и почвах отдельных частей этого уезда создавали и значительные колебания в крестьянском календаре весенней пахоты и сева яровых внутри уезда. Кое-где сеяли с 1 мая (Пыптинская и Карапчатская волости) или с 5-го (Криволуцкая слобода). В Кежемской волости сеяли даже в апреле. На большей части территории Иркутской губернии в целом пахать под яровые начинали с 23 апреля, с передвижкой этого срока к 1 мая по мере движения на север губернии (за исключением пашен, затапливавшихся весенним паводком). В Забайкалье пахать начинали с 25 апреля, «если же теило начнется рано, то и неделей прежде». Сеяли сначала яровую рожь-ярицу, затем - овес, потом ячмень и в последнюю очередь - пшеницу.
Даже к последовательности сева разных зерновых культур народная агрономия подходила с учетом специфики не только культуры, но и района: В Тарском уезде считали целесообразным сеять пшеницу рано, вместе с ярицей, а в Забайкалье — поздно.
В крестьянских приемах весенней пахоты тоже можно наблюдать различия, определяющиеся особенностями почв, системой земледелия, назначением того или иного участка в структуре посевов, применением или отсутствием удобрений, рельефом местности и пр.
В Тарском округе было принято весной пахать под все яровые хлеба, за исключением пшеницы, только один раз; затем пашню боронили и в тот же день или на другой день сеяли; после сева заборанивали зерна той же бороной или двумя боронами; на последней бороне привязывали большой пук прутьев, чтобы «затаскивать» посев. Некоторые крестьяне привязывали к последней бороне тяжелый кусок дерева; иногда на нее усаживали мальчика. Под пшеницу вспахивали два раза. На большей части пашенной территории Западной Сибири было принято перепахивать землю дважды, а местами — трижды. В Восточной Сибири число весенних вспашек под яровые культуры тоже колебалось от одной до трех, при преимущественном распространении двукратной пахоты.
По всей Сибири применялись бороны двоякого рода: деревянные и железные. Производительность бороны с железными зубьями была в два раза больше. Однако живучесть деревянной бороны в крестьянском хозяйстве определялась не только дороговизной железа — в XVIII веке и, тем более, в XIX оно было вполне доступно. Для некоторых почв, по мнению крестьян, больше подходила деревянная борона.
Крестьяне подходили дифференцированно к разным зерновым культурам не только по числу вспашек, но и по характеру самого сева. В Тобольской губернии первой половины XIX века обычно пшеницу и рожь сеяли под борону, а ячмень и овес — под соху. Различие приемов сева отмечали в Енисейском округе: «Сеют различно, в иных местах сеют под соху, а в других — на пластах, и даже потом пашут». В данном случае речь идет о приспособлении к разным почвам.
Глубина вспашки различалась в зависимости от того, поднимали ли новину или пахали старую землю, а также в зависимости от характера почв, климата (северные или южные районы, влажные или сухие) и рельефа. В конце XVIII века в официальных данных для Тюменского уезда была указана глубина вспашки в 4 вершка. Для Томской губернии середины XIX века зафиксировано различие в этом отношении между северными и южными районами.
Широкое распространение мелкой вспашки сочеталось с повсеместным распространением сохи. В конкретных условиях Сибири того времени это было, по большей части, вполне оправданно. Н. С. Щукин считал целесообразной мелкую вспашку на мягких черноземных землях Сибири: «Нужно только поднять дерн, и это в особенности при разработке новин». Повышенная влажность почвы в таежных земледельческих районах тоже говорила в пользу мелкой вспашки. В районах крайнего северного земледелия прогревался солнцем лишь самый верхний слои почвы, и нельзя было сеять в глубокую борозду.
Практиковались два приема в последовательности вспахивания поля: 1) пахать кругами, начиная с внешней границы участка и двигаясь постепенно к центру; 2) подняв прямую борозду по длине всего поля, поворачивали соху и вели рядом с проложенной уже новую борозду. В первой половине XIX века в Восточной Сибири один пахарь вспахивал десятину мягкой земли (не новины) за два дня; боронил — десятину за день.
Удельный вес площадей весеннего сева по отношению ко всей пашенной земле определялся системой земледелия, принятой в данном районе. Если на первых этапах развития земледелия в Сибири в отдельных пашенных очагах таежной полосы практиковалось относительно правильное трехполье, в том числе и с унавоживанием, то по мере включения в процесс освоения новых лесостепных и степных территорий и расселения хлебопашцев на огромном пространстве, абсолютное преобладание получает залежно-паровая система (сочетание паровой системы и залежи) с тенденцией к правильной, или регулированной, залежи (то есть
с определенным постоянным сроком отдыха земли).
В Южном Зауралье, например, в степях, на территории Исетской провинции, крестьяне во второй половине XVIII века использовали землю под пашню 5—6 лет, затем оставляли ее на такой же или больший срок в залежь. В связи с этим существовали дальние пашни, отстоявшие иногда на 50 верст от деревни. На северо-восток от этой территории, в Ялуторовском дистрикте[Дистрикт — единица административного деления.], где земледелие активно распространялось на новые земли, тоже земля «за выпашкой» лежала 5—10 лет «впусте», а затем опять распахивалась. В «Статистическом описании Ишимского округа» 40-х годов XIX века говорится: «Вообще сняв хлеба три и более, пашню оставляют залежью, и она отдыхает нередко от 15 до 20 лет. Впрочем, по уверению крестьян, где нет в излишке земли, так пашня может служить 15 лет и более». Следовательно, здесь применялась залежь с коротким сроком использования земли («сняв хлеба три и более») и длительным периодом отдыха.
Сами крестьяне четко связывали соотношение сроков рабочего периода и залога со степенью земельной тесноты. Это свидетельствует о попытках крестьян сознательно оценить условия возникновения того или иного способа организации полевого хозяйства.
В Омском округе крестьяне снимали урожай с одной и той же территории по три-четыре года подряд, затем давали земле год отдыха; потом снова засевали в течение 5 лет непрерывно; после этого оставляли пашню в долгосрочную залежь. Сравнительно долгий срок культивации земли достигался за счет применения парования. Здесь мы встречаемся с таким вариантом залежно-паровой системы, когда парование применяется регулярно, но с большими промежутками (через четыре года).
Четкую схему регулированной залежи давало крестьянское хозяйство Тарского округа. В конце 50-х годов XIX века информатор Географического общества сообщал, что при посеве соблюдается порядок «плодопеременный»: «...по прошествии 5, 7 и много 10-ти лет старыя пашни бросаются, хотя всякий год стараются запахать сколько-нибудь нови. Старыя пашни, лежащие впусте в течение 5—10 лет и вновь возделанные, дают, как нови, самую благословенную жатву».
В Барабинской степи, как и в Тарском округе, большие колебания в сроках культивации между отдельными участками были вызваны солончаковым характером почв. На северо-восток от Барабинской степи, на таежных землях Томского уезда практиковалась залежь с применением регулярного севооборота («с переменою»). Культурный период составлял на хороших почвах 6—7 лет, на худших — 4—5 лет.
Залежно-паровая система господствовала в Сибири в XVIII—XIX веках потому, что была наиболее целесообразной для крестьян в данных социальных и естественно-географических условиях. Под социальными условиями мы имеем в виду в этом случае земельный простор и относительно свободное положение государственных крестьян (таких в Сибири было большинство) по сравнению с помещичьими.
Весь набор злаков и незерновых, возделывавшихся русскими крестьянами в Сибири, происходил из европейской части страны: рожь, ячмень, овес, пшеница, просо, полба, гречиха, горох, лен, конопля, хмель, табак, мак. Рожь, безусловно, преобладала. Самый факт приспособления давно известной культуры к совершенно новым условиям в ходе переселения является, по существу, интродукцией — так называет агрономия введение новых культур. Поэтому нельзя согласиться с теми историками, которые считают, что интродукция производилась в России XVIII века лишь помещиками. Непрерывный процесс освоения окраин - северных, восточных и южных — крестьянами означал и постоянную интродукцию в крестьянском хозяйстве.
В Западной Сибири яровые в целом преобладали над озимыми. Несколько неожиданным на первый взгляд кажется отмеченное в документах предпочтение, оказываемое озимой ржи в северных районах. Оно вызывалось краткостью лета — яровые не успевали созреть из-за раннего инея и заморозков. Но это предпочтение возможно было только там, где покров снега был достаточно ранним и глубоким, в противном случае озимые вымерзали. Имели значение также лесная защита от ветров и рельеф местности. На открытых степных местах, где снег выдувался сильными ветрами, крестьяне считали нецелесообразным сев озимых.
Огромное преобладание яровых в таких хлебных округах, как Ялуторовский и Ишимский, было связано с требованиями рынка. Но в то же время и по климатическим условиям эти уезды были неблагоприятны для озимых: «Часто бывающие сухие осени, сильные ветры и сильные морозы, предваряющие снег, служат причиною, что здесь вообще в 6 раз более засевают яровые хлеба, нежели озимовые»,— писал в начале 40-х годов XIX века житель Ишимского округа. В Томской губернии в первой половине XIX века также, «чем ближе к югу, тем более яровым хлебам дается преимущество перед озимыми». Учитывался для решения вопроса о яровых и озимых и характер почвы.
В Верхнеудинском округе озими сеялись совсем отдельно, не чередуясь с яровыми, и в местах с большим залеганием снега — обычно в лесах; для яровых тоже выбирали постоянные места по почве и рельефу. В Нерчинском округе также обычно не смешивали полей, предназначенных под озимые и яровые: для первых выбирали участки закрытые, черноземные, для вторых — открытые и песчаные.
Интересный опыт накопили сибирские крестьяне по выращиванию гречихи. Ее высевали и в таежных и в степных районах Западной и Восточной Сибири, но на небольших площадях. Крестьяне знали, что гречиха хорошо растет на высоких местах, особенно на таких почвах, где чернозем смешан с песком. Сеяли ее поздно (в Забайкалье — не ранее 12 июня) и старались рассеять как можно реже, чтобы лучше кустилась и давала больше побегов (на десятину высевали всего 5 пудов, в то время как ржи сеяли не менее 8 пудов). Потом по всходам гречиху еще кое-где подсевали дополнительно. Наиболее выгодной считалась гречиха в Забайкалье, где каждый крестьянин засевал ею четвертую часть своих полей; в Даурии возделывали преимущественно гречиху.
После завершения раннего сева яровых, в мае же, но во второй половине, обычно подымали (вспахивали) залежи, а также в ряде мест перепахивали прошлогоднее жнивье под пар. Пахать залежь спешили до того, как трава наберет силу. В Южном Зауралье между концом сева яровых хлебов и началом обработки пара проходило обычно около двух недель. Этот перерыв давал возможность окрепнуть на подножном корму лошадям, переутомленным на пахоте яровых. Крестьяне понимали значение ранней вспашки паров, и некоторые начинали ее сразу после сева. В районах, где сев яровых по климатическим условиям начинался позднее, сдвигались и сроки первой вспашки пара.
Одновременно с этими работами высевали рассаду овощей (этим занимались преимущественно женщины), а затем и сажали овощи. Сибирские крестьяне выращивали капусту, морковь, огурцы, лук, чеснок, свеклу, картофель, редьку, редис, репу, брюкву, хрен, бобы, укроп, тыквы, дыни, арбузы. Даже в Тюменском уезде крестьяне умели выращивать дыни, но отмечали, что они нуждаются в особом присмотре. Чаще сажали дыни, а также тыквы и арбузы в южных округах Западной Сибири.
Основным приемом весеннего цикла в выращивании овощей в Сибири, как и в европейской части страны, был сев рассады с последующим высаживанием ее в огород. Сроки этих работ по районам и видам овощей были довольно жестко закреплены крестьянской традицией. Самый ранний сев в рассадник делали 16 и 23 апреля (последнее число было и самой ранней границей сева яровых). Более массовый сев рассады, главным образом, капустной, приходился на 5—9 мая.
14 мая местами начинали высаживать огурцы на грядки, закрывая их потом от утренников. Одновременно начиналась вспашка огородов, 20—21 мая высаживали овощи повсеместно. Сеяли в это время морковь, лук, горох, редис. Редьку сеяли после 21 мая; крестьяне знали, что в противном случае она будет «перерослая, под зиму не годится». В эти же сроки сеяли репу. Огурцы тоже высаживали после 21 мая, если не имели возможности их оберегать от утренних заморозков. Посадку картофеля начинали 9 мая; к 21 мая обычно заканчивали. Позднее других овощей, в начале июня, высаживали рассаду капусты.
В июне «подборанивали» пары, и там, где применялись удобрения,— унавоживали. Это делалось между первой и второй пахотой пара; между ними проходил обычно месяц. В близкие сроки ко вторичной обработке пара проходила первая пахота озимого поля. Со вторичной пахотой паров и первой вспашкой под озимые спешили управиться до сенокоса.
Сенокос начинался в последних числах июня. В ходу были два типа кос: горбуша и литовка. Литовка — большая русская коса на длинном черенке, преобладавшая в Европейской России, здесь употреблялась в меньшей степени, она подходила для сравнительно невысокой травы. Сибирские крестьяне выбирали под покос места с высокой травой и косили такой луг горбушей — изогнутой, на коротком черенке косой, пришедшей сюда из Вологодской и Архангельской губерний.
С горбушей был связан особый прием косьбы: косец делает взмах поочередно в обе стороны, перевертывая косу и переменяя руки. При таком способе косьбы трава расстилалась равномерно по покосу и высыхала быстрее, чем в рядках, остававшихся после косьбы литовкой. При сухой погоде считали достаточным два дня сушки, без переворачивания. Затем сгребали сено граблями и «копнили», то есть складывали в скирды, или копны. Числом копен измеряли луга при разделах, переделках, выдаче официального разрешения на пользование лугом, продаже и т.п. Скирды свозили в стог — зарод — двумя способами: на местах неровных укладывали копны на волокушу, сделанную наскоро, из тонких деревьев с ветвями; на ровных местах, обвязав копну веревкой, привязывали концы к упряжке лошади.
Не успевал еще закончиться сенокос, а местами уже приступали крестьяне к севу озимых. Как правило, озимая рожь предыдущего года к моменту сева озимых была уже убрана. Уборка же яровых хлебов шла параллельно с севом озимых.
<< Назад Вперёд>>
