При преемнике митрополита Григория сделана была вторая попытка ввести в Литве унию, и сделана со стороны самих русских.
Кафедру митрополии после Григория занял епископ Смоленский Мисаил. Он происходил из рода князей Пеструцких, или Пестручов, и, получив по разделе с братьями часть отцовского наследства, пожертвовал ее на церковь и монастырь общежительный во имя Святой Троицы, которые сам же и основал над озером Гомовлем в имении своем Черее (ныне местечко Сенновского уезда Могилевской губернии), будучи уже епископом Смоленским. Этот Черейский монастырь, на который сделали потом свои пожертвования то землями, то селами родной брат Мисаила Михаил и мать инокиня Агафия, а также князья Бабичи-Друцкие-Соколинские и Лукомские, Мисаил постоянно держал под собственным управлением и завещал по животе своем «в оборону и в поданье» своей родной племяннице княгине Марье и мужу ее пану Богдану Сапеге, королевскому писарю, с их потомками. На Смоленскую кафедру Мисаил вступил раньше 1454 г., потому что в этом году он уже называется владыкою Смоленским в дарственной грамоте брата его Черейскому монастырю, и в этом же году писал к Мисаилу как Смоленскому епископу грамоту свою Московский митрополит Иона. Спустя два года Мисаил сам со многими гражданами Смоленска приходил в Москву бить челом великому князю Василию Васильевичу, чтобы отпустил с ними чудотворную икону Божией Матери Смоленскую, которая была принесена в Москву еще в 1404 г. смоленским князем Юрием Святославичем, искавшим для себя здесь помощи против нападавшего на Смоленск литовского великого князя Витовта. Василий Васильевич, рассудив с митрополитом Ионою и прочими святителями и боярами, что неприлично держать как бы в плену чудотворную икону Богоматери, и почтив епископа Мисаила и его спутников, отпустил с ними икону с особым церковным торжеством, а себе оставил с нее точную копию. Когда прибыл в Литву митрополит Григорий, Мисаил, извещая о нем первосвятителя Московского, говорил и о своем противодействии прибывшему лжемитрополиту и удостоился услышать от Ионы следующие слова: «А что, сыну, по своему святительскому долгу побораешь и стоишь за православие, и верую Христу, моему Владыце, что не далече будешь Небеснаго и безконечнаго Его Царствия», хотя потом вместе с другими епископами Мисаил и признал Григория и вошел с ним в общение. Как совершилось избрание Мисаила в митрополита, с точностью неизвестно. Судя по тому, что в избрании епископов литовских принимали тогда участие и духовенство, и дворянство, и прочие миряне епархии, для которой избирался епископ, и имея в виду, что один из ближайших преемников Мисаила по митрополитской кафедре еще при короле Казимире несомненно был избран духовенством, князьями, боярами и вообще православными только не одной какой-либо епархии, а всей Литовской митрополии, можем думать, что таким же образом избран был и Мисаил. Впрочем, как бы ни совершилось его избрание, оно состоялось не прежде 1475 г. и, следовательно, спустя уже около двух лет по смерти Григория. Это зависело или от того, что король не скоро дал приказание об избрании нового митрополита: без воли короля избрание не начиналось; или от того, что самый процесс избрания потребовал много времени; или от того, наконец, что король долго колебался, кого предпочесть и утвердить на митрополии из числа избранных кандидатов. Очень вероятно, что измена митрополита Григория унии и подчинение православному Константинопольскому патриарху совершились без ведома короля Казимира и были ему крайне неприятны, когда сделались известными. А вслед за тем очень естественно, если королю желалось теперь назначить на митрополитскую кафедру такое лицо, которое согласилось бы возобновить и продолжить дело, начатое было Григорием и под конец им самим испорченное. По крайней мере таким лицом оказался назначенный королем на митрополию епископ Смоленский Мисаил.
Вскоре по своем назначении он написал в Вильне вместе с некоторыми другими духовными лицами и знатными мирянами «епистолию», или грамоту, к папе Сиксту IV (от 14 марта 1476 г.), под которою подписался так: «Мисаил, священный епископ Смоленский, елект на митрополию Киевского престола и всея Росии», или по другому списку: «Пречестный в Бозе отец, освященный епископ Смоленский Мисаил, выбранный елект на митрополию Киевского престола и всея Росии». Эту замечательную грамоту первый огласил уже в начале XVII в., в самый разгар церковной унии в Литве униатский митрополит Игнатий Поцей, или Потей. В 15-й день июня 1605 г. он лично явился в виленскую ратушу, где заседали бурмистры и радцы обеих сторон, римской и русской, и показал им весьма старую книгу, найденную им в кревской церкви, писанную уставным славянским письмом и содержавшую в себе описание Флорентийского Собора и грамоту митрополита Киевского Мисаила к папе Сиксту IV. Показывая книгу, Поцей сказал, что находит нужным напечатать столь важную грамоту для всеобщего сведения по-русски и по-польски, а чтобы противники не дерзнули разглашать, будто грамота напечатана не из старой книги, но по каким-либо новым рукописям, просил членов ратуши засвидетельствовать показанную им книгу с грамотою своими подписями и о всем этом заявлении занести в актовые книги ратуши и выдать ему выписку из них. Желание Поцея было исполнено, и он вскоре действительно издал в Вильне названную грамоту и на польском и на русском языке. С тех пор униатские и латинские писатели вслед за Поцеем с торжеством указывали на грамоту Мисаила как на свидетельство, что и в его время существовала уже уния в Литовском государстве, а православные или прямо отвергали подлинность грамоты, или относились к ней с сомнением и недоверием. Но если несправедливы последние, так как нет основания считать грамоту подложною, то несправедливы и первые: они видели в грамоте больше, нежели сколько в ней находится. Грамота, бесспорно, представляет свидетельство, но не о действительном существовании унии в то время, а только об одной из попыток к принятию унии и драгоценна для нас потому, что изображает тогдашнее положение православных в Литовско-Польском государстве, показывает настроение умов между ними и вообще проливает несколько света на этот темный период нашей церковной истории, о котором сохранилось так мало сведений. Кроме того, грамота имеет весьма важный интерес литературный: она почти единственный памятник духовной литературы в Западнорусской Церкви от 2-й половины XV в., хотя, правда, памятник не высокого достоинства, потому что при всей обширности своей скудна содержанием и отличается необычайным многословием и растянутостию, крайнею напыщенностию и повторениями одного и того же. Чтобы вернее судить об историческом значении этой грамоты, сделаем краткий ее анализ.
Вся первая, вступительная часть грамоты, довольно длинная, есть не что иное, как одна непрерывная и самая изысканная похвала папе. Его величают здесь вселенским папою, великим солнцем, всемирным светильником, отцом отцов, пастырем пастырей, достойнейшим викарием святой соборной и апостольской Церкви, чудноумным и всесветлым серафимом, вторым Моисеем законоположником, вторым Иисусом Навином, высшим самого чудного Самуила, другом Божиим; к нему относят слова Писания: Таков нам подобаше архиерей, преподобен, незлобив, безскверен, отлучен от грешник (Евр. 7. 26) – и выражаются, что никакое слово человеческое, никакая мудрость недостаточны к достойному восхвалению чудных и предивных его достоинств и что составители грамоты приносят ему свое «малое гранесловие» только от усердия своей теплой веры и от пламенной любви к нему, ублажая в нем вселенского пастыря, приносящего Богу Бескровную Жертву о мире всего мира, о благостоянии святых Божиих церквей и совокуплении их паки воедино, и пр.
Во второй части составители грамоты сообщают сведения о самих себе и о своей вере, жалуются на притеснения от латинян и просят папу примирить и уравнять их с латинянами, указывают самое средство к тому и, излагая все это, снова величают и ублажают его в самых пышных выражениях, восхваляют его добродетели, даже и те, какими отличался он, когда еще был простым иноком францисканского ордена, снова повторяют, что они не в силах достойно прославить и превознести его. «Все мы, – говорят они, – находящиеся здесь, на стране далече, словесные овцы того же стада Христова, той же св. соборной и апостольской Церкви, от четырех Вселенских светлейших патриархов Греческих по их уставу, обычаю и преданию, их греческим церковным научением порождены от купели св. крещения, обновлены банею пакибытия благодатию Св. Духа и добре пасемся ими в истинном благоверии на пажитях живоносных, на благоцветущих горах северной страны...» А между тем «некоторые, как мы слышали, наговорили о нас пред Вашею святынею ложь, будто мы несовершенные и неистинные христиане св. православной веры Христовой, и изрекли на нас многие другие подобные хулы... Таковые не хотят, чтобы мы были все едино тело о Христе, и не слышат Самого Христа, заповедавшего своим последователям: да любите друг друга... Но мы веруем Вашей наисвятейшей мудрости, что Вы не поверите всем этим и другим подобным клеветам на нас; веруем, что ты вселенский пастырь... (следует обширная похвала папе). Мы видим в наших странах многих принадлежащих к Западной Церкви, содержащих ее обычаи, из числа называющихся ее пастырями, которые думают яростию умножать стадо, а только больше погубляют его, достойных предают суду, вяжут и мучат, а иных силою влекут из благочестия в благочестие, расторгая союз мира и любви завистливым гневом. Одних неискусный пастырь пугает криком и несправедливо и скоро низвергает и отлучает; другим пускает жезл во главу, пристращая врагов, и вдруг видит пред собою мертвецов; третьих, объюродев от вспыльчивости, пхает ногою в спину и преломляет им ребра... Но мы видим иную премудрость Вашей святыни, привлекающую любовию и овец, яже не суть от двора сего, да вси едино будут о Христе... (следует новое восхваление папы). Посему мы молим твое человеколюбие, о владыко, будь милостив к нам, живущим далече на северных странах, в светлом городе российския чреды, под уставом Восточной Церкви, содержащим св. седмь Вселенских Соборов, к ним же купно и Осмый, Флорентийский, ухваляющим... Ходатайствуй милостиво и о нас к Богу, да спасет тобою души наши... В нашей стране ходит слух, что настоит ныне год пятьдесятный в преславном Риме на отпущение всем грехов... Молим тебя, да не возбраниши и нам сего прещедраго и общаго всем великаго и многомилостиваго лета... Мы веруем и исповедуем Бога быти Отца Самаго от Себе, безначальнаго и нерожденна; Сына же от Отца рожденнаго прежде всех век, Бога праваго от праваго, во всем равна (Ему) существом; Духа же Святаго, равна купно исходяща от Отца прежде, тажде и Сына единем духновением, и подаем, и изливаем на всяку плоть обильно Господем нашим Иисус Христом... Вся, елика имать Отец, имать и Сын, разве нерождения; вся, елика имать Сын, Духа суть, разве рождения; вся же, елика суть Духа, Отче и Сыновне, разве исхождения, понеже бо Дух не рожден, но исхожден от Отца, а тако сии имена – нерождение, и рождение, и исхождение имут в триех Лицах едино Божество, едина сила, едино существо... Такова наша вера во Святую Троицу. Да заградятся же уста говорящих на нас неправду пред Вашим святительством... Мы исповедуем также едино крещение во оставление грехов, а не два, как поступают некоторые в наших странах, – силою влекут некоторых от нашей Церкви и совершают над ними второе крещение, говоря: так делать повелевает нам святейший папа. Рассмотри ж и рассуди, святейший отче, хорошо ли это и следует ли так делать?.. Мы все во едино тело крестихомся, аще иудеи, аще еллины, аще рабы, аще свободны, аще и мы, российски сыны, и весь наш великородный и многий славянский язык и вси единым пивом духовным напоихомся... вси есмы Тело Христово и уды Его отчасти. Зачем же эти нестроения, распри и расколы во едином теле?.. Потребно, весьма потребно твоей отеческой святости помыслить о сем внимательно и разумно и попещися о таком деле прилежно, чтобы не было распри в одном Теле Христовом, чтобы не противились христиане друг другу, не хулили друг друга за веру Христову. Но невозможно им иначе войти в союз мира и любви Христовой, если не пошлете, Ваша многоуважаемая святыня, в страны наши двух нарочитых разумных мужей, хорошо знающих закон и незазорно хранящих обычаи обеих Церквей и установление Флорентийского Собора. Мы говорим, чтобы ты дал нам одного грека, хранящего весь закон и устав Восточной Церкви Греческой, а другого от Западной Церкви Римской, хранящего свой закон. Оба они да будут святители премудрые, учительные, правдивые, кроткие, боголюбцы... и по данной от Вашей святыни власти да приводят (разногласящих и враждующих между собою христиан) в мир, любовь и братское согласие, но так, чтобы каждый ненарушимо соблюдал обычаи и устав своей Церкви, каждый стоял в своем. И таким образом средостение ограды и вражды между нами будет разорено, и мы обои будем примирены во едину любовь Христову. О всем этом ты должен промышлять, святейший отче, да не будут расхищены Христовы овцы от татей и разбойников. Разумеем турок, и татар, и других поганых, которые, видя нестроение и вражду между христианами, овладели многими христианскими странами и многих обратили к своему закону Магометову... Но довольно нам беседовать о сем к Вашей святости, чтобы не наскучить вашему слуху, а возвратимся на прежнюю пучину духовных словес к вашей пастырской милости...»
В третьей части грамоты составители ее просят себе от папы как верховного пастыря разных духовных благ и милостей. «Мы ведаем, – говорят они, – что в тебе положены сокровища Божия милосердия и щедрот, в числе которых шесть главнейших: алчного накормить, жаждущего напоить, странного ввести в дом, нагого одеть, больного посетить, в темнице сидящего посетить и утешить... И мы желаем, да подашь нам все эти шесть даров от твоей пастырской святости в насыщение и наслаждение душ наших для вечной жизни». И вслед за тем выражают свои просьбы о каждом из шести даров порознь... «Мы алчем духовно – насыти нас небесным хлебом, Божественною манною. Мы жаждем – напой нас от источника воды живой. Мы странники на земле – введи нас в дом Господень. Мы наги и не имеем одеяния брачна, чтобы внити в небесный чертог, – приодей нас ризою прощения и одеждою спасения. Мы больны разными недугами – тяжкими грехами – уврачуй нас от них как врач духовный. Мы в темнице и во узах греховных – прииди к нам духом и преподай нам духовное утешение». Каждая из этих шести просьб изложена довольно обширно, повторяя одну и ту же мысль под разными образами и в разных оборотах речи. Достойны замечания здесь только два места. Прося себе у папы воды живой, писавшие грамоту выражаются: «От тебя истекает для всех источник жизни, источник приснотекущей воды посреди рая, беспрестанно кипящий Божественною благодатию, а от него истекают четыре реки, напояющие всю тварь через четырех Вселенских патриархов, св. столпов Восточной Церкви. От этих рек, точащих благодатную воду, все мы, живущие здесь в стране северной, прилежащей к востоку, напояемся всякий день изобильно к насыщению душ наших, омываемся ею в св. крещении, освящаемся и просвещаемся... эту воду мы с детства привыкли пить во все дни жизни нашей, мы, и отцы наши, и отцы отцов наших, а иных вод мы не привыкли вкушать, сомневаясь, не противны ли они нашему естеству». Далее, прося папу, чтобы он посетил и утешил их в темнице, говорят: «Вспомни великого чудотворца Николая, как он еще при жизни избавил трех мужей в темнице от смерти не только временной, но и вечной и был отцом-утешителем и многим другим в бедах и печалях. Преславные чудеса его и ныне обильно совершаются в нашей стране, на многих местах, во св. церквах наших русских. Он подает всем исцеление и здравие, слепым прозрение, хромым хождение... Все это всегда дарует милостивый отец, и не стыдится нас и наших церквей, не гнушается пребывать в них, хотя они и русские и содержат греческий устав, ибо и он был родом грек и потому знает своих и свои знают его все». Просьбы оканчиваются новым восхвалением и прославлением папы и его достоинств.
В последней, заключительной, части грамоты писавшие ее просят папу, чтобы он не поленился отписать им на их писание и тем утешил и возвеселил сердца их; выражают великое удивление, что он не отвечал им на прежнее «написание некое благопотребно», которое недавно послали к нему их епископы, также князья, бояре и другие благочестивые мужи чрез легата Антония, ездившего к московскому великому князю с царевною Софиею, и умоляют объяснить им, почему они доселе не удостоены желаемого ответа, а наконец, как бы не довольствуясь всеми величаниями и похвалами, какие уже высказали папе во всех частях своей грамоты, обращаются к нему с словами великого славословия: «Хвалим тя, хвалимаго от всех человек; благословим тя, благословеннаго от вышняго Бога; кланяем ти ся покланяемому от всего Собора христианскаго; славословим тя великия ради славы твоея, юже имашь свыше от Бога... Прощаяй грехи всему миру, приими молитвы наши: седяй одесную престола славы во Церкви святей, аки на небесех, помилуй нас, яко ты ecu един свят, ты един господь, начальный отец, всепресвятейший и многоблаженный Сиксте, славою и честию от Бога Отца многопочтен сый, паче всех земнородных сынов человеческих. Сего ради хвалим и благословим имя твое вовеки» и пр.
Из представленного анализа грамоты легко видеть, что самое существенное содержание ее изложено во второй ее части. Православные в Литве терпели несправедливости и притеснения от латинян и потому решились жаловаться на них папе и, объясняя пред ним свою веру, просить его, чтобы он водворил мир, согласие и любовь между ними и латинянами и для этого прислал в Литву двух нарочитых людей: одного грека, другого латинянина, – вот и побуждение к написанию грамоты, и главный предмет ее, и ее цель! Как же выражали православные свою жалобу? По их словам, латиняне клеветали на них пред папою, будто бы они неистинные христиане и неправильно веруют даже в Пресвятую Троицу, а многие из латинских пастырей насильно привлекали православных к своему исповеданию и действовали при этом яростию и криком, употребляли иногда побои и мучения, доходили до убийства и вновь крестили православных при обращении их к латинству. Неоспоримое свидетельство, что жившие в Литве латиняне и их пастыри не считали своих православных соотечественников униатами и последователями Флорентийского Собора, иначе они не имели бы побуждений относиться к последним так враждебно и не стали бы перекрещивать их вопреки решению самого Флорентийского Собора, который признавал действительным и крещение православных в случае принятия ими Флорентийской унии. Как говорили православные о своей вере? Они называли себя совершенными и истинными христианами, последователями святой соборной и апостольской Церкви Христовой, а четырех Восточных патриархов – Вселенскими пастырями, добре пасущими их в истинном благоверии. Правда, упоминают они и о Флорентийском Соборе, но как? Мы содержим, говорят, седмь Вселенских Соборов, к ним же и Осмый, Флорентийский, ухваляем. Исповедуют, по-видимому, и исхождение Святого Духа от Сына, но как? Сначала выражаются, что Дух исходит от Отца прежде, потом и от Сына единым духновением и подается тварям (речь, очевидно, лишь о временном исхождении Духа от Сына или раздаянии тварям), а далее говорят только: «Дух не рожден, но исходен от Отца», вовсе не упоминая о Сыне. Так не могли выражаться действительные последователи Флорентийского Собора, действительные униаты, но могли выражаться православные, которые готовы или склонны были принять унию, однако ж еще ее не содержали. Самым же решительным доказательством, что писавшие грамоту к Сиксту IV не были еще униатами, служит их просьба, чтобы папа прислал в Литву двух епископов, которые на основании Флорентийского Собора и привели бы их в единение и согласие с латинянами, т. е. в унию. А что ж значат все эти величания и похвалы папе, которыми наполнены все части грамоты, особенно первая и последняя? Величания эти так многочисленны, так неумеренны и напыщенны, что невольно возбуждают сомнение в их искренности и заставляют подозревать, не скрывается ли здесь какая-либо цель. И при чтении грамоты нельзя не заметить, что писавшие ее своими слишком щедрыми похвалами папе хотели, собственно, заискать у него и расположить его к себе, чтобы найти в нем себе защитника и покровителя и получить от него то, чего желали. Раз они уже писали к папе и не удостоились от него никакого ответа. Теперь написали к нему вновь самое льстивое послание с самыми преувеличенными величаниями и рассчитывали, не умилостивят ли папу хоть этим и не вызовут ли его на действия в их пользу. Что значат также их просьбы к папе о разнообразных дарах духовных, изложенные в третьей и отчасти во второй части грамоты? Просьбы эти неразрывно соединены с похвалами папе и неизбежно из них вытекали. Уверяя папу, что признают его викарием Христа, пастырем пастырей, верховным первосвященником, раздающим всем христианам духовные дары, составители грамоты, естественно, должны были просить от него и себе этих даров, и действительно просили, чтобы он ходатайствовал за них пред Богом, чтобы разрешил им грехи, чтобы позволил и им участвовать в юбилейном отпущении грехов и пр. Такими своими просьбами, покорными и униженными, равно как и пышными хвалами, они думали только более угодить папе. Вспомним, что к тому же папе Сиксту IV приходил (1472) посол из Москвы, фрязин, от великого князя Ивана Васильевича, чтобы просить ему руки греческой царевны Софии, и этот посол для достижения своей цели уверял папу от имени своего государя, что последний признает его главою Церкви, не отвергает Флорентийского Собора и готов принять в Москве римского легата, который исследовал бы на месте обряды русской веры и указал бы заблуждающимся путь истины. Для чего все это говорилось? Ужели Иван III был униат или желал унии? Нет, все это говорилось лишь для того, чтобы угодить папе, расположить его к себе и получить от него то, чего у него искали, а Иван III не был униат и вовсе не желал принимать унии, как и показали последствия, когда легат папский Антоний прибыл в Москву вместе с невестою для великого князя царевною Софиею и побеседовал с митрополитом Филиппом о вере. Даже Иван Грозный, если верить Поссевину, когда угощал его в своих палатах еще до примирения с Баторием, величал папу главою Церкви, а когда достиг своей цели, заключил с Баторием мир при содействии Поссевина, то прямо называл папу даже не пастырем, а волком.
Чтобы еще точнее определить значение рассматриваемой нами грамоты, необходимо обратить внимание на то, кем она послана к папе и подписана. Грамота адресована к папе, как гласит ее заглавие, «от духовенства, и княжат, и панов руских з Вилни», и в самой грамоте они говорят, по-видимому, от лица всех православных, живших под властию литовско-польского короля. Но подписались под грамотою со стороны духовенства только три лица: избранный на митрополию епископ Смоленский Мисаил и два архимандрита митрополичьей епархии – киево-печерский Иоанн и виленский свято-троицкий Макарий, а из прочих иерархов-епископов не подписался никто, и из архимандритов, и вообще из духовенства их епархий также никто – обстоятельство чрезвычайно важное. Из светских же подписалось тринадцать особ: два князя, родственники короля Казимира, Михаил слуцкий и Феодор бельский; князь Димитрий Вяземский; Ян Ходкевич, наместник витебский, великий гетман и маршал великого княжества Литовского; брат его Павел, наместник каменецкий; Роман из Киева, староста путивльский; брат его Иван из Киева, строитель замковый и посол «до поганов»; Евстафий Васильевич из Полоцка, высший сенатор; Якуб, главный писарь великого княжества Литовского и ключник виленский; Михаил Александрович из Загорова, честный сенатор земли Волынской; брат его Андрей из Попортеи, сын подскарбия (вроде министра финансов) Александра; Солтан Александр, славный рыцарь и подскарбий короля Казимира, и младший брат Александра Солтана Иван, избранный также в земского подскарбия великого княжества Литовского. Что же отсюда следует? Прежде всего то, заметим мимоходом, что Городельский декрет 1413 г., запрещавший допускать православных на высшие государственные и общественные должности в Литве, при Казимире не соблюдался, потому что вот пред нами на высших служебных местах столько лиц православных, хотя и выражавших теперь, по-видимому, наклонность к унии. А по отношению к грамоте, нами разбираемой, следует, что ее никак нельзя признать писанною от лица всех православных Литовско-Польского государства. Если желали послать грамоту к папе от имени Западнорусской Церкви, в таком случае надлежало созвать Собор всех ее архипастырей и знатнейшего духовенства и написать грамоту от Собора, хотя с участием и светских людей, или если даже не созывать Собора, то по крайней мере следовало бы собрать на грамоте подписи всех иерархов и их более знатного епархиального духовенства во свидетельство их согласия, между тем этих подписей под грамотою нет. Грамота, вероятно, была делом лишь одной партии, хотя и весьма сильной, судя по тому, что подписана преимущественно светскими лицами высшего круга, близкими к королю. Король Казимир по воле папы с назначением митрополита Григория сделался главным покровителем и поборником унии в Литве, и близкие к нему лица из православных, как мы уже замечали, могли, из одного лишь желания быть ему угодными, показывать пред ним свою склонность и расположенность к унии в то время, когда жив был Григорий. А теперь, когда Григорий скончался и король был озабочен, как бы поддержать унию в Литве, еще с большим, по видимости, усердием могли предложить ему как лучшую для того меру готовность с своей стороны послать к папе грамоту об унии от имени всех православных Литовского княжества. Почему не согласились участвовать в этом литовские православные епископы, можно догадываться. Пока держался унии митрополит Григорий, они открыто не восставали против него и наружно ему подчинялись и покорялись, потому что такая покорность была для них легка и не насиловала самой их совести. Лично сноситься с Григорием приходилось им весьма редко, а большею частию они жили вдали от него, в своих епархиях, где среди своей православной паствы свободно могли содержать и исповедовать родное православие. Но теперь, когда от них потребовали обратиться к папе и подписать к нему грамоту, касавшуюся унии и наполненную такими подобострастными величаниями ему и такими унизительными пред ним просьбами, дело уже не могло обойтись без насилия совести, и неудивительно, если епископы, как и подведомое им духовенство, не захотели принести такой великой жертвы. Правда, епископы в 1473 г. подписали послание к папе, как свидетельствует грамота, но то послание могло быть составлено совсем иначе: там, может быть, только жаловались папе на притеснения латинян и просили его прекратить эти притеснения, а ни речи об унии, ни величаний папе вовсе не было. Согласился подписать грамоту лишь один епископ Смоленский Мисаил, избранный на митрополию, с двумя духовными лицами своей новой епархии, но не потому ли Мисаил и избран был на митрополию, что от него наперед взяли согласие участвовать в этом деле? Впрочем, высказывая мысль, что посольство в Рим, бывшее в 1476 г., с грамотою от митрополита Мисаила и других русских было делом не всей Западнорусской Церкви, а только некоторых лиц, мы вовсе не думаем осуждать этих лиц. Кроме желания сделать угодное королю они, очевидно, водились и другими, высшими, побуждениями. С горестью говорили они в грамоте о тех оскорблениях и обидах, какие приходилось испытывать тогда православным в Литовско-Польском государстве от латинян и их прелатов, и надеялись, что папа прекратит эти несправедливости, а выражая пред папою свою готовность принять Флорентийскую унию и прося его прислать для этого двух ученых мужей, может быть, рассчитывали, что согласие с латинянами состоится и без особенного ущерба для православия.
Всего же важнее для нас здесь вопрос: какой был результат грамоты 1476 г. к папе Сиксту IV? На первую грамоту русских литовцев, посланную в 1473 г. чрез легата Антония, папа не дал ответа. Почему не дал? Антоний только что возвратился из России. Его приглашали туда по делам религиозным, выражая желание будто бы принять Флорентийскую унию. И что же? Ему едва позволили в Москве только однажды побеседовать с митрополитом о предметах веры, а затем почти осмеянного отпустили ни с чем. Папа не мог не огорчиться и не понять, что его обманули. Неудивительно, если он с недоверием принял и грамоту русских, привезенную ему из Литвы Антонием, и оставил ее без всякого внимания. Точно так же мог отнестись папа и к грамоте русских 1476 г. Он видел, что грамота не подписана епископами, кроме одного Смоленского, избранного на митрополию, и в то же время мог получить от своего нунция в Литве или от бискупов самые верные сведения, что грамота эта – дело лишь небольшой партии, между тем как массы русского народа вполне враждебны Римской Церкви и вовсе не желают единения с нею. По крайней мере, не сохранилось никаких известий, чтобы папа присылал тогда в Литву своих легатов по делам Западнорусской Церкви, о чем просили его в грамоте, и чтобы сделаны были им тогда в этой Церкви какие-либо распоряжения относительно унии. Ровно через четверть столетия мы снова увидим совершенно подобное сношение Литовского православного митрополита с Римским владыкою и вместе полное недоверие и пренебрежение со стороны папы к грамоте митрополита.
Посольство в Рим с грамотою к папе Сиксту IV – почти единственный факт, известный за все время управления митрополиею Мисаила. Сохранились еще известия о двух вкладах и дарственных записях, данных в 1480 г. новогрудским войтом Макаром Кудричем и мещанином Волочком новогрудскому Борисоглебскому собору на имя «Смоленского владыки» Мисаила. Откуда можем заключать, что в 1480 г. Мисаил еще управлял митрополиею (следовательно, скончался не прежде) и жил в митрополичьем новогрудском доме, находившемся при кафедральном соборе, но не был и не назывался в народе действительным митрополитом, а по-прежнему носил имя Смоленского владыки, оставаясь только избранным на митрополию и управляя ею. Необходимо предположить одно из двух: или в Царьград вовсе не обращались с просьбою, чтобы патриарх благословил Мисаила и утвердил в митрополитском сане, или патриарх не согласился дать Мисаилу свое благословение и утверждение.
<< Назад Вперёд>>
