Венчание наше происходило в домовой церкви нашего дома на Фонтанке, где мы провели первые после взрыва дни и где потом несколько лет жили и мои родители. Посаженными родителями я пригласила тетю Анну Борисовну Сазонову и дядю Александра Аркадьевича Столыпина, а мальчиком с образом был мой брат. Ему тогда было пять лет, и он был неимоверно горд возложенной на него обязанностью. В церковь вошел он важно, держа большую икону прямо перед собой. Он шел передо мной, входившей под руку с моим посаженным отцом.
Когда мы вошли в церковь, дьякон подошел к Аде, чтобы, как полагается, взять у него икону. Но маленький брат ужасно на это обиделся, вцепился в икону обеими ручонками и сказал, что ни за что ее не отдаст. Пришлось мне, несмотря на торжественную минуту, наклониться к Аде и строго велеть ему отдать образ отцу дьякону.
Венчал нас всеми нами любимый отец Капитон. Когда-то я мечтала о том, что ни за что не буду венчаться в другой церкви, как Кейданская, у нашего старого отца Антония, но от этого пришлось отказаться, так как, конечно, папá не мог поехать в Колноберже.
Торжественный чин венчания, поздравления, шампанское в залах около церкви, множество милых, родных, улыбающихся мне лиц — всё прошло, как сон, и ясно помню я лишь момент, когда мы с моим мужем преклонили колени перед моими родителями, встретившими нас с образом и хлебом солью в большой гостиной Зимнего дворца. И на всю жизнь запомнила я проникновенно строгое и одновременно ласковое лицо папá, когда он поднял икону, благословляя нас.
А вечером, после семейного обеда, мы уехали, следуя моему желанию, в Колноберже.
Ехали мы в салон-вагоне, войдя в который я ахнула от восторга: вся гостиная этого вагона была превращена в сплошной цветник. Было это поразительно красиво. Поставили туда заботливые руки многочисленные, полученные мною корзины с цветами, не подозревая, что уже до того железнодорожное управление со своей стороны украсило всю гостиную вагона. Один из кустов махровой сирени, посланный великой княгиней Милицей Николаевной, несмотря на войну, до сих пор сохранился в имении моего мужа, в Литве.
В Кейданах на вокзале нам была передана телеграмма: «Приветствуем дорогих детей в родном гнездышке. Папá, мамá», а потом нас повезла четверка знакомых, но постаревших и разжиревших лошадей, к разукрашенному зеленью и флагами родному колнобержскому дому.
Каким счастьем было показывать всё и всех, любимых мною с рождения, моему мужу. Мы гуляли, катались, объехали соседей и провели в тиши и спокойствии первые десять дней нашего медового месяца.
Из Колноберже поехали мы к месту служения моего мужа, в Берлин.
Глава XXIX
Меня немного пугала мысль играть самостоятельную роль в берлинском международном обществе дипломатического корпуса. То, что я видала из этой жизни в Риме, было мне так чуждо и так многое казалось построенным на протоколе и этикете, что я боялась показаться моим новым знакомым маленькой провинциалкой.
Ведь я сравнительно мало выезжала и в Петербурге и в Риме, а Саратов был плохой подготовкой к светской, заграничной жизни. Но были мы встречены и нашим посольством и иностранцами удивительно радушно и очень скоро приобрели и тут и там много друзей. Мне очень много помогла моя давнишняя знакомая Елизавета Эдуардовна Фан-дер-Флит, рожденная графиня Тотлебен.
Помню я ее с самого моего рождения в Кейданах и Колноберже, и было так приятно иметь возможность во всех затруднительных случаях обращаться к близкому человеку. Ее муж был первым секретарем при нашем посольстве, и они уже несколько лет жили в Берлине.
Нашим послом в те годы был граф Остен-Сакен, о котором стоит сказать несколько слов. Было ему тогда уже свыше восьмидесяти лет, и по своему внешнему виду, манерам и мировоззрению, он являлся типичным представителем исчезающего поколения «дипломатов-гран-сеньоров».
Маленького роста, с бакенбардами, всегда в высшей степени тщательно одетый, всегда говорящий на изысканно-элегантном французском языке, граф Остен-Сакен был убежденным приверженцем всех традиций доброго, старого времени.
Обладая очень большим состоянием, он имел возможность обставить свою жизнь согласно своим идеалам. Его кухня, сервировка, приемы — были знамениты на всю Европу. Особенно славилось убранство его обеденного стола. Цветы сменялись к каждому завтраку и обеду и были всегда подобраны и устроены с таким вкусом, что многие дамы, жены дипломатов иностранных держав, пускались на всякие уловки, чтобы узнать, где доставал цветы русский посол. Но это оставалось секретом даже для нас, членов посольства, и мы диву давались сюрпризам, вроде следующего: вдруг, среди зимы, весь стол украшали полевые цветы.
Нас, молодых посольских дам, он держал в ежовых рукавицах, делая нам замечания при всяком нарушении правил приличия. А эти правила, по его кодексу, были так строги, что он, например, искренно негодовал, когда я пошла с моим мужем поужинать после театра в ресторан гостиницы «Бристоль».
— Действительно, — сказал он мне, — можно подумать, что вы, как это называется, белены объелись, чтобы делать такие сумасшествия. Как это вам не противно есть в зале, полной незнакомого вам народу? Бог знает, что это за люди. И чувствовать запах разных блюд, уже не говоря о табаке, отравляющем воздух. Вы кушаете мороженое, а с соседнего стола доносится запах жаркого!
Раза два-три в неделю весь состав посольства с женами завтракал или обедал у Остен-Сакена, а холостые секретари ежедневно, без приглашения, могли являться к завтраку и обеду, надо было только за полчаса предупредить об этом буфетчика, так как готовилось всегда на 12 человек. Обыкновенный обед состоял из шести, завтрак из пяти блюд. Шампанское подавалось к каждому завтраку и обеду.
Сам посол очень мало ел, большею частью лакей подносил ему блюдо для того лишь, чтобы он мог посмотреть, «правильно ли оно приготовлено», говорили мы смеясь — и уносил его обратно в кухню, если за столом не находился кто-нибудь из молодых секретарей, с наслаждением уплетавший за обе щеки изысканные творения повара-француза.
Кроме этого повара и двух его помощников, были у Остен-Сакена собственные домашние булочник и кондитер и целый сонм лакеев. Даже если он обедал один, чего он очень не любил, посол иначе, как во фраке, к обеду не выходил.
На первый же обед, на который мы были приглашены в посольство, мы опоздали на несколько минут. Когда я вошла в гостиную, вставший мне навстречу посол во всеуслышание сказал:
— За границей не принято опаздывать.
Как мне ни неприятно было это замечание, пошло оно мне впрок, и я приучилась минута в минуту являться на приглашения.
Граф Остен-Сакен очень любил, когда мы все — и дамы и мужчины — навещали его. Он всегда говорил, что мы его семья, и, действительно: и журил, и баловал он нас чисто по-отечески.
Посол в то время был уже очень стар и весьма берег свое здоровье, выезжая из дому зимой лишь в экстренных случаях. Бывало это — или, когда ему приходилось ехать во дворец, или при проезде через Берлин императрицы Марии Федоровны.
Императрица очень любила старика и всегда весело улыбалась, видя из окна вагона типичную фигуру с поднятым воротником, держащую носовой платок перед ртом и носом.
Император Вильгельм тоже очень ласково относился к Остен-Сакену, любил подолгу с ним беседовать и, если встреча происходила где-нибудь на открытом воздухе, подойдя к нему, шутя еще выше подымал его воротник и запрещал ему говорить на морозе.
Помню, как посол раз после приема во дворце, говорил мне:
— Искусству разговаривать с высочайшими особами нужно научиться.
Помню, как нас, молодых дипломатов, учили старики в начале моей карьеры. Ведь представьте себе, до чего трудно, скучно и утомительно высочайшим особам задавать бесконечное число вопросов. Вот тут и надо уметь ответить. А именно — ваш ответ непременно должен содержать в себе тему для следующего вопроса. Помните это правило. Нас даже заставляли в этом упражняться.
За месяц приблизительно до нашего приезда скончалась графиня Остен-Сакен. Были они бездетны, и всю жизнь нежно любили друг друга. Граф после смерти жены был безутешен. Он до того по ней горевал, что не мог решиться расстаться с ее телом, которое простояло несколько недель в запаенном гробу в комнате за домовой посольской церковью, где Остен-Сакен уединялся ежедневно на несколько часов.
Вспоминается тут один оригинальный случай, о котором мне рассказывали очевидцы. В первые дни, когда гроб стоял открытым, члены посольства и другие православные друзья покойной поочередно читали над ней псалтырь.
В двенадцать часов ночи на смену пришла баронесса В., русская по рождению, жена одного иностранного дипломата. Сменила она жену нашего секретаря и состоявшего при императоре Вильгельме генерал-адъютанта Илью Леонидовича Татищева. Была она дамой немного странной, увлекалась спиритизмом и проповедывала «культ танцев». Танцевала, когда впадала в транс. А тут еще возбудил подозрение принесенный ею пакет, который она старалась держать так, чтобы его не заметили. Татищев решил за ней проследить. Заглянув через очень короткое время в церковь, он увидел баронессу уже переодевавшейся в цветные одеяния и готовую начать символические танцы вокруг гроба. С трудом удалось ее увести из церкви и отправить домой.
Когда Остен-Сакен путешествовал, это было настоящее переселение народов, и поездки эти напоминали путешествие сановников прошлого века.
В конце февраля он ежегодно уезжал в Монте-Карло, а к шестому мая обыкновенно переселялся в Висбаден, где по случаю дня рождения государя бывал парад.
Хотя он останавливался в гостиницах, но брал с собою целую плеяду поваров и лакеев. Занимал он ряд комнат и, конечно, не спускался в ресторан, как бы хорош он ни был. В свои комнаты допускал он лишь свою прислугу, и готовил ему в гостинице только его собственный повар. В Висбаден сопровождало его почти всё посольство, и мы там так же, как в Берлине, приглашались к нему к завтракам и обедам.
Красиво и торжественно обставлял граф Остен-Сакен Рождество и Пасху. Весь личный состав посольства с женами получали от него подарки. Да какие подарки! Всё драгоценности от Фаберже.
Приезжал из Петербурга по телеграмме посла специально посланный знаменитым ювелиром его служащий с ящиком всяких драгоценностей. Посол наедине с ним с любовью, умея выбрать именно то, что каждому из нас доставляло удовольствие, откладывал себе нужное количество подарков. Мы же, как дети, радовались вперед сюрпризам. Ценность подарка возрастала по мере продолжительности пребывания члена посольства в Берлине. Причем, начиная с красивых запонок, посол кончал подарками вроде серебряного столового сервиза.
Апогеем его гостеприимства и роскоши были вечера, которые он при нас возобновил на второй год после кончины графини.
Самым великолепным из этих приемов был вечер-концерт, на который было разослано несколько сот приглашений. Участниками концерта были местные знаменитости, но гвоздем всего был хор балалаечников под управлением знаменитого Андреева, выписанного послом из Петербурга, и всемирно-известный тенор Смирнов, выписанный из Монте-Карло. На вечере присутствовало много высочайших особ.
Наше посольство — прекрасный особняк на Unter den Linden, бывший дворец императора Николая Павловича, сияющий тысячами огней и благоухающий ароматом цветов, казался в такой вечер волшебным замком. И, как в сказке, на каждой ступеньке большой мраморной лестницы стояли лакеи в коротких панталонах, белых чулках и великолепных ливреях с гербами графа Остен-Сакена. Эти ливреи составляли гордость графа и вынимались только в самых парадных случаях.
Весь концерт прошел блестяще, но когда последним номером выступил Андреев со своими балалаечниками, всё предшествующее было забыто. Андреева еще на Западе не знали, и это его первое выступление положило начало его европейской славе. Таким близким и родным повеяло на нас от этих звуков, и русская удаль, в таком мастерском исполнении наших песен, так заразила своим задором иностранцев, — что все присутствующие без различия национальности, забыв этикет, — слились в общем выражении подлинного восторга. А очаровательная, всеми любимая кронпринцесса, наклонясь вперед, с пылающими щеками и блестящими глазами, аплодировала больше всех. «Вот русская кровь сказалась», — говорили кругом. И тут же она пригласила Андреева с хором дать на следующий вечер концерт в ее дворце.
Венцом вечера был горячий ужин, которым посол угостил несколько сот своих приглашенных, чем перещеголял Берлинский двор.
Несмотря на то, что наши отношения с Германией к концу жизни графа Остен-Сакена уже успели сильно испортиться, старый дипломат этому не верил, или, быть может, не хотел верить. Он, не замечая признаков охлаждения, начавших проявляться уже с 1907 г., упрямо верил в нерушимость дружбы обеих империй, зная, что поколеблись эта дружба, поколеблется и мир в Европе. А проявления симпатий к России становились всё реже.
Бывало еще до 1908 года, что, сменившийся у Бранденбургских ворот караул, проходя перед нашим посольством, играл наш гимн. Остен-Сакен показывался тогда на балконе или в окне и стоял, пока не прекращались звуки гимна. Обычай этот вывелся как-то сам собой, как вывелось и многое другое, что должно было бы открыть глаза на создающиеся новые отношения немцев к нам.
В середине июня ежегодно происходили в Киле парусные гонки. Император Вильгельм, особенно любивший море и, гордившийся своим, ставшим к тому времени уже весьма внушительным флотом, не только лично присутствовал на этих гонках, но сам принимал в них участие.
Съезжался на это время в Киль двор и собирался там весь Германский флот. Гонки сменялись придворными торжествами, город наполнялся массою приезжих, а в лучшей гостинице, выстроенной для этих торжеств по желанию императора Круппом, жизнь била ключом.
Продолжалась так называемая «Kieler Woche» две недели.
Морские агенты всех держав тоже приезжали в Киль на это время. Их сопровождали жены, и я заранее радовалась этому путешествию, сулящему мне много новых впечатлений.
Эти две недели оказались, действительно, на редкость интересными. Самой красивой была гонка яхт первого класса. Было их всего три: личная яхта императора Вильгельма, «Метеор», Крупповская — «Германия» и принадлежащая городу Гамбургу «Гамбург». Мой муж был приглашен Крупном фон Болен унд Гальбах участвовать в гонке на его яхте, и я уже горевала, что придется одной остаться в гостинице, как получила приглашение от принцессы Ирины, супруги принца Генриха Прусского и сестры императрицы Александры Федоровны на ее яхту «Кармен». «Кармен» должна была выйти в море с раннего утра и следить весь день за гонками, которые начинались в шесть часов утра и продолжались до вечера.
Принц Генрих, брат императора Вильгельма, командовал Германским флотом, и мы уже в первые дни «Kieler Woche» были приглашены на большой прием в его дворец. Принцесса Ирина, его супруга, совсем очаровала меня своей приветливостью и добротой. Увидя на моем плече шифр своей сестры, она подошла ко мне со словами:
— Давно ли вы видели императрицу?
И потом долго меня не отпускала, всё расспрашивая об императрице Александре Федоровне, государе и их детях.
Ни фигурой, ни манерами, ни лицом она не походила на свою сестру, держалась очень просто и подкупала своей доброй улыбкой и приветливостью в обращении. Я очень обрадовалась ее приглашению, и гонки произвели на меня неизгладимое впечатление.
Яхты, принимавшие участие в гонках первого класса, поражали своей величавой красотой. Ведь это были настоящие большие двухмачтовые корабли — в 350 тонн водоизмещения, с командой в семьдесят человек, колоссальной площадью парусности и очень просторными, из-за отсутствия машин, помещениями. Что может быть красивее, чем эти три огромные белые птицы, несущиеся по голубой глади моря?
Прошли эти яхты очень большое расстояние, и в последнюю минуту пришла первой, конечно, яхта, управляемая императором.
Привыкнув с юности интересоваться всеми служебными делами моего отца, я теперь горячо разделяла интересы моего мужа. Это было начало его политическо-морской карьеры, и, конечно, он с большим рвением старался работать на новом поприще. А тут в первую же неделю произошел случай, причинивший ему много волнений.
На второй день «Kieler Woche» мой муж получил телеграмму от нашего посла, о том, что на следующий день приходят в Киль два наших крейсера: «Диана» и «Аврора». Надо сказать, что в те времена военные корабли извещали о своем приходе заблаговременно лишь в официальных случаях, в обычном же плавании корабль заходил, куда заблагорассудится командиру или адмиралу, о чем уведомлялось в последний день посольство или миссия соответствующей державы, которая и сообщала о времени прихода местному правительству.
Получив телеграмму, мой муж немедленно передал ее содержание командиру порта. Вечером обедал он у императора Вильгельма на яхте «Гогенцоллерн», и император, знавший уже о приходе наших крейсеров и, по-видимому, этим очень довольный, был с моим мужем особенно ласков и любезен. Видно было, какое значение он придавал тому, что русские военные суда приходят в Киль во время придворных торжеств, оказывая этим Германии особый акт вежливости.
Император Вильгельм, очень дороживший дружбой с Россией, особенно теперь, когда отношения между обеими империями казались иногда натянутыми, подчеркнуто любезно приветствовал всякий шаг к их сближению.
К нашему удивлению, в назначенный день крейсера не пришли, и на телеграмму моего мужа в морской Генеральный Штаб о причине задержки, он получил ответ от командира «Дианы» из Либавы, в которой тот сообщал, что корабли придут, когда окончат погрузку угля.
Вечером на обеде в Яхт-клубе император Вильгельм высказал моему мужу нетерпение по поводу того, что обещанный приход судов так задерживается.
Придя домой, мой муж сейчас же уведомил телеграммой морской Генеральный Штаб, какое значение придает император германский визиту наших судов именно во время «Kieler Woche», но и на следующий день ни «Диана», ни «Аврора» не пришли.
Завтракали мы в этот день у принца Генриха. Когда встали из-за стола, принц, подойдя к моему мужу, в очень несдержанной форме высказал ему свое недовольство неаккуратностью русских моряков, говоря, что из-за предполагаемого прихода наших крейсеров пришлось переставить весь германский флот. Он прибавил, что если наши суда не придут и завтра, то места эти снова будут заняты, и тогда пусть «Диана» и «Аврора» становятся хоть в открытое море. Муж мой на это ответил принцу, что раз приход наших крейсеров является уже не желательным, он даст немедленно об этом знать — еще не поздно это сделать.
Тут принц мгновенно переменил гнев на милость, сказав, что его слова неправильно поняты, что император, наоборот, весьма доволен приходом наших судов, видя в этом желание со стороны России оказать Германии внимание.
Наконец, к всеобщему облегчению, суда наши на следующий день пришли.
Видно, действительно, император придавал исключительное значение приходу русских крейсеров. Как только командиры, бросив якорь, отправились с официальными визитами, император уже был на «Диане», с которой перешел на «Аврору» — посетив, таким образом, оба корабля в отсутствие командиров. Он сидел в кают-компаниях, шутил с офицерами, которых щедро наградил, был весел и доволен и даже подарил кают-компаниям свои портреты.
Вспоминая эту и последующие наши частые поездки в Киль, не могу не упомянуть о гостеприимном и радушном нашем консуле. В Киле, как в военном порту, штатного консула не полагалось, и эти обязанности исполнял крупный пароходовладелец Дидерихсен.
Много приятных часов провели мы в его вилле «Форстек», под Килем. Вилла эта огромной красивой террасой выходила на море, а с остальных трех сторон была окружена большим садом. С террасы и из окон двухэтажной виллы видна была яхта Дидерихсена, тоже «Форстек», с дымящейся трубой, всегда готовая к отплытию.
Во время наших приездов в Киль Дидерихсен и его жена давали ежедневно обеды. Никто так не умеет веселиться, как моряки, а тут их бывало всегда очень много: и старые почтенные адмиралы, и элегантные морские офицеры, и их жены. Все мы весело проводили вечера в гостиных дидерихсеновского дома. Самым красивым помещением виллы был зимний сад, где мы пили послеобеденный кофе, забывая, когда дело было зимой, о стуже на дворе.
Как-то я спросила Дидерихсена, почему он в помощь своей прислуге нанимает во время больших обедов лакеев со стороны, когда на его яхте, тут же рядом, лакеи бездействуют. На это Дидерихсен мне ответил, что яхта у него на то и существует, чтобы быть всегда готовой к походу:
— У меня не только люди всегда наготове, но и запас провизии на яхте должен всегда быть на несколько дней плавания. Ведь если кто-нибудь из моих гостей вдруг захочет сейчас совершить морскую прогулку, мы через десять минут будем уже на яхте, с поднятым якорем и будем весело плыть по волнам.
И действительно, гостеприимство Дидерихсены оказывали такое же широкое на своей яхте, как и на своей вилле.
За время нашей жизни в Германии мы неоднократно совершали прогулки на этой яхте, и даже иногда без хозяев, так как любезность нашего консула доходила до того, что он предоставлял яхту в наше распоряжение, когда приезжал к нам кто-нибудь из наших родных и друзей.
<< Назад Вперёд>>
