Глава XVI
На Девичьем поле, в приходе Знамения Богородицы стоял загородный двор графа Кирилла Григорьевича Разумовского; этот двор, как и Гороховский двор родного брата его, стоявший на наемной земле Спасо-Андрониева монастыря, был пожалован императрицей Елизаветой Петровной во время ее пребывания в Москве в 1744 году. Кирилл Разумовский при пышном дворе Елизаветы был настоящий вельможа не столько по почестям и знакам отличия, сколько по собственному достоинству и тонкому врожденному умению держать себя. Отсутствие гениальных способностей в нем вознаграждалось, как говорит Гельбиг, страстною любовью к Отчизне, правдивостью и благотворительностью – качествами, которыми он обладал в высшей степени и благодаря которым он заслуживал всеобщее уважение.Дом графа Кирилла Разумовского. – Блеск Русского двора в XVIII веке. – Франты и модистки старого времени. – Академия Наук при Разумовском. – Жизнь старого вельможи. – Отставка гетмана. – Рассказы про его жену. – Показание Мировича. – Служба в Сенате и житье в столице. – Пропажа 20 тысяч душ. – Несколько анекдотов. – Карета Разумовского. – Дом графа на Воздвиженке. – А. К. Разумовский. – Роскошь Разумовского дома, сады, пруды, оранжереи и другие ботанические диковинки. – Характер Алексея Разумовского. – Разумовский как министр народного просвещения. – Дети графа. – Их странности. – Иллюминат Перрен. – Несчастная судьба графа Кирилла.
Императрица Екатерина II про него говорит: «Он был хорош собою, оригинального ума, очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего, который также был красавец, но был гораздо великодушнее и благотворительнее его. Я не знаю другой семьи, – продолжает Екатерина, – которая, будучи в такой отменной милости при дворе, была бы так всеми любима, как эти два брата».
Кирилл Разумовский был хорошо образован для своего времени, он отлично говорил по-французски и по-немецки. Обучался он в Страсбурге и в Берлине у известного Леонарда Эйлера, бывшего профессором 14 лет при Петербургской академии.
Кирилл Разумовский с молодых лет пустился в вихрь света: он ежедневно находился в обществе государыни, то при дворе, то у брата своего. Имя его, по словам Васильчикова, беспрестанно встречается в камер-фурьерских журналах: то он дежурным, то форшнейдером, то он принимает участие в «Кадрильи великой княгини», состоящей из 34 персон, и т. д.
Блеск двора Елизаветы был изумительный, щегольство и кокетство дам тогда было в большом ходу при дворе, и все дамы только и думали о том, как бы перещеголять одна другую. Елизавета сама подавала пример щегольства; так, во время пожара в Москве в 1753 году у нее сгорело четыре тысячи платьев, a после смерти ее Петр III нашел в гардеробе ее более 15 000 платьев, частью один раз надеванных, частью совершенно не ношенных, два сундука шелковых чулок, лент, башмаков и туфлей до нескольких тысяч, более сотни неразрезанных французских материй и проч.
Даже французы, привыкшие к блеску своего Версальского двора, не могли надивиться роскоши нашего двора. Но не одна Елизавета любила, чтобы вокруг нее все сверкало и блистало – чрезвычайная пышность двора была и в предшествовавшее царствование.
Известна любовь Анны Иоанновны к роскоши и блеску, требовавшей от вельмож и придворных громадных расходов, и для того, чтобы быть на хорошем счету у императрицы, чтоб не затеряться в раззолоченной толпе, наполнявшей дворцовые апартаменты, человек, не обладавший миллионами, неминуемо должен был продавать ежегодно не одну сотню «душек», по нежному выражению известного майора Данилова.
Придворные чины, по словам Миниха-сына, не могли лучшего сделать императрице уважения, как если в дни ее рождения, тезоименитства и коронации приедут в новых платьях во дворец. Манштейн в своих записках пишет: «Придворный, тративший на свой туалет в год не более 2 000 или 3 000 руб., был почти незаметен». К русским можно было очень хорошо применить сказанное одним саксонским офицером польскому королю о его вельможах:
Словом, все, имевшие честь служить при дворе, разорялись окончательно, чтоб только быть замеченными. Портным же и модным торговцам достаточно было прожить два года в столице, чтоб составить себе большое состояние.«Государь, надобно расширить и возвысить городские ворота для того, чтобы могли проходить в них дворяне, несущие на спинах своих целые деревни».
В екатерининские времена покупки модных вещей совершались по большей части в Гостином дворе, а не в магазинах на Кузнецком мосту, как теперь. На Ильинке, около лавок, в зимнее время бывали самые модные гулянья всей московской аристократии, и тогдашние волокиты назначали там свидания. На это купцы неоднократно жаловались царице, говоря, «что петиметры и амурщики только галантонят» и мешают им продавать.
Приезды в магазины наших бар в те времена отличались необыкновенною торжественностью. Большие, высокие кареты с гранеными стеклами, запряженные цугом крупных породистых голландских лошадей всех мастей, с кокардами на головах, кучера в пудре, гусары, егеря сзади и на запятках, со скороходами, бежавшими впереди экипажа; берлины с боковыми крыльцами, широкие сани с полостями из тигровых шкур, возницы, форейторы в треуголках с косами, вооруженные длинными бичами; чинные и важные поклоны, приветы рукой, реверансы и всякие другие учтивости по этикету того времени – все это представляло довольно театральную картину на улицах Москвы.
Но помимо Гостиного двора существовали и лавки, куда ездили наши аристократки. Так, в екатерининские времена была модистка Виль; здесь продавались тогда модные «шельмовки» (шубки без рукавов), маньки (муфточки), чепцы рожки, сороки, чепцы «королевино вставанье», a-la грек подкольный женский кафтан, распашные «кур-форме» и «фурро-форме», башмачки «стерлядки», «улиточка» и проч. Разные бантики, кружева, в екатерининское время, цветы, гирлянды для наколок и на дамские платья модницы покупали у m-me Кампиони; «уборщик и волосочес» Бергуан рекомендовал всем плешивым помаду для отращивания волос из духов «Вздохи Амура», он же делал изобретенную им новую накладку для дамских головок в виде башен с висячими садами а-lа Семирамид. Другой парикмахер из Парижа, Мюльет, рекомендовал для мужчин парики из тонких белых ниток, которые так легки и покойны, что весят только девять лотов; одевая их, не надо помадить толстым слоем сала и обсыпать мукою; голландец Шумахер в Китай-городе, на Фомовском подворье продавал полотна и кисеи; портной Жуков публиковал в «Московских Ведомостях» 1777 года, что он имеет плисовые кафтаны, на разных мехах винчуры и нового фасона чинчиры.
Кавалергардский караул во дворце
Возвращаемся к молодому франту и моднику Кириллу Разумовскому. Через год по возвращении из-за границы он был назначен президентом Академии Наук. Назначение 22-летнего молодого человека было мотивировано следующим аргументом: «В рассуждении усмотренной в нем особливой способности и приобретенного в науках искусства».
Дела в те времена шли не особенно блистательно; назначенный для поправления их Разумовский тоже их не поправил. В университете и гимназии при Академии учеников совсем почти не было. Для набора лучших учеников в Москву посылали известного В. К. Третьяковского. Такие набранные студенты из семинарий кутили, дрались между собою и грубили начальнику. Но вскоре дела поправились и в числе студентов явились известные Барсов, Румовский и Поповский. Кирилл Разумовский, вследствие именного изустного указа императрицы, предписал, дабы при Академии переводили и печатали книги гражданские различного содержания, в которых «польза и забота соединены были бы с пристойным к светскому житию нравоучением». В год назначения президентом Разумовского состоялась и свадьба его с Нарышкиной. Описание этой пышной свадьбы мы привели уже выше, говоря о роде Нарышкиных. Спустя четыре года граф был назначен гетманом Малороссии, но, как он сам сознавался, последним фактически он никогда не был; последний гетман Малороссии, по словам его, был Иван Мазепа. Но граф-гетман в своем Глухове жил царьком. В универсалах своих употреблял старинную формулу: «Мы», «нашим», «нам», «того ради приказуем», «дан в Глухове» и т. д.
При нем находились телохранители, большая конная команда. Эта команда была одета в зеленые гусарские мундиры и занимала караулы при дворце. Глуховский двор был копией Петербургского двора в миниатюре: во дворце был полный придворный штат – капеллан, капельмейстер, сотник, конюший и проч. При дворе находились казаки-«бобровники», стрельцы и пташники, обязанность которых была ловить на гетмана бобров и стрелять всякую дичину к столу.
В торжественные дни бывали выходы в церковь и молебны с пушечною пальбою. Во дворце давались банкеты с музыкой и бывала далее французская комедия.
Особенно пышен был стол у Разумовского; самые утонченные блюда приготовляли у него французские повара, выписанные им из Парижа. Граф очень любил полакомиться, но не забывал бедных и делился со всяким своим пожитком. Существует множество анекдотов про его лукулловские обеды, где за пышной трапезой сидели званые и незваные, и не только ели за столом, но и уносили кушанья в карманах.
Существует предание, что пристрастием ко всему французскому и введением французского языка во всеобщее употребление Россия обязана Кириллу Григорьевичу Разумовскому и другу его И. Я. Шувалову. В их время весь двор бредил французами и подражал и преклонялся всему, что к нам приходило из Парижа.
По смерти императрицы Елизаветы галломану-гетману пришлось учиться прусской экзерциции. Император Петр III, вступив на престол, стал заставлять всех изнеженных царедворцев Елизаветы ежедневно выделывать перед дворцом новое прусское учение, введенное им в войска. Новому правилу вынужден был подчиняться и Разумовский; чтоб не быть предметом насмешек государя, Разумовский взял к себе молодого офицера и каждый день брал у него уроки военного артикула с эспантоном в руках.
Как гетман ни трудился, а все-таки ему приходилось глотать насмешки и выговоры. Император поклонялся всему прусскому и хвастался пред гетманом тем, что Фридрих произвел его в генерал-майоры прусской службы.
– Вы можете с лихвой отомстить ему, – отвечал Разумовский, – произведите его в русские фельдмаршалы.
Кирилл Разумовский управлял полномочно Малороссией, желал преемственности гетманства и отправил к Екатерине просьбу об этом. Государыня, недовольная гетманом, была возмущена таким прошением и отозвала его в Петербург.
По приезде в столицу Разумовский явился тотчас же во дворец. Прием гетману был сделан самый холодный и глубоко оскорбил его. Один лишь Теплов, его бывший приближенный, долго интриговавшей против него, встретил его с распростертыми объятиями. Граф Г. Орлов, видевший эту встречу, сказал:
Государыня, ревнивая к своей власти, запретила Разумовскому являться ко двору. В городе, как говорит А. Васильчиков76, приписывали эту немилость интригам Г. Орлова и говорили, что гетманом будет назначен последний. Государыня справедливо сильно гневалась на Разумовского.«И лобза его же предаде».
Ходили невероятные слухи про его жену; говорили, что когда она ехала в Петербург, то брала на станциях по сто лошадей и не платила прогонов. Сопутствовали ей два гренадера и сержант и будто бы били ямщиков до смерти, и так озорничали во все время пути. Разумовский в ноябре 1764 года подал прошение об увольнении его от должности гетмана. Отставку его давно ждали, a вместе с ней возвратились и милости к нему царицы. Он был пожалован в генерал-фельдмаршалы, и ему пожизненно было даровано гетманское содержание и дан город Гадяч с селами и дом в Батурине. Гетман опять стал желанный гость императрицы во дворце и во всех ее путешествиях.
Но вскоре, как говорит предание, ожидала его немилость. По делу известного Мировича, когда судьи, в числе которых был и Разумовский, спросили его, кто подал ему мысль предпринять такое ужасное дело, последний ответил:
Все судьи, а также и Разумовский были крайне изумлены. Оказалось, что Мирович хлопотал об имении, несправедливо от него отнятом, и не раз просил об этом гетмана. Разумовский же отвечал ему, что мертвого с погоста не возят, и добавил:«Господин гетман, граф Разумовский!»
Эти слова гетмана и дали Мировичу преступную мысль на возведение принца Иоанна на престол. Хотя бездоказательно, все-таки имя Разумовского было замешано в деле Мировича, и он счел нужным удалиться на время от двора и отправился за границу.«Ты, молодой человек, сам прокладывай себе дорогу, старайся подражать другим, старайся схватить фортуну за чуб, и будешь таким же паном, как и другие».
Вернувшись из-за границы, граф поселился в Петербурге. Живя в столице, граф заседал в Сенате и был членом Совета при дворе в числе семи. Его меткие остроты и колкие речи тогда ходили по городу. «Что у вас нового в Совете?» – спрашивали его. «Все по-старому, – отвечал Разумовский, – один Панин (Николай Иванович) думает, другой (Петр Иванович) кричит, один Чернышев (граф Захар Григорьевич) предлагает, другой (граф Иван Григорьевич) трусит; a прочие хоть и говорят, да того хуже».
По смерти своей жены и брата Разумовский стал часто посещать Москву. Здесь граф уже не жил в своих палатах на Девичьем поле, а поселился на Воздвиженке в великолепном доме, который выстроил он в три года на месте прежде бывших жениных хором по плану графа З. Г. Чернышева; дом этот принадлежал затем графу Шереметеву, в род которого он перешел в 1800 году.
Из описи церквей московских 1789 года видно, что при доме графа Разумовского находилась церковь Знамения Богородицы, и в ней приделы Сергия Чудотворца и Варлаама Хутынского, с главами и звоном. Дом графа был один из великолепных в Москве; он кишел слугами в золотых нарядных ливреях; в нем ежедневно давались праздники, стол графа был накрыт для всех, а сердечное и благородное обхождение графа привлекало и привязывало к нему всех. Под старость он являлся на свои обеды и балы в ночном колпаке и шлафроке с нашитою на нем Андреевскою звездою. В последний проезд Потемкина через Москву (1791), как говорит Васильчиков, он заехал к Разумовскому.
На другой день гетман отдал ему визит. Великолепный князь Тавриды принял его, по обыкновению, не одетый и не умытый, в шлафроке. В разговоре, между прочим, князь попросил у гостя дать в честь его бал. Разумовский согласился и на другой день созвал всю Москву и принял Потемкина, к крайней досаде последнего, в ночном колпаке и шлафроке.
Про жизнь фельдмаршала в то время ходило немало странных толков, и в Москве говорили, что он – самый худой хозяин, «да и разума уже стал не очень пылкого», управляющие обкрадывали его самым немилосердным образом.
Так, в числе странных московских происшествий в 1795 году случился следующий, почти невозможный казус: у Разумовского между четвертою и пятою ревизиями пропало ровно двадцать тысяч душ крестьян. Похищение было сделано так искусно, что найти концов не было возможности: крестьяне пропали не в одном месте, а понемногу в разных местах.
Тогда обвиняли в этой хитрой пропаже главного управителя и одну графиню, к прелестям которой граф был неравнодушен. Под конец своей жизни граф не ездил уже в Москву, а проживал в Батурине; там он заметно стал прихварывать, страдал одышкой и имел раны на ноге. Граф было собрался ехать за границу, сын его Андрей выслал ему для заграничного вояжа карету из Лондона, которая обошлась ему в 18 000 руб.; карета оказалась слишком грузною, и граф не решился в ней путешествовать. За четыре месяца до смерти он ездил в ней осматривать строящуюся церковь – это была его последняя прогулка. Кирилл Разумовский скончался 9 января 1803 года. Почти два года гетман никуда не выходил, большую часть дня дремал в креслах, спрашивал, какова погода, ругал доктора и, в пику ему, обращался за советами к разным знахаркам.
Особенным его расположением пользовалась одна старая баба, которая натирала ему ноги чесноком и коровьим пометом. Она также по утрам хватала его зубами за колени и нашептывала какие-то слова. Старый его приятель, граф И. В. Завадовский, видевши его в это время, вот что писал о нем к графу А. Г. Воронцову:
Несмотря на удручающие недуги, старик с увлечением предавался своей страсти к постройкам. Так, в селе Яготине он выстроил церковь и перенес из Киева свой дом, выстроенный из дубовых брусьев.«Я расстался с ним, как с ночным картежником и с дневным биллиардщиком. Вид его поразил меня до слез.: водят под руки, голова преклонилась долу, иссох как сухарь; дух только не утратил приятной веселости».
А. Васильчиков говорит: семейное предание гласит, что с графа стали требовать за тот дом какую-то постойную повинность. Разгневанный Разумовский, живо помнивший прежнее свое положение в Малороссии, велел в 24 часа разобрать дом и перенести из Киева в Яготин. Дом этот состоял из главного корпуса и шести павильонов, из которых каждый равнялся большому дому. С каждой стороны дома были еще большие каменные службы. В другом своем имении, Баклаш, он выстроил дом в подражание сельских домов в окрестностях Рима. В Почепе – еще другой великолепный каменный и церковь.
Дом был построен по плану де ла Мота, с огромными залами для балов и концертов и библиотекою в 5 000 томов. Вокруг него, по красивым берегам Судогости был разведен сад в голландском вкусе. Граф жил в Батурине, в огромном деревянном доме. Последний находился на месте, которое теперь называется Городком. Предание говорит: многие постройки в Батурине, как и церковь, ему не пришлось достроить, и после его смерти все это начало разрушаться. Дом свой на Воздвиженке, как мы выше говорили, Кирилл Разумовский продал шурину своего сына Алексея, графу Шереметеву, за 400 000 руб.; дом этот ранее торговал Безбородко, но с него требовали 450 000 руб. без мебели, и дело разошлось.
К продаже этого дома склонил отца старший сын, Алексей Кириллович; дом приходился ему на часть, и для него он казался слишком велик. Шереметев купил его с частью мебели. В нем, по словам А. Васильчикова, парадная гостиная осталась в полном убранстве, из комнат же графа Кирилла Григорьевича вынесена была только подвижная мебель. Люстры, зеркала и даже в церкви утварь, ризы и проч. остались за Шереметевым.
Немало времени потребовалось для вывоза серебра, библиотек, картин, оружейных и проч., так как рядом со скарбом отца тут же хранилось все имущество сына.
Продав старинные палаты отца, сын Разумовского, Алексей Кириллович, стал себе строить богатые деревянные палаты из дубовых брусьев, считая каменные нездоровыми, на месте пожалованного императрицею Елизаветою дяде его, графу Алексею Григорьевичу, «Горохового двора», в тогдашней шестнадцатой части города, нынешней Басманной.
А. Деруа. Кузнецкий мост. 1840-е гг.
Дом этот занимал целый квартал, один сад этого большого дома имел в окружности более 31/2 верст и занимал 43 десятины земли; теперь часть его принадлежит училищу семинарии, а в доме помещается малолетнее отделение Воспитательного дома; на всем пространстве его были устроены боскеты, цветники, всевозможные прихотливые аллеи из искусственно подстриженных деревьев; широкие дорожки в нем начинались от дома, высоко насыпанные и утрамбованные, и мало-помалу все делались уже и уже и, наконец, превращались в тропинку, которая приводила к природному озеру, или на лужайку, усеянную дикими цветами, или к холмику, покрытому непроницаемым кустарником, или вела к крутому берегу реки Яузы.
Берега этой реки не были обделаны, без всяких сходов или лестниц, овраги в саду тоже оставались дикими оврагами, и только в трудных местах кое-где были проложены мостики и сделаны тропинки. Другой берег тоже входил в состав сада и представлял такой же дикий вид с вековыми деревьями, растущими кущами.
Граф Разумовский устроил такой сад, чтобы среди шумной Белокаменной иметь такое место, которое прелестью неискусственной природы заставляло бы его забывать, что он находится в городе. В саду было четыре пруда, в которых много водилось хорошей рыбы.
Граф был большой любитель растений, и лучшие тогдашние европейские садовники были им выписаны для этого сада и для его имения, села Горенки, в оранжереях которого были собраны редчайшие ботанические коллекции. Известные ботаники Таушер, Лондес, Гельм изъездили Сибирь, Урал и Кавказ для пополнения этих богатейших собраний. Садовник графа, известный Шпренгель, развел Петербургский ботанический сад.
А. Васнецов. Уличное движение на Воскресном мосту в XVIII в.
В оранжереях графа было более 500 огромных померанцев; оранжереи эти тянулись на версту, а сад был расположен на двух верстах. В теплицах графа были выращены до тех пор неизвестные растения из породы вискустов, названные в честь графа Rasoumoskia, и другой новый вид – Personaterhi, названный Rasoumovia.
Дом графа был деревянный, двухэтажный на каменном фундаменте, выстроен был полуовалом и украшен всем, что только может придумать зодчество, соединяя пышность с простотою. На этот дом, как граф признавался, он истратил более миллиона рублей.
Внутреннее его убранство отличалось пышностью, красотой и большим вкусом. Залы блистали бронзою и зеркалами, многие комнаты были обиты богатейшими гобеленами.
Картины лучших мастеров, как старых, так и новых, вместе с весьма интересными портретами, между прочими Нарышкинскими, украшали стены. Подоконники в гостиных сделаны из ляпис-лазури. Сервизы столовые и чайные были севрские и саксонские; особенно был замечателен один столовый, заказанный императрицей Екатериной в Дрездене, обвитый Георгиевскими лентами.
В. П. Шереметева
Дом со всем убранством, по словам иностранцев, стоил около четырех миллионов рублей. Как говорит де Местр, каталог библиотеки одних изданий XV века составлял довольно большой толстый том. Известны два каталога библиотеки этой, составленные профессором Геймом.
На земле Разумовского стояла около дома церковь Вознесения, что на Гороховом поле, считавшаяся в то время домовою. В этой церкви снаружи под карнизом были изображены св. Апостолы; храм внутри украшен был богато. Построен он был в 1793 году Разумовским. Церковь эта, по преданиям, была только возобновлена, создана же еще во времена Михаила Феодоровича. В день Вознесения здесь бывало народное гулянье, более же богатая публика в этот день гуляла в Дворцовом саду.
Граф А. К. Разумовский, как говорят его современники, был «гордыни непомерной». Высокомерие его породило в Москве слух, будто он считал себя царской крови. Этого слуха, впрочем, и сам граф не отвергал, а вдобавок рассказывал какую-то невероятную нелепицу. Гордый со всеми, граф был суров и в кругу своего семейства. Разумовский был масоном и принадлежал к ложе Capitulum Petropolitanum; занимаясь масонством и ботаникой, он жил очень уединенно в Москве, прячась от общества в своем глухом саду, или, как говорит Вигель, «среди царской роскоши со своими растениями».
Граф был женат на графине Варваре Петровне Шереметевой; он служил при дворе сперва камер-юнкером, потом камергером, затем в 1778 году вышел в отставку, жил в Москве и занимался отделкою дома в выделенном ему отцом селе Горенках. В 1784 году он разошелся с женою; простая, бесхарактерная и кое-как воспитанная, графиня Варвара Петровна давно уже надоела вспыльчивому вольтерьянцу-мужу своею набожностью, суеверием и совершенною беспомощностью.
После рождения младшего сына своего, Кирилла, графиня должна была покинуть детей и выехать из дома Разумовского. Графиня очень боялась мужа и с разбитым сердцем оставила нежно любимых детей.
По словам А. Васильчикова, графиня купила себе в Москве, на углу Маросейки и Лубянской площади, место и выстроила там дом по образцу флигеля, существовавшего при доме ее свекра. После изгнания жены граф удалился от света и стал редко видеться не только со знакомыми, но даже с самыми близкими родственниками.
В 1807 году Разумовский был назначен попечителем Московского университета и его округа. По получении места одной из главных забот его было переведение университета в более пространное и удобное помещение.
Старым университетским строением, купленным Екатериною в 1785 году у князя Барятинского, он был недоволен и хотел перевести университет в Екатерининский или Головинский дворец, в Лефортове. Отдача дворца под университет не состоялась.
В 1809 году Александр I посетил Москву и подробно осмотрел университет. Посещение императором университета и выгодное впечатление, произведенное на государя Разумовским, обратило на него высочайшее внимание. Гордый, угрюмый, желчный и раздражительный у себя в кабинете, Разумовский при случае умел блеснуть в обществе. Его несомненные познания, утонченная светскость показались императору достаточными для того, чтобы сделать его достойным преемником старого Завадовского. Вигель говорит:
Воспитанный за границей и начиненный французской литературой, он считал себя русским Монморанси. Он никакой памяти по себе не оставил в Министерстве. Заслугой на министерском поприще Разумовского было основание Царскосельского лицея, на экзамене которого впервые раздались публично стихи Пушкина. Существует известие, что после этого экзамена у Разумовского был торжественный обед, на который был приглашен и отец поэта. Обращаясь к отцу Пушкина, Разумовский сказал ему:«Может быть, Линней и был бы хорошим министром просвещения, но между ученым и только что любителем науки – великая разница».
– Я бы желал, однако ж, образовать сына вашего в прозе.
– Оставьте его поэтом! – пророчески и с необыкновенным жаром возразил Державин77.
При Разумовском надзор за типографиями, книгопродавцами, журналами, книгами и газетами был крайне строг, и ему между тогдашних невинных литературных произведений стали представляться мысли, никогда не приходившие на ум писателям. Строгости эти дошли до того, что он вместе с министром полиции, Вязмитиновым, нашел неприличными суждения журналов о театрах и актерах, так как первые – Императорские, а вторые находятся на царской службе, и, безусловно, запретил критические статьи об игре актеров и рецензии о самих пьесах…
В 1816 году Разумовский вышел в отставку и переехал в Москву.
Н. И. Греч в своих записках говорит:
«Разумовского подсидел директор Лицея Е. А. Энгельгардт. Он будто невзначай попался навстречу Александру I в Царском Селе и на вопрос государя, что делает, отвечал, что огорчен выговором министра. Государь полюбопытствовал узнать, за что, Энгельгардт отвечал: “В декабре прошлого года представлял я министру о необходимости сделать торги на постройку летних панталон воспитанникам и не получил никакого ответа. В январе повторил представление – и тут ответа не было. В марте третье представление – и новый отказ. Вот наступил май, и я сшил панталоны без торгов. В октябре, наконец, получил я разрешение на торги, но тогда донес, что панталоны уже сшиты и изношены. Министр сделал мне строжайший выговор за ослушание пред начальством и за неисполнение приказаний”. Через неделю Разумовский был отставлен».
Вид Московского университета из-за реки Неглинной
В 1818 году весь двор посетил графа в роскошных его хоромах на Гороховом поле и осматривал его ботанические сокровища. В Отечественную войну, в бытность французов в Москве, его дом нисколько не пострадал; в нем жил Мюрат, и строгий караул охранял все диковинки этого барского жилья.
Граф тяготился своими пышными палатами, требующими большого ремонта, и он два раза просил императора купить его в казну. Цену он за него назначал 850 000 руб, из которых только 50 000 руб. желал получить наличными деньгами, остальные же 800 000 руб. просил засчитать за долги, состоящие за ним в разных казенных местах. Хотя дом лично был известен императору, но покупка его в казну тогда не состоялась. Граф в марте 1822 года внезапно и серьезно заболел в своем имении Почепе и 5 апреля скончался; старый вольтерьянец перед смертью покаялся и прильнул устами к поданному ему дочерью Распятию.
И.-Н. Раух. Вид на Каменный мост и Кремль из Замоскворечья. 1830-е гг.
Характер графа в последние годы был невыносимым. Все его боялись, весь дом дрожал при вспышках его гнева. С крестьянами своими он был суров; каждую его прихоть приходилось исполнять немедленно и во что бы то ни стало. Так, весною граф из Почепа вдруг всем домом поднялся в Баклан, чтобы там слушать соловьев. Это было во время разлития рек, и несколько тысяч крестьян строили дамбы и насыпи для его проезда. С детьми своими граф не ладил; младший, Кирилл, сумасшедший, томился в каземате; со старшим сыном Петром он несколько лет как прервал всякие сношения. Он воспитывался за границей и по образованию был совсем француз; начал он службу в Измайловском полку и дослужился до чина генерал-майора. Петр Алексеевич отличался самою широкою расточительностью; несмотря на хорошее содержание, получаемое от отца, матери и богача-дяди, графа Шереметева, он не выходил из неоплатных долгов. Это обстоятельство и подвинуло Шереметева на неравный брак, наделавший столько шуму в обеих столицах.
Разумовский своих родных никогда не посещал, а окружил себя самым неподходящим обществом. Чтобы отвлечь его от разных знакомств, отец перевел его на службу в Одессу, где тогда губернатором был герцог Ришелье. Здесь он повел жизнь еще безнадежнее, окружив себя разными проходимцами и темными лицами, и делал долги направо и налево. На Молдаванке, под Одессой, он выстроил себе с безвкусными затеями дачу и под всем строением, под домом, устроил лабиринт, многочисленные извилины которого были ему одному лишь известны. Здесь он скрывался от докучных кредиторов и незваных гостей.
Вид Старой площади в Москве
Он продал после отца свой роскошный дом в Москве своим заимодавцам за очень скромную сумму. Все еще дорогие вещи и ценные картины, гобелены, бронза, фарфор также за бесценок попались в руки московских продавцов – Лухманову, Волкову, Бардину, Родионову и др.
Долго эти многотысячные предметы роскоши былого великолепия рода Разумовских продавались иностранцам нашими купцами-антиквариями. Граф Петр умер в 1835 году в Одессе не в блестящем положении. С ним окончился род Разумовских в России.
Другой его брат, граф Кирилл Алексеевич, по словам А. А. Васильчикова, из книги которого «Семейство Разумовских» нам не раз приходится брать сведения о Разумовских, был несравненно даровитее своего брата; умный и живой, он уже в детстве удивлял всех своими необыкновенными способностями. К несчастью, он попал в руки гувернера, который чрезвычайно возбудил его пылкое воображение. По словам современников, в то время трудно было устоять молодому человеку; тогда между молодыми и зажиточными людьми был в большой моде разврат, и молодой человек, который не мог представить очевидного доказательства своей развращенности, был принимаем дурно или вовсе не принимаем в обществе своих сотоварищей и должен был ограничиться знакомством с одними пожилыми лицами, которые также, впрочем, в те времена тянулись за молодыми людьми.
Кто не развратен был на деле, хвастал развратом и наклепывал на себя такие грехи, каким никогда и причастен быть не мог; всему этому виною были французские наставники. Разумовский пятнадцати лет верил в духов, в привидения и т. п. странности.
Почти отроком он был сделан камергером и очутился в Петербурге, на полной свободе, среди искушений роскошной столицы. Вокруг него образовалась толпа льстецов и нахлебников. Про его роскошную и беспутную жизнь скоро узнал отец – и между ними произошло крупное столкновение, после которого у молодого графа явились первые признаки умопомешательства. Разумовский был отправлен за границу; там он сошелся с иллюминатами.
Про иллюминатов-алхимиков в то время в обществе существовало следующее мнение: они под предлогом обогащения других наживали сами, разоряя вконец своих адептов.
Иллюминаты для своих целей употребляли многие непозволительные способы: они прибегали к разным одуряющим курениям, напиткам и заклинаниям духов для того, чтобы успешнее действовать на слабоумие вверившихся им людей; они умели привлекать к себе молодых людей обольщением разврата, а стариков – возбуждением страстей и средствами к тайному их удовлетворению.
В Москве в первых годах XIX столетия главой иллюминатов был француз Перрен, мужчина лет сорока, ловкий, вкрадчивый, мастер говорить и выдававший себя за великодушного героя, щедрого и сострадательного, готового на всякое добро; на деле же это был лицемер первого сорта, развративший не одно доброе семейство и погубивший многих молодых людей из лучших фамилий. Он жил на Мясницкой, в доме Левашова, но только для вида; настоящая же его квартира была за Москвою-рекою, в Кожевниках, в доме Мартынова, куда собирались к нему адепты обоего пола; что тут происходило – было покрыто завесой. Перрен, впрочем, не более двух или трех лет мог продолжать свои операции в Москве; его обличил один богатый ревнивец-муж, следивший за своею женой. Все его штуки были открыты, и Перрен был обвинен в покровительстве разврата и шулерстве и был выслан со своими юными помощниками и помощницами за границу.
Возвращаясь опять к молодому Разумовскому, мы видим, что он за границей коротко сошелся с такими иллюминатами и вдобавок приобрел страсть к вину, и стал пить запоем. Пьянство окончательно расшатало его умственные способности.
По возвращении в Россию граф стал производить разные бесчинства, на пути, где проезжал, делал станционным смотрителям угрозы, одного чуть не заколол кинжалом, другого ранил в грудь, камердинера своего ранил тоже ножом, выстрелил в коляске из пистолета в ямщика, сидевшего на козлах.
В некоторых местах проезжал с песнями и криком; в городе Зарайске разогнал всех из дома, где остановился; одного полицейского офицера едва не заколол, а другого чуть не застрелил. Такие странные поступки дошли до государя, и император приказал заключить его в Шлиссельбургскую крепость. Пензенскому губернатору Вигелю приказано было арестовать его; арестовать его оказалось нелегко, ходили слухи, что по возвращении из-за границы он привез какие-то бумаги, которые скрывает в своей постели, спит всегда под крепким замком, с заряженными пистолетами и имеет при себе яд.
В сентябре 1806 года граф был взят в своем имении Ершове и отвезен в Шлиссельбургскую крепость; книги, бумаги и его аптечка были доставлены в Министерство внутренних дел. В бумагах и книгах ничего не было найдено особенного, только в аптеке нашли доктора «более ядов, чем нужно для отравления целого полка, и не довольно лекарств, чтобы вылечить одного человека от лихорадки».
Граф имел большое пристрастие к лекарствам и принимал их ежечасно – здоровый и больной. Позднее из Шлиссельбурга граф был отправлен в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, который издавна был русскою Бастилиею, в которую административными мерами ссылали преступников или провинившихся особого разряда.
Здесь его видел поэт князь П. А. Вяземский; по словам его, это был молодой человек, прекрасной, но несколько суровой наружности: лицо смуглое, глаза очень выразительные, но выражение их имело что-то странное и тревожное, волосы черные и густые. Одет он был в какой-то халат, обитый мерлушкою; на руке пальцы были обвиты толстою проволокою вместо колец.
Когда приступили к завтраку, граф с приметным удовольствием и с жадностью бросился на рюмку водки. По рассказам монахов, граф был тих и молчалив, но по временам на него находило бешенство; тогда он кричал: «Вот я тебе задам!». Он с большим трудом переменял белье, иногда игрывал на гитаре. 16 лет провел он в монастыре; после смерти отца он был своими родными-опекунами переведен в Харьков, где уже его сумасшествие перешло в тихий идиотизм: он рассуждал как ребенок и писал огромным почерком между двумя строками.
Он умер в Харькове в 1829 году, и где похоронен – неизвестно. Таким несчастным безумцем кончил свою жизнь блестящий аристократ и наследник несметного богатства.
<< Назад Вперёд>>
