В то время, когда Западнорусская Церковь доведена была, благодаря особенно самовластию над нею литовско-польских государей, до такого жалкого состояния и нравственного бессилия, пред нею явился новый враг, которого на первых порах она могла и не признать своим врагом, так как он непосредственно устремился против исконного ее врага – латинства. Этим новым врагом для православной Церкви в Литве и Польше, как и для латинской, было протестантство. Оно начало проникать в пределы Литвы и Польши еще в предшествовавший период излагаемой нами истории, но с наступлением настоящего действовало здесь уже со всею силою, так что нам необходимо теперь прежде всего ознакомиться с этим новым врагом Западнорусской Церкви.
По соседству Польши с Германиею, где в 1517 г. Лютер поднял знамя протеста против папских заблуждений и злоупотреблений, протестантские идеи вторгались в Польшу с изумительною быстротою и находили для себя здесь не менее подготовленную почву, как и в Германии. Главными проводниками для них служили сочинения Лютера, Кальвина и других реформаторов и потом воспитание польских юношей в германских университетах, особенно протестантских. В 1520 г. польское духовенство уже сочло нужным собраться в Пиотркове на Собор, на котором под председательством своего примаса, Гнезненского архиепископа Яна Ласского, строжайшим образом запретило для всех поляков чтение лютеранских и вообще еретических сочинений, и это запрещение подтверждало потом на таких же Соборах в Ленчице и Пиотркове, бывших в 1523, 1530 и 1532 гг. А польское правительство в том же 1520 г. сделало с своей стороны на торунском сейме постановление, которым запрещалось полякам «под страхом конфискации всего имения и вечного изгнания из отечества ввозить, продавать и употреблять книги Лютера». Но эти меры оказались недействительными. В самой столице Польши – Кракове, при тамошнем университете публично продавались сочинения Лютеровы, и многие читали их, увлекались ими, даже открыто принимали, проповедовали и защищали лютеранское учение, так что в 1523 г. король Сигизмунд I нашелся вынужденным издать краковскому воеводе Криштофу Шидловецкому универсал, в котором, указывая на все это, строго подтверждал, чтобы «никто не вносил в королевство книг Лютера или кого-либо из его последователей... никто под страхом смертной казни и конфискации всего имущества не осмеливался одобрять, а тем более проповедовать и распространять его зловредное и уже осужденное учение». Еще сильнее лютеранское движение обнаружилось в Данциге, где в 1524 г. пять латинских костелов обращены были в протестантские кирки, а вскоре возмутившимися жителями католичество ниспровергнуто и во всем городе, во всех его костелах и монастырях, и многие даже ксендзы, монахи и монахини отпали от Римской Церкви. В своем универсале 1526 г., направленном против этих беспорядков, Сигизмунд повелевал, чтобы латинская вера непременно была восстановлена во всем Данциге, чтобы отпавшие от нее ксендзы, монахи и монахини выехали из Польши в 24 часа под опасением в противном случае смертной казни и чтобы вообще все, кому не нравится оставаться в римской вере, выехали из отечества в течение двух недель во избежание также смертной казни и конфискации имущества. За Данцигом последовали Сандомир и другие польские города. В универсале 1534 г., данном на имя сандомирского каштеляна Петра Кмиты, король писал: «В королевстве явилось много людей, жадных до новизны, которые не только тайно, но и явно принимают и распространяют осужденные Соборами ереси... посылают своих молодых родственников в Виттенберг, чтобы они, напитавшись с молодости учением Лютера, тем с большим жаром по возвращении в отечество распространяли это учение, а иные по своей воле и по совету друзей нарочно ездят к Лютеру и другим начальникам новых сект, чтобы ближе узнать и усвоить себе их заблуждения». Затем король приказывал карать всякого, кто осмелится что-либо говорить или делать против Римской Церкви; подвергать изгнанию из отечества всех отправляющихся к Лютеру и другим реформаторам для изучения их заблуждений и пр. Наконец, в 1541 г. Сигизмунд издал общее постановление для всей Польши, которым запрещал приглашать в нее учителей из Германии и отпускать юношей в германские университеты, а всех заразившихся какою-либо ересью повелевал лишать дворянского достоинства и наказывать как виновных в оскорблении королевского величества и в измене отечеству. И хотя через два года юношам разрешено было ездить для науки в заграничные академии, но с тем чтобы они по возвращении на родину не привозили сюда запрещенных книг и не смели разглашать здесь новых учений.
В Литву протестантство могло проникнуть не только из Польши, но из самой Германии и особенно из соседних стран, Восточной Пруссии и Ливонии, с которыми Вильна и другие литовские города находились в ближайших торговых сношениях: в Риге Реформация водворилась в 1522 г. и затем в Дерпте, Ревеле и других местах Ливонии, и взволнованный народ, опустошая и разоряя латинские костелы, сжег и находившиеся там русские церкви, а восточные пруссы приняли лютеранское учение в 1525 г. вслед за своим великим магистром Альбертом, который, ревнуя о новой вере, приказал впоследствии перевесть на литовский язык разные лютеранские книги и распространять их между литовцами, особенно на Жмуди. Как бы то ни было, только в 1535 г. Сигизмунд издал в Вильне для всего великого княжества Литовского первый декрет, направленный против последователей лютеранства, совершенно подобный по строгости и угрозам тем декретам, какие прежде изданы были королем для Польши. А около 1539 г. явился в Литве и открытый проповедник лютеранизма Авраам Кульва. Он был родом литвин, получил образование в Германии и, возвратившись в отечество с ученою степенью доктора богословия и с званием ксендза, начал, однако ж, распространять в Вильне не римское, но лютеранское учение не только с церковной кафедры, но и в школе, в которой собиралось до 60 учеников, и увлек многих. По просьбе Виленского бискупа Павла Гольшанского король дал грамоту (1542), чтобы Кульва предстал на духовный суд или был представлен силою, и Кульва счел за лучшее тайно удалиться из Вильны и потом по воле прусского магистра Альберта I занял кафедру богословия в только что основанном Кенигсбергском университете. Между тем Сигизмунд распространил в 1541 г. и на Литву свой декрет, изданный тогда для Польши, которым запрещалось вызывать учителей из Германии, посылать туда юношей для образования и заразившиеся ересию лишались дворянства, а в следующем году подтвердил за всеми литовскими бискупами власть судить еретиков и подвергать их наказаниям согласно с королевскими декретами. Но все эти запрещения и подтверждения не могли ничего сделать, особенно с 1544 г., когда старый король по просьбе литовцев передал власть над великим княжеством Литовским сыну своему Сигизмунду Августу, который тогда же и переселился в Вильну. Воспитанный в такое время, когда протестантские идеи были господствующими во всей Европе, и с детства находясь под влиянием людей, проникнутых этими идеями, каков был, например, духовник матери его королевы Боны Франциск Лисманини, родом с острова Корфу, по языку итальянец, который в домашнем придворном кругу смело проповедовал не только лютеранство и кальвинизм, но и социнианское, или антитринитарское, учение, новый великий князь Литвы не скрывал своей расположенности к церковной реформе. Он окружил себя в Вильне лицами свободного образа мыслей; из его собственной библиотеки раздавались для чтения желающим сочинения Лютера, Кальвина и других реформаторов; его придворные проповедники Козьминчик и Дискордия безбоязненно распространяли в народе новое учение, несмотря на все угрозы и противодействия со стороны латинского духовенства. А когда Сигизмунд Август по смерти своего отца (1548) сделался единственным государем не только литовским, но и польским, тогда хотя вследствие политических соображений должен был несколько изменить свой образ действий по отношению к религии, особенно в Польше, но в Литве он не переставал покровительствовать протестантизму. Нам нет нужды говорить, как распространялось потом протестантство в Польше в его различных видах, какие меры против него принимало польское духовенство, какие строгие указы издавал против него сам король. Но заметим, что оно проникло и в Галицию и там касалось не одних поляков и немцев, а и православных, почему Цареградский патриарх, посылая по приглашению папы на Тридентийский Собор своего легата, архиепископа Галатии, поручил ему заехать к литовско-польскому королю Сигизмунду Августу и просить его, чтобы он не позволял еретикам в Галицкой Руси увлекать православных. Архиепископ этот в пятидесятых годах XVI в. посетил сначала Львов, потом Вильну и оттуда отправился в Тридент. В Литовском великом княжестве при Сигизмунде Августе кроме богемских, или моравских, братьев, последователей гуситизма, существовавших, равно как и в Польше, еще от прежнего времени в небольшом числе, успели распространиться и утвердиться преимущественно три протестантские секты: лютеранство, кальвинизм и антитринитарство, или социнианство.
Лютеранство, насажденное в Вильне еще около 1539 г. Кульвою, имело здесь нового проповедника – Виклефа или, вернее, Яна Винклера. В 1550 г. он прибыл в Вильну из Германии в одежде священника и как знающий немецкий язык получил от Виленского бискупа Павла Гольшанского разрешение проповедовать в костеле святой Анны для немцев, живших в Вильне и ее посещавших. Сначала он проводил в своих поучениях лютеранские мысли робко, стараясь прикрывать их обоюдными фразами. Но когда приобрел у своих слушателей благосклонность и авторитет, то начал уже открыто нападать на Римскую Церковь и особенно за то, что она лишила мирян святой чаши. Бискуп запретил Винклеру проповедовать и приказал не впускать его в костелы, но Винклер нашел себе покровителя в лице весьма богатого купца Морштина и в его доме, находившемся на Немецкой улице, устроил лютеранскую молельню, в которой еще смелее продолжал свою проповедь во множестве стекавшимся туда немцам. Резкие нападки Винклера на Римскую Церковь возбудили было против него виленскую чернь, но он, хотя с большею осторожностию, не прекращал своей пропаганды до самой кончины своего сильного покровителя и только тогда удалился из Вильны. Образовавшаяся здесь лютеранская община вскоре (после 1560 г.) построила для себя кирку на Немецкой улице, существующую доселе. Надобно, однако ж, сказать, что лютеранство нашло себе в Литве немного последователей: его принимали почти одни только немцы, и нет свидетельства, чтобы оно увлекло кого-либо из русских и вообще православных.
Несравненно значительнее были успехи здесь кальвинизма, которому более, кажется, сочувствовал и сам король Сигизмунд Август, судя по переписке его с Кальвином. Но главным насадителем и распространителем этого исповедания в Литве был князь Николай Радзивилл Черный. Он приходился двоюродным братом любимой супруге короля Сигизмунда Августа Варваре, пользовался у него неограниченною силою и могуществом, занимал должности виленского воеводы и литовского канцлера, имел под своею властию многие староства, обладал огромными имениями и богатствами и все эти средства употреблял на утверждение в своем отечестве веры кальвинской, с которою познакомился еще в юности, когда воспитывался в заграничных школах. Приняв кальвинство около 1553 г. вместе с своею женою, детьми и всеми слугами, Радзивилл прежде всего открыл молельню своего исповедания, или збор, в своем загородном доме в предместии Вильны, на Лукишках, а потом выпросил у короля позволение поставить в самой Вильне на площади, близ Рыбного рынка обширную палатку, в которую и собирались кальвинисты для молитвы и слушания проповеди, дотоле пока не был окончен в 1561 г. каменный храм на Бернардинской площади. В то же время устроял Радзивилл храмы своего исповедания и в своих многочисленных владениях: Клецке, Несвиже, Девялтове, Орше, Ивье, Шилянах, Кейданах, Бресте, Биржах и других. В некоторые из этих храмов он вызвал известных своею ученостию пасторов из Польши, и именно: Мартына Чеховича и Вендриховского в Вильну, Симона Будного в Клецк, Лаврентия Крыжковского в Несвиж, Симона Зациуса в Брест и пр. Другие же пасторы стекались в Литву сами собою целыми толпами, рассчитывая на верную добычу и милости всесильного вельможи. Простой народ и мелкую шляхту Радзивилл привлекал к своему исповеданию угощениями, подарками, деньгами и всякого рода пособиями. А знатные паны следовали его примеру одни по родственным и дружеским к нему отношениям, другие из-за желания угодить ему и заискать его благоволение и покровительство, некоторые же и по своим убеждениям, вследствие полученного ими образования. И все эти паны спешили вводить кальвинизм в свои имения и строили там зборы или обращали в них костелы. В 1555 г. путешественники уже встречали в Литве великое множество реформатских храмов. В Несвиже и Бресте Радзивилл открыл собственные типографии, не щадил денег для издания книг кальвинского исповедания и в 1563 г. напечатал в Бресте кальвинскую Библию, переведенную по его поручению на польский язык несколькими учеными пасторами и посвященную им королю Сигизмунду Августу. В Кейданах завел гимназию, и такие же гимназии и школы заведены потом протестантами в Слуцке, Новогродке, Несвиже, Заславе, Мерече, Ковне и Витебске. По смерти Николая Радзивилла Черного (1565) главным поборником Реформации в Литве сделался родной брат королевы Варвары Николай Радзивилл Рыжий, великий гетман литовский и воевода виленский, который во всем старался подражать своему покойному двоюродному брату, и во всех своих имениях ввел кальвинское исповедание, и вместо костелов устроил кирки. Вообще реформатское движение в Литве при Сигизмунде Августе было до того сильно, что почти все католическое дворянство увлеклось им и оставило веру отцов. Многие духовные лица бросали свои костелы, принимали новое учение и вступали в брак. Даже один из епископов, именно Киевский Николай Пац, открыто содержал и проповедовал протестантское учение, оставаясь много лет на своей кафедре, к крайнему огорчению папы, а потом сложил свой сан, женился и сделался мирянином с званием брестского или Мстиславского кастеляна. Другие латинские пастыри если не изменяли своей вере, то оставались почти без паств. Пред появлением Реформации во всем великом княжестве Литовском считалось 700 латинских приходов (парохий); теперь же, именно около 1566 г., по свидетельству иезуита Циховия, может быть не чуждому преувеличения, едва уцелела в Литве одна тысячная часть католиков. А в Жмудской епархии кальвинизм настолько распространился, что в ней оставалось только шесть латинских священников. Но для нас важно особенно то, что Реформация в Литве своим бурным потоком увлекла и многих из православного дворянства, преимущественно молодых людей знатных фамилий: Ходкевичей, Воловичей, Сапег, Горских, Вишневецких и других. В одном Новогродском воеводстве, следовательно преимущественно в епархии православного митрополита, до Реформации считалось свыше 600 шляхетских домов греческого исповедания, теперь же едва осталось шестнадцать, которые уцелели от еретической новокрещенской заразы. Это говорили прямо в глаза православным королевские послы-латиняне на Брестском Соборе (1596), а такого успеха протестантство могло достигнуть преимущественно в настоящее время, при Сигизмунде Августе, до появления в Литве иезуитов, потому что с появления и особенно с усиления их при Стефане Батории и Сигизмунде III протестантам пришлось уже, как увидим, заботиться более об охранении себя, чем о пропаганде. Принимая реформу, и православные паны, подобно латинским, старались распространять ее в своих имениях и вообще между простым православным народом. С этою целию издавались даже на литовско-русском языке кальвинские книги. Бывший пастором в городе Клецке (Минской губернии) Симон Будный, по одним, поляк из Мазовии, по другим, литвин, отступник от православия, учившийся в Краковском университете, напечатал на этом языке в 1562 г. в Несвиже кальвинский Катехизис именно, как сам говорит, «для простых людей языка русского», а также «для деток христианских языка русского». Катехизис издан накладом несвижского наместника Матфея Кавечинского, бывшего прежде православным, самого Будного и несвижского пастора Лаврентия Крышковского. Тот же Будный и в том же году напечатал в Несвиже еще кальвинскую книгу под заглавием: «О оправдании грешного человека пред Богом» иждивением маршалка Евстафия Воловича, бывшего также прежде православным, которому книга и посвящена. Ревнители Реформации при усердном распространении ее разоряли или обращали в свои зборы не одни латинские костелы, но и православные церкви: в одном Новогродском воеводстве они опустошили 650 православных церквей. Отсюда можем заключать, сколько зла причинила Реформация православию в Литве.
Антитринитарии, иначе унитарии, социниане, новые ариане, отвергавшие троичность Лиц в Боге, Божество Христа, таинство Воплощения и все другие христианские таинства и признававшие только единого Бога, появились сперва в Малой Польше около 1555 г., потом и в Литве. В Малой Польше, куда в 1551 г. приезжал из Италии и сам основатель секты Лелий Социн, первым распространителем ее был уже известный нам духовник королевы Боны Лисманини, и последователи ее нашли себе приют сначала в городе Пинчове, затем в местечке Ракове Сандомирской области под покровительством местных владельцев. А в Литву занесли антитринитарское учение Петр из Гонёндза, что в Подляхии, италианец Юрий Бландрат и другой италианец или венгерец Франциск Станкар. Здесь оно встретило сильное сопротивление со стороны кальвинистов и их главного патрона, Николая Радзивилла Черного. В декабре 1558 г. в Вильне был кальвинский Собор, на котором Петр из Гонёндза должен был дать отчет в своем учении, и в своей речи, отвергая троичность Лиц в Боге, отвергал также крещение младенцев, а в следующем году брест-литовский пастор Симон Зациус из Прошовиц, бывший первым суперинтендантом кальвинских общин в Виленском округе, издал «Исповедание веры збору виленского» в ограждение последователей кальвинизма от заразы новым учением. Но вскоре сами даже кальвинские пасторы, и притом наиболее замечательные, начали принимать и распространять это учение, каковы были: виленские пасторы Чехович и Вендрыховский и клецкий Симон Будный. Последний пристал даже к крайней партии антитринитариев – к партии полужидовствующих, которые, отвергая вместе с евреями троичность в Боге, Божество Христа и все христианское и признавая только единого Бога, разделяли и некоторые другие их верования, например, о будущем тысячелетнем земном и чувственном царстве Мессии. Надобно заметить, что антитринитарии в Литве, как и других местах, разделились на множество мелких толков, или партий, которые разногласили между собою в частных мнениях и вели непрестанные споры. Самое же важное для антитринитариев состояло в том, что и для них нашелся в Литве сильный покровитель – Ян Кишка, потомок старинной литовско-русской фамилии в Белоруссии, получивший образование за границей, староста жмудский, который, наследовав по смерти отца своего, воеводы витебского Стефана Кишки (†1552), громадное имение, заключавшее в себе до 70 местечек и 400 сел, не щадил никаких издержек для успехов излюбленной им ереси. Он собирал к себе ее учителей, основывал общины своего исповедания, заводил типографии для издания социнианских книг: в Лозках (Ошмянского уезда), в Любче (Новогрудского уезда), Заславле (Минского уезда). После напрасных попыток к соглашению и примирению с кальвинистами – для чего несколько раз составлялись Соборы – антитринитарии вступили с ними в открытую борьбу, увлекали многих из среды их в свою секту, отнимали у них храмы и обращали в свои, например, в Бресте Литовском, Бале, Лоске, Мордах, не ограничиваясь совращением только папистов и православных. Более всего антитринитарии преобладали в воеводствах Новогродском и Брест-Литовском, и если в первом, как мы упоминали, почти до 600 православных шляхетных фамилий заразились тогда ересью, то преимущественно ересью «новокрещенцев», как называли тогда антитринитариев за то, что они, отвергая крещение младенцев, считали нужным креститься вновь. К изумлению, эти еретики встретили в Литве помощников себе, прибывших оттуда, откуда всего менее можно было ожидать их, – из России. То были Феодосий Косой и его товарищи, бежавшие из Москвы после осуждения их Собором 1554 г. Мы уже излагали лжеучение Феодосия в другом месте и знаем, что оно по существу совершенно сходно с лжеучением антитринитариев и хотя образовалось в России, но образовалось частию под влиянием ереси жидовствующих, проникшей к нам из Литвы еще в конце XV в., а частию под влиянием нового религиозного вольномыслия, занесенного к нам оттуда же литовскими выходцами. Прибыв в Литву и не зная другого языка, кроме своего, русского, Феодосий, Вассиан и другие их единомысленники сначала остановились в каком-то месте под названием Усо-Черт и своею проповедию совратили там многих православных, конечно русских, потом перешли в Витебск. Смущенные этою, прежде неслыханною проповедию, православные литовцы обратились с письмом к известному ученому иноку Отенской новгородской пустыни, Зиновию и просили его вразумить их относительно учения Феодосия и его «чади». Зиновий не замедлил прислать им подробный и основательный ответ. И может быть, вследствие этого-то вразумления, полученного православными, а главное – заметив их ненависть к себе, Феодосий и его товарищи должны были уйти из Витебска и направились «в глубь Литвы». Впрочем, после них остались в Белорусском крае две общины их последователей: одна в Полоцке, другая в Витебске. В первой пастором был один из товарищей Феодосия, по имени Фома, которого в 1563 г. царь Иван Васильевич по взятии Полоцка приказал утопить в реке. А во вторую, т. е. витебскую, общину, построившую себе храм в нижнем городе, прислан был в 1563–1564 гг. пастор Козма, переименованный в Андрея виленскими антитринитариями, с которыми, значит, успели познакомиться Феодосий и его сообщники, удалившись в глубь Литвы, и начали действовать заодно. Наконец, видим Феодосия и товарища его Игнатия на Волыни, где они нашли себе приют у русских панов, более или менее ополячившихся, и вместе с другими антитринитариями проповедовали с таким успехом, что, по свидетельству Курбского, жившего здесь с 1564 г., язвою этого еретического учения заразилась «мало не вся Волынь». Потому-то отенский инок Зиновий и выразился: «Восток развратил диавол Бахметом, Запад Мартином немчином (Лютером), а Литву Косым». К утешению нашему, мы имеем возможность присовокупить, что если Феодосий, прибывший из России, сделал столько зла в Западнорусской митрополии, то другой инок, которого звали его учителем, также осужденный в Москве за свободомыслие и также бежавший в Литву, именно Артемий, оставил здесь о себе совсем иного рода память. Прибыв сначала в Витебск, где уже находился Феодосий с своею чадью, Артемий не захотел разделять их образа мыслей и действий и удалился в Слуцк к тамошнему православному князю Юрию. Проживая здесь, Артемий имел случаи познакомиться с разными важными лицами, православными и уклонившимися в ереси, и с самими даже ересеучителями, например, с Симоном Будным, приславшим к нему оба своих издания на литовско-русском языке; переписывался с этими лицами, одних обличал, других вразумлял, третьих подкреплял и при своей начитанности своими сочинениями равно как устными беседами, сделал весьма много для пользы православия. И в противоположность отзыву Зиновия о Феодосии Косом мы можем представить следующий отзыв Захарии Копыстенского об Артемии: «Преподобный инок, споспешествующу ему Господу, в Литве от ереси арианской (так звали ересь антитринитариев) и лютеранской многих отвернул, а чрез него Бог исправил, же ся весь народ русский в Литве от ереси тыи не перевернул».
Что же делали во все это время западнорусские иерархи? Какие меры они принимали против новых врагов? Какое противодействие оказывали им? Стали ли внимательнее к своему долгу ввиду угрожавшей опасности? Увы, почти никаких мер против врагов, почти никакого положительного противодействия им, никакой перемены к лучшему мы не замечаем тогда в Литовской митрополии. Все шло по-старому и становилось даже хуже и хуже.
Первый свидетель тому сам тогдашний митрополит Сильвестр Белькевич, или Велькевич. Он был человек богатый, но почти не получивший образования и едва умел читать. Еще при Сигизмунде он служил королевским скарбником и ключником в Вильне и, когда скончался настоятель виленского Троицкого монастыря архимандрит Алексий, выпросил себе у короля этот монастырь в управление, разумеется, чтобы пользоваться его имениями. Продолжая ту же службу виленского скарбника и ключника и при Сигизмунде Августе и называясь настоятелем виленского Троицкого монастыря, пан Стефан Андреевич Велькевич исходатайствовал себе новую грамоту, которою король отдавал ему и Киевскую митрополию по смерти митрополита Макария и обещался не отдавать ее никому другому, а с тем вместе оставлял за Велькевичем до его живота виленский Троицкий монастырь, и это было еще 10 июля 1551 г., следовательно, за пять лет до смерти митрополита Макария. По смерти последнего Велькевич объявлен «нареченным» митрополитом, хотя оставался в светском звании, носил свое мирское имя. Новогродский воевода Иван Горностай 25 марта 1556 г., жертвуя в виленский Пречистенский собор серебряный рукомойник, назначал его для употребления, как сам выражался, «нынешнему митрополиту нареченному Стефану Андреевичу». А через полгода (30 сентября 1556 г.) этот Стефан Андреевич писался уже: «Милостию Божиею мы, Селивестр, нареченный архиепископ, митрополит Киевский и Галицкий и всея Руси», т. е. успел уже принять монашество с новым именем и, не проходя низших степеней церковного служения, занял прямо митрополитскую кафедру. Чего же можно было ожидать от такого митрополита? Может быть, не совсем справедливо отзываются о нем некоторые латинские писатели, будто он был настолько прост и необразован, что едва ли и понимал различие своего исповедания от протестантского и неспособен был отражать коварства иноверцев, но то достоверно, что в его-то особенно епархии, именно в Новогрудском воеводстве, как мы видели, протестанты и произвели наибольшие опустошения среди православных. Передают еще латинские же писатели, будто митрополит Сильвестр вел дружбу с Киевским бискупом Николаем Пацем. Но эта дружба, если она подлинно существовала (а они могли сблизиться еще в то время, когда оба были светскими), не говорит в пользу митрополита. Николай Пац, сын подляшского воеводы Николая, получивший от короля епископскую кафедру за свои гражданские заслуги, хотя был человек образованный, вел жизнь роскошную, любил музыку, потом изменил своей вере, сложил свой сан, женился и сделался протестантом-мирянином. На основании наших домашних документов, правда, немногих, можем заключать, что Сильвестр, если и не отличался книжным образованием, был человек практический. Он умел находить для себя покровителей и заступников при дворе короля, вроде, например, новогродского воеводы Павла Сапеги, который и действительно помогал ему, митрополиту, и обещался помогать до конца жизни. Умел удержать за собою, как мы уже говорили, виленский Троицкий монастырь с его имениями и сделавшись митрополитом, хотя владения митрополитской кафедры были и без того значительны и получали еще новые приращения, например, в 1559 г. от княгини Соломерецкой. Настоятельно требовал от своих наместников и врядников, каков был киевский протопоп Яков Матеребозский, чтобы они собирали и высылали ему дани и доходы с подданных крестьян и куничные пенязи с священников. Не отказывался брать подарки, может быть по укоренившемуся обычаю, за поставление на церковные степени, и киево-михайловский игумен Сильвестр, посылая одного обучавшегося в монастыре дьяка для рукоположения во священника, не стеснялся прямо просить своего первосвятителя, чтобы он взял «за совершение священства малый подарок», так как ставленник был человек бедный. Позволял себе даже явные несправедливости с корыстною целию. В 1561 г. киево-печерский архимандрит Иларион принес королю жалобу, что митрополит Сильвестр причиняет разные обиды печерской братии и, между прочим, самовольно завладел Киево-Николаевским Пустынным монастырем со всеми его имениями и угодьями, тогда как монастырь этот издавна находится под благословенством печерских архимандритов, которые и утверждают для него игуменов. Король своею грамотою (от 24 апреля) приказал митрополиту немедленно возвратить Николаевский монастырь с его имениями и угодьями Киево-Печерской лавре и впредь не вмешиваться в ее дела.
Впрочем, известны некоторые действия и распоряжения митрополита Сильвестра, представляющие его и в более выгодном свете. Архимандрит Супрасльского монастыря Сергий Кимбар писал к митрополиту, что в монастырь иногда приходят черные попы с желанием пожить в нем, но «становенья в попы не нашего», т. е. получившие священство не в Литовской митрополии от кого-либо из владык, а вне ее, и просил, чтобы митрополит благословил таким попам служить в монастыре. Митрополит отвечал (25 сентября 1557 г.), что дает благословение священникам, откуда бы они ни пришли, служить в обители, если только каждый из них представит архимандриту свою ставленую грамоту и грамоту отпускную от своего епископа или архиепископа. Равным образом, прибавил митрополит, если придет в обитель священник, имеющий законную жену, и покажет архимандриту свою ставленую грамоту, то и такой да священствует, а если придет священник, не имеющий жены, то и он, «присягу вчинивши пред отцем архимандритом водлуг науки нашое и тое присяги, як мы отцу архимандриту дали», да литургисует. Присягал вдовый священник, вероятно, в том, что он свободен от греха, за который Виленский Собор 1509 г. запретил вдовым попам священнослужение, и ведет жизнь чистую и целомудренную. В 1558 г. митрополит Сильвестр вознамерился созвать в Вильне Собор на первой неделе Великого поста и о своем намерении написал к королю. Король своими листами оповестил всех епископов, архимандритов и предстоятелей православного духовенства, чтобы они съехались в Вильну на Собор к назначенному митрополитом времени. Но затем, узнав о тяжкой болезни и дряхлости супрасльского архимандрита Сергия Кимбара, сам уведомил (2 февраля 1558 г.) митрополита, что Сергий не может явиться на Собор, а пришлет вместо себя уполномоченного, человека духовного, ученого, богобоязненного, и при этом выразил желание, чтобы на Соборе, который составляется «стараньем» митрополита «ку постановенью веры и закону хрестиянского», все окончилось хорошо, согласно с словом и повелением Божиим. Более об этом Соборе сведений не имеем. Может быть, он был созван именно против протестантов и на нем были обсуждаемы и приняты какие-либо меры для противодействия им, а может быть, имел целию исправление внутренних беспорядков в Западнорусской Церкви; во всяком случае созвание Собора должно отнести к чести митрополита Сильвестра, так как он своим собственным «старанием» созвал этот Собор, а не по приказанию короля, как было в 1546 г. при митрополите Макарии. Епархиальные свои права митрополит Сильвестр защищал с ревностию. Он пожаловался королю Сигизмунду Августу на слуцкого князя Юрия Юрьевича, что в его имениях настоятели монастырей и все священники не хотят слушаться своего архипастыря, не ездят к нему для духовной науки, не дают ему куниц соборных и объездных и иных доходов, а врядники князя вступаются в духовные справы, чинят разводы, сами творят духовный суд и берут на себя судебные пени, не допуская во всем этом протопопов и врядников митрополита. И король дал грамоту слуцкому князю (8 мая 1558 г.), чтобы он велел в своих имениях всем духовным лицам быть послушными митрополиту, ездить к нему на Собор для духовной науки, платить ему куницы и всякие положенные доходы, запретил своим врядникам вмешиваться в духовные справы и суды и не возбранял врядникам митрополичьим въезжать в его имение для справ и судов духовных. А когда бурмистр и радцы виленские принесли жалобу митрополиту на своеволие виленских священников, Михайловского, Воскресенского и никольского, отдавших без их ведома свои церковные домы в залог, митрополит отвечал: «Мы в том неповинны пред вами; вы сами избираете попов, а не мы; мы только по вашему желанию благословляем их к той или другой церкви, которую им даете; так сами ж и берегите церковные домы от таких своевольных попов». Впрочем, прибавил, что он уже писал этим священникам выкупить заложенные домы, но без успеха, что не может покарать виновных ничем другим, как только неблагословением, т. е. запрещением священствовать, и одного из них, попа Михайловского, уже не благословил. Наконец, о двух остальных попах просил уведомить, если они и после нового напоминания не выкупят заложенных домов. Что касается до «Поучения новопоставленному священнику» за подписью митрополита Киевского и Галицкого Сильвестра, то оно отнюдь не может служить свидетельством его образования и знаний, потому что составлено по готовой форме, по которой писали и выдавали такие же поучения новопоставленным священникам и все архиереи.
В других епархиях видим безобразную раздачу архиерейских кафедр королем и иногда еще более безобразные действия тех, кому кафедры давались. Пинскою и Туровскою епархиею управлял в 1558 г. епископ Макарий, тот самый, который получил ее (1552) от королевы Боны. Эту епархию еще при жизни его вздумал просить себе другой епископ, бывший викарием при митрополите и также называвшийся Макарием. И король по ходатайству всесильного тогда воеводы виленского Радзивилла и с ним новогродского воеводы Ивана Горностая выдал просителю свою грамоту (22 апреля 1558 г.), которою предоставлял ему занять кафедру Пинской епархии по смерти еще управлявшего ею владыки Макария. Точно так же еще при жизни Полоцкого архиепископа Германа Хрептовича король, как сам говорит, обращая благосклонное внимание на верную службу полоцкого боярина Глеба Ивановича Корсака и по ходатайству за него полоцкого воеводы Станислава Довойны и полоцких бояр, пожаловал Корсаку грамоту (24 марта 1559 г.) на Полоцкое владычество по смерти архиепископа Германа и вместе на монастырь святого Михаила в Городку, находившийся в подаванье королевском. Надобно полагать, что Герман после этого скончался скоро, потому что 29 марта 1559 г. воевода Довойна по приказанию короля писал митрополиту Сильвестру, чтобы он поспешил назначить время для съезда к нему ближайших архиереев и вместе с ними рукоположил в Полоцкого архиепископа Глеба Корсака, который принял при этом монашество с именем Герасима. Но, верно, и Герасим скоро скончался или был лишен кафедры, потому что к 22 октября 1562 г. успел скончаться и преемник его, пан Григорий Маркович Волович, которому король по своей ласке дал было владычество Полоцкое и Витебское до его живота. Так сказано в грамоте самого короля, которою он в означенное время (т. е, 22 октября 1562 г.) предоставлял Полоцкую кафедру по просьбе воеводы, бояр и всех жителей земли Полоцкой иноку Арсению Шишке. Недолго пришлось и Арсению владычествовать в Полоцке: не прошло и четырех месяцев, как Полоцк был взят (15 февраля 1563 г.) царем Иваном Васильевичем и «нареченный владыка» Полоцкий Арсений отведен в плен и сослан в Спасо-Каменный монастырь. В епархии Владимирской на Волыни было еще хуже. Король пожаловал ее по смерти епископа Иосифа в 1565 г. почти разом двум лицам: шляхтичу Ивану Борзобогатому-Красенскому, который, впрочем, имел королевскую грамоту на нее еще с 1563 г. и носил имя «нареченного» владыки Владимирского и Брестского, и Холмскому епископу Феодосию Лозовскому. Первый поспешил прибыть с королевским листом во Владимир и, будучи «увязан» и введен королевским чиновником в управление епархиею и во владение архиерейских домов, оставил здесь заведовать всем своего сына Василия, королевского секретаря, а сам уехал к королю. В это время (3 сентября 1565 г.) явился к Василию королевский дворянин Петр Семенович и, показывая ему новый «увяжчий» королевский лист, спросил Василия: согласен ли он уступить Владимирское владычество Холмскому епископу Феодосию? Василий отвечал, что без воли отца он ничего не может сделать, что лист должен быть предъявлен отцу, который находится в Гродне при короле. Через полторы недели приехал во Владимир сам владыка Холмский Феодосий, имея при себе отряд из двухсот конных и трехсот пеших вооруженных людей, и вновь послал того же королевского дворянина с увяжчим листом спросить пана Василия: согласен ли он по доброй воле уступить владычество Владимирское. Когда Василий повторил свой прежний ответ, то на другой день (14 сентября) Феодосий, увеличив свой отряд до двух с половиною тысяч вооруженных людей и расставив по разным местам девять пушек, приказал стрелять из них по епископскому замку и соборной церкви, шесть раз посылал свое войско на штурм замка и велел подложить под стены его огонь. Это продолжалось целый день; немало людей было убито, многие здания и соборная церковь были повреждены выстрелами. Пан Василий принужден был ночью бежать из замка, и торжествующий Феодосий вступил в управление и архиерейским домом, и всею Владимирскою епархиею. Когда по жалобе Ивана Борзобогатого король послал своего дворянина Ивана
Богухвала звать Феодосия на суд и Богухвал (12 октября) явился с королевскою грамотою к епископу в соборной церкви вдруг по окончании заутрени, сопровождаемый несколькими слугами Борзобогатого, то Феодосий, еще не принимая грамоты, бросился с своим посохом на одного из этих слуг и сильно ударил его, а потом велел своим слугам бить прочих слуг Борзобогатого, топтать их ногами и выгнать из церкви и сказал: «Если бы сам Борзобогатый был здесь, я велел бы и его изрубить в куски и бросить псам». Прочитав затем королевскую грамоту, отвечал Богухвалу: «На суд не поеду, мне незачем ехать, а ты берегись, как бы и тебе не приключилось чего дивного, ведь грамота подложная, на ней нет подписи короля». И Феодосий остался на Владимирской кафедре и украшал ее собою еще много лет, так что нам еще не раз придется встретиться с его не менее достохвальными деяниями. Луцкая епархия была едва ли счастливее Владимирской. После епископа Никифора (упоминается в 1564 г.) король отдал ее какому-то Марку Жаровницкому, который под именем нареченного епископа Луцкого и Острожского и управлял ею, оставаясь в светском звании. Как управлял, можно отчасти догадываться из следующего: урядник его, пан Немецкий, приехал в 1566 г. в Красносельский монастырь и, увидев вышедшего к нему навстречу нареченного игумена монастыря Богдана Шашку, закричал: «Зачем ты, пес, служишь вечерню, когда владыка не благословил тебя служить?» – ударил игумена в лицо, избил его жестоко и, вынув саблю, хотел даже умертвить; к счастию, игумен вырвался и убежал. После Марка Жаровницкого король отдал эту епархию в 1567 г. пану Ивану Борзобогатому, не успевшему возвратить себе Владимирской. Новый владыка так же правил Луцкою епархиею около трех лет, оставаясь светским, прежде нежели принужден был принять духовный сан, и, как увидим, не стеснялся творить такие вещи, что разве немногим уступал своему бывшему сопернику Лозовскому. В Львовской, или Галицкой, епархии продолжал владычествовать уже известный нам Арсений Балабан, который, едва сделавшись викарием митрополита, захотел насильно овладеть двумя местными монастырями, вел с ними постоянную тяжбу и начал было тяжбу с самим своим первосвятителем Макарием. Этот Балабан, имея у себя несколько сыновей, сильно желал, чтобы один из них был его преемником по кафедре. Для осуществления своего желания он в 1566 г., выражая намерение будто бы оставить ее, выпросил у Сигизмунда Августа грамоту на Львовскую епархию сыну своему Григорию. Григорий тотчас и вступил в управление ею, не принимая духовного сана, и управлял под руководством отца более трех лет, до самой его кончины.
Раздавая по своему усмотрению архиерейские кафедры, король продолжал раздавать точно так же и православные монастыри. В 1562 г. он пожаловал своему дворянину Боркулабу Корсаку в пожизненное владение полоцкий Предтеченский монастырь, находившийся в королевском подаванье, со всеми имениями и доходами и с правом держать в своей власти «попов, черниц и чернцов», которые издавна были подчинены настоятелю того монастыря (значит, монастырь был мужеско-женский), и иметь в нем от себя духовную особу, человека ученого, который умел бы вести в монастыре духовную справу по греческому закону. Другой монастырь своего подаванья, виленский Троицкий, находившийся под владением митрополита Сильвестра Белькевича до его живота, король отдал было потом двум разным лицам: сперва пану Федору Яцкевичу Белькевичу, может быть родственнику митрополита Сильвестра, а вскоре по ходатайству виленского воеводы Радзивилла Черного – воложинскому попу Василию Мартиновичу. Происшедшие отсюда недоразумения заставили Радзивилла потребовать к себе королевские грамоты, данные обоим этим лицам, и когда он убедился, что пану Белькевичу грамота дана прежде, то и приказал (около 1567 г.) ввести его во владение Троицким монастырем с его фольварками; король же своею грамотою объявил тогда монахам монастыря, чтобы они принимали Белькевича за архимандрита. Киевский Флоровский монастырь не находился в непосредственном подаванье короля. Этот монастырь со всем, что он имел у себя «издавна», воевода киевский князь Константин Константинович Острожский отдал своею властию киевскому протопопу Якову Гулькевичу в пожизненное владение, а митрополит Сильвестр благословил его и совершать службу в том монастыре. Не довольствуясь этим, Гулькевич просил короля, чтобы он утвердил за ним Флоровский монастырь не только в пожизненное, но и в потомственное владение. И король дал протопопу подтвердительную грамоту (17 мая 1566г.) что монастырь тот имеют держать в своей власти и совершать в нем службы он сам, его дети и потомки, какие будут годны быть священниками.
Все такого рода действия король Сигизмунд Август позволял себе, может быть, и без намерения вредить православной Церкви, хотя они действительно были ей вредны, но единственно по укоренившемуся обычаю. Этот король был чужд латинского фанатизма и отличался веротерпимостию. Покровительствуя самим протестантам, он не отказывал в своем покровительстве и православным. Дозволял им строить или возобновлять церкви: так, в 1560 г. разрешил вновь соорудить в Вильне две церкви, за три года пред тем сгоревшие, Рождественскую и Пятницкую, с переименованием последней в Богоявленскую. Делал пособия православным церквам и монастырям: например, церкви Пречистой Богородицы в Гродне или, точнее, существовавшему при ней госпиталю назначил ежегодное пособие в десять коп грошей из своих собственных королевских имений; Пересопницкому монастырю пожаловал имение Чемерин, которое в 1564 г. дозволил променять на имение Дядковичи; а Киево-Николаевскому Пустынному подтвердил (1566) право на владение островом Трухоновым с дворцом на нем и езом на Чарторыи. Охранял и защищал имущественные и судебные права православного духовенства: в 1558 г. по жалобе священников и всех крилошан города Мстиславля на местного старосту приказал ему выдавать по-прежнему тамошним монастырям и церквам денежную и медовую дань, завещанную им князем Михаилом Ивановичем Мстиславским; в 1563 г. по жалобе Пинского и Туровского владыки Макария на князя Богдана Соломерецкого, незаконно присвоившего себе в своем имении Рычеве населенную землю туровской соборной Успенской церкви, приказал ему возвратить эту землю церкви и Туровскому владыке в 1567 г. по жалобе киево-печерского архимандрита, что и его самого, и его чернецов иногда требуют на суд киевского воеводы, каштеляна и писаря украинских замков, объявил и подтвердил всем, что Печерский монастырь находится в подаванье и в обороне самого короля и что потому архимандрита и чернецов печерских не должны судить ни воевода, ни другие светские власти, но архимандрита может судить только сам король, а чернецов – только архимандрит.
Подобные благодеяния, впрочем, оказывали православному духовенству в Литве и прежние короли. Сигизмунд Август решился наконец сделать для православных то, на что не решались его предместники: в 1563 г. он отменил или, как сам выражается, разъяснил на виленском сейме известный Городельский закон короля Ягайлы и великого князя Витовта, устранявший православных от занятия государственных и общественных должностей. Грамота, данная по этому случаю, заслуживает полного нашего внимания. В ней король говорит: когда мы созвали на генеральный сейм в Вильне наших панов рад, духовных и светских, и других урядников великого княжества Литовского и дозволили по их просьбе внести в новонаписанный Статут их земские привилегии, то все члены сейма, принося нам за это благодарность, доложили, что некоторые артикулы в тех земских привилегиях требуют «ширшего объяснения», и указали на две статьи Городельского постановления. Пo одной из них, привилегиями и преимуществами, данными дворянству в Литовском государстве, могут пользоваться только те паны, которые держатся римской веры и получили польские шляхетские гербы, а по другой – на достоинства и должности, каковы: воеводство, каштелянство и другие, даваемые на всю жизнь, могут быть избираемы только последователи Римского Костела. Указав на обе эти статьи Городельского постановления, которое подтверждено было потом и нашим дедом Казимиром, нашим дядею Александром, нашим отцом Сигизмундом и нами самими, члены сейма единогласно просили нас дать тем статьям достаточное разъяснение. И мы с панами радами нашими, принимая во внимание, что шляхетские роды вполне заслужили своею службою те привилегии, какие дарованы им Городельским постановлением, что не только последователи Римской Церкви, но и Греческой, занимая при наших предках и при нас должности радов (сенаторов) и всякие другие должности, всегда показывали на разных службах свою верность и усердие и что Городельское постановление, направленное к некоторому унижению лиц, содержащих греческую веру и не получивших гербов, составлено так потому, что на городельском сейме были не все, и особенно не были станы русских земель, определяем: отныне всеми привилегиями, дарованными литовскому дворянству, должны пользоваться не только паны и шляхта римской веры, имеющие польские гербы, но равно и все дворяне как литовского, так и русского народа, лишь бы они были веры христианской, а также отныне на всякие достоинства и должности, даже до сенаторской, имеют быть избираемы не одни последователи Римского Костела, но и все вообще дворяне христианской веры, литовцы и русские, каждый по своим заслугам и способностям, и ни один дворянин христианской веры не может быть устраняем от этих привилегий. Таким образом, сам король Сигизмунд Август засвидетельствовал для нас здесь три вещи: а) что Городельское постановление, столько враждебное русским, или православным, было подтверждаемо его дедом, дядею, отцом и им самим; б) что русские, несмотря на Городельское постановление, занимали при всех этих королях всякие, и самые высшие, должности и в) что на городельском сейме, издавшем такое постановление, вовсе не присутствовали представители русских земель, почему, прибавим от себя, не без основания русские считали для себя это постановление необязательным. Обращаясь к определению, или объяснению, Городельского постановления, состоявшемуся теперь на виленском сейме, мы должны сознаться, что оно имело в виду не одних православных, но вообще христиан-некатоликов, следовательно, и протестантов всех сект, существовавших тогда в пределах литовских, и здесь-то надобно искать причину, почему оно состоялось и могло состояться. Прежде на генеральных сеймах в королевской раде преобладающее большинство всегда составляли латиняне, и при таком преобладании нельзя было и думать, чтобы какой-либо сейм согласился отменить или изменить постановление, дававшее столько преимуществ последователям римской веры пред православными. Теперь преобладающее значение в королевской раде имели уже не латиняне, а протестанты, которые очень хорошо понимали, что Городельское постановление, предоставлявшее разные права, в том числе и право занимать высшие государственные должности одним латинянам, лишало этих прав не только православных, но и протестантов, и вот они воспользовались на виленском сейме своею силою в соединении с православными, чтобы изменить это постановление в пользу вообще христиан-некатоликов. На сейме в составе королевской рады находились тогда, судя по подписям под королевскою грамотою, оба могущественных Радзивилла – воевода виленский и воевода троцкий, гетман литовский, Евстафий Волович – подскарбий великого княжества Литовского, Ян Ходкевич – стольник того же княжества и другие, а со стороны православных – воевода киевский князь Константин Константинович Острожский, воевода новогродский Павел Павлович Сапега, гетман дворный Григорий Ходкевич, брат его староста бельский Юрий Ходкевич и другие, хотя были также и латинские бискупы: Виленский – Валериан, Луцкий – Януш Андрушевич и Киевский – Николай Пац. Поэтому на королевскую грамоту, данную на настоящем виленском сейме, следует смотреть не как на свидетельство благоволения короля Сигизмунда Августа собственно к православным, но как на акт его веротерпимости по отношению ко всем исповеданиям христианским – акт, которым желал король уравнять по гражданским правам всех дворян великого княжества Литовского, какого бы исповедания христианского они ни держались: римского, православного или протестантского. Следует присовокупить, что это же самое постановление виленского сейма Сигизмунд Август подтвердил с некоторыми новыми разъяснениями и на гродненском сейме 1 июля 1568 г., объявив, что впредь оно не должно нуждаться в новых подтверждениях, а должно сохранять свою силу навсегда.
Хотя многих из православных панов увлекло тогда протестантство, но все же еще оставались между ними и приверженные к вере отцов, и усердные к православным храмам и обителям. Князь Януш Козмич Жеславский вместе с материю своею княгинею Анастасиею Гольшанскою, исполняя волю покойного родителя, подарил (12 июня 1556 г.) своему «дворецкому» монастырю во имя Пресвятой Троицы три села со всеми землями и угодьями, данями и доходами, монастырь этот упоминается теперь в первый раз. Князь Константин (Василий) Константинович Острожский, воевода киевский, дал (12 января 1560 г.) Киево-Михайловскому Златоверхому монастырю по просьбе игумена и братии островок Обрубный на верхнем конце Чарторыя, два озера, Петриково и Плоское, и сеножати, которыми монастырь будто бы владел и прежде. Князь Иван Федорович Чарторыйский, справца воеводства Киевского, вместе с наместником киевского воеводы Федором Тишею отдали земельные владения находившегося тогда в запустении Кирилловского монастыря пяти попам замковой Николаевской церкви в Киеве, и король утвердил (23 июня 1565 г.) это даяние. В Слуцке упоминаются два новых монастыря, прежде неизвестные: монастырь святого пророка Илии (1556) и монастырь Николаевский Мороцкий (1558), одолженные своим существованием, вероятно, благочестию слуцких православных князей или граждан. Здесь же кстати упомянем и об усердии молдавского православного господаря Александра, с каким он заботился о сооружении и содержании Успенского храма в городе Львове, принадлежавшего львовскому братству. Храм этот уже давно дал трещины и угрожал падением. Братство само не в состоянии было воздвигнуть его вновь. Окружная грамота митрополита Макария (1547), приглашавшая к пожертвованиям на возобновление этого храма, принесла, верно, мало пользы. Тогда братство обратилось за помощию к молдавскому господарю Александру, который и принял братскую церковь под свое покровительство. Он написал (1558) к королю Сигизмунду Августу и ходатайствовал, чтобы львовские радцы или магистрат уступили православным братчикам за деньги некоторые материалы на сооружение церкви. Потом в продолжение нескольких лет (1558–1566) вел переписку с самими членами братства, неоднократно присылал им деньги на строение храма, приготовил для него сосуды, образа, царские врата, занавесы, ризницу и всю церковную утварь, купил колокола, покрыл его медью, позолотил на нем кресты, доставлял ему воск для свечей и пр. Но тогда как одни более или менее благодетельствовали православным монастырям, другие, называвшиеся еще их патронами, нередко доводили монастыри до совершенного разорения. Например, некто пан Семен Волович, может быть из числа тех Воловичей, которые приняли тогда протестантство, получив от короля (1560) гродненский Коложский монастырь в свое управление, с самого начала повел дело так, что из монастыря разбежались все монахи. Остался было один, которого за его зазорную жизнь вынужден был прогнать сам Волович, наняв для совершения богослужения в монастыре белого священника за небольшую плату. А все доходы монастыря обращал исключительно в свою пользу, всем его имуществом и владениями распоряжался как своею собственностию, и это продолжалось восемь лет, пока король не отдал Коложского монастыря другому такому же пану.
Кончина митрополита Сильвестра случилась, вероятно, в последнюю четверть 1567 г., потому что в это время виленский Троицкий монастырь, который пожалован был королем митрополиту Сильвестру до его живота, король пожаловал уже другому лицу, пану Федору Яцкевичу Белькевичу. Но на преемство митрополиту Сильвестру еще в 1565 г. испрошена была грамота у короля Сигизмунда Августа одним епископом. Это был не кто другой, как владыка Холмский Феодосий Лозовский, который в том же году с такою храбростию отвоевал себе епархию Владимирскую у пана Ивана Борзобогатого-Красенского. Несмотря, однако ж, на королевскую грамоту, так заблаговременно испрошенную, храброму епископу не суждено было сделаться митрополитом, может быть, вследствие этой самой слишком неумеренной храбрости.
<< Назад Вперёд>>
