В своей книге о войне покойный господин Бетман-Хольвег утверждает, что, присоединившись к Антанте, Великобритания поддержала Францию и Россию в их воинственных планах. Такое утверждение абсолютно необоснованно. Во-первых, Россия – а я имел дело лишь с ней – не хотела войны, и во время затянувшегося Балканского кризиса 1912–1913 годов сохранение мира было основным принципом ее политики. Когда вставал вопрос о войне или мире, император, несмотря на некоторые просчеты со стороны своего правительства, всегда использовал все свое влияние, чтобы склонить чашу весов в пользу мира. Он так далеко зашел в своем пацифизме, с такой готовностью шел на уступки, если они могли предотвратить ужасы войны, что, как я уже говорил в главе 9, к концу 1913 года сложилось впечатление, будто Россия никогда не станет воевать, и Германия решила воспользоваться ситуацией. Во-вторых, утверждение, что британское правительство толкало Россию на авантюристические шаги, лишено каких-либо оснований. Дело обстояло прямо противоположным образом. В течение тех двух критических лет никто не сделал больше для сохранения мира в Европе, чем сэр Эдвард Грей, и, главным образом, благодаря его неустанным усилиям и сдерживающему влиянию, которое он оказывал как на Вену, так и на Санкт-Петербург, война была предотвращена. Германии некого винить в случившимся, кроме самой себя. Это ее политика наращивания вооружений, силой которых она хотела навязать свою волю Европе, вынудила Великобританию, Францию и Россию объединиться для защиты своих интересов. Неправда также, что страны Антанты намеревались окружить Германию железным кольцом. Заключая между собой соглашение, целью которого было устранить, по возможности, взаимные недоразумения, Великобритания и Россия отнюдь не руководствовались враждебным отношением к Германии. Напротив, они не раз демонстрировали свое стремление развивать с ней дружественные отношения: Россия заключила Потсдамское соглашение, а Великобритания вступила в переговоры, целью которых было дать этим отношениям лучшую точку опоры. Я бы хотел дополнить все, что я уже сказал по этому вопросу, рассказом о моих беседах с императором в 1912–1914 годах, касавшихся международного положения.
На аудиенции 23 февраля 1912 года я поставил императора в известность, что основная цель недавнего визита лорда Халдейна в Германию – улучшить взаимопонимание между Лондоном и Берлином. В ответ я получил подчеркнутое заверение в чувстве удовлетворения, которое доставило его величеству это известие. Россия, сказал он, заключила соглашение c Германией, которое значительно улучшило отношения между двумя странами, и было бы не только желательно, но и необходимо для интересов поддержания мира, чтобы такие же дружественные отношения установились между Германией и Великобританией. Нация может испытывать к какой-то одной нации большее расположение, чем к другой, но это не причина, чтобы не поддерживать хорошие отношения с последней. Его величество заметил, что у него нет оснований не доверять Германии, кроме как в вопросах ее политики в Турции. Если армия Османской империи будет когда-либо принимать участие в военных действиях, то ее противником будет либо Россия, либо какое-нибудь из Балканских государств, и то, что Германия посылает в Турцию своих военных инструкторов, нельзя считать дружественными действиями с ее стороны. Именно благодаря этим инструкторам турецкая армия сумела добиться высокого уровня боеспособности, но хотя он не раз задавал императору Вильгельму этот вопрос, ему ни разу не удалось получить удовлетворительного ответа.
На другой аудиенции, 14 апреля 1913 года, во время обсуждения вопроса о Скутари император сказал, что нисколько не сомневается, что Германия выступит в поддержку Австрии и что у него нет желания начинать войну с этими двумя империями из-за жалкого албанского городишки. Поддерживая требования Балканских государств, Россия выполняла свою историческую роль их защитника, но он опасается, что ее настойчивость в этом деле временами причиняла британскому правительству значительные затруднения. Он рад отметить, что кризис сблизил оба наших правительства, и он особенно благодарен сэру Эдварду Грею за услуги, оказанные делу мира. На мое замечание, что, хотя британское правительство стремилось сделать все, что в его власти, чтобы поддержать Россию, оно в то же время заботилось о сохранении хороших отношений с Германией. Его величество сказал, что он прекрасно это понимает и сам желает того же. В скором времени он собирался посетить Берлин, где должен присутствовать на августейшей свадьбе, и с величайшим удовольствием думал о предстоящей встрече с королем Великобритании. Во время этого визита император Вильгельм, без сомнения, будет, как и в прошлый раз, засыпать его вопросами и предложениями. В таком случае он внимательно выслушает все, что скажет ему император, но не будет давать никаких обещаний. Он всегда считал, что такой образ действий – самый безопасный.
Возвращаясь еще раз к вопросу о Балканской войне, император сказал мне, что в случае предполагаемого занятия Константинополя болгарскими войсками Болгария изначально предполагала предложить его России в знак признательности за освобождение от турецкого ига. Он дал ей ясно понять, что Россия не сможет принять такой дар, и призвал ее отказаться от всяких попыток занять этот город.
Затем разговор перешел на германский закон об армии и контрмерах, предпринятых Францией, чтобы справляться с новыми военными задачами. Я спросил императора, полагает ли он, что финансовая нагрузка, ложащаяся вследствие этого на обе страны, будет столь сильной, что та или другая из них могут потерять терпение и спровоцировать войну и, если такая опасность действительно существует, что могут сделать державы, чтобы ее предотвратить. Император ответил, что, когда в 1899 году он выступил с инициативой созвать мирную конференцию в Гааге, его действия преподнесли как стремление ко всеобщему разоружению. Поэтому у него нет желания повторять этот эксперимент, и в данном случае он воздержится от выдвижения каких-либо предложений. Он вполне понимает, какие причины побуждают Германию увеличивать свою армию, но немецкое правительство должно осознавать, что остальные государства будут вынуждены последовать их примеру. Вероятно, у них не возникнет трудностей с призывом, но сможет ли страна продолжительное время нести бремя дополнительных налогов – это другой вопрос. С другой стороны, у России неограниченные возможности как в человеческом, так и в денежном плане, и, поскольку британское правительство сочло необходимым поддерживать соотношение сил между британским и германским флотом на уровне шестнадцать к десяти, он намерен поддерживать то же соотношение между российской и немецкой армиями. Будущее предвидеть невозможно, но нужно заранее готовиться к возможным опасностям.
Об Австрии император говорил без горечи, но как о слабом месте Германии и угрозе миру, проистекавшей из того, что Германия обязалась поддерживать ее политику на Балканах. Он пояснил свою точку зрения тем, что распад Австрийской империи был лишь вопросом времени и недалек тот день, когда мы увидим Венгрию и Богемию в виде независимых королевств. Южные славяне, вероятно, войдут в состав Сербии, трансильванские румыны – в состав Румынии, а немецкие области Австрии присоединятся к Германии. Австрия перестанет втягивать Германию в войну из-за Балкан, что, по мнению его величества, будет способствовать укреплению мира. Я рискнул заметить, что такие изменения на карте Европы могут возникнуть лишь в результате всеобщей войны.
В марте 1914 года внимание общественности привлекла публикация в «Новом времени» серии статей, написанных в форме бесед о международном положении с неким государственным деятелем, в котором легко угадывался граф Витте. Суть этих разговоров сводилась к тому, что мир в Европе возможен лишь при условии перегруппировки держав. Граф Витте всегда считал тесное сотрудничество с Германией главной движущей силой российской политики и поэтому не одобрял англо-российское соглашение, считая, что оно только свяжет России руки. Очень похожих взглядов придерживалась германская партия при дворе, сравнивавшая материальные выгоды, которые мог бы принести союз с Германией, с довольно сомнительными преимуществами, которые сулило соглашение с Великобританией. Даже расположенные к нам люди начинали задавать себе вопрос, какова практическая польза от соглашения с государством, на поддержку которого нельзя рассчитывать в случае войны.
Поэтому меня не удивило, что на аудиенции, состоявшейся 8 апреля, император сам поднял вопрос об англо-российских отношениях. Мы обсуждали взгляды, изложенные графом Витте в своих статьях в «Новом времени», и его величество высмеял идею перегруппировки держав. Как бы он ни хотел сохранить хорошие отношения с Германией, союз с ней даже не рассматривался, поскольку, кроме всего прочего, Германия старалась занять такое положение в Константинополе, которое позволило бы ей запереть Россию в Черном море. Заметив, что разделение Европы на два лагеря внушает ему опасения, император сказал: «Мне бы хотелось установления более тесных связей между Россией и Англией. Это мог бы быть союз чисто оборонительного характера». На мое замечание, что в данный момент, я боюсь, это недостижимо, император намекнул, что мы могли бы заключить договор вроде того, что существует между Англией и Францией. Хотя он незнаком с условиями этого договора, он полагает, что, даже если у нас нет настоящей военной конвенции с Францией, стороны договорились о том, как должна действовать каждая из стран при определенных обстоятельствах. Я сказал, что ничего не знаю о договоре с Францией, но по материальным соображениям мы не можем посылать войска для помощи русской армии. «У меня людей даже больше чем достаточно, – ответил император, – и посылать сюда дополнительные войска совершенно бессмысленно, но, возможно, будет полезно заранее договориться о согласованных действиях британского и российского флотов. Наше соглашение, – продолжил его величество, – в настоящее время ограничивается Персией. И я убежден, что оно должно быть дополнено или договором, подобным тому, что я сейчас предложил, или письменной формулой, фиксирующей факт англо-российского сотрудничества в Европе».
Я ответил императору, что лично я приветствовал бы заключение любого договора, который бы способствовал укреплению взаимопонимания между Россией и Британией. Но я могу лишь спросить себя: если бы в 1913 году Англия была союзницей России, могла бы она оказать ей более существенную помощь, чем она оказала, будучи лишь другом? Несколько раз за время продолжительного Балканского кризиса она играла роль посредника в Берлине и Вене. И более того, благодаря ее дружескому вмешательству удалось добиться более или менее удовлетворительного решения вопроса о сербском порте, и Австрия уступила Дибру и Дьяково, открыв тем самым дорогу к решению самого больного вопроса – о Скутари. Я сомневаюсь, что мы смогли бы добиться такого успеха, будь то в Берлине или в Вене, если бы Англия действовала как союзница России, а не как друг, который может стать союзником в случае, если Австрия и Германия навяжут России войну. Признавая, что этот аргумент не лишен основания, император сказал, что он, тем не менее, хотел бы, чтобы англо-российское соглашение приняло более четкий и определенный характер.
Недавно мне попалось следующее место из воспоминаний адмирала Тирпица: «Во время визита английского флота в Киль в конце июня 1914 года британский посол в Санкт-Петербурге, Бьюкенен, объявил о заключении англо-российской морской конвенции». Это можно понять так, что я хотел, чтобы это объявление выступило противовесом дружественному акту британского правительства, выразившемуся в отправке британской эскадры в Киль. Если адмирал Тирпиц читал пьесу Шеридана «Критик», то он должен помнить, как комендант крепости Тильбери прерывает свою дочь, которая всем рассказывает, что она видит приближающуюся армаду: «Не видишь ты испанских кораблей, затем что их еще нигде не видно».[70]
Точно так же я могу ответить, что не объявлял о заключении англо-российской конвенции – потому что такой конвенции не существовало. В дополнение к сказанному, я могу также сообщить доблестному адмиралу, что я даже не вступал в переговоры с российским правительством о заключении морской конвенции, и если в дальнейшем Великобритания стала союзницей России на суше и на море, то это произошло лишь вследствие нарушения Германией нейтралитета Бельгии.
Я привел эти беседы, чтобы показать, насколько беспочвенны все обвинения в шовинизме, выдвигаемые многими высокопоставленными немцами против России и Великобритании. Император ни разу не обмолвился ни единым словом, которое давало бы повод обвинить его в агрессивных намерениях против Германии. Напротив, он никогда не упускал случая выразить свое искреннее желание сохранить с ней хорошие отношения. Только окончательно убедившись в направлении германской политики и в значении ее постоянно наращиваемых вооружений, он начал предпринимать определенные шаги, чтобы оградить страну от возможных случайностей. Он увеличил численность войск и предложил преобразовать англо-российское соглашение в союз исключительно оборонного характера. С другой стороны, мой ответ на это заманчивое предложение императора – достаточное основание для ответа тем, кто обвиняет британское правительство в том, что оно подталкивало Россию к проведению агрессивной политики. Не следует забывать, что в 1913 году Германия посредством налога на капитал собрала 50 миллионов фунтов на военные цели, и Россия вынуждена была прибегнуть к контрмерам с целью самообороны. Я помню, господин Делькассе, который в то время был послом в Санкт-Петербурге, предупреждал меня, что Германия никогда бы не прибегла к таким радикальным мерам, если бы не собиралась в ближайшем будущем вести войну. Я передал это предупреждение в Лондон, но там к нему не прислушались, поскольку никто не верил, что Германия способна на такое безумие. Все полагали, что, как писал мне один из моих друзей, «финансисты», не желающие войны, не дадут этому плану ходу. В то же время германскому императору приписывалось желание остаться в памяти потомков хранителем европейского мира. Взгляды немецких писателей на российские военные приготовления напоминают мне стих, сочиненный много лет назад одним остроумным французом: «Cet animal est bien mèchant. Quand on l’attaque, il se dèfend».[71]
О моей последней аудиенции у императора перед началом войны я уже писал в главе 9. На ней обсуждались вопросы, имеющие отношение исключительно к таким странам, как Персия, Тибет и Афганистан, где интересы России и Великобритании сталкивались. Император ничего не говорил о Германии, но призывал ускорить ход переговоров по этим вопросам, которые велись тогда нашими правительствами, с тем чтобы они были как можно скорее завершены. «Поскольку, – добавил император, – тогда мы сможем спать спокойно, не боясь разрыва отношений между Россией и Англией».
Эта последняя аудиенция состоялась 15 июня, после завтрака, который император давал в Царском Селе в честь адмирала Битти и офицеров первой эскадры линейных крейсеров, прибывшей в Кронштадт с приветственным визитом. Император, а также все общество в целом оказали им самый теплый прием, а военно-морское командование и городские власти дали им почувствовать, что значит настоящее русское гостеприимство. Император обошел все корабли эскадры, состоявшей из «Льва», «Королевы Марии», «Принцессы» и «Новой Зеландии», и вместе с императрицей и четырьмя дочерьми почтил своим присутствием завтрак, который адмирал Битти дал в его честь на борту своего флагманского судна. Я никогда не видел таких счастливых лиц, как у великих княгинь, когда небольшая группка офицеров, которым было поручено их развлекать, показывала им «Льва». Когда я вспоминаю их такими, как в тот день, трагическая история их гибели кажется кошмарным сном.
20 июля президент Французской республики господин Пуанкаре прибыл с официальным визитом к российскому двору. Были обычные смотры, банкеты, тосты. Основным предметом разговоров с глазу на глаз, естественно, было международное положение, которое на тот момент было весьма тревожным. Император, хотя и был озабочен, все еще верил в мирные намерения кайзера Вильгельма. 21-го числа президент проводил прием глав иностранных миссий. Я ожидал своей очереди, когда со мной заговорил сербский посланник. Сильно волнуясь, он обратил мое внимание на угрожающую позицию Австрии и сказал, что Сербия стоит перед лицом величайшего в ее истории кризиса. Господин Пуанкаре, которому я передал слова господина Сполайковича, поднял этот вопрос в разговоре с австрийским послом, но не получил от него сколько-нибудь удовлетворительного объяснения австрийской позиции. Вечером 28-го числа президент отправился в обратную дорогу.
Поскольку с момента убийства эрцгерцога Франца Фердинада прошло уже несколько недель и никаких действий со стороны Австрии не предпринималось, были основания надеяться, что она отказалась от мысли о каких-либо акциях возмездия. Я уже получил отпуск и даже взял билеты для поездки в Англию. На следующее утро (24-го числа) я как раз сидел в своем кабинете, размышляя о том, что буду делать дома, когда телефонный звонок вернул меня к действительности. «Кто говорит?» – спросил я. «Это Сазонов, – последовал ответ. – Австрия предъявила Белграду ультиматум, условия которого означают войну. Пожалуйста, будьте через час во французском посольстве. Я хочу обсудить с вами и Палеологом положение дел».
<< Назад Вперёд>>
