Главными представителями у нас риторизма, многословия, напыщенности к самому концу XIV и с начала XV в., хотя, с другой стороны, и главными представителями просвещения более обширного, нежели какое мы видели у себя доселе, можно назвать трех наших митрополитов: Киприана, Фотия и Григория Самвлака, которые и рождением, и воспитанием своим не принадлежали России, а пришли к нам с готовым образованием из Сербии и Греции.
Киприан, родом серб, был муж «всякого целомудрия и разума Божественного исполнен и вельми книжен». Он старался непрестанно учить народ страху Божию и своими умными, одушевленными наставлениями услаждал всех. Любя безмолвие, он часто уединялся в свое загородное село Голенищево, и там в тихом приюте, находившемся между двумя реками – Сетунью и Раменскою и окруженном лесом, предавался размышлению, чтению слова Божия, и своею рукою писал книги. Он был знаток церковных канонов, как свидетельствуют его послания и грамоты юридического содержания, числом девять, которыми мы воспользовались в своем месте; был ревнитель церковного богослужения и перевел с греческого некоторые чинопоследования и службы, а одну молитву – разрешительную даже сочинил сам, о чем также было уже сказано нами. Теперь обратим внимание на остальные его сочинения.
Нельзя не пожалеть, что ни одно из поучений митрополита Киприана, которые он несомненно проповедовал в церкви «велегласно», не дошло до нас, что даже окружное его послание, вероятно учительное, которое он по примеру своих предшественников написал «к игуменом, и попом, и диаконом, и ко мнихом, и ко всем православным христианом», доселе не издано. А из числа изданных посланий только в заключении одного, более других обширного, встречаются учительные мысли и нравственные наставления такого рода: «Ныне, – говорит архипастырь, – уже последнее время и приходит конец веку. А бес сильно рыкает, желая поглотить всех по нашему небрежению и лености. Оскудела добродетель, престала любовь, удалилась духовная простота, а зависть, лукавство, ненависть водворились, и мы исполнились ухищрения и высокоумия... Горе нам, потому что мы оставили путь правый! Все хочем обладать, все хочем быть учителями, не бывши еще учениками... Остается мне плакать и проливать слезы; особенно же плачу и скорблю о неправдах человеческих, как мы, не боясь Бога и не стыдясь людей, сплетаем лживые слова на ближнего, движимые завистию... Лютый недуг душевный – это зависть: много убийств в мире совершено ею и многие страны запустели. Завистию был подвигнут Каин на братоубийство, и оттоле убийство вошло в мир; зависти ради Иаков бежал из отеческого дома, предался в работу Лавану и прослужил у него четырнадцать лет; по зависти продали братья Иосифа в Египет, где Господь прославил его и предоставил ему власть над всем Египтом. Но что много говорить? Самого Господа, Творца неба и земли, иудеи распяли по зависти. Злая страсть – зависть, и кто одержим ею, тому нет спасения... Позаботимся же избегать этой страсти, а вместо ее приобретем братолюбие и сострадание, имея мир в сердце и душе своей... Иным путем невозможно спастись, кроме чистой любви, хотя бы кто истощил тело свое великими трудами, как говорит великий учитель Павел: Аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, никая польза ми есть (1 Кор. 13. 3)». Здесь кстати заметить, что с 1392 г. началось последнее столетие седьмой тысячи лет, по истечении которой многие христиане ожидали кончины мира, и мысль о близости этой кончины быстро распространилась тогда как в Греции, так и в России. И вот Киприан уже выражал эту мысль, а Фотий, как увидим, повторял ее даже очень часто.
Недавно открыты и изданы еще четыре послания митрополита Киприана, которые по главному содержанию можно назвать историческими. Они писаны к знаменитым игуменам Сергию Радонежскому и Феодору симоновскому и касаются разных обстоятельств жизни этого святителя и современного состояния Западнорусской Церкви: в первом Киприан извещает о своем путешествии из Киева в Москву на митрополию; во втором описывает притеснения и обиды, сделанные ему на пути в Москву по повелению великого князя Димитрия Иоанновича, показывает незаконность притязаний архимандрита Митяя на Московскую митрополию, объясняет свою невинность пред великим князем и свои действия в Литве; в третьем и четвертом – уведомляет о своем путешествии в Константинополь. Первое и два последние послания очень кратки и маловажны, но второе очень любопытно по новости сведений, в нем сообщаемых. «Не утаилось от вас, – пишет Киприан означенным игуменам, – и от всего христианского рода, что сделали надо мною, чего не делалось ни над одним святителем, как стала Русская земля. Я изволением Божиим, и избранием великого и святого Собора, и благословением Вселенского патриарха поставлен митрополитом на всю землю Русскую, как знают все. И ныне поехал было со всем чистосердечием и благожеланием к великому князю. Но он разослал послов, чтобы не пропустить меня, сделал заставы, сбил ратников, поставил над ними воевод и наказал им, какое зло сделать надо мною и даже предать нас без милосердия смерти. Я, предохраняя князя от бесчестия и заботясь больше о душе его, прошел иным путем, надеясь на свое чистосердечие и свою любовь к нему, и его княгине, и его детям, но он приставил ко мне мучителя, проклятого Никифора, и какого зла не совершил надо мною? Хулы, поругания, насмешки, грабительство, голод! Меня ночью заточил нагого и голодного, и от той студеной ночи доныне страдаю... Если миряне опасаются князя, потому что у них жены и дети, стяжания и богатства, которых они не хотят лишаться... то вы, отрекшиеся мира и живущие одному Богу, как вы, видя такую злобу, умолчали? Если вы желаете добра душе великого князя и всей его отчине, зачем вы молчали?» Представив затем несколько правил святых апостолов и святых отцов о поставлении иерархов, Киприан продолжает: «Если все это так, то как у вас на митрополичьем месте стоит чернец (Митяй), в святительской мантии и клобуке с святительским посохом в руках? Где слышалось такое бесчиние и злое дело? Если брат мой (святой Алексей) преставился, я святитель на его месте, моя митрополия. Не мог он оставлять наследника при смерти своей. Когда слыхано было возлагать на кого-либо прежде поставления святительские одежды, которых не может носить никто, кроме одного святителя? Как же смеет он стоять на месте святительском?.. А что клевещут на митрополита, брата нашего, будто он благословил его на все те дела – это ложь... Разве мы не знаем, что случилось при смерти митрополита? Я видел грамоту, которую написал митрополит умирая, и та грамота будет с нами на великом Соборе...» Потом Киприан снова обращается к самому себе и говорит: «Какую вину нашел во мне князь великий? Чем я виноват пред ним и его отчизною? Я ехал к нему благословить его, и княгиню его, и детей его, и бояр его, и всю отчину его и жить с ним в своей митрополии, как жили мои братья с его отцом и дедом, великими князьями, а еще хотел дарить его честными дарами. Винит меня в том, что я прежде был в Литве, но какое зло сделал я, находясь там? Если я был в Литве, то многих христиан освободил от горького плена, многие из ненавидящих Бога познали нами истинного Бога и пришли к православной вере чрез святое крещение. Ставил я святые церкви, утвердил христианство, присоединил к Русской митрополии места церковные, за давностию лет пришедшие в опустение. Новогродок Литовский давно отпал, а я восстановил его и возобновил десятину митрополии и села. В Волынской земле сколько лет Владимирская епископия оставалась без владыки, в запустении, и я владыку поставил и места исправил...»
Должно сказать, что в посланиях митрополита Киприана еще мало заметны многоречие и витиеватость, но они резко бросаются в глаза в его историческом труде – в житии святого Петра, митрополита Киевского и всея России, напечатанном в Степенной книге (1. 410). В этом сочинении, которое автор основал на том, что слышал от «сказателей», он не только изображает всю жизнь святителя от рождения его до смерти, но и упоминает о некоторых чудесах его по смерти и о причтении его к лику святых, а наконец рассказывает уже с меньшим многословием, как и сам удостоился чудесной помощи от угодника Божия. Приведем для примера этот последний, лучший отдел сочинения. «Прежде сих лет, не знаю как, имиже Бог весть судьбами, – говорит Киприан, – и я, смиренный, возведен был на высокий престол митрополии Русской святейшим патриархом и дивным Филофеем с его священным Собором. Но когда пришел я в Русскую землю, прилунилось мне нечто противное по грехам моим. И с наступлением третьего лета я опять устремился в Царьград, и достигши туда после многих трудов и искушений, я надеялся найти некое утешение, а нашел всякое нестроение в царях и патриархах. На патриаршем престоле сидел неправильно возведенный Макарий, безумный, который взошел на высокий патриарший престол без соборного избрания и без указания Святого Духа, а только по царскому хотению. Между тем как прежде украшал престол великого патриаршества вселенского святейший и блаженный патриарх Филофей, который, пожив довольно, добре упас Христово стадо, подвизался против ереси Акиндиновой и Варлаамовой, разрушив учение их своими поучениями, попрал своими духовными словами и еретика Григория, низложив до конца его учение, а самих еретиков предал проклятию, и многие книги написал на утверждение православным и Слова похвальные, и сложил каноны многоразличные. Сего-то патриарха как святого, великого и дивного словом и делом тогдашний царь не восхотел, а по оболганию и клевете с престола сводит и заключает в монастырь; по своему же нраву избирает некоего Макария, безумного и лишенного всякого разума, и вопреки церковному уставу и преданию посаждает мерзость запустения на месте святе... Но дивный Филофей, человек Божий, медоточивый язык, в своем заточении и нестерпимых болезнях непрестанно славословил и благодарил Бога и чрез лето уснул блаженным сном... Царь же, озлобивший его, потерял свое царство, а Макарий, поставленный царем, соборне низвергнут судом Божиим как злословный и послан в заточение. На том Соборе был и я вместе с другими святителями, равно как в свитке низвержения его и я подписался. Пробыл я в то время в Константинополе тринадцать месяцев. Нельзя мне было выйти из него, потому что великое нестроение и нужда тяготели тогда над царствующим градом. Море было занято латинами, а земли и суша находились во власти безбожных турок. И когда я пребывал в таком затворе, постигли меня нестерпимые болезни, так что еле был жив. Но, пришедши в себя, я призвал на помощь святого святителя Петра, молясь к нему: „Рабе Божий и угодниче Спасов! Знаю, что ты имеешь великое дерзновение пред Богом и можешь, если захочешь, помогать нападствуемым и больным. Итак, если угодно тебе, чтобы я достиг твоего престола и поклонился твоему гробу, даруй мне помощь и облегчение от болезни...“ Поверьте мне, что с того времени мои нестерпимые болезни прекратились, и чрез несколько дней я вышел из царствующего града, и поспешением угодника Божия пришел, и поклонился его чудотворному гробу...»
С особенною похвалою отзывается летописец о духовном завещании, или «прощальной грамоте», митрополита Киприана, которую написал он за четыре дня до своей кончины и которая, по приказанию его, была прочитана над его гробом Ростовским архиепископом Григорием. Сказав предварительно о своей старости и умножающихся болезнях, которые и заставили его написать эту грамоту, митрополит начинает ее следующими словами: «Прежде всего исповедую святую богопреданную апостольскую веру во Святую Троицу и истинное благочестие православия и заповедую соблюдать целыми и неизменными все священные апостольские повеления и предания святой Божией Церкви, как написано в моем Исповедании, которое предал я вначале, когда по обычаю рукоположен был во святителя...» Потом святитель преподает последнее целование, прощение и благословение правоверным царям, живым и скончавшимся после его рукоположения святейшим патриархам и всем митрополитам, живым и умершим, благоверному великому князю всей России Василию Димитриевичу с его семейством, прочим великим князьям русским и всем князьям удельным; всем русским епископам, живым и умершим, и всему священническому и иноческому чину; князьям, великим и малым, прежде скончавшимся; боярам, великим и малым, с их семействами и всему христианскому народу, а от патриархов, митрополитов и епископов просит и себе взаимного благословения и прощения. Далее разрешает всех подвергшихся от него епитимии, прощает роптавших на него или явно восстававших и благословляет тех, которые любили его и помогали ему в нуждах и во время его путешествий в чужие земли. Наконец, поручает свою душу, дом Пресвятой Богородицы и всех своих бояр и слуг великому князю Василию Димитревичу и преподает всем от Господа благодать, мир, прощение и свое благословение. В конце грамоты Киприан приписал несколько общих мыслей о скоротечности и суетности человеческой жизни. Грамота эта, частию по новизне своей, так как прежде никто из митрополитов не писал такого завещания, а частию и потому, что во время чтения ее над гробом Киприановым многих привела в слезы, могла показаться чудною. как названа она в летописях, хотя не представляет ничего особенно замечательного.
В летописи Татищева (4. 424) приписываются Киприану еще некоторые другие ученые труды, и именно говорится: «Книги своею рукою писаше, яко в наставление душевное, преписа Соборы, бывшия в Руси, многия жития святых русских и степени великих князей русских; иная же в наставление плотское, яко правды и суды, и летопись русскую от начала земли Русския вся по ряду, и многи книги к тому собрав, повелел архимандриту Игнатию спасскому докончати, яже и соблюдох». Но это свидетельство, во-первых, сомнительно, потому что неизвестно, откуда заимствовал его Татищев, и оно не подтверждается никакими другими летописями и сказаниями. Выражение «яже и соблюдох», заставляющее предполагать в свидетельстве слова современника Киприанова, спасского архимандрита Игнатия, не есть ли одна из тех описок и ошибок, которых так немало в Татищевской летописи? А во-вторых, если и признать свидетельство достоверным, оно крайне неясно. Что значит слово «преписа»: то ли, что Киприан только переписал сочинения, исчисленные в свидетельстве, или и то, что некоторые из них он сам составил? На каком же основании по отношению к одним сочинениям мы будем принимать это слово в первом смысле, а по отношению к другим в последнем? Если скажем и должны сказать, что Киприан собственно переписал деяния русских Соборов, бывших прежде (ныне известно деяние одного из них – Владимирского 1274 г.), равно правды и суды, как догадываются Русскую Правду и судные грамоты князей, то почему же станем утверждать, что он не переписал только, а сам составил степени русских государей, многие жития русских святых (из которых известно ныне как составленное Киприаном лишь одно – святителя Петра) и Русскую летопись, доконченную архимандритом Игнатием? Поэтому отнюдь не более как за догадку можно принять мысль, что Киприан составил Степенную книгу в ее кратчайшем виде или положил ей начало и что он написал, хотя не докончил. Русскую летопись, может быть и Троицкую, доведенную до 1408 г.
От митрополита Фотия дошло до нас гораздо более сочинений. Доныне известны под его именем восемь Слов, или поучений, произнесенных во храме, двадцать девять посланий и грамот и духовное завещание. Но, по всей вероятности, это не все им написанное, как можно заключать из его собственных свидетельств.
Из поучений митрополита Фотия пять написаны на дни праздничные и воскресные, именно: на день Благовещения и на случившееся в этот день освящение исходного храма, устроенного великим князем Витовтом; на Сретение Господне; на недели – о блудном сыне, мясопустную и православия. Остальные три, из которых, впрочем, одно служит только повторением или сокращением другого, написаны по случаю современных народных бедствий: бездождия, моровой язвы и вообще казней Божиих.
В Слове на Благовещение Господне можно различать четыре части. В первой Фотий изображает сначала торжественность праздника Благовещения самыми общими и неопределенными чертами, по местам повторяя одни и те же мысли; потом приглашает ублажать и воспевать Пресвятую Деву Богородицу; наконец рассказывает о чуде Ее, послужившем поводом к составлению Ей акафиста, т. е. о событии, вовсе не относящемся к Благовещению. Во второй части, упомянув о новоосвященном храме, подробно наставляет христиан, как им присутствовать во храме, молиться Богу и исповедовать грехи свои пред отцами духовными. В третьей учит самих священников новоосвященной церкви прилично вести себя в ней и заботиться о врученном им духовном стаде. В четвертой обращается к князьям и воинам, напоминает им об обетах крещения и как храм создан был во имя Честного и Животворящего Креста, рассказывает о явлении Креста Константину Великому и о громоносном легионе христиан, по молитвам которого римляне во дни Марка Аврелия одержали победу над варварами, хотя последний случай прямо не относится к делу. Вообще, Слово очень растянуто и многоречиво, не отличается ни силою, ни последовательностию мыслей, не чуждо повторений, написано языком крайне неправильным и темным. Чтобы сколько-нибудь познакомиться с этим Словом, приведем из него отрывок о стоянии в церкви, который нам представляется лучшим: «Смотрите, как входить вам в церковь, со всяким испытанием своей совести и чистоты и с устранением себя от всяких временных помышлений. Вспоминайте о трапезе сей, что в ней находится и Кто возлежит в ней. Возлежит не земной царь, но Царь Небесный и Царь царствующих, а вокруг Него со страхом обстоят ангелы и архангелы, многоочитые херувимы и серафимы. Итак, непрестанно помышляйте, чье это жилище, да не вносите в это земное небо чего-либо неподобного, безгодных торжищ, мерзких знаний, совещаний на зло и осуждение брата... Ибо церковь существует не для того, чтобы мы, сходясь в нее, разговаривали о неподобном, но чтобы мы молились с ангелами и ликовствовали, исповедуя каждый грехи свои. Ей, убойтесь самого Господа, сказавшего иудеям: Дом Мой – дом молитвы есть, вы же сотвористе его пещеру разбойников (Лк. 19. 46). Знаете, как Он древле, вошедши во святилище и узрев купующих и продающих, сотворил бич и со стыдом изгнал всех. Но тогда совершались приношения ветхозаветные, закалаемы были бессловеные животные, а ныне на сей трапезе закалается сам Христос, Сын Божий, давший Себя за нас, и возлагается животворящее Его Тело и пречистая Кровь; вокруг же все наполняется архангельскими и ангельскими песнопениями вместе с человеческими и евангельскими благовествованиями, и апостольскими преданиями, и отеческими учениями. Для сего-то и сооружена сия святая Божия церковь от Промысла Божия, нас назирающего... чтобы мы, приходя в сию духовную и Божественную баню, покаянием и слезами омывали скверны телесные и получали разрешение от грехов. Посему молю вас, чада мои, притекайте сюда с бодростию и со страхом к слушанию Божественных заповедей, к славословию и чтению церковному, устремляя ум к единому Богу и устраняя себя от всего мирского...»
В Слове на Сретение Господне – две части. В первой проповедник говорит о предмете праздника и восхваляет святого старца Симеона; во второй преподает наставления святителям и священникам, князьям и боярам, наконец всем сущим под властию – «средним и убогим». Излагая празднуемое событие на основании Евангелия, проповедник делает и свои замечания, но большею частию общие, которые могли бы быть повторены и в другие Господние праздники. Например: «Сие Отроча поют ангелы, Его трепещут власти, славят силы; Ему работает солнце, ради человека поставленное, Ему служит луна. Его слушают стихии, Ему покоряются источники. И, узрев сие Отроча, двери адовы затворились, а небесные двери отверзлись. Сие Отроча, при виде Которого вострепетал ад, упразднило смерть, посрамило диавола, разрушило клятву, утолило скорбь, сокрушило змия-губителя, разрушило средостение, раздрало лукавое рукописание, попрало грех, упразднило лесть, восставило тварь, спасло нашего праотца, воздвигло Еву, призвало язычников, просветило мир». Святой Симеон Богоприимец изображается следующими чертами: «Этот блаженный Божий человек Симеон по видимому был человек, но по разумеваемому, был выше человека, – человек существом и естеством, но добродетелию ангел; человек, имевший пребывание чувственно в дольнем Иерусалиме, а мысленно – в горнем Иерусалиме; человек, пребывавший плотию с человеками, а духом ликовавший с ангелами. Он даже как бы выше и ангелов, потому что более их удостоился видеть Невидимого, и не только видеть, но, что еще важнее и преславнее, восприять на свои руки». В своих наставлениях святителям и священникам митрополит Фотий относит к ним слова Спасителя: Вы есте свет миру, вы есте соль земли, приводит изречение святого Дионисия Ареопагита: «Достоит Господню священнику свету быти и тако прсвещати, чисту быти и тако очищати, святу быти и тако освящати», показывает высокое значение и тяжкую ответственность священного сана и, между прочим, делает замечание: «О сем убо, о настоятелие духовнии, въкратце часто слово изношу любви вашей». Князей и вельмож убеждает иметь попечение об убогих, миловать сира и вдовицу, защищать обидимых, питать взаимную любовь и творить суд праведный. Сущим под властию заповедует стяжать несомненную веру в Бога и оказывать всякую покорность своим властителям.
В Слове или, вернее, в беседе на неделю блудного сына, после общих предварительных соображений о том, как Бог долготерпелив и милостив ко всем людям, в особенности к грешникам, как Он щадит иногда предков ради имеющих произойти от них потомков и как Он скор к помилованию обращающихся к Нему, митрополит Фотий изъясняет по порядку евангельскую притчу о блудном сыне. Главная мысль толкователя та, что человек, имевший у себя двух сынов, есть Бог, старший сын его – праведники, а младший – грешники. Соответственно этой главной мысли сделаны и частнейшие изъяснения всех подробностей притчи более или менее удачно. Например: «И, расточившу ему (младшему сыну) вся, бысть глад крепок в земли той, и начат лишатися. Все благое восприял грешник от Бога и был во всякой нищете; а работающие Богу питаются от Его Божественных слов. Так, работающие Господу ядят благая, а работающие греху алчут и терпят лишения и глад – глад не только хлеба и воды, но глад оттого, что они не насыщаются от трапезы Божия слова. Где нет страха и закона Божия, там глад велик, ибо начало нашего спасения есть страх Божий, а корень всего доброго в нас – закон Божий. Где нет милости, любви и правды, там глад крепок. Где не рождаются пшеница целомудрия и грозды чистоты, там глад крепок. Где изобилие лукавых дел, там оскудение и нищета добродетелей и благих дел. Впрочем, для согрешившего человека не вдруг настает глад, а тогда, когда он замедлит во грехах и истощит богатство всех своих добродетелей». В конце своей беседы проповедник приглашает слушателей к покаянию преимущественно двумя мыслями: мыслию о современных бедствиях и господствовавшею мыслию века – о близости кончины мира: «Вы слышите и видите, как повсюду Бог нещадно попустил на нас праведный гнев свой, видите бесчисленную смертность людей и запустение жилищ наших.
Посему, возлюбленные, с духовным усердием молю вашу любовь, придите в покаяние истины, удалите себя от злобы и от всякого лукавства и сопротивных дел, от всякой лености и небрежения, ради которых належит на нас гнев Божий; постарайтесь обратиться от всякого заблуждения и помрачения и от всяких скверн, плотских и духовных, и обновить себя во всем покаянием и исповеданием целомудренным. Вот, любимые, приближается конец летам живота человеческого, как сени преходящей, и приспевает последний день. Если и под конец не обратимся чистым и целомудренным покаянием во всем, то что будем отвечать грозному, и страшному, и немздоимному Судии, проведши жизнь во зле и небрежении и не внимая никаким наказаниям Божиим?»
Слово в неделю мясопустную святитель Начинает так: «Древле Божественные пророки богодухновенно предсказали о Страшном и Втором пришествии Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; также и блаженные апостолы и богоносные отцы изложили Божественным, небесным языком евангельское учение от Божественной Премудрости. Потому, возлюбленные, хочу и я ныне предложить о сем Слово любви вашей. Ибо многие от небрежного уныния впадают во множество грехов и изнеможение и, помышляя о человеколюбии Божием, говорят: „Нет геенны огненной и нет муки. Бог простит нам все согрешения“. Но их вразумляют святые, вдохновенные от Бога. Что все мы восприимем по заслугам, послушай пророка Иезекииля, вещающего от лица Божия: В чем тя обрящу, в том тя сужю. И Давид говорит: Яко Ты воздаси комуждо по делом его (Пс. 61. 73). И Павел тоже сказал: Воздаси комуждо поделом его (Рим. 2. 6)». После такого вступления проповедник сначала изображает последний суд общими чертами, как он будет страшен, как откроются на нем все наши дела, как грозен и нелицеприятен будет Судия, какия тяжкие, нескончаемые муки ожидают грешников, и не раз призывает своих слушателей к покаянию. Затем, в частности, обращает внимание на слова Самого Спасителя о Втором его пришествии и всемирном суде (Мф. 25. 31 и след.). При этом показывает различие Второго пришествия Спасителя от первого: «Первое пришествие, возлюбленнии, было, когда Он приходил на землю, чтобы спасти нас, в смирении и нищете, в бесчестии, и поругании, и в поношении, а о Втором пришествии сказано: Егда приидет во славе Своей, т. е. приидет с славою и силою, копьеносимый ангелами, предстоящими Ему со страхом и трепетом». Объясняет, почему праведники названы овцами, а грешники козлищами: «Овцами называет (Спаситель) святых ради кроткого, смиренного и незлобивого их жития и потому, что как овцы дают волну, так и святые дают нам плод и пользу, т. е. Божественный и духовный покров, и напояют нас млеком, подавая душам нашим пригодную пищу, полезную и спасительную. А козлищами называет грешных потому, что они идут к стремнинам на беззаконие и на пропасти и так же бесчинны и неплодны, как козлища». Раскрывает мысль, почему праведники получат награды, именно за дела милосердия, а грешник – наказание за несовершение этих дел: «Праведный и милостивый наследует Царство потому, что он исполнил любовь, которая есть главизна всех добродетелей, а часть любви есть милостыня. Немилостивый же хищник и неправедник отсылается в огнь, потому что стяжал ненависть, главизну всех зол, а часть ненависти есть немилосердие...» В заключение проповедник старается возбудить своих слушателей к покаянию, с одной стороны, указанием на современные бедствия, причем довольно подробно излагает учение, что бедствия посылаются на нас за наши грехи и для нашего исправления, а с другой – напоминанием о приближающемся посте как времени покаяния и спасения.
Слово Фотия в неделю православия – очень обширное, многосложное и очень неудачное. В первой, вступительной части, хотя она вовсе не служит вступлением к последующей речи, автор говорит о том, что великое благо есть пост и молитва, если только мы благодарим Бога за все, получаем ли от Него просимое или не получаем; что Бог иногда не внемлет нам, когда мы просим о неполезном, как не внял некогда даже святому Павлу, Моисею и другим пророкам; что мы должны всегда молиться и непрестанно призывать Господа Иисуса, а особенно во дни святого поста; что пост есть лествица на высоту добродетелей и что мы не должны останавливаться на первой ступени, а должны пройти и все остальные, т. е. подвизаться не только первую неделю, но и все последующие. Во второй части представляет краткую историю иконоборства и происхождение торжества православия, призывает благословлять и ублажать благочестивых царей и Божественных отцов, подвизавшихся за православную веру, анафематствовать еретиков и твердо сохранять все церковные предания, писанные и неписанные: «Все держащиеся ее (Церкви) должны мудрствовать так, как предали Божественные апостолы и как, прияв от них, утвердили и живописали святые отцы, то есть вера апостольская – то вера отеческая, то вера православная, та вера утвердила вселенную». В третьей части снова ведет речь о посте, убеждая к строгому прохождению святой Четыредесятницы, и говорит, что несоблюдение поста Адамом было причиною его погибели, что Христос постился сорок дней, Моисей – сорок, Илия и Даниил – тоже, что апостолы узаконили Четыредесятницу, а святые отцы предали православным; повторяет мысль, что пост есть лествица на высоту добродетелей: «Пост есть поновление души и целомудрие жития; пост хранит младенца, целомудрит юных, благоукрашает старцев; пост – очищение и освящение душе и телу; пост – приближение к Богу и лику ангельскому». В четвертой части обращается к князьям и вельможам, убогим и нищим, повторяет им те же наставления, какие преподал в Слове на Сретение Господне, и умоляет всех притекать со слезами покаяния к духовным врачам и открывать им без всякого стыдения все свои грехи, напоминая о будущем суде, о неизвестности смерти, о грозном Судии, о вечных мучениях. Пятая часть, самая обширная, есть собственно сокращение окружного послания митрополита Фотия ко всему священническому и иноческому чину, которое мы рассмотрим в своем месте, как сознается и сам проповедник в самом начале, говоря: «Вам же, о Господни священницы, по большем первом наказании, вмале ныне наказание вашей любви предлагаю». Здесь повторяются те же самые наставления, нередко теми же самыми словами, о важности и ответственности священного сана, об обязанностях пастырей к самим себе и к пастве, как приготовляться к совершению литургии и как блюсти себя после и проч. и проч. Здесь встречаем и те мысли, то изречение святого Дионисия Ареопагита и другие уроки священникам, какие читали мы уже в Слове на Сретение Господне. В заключение проповедник умоляет всех своих слушателей, и священников, и вообще православных, воспользоваться настоящим временем поста, очистить свою совесть покаянием и таким образом приготовить себя к сретению светоносного праздника Воскресения Христова.
Считая излишним рассматривать остальные Слова митрополита Фотия, очень похожие во всем на только что рассмотренные нами, переходим к его посланиям и грамотам. Эти послания и грамоты двух родов: окружные, т. е. обращенные ко всему духовенству или ко всем христианам Русской Церкви, и неокружные, адресованные только в известные места и к известным лицам. Те и другие или содержат в себе наставления в истинах веры, нравственности и благочиния христианского, или трактуют о современных событиях: о разделении и воссоединении Русской митрополии, против ереси стригольников и против разных других беспорядков в Церкви. Мы остановимся только на немногих из этих посланий и грамот содержания неюридического, которые не были нами рассмотрены прежде.
В окружном своем послании ко всему священническому и иноческому чину Фотий в первой части говорит о важности и тяжкой ответственности священнического сана; во второй излагает обязанности духовных пастырей по отношению к самим себе, к пастве, храму и богослужению; в третьей преподает правила против незаконных браков, касательно постов, исповеди, поста в среды и пятки, крещения детей и елеосвящения. Это послание, несмотря на растянутость, повторения и темноту, обычные в сочинениях Фотия, принадлежит к лучшим его посланиям. Вот некоторые наставления его пастырям: «Разумейте, о священники Господни, каковы должны быть мы. Мы должны, как говорит великий Дионисий, облечься во всякую добродетельную силу, учительную, словом и делом подвизаясь во всякой добродетели и возводя к ней людей Господних: „Достоит бо, – сказал он, – быта Господню священнику чисту и тако очищати, свету быти и тако просвещати, святу быти и тако освящати“. И к нам же относится высшее слово: Вы есте свет мира, вы есте соль земли; аще же соль обуяет, чим сселится (Мф. 5. 13, 14). Разумейте же, священники Господни, как должен быть чист и добродетелен священник Господень, быть образом для всех, прияв такую Божию благодать и власть, быть подражателем совершенств Владыки Христа, по благовестию Его: Будете совершени, якоже Отец, ваш Небесный совершен есть (Мф. 5. 48). Посему, священники Господни, да искушаем себя каждый, с каким страхом и трепетом мы должны содержать сан великого Божия священства, которое и самим ангелам ужасно и недостижимо. Нерадящие о сем, как уничижающие Божественное и нерадивые рабы, подлежат вечному осуждению, по великому Христову евангельскому слову: Раб ведевый волю господина своего... биен будет много (Лк. 12. 47). Итак, о священники Господни, заботливо внимайте и о Христовой пастве, зная, что если отстанет одна овца и будет похищена зверем по нашему небрежению, то кровь ее истяжет праведный Судия от рук наших. Молю вас и о том, чтобы вы истрезвились, умеряя себя во всем, чтобы проповедовали евангельское учение истинное, блюли себя по апостольским и отеческим преданиям, и пасли паству Христову, и отвергали от себя всякую нечистоту, и попечение, и пьянство, помня слово Божественного Павла: Пианицы Царствия Божия не наследят (1 Кор. 6. 10)».
Два послания Фотия в Киево-Печерский монастырь довольно сходны между собою. В том и другом митрополит напоминает братии о древних великих подвижниках и их правилах, также об Антонии и Феодосии Печерских и заповедует подражать их жизни. Но первое послание гораздо обширнее последнего. Кроме того, в первом послании святитель восстает против нетрезвенной жизни некоторых иноков, повторяет мысли о важности священства, изложенные в окружном послании его ко всему духовному чину, и внушает всем мир и любовь, а во втором упоминает о бывшем разделении и последовавшем соединении Русской Церкви, учит уподобляться пяти девам мудрым в евангельской притче и по случаю казней Божиих, поражавших тогда Россию, призывает всех к самоиспытанию и исправлению жизни. Вот несколько наставлений из первого послания: «И о сем пишу вашему иночеству, да будет во всем вашем сожительстве всякое духовное согласие и духовная любовь. Вы знаете заповедь самого великого нашего пастыря – Христа, данную святым апостолам, о любви: О сем разумеют ecu, яко мои ученицы есте. аще любовь имате между собою. Единым миром Божественные апостолы просветили всю вселенную и привели к богопознанию. И Божественные отцы были преемниками мира, так как Христос сам есть мир и истина. А вражда – от сопротивного, и всеми таковыми коварствами занимает нас наш супостат. Он искони ратует враждою на человека, и, как ржа снедает железо, так вражда от сопротивного отъемлет человеческую добродетель, или, ближе, как некая птица ударяет в дерево и от того все дерево сгнивает, так и братоненавидение погубляет всю добродетель человеческую... Молю вашу любовь, чтобы вы по примеру Божественных отцов стяжали всякие подвиги духовные и показали всякое духовное наследство этих великих настоятелей духовных, создателей сея честныя обители, за труды которых Господь столько прославил вашу святую обитель... Ибо от веры и от дел оправдывается человек и делается наследником Царствия Небесного... По мере подвигов и трудов духовных раздаются венцы от мздовоздаятеля Христа, и потому молю вас во всем соблюсти свое исповедание и в чистой и нескверной ризе представить душу свою своему Владыке». Во втором послании относительно казней Божиих митрополит говорит следующее: «Когда я слышал о страшных прещениях Владыки, обнаруживавшихся здесь лютыми болезнями и мором, то один Бог ведает, как, слыша это, я изливался слезами пред Богом, имея неусыпное попечение о Христовой пастве. И мы должны знать, чада моя, каковы мы были и что значат постигающие нас бедствия. Всякому возрасту и роду нужно знать это и рассматривать себя в самосудительных своих совестях. Рабы и свободные, простые люди и воины, владельцы и находящиеся под властию, мужи и дети, старцы и юноши, священники и святители, вельможи и князья – все войдем в свои совести и испытаем себя, не уклонились ли мы от пути правого и не соделались ли непотребными по грехам своим и нечестию. За сие-то и постигают нас таковые праведные прощения, которыми Господь Бог желает переменить естество наше и возвесть его в первое достоинство, наказует нас временно, да не постраждем вечно. Посему молю вашу любовь, будем всегда возвышать гласы моления нашего вместе с очистительными душами к могущему спасти нас Господу, предваряя гнев Его обращением. Постараемся снова возвратиться на путь правый, да увидим общего Владыку, пременяющегося от гнева и ярости на всякую милость». Нельзя не заметить, что оба послания в Киево-Печерский монастырь написаны Фотием в самом Киеве, потому что в обоих святитель выражается: «Приидох к вашей любви», чтобы преподать вам духовное наставление. Но, судя по началу посланий и по тому, что в обоих он не раз повторяет: «Пишу вам», надобно заключать, что они не были произнесены им самим, а были прочитаны братии кем-либо по его поручению и от его имени.
В послании к литовцам православным Фотий, упомянув о совершившемся воссоединении Русской митрополии, говорит, что он с теплою любовию духовною пришел к их любви, чтобы сеять между ними семя слова Божия, объясняет притчу «о человеке царе, состязавшемся о словеси с рабы своими», прилагает ее к тем страшным казням Божиим, которые тогда поражали Литву и всю Россию, убеждает всех покаяться и исправиться, угрожая гневом Божиим, и, в частности, дает наставления князьям, вельможам, богатым и проч. «Вы же, благородные князи и вельможи, которым вручен народ христианский, молю вас непрестанно, оказывайте всякое благодеяние, и заступление, и помощь Христовым людям, по природе родственной вам и присной братии, от которых и вы сами... И за них Христос пролил Кровь Свою, а вас поставил над ними владельцами. Посему умоляю вас, чада мои, призирать и блюсти их в соблюдение заповедей Христовых и во всем содержать нелицемерный суд Божией правды... Имже судом судите, судится вам: в нюже меру мерите, возмерится вам. Так, чада мои, немилостивым владельцам предлежит тяжкий суд, державных и сильнейших ожидает грозное испытание от праведного Судии. Ибо как правосудие, так и правомерие любит Бог, будучи праведен и промышляя о праведных... В постановлениях касательно торжищ не делайте ничего вопреки правды Божией и узаконенного вам, не обижайте и не корыстуйтесь излишним несправедливо на счет братии вашей. Ибо неправильно собранное зле погибнет и приобрящет вам вечную душевную тщету; а сеющие с благословением, с благословением и пожнут и в тишине снедят плоды трудов своих. Итак, молю вас, будьте довольны оброками вашими... Богатые, всячески стяжите милосердие и человеколюбие и оказывайте нищим щедрое подаяние... Сам Бог убожит и богатит, смиряет и возносит, возводит от земли убогого и воздвизает от гноища нищего».
К числу лучших посланий Фотия принадлежит написанное им в Псков по случаю моровой язвы. «Изначала, – пишет митрополит, – Творец наш Христос Владыка наказывает нас, Свое достояние, многоразличными наказаниями и болезнями к нашему исправлению, требуя обращения нашего, а не погибели. Посему многократно всячески претит нам, щадя корень, да сохранит плоды. Вот и на нас, возлюбленные, последовало такое Божие наказание, на Москву, и на иные окрестные грады, и на Тверь, и на другие страны. Мы за то только благодарим глубину судеб Божиих и неизреченную пучину человеколюбия Господа, что Он не внезапно и не горько взимает Свои создания, а дает вполне приготовляться к христианской кончине с чистым покаянием и исповеданием, с елеосвящением и причащением Честного Животворящего Христова Тела и Божественной и Животворящей Его Крови; а многие отходят к Богу и в подобии великого ангельского одеяния. И я имею надежду на человеколюбие Божие об отходящих таким образом к вечному животу. Молюсь также человеколюбцу Богу и надеюсь, ожидая, что Он праведный гнев свой обратит в прежнее милосердие к нам, Своему достоянию. Страшась же и трепеща постигших нас Владычних наказаний, все мы, православные, вместе должны внимательно испытать себя и познать, за что мы так страдаем и не уклонились ли с правого пути. А затем со слезами да потщимся снова вступить на правый путь, прибегнем к Богу, чистосердечно исповедуясь Ему во всем, и отступим от всех нечистот и страстей...» После этого святитель преподает краткие наставления священникам и инокам, посадникам, властителям и нарочитым града, приличные их званию.
Духовное завещание митрополита Фотия разделяется на две половины. В первой – он бросает взгляд на свою протекшую жизнь, с любовию вспоминает о летах своей молодости, которые провел в пустыне под руководством блаженного старца Акакия, говорит о своем внезапном и почти невольном возведении в сан митрополита Русского и перечисляет те скорби, какие испытал в России в продолжение своего архипастырства. Во второй части, исповедав кратко православную веру, прощается с греческими царями и русскими князьями, живыми и умершими, с митрополитами, архиепископами и епископами и со всеми православными духовного и мирского чина, благодарит тех, которые любили его, своего архипастыря, и оказывали ему пособия в жизни, прощает и разрешает всех оскорблявших его и подвергшихся его запрещению, поручает свое митрополичье достояние, бояр и слуг великому князю и его супруге, и еще раз преподает всем конечное целование, прощение и благословение. Эта последняя часть, которая и есть собственно завещание, действительно составлена по образцу завещания Киприанова, хотя содержит в себе более подробностей.
Все сочинения митрополита Фотия показывают, что он был пастырь образованный и хорошо знакомый с канонами и установлениями православной Церкви, пастырь в высшей степени попечительный и ревностный, принимавший самое живое, сердечное участие в своих пасомых. Главное направление его сочинений можно назвать учительным или, еще точнее, нравственным. Не только в проповедях, но и в посланиях и в грамотах, он более всего старается учить духовных чад и учит нравственности. Потому-то самые его послания не без основания названы в рукописях поучениями. Но нельзя не сознаться, что сочинения Фотия лишены силы и жизни, вялы и скучны. Видно, что они составлялись наскоро и мало обработаны. Большая часть из них скудна содержанием. Мысли изложены в них крайне растянуто и многоречиво, часто без связи и последовательности и перепутаны вводными предложениями. Автор нередко повторяется и в одном и том же, и в разных своих писаниях. Чаще всего он любил беседовать о трех предметах: о казнях Божиих, обязанностях пастырей Церкви и скорой кончине мира, которой тогда ожидали. В языке русском и славянском, как сам сознается, он не был искусен, и. потому слог его сочинений какой-то странный и неправильный, представляет немало слов, а еще более сочетаний слов, в которых трудно добиться смысла. Близкий перевод этих сочинений на русский язык был бы труден, а по местам и невозможен по неясности выражений. Впрочем, и при таком переводе, сочинения ничего не приобрели бы во внутреннем своем достоинстве. Драгоценны они как памятник пастырской деятельности первосвятителя, но имеют мало цены как памятник литературный.
Гораздо важнее в последнем отношении сочинения другого нашего тогдашнего митрополита, совместника Фотиева, Григория Самвлака, состоящие из 22 Слов, трех исторических сказаний о святых, одной полемической статьи против латинян и одного богослужебного стиха на Успение Пресвятой Богородицы. Судя по этим сочинениям, Григорий превосходит Фотия и естественными дарованиями, и образованием, а по сохранившимся о нем отзывам был вообще человек весьма ученый и начитанный. Он основательно знал Священное Писание и творения древних учителей Церкви, которым старался следовать не только в мыслях, но и во внешнем изложении их, в составе проповедей, в самых приемах и оборотах речи. Более всего Григорий подражал знаменитейшему из христианских витий – святому Иоанну Златоусту, но нередко пользовался мыслями из поучений святого Василия Великого, святого Епифания, святого Андрея Критского, святого Иоанна Дамаскина и других, перерабатывая, впрочем, эти заимствования так, что сообщал им характер самостоятельный, своеобразный. Талант Григория Самвлака был по преимуществу талант ораторский: он не отличался глубокомыслием, но отличался восприимчивостию, гибкостию, плодовитостию. Стремление к витиеватости, сравнения, противуположения, метафоры, вообще тропы и фигуры встречаются у него на каждом шагу. Иногда эта витиеватая речь отзывается искусственностию, холодностию, напыщенностию, но нередко она согрета теплым чувством и проникнута сильною мыслию и одушевлением. В проповедях Григория Самвлака, как и в проповедях древних учителей Церкви, нельзя искать строгого расположения мыслей по правилам риторики, но, однако ж, всегда соблюдается порядок речи более или менее естественный, беседует ли автор об одном предмете в целой проповеди или о различных. Большая часть проповедей Самвлака посвящена древним священным событиям, воспоминаемым Церковию, но в некоторых своих сочинениях он отозвался на события, ему современные или близкие по времени: так, в одной из проповедей он вооружается против ереси Акиндиновой, волновавшей тогда Грецию; в другой – против обычая латинян совершать Евхаристию на опресноках; третью написал в похвалу недавно скончавшемуся дяде своему Киприану, митрополиту Русскому; четвертую – в похвалу другому своему бывшему покровителю и руководителю – Евфимию, патриарху Терновскому; все три исторические сказания Григория повествуют о новоявленных угодниках его родины – Сербии. Господствующее направление в проповедях его: в одних – догматическое, а в других – историческое, но нравственных наставлений слушателям, за исключением двух-трех проповедей, к изумлению, почти не встречается. Проповеди Григория вообще довольно обширны, а некоторые даже очень обширны. Слог его почти всегда – чистый славянский и удобопонятный, кроме некоторых выражений и двух-трех греческих слов. Предлагая довольно подробный анализ сочинений Григория, какие только мы имели под руками, в особом приложении, представим здесь для примера в полном составе одну из лучших его проповедей, именно в Великий Четверток.
«Печаль объемлет мою душу, – говорит проповедник, – и недоумение останавливает мой помысл, когда я вспоминаю об окаянном Иуде. С такой высоты и в какую пропасть он поверг себя! От такой славы апостольского чина к какому, страстный, пришел бесчестию! Отпал от такой сладости Учителя и обложил себя такою горечью сребролюбия! Оно-то и довело его до горькой смерти от удавления. И сбылось на нем пророческое слово: Удаляющиеся от Тебе погибнут.
Владыка и словом и делом отвлекал его от падения. Делом – когда омыл ему ноги и сподобил вечери. Словом – когда говорил: Един от вас предаст Мя, выражаясь вообще, а не желая обличить его пред всеми, обличая только его совесть и возбуждая ее к покаянию. Кого не умилили бы эти слова: Сын человеческий идет по реченному: обаче горе человеку тому, имже предается (Лк. 22. 22.)? Но Иуда не внял... Такова-то жестокая душа: ей трудно прийти к исправлению, она постоянно взирает на погибель, к которой стремится. Посмотри, какой пример к исправлению видел Иуда в блудной жене. Но он не обратил внимания на ее покаяние, а погибал в то самое время, когда она спасалась. Повествуя Об этом, евангелист говорит: Тогда шед един от обоюнадесяте, глаголемый Иуда Искариотский, ко архиереом рече: что ми хощете дати, и аз вам предам Его (Мф. 26. 14). Тогда шед... когда же? Когда блудница возненавидела грехи и пришла к покаянию, когда совлеклась скверной одежды блужения, когда притекла к Учителю, являя много любви в многоценности принесенного дара, когда слезами омочила пречистые ноги Его и власами своими отерла их, когда получила совершенное отпущение многих грехов, раздрала рукописание их и посрамила дьявола... А Иуда тогда шел соглашаться в цене, помрачив духовное око свое сребролюбием. Он уже не чувствовал, с какой высоты падал. О чудо! Какое внезапное изменение той и другого! Одна, бывши рабою врага спасения, получила свободу, припав к Избавителю; другой отошел от Учителя и стал рабом сребра. Та, блудная и посрамленная, приобщалась к чину мироносиц – этот имя ученика изменял на мерзость предательства. Та удостоивалась благохваления во всем мире, по слову Господа: Аминь глаголю вам: идеже аще проповедано будет Евангелие cue во всем мире, речется и еже сотвори сия, в память ея (Мф. 26. 13), а этот покрывал себя бесславием. О окаянство Иудино! Потому-то и говорит Павел: Мняйся стояти да блюдется да не падет (1 Кор. 10. 12).
Тогда шед един от обоюнадесяте... рече, – этим показывал евангелист, что Иуда был не из числа других учеников, т. е. семидесяти, но из двенадцати, всегда пребывавших со Христом, слушавших Его сладостное, небесное учение и в церкви, и среди народа, и наедине, из двенадцати, которым даровал Господь силу творить чудеса, власть изгонять бесов и повеление крестить, из тех двенадцати, которым Он обетовал, что они воссядут на двенадцати престолах и будут судить обеманадесяти коленам Израилевым. Един от обоюнадесяте, сказал евангелист, чтобы показать, на какой высоте стоял Иуда и в какую пучину злобы низверг себя. Прибавил к имени его и отечество, сказав: Иуда Искариотский, потому что был и другой Иуда, называемый Иаковлевым.
Они же поставиша ему тридесять сребреник. И зачем ты, Иуда, для чего продаешь Учителя? Зачем ценишь бесценного? Зачем спешишь отнять от Сиона камень краеугольный? И что тебя подвигло на предательство? Или Он оставил тебя, нарицая других апостолами? Или, беседуя с ними, отгонял тебя? Или им вручил ковчежец, утаив от тебя? Или, вкушая с ними, презрел тебя? Или, омыв ноги им, тобою возгнушался? О слепота! Ты говоришь: Что ми хощете дати? Да что больше хочешь ты получить взамен оставляемого тобою? Оставляешь свет и становишься тьмою; оставляешь то, чего око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его, и принимаешь вечное поношение; оставляешь новую чашу, которую Владыка обещал дать другам Своим в Царствии Своем, и испиваешь горькую чашу удавления; оставляешь право быть судиею вселенной вместе с Петром и прочими учениками и становишься рабом дьявола. О безумие Иудино! Ты говоришь: Что ми хощете дати? Так-то ты исполняешь повеление Учителя... Он заповедовал не стяжать сребра и злата, не облачаться в две ризы, не иметь при поясах меди и влагалища, а ты бесстыдно говоришь: Что ми хощете дати? О крайнее нечувствие! Ты не вспомнил блаженного пребывания с Учителем, Его частых и уединенных собеседований, ибо много раз Господь принимал их (двенадцать учеников) наедине, уча их в безмолвном месте приготовить сердца свои к принятию словес Его. Не вспомнил ты чудес Его, предсказаний будущего, таинства той самой вечери, когда Он изрек: Желанием возжелех сию пасху ясти с вами. Ты не устыдился наконец Владыки, встающего с вечери, снимающего ризы, препоясывающегося лентием по обычаю рабов, вливающего воду в умывальницу и умывающего ноги ученикам, и, как говорят церковные богословы, прежде других умывающего ноги предателя...
Что же ты, о Иуда?.. Если прочие ученики омывали ноги, будучи чистыми, как сказал Господь: Вы чисти есте, но не ecu, исправляя тебя, то они, добрые делатели правды, готовились к проповеди и сеянию Евангелия; им надлежало в скором времени идти в мир весь для благовестия, прияв крещение и совершение от Утешителя. А ты, к чему ты готовясь, простираешь бесстыдно ноги для омовения? К тому ли, чтобы скоро идти на предание Господа и увидеть сребреники в руках своих? О неразумие предателя! Когда другие ученики, будучи таинниками и князьями вселенной, – поставиши бо их, сказал Давид, князи по всей земли, – когда они принимали таинства, которыми имели обновить вселенную, тогда ты, будучи предателем, зачем дерзостно простираешь руку твою к хлебу? Затем ли, чтобы вскоре предать себя лукавому, чтобы исполнилось над тобою псаломское предречение: Ядый хлебы моя возвеличил есть на мя пяту? Этого не слушал и не помыслил неразумный ученик, но остался неисправимым. Душа, однажды потерявшая стыд, не уцеломудривается жестокими словами и не умиляется кроткими, но бывает подобна тому городу, о котором пророк, рыдая, сказал: Лице жены-блудницы бысть тебе, не хотела ecu постыдитися ко всем (Иер. 3. 3).
Так пострадал окаянный Иуда! Подобно ему страждут и те, которые приносят опресноки в жертву, прельщающие, и прельщаемые, и говорящие без стыда, будто Господь в вечер таинства дал опреснок, произнеся: Cue есть Тело Мое. Они не слышат Павла, учителя языков, вопиющего и говорящего: Аз приях от Господа, еже и предах вам, яко Господь Иисус в нощь, в нюже предан бываше, прием хлеб, и благодарив, преломи и рече: Приимите, ядите: cue есть Тело Мое, еже за вы ломимое: cue творите в Мое воспоминание. Елижды бо аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дондеже приидет (1 Кор. II. 23, 24, 26). Апостол сказал: Аз приях от Господа, – они же, не стыдясь, предлагают бесквасное. Им прилично сказать: вы ли, своезаконники, истиннее или Павел, учитель вселенной, Павел, эта душа, досягавшая до небес, Павел, этот человек, восхищенный до третьего неба, толикий и таковой, Павел, кого, хотя он был прежде гонителем, послал Бог во языки проповедовать таинство Евангелия, сказавши: Яко сосуд избран Ми ecu. Он (Павел) не сказал: «опреснок», хотя бы мог сказать, если бы хотел, но сказал: хлеб. А хлебом никогда не называется бесквасное, как несовершенное. И как назвать хлебом брашно с водою без кваса, когда оно носит на себе образ мертвенности? Хлебом же и называется, и есть только квасное, как имеющее в квасе образ жизни по причине восходительного (свойства), принимаемого за образ души, разумной и словесной. И потому всякий, приносящий в жертву опресноки, недугует ересию Аполлинариевою и Евагриевою, дерзнувшею называть плоть Господню бездушною и неразумною.
Но евангелист, говорят, сказал: В первый день опресночный приступиша к Иисусу ученицы, глаголюще: Где хощеши, да уготоваем Ти ясти пасху? Если же это был первый день опресноков, то ясно, что сообразно с законом Господь и сам вкушал опресноки, и преподал ученикам. Нет, нет! Евангелист ничего не сказал о снеди опресночной, но сказал: Идущим им, прием Иисус хлеб и благословив, преломи, и даяше ученикам, и рече: Приимите, ядите: cue есть Тело Мое. Как же мог Господь назвать вещию бездушною Тело Свое, когда Он приял плоть разумную и одушевленную? Как Он мог дать опресноки, когда они еще не начинались, а квасной хлеб еще не был оставлен? В четырнадцатый день месяца овча закалалось к вечеру, когда и Владыка наш был пожрен на Кресте, установляя законную жертву. В тот день, в шестой час труба возвещала отложение и оставление квасного хлеба. И в ту ночь до утра ели пасху, как повелевал закон, обувшись, стоя и подпершись жезлами. Тогда не было ничего вареного в доме, но все печеное огнем без сокрушения кости, с сожжением остатков. На рассвете пятнадцатого дня, в субботу, начинали есть опресноки с горькими травами и ели в продоение осьми дней. Это был праздник опресноков, называемый пасхою. Первым же днем опресночным евангелист назвал не самый день опресночный, пятнадцатый месяца, но третий пред тем – тринадцатый того месяца, как прежде бывший. Так, Матфей (26. 17) и Марк (14. 12) говорят: В первый день опресночный, егда пасху жряху, глаголаша Ему ученицы Его: где хощеши, шедше уготоваем, да яси пасху? А премудрый Лука (говорит): Прииде день опресноков, в оньже подобаше жрети пасху, и посла Петра и Иоанна, рек: Шедша уготовайта нам пасху, да ямы (Лк. 22. 7, 8). Сказал: Прииде день опресноков, т. е. уже при дверях был, наступал, как и мы говорим при исходе зимы, что весна пришла, не потому, будто мы вошли в нее, но потому, что она близка; подобно тому как о друзьях и знакомых, слыша, что они идут к нам, мы с радостию говорим к находящимся с нами: «Он пришел сюда», между тем как его разделяет от нас еще далекое расстояние. Также и о жатве, предвидя ее приближение, когда еще зеленеют колосья, земледельцы говорят: «Жатва пришла», – говорят, чтобы при вести о приходе ее изострились серпы, приготовились жнецы, гумно очистилось, житницы были прибраны. Также и здесь сказано: прииде, потому что был близок.
Шедша же, – пишет евангелист, – обретоста, якоже рече има, и уготоваста пасху (Лк. 22. 13) и потом, ни о чем другом не упомянув, продолжает: И егда бысть час, возлеже, и обонадесяте апостолы с Ним. И рече к ним: Желанием возжелех сию пасху ясти с вами, прежде даже не прииму мук. Вечерю эту Господь назвал пасхою; сказал: Желанием возжелех, чтобы показать, как близко было время таинства Его предания и крестной смерти. И приим хлеб, хвалу воздав, преломи, и даде им, глаголя: Сив есть Тело Мое, еже за вы даемо: cue творите в Мое воспоминание. Такожде и чашу по вечери, глаголя: Сия чаша – Новый Завет Моею Кровию, яже за вы проливается (Лк. 22. 19, 20), Итак, видишь ли, как ученики совершали законное приготовление к пасхе и чаяли (видеть) обычный законный день, а Владыка творил Тайную вечерю, назвав ее вожделенною Пасхою, на которой предал таинство другам Своим? Потому-то они и не стояли, как повелевает закон, подпершись жезлами и вкушая печеное, но возлежали и употребляли вареное. Там была соль, в которой Владыка, омочив хлеб, дал лукавому ученику. Приим хлеб, хвалу воздав, преломи и даде им, научая их священнодействию и возбуждая их разумы к благодарению за то, что таким великим дарам они сподоблялись. Cue есть Тело Мое, еже за вы даемо – за вас и последующих Мне и приобщающихся скорбям Моим и гонению, за всю вселенную, которую вы хотите крестить, ходя овцами посреди волков, превращая их зверство в овчую кротость. Cue творите в Мое воспоминание, потому что Я искренне приобщился плоти и крови, и уже иду исполнить все смотрение таинства, и уже не буду жить с вами, как прежде. Но печаль да не объемлет сердца ваши, что Я оставляю вас, единожды избранных Мною: вкушая хлеб сей – Плоть Мою и чашу сию – Кровь Мою, вы во Мне пребудете и Я в вас.
Но окаянный Иуда остался сему чуждым. Он принял от руки Господней хлеб сребролюбивою рукою, и по хлебе вошел в него сатана, как сказал возлюбленный Иоанн. До тех пор сатана искушал его, подстрекая на предательство; а теперь, так как Иуда был совсем оставлен по непреоборимому своему стремлению, совершенно овладел его душою, ибо такое бесчувствие одержало его, что и в солило бесстыдно простер свою руку. Потому и Господь вследствие такой дерзости, омочив хлеб в солило, дал Иуде, являя тем ученику, тайно спросившему, что сей-то и есть предатель, а самому предателю сказал: Еже твориши, сотвори скоро (Ин. 13. 27), скрывая от учеников его намерение. Ибо, если бы предательство было узнано, теплый верою Петр, отрезавший ухо архиерейскому рабу пред множеством воинов, чего не захотел бы сделать с Иудою, когда теперь Петру ничто не препятствовало? Он непременно убил бы Иуду.
Сего же никто же разуме от возлежащих, – продолжает евангелист, – к чесому рече ему. Нецыи же мняху, понеже ковчежец имяше Иуда, яко глаголет ему Иисус: Купи, еже требуем на праздник или нищим да нечто даст (Ин. 13. 28, 29). Слышите ли вы, презирающие нищих и собирающие сребро, как Владыка по безмерному милосердию, обнищавший даже до подобия раба, не имевший, где главы приклонить, дает милостыню? А ты, имея дома четырехкровные и трехкровные, не пускаешь нищего даже на двор? Он, не имея доходов, предлагал дневную, убогую пищу не Себе только, но и такому лику учеников, даже и нищим еще, а ты, владеющий селами, стяжаниями и доходами, не вспомнишь об убогих? Какой ты думаешь иметь ответ, презирая учение Владыки, которое внушал Он и делом и словом, когда сам подавал милостыню и когда заповедовал: Будьте милосерды, якоже и Отец ваш Небесный милосерд есть, и еще чрез пророка сказал: Расточи и даждь убогим; правда Его пребывает в век века, а ты, делая противное Ему, собираешь сокровища, и чем больше соберешь, тем более стараешься приумножить собранное? Таков лютый мучитель сребролюбия: чем более поедает, тем более становится ненасытным, доколе не приведет в последнее осмеяние окаянного рачителя сребра, когда сбудется на нем пророческое слово: Се человек, иже не положи Бога помощника себе, но упова на множество богатства своего и возможе суетою своею. Земля дает сребро по Владычнему повелению на потребу тем, которые в пользу его принимают. А ты, наоборот, скрываешь сребро в недрах земли, воспаляя им геенну, угрожающую немилостивым, и становясь по страсти ненасытимости бесчувственнее земли, недугуя подобно окаянному Иуде. Что, предал ли бы он Господа и Господь был ли бы предан, если бы Иуда не хотел опутать душу свою мрежами сребролюбия? Размышляя о великости предательства, уподобляю ему немилосердие к братии Христовой, ибо Господь сказал: Не ктому вас нареку рабы, но братию; и еще: Понеже сотвористе единому от сих меньших братий Моих, Мне сотвористе. Видишь ли, кто суть братия Его, о которых Он всегда промышляет? Ибо и сам понес немощи наши. Он был пастырь добрый, Емуже были овцы Своя, и Он пекся о них, подъемля слабых, заботясь о покинутых и осуществляя на самом деле то, что сказал: Аз душу Мою полагаю за овцы (Ин. 10. 15). Этого мало. Не насытилась любовь Его к овцам даже тем, что Он положил за них душу свою; но смотри: И ины овцы имам, – сказал Он, – яже не суть от двора сего, и тыя Ми подобает привести, и будет едино стадо и един пастырь (Ин. 10. 16). Ибо не во дворе закона и не в ограде писаний пророческих находились язычники, но заблуждались в горах и пустынях, делаясь каждый день пищею мысленного зверя. И их освободил Пастырь, предав Себя, и сотворил единое стадо, предложив им Тело Свое в снедь и чашу Своей Крови. Потом, поручая их Петру, сказал: Аще любиши Мя... паси овцы Моя (Ин. 21. 16), и не однажды, а трижды спросил: Любиши ли Мя, – не для того, чтобы узнать об этом, ибо есть единый, создавший сердца и разумеющий все дела их, но чтобы мы видели, какое Он имеет попечение об овцах. А так как Он искупил нас не сребром или златом, но Своею Кровию, то да блюдется же всякий, чтобы, называясь овцою Христова стада, не уклониться к волкам и противникам благочестия – еретикам, являясь по имени – Христовым, а на деле – сыном дьявола. Так поступал и Иуда: жил с апостолами, а сходился с фарисеями; хлеб принимал от рук пречистых, а сребреники взял от рук беззаконных, вечерял с Учителем, а сердцем восседал среди безумных старейшин.
Прошу любовь вашу, да никто из вас не будет по сребролюбию христопредателем. Если бы этою страстию не объята была душа окаянного Иуды, он не дерзнул бы на предательство, как я сказал прежде. Ибо как ты причастишься Телу и Крови Владычней неосужденно, нося на себе недуг предателев? Нет, молю вас... Но, оставив этот горький недуг, который святой Павел назвал идолослужением и корнем всех зол, приступим к Тайной вечери во оставление грехов и с надеждою будущих благ, которые получить да удостоимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Нимже Безначальному Его Отцу и Пресвятому и Животворящему Его Духу слава, и держава, и поклонение ныне и в бесконечные веки. Аминь».
Все ли известные нам сочинения Григория Самвлака написаны им в России в последние двенадцать лет его жизни (1407–1419) или некоторые написаны прежде, в других местах его служения святой Церкви, определить нет возможности, потому что те же самые сочинения, которые в одних рукописях надписываются именем Григория мниха и пресвитера или игумена Пантократоровой обители, в других – надписываются именем Григория, архиепископа Российского, а некоторые проповеди, составленные им еще на родине, он мог произнесть и в России. Будучи призван быть первосвятителем православной Церкви в земле Литовской, где многие, начиная с самого великого князя Витовта, исповедовали римскую веру, Григорий, кроме того что в одной из проповедей, только что нами приведенной, вооружается против употребления латинянами опресноков в таинстве Евхаристии, написал еще особую статью о вере немецкой. Здесь он перечисляет до 35 пунктов несогласия латинян с православными в вере, обрядах и жизни. Этот перечень, составленный на основании подобных греческих перечней, но с некоторыми дополнениями, мог служить руководством для православных, чтобы предохранять себя от заблуждений и нововведений Римской Церкви.
Кроме трех первосвятителей конца XIV и 1-й половины XV столетия, распространявших в России свет духовного просвещения, который принесли они с собою из Греции и Сербии, были тогда у нас писатели и из числа наших соотечественников, получивших образование в самой России. Двое из них, именно преподобный Кирилл Белоезерский и Симеон, владыка Новгородский, оставили писания в учительном роде.
Первому принадлежат три послания к русским князьям. В посланиях виден человек, не только здравомыслящий, но и достаточно образованный и хорошо владевший родным языком, виден скромный пустынник, который, однако ж, горячо любил свое отечество и смело вещал правду сильным мира.
В послании к великому князю московскому Василию Дмитриевичу (1399–1402) святой Кирилл прежде всего выражает свою радость и скорбь – радость о христианском смирении князя, обращающегося к нему, такому грешному иноку, с просьбою о молитве, а скорбь о своем недостоинстве и, упомянув о частых милостынях князя обители, дает обещание со всею своею братиею молиться за него, и за его семейство, и за всех христиан, врученных ему от Бога. Потом поучает князя его обязанностям: «Ты же, господине, сам ради Бога внемли себе и всему княжению твоему, в котором поставил тебя Дух Святой пасти люди Господни... Великой власти ты сподобился от Бога, тем более ты должен и воздавать Ему. Воздай же Благодателю долг, храня Его святые заповеди и уклоняясь всякого пути, ведущего на пагубу. Как на кораблях: если ошибется наемный гребец, вред от того бывает небольшой плавающим с ним, но если ошибется кормчий, тогда творит пагубу всему кораблю, – так, господине, бывает и с князьями. Если из бояр кто согрешит, он творит напасть не всем людям, но только себе, а если согрешит сам князь, он причиняет вред всем людям, ему подвластным. Храни себя, господине, со многою твердостию в добрых делах... Возненавидь всякую власть, влекущую тебя ко греху, имей непреложный помысл благочестия и не надмевайся временною славою к суетному шатанию... Бойся, господине. Бога, истинного царя, и блажен будеши...» Наконец, святой Кирилл убеждает великого князя примириться с князьями суздальскими.
Послание к можайскому князю Андрею Димитриевичу, в области которого и находилась Белоезерская обитель, святой Кирилл написал (1408 или 1413 г.) в ответ на его послание, извещавшее о чудесах Богоматери. По этому случаю святой старец дает такие наставления князю: «И ты, господине князь Андрей, видя человеколюбие и милосердие Господа нашего Иисуса Христа, Который отвел от нас гнев Свой и явил милость Свою народу христианскому по молитвам Пречистой Госпожи Богородицы, Матери Своей, помни то, что ты властелин в своей отчине и поставлен от Бога унимать людей от лихого обычая. Смотри, чтобы суд творили правильно, как пред Богом, чтобы не было, господине, ни поклепов, ни подметов, чтобы судьи не принимали посулов, а были довольны своими оброками... Внимай себе, господине, чтобы в твоей отчине не было корчмы, ибо от нее великая пагуба душам: христиане пропиваются, а души их гибнут. Также, господине, чтоб не было у тебя мытов, ибо то куны неправедные. А где перевоз, там прилично дать труда ради. Также, чтоб не было, господине, ни разбоя, ни татьбы в твоей отчине, и если не уймутся от своего злого дела, то вели наказывать их по мере вины их. Унимай также подвластных тебе людей от скверных слов и ругательства, ибо все это прогневляет Бога... А христианам, господине, не ленись управу давать сам – то вменится тебе свыше от Бога... А в церкви стойте, господине, со страхом и трепетом, помышляя себя стоящими как бы на небеси, потому что церковь называется земным небом и в ней совершаются Христовы Таинства. И себя блюди особенно: стоя в церкви, беседы не твори и не говори ни одного слова праздного и, если увидишь кого-либо из вельмож своих или из простых людей, беседующего в церкви, возбраняй им, ибо все то прогневляет Бога. И ты, господине князь Андрей, о всем том внимай себе, ибо ты глава и поставлен от Бога властителем над подчиненными тебе христианами».
В послании к звенигородскому князю Георгию Димитриевичу (прежде 1422 г.) святой Кирилл сначала утешает и наставляет князя по случаю болезни его супруги. «А что, господине, скорбишь о своей княгине, которая лежит в недуге, то это поистине есть Божие смотрение и человеколюбие к вам, чтобы вы исправились. И вы рассмотрите себя и испытайте самые сокровенные свои дела, которые знает только Бог и вы, да и покайтесь в том от всей своей души, чтобы перестать. Ибо, господине, если кто творит милостыни и велит молить за себя Бога, а сам не перестает от недобрых дел своих, то нет ему пользы и Бог не благоволит от такого приношения. Рассмотрите ж себя и исправьтесь совершенно, тогда, если обратитесь к Богу, и я, грешный, поручусь, что Он простит вам благодатию Своею все согрешения ваши и избавит вас от всякой скорби, а твою княгиню сотворит здравою... Если она останется в недуге своем, то ведай, господине, что верно ради добродетелей ее Бог хочет упокоить ее от маловременной и болезненной жизни в оном нестареющемся блаженстве. А ты не скорби, видя ее отходящую в бесконечный покой, в светлость святых, в неизреченную славу Божию... Впрочем, мы надеемся на милость Божию, что не оскорбит тебя Господь, но благодатию Своею помилует и утешит тебя...» В остальной части послания святой старец умоляет князя, чтобы он не приезжал к нему в обитель: «А что ты, господине князь Юрий, писал ко мне, грешному, что издавна жаждешь видеться со мною, то ради Бога не делай этого и не приезжай к нам. Знаю, что придет на меня искушение за грехи мои, если поедешь ко мне. Извещаю тебя, что ты не увидишь меня: покинув монастырь, пойду прочь, куда Бог наставит. Ибо, господине, вы ожидаете, что я здесь и добрый, и святой, а поистине я окаяннее и грешнее всех людей и исполнен всякого стыда... Рассуди и то, что твоей отчины нет в нашей стране, и, следовательно, если ты поедешь сюда, то все начнут говорить: „Только для Кирилла поехал...“
Симеон, архиепископ Новгородский (1416–1431), был пастырь учительный и мудрый. «Слава Богу, давшему нам таковаго святителя, – говорили о нем новгородцы, – могущаго управити своя дети и поучати словесы духовными, ового кротостью, иного обличением, иныя же запрещением». Под его именем сохранились два поучения: одно о молитве, доселе не изданное, а другое, сказанное псковичам, внесенное в летописи и заключающееся в следующих немногих словах: «Вы, благородные и честные мужи, знаете, что, если кто воздает честь своему святителю, честь та восходит к Самому Христу, от Которого вы надеетесь принять мзду сторицею и наследовать жизнь вечную. Посему, чада, воздавайте честь своему святителю и отцам вашим духовным, наставникам вашего спасения со всякою покорностию и любовию. Не испытывайте их ни в чем и не прекословьте наставникам своим, но смотрите за самими собою, укоряйте и судите самих себя, плачьте о своих грехах, ищите с болезнию своего спасения. Не похищайте чужого, не радуйтесь бедам и напастям братии своей. Не мудрствуйте о себе и не гордитесь, но со смирением повинуйтесь отцам своим духовным как православные христиане, живущие под законом Божиим. Церкви Божией не обижайте: она не должна быть обижаема ни от кого и ничем. И не вступайтесь ни во что церковное, что только изначала, при прежде бывших Новгородских епископах шло епископий в дом Божий святой Софии: ни в земли, ни в воды, ни в суды, ни в печать, ни во все пошлины церковные. А если кто вступится в церковное, вы, чада, устранитесь от того и сведите вину с души своей, чтобы не подвергнуться ответственности по правилам святых апостолов и святых отцов. Всяк должен блюстися гнева Божия, призывать на себя милость Божию, плакать о грехах своих и не присваивать себе чужого».
Несколько более дошло от того времени сочинений в историческом и повествовательном, или описательном, роде. Разумеем жития четырех наших подвижников XIV в.: Стефана Пермского, Сергия Радонежского, Димитрия Прилуцкого и Алексия митрополита, одно путешествие во Иерусалим и два сказания о Флорентийском Соборе.
Житие святого Стефана, епископа Пермского, написано вскоре после его смерти (1396) бывшим сотоварищем его в ростовском Григорьевском монастыре и потом учеником и духовником преподобного Сергия Радонежского Епифанием. Оно представляет собою довольно обширное сочинение и изложено крайне растянуто, многословно и витиевато, а потому утомительно при чтении. Писатель не ограничивается только изложением жизни святого Стефана, но сообщает некоторые соприкосновенные сведения, например о местоположении Пермской земли, о суевериях и занятиях пермян; вставляет свои соображения, например о проповеди святых апостолов в разных странах земли, об изобретении алфавитов у разных народов; влагает в уста святого Стефана и других лиц взаимные беседы, молитвы, целые поучения, составленные преимущественно из текстов Библии; и оканчивает «Плачем пермским» по случаю смерти святого Стефана. Видно, что Епифаний был человек весьма начитанный и многосведущий, особенно в Священном Писании, и обладал даром неистощимого красноречия, чтобы не сказать многословия, вследствие чего современники и могли назвать его Премудрым.
Рассуждая об изобретении разных алфавитов, Епифаний между прочим говорит: «Как много лет многие философы греческие собирали и составляли греческую азбуку и едва уставили, едва сложили после многих трудов и времен! А пермскую грамоту один чернец сложил, один составил, один учинил, один калугер, один мних, один инок, приснопамятный епископ Стефан, один и в одно время, а не во многие времена и лета, как они (греки), один в уединении, один, у единого Бога прося помощи, один, одного Бога на помощь призывая... И таким образом один инок, к одному Богу моляся, и азбуку сложил, и грамоту сотворил, и книги перевел в немногие лета при помощи Божией. А там семь философов во многие лета едва азбуку сложили, а семьдесят мудрецов переложили и перетолковали книги с языка еврейского на греческий. Посему я думаю, что русская грамота досточтимее еллинской. Ту сотворил муж святой, Кирилл Философ, а греческий алфавит составляли еллины, некрещеные и еще язычники. Потому же и пермская грамота, которую сотворил Стефан, важнее еллинской. Там Кирилл, здесь Стефан: оба были мужи добрые, и мудрые, и равные мудрованием; оба одинаково подъяли равный подвиг, и оба потрудились ради Бога: один для славян, а другой для пермян, как два светлые светила, просветили народы... Но Кириллу Философу много пособлял брат его Мефодий – или грамоту слагать, или азбуку составлять, или книги переводить. А Стефану никто не обрелся помощником, кроме единого Господа Бога нашего... Если кто спросит греческого книжника: „Кто вам сотворил грамоту или книги переложил и в какое время это случилось?“, то редкие из них могут дать ответ и немногие знают. А если спросить русских грамотеев: „Кто вам сотворил грамоту и книги перевел?“, то все знают и скоро дадут ответ: „Святой Константин Философ, называемый Кирилл, он нам сотворил грамоту и книги перевел с греческого языка на русский с братом своим Мефодием, который был впоследствии епископом Моравским...“ И если также спросить пермянина: „Кто избавил вас от работы идолослужения, кто сотворил вам грамоту и переложил книги?“, то с жалостью и радостию, с великим тщанием и усердием скажут: „Добрый наш дидаскал Стефан, который не только просветил нас святым крещением, во тьме идолослужения сидящих, но и озарил святыми книгами, обильно испущая сугубые лучи благодати... Он научил нас понимать грамоту и разуметь книги; он сам, один, сложил нам азбуку, он один сотворил нам грамоту, гадал, думал, составлял, и никто ему не помогал, никто не научал и не исправлял...“ и т. д.
В «Плаче пермском» есть места довольно сильные по чувству и трогательные. Когда, повествует Епифаний, находившиеся при святом Стефане возвратились из Москвы в Пермь с его ризницею, книгами и другими вещами и возвестили о его кончине, тогда все начали вопиять: «Горе нам, братие! Как остались мы без доброго господина и учителя! Горе, горе нам. Как лишились мы доброго пастыря и правителя!.. Мы лишились доброго попечителя и ходатая за нас пред Богом и людьми. К Богу он молился о спасении душ наших, а пред князем ходатайствовал о жалобе нашей, и о льготе, и о пользе, был теплым заступником за нас пред боярами, начальниками и властями мира сего, многократно избавлял нас от насилия и работы, облегчал нам тиунскую продажу и тяжкие дани. Сами разбойники новгородские – ушкоинницы – покорялись его увещаниям, чтобы не воевать на нас. А теперь мы разом лишились всего: не имеем ни теплого молитвенника к Богу, ни теплого заступника пред людьми. О, как и откуда постигло нас такое бедствие! Мы стали поношением для соседей наших – иноязычников: лопи, вогуличей, югры и пинеги. О епископе наш добрый! – говорим к тебе, как к живому, о добрый подвижниче правой веры, о священнотаинниче и богопроповедниче, проповедавший нам Бога и поправший идолов, честной наш вождь и наставник! Если бы мы потеряли злато или сребро, то и другое обрели бы вместо потерянного. А лишившись тебя, другого такого не найдем. Куда зашла доброта твоя, куда сокрылась от нас? Куда отошел от нас, а нас оставил сирыми, пастырю наш добрый!.. Кто же утешит печаль, постигшую нас? К кому прибегнем, на кого воззрим, где услышим сладкие твои словеса, где насладимся твоей душеполезной беседы?.. Зачем отпускали мы тебя в Москву, где почил ты? Лучше бы было нам, если бы гроб твой находился в земле нашей и пред очами нашими. Тогда великое было бы утешение сиротству нашему; как к живому: мы приходили бы к тебе и просили бы у тебя благословения... За что же обидела нас Москва? Это ли ее правосудие? Она имеет у себя митрополитов и святителей, а у нас был один епископ, и того к себе взяла, и ныне мы не имеем даже гроба епископского. Один у нас был епископ; он же нам был и законодатель, и креститель, и апостол, и проповедник, и благовестник, и исповедник... Помолись же, преподобниче, к Господину жатвы, да изведет делателей на жатву твою и да будут эти делатели добры, непостыдны, право правящие слово истины... О преподобный наш отче, святой епископе Стефане! Если и преставился ты от нас телом, то не отступай от нас духом; если и далеко от нас гроб твой, но молитва твоя да будет всегда с нами; если мощи твои далеко отстоят от нас, то благословение твое да будет близ нас, и посреди нас, и на нас присно».
Житие преподобного Сергия Радонежского составлено тем же самым учеником его и отцом духовным, который прежде написал житие святого Стефана Пермского. В предисловии к новому своему сочинению Епифаний говорит, что он начал собирать сведения о преподобном спустя год или два после его смерти (1392) и в продолжение двадцати лет записывал эти сведения частию в свитках, частию в тетрадях без всякого порядка, что потом несколько лет он колебался, писать или не писать житие святого старца, и решился на это, когда прошло уже 26 лет после кончины преподобного, а между тем никто другой не начертал его жизнеописания в назидание потомству (следовательно, в 1418 г.). При составлении жития Сергиева автор пользовался тем, что видел своими глазами и слышал из уст самого Сергия, его келейника, его старшего брата Стефана и других старцев, бывших очевидцами угодника Божия. В этом житии, как прежде в житии святого Стефана Пермского, Епифаний, изображая жизнь святого от его рождения до смерти, по местам говорит о предметах сторонних, только соприкосновенных, например об основании некоторых монастырей. Входит в рассуждения и соображения: например, сказав, как святой Сергий еще во утробе матери троекратно прокричал в церкви, представляет из Священного Писания и Чети-Миней целый ряд подобных примеров, показывающих, что Бог избирает некоторых еще от чрева матери для особенного служения. Влагает в уста преподобного Сергия и других лиц слова, беседы, молитвы, поучения: например, поучение к братии по возведении преподобного в сан игумена, поучение по случаю недостатка съестных припасов в обители. Вообще, новое сочинение Епифания по своему характеру очень похоже на прежнее, но, будучи написано спустя около двадцати лет, представляет следы большей зрелости писателя и гораздо менее растянуто и витиевато, не в такой степени многоречиво. Кроме жития преподобного Сергия, и, кажется, гораздо прежде, Епифаний написал похвальное Слово ему, которое, вероятно, читалось братии в день его кончины. Здесь, после довольно длинного предисловия, сочинитель кратко излагает жизнь святого старца, в общих чертах изображает его свойства, прославляет его подвиги, говорит о его смерти и погребении и передает весьма многословное и наполненное текстами Библии сетование над его гробом осиротевших его учеников. Слово это составлено вообще очень неудачно.
Житие преподобного Димитрия Прилуцкого, Вологодского чудотворца, написано одним из его преемников по игуменству в основанной им обители, Макарием, и написано, вероятно, спустя недолго после его кончины (1391). Макарий говорит, что многие свидетельства о преподобном Димитрии он слышал из уст блаженного ученика его Пахомия, который пришел с ним еще из Переяславля Залесского в Вологду, постоянно жил при нем и сделался первым после него настоятелем Прилуцкого монастыря. В другом месте автор выражается, что Господь Бог «прояви сицеваго чудотворца (Димитрия) в последния роды наша». Житие, кроме предисловия, состоит из трех частей: в первой излагаются собственно жизнь и подвиги преподобного, во второй – его чудеса, в третьей – похвала ему. Части связаны между собою и составляют одно непрерывное сочинение, которое читалось пред всею церковию во дни памяти преподобного. В двух первых частях рассказ простой, без напыщенности и многоречия, хотя недовольно искусный. Последняя составлена преимущественно в форме акафиста, с частыми повторениями слова: «Радуйся».
Житие святого Алексия, митрополита Киевского, написано архимандритом Питиримом, который был впоследствии епископом Пермским (поставлен между 1441–1445 гг.). Оно неизвестно ныне под его именем, но, вероятно, есть то самое, которое доныне встречается в рукописях, внесено в одну из летописей и начинается словами: «Сей убо преподобный отец наш Алексий митрополит беяше родом болярин». Житие это оканчивается рассказом о смерти и погребении святого Алексия, но не упоминает ни об открытии мощей его, последовавшем в 1439 г., ни о перенесении их в новую церковь – в 1485 г., следовательно, писано прежде, и именно около того времени, когда и был архимандритом Питирим. Представим, для примера, два отрывка: «Сей преподобный отец Алексий митрополит, – говорится в начале жития, – был родом боярин, из славных и нарочитых бояр, от страны Русской, от области Московской, сын благородных и благоверных родителей: отца – Симеона и матери – Марии. Родился в великое княжение Михаила Ярославича тверского, при митрополите Максиме, прежде убиения Иакинфа и был старше великого князя Семиона 17 годами. А крестил его, еще в младенчестве, князь Иван Данилович, не бывший еще на великом княжении. Имя ему было наречено в крещении Семион. Еще в детстве он изучился всей грамоте и в юности навык всем книгам. Измлада возлюбил Бога, и оставил родителей своих, и женитьбу, и всех по плоти сродников, и возненавидел всякое пристрастие к миру. Возжелал работать единому Богу, и, имея, как казалось, около двадцати лет, удалился из мира и постригся в одном из монастырей, и принял в монашеском чине имя Алексия. Он ревностно подвизался в добродетели, исполнял все обеты иноческой жизни, прошел всякое писание Ветхого и Нового Завета, оставался в чернечестве даже до сорока лет и за свою добродетельную жизнь был честим и славим всеми и любим многими...» В конце жития читаем: «Когда он умирал, то заповедал великому князю положить себя не в церкви, а вне церкви за алтарем: там указал место и велел положить себя крайнего ради смирения. Но великий князь никак не сотворил того, не восхотел положить вне церкви такого господина, честного святителя, а положили его в церкви близ алтаря с великою честию, проводили его с усердием и тщанием честные епископы, архимандриты, игумены, священники, диаконы и черноризцы, и множество народа, со свечами, и кадилами, и псалмами духовными, поя над ним обычные надгробные песни. Великий князь Димитрий Иоаннович сам стоял над ним, равно и брат его Владимир Андреевич. Князь же Василий, сын великого князя Димитрия, был тогда еще малым дитятею – шести лет, а князю Юрию Дмитриевичу было три года. Все люди, проводив его, разошлись каждый восвояси».
Описание своего путешествия во святой Иерусалим, под заглавием «Ксенос», оставил иеродиакон Троицкой-Сергиевой лавры Зосима, странствовавший в 1420 г. Он повествует о своем пути из Киева до Царьграда, о самом Царьграде и его достопримечательностях, об Афоне и Солуне, которые также посетил, и всего подробнее о Иерусалиме и других местностях Святой земли.
Из сказаний о Флорентийском Соборе одно называется повестию об осьмом, или Исидоровом, Соборе, которую составил суздальский иеромонах Симеон, находившийся при митрополите Исидоре в качестве духовника всей его свиты. Симеон лично присутствовал в заседаниях Собора и сообщает о нем довольно любопытные, впрочем весьма немногие, подробности, а больше говорит о Марке Ефесском и о самом себе. Сочинение свое он заключает похвалою великому князю Василию Васильевичу с частыми повторениями: «Радуйся, благоверный и православный княже».
Другое сочинение, касающееся того же события, есть «Путешествие Исидора митрополита на Флорентийский Собор» в 1437 г. Здесь описывается весь путь митрополита из Москвы чрез Тверь, Новгород, Псков, Юрьев, Ригу, Немецкое море и немецкие города до Феррары и Флоренции. Говорится, как где встречали митрополита, сколько времени он оставался в каком городе, что видели его спутники замечательного в иностранных городах и под. Кратко повествуется о самом Соборе и наконец изображается обратный путь Исидора в Россию чрез другие места. Сочинение это приписывают тому же самому Симеону, иеромонаху суздальскому, который составил повесть об осьмом, или Исидоровом, Соборе.
<< Назад Вперёд>>
