Таким образом, мы насчитали более 180 монастырей, вновь возникших или восстановленных в два столетия монгольского владычества над Россиею кроме тех, которые продолжали существовать от прежнего времени. Но, как велико было число братий в каждом из этих монастырей – неизвестно. Знаем только, что в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре еще при самом преподобном Евфимии находилось 300 иноков, в чухломском Авраамиевом, также при жизни самого Авраамия, – сто человек, а из женских монастырей в московском Алексеевском подвизалось 90 черноризиц при знаменитой игуменье Иулиании († 1393) и в нижегородском Зачатиевском – 110 сестер во дни основательницы обители княгини Феодоры († 1377). Кроме того, о некоторых мужеских монастырях, как-то: Троицком Сергиевом, Андрониковом, Симоновом, Голутвинском, Высотском, Кирилло-Белоезерском, Ферапонтовом, Спасо-Прилуцком, Валаамском, – встречаются общие выражения, что монастыри эти были велики или что в них находилось множество братства, вследствие чего некоторые из них, например Троицко-Сергиев, Кирилло-Белоезерский, Глушицкий и Снетогорский псковский назывались иногда лаврами. А были монастыри, или монастырьки, малые, в которых обитало по шести, по пяти черноризцев, даже по три и по два. После этого утверждать, будто во дни монгольского ига монашество необыкновенно усилилось в России, будто целые толпы поселян и горожан поступали в обители, увлекаясь выгодами монастырской жизни, есть дело совершенного произвола. Даже по числу монастырей если монгольский период действительно превосходит два предшествовавшие столетия Русской Церкви, зато далеко уступает последующим: так, в течение одного XVI столетия (по указателю к «Истории российской иерархии») возникло у нас 100 монастырей, а в течение XVII вновь устроено 220.
Монастыри различались между собою по своей зависимости от высших властей, по значению своих настоятелей, по взаимному отношению друг к другу, по внутреннему устройству.
Все русские монастыри по законам церковным находились в зависимости от своих епархиальных архиереев. Но один монастырь, именно московский Симонов, еще при первом своем настоятеле Феодоре, взят был в непосредственное ведение Константинопольского патриарха и назывался патриаршею ставропигиею. Еще некоторые монастыри, преимущественно из основанных князьями, состояли в непосредственной зависимости от князей, каковы: Ольгов рязанский, Предтеченский полоцкий, Онуфриевский мстиславский и другие. Князья-покровители не только заботились о содержании и защите своих обителей, но и о внутреннем их благоустройстве, сами участвовали в избрании и переменах монастырских властей, сами судили их, а иногда и прочих иноков по делам монастырским. Местные епископы не имели никаких прав на эти монастыри и могли судить их настоятелей только по делам собственно духовным, и то вместе с князьями. Были также монастыри, принадлежавшие непосредственно митрополитам, исключительно от них зависевшие и считавшиеся их извечными: это Константиновский и Борисоглебский владимирские, Благовещенский нижегородский и Чудов московский.
Монастыри управлялись одни игуменами, другие архимандритами. Число последних, прежде очень ограниченное, теперь значительно возросло. Это имя носили настоятели монастырей: в Москве – Спасского, Симонова, Чудова, Петровского, во Владимире – Рождественского, в Суздале – Спасо-Евфимиева, в Ростове – Авраамиева, в Ярославле – Спасо-Преображенского, в Нижнем Новгороде – Печерского и Благовещенского, в Твери – Отроча, в Переяславле – Горицкого, в Новгородке Литовском – Лаврашевского, в Мстиславле – Онуфриевского и других. В Новгороде, несмотря на умножение монастырей, оставался один архимандрит юрьевский, и только однажды упоминаются два архимандрита. В Пскове постоянно упоминаются только игумены, а с начала XV в. иногда и архимандриты. Настоятели Киево-Печерской лавры именовались то игуменами, то архимандритами. Некоторые архимандриты, например преподобный Евфимий Суздальский, в качестве особого преимущества получали право священнодействовать в митре и с рипидами.
В числе монастырей большая часть были самостоятельные, не зависевшие от других монастырей, и были несамостоятельные, приписные к другим. Так, к Троицкой Сергиевой лавре были приписаны монастыри: Юрьевский Успенский на Войновой горе, Георгиевский в Раменце и Никольский на Шексне; к тверскому Отрочу – тверские же монастыри: Воскресенский за Волгою, Богородицкий на бору, Спасский во Зезях, Воскресенский и Богородицкий на Шоше, Воскресенский в Бардинском на Шеше и Богородицкий на Гостомле; к нижегородскому Спасо-Евфимиеву – Гороховский монастырь святого Василия на Клязьме. Приписные монастыри находились в полном распоряжении своих главных монастырей: оттуда получали настоятелей, туда давали отчет во всем. Между женскими монастырями не встречаем подобного подчинения одних другим, но были, кажется, женские монастыри, как бы приписные к мужским, составлявшие вместе с ними две половины одних и тех же монастырей под управлением одних настоятелей. К таким монастырям не без основания можно относить Хотьков, в котором приняли пострижение и погребены отец и мать преподобного Сергия Радонежского; Лазаревский Городецкий, где в 1367 г. во время вечерни страшный гром побил чернецов и черниц; тверской Богородичный на Шеше и новгородский Воскресенский на Красной горке, которые названы в летописях общими монастырями, хотя это название можно принимать и в значении монастырей общежительных. Самым же ясным доказательством существования у нас тогда общих (мужеско-женских) монастырей служат следующие слова митрополита Фотия новгородцам, направленные против этих монастырей: «Если в каком монастыре находятся чернецы, там бы черницы не были; но чернецы жили б себе в монастыре, а черницы себе в особом монастыре. Для того узнать, где исперва были чернецы, тут и ныне оставались бы чернецы, а где исперва были черницы, тут и ныне жили бы черницы. У чернецов пусть и попами будут чернецы, а в обители черниц избирать попов-бельцов с попадиами, вдовых же туда не посылать».
По внутреннему устройству монастыри наши разделялись на общежительные и необщежительные. К последнему классу принадлежала большая часть монастырей, особенно мелких, в области Новгородской: в них иноки сходились вместе только на церковные службы и более не имели ничего общего. Каждый сам заботился о себе, и своей келье, и о пище, и об одежде; особо держал правило в своей келье и в ней же трапезовал. Но самые замечательные как мужские, так и женские монастыри того времени были общежительные, например: Троице-Сергиев, Махрицкий, Андроников, Симонов, Высоцкий, Петровский, Снетогорский псковский, Савво-Сторожевский, Чудов, Кирилло-Белоезерский, Спасо-Евфимиев, Покровский Глушицкий, Спасо-Каменный, Спасо-Прилуцкий, Коневский, Павло-Обнорский, все четыре монастыря, основанные преподобным Авраамием Галичским, все три, основанные преподобным Макарием Унженским и др.; а из женских – Алексеевский московский и Зачатиевский нижегородский. Руководством при устройстве общежития монастырского служили у нас, кроме правил соборных, правила и наставления древних святых отцов – Василия Великого, Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника, Феодора Студита и других, как можно заключать из уставной грамоты псковскому Снетогорскому монастырю Суздальского архиепископа Дионисия и из послания в тот же монастырь митрополита Фотия.
Был ли для какой-либо нашей обители составлен свой особый письменный устав, изложенный во всех подробностях, на основании этих древних правил – сведений не сохранилось. О преподобном Сергии Радонежском сказано только, что когда он вводил общежитие в своей обители, то, распределив должности и послушания между братиями, он «повеле твердо всем блюсти, по заповеди св. отец, и ничтоже особь стяжавати кому, ни своим что звати, но вся обща имети». Для псковского Снетогорского монастыря Дионисий Суздальский в своей уставной грамоте дал следующие немногие правила: «Ни игумену, ни братии не иметь ничего своего, но все отдать Богу и Святой Богородице в монастырь. В келье не есть и не пить и у келаря не просить, а келарю и ключнику не давать ничего никому без игуменова слова. Есть и пить в трапезе всем вместе, а вне трапезы ничего не вкушать ни до обеда, ни после обеда и допьяна отнюдь не упиваться. Одеяние потребное брать у игумена и то обычное, а не из немецких сукон; шубы носить без пуху и обувь с онучами брать у игумена; лишних же одежд не держать. В церкви да поют по правилам и по уставу святых отец. Если игумен пошлет куда-либо мниха на службу, пусть идет без ослушания; без благословения же игумена никак не выходить никуда. Послушание и покорение иметь к игумену во всем: если кто начнет говорить вопреки игумену и воздвигать свары, таковой да будет заключен в темницу, пока не покается; а непокорливого мниха по первом, втором и третьем наказании изгонять вон из монастыря и не отдавать ему ничего, что было им внесено в монастырь». Впоследствии митрополит Фотий отменил эту уставную грамоту Дионисия на том основании, что он не имел права давать устав в чужой области или епархии. Взамен того митрополит повелел братии Снетогорского монастыря держаться устава святого Василия Великого, Иоанна Лествичника и других богоносных отцов, сделав и с своей стороны некоторые наставления игумену и инокам. В житии преподобного Кирилла Белоезерского находим такие заметки о введенном им уставе: «Был устав блаженного Кирилла, чтобы в церкви никто не беседовал с другим и не выходил из церкви прежде конца, а все стояли по уставленному чину и внимали славословию. Равно все подходили к Евангелию и для поклонения святым иконам согласно с уставом, по старшинству, чтобы не произошло замешательства. А сам блаженный никогда в церкви не стоял, прислонясь к стене, и не садился безвременно, и были ноги его, как столпы. К трапезе шли все также по старшинству, и садились за трапезою каждый на своем месте, и молчали. Не было слышно никого, кроме одного чтеца. Для братии всегда были три снеди, кроме постных дней, когда бывает „аллилуиа“. Сам же блаженный вкушал только от двух снедей, и то не до сытости, и не пил ничего, кроме воды. Восстав от трапезы, все отходили в свои кельи с молитвою и благодареним Богу, не вдавались ни в какие разговоры и никто не заходил к другому брату, кроме великой потребы... Был и такой обычай: если кто приносил какому-либо брату письмо или поминок, то и письмо нераспечатанное и поминок относились к святому. Равно если кто желал и из монастыря послать куда послание, то не смел послать без повеления отчего. В монастыре и в келье не позволялось никому ничего иметь своего и звать своим, а иметь все общее.
Сребро или злато даже не именовалось между братиею, а находилось только в монастырской казне. Оттуда братия имели все потребное. Если кто чувствовал жажду, то шел в трапезу и там с благословением утолял жажду. А в келье не обреталось ничего, ни хлеба, ни воды, разве только чтобы умыть руки. Если кто к кому приходил, то ничего не мог видеть в келье, кроме икон и книг: так все были свободны от всего. Одно только имели попечение, чтобы превосходить друг друга смирением и любовию и прежде других являться в церковь. Также и на работы монастырские, когда случались, выходили со страхом Божиим; не было между ними ни празднословия, ни бесед мирских, а каждый хранил молчание и любомудрие. Если же кто хотел говорить, то говорил только от Писания на пользу братии и особенно не ведущих Писания». В Симоновом монастыре, как говорит святой Иосиф Волоколамский, был «обычай такой: в кельях не ели и не пили; из монастыря не выходили без благословения настоятельского; отроки не жили ни в монастыре, ни на дворах монастырских, и все творилось у братии по свидетельству Божественных писаний и общежительных преданий». Равным образом в тверском Саввином монастыре «было предание, чтобы не есть и не пить нигде, кроме трапезы; из монастыря не выходить, иначе как только с благословения; отрокам не жить ни в кельях, ни на дворах монастырских и женскому полу в монастырь не входить, и все совершалось по свидетельству общежительных преданий».
В некоторых рукописях наших XIV в. сохранился «Завет юным мнихам», содержащий в себе краткие наставления о блюденииума от дурных помыслов, о молитве, пении, чтении книг, рукоделии, целомудрии и проч. Этот Завет, определяющий преимущественно келейное житие, мог служить келейным уставом, или руководством, для новоначальных иноков как в общежительных, так и необщежительных монастырях. «Дело мниха, – говорится в этом Завете, – блюденье ума от худых мыслей, молитва и пенье, которое есть дело ангельское, пища души, просвещение ума... А молитву творить надобно с умом и от сердца и понимать силу слов... Взирай на будущее, утверждайся чтением книг, трудись в послушании и рукоделии. Принимая пищу для тела, корми и душу Божественными словами. Ум всегда имей горе. Не навыкай ходить из кельи своей в другую, разве только для духовной потребности, на молитву или какую службу. Все делай с благословением старца. Себе не живи по плотскому своему хотению, но живи Богу, заботясь о жизни вечной. Да будет для тебя гробом твоя келья... Славь Бога с ангелами. Когда увидишь игумена, поклонись ему до земли и проси у него благословения. Сретая брата, всегда поклонись ему и проси благословения и говори молитву: „Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь“. Придет ли брат со стороны, из иного монастыря или еще откуда, при встрече с ним говори эту самую молитву. А вшедши с ним в келью, прежде всего повтори ту же молитву, потом духовно утешься с братом и угости его... Одежда тебе – простая свита из самодельного сукна, а пояс простой кожаный, которым опоясывайся не выше чресл. Походка твоя пусть будет ни сурова, ни ленива, а руки имей во время хождения согбенными при персях. С мирскими не говори, особенно с юными, не садись и не стой с ними. Где случатся игры, кощунства, смехи, беги оттуда. Своими руками не прижимайся к брату, и не обнимайся с ним, и к себе не позволяй никому прикасаться, и не допускай никого смотреть на лицо твое, но уклонись и удались. И сам всячески берегись смотреть на лицо человека молодого и голоусого... Каждый берегись нечистой любви; беги всякого яда смертного, да не войдет в нас смерть дверцами, т.е. пятью чувствами – зрением, обонянием, слухом, осязанием, вкушением; но загради эти дверцы нашего телесного храма страхом Божиим. Весь бди оком, а сну предавайся, только когда почувствуешь великую нужду. Пред отходом ко сну много молись, почитай книги, займись рукоделием... Когда ляжешь спать, будь препоясан в свите, имей клобучок на голове, а руки сложи на персях и отнюдь не простирай их под свиту во избежание страсти пагубной... Берегись злой пагубы – ручного блуда... блюдись даже мысли скверной... А всегда, и вставая, и ложась, и за трапезою, и ходя, и сидя, произноси молитву: „Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе, Боже наш, помилуй нас, аминь“. Если монах молится только во времена молитвенные, то он отнюдь не молится, а надобно молиться на всякий час. Хотя и кратка эта молитва, но она приносит великую пользу молящемуся с верою... « Кроме того, в сборниках XIV-XV вв. встречаются многие поучения и послания об иноческой жизни с признаками русского или вообще славянского происхождения, которые переписывались, без сомнения, не для другой цели, как для духовного назидания и руководства черноризцам. Известны также послания и грамоты некоторых наших святителей, особенно митрополита Фотия, где излагались наставления, убеждения, советы относительно подвигов монашества, хотя большею частию общие. Вот что, например, писал Фотий Павлу Обнорскому и собранной им братии: «Когда был ты у меня, помнишь, сам ты много говорил, каковым надобно быть духовному настоятелю. Ему должно быть образцом для всех: в день великого суда он будет давать ответ за души, вверенные ему. О том же пишу и я: будь внимателен к тому, кого и откуда принимаешь к себе. Приходят они в безветренное пристанище, в святую обитель, принимают на себя со смирением ангельский образ, обещают переносить до последнего издыхания всякую нужду и скорбь; такое исповедание записывается ангелами, хранится в руке Творца нашего Владыки Христа, Коему даем мы обещания, и предъявлено будет пред лицом нашим в день великого суда. Пишу любви вашей, собравшиеся там о Христе, помните, что подчинив временное вечному, придя в безветренное пристанище, приняв на себя великое иго, вы решились работать Небесному Царю. Мы дали обещание не ангелу и не царю или князю земному, а обещались Царю царствующих. С сим исповеданием нашим Господь явится в день суда и воздаст каждому, чего кто стоит. Молю вас крепко внимать сему исповеданию и ограждать себя словом Христовым: Никто же, руки возложа на рало и зря вспять, управлен есть в Царствии Небеснем. Молю вас, потщитесь совершать подвиг свой по званию своему; старайтесь сохранить ризу спасения и шлем нелицеприятия чистыми и вас самих представить непорочными Владыке Своему. Будьте неколебимыми воинами Христовыми, мужественно и смело боритесь с крепкими борцами духовными. Супостат наш дьявол не хочет спасения нашего, раскидывает сети и козни против нас, ловит в свою волю и не терпит того, чтобы возвышались мы над тлением».
Какова была самая жизнь наших иноков – ответом на это служат прежде всего сказания о подвижниках, которые большею частию были основателями и первыми настоятелями тогдашних наших монастырей, а затем и уцелевшие свидетельства, по крайней мере, о некоторых из этих монастырей. Мы видим тогда во всех странах России достойных представителей монашества. В Галиции действовали преподобный Григорий Полонинский, человек, по выражению летописца, такой святой, какого ни прежде не было, ни после не будет, и святой Петр, игумен ратский, впоследствии митрополит Московский. Из Киево-Печерского монастыря вышли святой Арсений Тверской и святой Стефан Махрицкий. В пределах московских положил начало новой эпохе в истории русского монашества великий Сергий Радонежский, сам непосредственно и чрез своих многочисленных учеников, каковы были: Андроник, Феодор Симоновский, Афанасий Серпуховской, Савва Звенигородский, Авраамий Галичский, Мефодий Песношский, Иаков Железноборский и другие. Из Нижнего Новгорода воссиял своими добродетелями святой Дионисий Печерский со своими учениками Евфимием Суздальским и Макарием Унженским. В монастырях новгородских подвизались преподобный Ксенофонт, ученик преподобного Варлаама Хутынского, Савва Вишерский, Лазарь Муромский, Арсений Коневский, Савватий Соловецкий. В Белозерском и Вологодском крае были насадителями иночества: преподобный Кирилл Белоезерский и Ферапонт, Димитрий Прилуцкий, Дионисий Глушицкий, Сергей Нуромский, Павел Обнорский, Александр Куштский, Евфимий Куштский, Григорий Пельшемский. Под руководством таких наставников очень естественно, если многие из наших монастырей процвели благочестием и строгостию нравов. Более других в этом отношении славились, кроме Троицкого Сергиева, Симонов, Кирилло-Белоезерский, Андроников и Чудов. О трех последних святой Иосиф Волоколамский, на основании самых свежих и достоверных известий, оставил следующие заметки: «Как сам блаженный Кирилл постоянно имел попечение о монастырском благочинии иноческом, таковы же были и его ученики после него. Уподобляясь ему и имея предания его в своих сердцах, они никак не попускали людям бесчинным и прозорливым, которые не хранили и оставляли в пренебрежении предания святого Кирилла. Об этом всегда они заботились не только по отношению к подобным себе инокам, но и по отношению к настоятелям, когда видели что-либо, совершавшееся не по обычаю отеческих преданий, стропотно и развращенно... Святой Андроник сиял великими добродетелями, а с ним и ученики его Савва, и Александр, и чудные и славные иконописцы Даниил и ученик его Андрей (Рублев), и многие другие таковые же. Все они имели такую добродетель и такое попечение о постничестве и об иноческом житии, что сподобились Божественной благодати, и до того преуспевали в Божественной любви, что никогда не занимались земным, но всегда возносили ум и мысль к невещественному и Божественному свету... Также и в Чудовом монастыре блаженный митрополит Алексий насадил старцев честных: одних он испросил у святого Сергия, а других – из других монастырей, находившихся под его рукою. Они так были честны и боголепны и так жили иночески и духовно, что все люди приходили к ним, старые и юные, и получали от них пользу».
Впрочем, была и другая, мрачная, сторона монашеской жизни. В некоторых даже из лучших монастырей случались по временам беспорядки и пренебрежение к монастырским уставам. Например, в Симоновом после двух первых настоятелей, Феодора и Кирилла, были архимандриты, которые нарушали обычаи и предания этих святых подвижников и не заботились о благочинии, несмотря на все ревностные обличения со стороны благочестивых старцев, живших еще в обители. Равно и Кирилло-Белоезерским монастырем по смерти самого Кирилла и учеников его Иннокентия и Христофора († 1433) управляли настоятели, которые пренебрегали установлениями святого Кирилла и открыто нарушали их, а старцев, дерзавших восставать против этого, часто подвергали тяжким побоям. В других монастырях необходимы были строгие меры, чтобы держать иноков в надлежащем порядке. В тверском Саввином монастыре блаженный Савва, принявший сан священства в одно время с игуменством и настоятельствовавший более 50 лет, становился обыкновенно в дверях церкви с жезлом в руках, и если кто из братии не приходил к началу службы, или выходил прежде отпуска, или разговаривал во время пения, или переходил с одного места на другое, то он возбранял и запрещал, а говорящих вопреки и бесчинствующих иногда бил жезлом, а иногда посылал в затвор. Из посланий митрополита Фотия в Киево-Печерский монастырь видно, что там иногда некоторые иноки предавались бесчинному пьянству на поругание всего священства и иночества. В псковском Снетогорском монастыре бывали черноризцы, которые небрегли о своих монашеских обетах, жили не по-чернечески, не повиновались игумену, не приступали даже к таинству покаяния и приобщения Святому Телу и Крови Христовой и, удаляясь из монастыря, возбуждали мирских людей судить игумена и старцев. Само собою разумеется, что это были не единственные монастыри, в которых случались подобные нестроения и беспорядки. Весьма важным недостатком тогдашнего нашего монашества было и то, что многие иноки имели обычай самовольно, без благословения начальства переходить из обители в обитель и навыкали своеволию и бродяжничеству, так что митрополит Киприан для искоренения этого обычая подвергал таких иноков запрещению и не дозволял удостоивать их священства и даже святого причастия.
Вместе с любовию к монастырской жизни во многих избранных сильна была любовь к отшельничеству. Известнейшие из наших подвижников – святой Сергий Радонежский, Стефан Махрицкий, Кирилл Белоезерский, Дионисий Суздальский, Сергий Обнорский, Иаков Железноборский, Александр и Евфимий Куштские – прежде нежели основали собственные монастыри и сделались в них начальниками, были строгими отшельниками и трудились уединенно, кто в лесу, кто в пустыне, кто в пещере или убогой хижине, и некоторые очень долгое время. Другие, и основав свои монастыри, не оставались в них сами с братиею, а продолжали прежний отшельнический образ жизни, иногда вблизи этих монастырей, а иногда и в отдаленности, до самой своей кончины, таковы были: Авраамий Галичский, Павел Обнорский, Савва Вишерский, Дионисий Глушицкий, Макарий Унженский. Святой Иосиф Волоколамский рассказывает об одном старце Варсонофии, который после пяти лет игуменства своего в тверском Саввином монастыре, отошел в пустыню и провел там сорок лет в безмолвии, богомыслии, молитве и чтении книг. Многие отовсюду приходили к нему, иноки и миряне, одни для нравственного назидания, а другие, чтобы услышать от мудрого старца разрешение и объяснение невразумительных слов Божественного Писания. Сам митрополит Фотий иногда отправлял к нему послов с этою последнею целию.
Из особенных путей подвижнической жизни некоторые избирали юродство Христа ради и столпничество. Первым путем шествовали: Прокопий Устюжский († 1285), Николай Кочанов и Феодор Новгородские († 1392), Максим Московский († 1434) и Михаил Клопский († 1452). На столпе подвизался святой Савва Вишерский. Одним из особенных подвигов монашеской жизни, преимущественно для умерщвления плоти, считалось ношение вериг. И вериги некоторых высоких подвижников того времени, например Кирилла Белоезерского, Димитрия Прилуцкого, Евфимия Суздальского, Савватия Тверского и Новгородских святителей Моисея и Евфимия, сохранились доселе.
<< Назад Вперёд>>
