Характеристика личного состава армии
Царская армия, которая, по словам Энгельса, всегда отставала от европейских армий, на полях Манчжурии в полной мере показала свое бессилие в единоборстве с более подготовленной к войне японской армией. К началу войны русская армия, отражая глубокие внутренние противоречия, порожденные самодержавным режимом, находилась в состоянии крайнего упадка.
* * *
Русский солдат, храбрость, самоотверженность и стойкость которого в бою отмечались иностранцами на всем протяжении истории России, не мог удовлетворять на рубеже XX столетия высоким требованиям, которые предъявлялись к бойцу сложными условиями нового времени. Тем не менее во время русско-японской войны русский солдат проявил исключительный героизм и отвагу, что неоднократно отмечали военные агенты различных иностранных держав, находившиеся при штабах русской и японской армий.
Характер обучения солдата ни в какой мере не мог развить в нем склонности к проявлению инициативы: ружейные приемы и шагистика подавляли в нем бойца, превращая его в автомат, способный действовать только в сомкнутом строю. Солдата приучали слепо повиноваться своему начальству. Дисциплина была основана на классовом подчинении солдата офицеру — представителю привилегированных классов, который с высокомерием относился к «нижнему чину».
Так же слаб был русский унтер-офицер, постоянно опекаемый со стороны офицеров в мирное время и не приученный к самостоятельности. Созданию удовлетворительного кадра унтер-офицеров препятствовал недостаток грамотных солдат, из среды которых черпался унтер-офицерский состав. Так сказалось казарменное воспитание, основным содержанием которого являлась подготовка защитника самодержавия от посягательств революции.
Широкие народные массы, привлекавшиеся в армию, в связи с современными требованиями войны не могли служить достаточно надежным орудием в руках самодержавия для проведения его захватнической политики. Чуждые солдатским массам цели войны не могли вызвать у них воли к победе. Напротив, среди мобилизованных запасных оказалось немало находившихся под влиянием большевиков и понимавших, что победа царской России над Японией приведет лишь к укреплению самодержавного строя и усилению эксплуатации народных масс.
Революционный подъем в России, несомненно, нашел свое отражение в армии и флоте. Внедрение революционных идей в солдатские массы в огромной степени определялось деятельностью революционной социал-демократии, которая ставила своей задачей революционизирование армии — главного оплота самодержавия. Заметное влияние на рост политического сознания солдатских масс оказали происходившие в 1901 г. демонстрации рабочих и студентов.
В 1902 г., когда политические стачки рабочих и крестьянское движение приняли широкие размеры, революционная работа в армии была усилена. Революционная социал-демократия не только распространяла среди солдат листовки и воззвания, но даже вела устную агитацию. В 1901 г. в Москве был создан солдатский кружок, в следующем году такие кружки возникли в Петербурге и Кронштадте, а в 1903 г. солдатские кружки существовали уже в Саратове, Севастополе и других городах.
Еще успешнее развивалось революционное движение во флоте. Этому способствовало то обстоятельство, что царское правительство было вынуждено привлекать во флот квалифицированных рабочих, главным образом, металлистов, которые быстрее усваивали специфические особенности морской службы. Многие матросы приходили во флот уже с сложившимся политическим сознанием. Заграничные же плавания знакомили матросов с различными странами и давали им возможность делать сравнения с российскими порядками. Матросская среда являлась благодарной почвой для революционной деятельности. Уже в 1902 г. среди рабочих, призванных во флот, появились члены социал-демократической партии, а в 1903 г. в Севастополе уже существовала военная социал-демократическая организация. Солдатские и матросские массы, не заинтересованные в захватнической войне царизма, представляли собой благодарную почву для пропаганды пораженческих настроений. Вполне понятно, все эти условия способствовали разложению царской армии.
* * *
Русское офицерство стояло на очень низкой ступени общего и военного развития и в подавляющем большинстве состояло из лиц, по различным причинам недоучившихся в средних учебных заведениях и поступивших в юнкерские училища не столько по склонности к военному делу, сколько по необходимости «выйти в люди». Если некоторые офицеры питали привязанность к военному делу, то вся система прохождения службы не благоприятствовала развитию интереса к нему. К этому нужно прибавить материальную необеспеченность пехотного офицера, который к тому же мог получить роту не раньше, чем через 15 лет.
В области военного дела офицер не склонен был к новаторству: гораздо проще и легче было исполнять старое привычное дело. Ко всему новому он проявлял недоверчивое отношение. Дисциплинированный на основе чувства страха офицер не был способен к проявлению самостоятельности и инициативы. Несмотря на опыт англо-бурской войны, русские офицеры продолжали воспитываться на отживших свой век суворовских образцах.
Однако даже этого офицерского состава оказалось недостаточно. Зачастую в роте, кроме ротного командира, не было ни одного офицера. Прапорщики запаса, частично привлеченные в армию и прошедшие в свое время короткий срок обучения, оказались далеко не на высоте требований.
Нормального руководства боевой подготовкой в полках не было. Командир полка, заваленный хозяйственными работами и различной перепиской, не являлся фактически руководителем боевой подготовки, а полковые командиры из офицеров Генерального штаба смотрели на командование полком как на трамплин к генеральскому чину и детально в жизнь полка не входили. Высшее руководство со стороны генералов ограничивалось, главным образом, смотрами во время летних лагерных сборов.
Таким образом, командный состав царской армии, вышедший в большинстве своем из среды прогнившей аристократии, оказался не в состоянии вести солдатские массы к победам.
Генералы. Высший командный состав вышел на войну совершенно неспособным к проявлению творческой инициативы.
Выдвигаемый на высшие служебные посты не столько по соответствию, сколько за «высокое» происхождение или умение угодить начальству, высший командный состав не пользовался в армии авторитетом. Усматривая в своей службе источник материальных благ и мишурных почестей, высшие генералы, за редкий исключением, не только не следили за развитием военного дела, но даже не ознакомились с последней японо-китайской войной, которая до известной степени являлась для Японии репетицией войны русско-японской.
Оторванные от практики военного дела и теоретически слабо подготовленные русские генералы во время войны нередко испытывали «муки творчества» в попытке разрешить такие «проблемы», которые в военной теории уже давно получили свое разрешение, но оставались неизвестными русским генералам. В области тактики представления русских генералов оставались на уровне давно отживших образцов.
«Даже среди высших офицеров осталось много людей, которые остались поклонниками «холодного оружия» и мечтают о том, как они, опустив голову, врежутся в толпу врагов и начнут их крошить направо и налево» — так писал французский военный писатель Людовик Нодо4.
Воспитанные в основном на началах отсталой школы Леера и отрицавшие серьезную роль военной техники генералы царской армии растерялись перед лицом японских генералов, стоявших по своему развитию на уровне современных военных знаний.
Оперативное искусство
Существовавшее среди отдельных лиц высшего командного состава некоторое единство взглядов на военное искусство вращалось вокруг оторванной от новой эпохи доктрины, идейным вдохновителем которой являлся генерал Леер. Учение Леера, не понимавшего зависимости военного искусства от состояния экономики и общественного устройства, заключалось в признании «вечных и неизменных» принципов военного искусства. Отсюда проистекало убеждение, что знания для творческой оперативной деятельности должны черпаться из классических образцов наполеоновского искусства, которые могут применяться вне зависимости от условий эпохи. В своих военно-исторических трудах Леер рассматривал войны независимо, от социально-экономических данных эпохи, и поэтому для его учения характерно полное непонимание путей развития военного искусства: история войн изучалась не в динамике, а в статике. Военное искусство эпохи войн за воссоединение Германии не было как следует понято Леером и признавалось им как состояние упадка оперативного творчества. Только в 1907 г. по указанию начальника Генерального штаба Палицына в Академии Генерального штаба начали изучать особенности военного искусства эпохи войн 1866 и 1870–1871 гг.
Таким образом, Леер в своем учении не мог возвыситься до понимания новых условий эпохи. Само собой разумеется, что диалектика Клаузевица была совершенно непонята Леером.
Оперативное искусство, принятое в армии увядающего режима, не могло выйти из пределов схоластики и схематики. Наряду, с догматизированием наполеоновского искусства в среде высшего командного состава царской армии господствовали оборонительные тенденции, сочетавшиеся с признанием выгодности сосредоточения для действий по внутренним операционным направлениям.
Русский генеральный штаб
Русский Генеральный штаб, получивший свое начало еще во времена Петра I, в эпоху капитализма пришел в состояние упадка.
В 1815 г. было создано «Московское учебное заведение для колонновожатых», которое заменила основанная в 1832 г. военная академия, переименованная в 1855 г. в Академию Генерального штаба.
Уже ко времени Крымской кампании русский Генеральный штаб испытывал большой некомплект вследствие некоторого отлива из Академии представителей аристократии, убоявшихся бездны премудрости, и отсутствия тяготения к Академии со стороны представителей нарождающейся буржуазии, которую не допускали к высшим должностям.
Во второй половине XIX столетия правящая верхушка России сознает значение Генерального штаба в деле обеспечения захватнической политики самодержавия. Последовал приказ о подборе выдающихся офицеров в Академию, а отрыв слушателей Академии от армии побудил установить в 1872 г. стажировку для кандидатов на должности командира полка и начальника штаба дивизии.
Впрочем, русско-турецкая война обнаружила полный кризис Генерального штаба, выбросив на поверхность только одного «выдающегося» генштабиста — Куропаткина, начальника штаба дивизии Скобелева.
К началу войны с Японией русский Генеральный штаб ярко отражал общий идейный застой, царивший в армии, и не в состоянии был обеспечить победу самодержавия на Дальнем Востоке. По идее на Генеральном штабе лежали обязанности по разработке плана войны, подготовке мобилизации, изучению армий предполагаемых противников и изучению вероятных театров войны. Война с Японией показала, что ни одна из этих обязанностей русским Генеральным штабом выполнена не была. Даже в 1895 г., когда столкновение с Японией уже казалось неизбежным, Генеральный штаб не проявил достаточного интереса к Японии. Театр войны почти не изучался. О состоянии вооруженных сил Японии имелись слабые и противоречивые сведения. Опытом японо-китайской войны не интересовались.
Офицеры русского Генерального штаба по характеру своей практической деятельности мало соответствовали предъявляемым к ним требованиям. В мирное время они занимались больше канцелярским делом, чем вопросами оперативно-тактического характера, и только изредка участвовали в маневрах и в военных играх. Условия прохождения службы офицерами Генерального штаба не располагали к работе над расширением военного кругозора, так как принадлежность к Генеральному штабу, а тем более служба в центральных учреждениях и без того в полней мере обеспечивали карьеру, которая совершалась тем быстрее, чем больше связей офицер имел в руководящих сферах военного ведомства и чем больше «гибкости» он проявлял по отношению к начальству. Спокойный за свое будущее, офицер Генерального штаба, за редким исключением, посвящал свободное от служебных обязанностей время различным развлечениям или занимался делом, не имевшим отношения к его специальности, отчего постепенно терял свою квалификацию и утрачивал связь с практической работой в войсковых частях. Низкому уровню военных знаний офицеров Генерального штаба вполне соответствовали методы преподавания в академии Генерального штаба.
На занятиях по истории военного искусства требовалось знание множества всяких мелочей, зато в программу академии не входило изучение японо-китайской и англо-бурской войн.
Тактика
Если на оперативную мысль давила школа Леера, то тактическая мысль находилась под сильным влиянием Драгомирова, который пытался положить начало раскрепощению русской армии от муштры и являлся в известной степени «либералом» в своей среде. По мнению Драгомирова, успех на войне зависит, главным образом, от «нравственных» свойств бойца и командира, а потому необходимо отказаться от муштры и перейти к воспитанию. При этом Драгомиров требовал более культурного отношения к солдату. Эти требования Драгомирова были мало приемлемы для царской армии эпохи последнего Романова и, естественно, вызвали недовольство среди реакционной части русского офицерства.
Переоценка нравственного элемента привела Драгомирова к недооценке значения техники в бою. Техника, в представлении Драгомирова, имеет значение лишь подсобного фактора, устраняющего препятствия к достижению цели действиями живой силы «на основе ее нравственной энергии». Драгомиров высказывался против скорострельного оружия, указывая, что введению его должно предшествовать повышение общего культурного уровня бойца и командира. Необходимость стрелкового боя он хотя и признавал, однако предпочтение отдавал штыку.
Драгомиров высказывался также против применения фортификационных сооружений, потому что войска «начинают смотреть на них не как на усиливающее средство, а как на преграду, которая к ним не подпустит противника».
Стремление Драгомирова к привитию русской армии наступательной тактики, инициативы, волевых качеств привело его к большим «перегибам» в области тактического использования войск. Драгомиров признавал вредным залегание в бою: трудно двинуть вперед залегшего в надежном укрытии солдата, сила которого заключается в штыке.
Если появление нового оружия заставило иностранные армии перестроить свою тактику, ввести стрелковые цепи, обратить главное внимание на одиночное обучение, умение применяться к местности и заняться обучением армии широкому маневрированию на фланги противника, то тактика царской армии оставалась основанной на густых построениях и фронтальном наступлении во весь рост для удара в штыки. Когда стрелковая цепь была общепризнана, Драгомиров требовал движения цепей во весь рост без применения шанцевого инструмента; при этом стрельба должна производиться не одиночным порядком, а залпами, по команде и только по крупным целям.
Эта тактика оказала большую услугу японцам, которые, применяясь к местности, двигались ползком и безнаказанно подходили к русскому расположению на близкое расстояние.
Боевой порядок русской роты в наступлении заключался в расположении двух взводов в первом эшелоне; за ними следовали остальные два взвода, составлявшие резерв.
Только кровавые уроки русско-японской войны заставили царскую армию перестроиться. Уже первый бой на реке Ялу показал всю несостоятельность русской тактики: попытки переходить в штыковую атаку без соответствующей огневой подготовки приводили к поражению и к большим потерям в живой силе от ружейного огня противника.
Характеризуя тактику царской армии, Энгельс писал:
«...офицеры могут только бросать ее (армию. — Автор) всю целиком, как единую тяжелую массу, на неприятеля. Отбрасывается всякая мысль о тактическом маневрировании: вперед, вперед, вперед — это все, что можно делать. Эта густая масса тел, конечно, уже в силу своей компактности, представляла собой лучшую мишень, которой только мог бы пожелать дли себя артиллерист...»5.
* * *
К сказанному надо еще прибавить факт совершенно неудовлетворительного обучения артиллеристов. Артиллерия перевооружилась только перед войной, но артиллеристы оказались не обученными стрельбе с закрытых позиций. Артиллерия не была обучена совместным действиям с пехотой и во время войны не сумела оказать последней нужную поддержку.
Вполне понятно, что при таких условиях армия не могла рассчитывать на успех.
Численность, организация и техника царской армии
Общая численность постоянной армии к началу войны равнялась 1 100 000 человек. Кроме того, в запасе и ополчении насчитывалось около 3 500 000 человек.
Войска сводились в дивизии и корпуса. Как общее правило, корпус состоял из двух дивизий двухбригадного состава. Бригаду составляли два полка четырехбатальонного или трехбатальонного (в сибирских корпусах) состава. Корпусу придавалась кавалерийская дивизия в составе 4 полков по 6 эскадронов в каждом, а пехотной дивизии — артиллерийская бригада из 6–8 батарей. Корпус имел инженерные средства и тыловые учреждения.
Союз с Францией в значительной степени повысил качество вооружения русской армии. Если японское ружье Арисака не уступало русской винтовке образца 1891 г., то имевшиеся на вооружении японской армии около полумиллиона ружей устарелой системы Мурата были значительно хуже.
Русская 76-мм пушка образца 1900–1902 гг. по дальнобойности и скорострельности превосходила японскую, однако она не имела гранаты, которая оказалась необходимой для разрушения глинобитных фанз, кумирен и заборов, служивших японцам укрытием.
В то время как дальнобойность русской пушки равнялись 6–7 км, дальность боя японской артиллерии не превышала 4 1/2 км. В отношении скорострельности русская пушка превосходила японскую вдвое. Помимо новой пушки русская артиллерия имела старые пушки образца 1892–1895 гг. и даже образца 1877 г., хорошо действовавшие против глинобитных построек.
Горной артиллерии в начале войны русская армия в Манчжурии не имела. Только непосредственно перед войной Обуховскому заводу был дан заказ на изготовление горных орудий. Еще хуже обстояло дело с тяжелой артиллерией: устаревшая 6-дюймовая мортира образца 1887 г. с ничтожной дальнобойностью и скорострельностью, легко ломавшаяся, оказалась лишь обузой. Эта мортира являлась единственной представительницей навесного огня в русской армии.
Царская армия была бедна пулеметами. По мнению Драгомирова, пулеметы являются «нелепостью в полевой армии нормального состава». Такое отрицательное отношение к пулеметам привело к тому, что русская полевая армия в начале войны имела только 8 пулеметов. Впоследствии количество их увеличилось и к Мукденскому сражению достигло 56.
В отношении остальных видов технических средств русская армия также уступала японской. Например, в первый период войны в Манчжурской армии было слишком мало развито применение телефона и телеграфа, которые, по мнению Драгомирова, представляют собой «средства вспомогательные, а главным орудием как для донесений, так и для передачи приказаний всегда останутся живые люди, то есть ординарцы».
Русский тыл
Если в основе организации японского тыла лежали оперативные идеи германской школы, то русское командование, хотя и применяло наполеоновские методы сосредоточения, но не обеспечило, однако, организации широкой охватывающей базы, к чему обычно стремился Наполеон. Вопросам снабжения Куропаткин придавал преувеличенное значение, и вместо того, чтобы подчинить тыл оперативной идее и организовать широкое базирование, которое развязывало бы армии руки и давало бы ей возможность свободного оперативного размаха, Куропаткин поставил оперативную деятельность армии в полную зависимость от единственной линии железной дороги. Это обстоятельство ограничивало оперативный маневр и в то же время облегчало противнику возможности обхода и охвата.
Переброшенные из центра России на Манчжурский театр около 900 км переносной железной дороги и местный гужевой транспорт не были использованы для организации широкой базы, а построенные полевые железные дороги представляли собой короткие радиусы, сходящиеся в одном центре, где-нибудь у головной станции.
Выстроенная еще до войны Шушунская железнодорожная ветка, протяжением около 50 км, тянулась параллельно фронту и не могла быть использована в полной мере, а проложенная позднее ветка от Санцуйцзы на Салунью после боев под Мукденом вместе с большим количеством подвижного состава осталась в руках японцев.
Речные пути при организации русского тыла вовсе не были использованы.
В противовес японскому командованию, принявшему своевременно меры к оборудованию грунтовых дорог, русское командование только подумало об этом, но ничего не сделало за отсутствием на месте инструмента и руководящего технического персонала. Некоторые попытки организовать дорожные работы путем привлечения местной рабочей силы встретили сопротивление со стороны жителей, которые под различными предлогами уклонялись от содействия русской армии. Местные жители еще не забыли жестоких методов «усмирения» национального движения в Манчжурии в 1900–1901 гг. и военно-полицейских приемов русского администрирования в последующие годы. Они не только не проявляли желания содействовать успеху царской армии, но, собираясь в партизанские отряды, производили нападения на железную дорогу и главным образом на гужевой транспорт, захватывая продовольствие и разгоняя погонщиков-китайцев.
Партизанские набеги манчжуров беспокоили Куропаткина и вынуждали его отрывать от полевой армии десятки тысяч войск для обеспечения работы тыла.
Для организации подвоза командование царской армии в июле первого года войны создало из местных средств 50 гужевых и 10 вьючных транспортов. В августе, во время сосредоточения армии к Ляояну, Куропаткин приказал передать часть этих транспортов в войсковые части, так как сибирские войска имели недостаточный обоз, а в европейских войсках повозки были слишком тяжелы для манчжурских дорог. Кроме того, обремененность русского солдата снаряжением вызывала необходимость иметь в обозе 1-го разряда повозки, возившие часть вещевых мешков. После Мукденского сражения, когда много транспортных средств погибло, потребовалось формирование второй партии гужевого транспорта из местных средств, однако противодействие населения, настроенного враждебно к царской армии, затянуло формирование этого транспорта вплоть до окончания войны.
Тем не менее основная масса русских войск имела при себе запас продовольствия на 11 дней (в корпусном транспорте — трехдневный запас, в дивизионном обозе — четырехдневный, в полковом — полуторадневный и на людях запас на 2 1/2 дня), и при некоторой напряженности в снабжении боеприпасами армия могла бы оторваться от железной дороги для более широкого оперативного маневра, но так как стратегия Куропаткина требовала сосредоточения, то армия от железной дороги не отрывалась.
Эшелонирование обозов носило беспорядочный характер. Скопление огромного количества повозок в ближайшем тылу при беспрерывных отступлениях создавало частые заторы. Обозники-китайцы после неудачного боя в панике бросались в тыл, а повозки увязали в глубоких колеях неблагоустроенных манчжурских дорог.
Богатые продовольственные ресурсы Манчжурского театра в первый период войны из-за незнакомства русских интендантов с местностью не были использованы, что вызвало излишнюю перевозку крупных запасов продовольствия по железной дороге. В то время как Манчжурия имела значительные запасы муки, из Центральной России перевозили в Манчжурию миллионы пудов муки и зерна. Были даны заказы на продовольствие даже в Америку, и хотя оттуда ничего доставлено не было, зато царские интенданты и американские хлебные дельцы на этом деле основательно заработали. В дальнейшем заготовка продовольствия из местных средств производилась также непосредственно войсками. Заготовка эта происходила весьма хаотически и нередко переходила в грабеж, возмущавший местное население. Возмущение населения заставило русское командование перейти к довольствию из расходных магазинов, расположенных за войсками на расстоянии одного перехода и пополнявшихся из харбинского тылового магазина. Чрезмерное скопление продовольственных магазинов и вещевых складов в ближайшем тылу, вызванное опасением перерыва железной дороги, зачастую отдавало их в руки японцев (Ляоян, Мукден).
Несмотря на личные заботы Куропаткина о снабжении войск, хлеб иногда доставлялся в войска с плесенью, что вызывало острожелудочные заболевания. В общей сложности русская армия на театре войны потеряла умершими от болезней около 13 000 человек, кроме множества признанных негодными к дальнейшей службе в войсках.
Организация артиллерийского снабжения давала перебои, несмотря на завал снарядов в Харбине.
Недостатка в вещевом снабжении не было, однако японцы не без основания называли русских солдат оборванцами и нищими. Это объясняется не столько отсутствием предметов вещевого снабжения, сколько их качеством. Например, поставляемая интендантством обувь была такого качества, что приходила в первые же дни носки в полную негодность.
Что касается организации санитарного дела в царской армии, то русская военная литература пестрит хвалебными отзывами по адресу военно-санитарного ведомства, руководимого бывшим губернатором Треповым, однако иностранные источники говорят совершенно другое. Вот что, например, говорил один германский корпусной врач: «В свое время мы приходили в ужас от порядков в зимний поход русской армии 1877–1878 гг., но то, что теперь происходит на русской стороне в Манчжурии, еще гораздо хуже».
А «Русские ведомости» приводили перепечатки из иностранной прессы, указывавшие на то, что русские раненые перевозилась на голых полах неубранных вагонов, в которых только что перевозили лошадей. В течение нескольких дней они оставались без горячей пищи и медицинской помощи.
Таким образом, сама организация тыла в значительной степени способствовала поражению царской армии.
4 Людовик Нодо, «Письма о войне».
