Обзор истории русского права

   Преступным действием именуется теперь деяние, воспрещенное законом, хотя практика XVIII в. подвергала иногда наказаниям за деяния не воспрещенные^[123], или применяла законы по собственному выбору, ввиду их противоречия, но это составляло лишь исключение из общего принципа. Но какие именно деяния должны быть воспрещаемы под угрозой наказаний, в первой половине XVIII в. оставалось неопределенным. Петр I, воспрещая постоянно деяния безразличные и невинные из целей полицейских и финансовых, высказал, однако, в одном указе следующую мысль: «Многие, якобы оправляя себя, говорят, что сие не заказано было, не рассуждая того, что все то, что вред и убыток государству приключити может, суть преступления» (Указ 1714 г. декабря 24); очевидно, и законодатель может воспрещать только деяния, вред которых ясен для каждого из подданных. Екатерина II (Наказ VI, 41–42) говорит: «Ничего не должно воспрещать законами, кроме того, что может быти вредно или каждому особенно, или всему обществу; все действия, ничего такого в себе не заключающие, нимало не подлежат законам».

а) Субъект преступления

   Равенство ответственности перед уголовным законом, признанное вообще и теперь, подвергалось, однако, изъятиям в сословных учреждениях Екатерины II: дворяне, освобожденные от телесного наказания, подвергаются большему наказанию за преступления позорные (разбой и воровство). Возраст преступника при уголовном вменении оставался долго неопределенным и в XVIII в.; в толковании к артикулу 195 Воинского устава Петр I дал следующее неопределенное положение: «Наказание воровства обыкновенно умаляется или весьма ослабляется, ежели, вор будет младенец, которых дабы заранее от сего отучить, могут от родителей своих лозами наказаны быть». При императрице Елизавете в Сибири 14-летняя девочка убила двух девочек; не имея в виду закона о возрасте, генерал-прокурор предложил сенату собрать президентов всех коллегий и сообща решить вопрос, который и решен в том смысле, что несовершеннолетними считаются до 17 лет и не подвергаются ссылке, кнуту или смертной казни, а лишь наказанию плетьми и отсылке в монастыри на 15 лет (П. С. 3., № 8601; ср. Соловьева. Ист. Рос. XXI, 176). Но этим не разрешен вопрос о возврате полной невменяемости, лишь указ 1765 г. мая 2 дал более точные определения, именно: «…по криминальным делам мужескому и женскому полу совершенный возраст считать в 17 лет»; по преступлениям, влекущим к смертной казни или к кнуту, преступники до 17 лет предоставляются на усмотрение сената, «где с ними поступано быть имеет по благоусмотрению и по мере их вин»; по прочим преступлениям преступники 15–17 лет могут подвергаться наказанию плетьми, от 10 до 15 лет – только розгами (а не батогами), 10 и менее лет отдаются для наказания родителям или помещику, «не считая те сделанные ими преступления впредь ни в какое им подозрение». Однако, вопрос о несовершеннолетии и малолетстве оставался неясным для практики и в XIX в.; по Учреждению о губерниях 1775 г., дела по преступлениям малолетних предоставлены совестному суду; в 1818 г. Смоленский совестный суд отказался рассматривать дело о поджоге, в котором обвинялся имеющий уже 15 лет от роду, ссылаясь на мнение консистории, что с 15 лет начинается уже возраст юношеский, тогда как, по мнению губернатора, пределом малолетства нужно считать 17 лет, с чем согласился сенат и выразил в особом указе.

   Умопомешательство. В том же толковании к арт. 195 Воинского устава Петр I, говоря о краже, дает такое же неопределенное положение об «умалении» или полном освобождении от наказания, «если кто в лишении ума воровство учинит». Практика, подобно московской, умаляла, но не освобождала от наказания в таких случаях.

   Закон XVIII в. упоминает о состоянии аффекта (раздражения), как обстоятельстве, уменьшающем наказание. Московское право указывало на опьянение, как на признак непредумышленности деяния (чем совершенно отстраняется мысль о намеренном приведении себя в опьянение для большей дерзости при совершении преступления); воинский устав Петра I смотрит (неправильно) на опьянение, как на обстоятельство, отягчающее вину.

   Понятие о различии умысла и непредумышленности в узаконениях Петра Великого стоит ниже определений этого, данных в московском праве: «Кого кто волею и нарочно, без нужды и без смертного страху умертвит… оного кровь паки отомстить» (Уст. XIX, 154); толкование Петра к этому артикулу изъяснено комиссией 1754–1761 гг. так: «Надлежит ведать, что то учинено было с умысла кубивству» (гл. 25); вероятно, такому пониманию следовала и практика, хотя воинский устав (толкование к артикулу 158) прямо говорит, что непредумышленное убийство карается также смертью: «ежели кто кого с ненависти толкнет, или что с злости на него бросит…, от чего умрет, то оный обыкновенной смертной казни подвержен». Вообще определение степеней вины исчезает в огульном применении бесповоротных кар, так как законодатель всецело занят мыслью устрашить общество, а на преступника смотрит, как на орудие для этой цели. Воинский устав знает наказуемую неосторожность, за которую, сверх других наказаний, полагает церковное покаяние (см. арт. 158). «Весьма неумышленным и ненарочным убийством, у которого никакой вины не находится», воинский устав (XIX, 159) именует случайность: например, убийство человека при стрельбе войсками в цель, если сама жертва очутится перед или за целью.

   Необходимая оборона излагается в Воинском уставе (XIX, 156) весьма ясно: «Кто прямое оборонительное супротивление для обороны живота своего учинит, и оного, кто его к сему принудил убьет, оный от всякого наказания свободен»; но в последующих артикулах оборона стеснена различными условиями до невозможности ее применения: требуется: 1) чтобы оборона соответствовала нападению: против безоружного не позволяется действовать оружием, если силы равны; 2) чтобы опасность уже не миновала (запрещается убивать бегущего оскорбителя); 3) чтобы опасность уже наступила. Несоблюдение условий обороны влечет виновного к наказанию, хотя и не к смертной казни. Об обороне имущественных прав здесь умалчивается; в толковании к артикулу 185 говорится: «В правах позволено вора, который в ночи в дом ворвется, без страху наказания, умертвить, ежели его без своего опасения преодолеть было невозможно; ибо надлежит рассудить, что вор не для единой кражи, но уже и умертвить в дом ночью врывается», т. е. и здесь имеется в виду лишь оборона жизни.

   О состоянии крайней необходимости воинский устав говорит по поводу кражи (толкование к арт. 195) следующее: наказание ослабляется или вовсе отменяется, «ежели кто из крайней голодной нужды (которую он доказать имеет) съестное или питейное, или иное что невеликой цены украдет».

   Стечение многих деятелей в одном преступлении законодательство Петра I рассматривает с прежней точки зрения равенства ответственности всех сообщников («яко убийца сам, так и прочие имеют быть наказаны, которые подлинно к смертному убийству помогали или советом или делом вступались; артикул 155 Воинского устава); точно так же уравнена ответственность интеллектуального и физического виновника (Там же, арт. 160); в случае найма на совершение убийства, наемщик и наниматель подвергаются высшей, квалифицированной смертной казни (арт. 161). Исполнение противозаконного приказания начальников подчиненными воспрещается; они должны донести о полученном приказании высшему начальнику (Указ 1724 г., января 20). Екатерина II (Наказ, ст. 202) рекомендует «положить наказания не столь великие сообщникам… как самим настоящим «исполнителям», за исключением опять наемных злодеев.

б) Преступное действие

   Голый умысел (в преступлениях против Величества) по воинскому уставу наказывается наравне с совершением преступления, причем ясно определяется: «…хотя в действо не приведено, но только воля и хотение было». Практика 1-й половины XVIII в. широко пользовалась таким толкованием. Напротив, Наказ отвергает наказуемость голого умысла и в отношении к политическим преступлениям: «…законы не обязаны наказывать никаких других, кроме внешних и наружных, действий».

   Покушение, не оконченное по сторонним препятствиям, воинский устав наказывает то как преступление совершенное, то меньше (арт. 164 – толкование о самоубийстве, арт. 161 – толкование о наемном убийстве, причем вид смертной казни смягчается; но по арт. 167 – толкование: «… начатое изнасильствие женщины, а не оконченное, наказуется по рассмотрению» без объяснения, почему оно не окончено. По арт. 185 – толкование «…ежели вор… пойман, или отогнан, или помешает ему кто, что ничего, с собою не унес, шпицрутеном полегче наказать надлежит»). Екатерина II (Наказ, ст. 201) утверждает, что «законы не могут наказывать намерения», но что «нельзя сказать, чтоб действие, которым начинается преступление…,не заслуживало наказания, хотя меньшего, нежели какое установлено за преступление, самою вещью уже исполненное».

в) Объект и классификация преступлений

   Екатерина II разделяет (Наказ, 68–72) преступления по объектам их на 4 группы: 1) преступления против веры; 2) против нравов; 3) против тишины и спокойствия и 4) против безопасности граждан.

   Преступления против веры. Воинский устав крайне неумеренно заимствует из немецких источников суеверные средневековые понятия, безобразившие кодексы того времени: «Ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговариватель, суеверный и богохулительный чародей, оный… гонением шпицрутен наказан, или весьма сожжен имеет быть». Для применения смертной казни законодатель требует, чтобы «он своим чародейством кому вред учинил, или действительно с Диаволом обязательство имеет» (арт. 1). Введение этого преступления в кодекс, несомненно, подействовало на практику, ибо масса дел о колдовстве XVIII в. несравненно превосходит число подобных преследований в XVII в. Впрочем, к половине XVIII в. вера в колдовство, очевидно, ослабела, так что Елизаветинская комиссия назначила в проекте смертную казнь за это преступление только в том случае, если «чародеи кореньями, травами и пр. чье здоровье повредят», а за простое «шептание» назначали плети или батоги. Богохуление воинский устав отличает от хулы Божьей Матери и святых, как особого преступления (арт. 3–4); но и различает в этом преступлении злостность и легкомыслие, за последнее назначаются лишь шпицрутены (арт. 6; то же Морской устав, кн. IV, гл. I, ст. 5). После Петра было установлено, что богохульник отсылается к духовному суду или для покаяния, если он православный, или для обращения, если иноверец, – чем тот и другой могут избавиться от смертной казни. (Указ 1738 г. июля 4 и проект Елизаветинской комиссии XVI, 1). В вероотступничестве проект Елизаветинской комиссии различает (в 1-й раз) переход в другое христианское исповедание (за что назначается вечное заключение в монастыре) и принятие нехристианской религии (за что удержано сожжение). Совращение в раскол, по указам Петра (1722 и 1724 гг.), карается вечной каторгой и конфискацией; переход в раскол православных священников наказывается, как святотатство, т. е. смертной казнью и возложением тела на колесо (Указ 1722 г. мая 15 и июля 16). Затем в этом разряде преступлений Воинский устав различает божбу и клятву (арт. 7), неприсутствие в церкви при богослужении (арт. 10), прибытие в церковь в пьяном виде (арт. 11). – Екатерина II (Наказ, гл. XX, Г.), рекомендуя веротерпимость (ст. 494–499), замечает: «Надлежит быть очень осторожным в исследовании дел о волшебстве и еретичестве… тогда уже гражданин всегда будет в опасности, для того, что ни поведение в жизни самое лучшее, ни нравы самые непорочные… не могут быть защитниками его противу подозрений в сих преступлениях»; затем законодательница иллюстрирует свою мысль примерами из византийской истории.

   Преступления против нравственности Воинский устав перечисляет в таком же изобилии (в первый раз появляются в кодексах содомия и скотоложство; гл. XX, арт. 165–177) с назначением большей частью жестоких наказаний. Исправляя это, Екатерина II (Наказ, ст. 77) рекомендует назначать за эти преступления «наказания зависящие от судопроизводства исправительного» (основанные на «стыде и бесславии»), которые, по ее мнению, достаточны, чтобы «укротить дерзость обоего пола. И воистину сии вещи не столько основаны на злом сердце как на забвении и презрении самого себя». Но она исключает из этого похищение женщин и изнасилование.

   Преступления государственные составляли особый предмет заботливости законодательства 1-й половины XVIII в. Воинский устав (артик. 2) ввел в прежний круг политических преступлений словесное оскорбление Величества и осуждение действий и намерений правящего государя. Так как практика того времени чрезмерно злоупотребляла этим законом, относя к оскорблению Величества иногда самые невинные выражения, то императрица Екатерина II сочла нужным в Наказе (гл. XX) посвятить особый отдел доказательству того, что слова тогда только преступны, когда содержат в себе призыв к действиям против верховной власти и государства (ст. 478, 480): «…таким образом человек, пришедший, например, на место народного собрания увещевать подданных к возмущению, будет виновен в оскорблении Величества». Впрочем (благодаря замечаниям сторонних советников), Екатерина признала наказуемыми и словесные и письменные оскорбления, но в низшей степени.

   Преступления по должности, составлявшие главнейшую язву государства того времени, когда начало самоуправления заменено было бюрократическим, в XVIII в. получили высшую степень интенсивности и вызвали усиленные меры уголовной борьбы с ними. Петр I (в указе 1724 г. февраля 5) сравнивает их с изменой во время битвы и считает даже «вяще измены, так как они могут причинить государству не только бедство, но и конечное падение». Поэтому за означенные преступления в упомянутом указе положена натуральная или политическая смерть (смотря по важности дела) и полная конфискация. Зло, однако, увеличивалось в дальнейшем течении века, и хотя учреждениями Екатерины II одна причина его (бюрократизм) была подорвана, но зато другие (недостаток материальной обеспеченности и отсутствие общего образования) продолжались и в 1-й половине XIX в.

   Что касается до преступлений граждан против порядка управления, то мы выше указывали, какую массу новых видов преступлений создал уголовный закон времен Петра I своими полицейскими и финансовыми запретами, большая часть которых во 2-й половине периода отпала.

   Преступления гражданские. В разряде преступлений против жизни, в сферу parricidium, вводится убийство дитяти-младенца (без пояснения: собственного или всякого) и убийство офицера (нужно разуметь – солдатом), в толковании присоединено «и жены» (арт. 163). К квалифицированным видам убийства относятся также отравление и наемное убийство. В проекте Елизаветинской комиссии различаются: умышленное убийство законнорожденного дитяти (за что полагается вечное заключение в монастыре), непредумышленное убийство того же дитяти (за что 1 год покаяния), вытравление плода (кнут и каторга), наконец, подкинутие незаконнорожденного в опасном месте (приравнено к убийству). Что касается убийства жены, то, по проекту Елизаветинской комиссии, за убиение мужем жены-прелюбодейцы на месте совершения преступления полагается лишь церковное покаяние. Далее, воинский устав вводит (по образцу немецких источников своих) преступления против собственной жизни – самоубийство и поединки. При самоубийстве наказывается не только покушение, но и исполнение: наказание совершается над трупом самоубийцы (палач влечет его по улицам или по обозу в бесчестное место); при покушении суд определяет причины самоубийства, если причины были мучение, досада или беспамятство, то полагается (для военных людей) бесчестное изгнание из полка (что при обязательности службы едва ли когда могло быть применяемо), а если другие причины (которые, однако, трудно придумать при самоубийстве), то назначается смертная казнь (арт. 164). По проекту Елизаветинской комиссии, в первом случае назначается не наказание, а лечение, во втором – наказание плетьми или тюрьма. Для наказуемости поединков можно подыскать и другой объект этого преступления, именно – нарушение прав судебной власти. По Воинскому уставу, оба соперника и секунданты подлежат повешению, а если один из них или оба убиты, то наказание исполняется над трупами (Воин, уст., арт. 139–140); за покушение, т. е. вызов на дуэль, полагалось лишение чести и конфискация части имущества. Екатерина II (Наказ, 234) рекомендует наказать только оскорбителя, подавшего повод поединку; в своем указе 1787 г. она определила наказание не за самый поединок, а за те деяния, которые были совершены при нем (раны, увечья, смерть), согласно с проектом Уложения 1754 г.

   Относительно имущественных преступлений петровское законодательство заключает в себе важное отличие от предшествующего русского права, вводя в оценку преступлений (по образцу немецкого права) цену вещи (при краже), различая кражу на сумму не свыше 20 руб. от большой кражи (свыше 20 руб.). К большой краже отнесены также кража в четвертый раз, кража при наводнении и пожаре, кража из военных хранилищ, кража у своего господина или товарища, кража, совершенная стоящим на карауле (арт. 191); за малую кражу полагаются различные наказания, смотря по повторению преступления (до 3 раз), за большую – смертная казнь (здесь о повторении не может быть речи). В Воинском уставе не отличено стечение преступлений от рецидива. Но в проекте Елизаветинской комиссии (на основании указа 1726 г. июля 18) эти два понятия различены ясно: а именно за все случаи кражи, если они в совокупности не превышают 40 руб., полагается наказание, как за воровство в первый раз: «…ибо и за те первые кражи наказания, отчего бы было можно им воздержаться, не было» (XXXIII, 10). К краже приравнены утайка вещей, взятых на сохранение (арт. 193), растрата казенных денег (арт. 194) и присвоение находки (арт. 195). Относительно святотатства законодательство XVIII в. уступает в достоинстве новоуказным статьям, не различая места и предмета кражи, особенно же кражи на малую сумму «из убожества»; впрочем, практика XVIII в. применяла обыкновенно к этому преступлению не Воинский устав, а узаконения XVII в., и именно статьи о священническом и монашеском чине 1667 г. – Как особенный вид кражи, отмечается казнокрадство, под которым разумеется не только присвоение казенных вещей, но и употребление казенных денег для личных торговых оборотов, а также злоупотребления при подрядах; за эти деяния полагается смертная казнь через повешение. (Воин, уст., арт. 191; инстр. 1719 г. февр. 16; Морск. уст., ст. 130; ук. 1720, октября 3).

   Мошенничество и в XVIII в. неясно отличено от кражи (см. проек. Елизавет. ком. XXIII, 22). Но из этого не следует, что никакой вид обманного присвоения движимых имуществ не был наказуем до Екатерины II: по проекту Елизаветинской комиссии, наравне с подлогом, наказываются следующие виды обманного присвоения имуществ: предъявление к уплате найденного и погашенного векселя (под угрозой наказания кнутом и вечной каторги), злостное банкротство (под угрозой смертной казни), отказ от своей подписки, употребление фальшивых мер и весов (указ 1758, декабря 25); Екатерина не наименовала бы мошенничеством обманного присвоения чужих вещей, если бы и прежде под этим термином, между прочим, не разумелся и этот вид преступлений. Во всяком случае Екатерина II (Указ 1787 г. апреля 3) вводит в наше законодательство различие понятий кражи, мошенничества^[124] и грабежа.

   Воинский устав стоит ниже Уложения в определении поджога, смешивая поджог зданий с истреблением и порчей частей здания и движимых вещей (арт. 178 и 180: «…печи или некоторые дворы сломает, також крестьянскую рухлядь потратит»); все эти деяния подлежат смертной казни через сожжение. Проект Елизаветинской комиссии различает: а) поджог зданий (города, двора, лавки, мельницы, деревни, церкви, завода, гумна и корабля), за что назначает смертную казнь через сожжение; б) поджог хлеба, леса и сена, за что полагается простая смертная казнь (XXXIX, 1 и 3).

   Свойства уголовного закона в период империи совершенствуются сравнительно с законом Московского государства в том отношении, что неопределенные санкции встречаются все реже. Но зато в эпоху Петра явился новый недостаток, который хотя и знала старая Русь, но не в значительной степени – это разнообразие и противоречие законов друг другу, обстоятельство особенно пагубное в отношении к уголовному закону. Здесь имеем в виду, во-первых, противоречие петровских законов Уложению царя Алексея Михайловича и Новоук. статьям. Эти последние кодексы не только удерживались, но считались еще главными источниками действующего права, между тем массы новых указов и Воинские артикулы, получившие при самом Петре общегражданское применение, были также действующим законом. Если по Уложению царя Алексея Михайловича непредумышленное убийство карается тюрьмой, а по Воинским артикулам – смертью, то произволу судьи предоставляется выбор между столь различными видами наказания и при каждом случае судья будет прав. По Уложению, только поджог дома карается сожжением, а о порче недвижимых вещей Уложение вовсе молчит; по Воинским артикулам, к одной категории с поджогом отнесено (как мы видели) и это последнее преступление и даже порча движимых вещей; все это также ведет к сожжению. За татьбу вещей на всякую сумму в 1-й раз Уложение назначает кнут, двухгодичное тюремное заключение и ссылку; по Воинским артикулам, татьба в 1-й раз на сумму свыше 20 руб. ведет к смертной казни. – Во-вторых, самые указы и уставы Петра I нередко противоречат друг другу (см. выше о законодательстве).



   Цель наказания в Воинском уставе указывается (яснее, чем в законах XVII в.) с древней точки зрения – мести: «…кто кого убьет… оного кровь паки отомстить и без всякой милости оному голову отсечь» (арт. 154; см. также арт. 3, 196, 145 и др.). Но возмездие и другие цели наказания совершенно стушевываются перед главнейшей (почти единственной) – устрашением: почти каждый указ снабжается прибавкой: «под жестоким страхом» (см. Филиппова. С. 146 и ср. Воин, арт., 154). Отсюда увеличение жестокости наказаний и более широкое применение высших наказаний к преступлениям низшего порядка^[125]. Екатерина II (в Наказе) в первый раз определяет ясно другую цель наказания, именно – охранение общества от преступлений (ст. 144–147); иногда проскальзывает в Наказе и мысль о том, что цель наказания есть «возвратить заблудшие умы на путь правый» (ст. 93). Она считает наказания необходимым злом: «…наказание действительно не что иное есть, как труд и болезнь» (ст. 84), а потому более рассчитывает на предупредительные меры, чем на карательные (ст. 83), именно рекомендует не запрещать в законе деяний безразличных (ст. 242), требует, чтобы закон не благодетельствовал одним во вред другим (ст. 243), чтобы «просвещение распространилось между людьми» (стр. 245). «Самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказаний, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан» (ст. 222). Отсюда Екатерина выводит следствие относительно меры и родов наказания; по ее мнению, наказания должны быть рассчитаны не на один страх: страх притупляется по мере усиления жестокости наказаний: «…в тех странах, где кроткие наказания, сердце граждан оными столько же поражается, как в других местах жестокими» (ст. 85); «…надлежит с бережливостью употреблять средства естеством нам подаваемые» (ст. 87). Если умы уже приобвыкли к жестокости наказания, следует поступать «скрытым и нечувствительным» образом, т. е. смягчать по возможности наказания не в законе, но при их применении (ст. 93). Вообще «когда бы жестокость наказаний не была уже опровергнута добродетелями, человечество милующими, то бы к отриновению оные довольно было и сего, что она бесполезна; и сие служит к показанию, что она несправедлива».

   Виды наказаний. В 1-й половине XVIII в. по количеству применения за преступления всех разрядов смертная казнь занимает первое место. Воинский устав ввел новые квалифицированные виды ее: колесование (за измену, отравление, отцеубийство, грабеж), четвертование (за оскорбление Величества действием) и аркебузирование (расстреляние). Императрица Елизавета 25 мая 1753 г.^[126] дала указ о неприменении смертной казни по приговорам низших судов и представлении таких дел в сенат. Дела эти во множестве накопились в сенате, и преступники, ожидая неизвестной участи, сидели в тюрьмах; тогда (1754 г.) сенат издал указ, имеющий временное значение (впредь до издания общего закона), чтобы таких преступников, по наказании кнутом и вырывании ноздрей, ссылать в Рогервик. Комиссии 1761 г. дан был словесный указ императрицы не вводить смертную казнь в будущее уложение, которое, однако, не было издано. Екатерина II в Наказе (ст. 209) ставит вопрос: «Смертная казнь полезна ль и нужна ли в обществе для сохранения безопасности и доброго порядка?» и решает: «При спокойном царствовании законов… в том не может быть никакой нужды, чтобы отнимать жизнь у граждан. Двадцать лет царствования императрицы Елизаветы Петровны подают отцам народов пример к подражанию изящнейший, нежели самые блистательные завоевания» (ст. 210). Наказ допускает возможность применения смертной казни «во время безначалия»^[127]; этому следовала императрица и на практике: смертная казнь обыкновенно заменялась другими наказаниями, кроме таких волнений, как пугачевщина. Император Николай I уже законом определил применение смертной казни исключительно к преступлениям политическим, карантинным и воинским.

   Законодательство Петра умножило прежние виды членовредительных наказаний, назначая их то как средство увеличить мучения при смертной казни (например, за богохуление преступнику до казни прожигают язык; Воин, уст., арт. 5), то как меру, препятствующую побегам преступников (рвание ноздрей и клеймение при ссылке), то как наказание самостоятельное (отсечение рук, суставов и пр.). Екатерина II (Наказ, 96) выразила следующее начало: «Все наказания, которыми тело человеское изуродовать можно, должно отменить». При ней членовредительные наказания и не применялись, кроме рвания ноздрей при ссылке и каторге, что, наконец, отменено было императором Александром I. Точно так же применение болезненных наказаний увеличено Петром I; употреблялись: шпицрутены (нередко оказывавшиеся мучительным видом смертной казни) для сухопутных военных и кошки для моряков; торговая казнь кнутом, которую ставили тогда по тяжести на второе место после смертной казни (кнут уничтожен Уложением о наказаниях 1845); затем наказание плетьми и розгами. Екатерина освободила от телесных наказаний дворян; вообще же этот вид наказаний уцелел до общей отмены телесных наказаний импер. Александром II (17 апреля 1863 г.) и императором Николаем II (1904 г.).

   К древним наказаниям, направленным против свободы, узаконения Петра присоединили принудительные работы, или так называемые каторжные (потому что первой формой их были работы на морских судах; затем при ссылке в Рогервик и, наконец, в сибирские заводы). Со времени указа 1753 г. установлено два вида ссылки: на вечное поселение (с обязательными работами) и на житье. Этот вид наказания получил организацию в Уставе о ссыльных (Сперанского) 1822 г. Екатерина II желала упразднить смертную казнь, заменив ее вечным заключением, соединенным с работою: «смерть злодея слабее может воздержать беззакония, нежели долговременный и непрерывно пребывающий пример человека, лишенного своея свободы для того, чтобы наградить работою своею, чрезо всю его жизнь продолжающеюся, вред им сделанный обществу» (Наказ, ст. 212).

   Закон XVIII в. впервые установил лишение прав, как добавочное при других наказаниях; при Петре один вид его называли «ошельмованием»^[128]; при нем же возник и другой вид – «политическая смерть», которая сопровождала вечную ссылку после наказания кнутом и означала лишение всех прав.

   Конфискация всего имущества, против которой высказывалась Екатерина, отменена ею в жалов. двор, грамоте в отношении к родовым имуществам дворян, что при императоре Александре I распространено на все имущества и сословия.

   Изложенная история наказаний показывает, что кары, направленные против жизни, здоровья и имущества преступников, постепенно и в силу исторической необходимости отпадали, уступая место наказаниям, направленным на свободу преступника (тюремное заключение, ссылка и каторга). Новое отражение старых взглядов на преступление и усиление жестокости наказаний, явившееся в Европе в эпоху реакции начала XIX в., не коснулось России и не отразилось ни в своде законов, ни в уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.