Глава X
В век Екатерины II наша русская знать приобрела большую склонность к разорительным роскошным празднествам; еще императрица Анна Иоанновна сильно развивала страсть к роскоши у своих придворных; в ее время было запрещено даже два раза являться ко двору в одном и том же платье; у жены Бирона было одно платье, унизанное жемчугом и стоившее 100 000 руб.; гардероб жены Бирона тогда ценился в полмиллиона, а одних бриллиантов у нее было на два миллиона.Разорительная роскошь вельмож. – Щедрость императрицы Екатерины II. – Доходы государства. – Случайные люди. – И. Н. Корсаков. – Азартные игры. – Великосветские менялы и торгаши драгоценностями. – Многочисленные дворни помещиков. – В. В. Головин и его сын. – Публикация о продаже людей. – Покупка Екатериной имения «Черная Грязь». – Царский питомник. – Аптекарский сад в Москве. – Прогулки царицы. – Рассказ о князе Кантемире и о покупке Царицына. – Кантемир, молдаванский господарь. – Его сыновья: князь Антиох и князь Сергей. – Первые постройки в Царицыне. – Работы архитектора В. И. Баженова. – Дворец Царицынский. – Пруды. – Увеселительные постройки. – Выбор невест царем Алексеем Михайловичем. – Наталья Кирилловна Нарышкина. – Опала на Нарышкиных. – Царь Феодор. – Царица Агафья Семеновна. – Усыпальница рода Нарышкиных. – Каменные палаты. Нарышкиных в Белом городе. – Александр Львович и Семен Кириллович Нарышкины.
В такой разорительной роскоши историки справедливо видят сознательную цель верховника Бирона – систематически разорить наше высшее дворянство. В таком недобром стремлении разорить нашу знать едва ли мы можем заподозрить Екатерину II; из дошедших примеров мы видим, как щедра была императрица к своим приближенным.
Так, известный И. Н. Корсаков, когда он «вышел из случая», имел денег около 2 500 000 рублей. У него в деревне, в доме, не только слуги, но и люди гостей пивали шампанское. Гостей у него ежедневно бывало не менее восьмидесяти человек. И. Н. Корсаков начал военную службу сержантом в Конной гвардии – он был капитаном в Кирасирском полку, когда Потемкин назначил его в числе трех лиц, в кандидаты на звание флигель-адъютанта к императрице, на место только что уволенного Зорича; первые два были: Бергман, лифляндец, и Ронцов, побочный сын графа Воронцова. Корсаков обладал необыкновенно изящной фигурой, но в сущности он был более любезен, чем красив: по словам Гельбига, его внешность была так изящна и прелестна, что подобное редко встречается.
Этот внешний лоск его скоро пропал. Легкомыслие и доброта составляли главные черты его характера; он обладал даром чрезвычайно приятной беседы и правильным, хотя не проницательным умом. Все три кандидата были представлены императрице в приемной.
Когда они явились, Потемкина еще не было. Императрица пришла, поговорила с каждым из них и, наконец, подошла к Корсакову. Она дала ему букет, только что поднесенный ей, и поручила отнести этот букет князю Потемкину и сказать ему, что она желает говорить с ним. Потемкин, чтоб наградить принесшего букет, сделал его своим адъютантом.
День спустя после представления, в июне 1778 года, Корсаков сделан был флигель-адъютантом и мало-помалу, через очень короткие промежутки стал прапорщиком кавалергардов, что давало ему чин генерал-майора, затем кавалером ордена Белого Орла и, наконец, генерал-адъютантом государыни.
По удалении от двора он серьезно захворал и после отправился в Москву, где и остался жить навсегда. Корсаков навлек гнев государыни, похитив жену графа А. С. Строганова. Корсаков был хороший музыкант и превосходно играл на скрипке – он обладал в свое время самою драгоценною скрипкою в России.
Про него существует анекдот, что он имел у себя, по примеру дворцов, большую библиотеку. Когда он получил в подарок от государыни дом, бывший Васильчикова, то позвал к себе книгопродавца и заказал ему библиотеку для библиотечной комнаты. На вопрос же книгопродавца, сделал ли Корсаков реестр книг, которые желал бы иметь, и по какой отрасли должны быть выбраны книги, он отвечал:
– Об этом я уж не забочусь, это ваше дело; внизу должны стоять большие книги, и чем выше, тем меньшие, точно так, как у императрицы47.
Какие безумные суммы денег истратили Потемкин и Орловы! Теперь достоверно известно, что последние получили за двадцать лет от щедрот государыни: 45 000 душ крестьян и 17 миллионов деньгами. Один Зорич с августа 1777 года по 3 июня 1778 года получил от Екатерины Шкловское имение, заключавшее в себе 16 000 душ, помимо бриллиантов; ему также выдано подарками более 2 000 000 рублей. Один стол близких придворных Екатерины, П. А. Зубова, графа Н. И. Салтыкова и графини Браницкой, ежедневно стоил казне (с вином, кофе, чаем, шоколадом и проч.) более 600 рублей.
Если сопоставить эти расходы с доходами государства в то время, так, право, все сказанное покажется какою-то насмешкою или выдумкою. Так, известно, что в последний год царствования императрицы общая сумма доходов государства достигала всего 70 657 691 руб.
Только удивляться надо, откуда брались тогда деньги на разные траты и войны. Энгельгардт, например, в своих записках рассказывает, что когда был заключен Безбородко мир с турками и когда приходилось туркам заплатить России 24 миллиона пиастров, то канцлер торжественно им заявил, «что русская государыня не имеет нужды в турецких деньгах!» Энгельгардт добавляет, что такой поступок глубоко изумил турок. А что стоило императрице путешествие ее в полуденный край? Известно, что назначенных десяти миллионов на это путешествие не хватило.
Праздная и разгульная жизнь бар прошлого века стоила много денег, но не на одно вино только шло у них много денег: что проигрывалось еще в карты? Азартная игра в царствование Екатерины велась даже при дворе, а от двора она распространялась и во всех обществах. Энгельгардт утверждает, что азартные игры хотя законом были запрещены, но правительство на то смотрело сквозь пальцы.
Однако императрица иногда и преследовала игроков. Так, письмом от 7 августа 1795 года к московскому главнокомандующему Измайлову она предписывает:
В том же году писал Бантыш-Каменский князю Куракину: «У нас сильный идет о картежных академиках перебор. Ежедневно привозят их к Измайлову; действие сие в моих глазах, ибо наместник возле меня живет. Есть и дамы…» Через несколько дней он сообщал: «Академики картежные, видя крепкой за собой присмотр, многие по деревням скрылись».«Коллежских асессоров Иевлева и Малимонова, секунд-майора Роштейна, подпоручика Волжина и секретаря Попова за нечистую игру сослать в уездные города Вологодской и Вятской губерний, под присмотр городничих, и внеся притом имена их в публичные ведомости, дабы всяк от обмана их остерегался». У Волжина притом было отобрано векселей, ломбардных билетов и закладных на 359 000 руб. и, кроме того, множество золотых и бриллиантовых вещей. Все эти богатства приказано было «яко стяжание, неправедным образом снисканное и ему не принадлежащее, отдать в приказ Общественного призрения Московской губернии на употребления полезные и богоугодные».
По рассказам современников, в екатерининское время в каждом барском доме по ночам кипел банк, и тогда уже ломбард более и более наполнялся закладом крестьянских душ. Не к добру послужило дворянству это учреждение дешевого и долгосрочного кредита. Двадцать миллионов, выданные помещикам, повели к еще большему развитию роскоши и к разорению дворянства. Быстры и внезапны были переходы от роскоши к разорению.
В большом свете завелись менялы; днем разъезжали они в каретах по домам с корзинками, наполненными разными безделками, и променивали их на чистое золото и драгоценные каменья, а вечером увивались около тех несчастливцев, которые проигрывали свои имения, и выманивали у них последние деньги.
У Загоскина в «Воспоминаниях» находим описание одного из таких ростовщиков сиятельного происхождения, отставного бригадира, князя Н., промотавшего четыре тысячи душ наследственного имения. Вот как описывает он место его действий на одном из московских великосветских балов, где в ту эпоху подобный торговец был необходимой принадлежностью.
В числе таких торговцев драгоценными камнями в Москве был известен некто Кристин, живший в доме графа Маркова; родом Кристин был швейцарец и некогда служил нашим агентом при иностранных дворах.«Посреди комнаты стоял длинный стол, покрытый разными галантерейными вещами: золотые колечки, сережки, запонки, цепочки, булавочки и всякие другие блестящие безделушки разложены были весьма красиво во всю длину стола, покрытого красным сукном. За столом сидел старик с напудренной головой, в черном фраке и шитом разными шелками атласном камзоле. Наружность этого старика была весьма приятная, и, судя по его благородной и даже несколько аристократической физиономии, трудно было отгадать, каким образом он мог попасть за этот прилавок. Да, прилавок, потому что он продал при нас двум дамам, одной – золотое колечко с бирюзой, а другой – небольшое черепаховое опахало с золотой насечкою; третья барышня, лет семнадцати, подошла к этому прилавку, вынула из ушей свои сережки и сказала:
– Вот, возьмите! Маменька позволила мне променять мои серьги. Только воля ваша, вы много взяли придачи: право, десять рублей – много!
– Ну вот еще, много! – сказал продавец. – Да твои-то сережки и пяти рублей не стоят.
– Ах, что вы, князь! – возразила барышня. – Да я за них двадцать пять рублей заплатила…
До начала Французской революции он был секретарем известного министра Колонна; он видел начало революции в Париже, куда ездил переодетый с тайными поручениями от графа д’Артуа, впоследствии короля Карла X. Кристин тайком проникал в Тюильрийский дворец, подавал утешение пленному королю; когда пали невинные королевские головы, Кристин вместе с графом д’Артуа явился в Петербург. Из Петербурга он ездил тайным агентом в Швецию; здесь он на одном из придворных балов, как рассказывает Вигель, как будто разбежавшись, наткнулся на стоящего у камина несовершеннолетнего молоденького короля Густава IV; низко кланяясь и, будто бы в смущении, извиняясь, шепотом сказал ему:
– Ваше величество, вас обманывают, хотят женить на уроде, позвольте с вами объясниться.
Тот едва внятным голосом отвечал ему:
– У меня учитель математики – ваш земляк, шевалье такой-то, напишите мне через него.
В записке своей Кристин изобразил все прелести великой княгини Александры Павловны и всю пользу от родственного союза с Екатериной. В это время через месяц ожидали невесту, кривобокую принцессу Мекленбургскую. Король вдруг заупрямился, объявил, что этому браку не бывать, и, как ни старались убедить его, он поставил на своем. Никто не мог понять причины такой внезапной перемены, но – король ли проговорился, Кристин ли проболтался, или сами догадались, – но гроза висела над головою тайного агента. Кто-то предупредил его, что его хотят взять и отправить в рудники Дарлекарлийские.
Будучи приятелем со всеми дипломатами, он был причислен к какой-то миссии и отослан курьером из Швеции. Только через несколько месяцев ему посчастливилось приехать в Петербург, в то самое время, когда в Петербурге находился король Шведский с дядей и шло уже сватовство.
Разумеется, ему нигде нельзя было показываться. Екатерина II приняла Кристина у себя в кабинете очень ласково, щедро наградила его, велела определить в Иностранную коллегию с чином надворного советника и пожаловала ему четыреста душ крестьян близ Летичева, в Подольской губернии. При представлении императрице с ним случился презабавный анекдот.
Государыня позволила ему быть при представлении в Эрмитажном театре, только в закрытой ложе. Он в ней соскучился, пошел бродить за кулисы и забрался на самый верх. Устав, он присел на какое-то седалище, которое вдруг стало опускаться; Кристин закричал, его успели приподнять, и видны были одни только его ноги. Это было облако, на котором должен был спускаться Меркурий.
Кристин при императоре Александре жил в Париже, где сошелся с семейством Бонапарта; как роялист, он тайно переписывался с графом д’Артуа, переписка была открыта; Бонапарт схватил его и отправил в крепость в Лион; отсюда ему удалось убежать и пробраться в Москву, в которой он и проживал, торгуя драгоценностями и обделывая дела с векселями.
Вигель в своих «Воспоминаниях» говорит, что, умирая, Кристин все свое имущество отказал графине де Броглио (урожденной Трубецкой). Какие рукописные сокровища достались, какие перлы рассыпались перед этою женщиной!.. Переписка со множеством исторических лиц, чего стоили одни письма Сталь, самый роман его жизни, – все это, как ненужное, рукою невежества предано огню…
Страсть московских барынь к драгоценным нарядам в то время была так велика, что вошло в обычай, за неимением собственных дорогих вещей, без всякого стыда надевать чужие платья и украшения; некоторые блистательные уборы, принадлежавшие богатым дамам, появляясь по очереди то на той, то на другой особе, приобрели даже себе всеобщую известность.
И в силу предрассудка, гости, богаче других одетые, хотя бы все знали, что на них чужие наряды, пользовались везде знаками особенного внимания и предпочтения. Даже старики-вельможи эпохи Екатерины были не лишены этого предрассудка и появлялись на вечерах, покрытые с головы до ног бриллиантами, нередко взятыми за деньги напрокат. Характер всех балов московских того века был церемонный и однообразный.
На каждом празднике – целая стая слуг различных наций, в пестрых национальных костюмах: здесь были негры в желтых куртках с белыми тюрбанами на головах, русские одеты были в кафтаны, подпоясанные пестрыми кушаками, на головах высокие гренадерские шапки; все они или бегали и метались как угорелые, или стояли как столбы до тех пор, пока их громко не позовут; между ними были карлики и гайдуки чуть не саженного роста, и почти у каждого барина за спиной стоял шут, забавлявший общество своими дурачествами и по временам отпускающий и самые злые остроты насчет самого барина и его гостей.
Между молодежью на балах в Москве по большей части встречались недозрелые юноши, напомаженные и разодетые по последней моде; последние всегда были в сопровождении французских гувернеров, которые тщательно следили за первыми их шагами в обществе.
Вполне образованных молодых людей в Москве было немного, большая часть из них жила в Петербурге или в армии, где делала карьеру. Англичанка Вильмот, гостившая в Москве у княгини Дашковой, делает следующее заключение о московском обществе и вообще о русской цивилизации:
Большой почет в старое время вселяли к себе все богачи-помещики. Дома таких господ кишели прислужниками, приставленными к разным должностям.«Подчиненность развита здесь до крайней степени. Тут нет того, что в Англии называют словом “джентльмен”; достоинства каждого оценяются мерою высшей милости. В понятиях массы слова “хороший” и “плохой” суть синонимы благоволения и неблаговоления; уважение к личному характеру заменяется уважением к чину».
Например, у богатого помещика Головина их было около трехсот, у Лунина – двести восемьдесят, у графа Алексея Орлова-Чесменского – более пятисот человек. Такая большая дворня почти ничего не делала и выполняла только прихоти своего барина У С. Н. Шубинского находим любопытное описание дворни и жизни богатого помещика В. В. Головина, владельца огромного подмосковного села Новоспасского. Жизнь этого барина в молодости была полна бедствий и страданий.
При Бироне его пытали и затем два года сидел в тесном заключении при церкви Воскресения Христова, в Москве. Несчастия, испытанные им, имели довольно сильное влияние на его характер. Он сделался нелюдимым и религиозным до суеверия.
Все его дворовые власти входили в его комнату по команде горничной и докладывали с низкими поклонами по утвержденным правилам.
Вокруг его дома всю ночь ходил неусыпный дозор, бил в колотушки, гремел в доску и трубил в рожок. Утром после докладов ему приносили чай, и впереди обыкновенно шел один слуга с большим медным чайником с горячей водой, за ним другой нес большую железную жаровню с горячими угольями, шествие заключал выборный с веником, насаженным на длинной палке, для обмахивания золы и пыли.
Напившись чаю, он отправлялся в церковь. После обедни его вели под руки двое слуг; подавали затем завтрак и после обед – обед тянулся три часа. Кушаний бывало обыкновенно семь блюд, но иногда число их доходило и до сорока. Для каждого блюда был особый повар, и каждый из них приносил блюдо в белом фартуке.
Сервиз был весь оловянный, но в праздники – серебряный и фарфоровый. Поставя блюда, повара уходили, и являлись двенадцать официантов, одетых в красные кафтаны кармазинного сукна, с напудренными волосами и длинными белыми косынками на шее.
После обеда подавался десерт и хозяин пил шоколад. Ужина не было. На ночь все двери и ставни в доме закрывались железными болтами. Если барину не удавалось уснуть, то он начинал читать вслух свою любимую книгу «Жизнь Александра Македонского» Квинта Курция или садился в большие механические кресла, начинал качаться в них, поправляя руками на обоих висках волосы, закладывая их за уши, и, перебирая четки и понижая и возвышая голос, читал заклинания против сатаны и злых духов. Окончив заклинания, он вставал с кресел и начинал ходить по всем комнатам, постукивая колотушкою или обмахивая густым крылом мнимую нечисть вокруг себя. Если же он находил пыль, то приказывал курить ладаном и окроплять то место святою водою.
А. В. Венецианов. На пашне. Весна. 1820-е гг.
В комнатах у него было семь кошек, которые днем ходили по комнатам, а ночью привязывались к семиножному столу. За каждой кошкой было поручено ходить особой девке. Отправляясь зимою в Москву, он был всегда сопровождаем чрезвычайно пышным поездом, в котором находилось до 70 лошадей и около 20 различных экипажей. Впереди всего везли чудотворную икону Владимирской Божией Матери в золоченой карете, с утвержденным внутри фонарем, в сопровождении крестов и священника.
Затем следовал барин с барыней в особенных шестиместных фаэтонах, запряженных парадным цугом в восемь лошадей.
Дочери ехали в четырехместных каретах в шесть лошадей; молодые господа – в открытых колясках или санях, в четыре лошади. Все они сидели поодиночке, за исключением малолетних детей их, которые помещались с матерями. Барские барыни и сенные девицы ехали в бричках и кибитках. Канцелярия, гардероб, буфет, кухня были отправляемы в особых фурах.
Двадцать богато одетых верховых егерей оберегали этот затейливый поезд. При жене этого помещика находились безотлучно пара уродливых карликов и ученый гуслист, ловкий, видный и красивый мужчина, природный черкес, вывезенный из Кавказа. Из сыновей этого Головина был известен тоже Василий Васильевич, удивлявший всех москвичей своею роскошью. Он выезжал не иначе, как парадом, с вершниками, гусарами, с гайдуками и скороходами, окруженный всегда множеством дур и дураков. Свиту его составляли также арабы, башкиры, татары и калмыки.
Головин угощал своих гостей богатыми праздниками, обедами, ужинами, на которых гремели его хоры музыки и пели певчие, и плясали цыгане, до которых он был большой охотник. Этот Головин умер в 1800 году.
В екатерининскую эпоху вельможа без богатой дворни или нескольких тысяч душ крестьян почти был немыслим. Сама императрица покровительствовала таким барским привычкам, щедро раздавая вельможам населенные имения. И встретить среди толпы царедворцев и вельмож того времени лиц, которые бы не имели крестьян или от них отказывались, было исключительным явлением. Таким редким бескорыстием и непринятием крепостных душ в ту эпоху отличались только два лица – это П. Д. Еропкин и масон Гамалея: первый, как мы уже выше говорили, отказался от 4 000 душ, назначенных ему за его деятельность во время чумы в Москве, второй – от 3 000 душ в награду за свою службу.
Всего роздано крестьян Екатериной II с 1762 по 1796 год около 800 000, обоего пола около 2 000 000. Случайные люди получили более четверти того, что было роздано во все царствование Екатерины. Императрица в один день (18 августа 1795 года) подписала указы о пожаловании более 100 000 душ. Император Павел относительно раздачи населенных имений следовал примеру своей матери. Он в день своей коронации раздал 105 лицам более 80 000 душ. В последний год царствования этого императора уже затруднялись находить имения для пожалования, и император Александр I, как говорит Богданович48, на письмо одного сановника, желавшего получить населенное имение, отвечал:
По словам В. Семевского49, с этих пор населенные имения стали давать только в аренду, зато в обширных размерах продолжалось пожалование ненаселенных имений.«Русские крестьяне большею частью принадлежат помещикам – считаю излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал обет не увеличивать числа этих несчастных и принял за правило никому не давать в собственность крестьян».
Цены на людей в екатерининское время были различны; при продаже с землей душа ценилась от 70 до 120 руб. в начале царствования, и до 200 руб. в конце его. При продаже без земли люди ценились весьма дешево; так, в 1773 году одна мещовская помещица продала души по 6 рублей за штуку. За рекрута в начале царствования платили по 120 руб., в конце – 400 и даже 700 руб.
Крепостных людей продавали публично на базарах и ярмарках. Текели, бывший в России в 1778 году, видел в Туле на площади до сорока девиц, стоявших толпою; на вопрос проводника, что они здесь делают, был ответ, что продаются.
Когда же сам путешественник спросил их, то девушки наперерыв отвечали:
– Купи нас, господин, купи!
Текели поразил веселый вид, с каким девицы говорили о собственной продаже. Он полюбопытствовал узнать от них:
– А пошли бы вы за мной, куда бы я вас ни повел?
– Нам все равно – вам или другому служить, – был ответ.
Одним из главных центров этой торговли была Урюпинская ярмарка, на которой парней и девушек покупали преимущественно армяне для сбыта в Турцию.
В старинных ведомостях то и дело встречаются публикации о продаже людей, так: «Продаются 20 лет человек, парикмахер, и лучшей породы корова», или: «Лучшие моськи продаются и семья людей, за сходную цену». Крепостных не только продавали, но и проигрывали, давали ими взятки, платили ими врачам за лечение и проч.
В 1850-х годах в Москве необученная горничная стоила 50 руб, a умеющая шить и проч. – 80 руб. Дорого ценились в екатерининские времена музыканты и разные артисты. Так, Потемкин заплатил Разумовскому за его оркестр 40 000 руб., одна крепостная актриса была продана за 5 000 руб.
Вигель описывает одного владельца крепостных артистов:
Случалось, что крепостные артисты посылались господами на заработки. Так, князь Щербатов говорит, что разорившийся князь Вяземский имел одного крепостного музыканта, которого он посылал играть для своего прокормления.«Его повара, его лакеи, конюхи делались в случае надобности музыкантами, столярами, сапожниками и т. д., его горничные и служанки – актрисами, золотошвейками и т. д. Они в одно и то же время – его наложницы, кормилицы и няньки детей, рожденных ими от барина. Я часто присутствовал при его театральных представлениях. Музыканты являлись в оркестр, одетые в различные костюмы, соответственно ролям, которые они должны были играть, и, как только по свистку поднимался занавес, они бросали свой фагот, литавры, скрипку, контрабас, чтоб сменить их на скипетр Мельпомены, маску Талии и лиру Орфея; а утром эти же люди работали стругом, лопатою и веником.
Особенно уморительно было видеть, как этот владелец артистов во время представления в халате и ночном колпаке величественно разгуливал между кулисами, подбадривая словами и жестами своих крепостных актеров.
Однажды, во время представления «Дидоны», этому барину не понравилась игра главной актрисы; он вбежал на сцену и отвесил тяжелую оплеуху несчастной Дидоне, вскричав: “Я говорил, что поймаю тебя на этом! После представления отправляйся на конюшню за наградой, которая тебя ждет”. Дидона, поморщившись от боли, причиненной оплеухой, вновь вошла в свою роль и продолжала арию как ни в чем не бывало. Впоследствии эта актриса за потерю голоса была сослана в отдаленную деревню.
Когда этот помещик отправлялся в другое свое имение, то за ним ехало не менее двадцати кибиток с его наложницами, танцовщицами, актрисами, поварами и проч. На каждой станции раскидывали огромную палатку, где помещался барин со своими невольницами, а в другой – двадцать человек увеселяли его пением во время обеда».
В начале царствования Екатерины II оброк с крестьян доходил от одного рубля до трех. В конце же царствования – от 5 до 25 с души, но одной денежной платой часто помещики и не ограничивались, а заставляли своих крестьян платить и натурой. Из официальных сведений 1766 года видно, что у самых добрых помещиков крестьяне работали на барина три дня в неделю.
Окрестности Москвы славились своими садами и питомниками плодовых деревьев. Так, в родовой вотчине Романовых, селе Измайлове, сад был известен своими лекарственными и хозяйственными растениями.
Вдоль по берегу речки Серебровки, против деревянного дворца, как рассказывает профессор Снегирев50, на тридцать три сажени простирался «регулярный сад», от которого лишь следы – кустарники шиповника, барбариса, крыжовника и сирени. Позади дворца также был насажен царем Алексеем Михайловичем «виноградный сад» на пространстве целой версты, где разводились лозы виноградные, также росли разных сортов яблони, груши, дули, сливы, вишни и другие заморские деревья.
Еще в пятидесятых годах здесь цела была липовая аллея, саженная, по преданию, царем Алексеем Михайловичем, под тенью которой любил гулять в юности Петр I со своими наставниками. Впоследствии там существовал вокзал, где бывали в былое время блистательные собрания. Измайловские сады служили рассадниками для других садов в России; из них плоды доставляемы были для государева обихода, a целебные травы и коренья посылались в Аптекарский приказ, остальные поступали в продажу.
В 1703 году Петр I из Шлиссельбурга писал к Стрешневу:
В 1704 году царь повелел ему же «прислать в С.-Петербург, не пропустя времени, всяких цветов из Измайлова, а больше тех, кои пахнут». Аптекарский сад близ Сухаревой башни, на Балкане, разведен большею частью из Измайловского.«Из села Измайлова послать осенью в Азов коренья всяких зелий, а особливо клубнишного, и двух садовников, дабы там оные размножить».
В садоводство Измайлова входило и хмелеводство; там еще прежде, чем в Гуслицах, разводился лучший хмель на косогорах и близ протоков. Хмельники ежегодно доставляли от 500 до 800 пудов хмелю не только для дворцовой пивоварни, но и на продажу. Цветущие луга, сады и огороды в Измайлове способствовали и размножению пчеловодства. В 1677 году они доставили 179 пудов меду и столько же воску.
В прежнее время также славилось своими плодовыми садами и огородами и село Покровское, отделенное тогда еще от городских селений вековыми заповедными рощами и пахотными полями.
Как мы выше уже говорили, императрица Екатерина II почти весь 1775 год провела в Москве; в этом году императрица посетила в храмовые праздники большинство славящихся в народе церквей, сходила пешком на богомолье в Троице-Сергиевскую Лавру, посетила подмосковных помещиков, гр. Шереметева в Кускове, гр. Румянцева, затем Нарышкина; описание последнего посещения мы приведем ниже.
Живя в селе Коломенском, Екатерина II делала дальние прогулки пешком и в экипажах, чтоб осматривать местность, и вот в одну из таких прогулок ознакомилась она с прелестным местоположением имения князя Кантемира «Черная грязь» и пожелала приобрести его.
Но ранее описания покупки считаем нелишним здесь сказать несколько слов и о Коломенском, где от дворца, в котором жила Екатерина, остался теперь один фундамент.
Село Коломенское некогда было любимым жильем царя Алексея Михайловича; здесь он имел свою соколиную охоту, в которую даже принимал охотников по совершении известного обряда.
По словам иностранцев, в Коломенском особенно замечателен был дворец, в обоих этажах которого было более 150 комнат; особенно замечательны были в нем дубовые резные ворота и затем высокие терема, в числе шести, а также и внутреннее убранство теремов богатыми шелковыми тканями и красивыми печными изразцами.
В сенях дворца, на потолке, был написан знак Зодиака, в окнах виднелись доски с изображением герба России. Перед окнами дворца стоял невысокий каменный столб, у которого в определенный день и час являлись недовольные решениями приказов и, увидя государя у окошка, кланялись ему «до лица земли» и оставляли на столбе свои челобитные. В комнатах царицы окна были золоченные.
Возвращаемся к покупке имения князя Кантемира. Императрица осмотрела окрестности древней столицы и купила себе прелестное место, по общему отзыву – земной рай, имение князя Кантемира «Черную грязь», которую и назвала Царицыно Село – более известное теперь под именем «Царицыно».
Вот как описывает сама государыня в письме своем к Гримму этот красивый забытый уголок, купленный и обстроенный ею в две недели:
В другом месте государыня говорит, как она подъехала к Царицыну: «Дорога привела меня к громадному пруду, связанному с другим, еще огромнейшим; но этот второй пруд, богатый прелестнейшими видами, не принадлежал этому величеству, a некоему князю Кантемиру, ее соседу. Второй пруд соединяется с третьим прудом, который образовал бесчисленное множество заливов, и вот гулявшие, переходя от пруда к пруду то пешком, то в карете, очутились за семь длинных верст от Коломенского, высматривая имение своего соседа, старика с лишком 70-летнего, который нисколько не интересовался ни водами, ни лесами, ни прелестными видами, восхищавшими путешественников. Он проводил свою жизнь за карточным столом, проклиная свои проигрыши, и вот осторожно и с полнейшей деликатностью весь двор с императрицей во главе начинает интриговать, чтобы выведать намерения его, узнать, выигрывает он или проигрывает, не продает ли свое имение, дорожит ли им, часто ли в нем бывает, не нужно ли ему денег, кто его друзья, через кого бы заинтересовать его. Мы не хотим одолжения, мы не хотим чужого, – мы покупаем, но и отказать нам не есть преступление. – «Как хотите, м. г., нам улыбается приобретение, но мы можем обойтись без него». Придворные мои засуетились, один говорит: «Он мне отказал, он не хочет продавать». – «Ну, тем лучше». Другой доносит: «Ему не нужно денег, он играет счастливо». Третий: «Он сказал: “Я не могу продать, у меня нет ни наследников, ни кого-либо другого; имение мое исходить из казны, ей же я его предоставлю”». Наконец, является пятый и передает, что Кантемир сказал: «Я решительно объявляю, что имение мое может быть продано только казне». – «А, это прекрасно!..» Вот к нему наряжают нарочного узнать, любит ли он имение. – «Нисколько, – отвечает он, – доказательство, – что я живу в другом, я это имение наследовал от брата и никогда в него не езжу; оно может годиться только императрице». – «Сколько же вы за него хотите?» – «20 000 руб.» – «Мне велено предложить вам 25 000 руб.». Из имеющегося у нас рукописного описания села Царицына, конца прошлого века, имение куплено у бригадира Сергея Дмитриевича, князя Кантемира; вместе с ним приобретены казною у князя деревни Хохловка, Пладрово и Ореховка, и у гвардии капитана князя И. А. Трубецкого село Булатниково, и позднее годом село Коньково у фрейлины Зиновьевой. Имение «Черная грязь» переименовано по указу, данному Сенату августа 14-го дня 1775 года, в Царицыно Село. Имение «Черная грязь» подарено отцу владельца, бывшему господарю молдавскому, князю Дмитрию Константиновичу Петром Великим. Князь Кантемир родился в Яссах в 1663 году. В 1684 году за оказанные важные услуги Порте Кантемир был возведен в достоинство молдавского государя, во время войн турок с русскими в 1711 году Кантемир присоединился в подданство России вместе с управляемым им княжеством. Кантемир со своими боярами присягнул в верности Петру I в самый день Петра и Павла.«Представьте берег, покрытый большим лесом, и ее величество с лакеем, переезжающую ручей на пароме. Перед нею низменность, покрытая кустарником, где вы поместите фазаньи клетки, прудок, оканчивающийся плотиной, осененный высокими ивами, и между ними открывается еще более значительный пруд, которого один берег, крутой, занят разбросанными по нем маленькими деревеньками, а другой, с незаметным склоном, представляет вашему взору поля, луга, букеты лесов и отдельные деревья; налево от плотика тинистый ручеек зарос лесом, который постепенно возвышается амфитеатром. Ну, представьте же себе все это, и вы будете в Царицыне».
Когда Петр Великий был окружен у Прута турецкими войсками, в числе предложений, потребованных визирем от царя, было предложено выдать и Кантемира пленником. Но государь им ответил:
Визирю было объявлено, что Кантемир бежал из лагеря, между тем он скрылся в царской карете, куда один служитель носил к нему пищу.«Я лучше уступлю туркам всю землю, простирающуюся до Курска, нежели выдам князя, пожертвовавшего для меня всем своим достоянием. Потерянное оружием возвращается; но нарушение данного слова невозвратимо, отступить от чести – то же, что не быть государем».
Прутский договор лишил князя его владений, но Петр возвратил потери, понесенные им, пожаловав ему в Москве дом и в Севском уезде тысячу дворов с селом Дмитровским, впоследствии городом, затем подмосковную «Черную грязь» со всеми угодьями. Вместе с тем государь положил ему ежегодную пенсию в 6 000 рублей, пожаловал свой портрет, осыпанный бриллиантами, и вместе с титулом светлейшего князя предоставил ему право судить самому выехавших с ними из Молдавии его бывших подданных в числе более двух тысяч человек.
Это был единственный пример русского подданного, пользовавшегося такою властью. В 1715 году Кантемир приговорил было к смертной казни трех молдаванских дворян и нескольких к ссылке за смертоубийство, потом переменил смертную казнь на телесное наказание, что и было утверждено государем.
Кантемир сперва поселился в Харькове, откуда по приглашению Петра переехал сперва в Москву и затем в Петербург, где в 1717 году, перед второю женитьбою на дочери князя И. Ю. Трубецкого, обрил себе бороду, снял молдаванское платье и оделся в европейскую одежду. Петр I произвел тогда князя в тайные советники и сделал сенатором, и пожаловал ему шпагу, осыпанную бриллиантами.
Кантемир был самый образованный человек своего времени: помимо восточных языков, он знал все европейские, на которых писал и говорил; он оставил более пятнадцати сочинений по части истории. Кантемир умер в своем орловском имении Дмитровке51, населенной князем молдаванами и малороссиянами, названной по его имени. В 1782 году село это преобразовано в уездный город Орловской губернии. У князя Дмитрия было два сына – вышеупомянутый владелец «Черной грязи» князь Сергий и затем известный сатирик, князь Антиох, наш резидент в Лондоне и затем посланник в 1738 году в Париже, где он и оставался до своей смерти в 1744 году.
Молодой красавец, воспитанный в Константинополе в духе безбожия, он объяснялся на всех европейских языках, как на своем природном, а музыкальные его произведения посейчас исполняются в Турции. В крайне молодых летах он занимал уже высокие должности: так, с двадцати двух лет он был нашим посланником в Лондоне.
По покупке Царицына, в две недели были возведены легкие деревянные постройки, и государыня уже переехала туда в конце июня месяца. Екатерина жила там, как говорит Державин, в маленьком домике, состоящем из шести комнат.
В день Преображенья, 6 августа, здесь устроен был обеденный стол для штаб– и обер-офицеров Преображенского полка. Впрочем, в Царицыне существовали еще постройки при Петре I; это были обширные деревянные палаты, в которых в тишине и уединении жил и воспитывался молодой сын Кантемира – князь Антиох.
Екатерина поручила архитектору В. И. Баженову построить в Царицыне в готическо-мавританском вкусе дворец; план этого дворца государыня утвердила лично, убавив в нем окна и ширину лестниц. Вместе с дворцом строились также длинные галереи, оперный дом, мосты, въездные ворота; все это выводилось из камня во вкусе самой затейливой архитектуры.
В Царицыно также пролагалась широкая дорога, обрамленная березками, – аллея тянулась на две версты. По смерти царицы эта дорога была заброшена, мосты развалились, и по ней трудно было пройти даже пешком.
Князь Антиох Кантемир
По преданию, не один праздник был дан государыней в новом ее имении. Один такой, по словам Любецкого, состоялся здесь во время сенокоса; пышно прибыла сюда царица из Коломенского: золотая карета императрицы была запряжена восьмериком неаполитанских кровных лошадей; головы их были убраны кокардами, на ремнях кареты сидели пажи, впереди бежали скороходы, по бокам ехали кавалергарды и кирасиры в красных мундирах, на вороных лошадях, сверкая блестящими своими кирасами, позади следовала верхами свита. Народ на протяжении почти всей дороги стоял густыми шпалерами, шумно приветствуя царицу. В Царицыне государыню ожидал роскошный завтрак; на лугах нового имения в праздничных нарядах косили траву косцы, звонкие песни стройно лились по окрестностям, стройные хороводы баб в цветных сарафанах плясали там и сям по полянам. Императрица со всею свитою смотрела на сельский праздник, сидя в большой беседке, устроенной для нее из сена и полевых цветов.
Государыня поздно возвратилась с праздника в Москву; на дороге, по которой она ехала, стояли иллюминованные версты, далеко отбрасывая зарево огней своих. Работа дворца, спустя десять лет по покупке имения, была почти приведена к концу. Но, по преданию, Потемкину она не понравилась, и в 1787 году вышло повеление все здание сломать до основания и на этом месте поставить новый дворец, который и посейчас красуется в виде какой-то полуразвалины мрачного вида.
Здание существующего дворца с восемью высокими башнями очень напоминает какую-то гигантскую гробницу, стоящую на катафалке и окруженную недвижно стоящими какими-то гигантами-монахами со свечами в руках.
Впечатление эта неудачная постройка производит унылое, какое-то удручающее. Зато большие зеркальные пруды Царицына полны жизни и оживляют всю окрестность – вода в них чиста и прозрачна, текут они из двух речек и называются: Ореховский, Лазаревский, Верхний, Хохловский, Шапиловский и Цареборисовский; на двух последних устроены мельницы – воды прудов богаты аршинными щуками и большими карпами.
Лет двадцать тому назад тут была поймана щука с золотой серьгой, на которой виднелась корона и имя царицы Екатерины II. Говорили, что когда-то, чуть ли не лет тридцать тому назад, здесь был пойман карп с именем царя Бориса на серьге. Наш покойный драматург А. Н. Островский каждое лето здесь сиживал с удочкой.
В 1886 году там был пойман арендатором царицынских прудов большой осетр с золотою серьгой в губе, пущенный еще при Екатерине II. При поимке этого исторического осетра в невод из нижнего пруда произошла целая история. Вот как этот случай описал в своем Московском фельетоне г. Курепин.
В царицынском саду существует очень красивый каменный мост, соединяющий два берега, есть островки, купальни; одна из таких стоит на месте Кантемировых палат; есть там уединенная галерея, «храм меланхолии», затем фруктовый сад с оранжереями; последний в начале нынешнего столетия доставлял ежегодно фрукты в столицу на значительную сумму.«Когда приволокли в сетях осетра, арендатор был в восторге; но тут вмешался в дело окружный надзиратель. Имея в виду историческое значение осетра, надзиратель не позволил арендатору взять его, а предложил следующее: устроить для осетра особый садок, приставить для охраны стражу за счет арендатора и хранить осетра, пока он, надзиратель, отрапортует в удельную контору, а контора снесется с дворцовым ведомством и т. д., пока словом не воспоследует окончательное распоряжение высшего начальства. Подумав, арендатор почесал в затылке и отпустил осетра на все четыре стороны, а насчет всего вышеизложенного был составлен длинный протокол, впрочем, не длиннее осетра, который был 2 аршин 11 вершков».
В саду имелось также несколько беседок для приезжающих в Царицыно, последние были устроены так, что приезжающий здесь находил все хозяйство.
Некогда здесь существовал и трактир, помещавшийся в одной из дворцовых развалин; посейчас еще видна и другая такая же двухэтажная беседка с обрушенными печами и комнатами. Лучшая здесь историческая беседка известна под именем «Миловида»; стоит она на крутом холме; сквозная арка ее, составляющая залу, украшена мраморными бюстами.
По преданию, «Миловидой» она названа самой императрицей Екатериной II; из этой беседки видно село Коломенское. Другие беседки носят название «Езопка», «Хижина» и т. п.; названы они этими именами бывшим начальником московских дворцов и садов П. С. Валуевым.
Первая из этих беседок была сделана из березовых бревен с корою, дорожки и аллеи Царицына также носят разные названия; так, большая глухая аллея носит прозвище «Несторовой» и т. д.
В старину на прудах царицынских плавали лебеди, черные гуси, австралийские пеликаны и другие редкие птицы. По имеющемуся у нас списку, в 1800 году в Царицыне было 13 павлинов с павами, 18 лебедей, 2 журавля и более 79 разных пород гусей.
В 1801 году из оранжерей было собрано разных фруктов до 27 580 штук, проданы последние были за 2108 руб. 70 коп. На содержание садов и оранжерей царицынских с 1780 по 1793 год израсходовано было 16 924 руб. 27 коп.
Екатерина II путешествует по югу России. Аллегория
Императрица Екатерина II в бытность свою в Москве не раз посещала подмосковных своих приближенных, братьев Нарышкиных.
В ряду имен, окружавших двор еще царя Алексея Михайловича, одно из первых и почетнейших было бесспорно Нарышкиных. По свидетельству иностранцев, Нарышкины происходят от древнего чешского рода Нарисци, имевшего некогда во владении своем город Егер, что между прочим подтверждается и гербом этого города, имеющим большое сходство с гербом Нарышкиных.
Историк Миллер, согласно со справкою Разрядного архива, отвергает это известие и показывает, что в 1463 году к великому князю Иоанну Васильевичу выехал из Крыма Нарышко и был при нем окольничим. Потомки его, Нарышкины, находясь в русской службе наместниками, воеводами и в иных знатнейших чинах, жалованы были от государей вотчинами и другими почестями и знаками монарших милостей. «Уничтожение местничества и разрядных грамот было причиною, что первым в роде Нарышкиных назван небогатый московский дворянин Полуект, или Полиевкт, отец Кирилла и дед девицы Наталии Нарышкиной, воспитанной в доме известного боярина Артамона Матвеева; отец ее, Кирилл Полуектович, служил тогда в рейтарских полках под начальством Матвеева.
Лет двести тому назад богатые и знатные люди имели обыкновение у себя в доме собирать небогатых родственниц, а также дочерей покровительствуемых людей. Из дома знатного человека можно было скорее составить себе партию, чем живя в небогатом родительском доме.
В списке девиц, из которых в 1669 и 1670 году царь Алексей Михайлович выбирал себе вторую жену, встречаем немало девиц, живших у своих родственников.
История отвергает анекдот, приводимый голштинским немцем Штелином, будто царь Алексей Михайлович заметил Наталью Нарышкину у Матвеева за ужином, влюбился и посватался за нее, а потом уже сделал, по старинному обычаю, смотр шестидесяти невестам.
Не в сентябре 1670 года, как пишет Штелин, и не в один день, а с 28 ноября 1669 года по 17 апреля 1670 года девятнадцать раз обходил по ночам верховые опочивальни тишайший царь Алексей Михайлович и выбирал из среды спавших красавиц, которая была покрасивей и ему, великому государю, приглядней. Привезли во дворец на царское смотренье и девиц из Вознесенского монастыря… Смотрел под конец царь и разных чинов привозных девок московских и городовых (из Новгорода, Костромы, Суздаля, Владимира, Рязани). Последнюю оглядывал царь Беляеву – из монастырок.
В то время производились царские осмотры так: не более как в шести палатах наверху во дворце ложились на постелях по нескольку девиц, подле каждой стояли ближние ее родственницы. Девицы, раскидавшись на мягких пуховиках, спали, т. е. притворялись спящими. Царь обходил неспешно, любуясь на красавиц. Дохтуры свидетельствовали, нет ли тайной скорби (болезни). Затем, по окончании осмотров, царь объявлял избранницу, ее нарекали царевной и великою княжной и переменяли имя.
А сколько при царских смотринах бывало происков, интриг! Вспомним несчастную судьбу Хлоповой – невесты царя Михаила, и Всеволожской – невесты царя Алексея.
От брака царя Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной родился Петр Великий. Веселое житье Натальи Кирилловны продолжалось только пять лет; в январе 1676 года Алексей Михайлович, пользовавшийся, по-видимому, хорошим здоровьем, скончался неожиданно. Нового царя Феодора Алексеевича окружили враги Нарышкиных и Матвеева, близкие люди его матери.
Царь Феодор был здоровья очень слабого, его переехали санями, и он страдал цингою. Матвеев был сослан, Нарышкиным была объявлена опала, а один из Нарышкиных, по свидетельству Желябужского, был наказан публично батогами перед Холопьим приказом.
Смуты, последовавшие по смерти слабого Феодора, честолюбивые замыслы царевны Софьи и возбуждаемые ею крамолы стрелецкие подвергли кроткую царицу Наталью, мать Петра, и весь род Нарышкиных жесточайшим преследованиям буйных стрельцов.
Иван Кириллович Нарышкин, родной брат царицы Наталии и дядя Петра, носивший звание боярина и оружничего (чин, соответствующий званию генерал-фельдцейхмейстера), невинно погиб мученическою смертью на копьях разъяренных стрельцов, которые отсекли ему ноги, руки и голову, потом, разрубив туловище на мелкие части, топтали ногами останки неповинного страдальца в глазах старика-отца его. Самого боярина Кирилла Полуектовича злодеи заставили принять монашество, сослав его в Кириллов монастырь.
Н. Полевой52 говорит, что он там и умер, но это неверно; в Высоко-Петровском монастыре, в Москве, находится его могила. По году его кончины видно, что после мученической смерти сыновей он прожил еще девять лет. Любопытно знать, где он провел эти девять лет и точно ли был пострижен, чего не видно в надписи на могиле.
Жизнь самой царицы также была в опасности. Наталья укрылась в Троицко-Сергиевском монастыре; Петр здесь чуть-чуть не погиб от отравы.
Царицу Наталью Кирилловну за введение при Кремлевском дворе музыки и театральных представлений фарисейски набожная тогда партия Милославских называла еретицей. Но какую же злобу и ненависть вызвала вскоре жена царя Феодора Алексеевича, Агафья Семеновна, взятая из польского рода Грушецких.
Она была выбрана царем не по-старинному, на смотрах в верховых опочивальнях, а приглянулась просто на улице во время крестного хода. Эта царица, по преданию, уговорила царя снять с себя и с бояр женские охабни, стричь волосы, брить бороду и ходить по-польски, с саблей, и носить кунтуш. Царь все это исполнял в угоду царицы и только одного не делал – не брил бороды, и то потому, что у двадцатилетнего монарха борода еще не показывалась.
Царица Наталья прожила только 39 лет. В день кончины ее Петр писал к архангельскому воеводе Апраксину:
В стенах древнего Высокопетровского монастыря до бывшего в Москве морового поветрия погребались все члены фамилии Нарышкиных.«Беду свою и последнюю печаль глухо объявляю, о которой подробно писать рука моя не может, купно же и сердце».
Монастырь этот основан при Дмитрии Донском; первый игумен был Иоанн, известный установитель общежития монахов в Москве. По смерти Алексея митрополита Иоанн в свите известного Миняя отправился в Царьград и после смерти митрополита безуспешно искал себе сана митрополита, соперничая с переяславским архимандритом Пименом.
В 1505 году монастырь Петровский был перестроен и назван Высокопетровским; так говорит Амвросий в своей «Истории Российской иерархии». В «Степенной книге» сказано:
Петр I, вступив на престол, приказал в 1690 году в память убиенных стрельцами дядей своих, погребенных здесь, построить каменную колокольню и кельи для монахов.«На месте, где построен монастырь, прежде было одно из селений боярина Кучки, называвшееся Высоцкое, отчего и монастырь назван Высокопетровским. В той же «Степенной книге» говорится, что великий князь Иван Данилович Калита, проезжая близ этого местл, узрел над ним видение: белый, как бы снеговой столб, и, в память этого видения, Калита основал на этом месте храм во имя Божией Матери».
Нарышкины погребены в холодном храме Боголюбской Богоматери. Здесь по обеим сторонам стоят ряды каменных, соединенных между собою памятников, точно таких, как в Архангельском соборе, с поставленными на них черными дощечками.
На эти дощечки перенесены в сокращении старинные надписи, иссеченные на памятниках внизу в головах. Всех рядов шесть, памятников восемнадцать: по правую сторону – три ряда, или девять памятников мужского рода, по левую также три ряда – девять памятников женского рода.
Один из Нарышкиных, генерал-поручик Петр Кириллович, был погребен около храма в 1770 году. До нашествия французов в Москву 1812 года все эти памятники были покрыты красным сукном, но в приход французов сукно было похищено.
Некогда в ризнице монастыря находились парадные покровы – всех таких было девять; покровы были малиновые и зеленые бархатные, обшитые серебряными тонкими круглыми бляхами, величиною с большое яблоко.
В тридцатых годах нынешнего столетия на каждом памятнике стояли образа святых, соименных погребенным в могиле. В 1812 году французы, думая найти сокровища в гробах, разломали памятники и осмотрели могилы. Надписи на некоторых памятниках тоже истреблены французами.
Каменные палаты Нарышкиных в Москве были в Белом городе, на берегу Неглинной, там, где теперь дом Горного правления. Родовой дом Нарышкиных продал племянник Натальи Кирилловны Александр Львович Нарышкин жене генерала Н. С. Свечина; последняя в 1818 году продала его уже Горному правлению.
Племянник царицы и двоюродный брат Петра Великого А. Львович был очень любим императором; Петр его иначе не называл, как «Львовичем». В молодых летах он путешествовал по Европе, где обучался морской науке. Петр его хотел отправить в Испанию для склонения короля к войне со Швецией; в изготовленной грамоте государь называл его «графом». С 1723 года он управлял Морскою академиею и школами. При императрице Екатерине I он был президентом Камер-коллегии и директором Артиллерийской конторы и числился еще тогда капитаном от флота.
Его врагом был тогда всесильный Меншиков; он уговорил впоследствии императора Петра II лишить его чинов и сослать в дальние деревни. Опала его продолжалась недолго; с удалением Меншикова он снова приехал ко двору, где по-прежнему стал посещать юного монарха и смело укорял его за праздность и охоту.
Долгорукие опять уговорили Петра II удалить Нарышкина в его подмосковное село Чашниково. Это еще более раздражило Нарышкина, и он еще смелее стал укорять императора и роптать на правительство.
Когда его сосед Козлов уговаривал Нарышкина выехать к государю, забавлявшемуся охотою близ места ссылки Нарышкина, и испросить у него прощение, он отвечал: «Что мне ему с чего поклониться? Я и почитать его не хочу, я сам таков же, как и он, и думал на царстве сидеть, как он; отец мой государством правил, дай мне выйти из этой нужды, я знаю, что сделать»53.
Это неуважение к императору, переданное государю, подвергло его суду по законам (1729). Он был в опасности попасть розыску или пыткам, но милостивый император велел допросить его не в полном собрании Верховного Совета, а только двум членам – Остерману и князю В. Л. Долгорукову.
Нарышкин был отправлен в свое Шацкое имение, в Тамбовскую губернию. Долгоруковы велели объявить ему через своих агентов: если он отдаст им две вотчины – Покровское и Кунцово, то будет по-прежнему в Москве.
Он с негодованием отверг это предложение и оставался в опале до самой смерти Петра II. Императрица Анна в числе разных отличий, дарованных ему, сделала его директором Императорских строений и садов.
Императрица Елизавета по восшествии на престол пожаловала его кавалером ордена св. Андрея Первозванного и произвела в действительные тайные советники. Он умер в 1745 году на 51 году от рождения.
В своем Покровском он построил церковь и вывез образа из Италии для иконостаса этого храма. В этой церкви хранится в ризнице полотенце, вышитое золотом и шелками царицей Натальей Кирилловной.
Из замечательных лиц рода Нарышкиных нельзя не упомянуть о Семене Григорьевиче Нарышкине, генерал-адъютанте Петра Великого, – он был сын боярина Григория Филимоновича и приходился внучатным братом Наталье Кирилловне.
Служил он вначале комнатным стольником, потом был камергером, капитаном гвардии и, наконец, генерал-адъютантом у Петра Великого. Император удостаивал его особым доверием, посылая за границу с важными поручениями к иностранным державам. Он был замешан в деле царевича Алексея и сослан в дальнюю деревню, откуда был возвращен Екатериною I ко двору. Умер он в 1747 году.
Известен также по дипломатической службе Семен Кириллович Нарышкин, тоже внучатный брат царицы Натальи. Сначала служил он кравчим. Эти придворные чины имели в своем ведении посуду, напитки, столовое белье и в торжественные дни подносили кушанья государю.
Они наблюдали также за столом, охраняли царское здоровье и занимали место непосредственно после бояр. По смерти императрицы Анны этот Нарышкин уехал за границу, где проживал под именем Тенкина.
Вступив на престол, императрица Елизавета отправила его чрезвычайным посланником в Англию, затем он был назначен состоять гофмаршалом при наследнике престола, при Екатерине II был генерал-аншефом и обер-егермейстером. Жил он и умер в Москве, в своем доме, на Басманной. Семен Кириллович был первым щеголем в свое время.
В день бракосочетания Петра III он выехал в карете, в которой везде были вставлены зеркальные стекла, даже на колесах. Кафтан его был шитый серебром, на спине его было вышито дерево, сучья и листья которого расходились по рукавам.
У Нарышкина был очень хороший домашний театр. 8 декабря 1774 года императрица Екатерина II присутствовала у него на спектакле. Давали оперу «Альцеста», соч. Сумарокова. Всех посетителей на этом спектакле было до двухсот человек. До представления оперы играл хор роговой музыки, изобретателем которого он считался. После оперы дан был балет – «Диана и Эндимион». Последний был поставлен более чем великолепно; на сцене бегали олени и собаки, являлись боги и богини.
<< Назад Вперёд>>
