Через два дня по низвержении Лжедимитрия, 19 мая, весь синклит, и митрополиты, архиепископы, и епископы, и всяких чинов люди, и народ пришли на Лобное место в Москве и начали говорить, чтобы разослать во все города грамоты и созвать земскую думу для избрания государя и чтобы избрать патриарха (знак, что Игнатий был уже низложен). Тогда из среды народа раздался голос: «Прежде да изберется самодержавный царь...» И всем было любо это слово, и тут же единогласно избрали на царство князя Василия Ивановича Шуйского, того самого, который был главным виновником погибели самозванца-еретика и потому казался всем великим ревнителем и поборником православной веры и Церкви. Первою заботою нового царя было утвердиться на престоле и убедить всех, что прежний царь был самозванец, враг веры и понес справедливое возмездие. С этою целию немедленно разосланы были по России три окружные грамоты: одна – от бояр, другая – от самого царя (20 мая), третья – от бывшей царицы, инокини Марфы, матери царевича Димитрия углицкого (21 мая). Бояре объявляли, что прежний царь хотел истинную христианскую веру в России попрать и учинить веру латинскую, что он был прямой вор Гришка Отрепьев, а не Димитрий царевич, в чем удостоверила и мать последнего вместе с своими братьями Нагими, и сознался даже сам Гришка, который и погиб лютою смертию; объявляли затем, что митрополиты, архиепископы и епископы с освященным Собором, и бояре, и всякие люди Московского государства избрали благочестивого царя – князя Василия Ивановича Шуйского, от корени великих государей русских, «по Церкви Божией и по православной вере поборителя», и уже целовали ему крест, а теперь приглашают всех целовать ему крест. Новый царь, ссылаясь на эту боярскую грамоту, дополнял ее известием, что по низвержении Лжедимитрия в покоях его найдены грамоты, несомненно свидетельствующие о его сношениях с Римским папою и намерении утвердить на Руси латинство, потом извещал о своем вступлении по просьбе всего духовенства, бояр и народа на престол, который некогда занимали его прародители, и приказывал петь по всем церквам молебны и приводить людей к присяге. Бывшая царица, инокиня Марфа, публично сознавалась, что она признала вора и еретика Гриппу Отрепьева своим сыном, царевичем Димитрием, единственно из страха смерти, что он вовсе не ее сын, о чем она еще прежде тайно объявила боярам и дворянам и другим людям, и что сын ее, истинный царевич Димитрий, убит пред нею и ее братьями от Бориса Годунова и теперь лежит в Угличе.
Не довольствуясь этим и желая еще сильнее подействовать на народ, царь Василий Иванович по совещании с святителями и боярами решился перенести в Москву тело царевича Димитрия и послал для того в Углич Ростовского митрополита Филарета Никитича Романова и Астраханского архиепископа Феодосия с двумя архимандритами и четырьмя боярами, а сам поспешил короноваться на царство. Это коронование происходило 1 июня и совершено Новгородским митрополитом Исидором, так как патриарх еще не был избран, вместе со всеми митрополитами, архиепископами и епископами, которые все находились тогда в Москве, кроме Казанского митрополита Гермогена, изгнанного Лжедимитрием. Между тем посланные в Углич извещали еще от 28 мая, что они подняли и рассматривали мощи царевича Димитрия и нашли их целыми и ничем не поврежденными, кроме немногих мест, и что у гроба царевича, как в прежние годы, так и в нынешний, совершались чудесные исцеления разных болезней, о чем исцелившиеся и представили письменные свидетельства, а к 3 июня мощи уже принесены были к Москве. Царь и царица, инокиня Марфа, с митрополитами, архиепископами и епископами при бесчисленном множестве народа встретили мощи вне города, сами осматривали их и велели явить всем, верующим и неверующим, потом торжественно перенесли их в Архангельский собор. Здесь мать царевича Димитрия всенародно называла себя виноватою пред царем, и пред всем освященным Собором, и пред всеми людьми Московского государства, и всего более пред своим сыном, царевичем, что долго терпела вору-расстриге, злому еретику, не объявляя о нем, и просила простить ей этот прежний грех и не подвергать ее проклятию. И царь простил ее от имени всего государства ради святых мощей сына ее, страстотерпца, и поручил святителям молиться о ней, чтобы и Бог ее простил. А так как при мощах царевича совершались многие чудеса (в первый день исцелилось тринадцать, во второй – двенадцать больных), то святители постановили признать его новоявленным угодником Божиим и учредить ему празднества в день его рождения, кончины и перенесения мощей. Об этом перенесении и явлении святых мощей царевича Димитрия царь также возвестил всей России своею грамотою (от 6 июня).
Сделав все, что считал нужным, для своего утверждения на царском престоле, Шуйский обратил внимание и на то, чтобы патриарший престол не оставался более праздным. Еще жив был в своем заточении патриарх Иов, но он лишился зрения и уже не мог править Церковию. Нужно было избрать нового патриарха, и выбор государя, естественно, пал на того из представленных ему Собором кандидатов, кто ревностнее всех воспротивился незаконному браку самозванца, требовал крещения его невесты и за то подвергся изгнанию – на Казанского митрополита Гермогена.
Сохранилось известие, будто Гермоген был прежде донским казаком, а потом сделался приходским священником в городе Казани. Последнее не может подлежать сомнению, так как сам Гермоген свидетельствует, что в 1579 г. он был священником при казанской гостинодворской церкви святого Николая. Скоро после того он принял монашество и достиг степени архимандрита Спасо-Преображенского монастыря в той же Казани, а 13 мая 1589 г. возведен уже в сан архиерейский и начал собою ряд Казанских митрополитов. Служение Гермогена в Казани должно оставаться для нее памятным навсегда. При нем совершилось в 1579 г. явление и обретение чудотворной Казанской иконы Богоматери, и он, будучи еще священником, удостоился первый с благословения тогдашнего владыки Казанского Иеремии принять новоявленную икону из земли, где она обретена, в свои руки и перенесть ее в сопровождении всего духовенства и народа в ближайшую церковь святого Николая Тульского. А впоследствии, когда был уже митрополитом, сам составил (в 1594 г.) сказание о явлении этой иконы и о совершившихся от нее чудесах. При нем совершилось (4 октября 1595 г.) обретение и открытие мощей Казанских чудотворцев – святого Гурия, первого архиепископа Казанского, и святого Варсонофия, епископа Тверского. Царь Феодор Иванович приказал соорудить новую каменную церковь в казанском Спасо-Преображенском монастыре наместо прежней, при которой они были погребены. Когда начали копать рвы для новой церкви, то нашли гробы обоих святителей. Гермоген сам явился туда с освященным Собором, велел открыть гробы, видел и осязал нетленные мощи и даже одежды того и другого и донес обо всем царю и патриарху. Царь и патриарх повелели создать особую церковь при большой, с южной стороны ее алтаря, и там поставить мощи новоявленных чудотворцев Казанских для всенародного чествования. Сам же Гермоген потом составил по повелению царя и благословению патриарха Иова и житие святителей Гурия и Варсонофия. При нем перенесены были (в 1592 г.) мощи и второго Казанского архиепископа Германа, который скончался в Москве (6 ноября 1567 г.) во время моровой язвы и погребен был у церкви святого Николая Мокрого, и сам Гермоген по благословению патриарха встретил эти мощи в Свияжске, видел и осязал их и совершил погребение их в свияжском Успенском монастыре. В том же 1592 г., генваря 9-го Гермоген писал патриарху Иову, что в Казани доселе не совершается особая память, или поминовение, по всех православных воеводах и воинах русских, положивших живот свой за веру, царя и отечество под Казанью и в пределах казанских, и просил установить для этого какой-либо день. Писал вместе о трех мучениках, пострадавших в Казани и вкусивших смерть за веру Христову, из которых один, Иоанн, был русский, родом из Нижнего Новгорода, взятый в плен татарами, а двое, Стефан и Петр, были из новообращенных татар, и выражал скорбь, что и эти мученики доселе не вписаны в синодик, который читается в неделю православия, и им не поется вечная память. В ответ Гермогену патриарх прислал (от 25 февраля) указ: по всем православным воинам, убитым под Казанью и в пределах казанских, совершать в Казани и во всей Казанской митрополии панихиду в субботний день по Покрове Пресвятой Богородицы и вписать их в большой синодик, читаемый в неделю православия, повелел также вписать в этот синодик и трех мучеников Казанских, а день для поминовения их назначить предоставил самому Гермогену по его усмотрению. И Гермоген, объявляя патриарший указ по своей епархии, присовокуплял от себя, чтобы по всем церквам и монастырям служили литургии и панихиды по трем Казанским мученикам и поминали их на литиях и на обеднях в 24-й день генваря. Не упоминаем уже об известных нам ревности по вере и непреклонной твердости в религиозных убеждениях и правилах, какие показал Гермоген в его заботливости о просвещении верою казанских татар и в сопротивлении браку самозванца на латинке Марине. Такого-то иерарха царь Василий Иванович избрал на первосвятительскую кафедру в России, и 3 июля 1606 г. Гермоген был посвящен в сан патриарха русскими святителями. Посвящение совершилось в Успенском соборе. Чин поставления патриарха Гермогена был совершенно сходен с чином поставления патриарха Иова. Главным святителем при поставлении Гермогена был Новгородский митрополит Исидор, который и сидел на уготованном месте посреди церкви вместе с царем Василием Ивановичем, когда Гермоген читал пред ними его рукою написанное исповедание православной веры. В свое время митрополит Исидор вручил Гермогену посох святителя Петра чудотворца, а царь подарил новому патриарху панагию, украшенную драгоценными камнями, белый клобук и посох. После литургии был стол у царя, и в положенное время Гермоген вставал из-за стола и совершал свое шествие на осляти.
По обстоятельствам времени главная деятельность патриарха Гермогена была посвящена на служение царю и отечеству в их борьбе сперва с самозванцем, потом с польским королем Сигизмундом. Но, служа отечеству, Гермоген тем самым служил Церкви, потому что за самозванцем и Сигизмундом стояли иезуиты с их темными орудиями против православия, с их замыслами ввести в Россию латинство или по крайней мере унию. И эту службу отечеству и православной Церкви Гермоген совершал не один: ему подражали и другие достойные члены отечественного духовенства.
Коренная ошибка Шуйского состояла в том, что он был избран на престол не всею Россиею, а только Москвою и не всею даже Москвою, а только своими приверженцами. Потому его не хотели признать многие, особенно бояре, враждебные ему и преданные прежнему царю, называвшемуся Димитрием. И с первых же дней царствования Шуйского разнеслась в народе весть, что Димитрий жив и бежал из Москвы, а вместо него убит какой-то немец. Князь Григорий Шаховский, бывший любимец Лжедимитрия, успел похитить государственную печать во время московского мятежа и, будучи прислан от самого же Шуйского воеводою в Путивль, тотчас объявил гражданам, что царь Димитрий спасся от руки изменников и скрывается до времени, а Шуйский – похититель престола. Жители Путивля немедленно восстали на Шуйского, и их примеру скоро последовали Чернигов, Стародуб, Новгород Северск, Белгород и другие южнорусские города и отложились от Москвы. Царь и патриарх с освященным Собором положили послать в те города Крутицкого митрополита Пафнутия для вразумления восставших, но митрополита не приняли и слушать не хотели. У восставших явился вождь Иван Болотников, который разбил царские войска, а князь Шаховский рассылал указы именем царя Димитрия, прикладывая к ним государственную печать, и к бунту пристали города Средней России – Орел, Мценск, Тула, Калуга, Рязань, Дорогобуж и другие. Только Тверь оказала сопротивление благодаря своему святителю архиепископу Феоктисту, который созвал к себе все духовенство, поиказных людей и всех жителей и укрепил их постоять за святые Божии церкви, за православную веру и за крестное целование государю против изменников, обступивших город: тверитяне прогнали скопище злодеев и многих взяли в плен. Но Болотников одержал новые успехи над царскими воеводами и явился с своею ратию под самою Москвою, в селе Коломенском. Тогда патриарх разослал по всей России грамоты (от 29 и 30 ноября 1606 г.), в которых, извещая о погибели вора и еретика Лжедимитрия, о перенесении в Москву и явлении святых мощей истинного царевича Димитрия и о воцарении Шуйского, «царя благочестивого и поборателя по православной вере», продолжал, что нашлись, однако ж, изменники, которые говорят, будто Лжедимитрий жив, восстали против нового государя, собрали вокруг себя толпы вооруженных людей, насильно увлекли многих и хотя встретили себе сопротивление в Твери и Смоленске, но теперь находятся уже в селе Коломенском под Москвою. А потому предписывал духовенству, чтобы оно прочитало эти грамоты народу и не один, а несколько раз, пело по всем церквам молебны о здравии и спасении Богом венчанного государя, о покорении ему всех его врагов, о умирении его царства и поучало православных не слушаться тех воров, злодеев и разбойников. И многие действительно вооружились против злодеев, прогнали их из своих городов и селений и поспешили в Москву для ее спасения. Царь выслал с войском новых воевод, в том числе юного, но доблестного князя Михаила Скопина-Шуйского, которые одолели Болотникова и заставили его бежать в Калугу. В то же время Казанский митрополит Ефрем, услышав, что жители Свияжска увлеклись злодеями, изменили государю, наложил на них запрещение и приказал местному духовенству не принимать от них в церкви приношений, и виновные смирились, били челом государю простить их вину, а патриарху – снять с них запрещение. Царь простил, патриарх разрешил, но митрополиту Ефрему послал от лица всего освященного Собора благословение как «доблестному пастырю» (22 декабря).
Желая еще более подействовать на народ в свою пользу, умирить его совесть и успокоить, царь, посоветовавшись с патриархом и всем освященным Собором, приговорил вызвать в Москву бывшего патриарха Иова, чтобы он простил и разрешил всех православных христиан за совершенные ими нарушения крестного целования и измены, и для этого отправить в Старицу Крутицкого митрополита Пафнутия с несколькими другими духовными и светскими лицами и царскую калгану (карету). Гермоген написал к Иову послание, умолял его именем государя учинить подвиг, приехать в столицу «для его государева и земского великого дела». Иов приехал 14 февраля 1607 г. и остановился на Троицком подворье. Спустя шесть дней (20 февраля) в Успенский собор собралось бесчисленное множество народа, прибыли и оба патриарха с другими святителями и духовенством. Иов стал у патриаршего места, а Гермоген, совершив прежде молебное пение, стал на патриаршем месте. Тогда все находившиеся во храме христиане с великим плачем и воплем обратились к Иову, просили у него прощения и подали ему челобитную. Гермоген приказал архидиакону взойти на амвон и прочитать челобитную велегласно. В ней православные исповедовались пред своим бывшим патриархом, как они клялись служить верою и правдою царю Борису Федоровичу и не принимать вора, называвшегося царевичем Димитрием, и изменили своей присяге, как клялись потом сыну Бориса Феодору и снова преступили крестное целование, как не послушались его, своего отца, и присягнули Лжедимитрию, который лютостию отторгнул его, пастыря, от его словесных овец, а потому умоляли теперь, чтобы первосвятитель простил и разрешил им все эти преступления и измены, и не им только одним, обитающим в Москве, но и жителям всей России, и тем, которые уже скончались. По прочтении этой челобитной патриархи Иов и Гермоген приказали тому же архидиакону прочесть с амвона разрешительную грамоту, которая наперед была составлена по приезде Иова в Москву, и составлена не от его только лица, но от имени обоих патриархов и всего освященного Собора. В грамоте патриархи Гермоген и Иов со всем освященным Собором сперва весьма подробно изображали те же самые клятвопреступления и измены русских, потом молили Бога, чтобы Он помиловал виновных и простил им согрешения, и приглашали всех к усердной молитве, да подаст Господь всем мир и любовь, да устроит в царстве прежнее соединение и да благословит царя победами над врагами, наконец, по данной от Бога власти прощали и разрешали всем православным соделанные ими клятвопреступления и измены. Разрешительная грамота возбудила в слушателях слезы радости, все бросались к стопам Иова, просили его благословения, лобызали его десницу, и дряхлый старец, вскоре за тем скончавшийся (19 июня), убеждал всех, чтобы, получив теперь разрешение, они уже никогда впредь не нарушали крестного целования. Впрочем, эта нравственная мера, на которую в Москве, кажется, весьма много рассчитывали, не на всех произвела желаемое впечатление: по крайней мере спустя два с небольшим месяца 15000 царских воинов изменили царю Шуйскому и перешли под Калугою на сторону Болотникова. Гермоген решился тогда употребить меру церковной строгости: он предал проклятию Болотникова и его главнейших соумышленников. Все это происходило, пока еще не явился второй Лжедимитрий, а изменники действовали одним его именем.
Наконец, в Литве отыскали какого-то бродягу, по одним – поповского сына из Северской страны, по другим – жида, который решился выдавать себя за погибшего в Москве царя Лжедимитрия, хотя нисколько на него не походил. 1 августа 1607 г. он объявил себя в Стародубе, скоро собрались вокруг него польские дружины под предводительством своих вождей, Лисовского, Сапеги и других, запорожские и донские казаки и многие русские изменники. И не прошло года, как этому второму самозванцу покорялась уже почти вся Южная и Средняя Россия, и 1 июня 1608 г. он утвердился с своими полчищами в двенадцати верстах от Москвы в селе Тушине, которое и обратил для себя как бы в столицу. Услышав об этом, патриарх Гермоген глубоко скорбел и обратился к царю Василию Ивановичу с трогательною речью, в которой умолял его, чтобы он, возложив надежду на Бога и призвав на помощь Пресвятую Богородицу и Московских угодников, сам повел войска против врагов. Борьба продолжалась с переменным счастием: Москвы не отдали самозванцу, но и его не прогнали из Тушина. Здесь признала в нем своего мужа честолюбивая Марина, после того, однако ж, как духовник ее, иезуит, перевенчал ее с ним тайно. Здесь же вслед за тем окружили самозванца ревнители римской веры и составили для него инструкцию, как царствовать и как ввести унию в Россию. Инструкция эта, ввиду прежней неудачи, постигшей первого Лжедимитрия, рекомендовала действовать во всем с крайнею осмотрительностию и осторожностию, и в частности для насаждения унии в Московском государстве указывала следующие средства: а) еретикам (т. е. протестантам), врагам унии, запретить въезд в государство; б) монахов из Константинополя, находящихся в России, выгнать; в) с осторожностию выбирать людей, с которыми вести речь об унии, ибо преждевременное разглашение об этом и теперь повредило; г) государю держать при себе небольшое число католического духовенства и письма, относящиеся к этому делу, писать, посылать и принимать, особенно из Рима, как можно осторожнее; д) самому государю заговаривать об унии редко и осторожно, чтоб не от него началось дело, а пусть сами русские первые предложат о некоторых неважных предметах веры, требующих преобразования, и тем проложат путь к унии; е) издать закон, чтобы в Церкви Русской все подведено было под правила Соборов и отцов греческих, и поручить исполнение закона людям благонадежным, приверженцам унии: возникнут споры, дойдут до государя, он назначит Собор, а там с Божиею помощию можно будет приступить и к унии; ж) раздавать должности людям, расположенным к унии, особенно высшее духовенство должно быть за унию, а это в руках его царского величества; з) намекнуть черному духовенству о льготах, белому о наградах, народу о свободе, всем о рабстве греков; и) учредить семинарии, для чего призвать из-за границы людей ученых, хотя светских; и) отправлять молодых людей для обучения в Вильну или лучше туда, где нет отщепенцев, в Италию, в Рим; к) позволить москвитянам присутствовать при нашем богослужении; л) хорошо, если б поляки набрали здесь молодых людей и отдали их в Польше учиться к отцам иезуитам; м) хорошо, если б у царицы между священниками были один или два униата, которые бы отправляли службу по обряду русскому и беседовали с русскими; н) для царицы и живущих здесь поляков построить костел или монастырь католический и пр.
Проживая в Тушине и не имея сил овладеть Москвою, тушинский вор и царик, как называли второго самозванца, посылал свои отряды в разные другие места, чтобы покорять их своей власти. Пастыри Церкви везде убеждали народ сохранять верность присяге, данной законному государю, и немного осталось таких священников, которые бы не пострадали за свою ревность. Монастыри, каков, например, Кирилло-Белозерский, несмотря на разорения, которым подвергались, не верили ворам и изменникам, твердо стояли за своего государя, писали грамоты по городам и многих подкрепляли. А из архипастырей Псковский епископ Геннадий, видя измену большей части псковитян вопреки всем его увещаниям и, с другой стороны, страшные казни, постигшие остальных, верных, граждан, умер от горести (24 августа 1609 г.). Суздальский архиепископ Галактион был изгнан тушинцами из своего кафедрального города (1608) и скончался в изгнании. Коломенского епископа Иосифа литовские люди под предводительством пана Лисовского взяли в плен по разорении Коломны (1608), влачили при своем отряде и привязывали к пушке, когда осаждали какой-либо город, чтобы устрашать других. К счастию, царские воеводы скоро отбили у злодеев несчастного епископа и привели в Москву, откуда он и возвратился на свою епархию и по-прежнему ревностно старался удерживать народ от измены государю. Тверского архиепископа Феоктиста, того самого, который прежде так удачно прогнал от Твери крамольников, теперь схватили (1608) и отправили в Тушино, где он перенес многие муки, а когда во время случившихся там беспорядков он побежал было к Москве, его убили на дороге (в марте 1610 г.) и бросили; тело его найдено впоследствии правоверными израненное оружием и искусанное плотоядными животными. Когда один из отрядов Сапеги вместе с переяславльскими изменниками приблизился к Ростову (11 октября 1608 г.) и жители города бежали в Ярославль, Ростовский митрополит Филарет Никитич с немногими усердными воинами и гражданами заключился в соборной церкви, и, готовясь к смерти, причастился сам Святых Тайн, и велел священникам исповедать и причастить всех прочих. Двери церковные не выдержали напора врагов, началась резня; Филарет хотел было уговаривать переяславцев от Божественных Писаний, но его схватили, сняли с него святительские одежды и босого, в одной свитке, повели в Тушино, подвергая его на пути разным поруганиям. В Тушине, однако ж, судьба пленника изменилась. Филарет приходился родным племянником царю Ивану Грозному по первой его супруге Анастасии Романовой, и самозванец, считавший себя сыном царя Ивана Грозного, захотел встретить своего мнимого родственника с знаками уважения, вновь облек его в святительские одежды, дал ему святительских чиновников и даже повелел ему быть «нареченным» патриархом Московским и всея России – знак, что самозванец действовал под влиянием поляков или литовцев, ибо только в Литовской митрополии существовал обычай, что святители, назначаемые государем на ту или другую кафедру, назывались сперва «нареченными», пока кафедра та была еще занята другим иерархом или пока они сами не были посвящены, а в Руси Московской такого обычая не было никогда. Кажется даже, что Филарету дано было не одно имя патриарха, но предоставлена была и патриаршая власть по отношению к областям, целовавшим крест тушинскому вору: по крайней мере из единственной грамоты Филарета, данной им в то время, где он называл себя и Ростовским митрополитом, и «нареченным» патриархом Московским и всея России, видно, что он считал в своем патриаршестве область Суздальскую, которая хотя не принадлежала к Ростовской епархии, но признавала над собою власть самозванца. Впрочем, оказав Филарету по наружности столько почестей, самозванец не доверял ему и окружил его стражами, которые наблюдали за каждым его словом и мановением. В сентябре (23) 1608 г. Сапега и Лисовский с 30000 войском осадили знатнейший из русских монастырей, Троице-Сергиеву лавру, в стенах которой находилось около 300 человек братии, отряд царских ратников под предводительством двух воевод и несколько сот других пришельцев, преимущественно из окрестных монастырских сел, всего до 2300 защитников. Но и эти малочисленные дружины, подкрепляемые предстательством и явлениями преподобного Сергия, воодушевляемые примером и молитвами иноков и наставлениями архимандрита лавры Иоасафа, с успехом отражали все нападения врагов. Шестнадцать месяцев продолжалась осада, много лишений, бедствий и скорбей перетерпела святая обитель, но с Божиею помощию устояла и не сдалась ляхам и самозванцу. С этого времени делается известным муж, незабвенный в летописях нашего отечества, келарь Троицкого Сергиева монастыря Авраамий Палицын. Он происходил от древней фамилии, вышедшей из Литвы, и в мире назывался Аверкием Ивановичем. При царе Федоре Ивановиче, в 1588 г., за что-то подвергся опале, лишился всего имущества, которое отобрали в казну, и сослан, вероятно, в Соловецкий монастырь, где волею или неволею принял пострижение с именем Авраамия. При царе Борисе, в 1601 г., Авраамий Палицын упоминается как старец Богородицкого свияжского монастыря. А при царе Шуйском занимает уже видное место келаря в знаменитейшей русской обители. Во время осады лавры Авраамий не находился в ней, но по приказанию государя жил в Москве на Троицком подворье, но и отсюда старался делать для своей обители все, что мог, и однажды, когда защитники ее доведены были до крайности, упросил царя Василия Ивановича послать им воинских снарядов и несколько десятков казаков и сам послал до двадцати монастырских слуг, а в другой раз отправил в лавру свои грамоты к братии, к войску и ко всем находившимся в осаде и убеждал всех не падать духом, помнить свою присягу и стоять непоколебимо против литовских людей.
Близость тушинского стана к Москве оказывала на нее самое гибельное влияние. Между Москвой и Тушином установились постоянные сношения, многие москвичи переходили в Тушино, проживали там, даже целовали крест царику, а потом возвращались в Москву и увеличивали собой здесь и без того немалое число врагов и недоброжелателей царя Шуйского. Они распускали про него самые недобрые вести, старались поколебать его власть, пытались даже свергнуть его с престола. Первая попытка была 17 февраля 1609 г., в субботу сыропустную. Крамольники, числом до трехсот, явились на Лобное место, звали и бояр, но те уклонились, кроме одного, князя Василия Голицына, насильно схватили в соборной церкви патриарха и привели туда же. И начали кричать, что Шуйский избран на царство незаконно, без согласия всей земли, одними своими сторонниками, что он виною всех несчастий России, живет нечестиво, тайно побивает дворян и детей боярских и должен быть свергнут с престола. На это из толпы раздался голос: «Сел он, государь, на царство не сам собою, выбрали его большие бояре и вы, дворяне и служилые люди; пьянства и никакого неистовства мы в нем не знаем, да если бы он, царь, был вам и неугоден, то нельзя его без больших бояр и всенародного собрания с царства свести». Патриарх Гермоген с своей стороны решительно отвергал хулы, взводимые на Шуйского, и говорил, что он «избран и поставлен Богом, и всеми русскими властями, и московскими боярами, и дворянами, и всякими людьми всех чинов, что ему целовала крест вся земля, присягала добра ему хотеть и лиха не мыслить, а вы забыли крестное целование, восстали на царя, хотите его без вины с царства свесть, но мир того не хочет и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристаем же». Посрамленные мятежники бежали в Тушино. Вслед за ними Гермоген послал туда же ко всем изменникам одну за другою две свои грамоты, в которых прямо выражал, что измену царю законному он считает зменою вере, отпадением от православной Церкви и отступлением от Бога. «Обращаюсь к вам, бывшим православным христианам всякого чина, возраста и сана, – писал он в первой грамоте, – а ныне не ведаем, как и назвать вас, ибо вы отступили от Бога, возненавидели правду, отпали от соборной и апостольской Церкви, отступили от Богом венчанного и святым елеем помазанного царя Василия Ивановича, вы забыли обеты православной веры нашей, в которой мы родились, крестились, воспитались и возросли, преступили крестное целование и клятву стоять до смерти за дом Пресвятой Богородицы и за Московское государство и пристали к ложно мнимому вашему царику... Болит моя душа, болезнует сердце, и все внутренности мои терзаются, все составы мои содрогаются, я плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте, братие и чада, свои души и своих родителей, отшедших и живых... Посмотрите, как отечество наше расхищается и разоряется чужими, какому поруганию предаются святые иконы и церкви, как проливается кровь неповинных, вопиющая к Богу. Вспомните, на кого вы поднимаете оружие: не на Бога ли, сотворившего вас, не на своих ли братьев? Не свое ли отечество разоряете?.. Заклинаю вас именем Господа Бога, отстаньте от своего начинания, пока есть время, чтобы не погибнуть вам до конца, а мы по данной нам власти примем вас, обращающихся и кающихся, и всем Собором будем молить о вас Бога и упросим государя простить вас: он милостив и знает, что не все вы по своей воле то творите, он простил и тех, которые в сырную субботу восстали на него, и ныне невредимыми пребывают между нами их жены и дети». В другой своей грамоте Гермоген говорил между прочим: «Мы чаяли, что вы содрогнетесь, воспрянете, убоитесь праведного Судии, прибегнете к покаянию, а вы упорствуете и разоряете свою веру, ругаетесь св. церквам и образам, проливаете кровь своих родственников и хочете окончательно опустошить свою землю... Не ко всем пишем это слово, но к тем, которые, забыв смертный час и Страшный суд Христов и преступив крестное целование, отъехали и изменили царю государю Василию Ивановичу, и всей земле, и своим родителям, и своим женам, и детям, и всем своим ближним, и особенно Богу, а которые взяты в плен, как Филарет митрополит и прочие, не своею волею, но нуждою, и на христианской закон не стоят, и крови православных своих братий не проливают, таковых мы не порицаем, но молим о них Бога, чтобы Он отвратил от них и от нас праведный гнев Свой... то мученики Господни, и ради нынешнего временного страдания они удостоятся Небесного Царствия». Рассказав затем довольно подробно, как происходила на Лобном месте в сырную субботу попытка к свержению царя Шуйского, патриарх в заключение убеждал так: «Бога ради, познайте себя и обратитесь, обрадуйте своих родителей, своих жен, и чад, и всех нас, и мы станем молить за вас Бога и бить челом государю, а вы знаете, что он милостив и отпустит вам ваши вины... мы с радостию и любовию восприимем вас и не будем порицать вас за бывшую измену, ибо один Бог без греха».
Когда спустя более года бедствия России еще увеличились и число врагов Шуйского и изменников возросло в Москве, когда они снова насильно привели патриарха на Лобное место при бесчисленных толпах народа и стали вопиять, что царя Василия нужно свести с царства, что он царь несчастный и виною всех зол отечества, когда на это согласились все присугствовавшие, сами даже бояре, – один Гермоген непреклонно стоял за царя, плакал, увещевал, заклинал удержаться от такого злодеяния, объяснял, что за измену законному царю Бог еще более может наказать Россию. Когда, однако ж, несмотря на все убеждения патриарха, Шуйского лишили престола (17 июля 1610 г.) и насильно постригли в монахи, причем обеты произносил вместо него князь Василий Тюфякин, Гермоген крайне скорбел и не переставал называть Шуйского царем, постриженным же в монашество считал князя Тюфякина.
В это время кроме самозванца действовал в России и другой враг – польский король Сигизмунд III. Получив известие, будто в Москве многие бояре желали бы иметь своим царем сына его Владислава, а не Шуйского и не тушинского вора, Сигизмунд решился воспользоваться благоприятными обстоятельствами и с разрешения сейма начал войну с Россиею, чтобы не только овладеть ею, но, главное, распространить в ней католическую веру, как сообщал в Рим папский нунций, находившйся тогда в Польше. В сентябре 1609 г. король приступил с своим войском к Смоленску, объявив в своем манифесте, что идет собственно спасти Россию от ее врагов, прекратить в ней междоусобия и кровопролитие, водворить порядок и тишину и что об этом просили его сами русские своими тайными письмами. В декабре послы Сигизмундовы из-под Смоленска приходили в Тушино и между прочим предлагали находившимся здесь москвитянам и нареченному патриарху Филарету, что если они пожелают отдаться под власть короля, то король примет их с большою заботливостию, сохранит их веру, права, обычаи церковные и судебные. Филарет и прочие московские люди поверили обещаниям и чрез своих послов, во главе которых находился известный приверженец самозванцев Михаиле Салтыков, объявили королю (27 генваря 1610 г.), что желают иметь государем в Москве сына его Владислава, но под условием, если ненарушимо будут сохранены их православная вера, права и вольности народные. Послы постановили об этом с сенаторами короля и более подробные условия. Король, кроме того, прислал нареченному патриарху Филарету грамоту (февраль 1610 г.), в которой, соглашаясь дать сына своего, королевича Владислава, государем в Москву, удостоверял, что веры греческого закона не нарушит ни в чем. И хотя эти сношения скоро должны были прекратиться, потому что после бегства царика в Калугу воинский стан в Тушине (5 марта) был зажжен самими поляками и оставлен всеми, а Филарет, которого поляки взяли было в плен и повели с собою «с великою крепостию», на пути был освобожден русскими ратниками и прибыл в Москву, но не остались без последствий. Когда по низвержении Шуйского в Москве начали рассуждать, кого избрать в государи, польский гетман Жолковский, стоявший с войском в Можайске, настоятельно требовал, чтобы Москва признала своим царем Владислава, и прислал (31 июля) самый договор, заключенный Сигизмундом с Михаилом Салтыковым и другими русскими послами, приходившими под Смоленск из Тушина. Первый боярин князь Мстиславский и другие бояре действительно согласились избрать Владислава и объявили о том всенародно, патриарх сильно противился, настаивая, чтобы избран был православный царь из русских, и указывал двух кандидатов – князя Василия Голицына и четырнадцатилстиего Михаила Федоровича Романова, сына митрополита Филарета Никитича. Сам Филарет выезжал на Лобное место и говорил народу: «Не прельщайтесь, мне самому подлинно известно королевское злое умышленье над Московским государством, хочет он им с сыном завладеть и нашу истинную христианскую веру разорить, а свою латинскую утвердить». Но Жолкевский и бояре превозмогли. Гермоген должен был уступить и сказал боярам: «Если королевич крестится и будет в православной вере, то я вас благословляю, если же не оставит латинской ереси, то от него во всем Московском государстве будет нарушена православная вера и да не будет на вас нашего благословения». Бояре заключили договор с гетманом Жолкевским, приняв за основание те условия, которые постановлены были самим королем под Смоленском с Салтыковым и его товарищами. В договоре ясно выражалось, что православная вера в России останется неприкосновенною и что к королю будут отправлены великие послы бить челом, да крестится государь Владислав в веру греческую. 27 августа жители Москвы целовали крест новоизбранному государю на Девичьем поле, а на другой день в Успенском соборе в присутствии самого патриарха. Тут в числе других подошли к патриарху за благословением Михаиле Салтыков и его тушинские товарищи, и патриарх сказал им: «Если в вашем намерении нет обмана и от вашего замышления не произойдет нарушения православной веры, то будь на вас благословение от всего Собора и от нашего смирения, а если скрываете лесть и от замышления вашего произойдет нарушение православной веры, то да будет на вас проклятие».
Патриарх и бояре от лица всей земли Русской избрали послов к королю – Ростовского митрополита Филарета, князя Василия Васильевича Голицына и еще несколько светских и духовных особ, в том числе и келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, и дали им наказ бить челом: а) чтобы Сигизмунд пожаловал отпустил своего сына Владислава на Московское государство, а государь королевич Владислав крестился в православную веру в Смоленске от Ростовского митрополита Филарета и Смоленского архиепископа Сергия и уже православным пришел в Москву; б) чтобы Владислав, будучи на московском престоле, от папы благословения не просил и не принимал и не имел с ним никаких сношений по делам веры; в) чтобы дозволил казнить смертию тех из московских людей, которые почему-либо захотели бы отступить от православия в латинскую веру; г) чтобы, когда приспеет время, женился в Московском государстве на девице греческого закона; д) чтобы король со всеми своими ратями отступил от Смоленска и не велел чинить ему никакой тесноты и пр. Кроме того, патриарх Гермоген дал Филарету, как говорит последний, «писание, избрав от правил св. апостол и св. отец, на укрепление всем нам (т. е. послам), и против еретиков различных многих еретических вер ответ, чесо ради крестити их» и написал от имени всех русских грамоту к Сигизмунду, в которой говорил: «Молим тебя, о великий самодержавный король, даруй нам сына своего, Богом возлюбленного и избранного в цари, в нашу православную греческую веру, которую апостолы проповедали, св. отцы утвердили и которая доселе сияет, как солнце... молим и не престанем молить, пока не услышишь нас и не даруешь нам царя, принявшего крещение в нашу православную греческую веру...» Написал также грамоту и к самому Владиславу и в ней многократно умолял его: «Прими св. крещение в три погружения, прими св. крещение в нашу православную веру». Но когда послы прибыли к королю под Смоленск (7 октября), их начали проводить, с ними спорили, им давали неопределенные ответы и, наконец, объявили, что в крещении и женитьбе Владислава волен Бог и Владислав, что король даст им Владислава в цари, но прежде должен испросить согласие на то варшавского сейма, прежде желает сам вступить с войсками в Россию, уничтожить в ней самозванца и совершенно умирить ее и что Смоленск должен немедленно сдаться не Владиславу, а королю.
Между тем бояре по настояниям гетмана Жолкевского впустили в Москву польских воинов, которые и заняли все укрепления в ней, овладели пушками и снарядами и хотя на первых порах вели себя чинно, но вскоре по отъезде Жолкевского начали своевольничать, выгнали дворян и купцов из Китая и Белого города, чтоб поместиться в их домах, запретили жителям носить оружие, устроили себе костел в старом доме Бориса Годунова, оскорбляли даже русскую святыню, хотя новый их начальник Гонсевский и старался обуздать их. Сигизмунд от собственного имени, как будто настоящий государь московский, стал присылать в Москву указы и щедро награждал бояр и сановников, к нему усердных – Михаила Салтыкова, Мосальского и других, и таким образом подготовил себе в Москве сильную партию. Эти бояре, в угодность королю, написали даже грамоту, чтобы Филарет и другие московские послы, находившиеся под Смоленском, отдались во всем на волю королевскую. Но когда поднесли грамоту для подписи к патриарху (6 декабря), он сказал: «Чтобы король дал сына своего на Московское государство, и королевских людей всех вывел из Москвы вон, и чтобы Владислав оставил латинскую ересь и принял греческую веру, – к такой грамоте я руку приложу, и прочим властям велю приложить, и вас на то благословляю. А писать так, что мы все полагаемся на королевскую волю и чтобы наши послы положились на волю короля, того я и прочие власти не сделаем, и вам не повелеваю, и, если не послушаете, наложу на вас клятву: явное дело, что по такой грамоте нам пришлось бы целовать крест самому королю». Изменник Салтыков не вытерпел, начал поносить патриарха и в ярости схватил нож, чтобы его зарезать. Патриарх громко отвечал: «Не страшусь твоего ножа, вооружаюсь против него силою Креста Христова, ты же будь проклят от нашего смирения в сей век и в будущий». Бояре не послушались патриарха, и их грамота 23 декабря была привезена под Смоленск. Но послы – Филарет, Голицын и другие, выслушав эту грамоту, прямо объявили ее незаконною, потому что под нею не было подписей патриарха и всего освященного Собора, и отказались ей повиноваться. Когда паны стали требовать, чтобы послы исполнили боярский указ, и говорили, что патриарх – особа духовная и в земские дела не должен вмешиваться, послы отвечали: «Изначала у нас, в Русском государстве, так велось: если великие государственные или земские дела начнутся, то государи наши призывали к себе на Собор патриархов, митрополитов, архиепископов, и с ними советовались, без их совета ничего не приговаривали, и почитают наши государи патриархов великою честию, встречают их и провожают, и место им сделано с государями рядом, так у нас честны патриархи, а до них были митрополиты. Теперь мы стали безгосударны, и патриарх у нас человек начальный, без патриарха теперь о таком великом деле советовать не пригоже. Когда мы на Москве были, то без патриархова ведома никакого дела бояре не делывали, обо всем с ним советовались, и отпускал нас патриарх вместе с боярами, да и в верющих грамотах, и в наказе, и во всяких делах вначале писан у нас патриарх, и потому нам теперь без патриарховых грамот по одним боярским нельзя делать».
К этому времени не стало второго самозванца, тушинского вора: 11 декабря он был убит. Узнав о погибели царика, русские в Москве обрадовались и начали говорить между собою, как бы теперь им соединиться по всей земле и стать против литовских людей, целовали даже крест, чтобы выгнать литовских людей всех до одного из Московской страны, как извещал за два дня до праздника Рождества Христова Салтыков с своими товарищами короля Сигизмунда. А чрез несколько недель тот же Салтыков уведомлял короля, что патриарх в Москве призывает к себе всяких людей явно и говорит им: «Если королевич не крестится в христианскую веру и все литовские люди не выйдут из Московской земли, королевич нам не государь», что такие же слова патриарх и в грамотах своих писал во многие города и что москвичи, лучшие и мелкие, все принялися и хотят стоять против литовцев. Салтыков говорил правду. Русские начали переписываться между собою, чтобы подняться всею землею на защиту православной веры, которой угрожали поляки. Жители Смоленска, осажденного Сигизмундом, первые написали грамоту (в генваре 1611 г.) к своим братьям всего Московского государства и говорили, что королю и полякам верить нельзя, что во всех городах и уездах Смоленской области, где только им поверили и предались, православная вера ими поругана, церкви разорены и все православные обращены в латинство, что отпустить королевича Владислава государем на Москву в Польше и не думают, а положил только сейм овладеть всею Московскою землею и опустошить ее и что если русские хотят остаться православными и не сделаться латинянами, то должны соединиться и общими силами прогнать от себя всех поляков. Прочитав эту грамоту, москвичи разослали ее по другим городам вместе с своею, в которой писали: «Ради Бога, Судии живых и мертвых, будьте с нами заодно против врагов наших и ваших общих. У нас корень царства, здесь образ Божией Матери, вечной Заступницы христиан, писанный евангелистом Лукою, здесь великие светильники и хранители Петр, Алексий и Иона чудотворцы, или вам, православным христианам, все это нипочем?.. Поверьте, что вслед за предателями христианства, Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым с товарищами, идут только немногие, а у нас, православных христиан. Матерь Божия, и Московские чудотворцы, да первопрестольник апостольской Церкви, святейший Гермоген патриарх, прям, как сам пастырь, душу свою полагает за веру христианскую несомненно, а за ним следуют все православные христиане». Нижегородцы давали знать в Вологду: «27 генваря писали к нам из Рязани воевода Прокопий Ляпунов, и дворяне, и всякие люди Рязанской области, что они по благословению святейшего Гермогена, патриарха Московского, собравшись со всеми северскими и украинскими городами и с Калугою, идут на польских и литовских людей к Москве, и нам бы так же идти... И мы, по благословению и по приказу святейшего Гермогена собравшись со всеми людьми из Нижнего и с окольными людьми, идем к Москве, а с ними многие ратные люди разных и окольных и низовых городов».
Такое единодушное восстание русских и движение к Москве сильно встревожило поляков и московских бояр, преданных Сигизмунду. Салтыков с своими сообщниками пришел к патриарху и сказал: «Ты писал по городам, велел идти к Москве, теперь напиши, чтоб не ходили». «Напишу, – отвечал патриарх, – чтоб возвратились, если ты и все находящиеся с тобою изменники и королевские люди выйдете вон из Москвы; если же не выйдете, то благословляю всех довести начатое дело до конца, ибо вижу попрание истинной веры от еретиков и от вас, изменников, и разорение св. Божиих церквей и не могу более слышать пения латинского в Москве». Изменники вышли от патриарха и приставили к нему воинскую стражу, чтобы к нему никто не мог приходить. В Вербное воскресенье (17 марта) они выпустили Гермогена из-под стражи, чтобы он совершил обычное торжественное шествие на осляти; по площадям стояли ляхи и немцы, пехота и всадники с обнаженными саблями и пушками, но из православных москвичей никто не шел за вербою: разнесся слух, что Салтыков и поляки хотят во время хода изрубить патриарха и безоружный народ. Во вторник на Страстной седмице действительно произошло столкновение королевских войск в Москве с жителями, началась страшная резня, продолжавшаяся сряду два дня, и поляки, не имея сил одолеть русских, зажгли Москву в разных местах и выжгли ее совершенно, кроме Кремля и Китая-города, где сами укрывались от огня. Несчастные жители бежали вон из города, а королевские люди и русские воры, с торжеством возвратившись в Кремль, свели Гермогена с патриаршего престола и заключили в Чудовом монастыре, а по другим – на Кирилловском подворье, под крепкую стражу. В понедельник на Святой неделе все русское ополчение из городов в числе 100000 человек подошло к Москве, 1 апреля приблизилось к стенам Белого города, и с того времени начались почти ежедневные сшибки русских с поляками, продолжавшиеся несколько месяцев. Осажденные поляки в Кремле и Китай-городе находились в крайности, и число их постоянно уменьшалось. Салтыков и Гонсевский не раз присылали к патриарху Гермогену и сами иногда приходили и говорили: «Вели ратным людям, стоящим под Москвою, идти прочь, а если не послушаешь нас, мы велим уморить тебя злою смертию». Гермоген отвечал: «Что вы мне угрожаете? Боюсь одного Бога. Если все вы, литовские люди, пойдете из Московского государства, я благословлю русское ополчение идти от Москвы, но, если останетесь здесь, я благословляю всех стоять против вас и помереть за православную веру». К несчастию, между воеводами русской рати начались великие несогласия, и лучший из них – Прокопий Ляпунов был убит казаками, а другой, атаман казаков Заруцкий, дерзкий и буйный, приняв под свое покровительство вдову обоих самозванцев Марину, вздумал искать себе сообщников, чтобы возвести на московский престол сына ее, еще младенца. Услышав об этом, Гермоген не утерпел и нашел возможность послать (в августе) из своего заключения грамоту в Нижний Новгород, в которой говорил: «Пишите в Казань к митрополиту Ефрему: пусть пошлет в полки к боярам и к казацкому войску учительную грамоту, чтобы они стояли крепко за веру и не принимали Маринкина сына на царство, – я не благословляю. Да и в Вологду пишите к властям о том, и к Рязанскому владыке: пусть пошлет в полки учительную грамоту к боярам, чтоб унимали грабеж, сохраняли братство и, как обещались положить души свои за дом Пречистой, и за чудотворцев, и за веру, так бы и совершили. Да и во все города пишите, что сына Маринки отнюдь не надо на царство, везде говорите моим именем». Это была, сколько известно, уже последняя грамота доблестного иерарха. Многие ополченцы по смерти Ляпунова оставили Москву и возвратились в свои дома, другие хотя и продолжали осаду, но не успели взять Кремля и освободить своего первосвятителя. Более девяти месяцев томился он в своем тяжком заключении и 17 генваря 1612 г. скончался насильственною смертию.
Заключив патриарха Гермогена в Чудовом монастыре, бояре-изменники тотчас вывели оттуда прежнего патриарха Игнатия и посадили на патриаршем престоле. Это было явное беззаконие, потому что Игнатий, как мы видели, лишен был Собором не только патриаршества, но и архиереиства. И сам Игнатий хотя и совершил для них в день Пасхи (24 марта 1611 г.) богослужение в Кремле, но верно понимал, как будут смотреть на него духовенство и все православные в России, а потому счел за лучшее бежать в Литву. По крайней мере спустя шесть месяцев его уже не было в Москве. Грамота, которую 5 октября послали к Сигизмунду бояре, осажденные в Кремле, начиналась так: «Наияснейшему великому государю Жигимонту III... ваши господарские богомольцы, Арсений, архиепископ Архангельский, и архимандриты, и игумены, и весь освященный Собор, и ваши государские верные подданные, бояре, и окольничие, и всех чинов люди, которые ныне на Москве, челом бьют». Значит, кроме Арсения Елассонского, других архиереев и патриарха Игнатия тогда в Москве не было. Близ Смоленска Игнатий был схвачен поляками и представлен королю Сигизмунду III, который предложил ему на волю – или возвратиться в Москву, или остаться в польских владениях. Игнатий избрал последнее и пожелал поселиться в виленском Троицком монастыре, находившемся тогда во власти униатов. Здесь Игнатий, сочувствовавший и прежде унии, открыто принял ее от архимандрита Велямина Рутского, вскоре сделавшегося униатским митрополитом. В генваре 1615 г. король Сигизмунд пожаловал Игнатию на содержание его дворец, или фольварок, папинский с приселками, принадлежавший Витебской архиерейской кафедре. В конце 1616 г. польский королевич Владислав, вступив в пределы России, чтобы отвоевать себе царский престол, некогда ему предложенный, писал русским в своей грамоте (от 25 декабря): «Мы нашим царским походом к Москве спешим и уже в дороге, а с нами будут патриарх Игнатий да архиепископ Смоленский Сергий (находившийся в плену со взятия Смоленска)», хотя, как известно, королевич не достиг своей цели. В Вильне оказывали Игнатию его новые единоверцы, т. е. униаты, надлежащее уважение и даже позволяли иногда служить в кафедральной церкви. Скончался Игнатий около 1640 г. и погребен в том же виленском Троицком монастыре, в одном склепе с митрополитом Велямином Рутским. Но в 1655 г., когда Вильною овладели русские, они взяли, если вериггь униатскому преданию, тела обоих этих владык, будто бы еще не предавшиеся тлению, и увезли в Москву. Предание более чем сомнительное. Русские, когда еще жив был Игнатий и проживал в Вильне, проклинали его торжественно наравне с Исидором митрополитом – с какою же целию они могли бы взять в Москву тело проклятого человека?
Великое дело, за которое с такою пламенною ревностию и несокрушимым мужеством стоял и умер великий первосвятитель Гермоген, с ним не умерло, но скоро доведено было до счастливого окончания. Как только разнеслась весть, что Москва сожжена и разорена поляками и изменниками, что патриарх заключен ими под стражу, обитель преподобного Сергия, еще недавно выдержавшая такую продолжительную осаду от врагов, возвысила свой голос на всю Россию и стала во главе народного движения. Настоятелем лавры был тогда архимандрит Дионисий. Он приобрел, управляя еще Старицкою обителию, особенную любовь патриарха Гермогена своим умом, благочестием и ревностию к долгу и почти постоянно находился в Москве при патриархе, часто служил с ним, участвовал в его советах, ратовал вместе с ним против изменников, покушавшихся свергнуть царя Шуйского и в начале 1610 г. по воле царя и патриарха назначен настоятелем лавры наместо архимандрита Иоасафа, удалившегося на покой в Пафнутиев монастырь. Этот-то Дионисий как настоятель лавры и келарь лавры Авраамий Палицын со всею братиею начали рассылать по городам, одну за другою, свои грамоты, исполненные высокого патриотизма, и, извещая соотечественников об участи, постигшей первопрестольный град и патриарха Гермогена, призывали всех восстать единодушно за святую веру и отечество против врагов. Таких грамот известно ныне три: одна писана в июле 1611 г., другая 6 октября того же года, третья в апреле 1612 г.
В основных чертах все эти грамоты, или послания, дословно сходны между собою, а разнятся только некоторыми историческими частностями. «Праведным судом Божиим, за умножение грехов всего православного христианства в прошлых годах учинилось в Московском государстве междоусобие не только вообще между народом христианским, но и между близкими родственниками: отец восстал на сына, сын на отца, и пролилась родная кровь», – так начинал Дионисий свои послания. Сказав затем довольно подробно, что нашлись предатели, каковы: Михайла Салтыков, Федор Андронов и их советники, которые приложились к вечным врагам православного христианства, польским и литовским людям, впустили их в Москву, сожгли вместе с ними столицу, истребили множество жителей, разорили церкви, поругались святыне, низвергли с престола патриарха Гермогена, и что, ввиду такого страшного разорения, многие уже православные из разных городов подвиглись с своими ратями к Москве, чтобы не до конца погибла православная вера, Дионисий убеждал и тех, к кому слал послание, чтобы они также спешили с своею помощию к Москве для освобождения ее от врагов, и говорил: «Вспомните, православные, что все мы родились от христианских родителей, знаменались печатью, св. крещением, обещались веровать в Св. Единосущную Троицу, и, возложив упование на силу Животворящего Креста, Бога ради покажите свой подвиг, молите своих служилых людей, чтоб всем православным христианам быть в соединении и стать сообща против наших предателей и против вечных врагов Креста Христова, польских и литовских людей. Сами видите, сколько погубили они христиан во всех городах, которыми завладели, и какое разорение учинили в Московском государстве. Где св. Божии церкви и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие, и инокини, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Где вообще народ христианский? Не все ли скончались лютыми и горькими смертями? Где бесчисленное множество работных людей в городах и селах? Не все ли пострадали и разведены в плен? Не усрамились и седин многолетних старцев, не пощадили и незлобивых младенцев. Смилуйтесь пред общею смертною погибелию, чтоб и вас не постигла такая же лютая смерть. Пусть ваши служилые люди без всякого мешканья спешат к Москве в сход к боярам, воеводам и ко всем православным христианам. Сами знаете, что всякому делу надлежит одно время, безвременное же всякому делу начинание бывает суетно и бесплодно. Если и есть в ваших пределах недовольные, Бога ради отложите то на время, чтоб всем вам единодушно потрудиться для избавления православной веры от врагов, пока к ним помощь не пришла. Смилуйтесь, и умилитесь, и поспешите на это дело, помогите ратными людьми и казною, чтоб собранное теперь здесь под Москвою воинство от скудости не разошлось. О том много и слезно всем народом христианским бьем вам челом». Грамоты, рассылавшиеся из лавры, производили везде глубокое впечатление. Первые отозвались на них и поднялись на спасение отечества нижегородцы, имея во главе двух доблестных мужей, земского старосту своего Козму Минина Сухорукова и князя Димитрия Михайловича Пожарского. За нижегородцами последовали и другие, и к Москве со всех сторон двинулись новые русские ополчения. Из Казани для одушевления их принесена была копия с новоявленной чудотворной иконы Богоматери. Троице-Сергиева лавра напутствовала их к столице своими благословениями и молитвами. Келарь Авраамий Палицын постоянно находился среди этих ополчений и своими речами примирял, вразумлял, ободрял вождей и воинов. В 22-й день октября 1612 г. они овладели Китай-городом, вследствие чего осажденные в Кремле принуждены были сами собою сдаться, а 27 ноября Москва совершенно была освобождена от поляков и изменников. И вся земля Русская возрадовалась и возблагодарили Бога. В память этого освобождения Москвы помощию Богородицы, начавшегося 22 октября, когда взят был русскими Китай-город, вскоре установлено праздновать 22-е число октября в честь Казанской чудотворной иконы Богородицы.
Имя патриарха Гермогена должно остаться бессмертным в истории России и Русской Церкви, потому что он ревностнее, мужественнее, непоколебимее всех постоял за ту и другую, он преимущественно спас их в самую критическую минуту их жизни, когда им угрожала крайняя опасность попасть под власть Польши и иезуитов и потерять свою самобытность. Неудивительно, если первосвятителя этого так высоко ценили и уважали современные ему русские люди. Они видели в нем «мужа, зело премудростию украшена, и в книжном учении изящна, и в чистоте жития известна», называли его «противу врагов крепким и непобедимым стоятелем», также «твердым адамантом и непоколебимым столпом, крепким поборником по православной истинной христианской вере» и восхваляли его как «нового исповедника и поборателя по православной вере», как «второго великого Златоуста, исправляющего несумненно, безо всякого страха слова Христовы, истины обличителя на предателей и разорителей христианской веры». Нашелся только один, неизвестный по имени тогдашний летописатель, который желал указать и темные стороны в характере и деятельности патриарха Гермогена, но мало заслуживает веры. Он говорит, во-первых, что Гермоген был «нравом груб», нескоро разрешал подвергавшихся запрещению, не умел различать быстро добрых и злых, был доверчив и благосклонен более к людям льстивым и лукавым, против этого за неимением данных мы ничего сказать не можем. Говорит, во-вторых, будто Гермоген во всем верил льстивым словам мятежников, соплетавших разные клеветы на царя Василия Ивановича Шуйского и возбуждавших против него ненависть, и потому «к царю Василию строптиво, а не благолепно беседоваше всегда», имея к нему в сердце ненависть, и не совещался с царем «отчелюбно», как бы следовало, чтобы разрушить коварства супостатов и изменников; против этого обвинения вопиет вся деятельность Гермогена, который постоянно ратовал против изменников, постоянно был предан царю Василию, как никто, и со слезами отстаивал его даже тогда, когда все на него восстали, терпел за него хулы, бесчестие, побои. Говорит, наконец, что когда по низвержении царя Василия Москва попала в руки супостатов, тогда Гермоген захотел показать себя непреоборимым пастырем по народе, но было уже поздно, время ушло, и хотя он стоял против клятвопреступных мятежников и обличал их, но сам был взят ими и уморен голодом; и тут явная неправда, потому что Гермоген начал стоять против мятежников не по свержении царя Василия, а с самого вступления своего на патриаршескую кафедру и неизменно ратовал против них во все царствование Василия. Впрочем, и этот безымянный летописатель сознается, что Гермоген «бысть словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен, о Божественных же словесех всегда упражняшеся, и вся книги Ветхаго Завета и Новыя благодати, и уставы церковныя, и правила законныя до конца извыче».
<< Назад Вперёд>>
