Наступил декабрь. На обширных просторах России уже гуляли метели, трещали морозы, сковывая реки и озера крепким льдом, а на Северном Кавказе стояла промозглая погода, шли дожди, превращая дороги в сплошное месиво. В один из ненастных дней, разбрызгивая комья грязи, в Георгиевск въехала автомашина «фиат». Она остановилась у гостиницы «Люкс», где размещался штаб советской 11-й армии. Приказом Реввоенсовета Южного фронта от 3 октября 1918 года она была образована из бывшей Северо-Кавказской армии.
Из машины вышел назначенный начальником оперативно-разведывательного отдела армии Михаил Левандовский. Предъявив у входа часовому мандат, он поднялся на второй этаж и попросил адъютанта командующего доложить о своем прибытии. Через несколько минут его пригласили в кабинет. Из-за стола поднялся Крузе — высокий, стройный человек, одетый в отлично сшитый френч. Он лениво протянул вошедшему холеную руку, украшенную массивным перстнем с крупным бриллиантом. Пожимая мягкую ладонь, Михаил Карлович обратил внимание на тщательно отполированные ногти. От напомаженного, холеного командующего исходил приятный запах французских духов.
«Павлин какой-то, а не командующий», — подумал Левандовский, с неприязнью разглядывая стоявшего перед ним человека.
— Вряд ли я могу разъяснить вам обстановку, сложившуюся на фронте. Вчера прилетел из Астрахани. Входите в курс дела сами. Завтра в восемь жду от вас оперативную сводку.
«До чего же невезучая 11-я армия на командующих», — с горечью раздумывал Левандовский, направляясь в отведенную для него рабочую комнату. Первый главком Автономов постоянно конфликтовал с ЦИК Кубано-Черноморской республики, отказывался подчиняться Чрезвычайному штабу обороны, за что был отстранен от должности. На смену ему пришел казак станицы Петропавловской Сорокин — человек необыкновенно смелый и, несомненно, даровитый. Но очень быстро возомнил себя выдающейся личностью, ревниво относился ко всему, что, по его мнению, грозило авторитету командующего, стремился к неограниченной власти. По его приказу в октябре 1918 года были арестованы и расстреляны возле Пятигорска члены ЦИК Кубанской республики и председатель крайкома партии М. И. Крайный. Собравшийся в Невинномысске Второй Чрезвычайный съезд Советов Северного Кавказа объявил Сорокина вне закона. 30 октября он был арестован в Ставрополе и убит одним из командиров Таманской армии. И вот теперь новый командарм — этот напомаженный франт, бывший полковник царской армии Владимир Михайлович Крузе. Что даст он армии, которая находится в архитрудном положении?
Разглядывая огромную карту, висевшую на стене, расчерченную разноцветными линиями и утыканную флажками, Левандовский опытным взглядом определил, что ситуация на фронте складывается поистине трагическая.
В конце июня 1918 года армия Деникина вторглась на Кубань, стремясь захватить всю территорию от Азовского моря до Каспия, она ставила перед собой задачу — разгромить 11-ю армию, очистить свои тылы от советских войск и тем самым развязать себе руки для похода на Москву.
14 июля белые взяли Тихорецкую, разорвав единый фронт Северный Кавказ — Царицын. Наши войска на Кубани оказались изолированными от Советской России, потеряли источник снабжения оружием и боеприпасами, лишились военного и политического руководства. 16 августа после тяжелых и упорных боев Добровольческая армия вошла в Екатеринодар (ныне Краснодар), после чего захватила Новороссийск. Выход к морю дал ей возможность получать щедрую помощь от стран Антанты. Советские войска отошли за Кубань и Лабу к границам Терской области. Они мужественно сражались на четырех направлениях — против немецких оккупантов под Батайском и на Тамани, отражали натиск деникинской армии, наступавшей со стороны Екатеринодара и Ставрополя, вели бои с бандами Шкуро возле Кисловодска и грузинскими меньшевистскими войсками на Черноморском побережье.
Знакомясь с документами, Михаил Карлович пришел к выводу, что, как такового, штаба в 11-й армии не существует. Несколько военных специалистов составляли приказы и подшивали их в папки. Разведка толком не велась, поэтому командиры имели представление о противнике лишь в общих чертах. Они не знали его численности на разных участках фронта, не могли определить направление ударов. Левандовский вместе с только что назначенным начальником штаба Борисом Ивановичем Пересветом энергично принялся наводить порядок. Отобрал в частях несколько грамотных командиров, обучавшихся в военных училищах, и пополнил ими свой отдел, стал требовать от всех частей ежедневных оперативных сообщений о положении на фронте, с тем чтобы иметь ясную и точную картину происходящих событий.
Приход Левандовского в армию совпал с периодом ее реорганизации. Красная Армия еще с июля 1918 года перестала комплектоваться за счет добровольцев и пополняла свои ряды путем всеобщей мобилизации. А на Северном Кавказе принцип добровольности сохранялся почти до конца гражданской войны. Оторванность от центральных районов России, национальная пестрота создавали сложную обстановку, при которой от руководителей армии требовались не только знания военного дела, но и огромная выдержка, умение разбираться в межнациональных отношениях, учитывать постоянно меняющуюся расстановку различных сил.
В рядах 11-й армии насчитывалось 290 полков, отрядов, отдельных сотен, создававшихся по принципу землячества в городах, селах, станицах. Действовали они самостоятельно, независимо друг от друга. Кроме соединений, родившихся на Кубани, Тереке и в Ставрополье, было множество отрядов, пришедших с Украины. Во время отступления вместе с бойцами уходили их жены и дети, тащившие за собой домашний скарб. Со стороны эти части можно было принять за многолюдные цыганские таборы. Несмотря на грозные приказы, украинские отряды продолжали возить за собой громоздкие обозы с беженцами и имуществом. Все это сильно затрудняло военные действия, тормозило переброску войск и часто вызывало панику.
И вот из таких партизанских частей, с их неистребимым духом вольницы, а иногда и полной анархии, предстояло создать крепкую, боеспособную армию. По приказу Главкома Вацетиса предполагалось все отряды свести в три стрелковые, одну кавалерийскую дивизии и одну запасную бригаду. Многие командиры, не желая единого руководства, а главное — попасть кому-то еще в подчинение, всячески сопротивлялись созданию регулярной армии. Реввоенсовету зачастую приходилось буквально ломать их упрямство.
Левандовский работал с полным напряжением сил. Он успешно руководил отделом, разрабатывал планы операций, переформировывал колонны и отряды в дивизии и полки, много энергии тратил на то, чтобы обеспечить армию боеприпасами.
«В смысле вооружения, снаряжения, обмундирования и медицинской помощи, — писал Серго Орджоникидзе, — положение было ниже всякой критики. Патронов не было, снарядов не было, обмундирования, медицинской помощи не было».
Приехавший в Москву С. М. Киров представил В. И. Ленину точные расчеты сил и средств, необходимых для защиты Терского края. Владимир Ильич отнесся к просьбам терцев очень внимательно. Вопрос об оказании помощи Северному Кавказу он незамедлительно включил в повестку дня заседания ЦК партии и Малого Совнаркома, поставив на докладной записке терских большевиков пометку «архисрочно». В короткий срок были снаряжены экспедиции на Кавказ, которые везли большое количество оружия и снаряжения. К несчастью, до 11-й армии почти ничего не доходило: все либо оседало в Астрахани, либо растаскивалось прямо с вокзала и пароходов, расхищалось со складов. Тылы были дезорганизованы, в них царили неразбериха и саботаж. Поэтому Левандовский без колебаний вступил в конфликт со штабом и Реввоенсоветом фронта. Молодой начальник отдела, только что выдвинутый на высокую должность, не боялся высказывать свои мнения и претензии. Ратуя прежде всего за интересы армии, он меньше всего думал о личном благе или о нежелательных последствиях для себя. Такую принципиальную позицию он занимал всегда, при всех жизненных обстоятельствах.
11-я армия находилась еще в стадии переформирования, когда командование Каспийско-Кавказского фронта потребовало от нее немедленного наступления. Своими активными действиями она должна была отвлечь белых от Царицына, не дать им возможность снять свои части с Северного Кавказа и перебросить их на Дон в помощь генералу Краснову.
Вместе с начальником штаба Б. И. Пересветом Левандовский разработал план предстоящего наступления, отличавшийся дерзостью и оригинальностью замысла. Конной бригаде Ивана Кочубея было приказано сосредоточиться в районе Султановки. Под покровом ночной темноты перейти линию фронта и совершить стремительный набег на станицу Сергеевскую, где располагалась крупная база белых. Заметив в стане врага замешательство, в решительное наступление переходила дивизия Г. И. Мироненко, наносившая удар в сторону Баталпашинска (ныне — Черкесск) и Невинномысска. Ей предстояло при поддержке бронепоездов обойти правый фланг противника и отрезать его от основных сил, находившихся в районе Армавира и Ставрополя.
К штабу армии подъезжали всадники: с передовых позиций собирались командиры, чтобы еще раз уточнить диспозицию. В овальном зале, задрапированном шелком, рассаживались прибывшие с фронта начдивы, начальники штабов, военкомы. Совещание не открывали, ждали приезда Ивана Кочубея. Вдруг в вестибюле раздались громкие крики и ругань.
«Наверное, Иван Антонович бушует», — мелькнуло в голове у Михаила Карловича, и он поспешил к выходу. Картина, которую он застал, вызвала у него улыбку. Рассвирепевший комбриг одной рукой держал за шиворот трясущегося от страха штабиста, другой пытался вытащить из ножен свою шашку:
— Как ты можешь говорить мне такое?! — кричал в гневе Кочубей. — Зараз от тебя только мокрое место останется!
С приездом нового командующего армией был установлен порядок — всякий входивший в штаб армии должен был получить пропуск и сдать оружие специально поставленному в дверях человеку. Дежурный штабист, не зная крутого нрава Ивана Кочубея, потребовал от него сдать шашку и револьвер. Это требование и привело лихого комбрига в бешенство.
— Успокойтесь, Иван Антонович, — оттаскивал его за локоть Михаил Карлович. — Проходите с оружием. Он человек новый, не признал вас.
Кочубей так вцепился в насмерть перепуганного штабиста, что оторвать его было просто невозможно. На помощь Левандовскому поспешил член Реввоенсовета кубанский казак Сергей Одарюк, к которому Иван Кочубей относился с большим уважением. Вдвоем они оттащили комбрига.
— Идемте, Иван Антонович, мы уже давно ждем вас, — уговаривал Одарюк.
Поднимаясь по лестнице, Кочубей никак не мог остыть, вслух ругал оскорбившего его, как он считал, штабиста:
— У меня оружие захотел отобрать! Да я ему покажу, где раки зимуют!
Слава об Иване Кочубее ходила по всей Кубани. Он отличался безумной храбростью, никто не мог сравниться с ним в джигитовке, стрельбе из револьвера, владении шашкой. Бойцы шли за ним в огонь и в воду, невзирая на то что комбриг обладал неуравновешенным, буйным характером. И еще один недостаток мешал Ивану Кочубею вырасти в хорошего красного командира — он был совершенно неграмотным человеком: не мог ни читать, ни писать, на всех приказах ставил вместо подписи жирный крест или отпечаток своего большого пальца.
Хмурый Кочубей уселся в самом углу. Он не выносил совещаний, поэтому занимал место где-нибудь подальше от глаз начальства. Левандовский внимательно разглядывал казака станицы Александро-Невской, которого революция вынесла на гребень волны. В империалистическую войну старший урядник Иван Кочубей был самым лучшим разведчиком полка, имел за храбрость два Георгиевских креста и медаль. В своей родной станице он организовал отряд Красной гвардии. Участвовал в обороне Екатеринодара и в боях под Ростовом.
С июля 1918 года командовал кавалерийским полком, а осенью принял под свое начало 3-ю кавалерийскую бригаду. Под командой казака-самородка бригада не знала поражений, успешно громила полки, руководимые опытными офицерами — выпускниками царских военных училищ и академий. Слушая Пересвета, Кочубей, краснея от напряжения, наносил на лист бумаги какие-то знаки. Время от времени он наклонялся к своему начальнику штаба, который делал на бумаге записи.
В конце совещания Михаил Карлович попросил Кочубея немного задержаться:
— Мы уточним с вами маршрут рейда, — объяснил он свою просьбу.
Когда все разошлись, Левандовский подвел комбрига к карте, но тот равнодушно смотрел по сторонам. Начальник оперативно-разведывательного отдела понял, в чем дело.
— Вы не разбираетесь в карте? — спросил он с удивлением.
Кочубея передернуло:
— Почему же! Только у меня своя карта, — и он протянул лист бумаги, на котором стояли кружочки, крестики, тонкие и жирные линии, рядом рукой начштаба были написаны пояснения: «Хутор, где пороли деда», «Родник у балки, где ели мед», «Здесь живет Максимова теща», «Дорога на дурное село Казанка».
— Вам здесь все понятно? — спросил Михаил Карлович.
Кочубей с обидой в голосе ответил:
— Конечно!
— Тогда действуйте! — напутствовал его Левандовский, возвращая бумаги.
В тот день Михаил Карлович задержался в штабе дольше обычного. Его беспокоило сообщение о том, что на правом фланге активизировала свои действия дивизия генерала Покровского. К селу Александровскому стягиваются офицерские и пластунские полки, как называли пешие соединения Кубанского казачьего войска. Обеспокоенный Левандовский отправился к командующему, чтобы доложить о грозящей опасности, но того на месте не оказалось. Михаил Карлович позвонил на квартиру и услышал до приторности вежливый голос, сообщавший ему, что командарм отдыхает.
На рассвете, как и предполагал Левандовский, неприятель начал наступление. Деникин поставил перед своими войсками задачу — занять Минеральные Воды, Пятигорск и выйти в район Святого Креста. Вдоль Владикавказской железной дороги завязались упорные бои. Не утихая, сражение длилось до 17 декабря. Наши войска в результате реорганизации приобрели устойчивость и успешно отбивали непрерывные атаки противника. Из Серпухова от главкома Вацетиса пришла директива измотать неприятеля в оборонительных боях, а затем перейти в решительное наступление, поставив перед собой цель — освободить Екатеринодар и Новороссийск. Составляя для частей диспозицию, Левандовский позвонил снабженцам, чтобы узнать о наличии боеприпасов. Услышанные им цифры привели в смятение. На армейских складах находилось всего 33 405 патронов — меньше чем по одному патрону на винтовку, и 2104 снаряда — примерно по 10 снарядов на одно орудие.
Захватив записку с так поразившими его цифрами, Левандовский направился к командующему армией, чтобы сообщить ему о трагическом положении. В комнате, где обычно толпились щеголеватые адъютанты командарма, было необычайно тихо и пусто. Только в углу у телеграфного аппарата «Морзе» сидел красноармеец, принимавший очередную депешу.
— Где командующий? — спросил у него Левандовский. Боец поднял голову:
— Не знаю, товарищ командир. Рано утром командарм на минутку зашел в свой кабинет, взял портфель и вместе с адъютантами ушел. Куда они отправились — мне неизвестно.
«Может быть, Пересвет в курсе дела?» — подумал Михаил Карлович и заторопился к начальнику штаба. Но и тот ничего не знал о планах командующего. Ждали до вечера, предполагали, что Крузе выехал в Пятигорск, где находились Реввоенсовет и ЦИК Северо-Кавказской республики, но ни вечером, ни на следующее утро командарм не объявлялся. Одарюк запросил штаб Каспийско-Кавказского фронта, откуда сообщили, что Крузе прилетел на самолете в Астрахань и отказался от должности командующего армией. Уже подписан приказ о назначении его инспектором пехоты. В результате в сложный момент подготовки к наступлению 11-я армия осталась без руководства.
Во Владикавказе был созван Второй Чрезвычайный общекавказский съезд партийных организаций РКП (б). Обсуждая положение армии и состояние партийной работы в частях, его участники отметили: «Обстановка в крае и армии настолько тяжелая, что только исключительная энергия трудящихся и чрезвычайные меры партии и советских органов могут спасти завоевание революции. Основная тяжесть борьбы за победу Советов лежит на плечах партии». Съезд принял решение — мобилизовать на фронт 20 процентов состава партийной организации, подчинить всю работу нуждам и требованиям Красной Армии. За счет мобилизованных коммунистов укрепить ее партийно-политический аппарат, назначить наиболее подготовленных большевиков комиссарами дивизий и полков.
Политкомом армии стал бывший рабочий, член партии с 1905 года И. Пузырев, политотдел возглавил председатель Северо-Кавказского ЦИК М. Акулов, политкомиссаром 3-й Таманской дивизии назначили И. Подвойского — брата председателя Высшей военной инспекции РККА Н. Подвойского.
В ряды армии вступили все руководящие работники крайкома РКП (б) и крайисполкома. В считанные дни были созданы отряды, боевые дружины, рабочие полки. Каждому уходившему на фронт коммунисту вручалась памятка, в которой говорилось: «Рассказывай красноармейцу и крестьянину всю правду про Советскую власть. Создавай партийные ячейки. Коммунист в бой вступает первым, а выходит из боя последним. Он должен показать, что коммунист умеет не только благородно жить, но и достойно умереть». Чтобы объединить усилия партийных и советских органов для борьбы с контрреволюцией, съезд создал Совет обороны Северного Кавказа, который был объявлен высшим органом Советской власти на территории Терской и Кубанской областей и Ставропольской губернии. Председателем Совета был избран Серго Орджоникидзе. Через несколько дней через Астрахань в Москву ушла его зашифрованная телеграмма, в которой он в категорической форме потребовал назначить Михаила Левандовского командующим 11-й армией. Она заканчивалась словами: «Левандовский Михаил Карлович — опытный специалист. На деле доказал свою преданность Советской власти. Талантливый организатор».
Орджоникидзе обратился прямо в Москву, потому что не доверял Реввоенсовету Каспийско-Кавказского фронта. Ответ последовал незамедлительно. Уже 3 января 1919 года из Астрахани поступила выписка из приказа, подписанная командующим фронтом М. С. Свечниковым: «Вследствие ходатайства тов. Орджоникидзе командующим 11-й армией назначен Левандовский».
На молодого командарма свалился огромный груз ответственности. Будущий Маршал Советского Союза Александр Ильич Егоров писал: «Пожалуй, единственная из всей Красной Армии 11-я армия стратегически и тактически находилась в самых плохих условиях. Без сколько-нибудь оборудованного тыла, без коммуникаций и средств связи, без гарантии на какую-нибудь безопасность — этих основных элементов войны». Фронт армии протянулся от Кисловодска до реки Маныч на 250 верст. Советские войска превосходили врага по численности, но намного уступали ему в организованности. Правда, пришедшие в полки коммунисты предпринимали героические усилия, чтобы спаять и повести за собой красноармейские массы. Руководил ими политотдел, образованный из опытных партийных работников, направленных в армию крайкомом РКП (б), и политработников, прибывших из Реввоенсовета фронта. В тяжелейший для армии период начала выходить армейская газета «Красный воин».
Армия менялась на глазах, но Левандовский отчетливо понимал, что для широких наступательных действий она еще не готова. Дивизии нуждались в коренной реорганизации. А время не ждало. Командование фронтом требовало от 11-й армии немедленного наступления. В кабинете командарма собрались члены Реввоенсовета, приехал председатель Совета обороны Орджоникидзе, начальники дивизий и комиссары. Все внимательно слушали сообщение начальника штаба Пересвета. Картина, которую он рисовал, была на редкость безотрадной.
— По полученным агентурным сведениям, — говорил Борис Иванович, нервно перебирая в руках бумаги, — Добровольческая армия в ближайшее время должна перейти в решительное наступление. Против нас сосредоточены конный корпус генерала Врангеля, конные дивизии генералов Покровского и Шкуро, отборные марковские и корниловские офицерские и пластунские полки. Вряд ли мы устоим против такой силы.
— Так что же вы предлагаете? — резко прервал его Левандовский.
Начальник штаба развел руками, растерянно ответил:
— Не знаю! Надо отходить.
— Куда? С трех сторон у нас враги, с четвертой — Каспийское море, — раздраженно заметил Михаил Карлович.
— Один выход есть — прикаспийская пустыня, по которой можно отойти к Волге.
— О чем вы говорите, Борис Иванович! — вконец вспылил командарм. — Четыреста верст в январскую стужу по безводной степи, без дорог и жилья! Это значит погубить всю армию.
Левандовский бросил взгляд на молчаливо сидевшего у окна Орджоникидзе.
— Правильно говоришь, — заметил Серго. — Лучший способ обороны — это наступление, надо выполнить приказ Главкома, помочь Царицыну и частям Красной Армии, которые сейчас ведут тяжелые бои на Дону. Своими активными действиями мы выиграем время, отправим больных и раненых, освободим наши обозы от беженцев.
— Да, но у армии нет патронов, — с досадой заметил Пересвет. — Вы об этом, Михаил Карлович, хорошо знаете.
— Насколько мне известно, Киров везет нам из Москвы боеприпасы, оружие и деньги. Он вынужден ехать кружным путем через Астрахань, потому задержался в пути. Но скоро он прибудет. Киров не подведет, — сообщил Орджоникидзе.
— Части не пойдут в наступление без патронов. Нашим бойцам не хватает сознательности и организованности, — продолжал упорствовать Пересвет. — В частях царит анархия, каждый делает что хочет.
— Вы плохо знаете обстановку, Борис Иванович, — возразил ему Серго. — В дивизиях уже почувствовали твердую руку нового командарма, его умелое оперативное руководство, дисциплина значительно повысилась.
Поймите, наконец, что у нас нет времени ждать лучшего, надо, опираясь на комиссаров, партийные ячейки, рядовых коммунистов, руководить теми соединениями, которые у нас имеются.
Орджоникидзе поддержали все члены Реввоенсовета армии. Командарм тут же набросал приказ: «Немедленно приступить к подготовке наступления, обеспечить доставку патронов и снарядов. Подготовить в Черном Рынке пристань для эвакуации больных, раненых и ценного имущества».
Имевшие в своих подсумках всего по нескольку патронов, красноармейцы сумели прорвать сильно укрепленные позиции деникинцев и занять Баталпашинск и Бургустан. Части, наступавшие вдоль Владикавказской железной дороги, овладели станицами Донской Балкой, Высоцкой, Калиновской и продвинулись к реке Калаус.
Из Серпухова от Главкома Вацетиса и члена РВС республики Аралова пришла телеграмма: «От лица всей Красной Армии приветствую доблестные войска 11-й армии, наносящие удар за ударом врагам Советской республики».
Однако Левандовский не обольщался достигнутым успехом. Он хорошо знал, какой ценой добыта победа, понимал, что удачно начатая армией операция привлечет к себе свежие силы неприятеля, и тогда... может случиться непоправимое. В депеше, направленной Реввоенсовету Южного фронта, Михаил Карлович писал: «Войска 11-й армии перешли по всему фронту в наступление. Одержаны значительные успехи. Настроение бойцов превосходное, рвутся вперед. Это положение необходимо использовать до конца. Если приток патронов и особенно снарядов, которых совсем мало, иссякнет, то не удастся использовать теперешнее благоприятное положение. Необходимо самым усиленным образом бесперебойно снабжать нас боевым снаряжением. Возьмем Армавир и Ставрополь, если будет чем драться».
Но просьба армии осталась без внимания. Командование фронтом, находившееся в 400 верстах от места событий, плохо знало обстановку, допускало преступную беспечность. В то время, когда, напрягая силы, армия Левандовского вела упорные бои с противником, из штаба фронта пришел приказ: «Предлагается всем войсковым частям Каскавказфронта использовать некоторое затишье на фронте на время зимы в целях формирования, строевой и боевой подготовки, проведения с командным составом тактических игр и занятий». До Астрахани так и не докатился грохот орудий с Терека. Белые между тем подтянули резервы. Конный корпус генерала Врангеля нанес мощный удар на участке 3-й Таманской дивизии и глубоко вклинился между штабом, который находился в селе Благодарном, и войсками, наступавшими в западном направлении к реке Калаус. Левандовский сразу же оценил грозившую опасность. Прорыв в этом направлении разрезал бы армию надвое, перекрыл бы пути отхода к Астрахани.
Опасаясь за судьбу 1-й и 2-й стрелковых дивизий, командарм отдал приказ — отойти в район Кисловодска и Пятигорска. В штаб фронта ушло тревожное сообщение: «Положение на фронте 11-й армии критическое. Последствия усталости, заболеваний, доходящих до 50 процентов, отсутствия обмундирования и боевых припасов ставят армию на край гибели».
Это была последняя весточка, полученная Астраханью от окруженной армии. Связисты попытались воспользоваться радиостанцией, настойчиво посылая в эфир оперативные сообщения, но штаб армии их не принимал.
Председатель Совнаркома В. И. Ленин и ЦК РКП (б), обеспокоенные за судьбу 11-й армии, обязывали командование Каспийско-Кавказского фронта оказать ей всяческую помощь. На тревожные телеграммы из Москвы председатель РВС фронта Шляпников отвечал: «Связь прервана, где части и каково их положение — не знаю». Затем из Астрахани в адрес В. И. Ленина, РВС республики и Главкома начали поступать оперативные сводки, отражавшие полное неведение того, что происходило на фронте. Посланная 6 января в полевой штаб РККА депеша гласила: «Во флоте и 11-й армии без перемен». Слово в слово повторялся этот текст в шифрованных телеграммах, полученных в Москве 8 и 14 января, на запрос В. И. Ленина — нельзя ли помочь 11-й армии свежими частями — из штаба фронта сообщили, что «чем-либо реальным они помочь ей до весны, пока не откроется морское сообщение, не могут». РВС фронта ошибочно считал, что перебросить подкрепления через пустынные калмыцкие степи зимой невозможно. (Это мнение было начисто опровергнуто зимой 1920 года, когда по этому маршруту в Терскую область прошел экспедиционный корпус вновь возрожденной 11-й армии.)
А командарм все надеялся с помощью имеющихся у него сил остановить врага и удержаться на занимаемых рубежах. Одновременно с этим Левандовский отдал распоряжение развернуть строительство укреплений и окопов на рубеже Святой Крест — Пятигорск — Кисловодск. На этот участок выехал Орджоникидзе. Партийные организации Пятигорска, Владикавказа и Георгиевска мобилизовали население на возведение оборонительных сооружений.
14 января на столе командарма затрещал телефон. Сняв трубку, он услышал взволнованный голос начальника связи, сообщавшего, что связь со штабом фронта восстановлена. Левандовский и Одарюк немедля поспешили на радиостанцию.
В эфире слышались шум, треск, свист, наконец сквозь расстояние и помехи прорвался голос из Астрахани. Говорил командующий фронтом Свечников, который поинтересовался, как идут дела на фронте? Из Георгиевска ответили: положение серьезное и очень тяжелое, как никогда. Две трети бойцов больны тифом, из-за недостатка медикаментов и врачей люди умирают в лазаретах и на железнодорожных путях. Противник, учитывая момент, всеми средствами пытается сломить армию. Держимся за счет сверхчеловеческих усилий, пытаясь отстоять и выполнить возложенные на нас задачи. Если бы небольшое количество свежих сил, противник был бы сбит. Крайняя нужда в деньгах, снарядах, обмундировании и медикаментах.
Командующий фронтом, все еще не сознававший масштабов разыгравшейся трагедии, спокойно ответил: «Вашей армии необходимо во что бы то ни стало удержаться на занимаемых позициях. Держите с нами связь кроме радио еще и по телефону через Кизляр. Все».
Расстроенными покинули Левандовский и Одарюк радиостанцию. В автомобиле командарм нарушил тягостное молчание:
— По всей вероятности, в Астрахани не имеют представления о трагизме нашего положения, иначе они оказали бы нам более действенную помощь. Ночью я разговаривал с командующим 12-й армией Степановым, просил хотя бы один свежий полк. Он отказал мне, хотя у них сейчас затишье. Ох как нужны два-три боеспособных полка, — вздохнул Левандовский и погрузился в свои невеселые думы.
Ночью начальник оперативно-разведывательного отдела сообщил ему, что противник производит перегруппировку, подтягивает к фронту новые части. Деникинцам удалось собрать мощный кулак — 22 пехотных и 34 кавалерийских полка.
«Значит, жди наступления. Но где? В каком направлении они нанесут удар? — думал командарм, мысленно окидывая длинную линию фронта. — Скорее всего, у Святого Креста», — решил он, разглядывая карту.
Ночь прошла в ожидании, а утром хлынул поток тревожных сообщений. Крупные силы противника, перейдя в наступление между Святым Крестом и Георгиевском, прорвали фронт. Левандовский прилагал огромные усилия к тому, чтобы организованно отвести обессиленные части своей армии на новые рубежи. Он бросил в бой свежие, только что сформированные в Пятигорске отряды, но остановить наступление противника не удалось.
Штаб армии из Георгиевска перебрался в Прохладную. Машина командующего медленно двигалась в потоке отходивших на восток обозов.
— Сергей Деомидович, поезжайте немедленно в Моздок, — говорил устало командарм сидевшему рядом с ним члену РВС Одарюку. — Мы зацепимся за старые окопы, которые возвели еще в прошлом году, а вы соберите из выздоравливающих хотя бы два полка. С их помощью попробуем остановить неприятеля. Жду от вас добрых вестей.
Несколько дней советские войска вели ожесточенные бои с противником, превосходившим их по численности в пять раз, и только после того, как создалась угроза окружения, они оставили Пятигорск и Минеральные Воды. Отход армии прикрывала бригада Ивана Кочубея и Коммунистический полк Николая Янышевского. Отступая, наши соединения то и дело переходили в контратаки, наносили врагу короткие, но чувствительные удары. Бойцы Пятигорского рабочего полка неожиданно ворвались в Железноводск. Захваченные врасплох деникинцы были почти полностью уничтожены, с богатыми трофеями красноармейцы в полном порядке отошли к Прохладной.
Но это был лишь частичный успех, который не мог изменить общего положения. На узловой станции Прохладная, забитой отступающими войсками, собирались командиры и комиссары, работники штабов, члены Совета обороны. Они должны были решить дальнейшую судьбу армии.
Командарм открыл совещание:
— Я думаю, что нет надобности рассказывать об обстановке, — обратился он к собравшимся. — Вы видите все своими глазами. Многие разложившиеся части вышли из повиновения и начали стихийно отходить на Моздок. Нами оставлены Кисловодск, Пятигорск, Минеральные Воды, Святой Крест. Свежих частей, чтобы задержать противника, у нас нет, боеприпасы кончились. Полки, сохранившие порядок, изнемогают в непрерывных боях, их подтачивает голод и сыпняк. По-моему, единственный путь к спасению — это отход к Астрахани.
— Есть и другой путь, товарищ Левандовский, — возразил Орджоникидзе, — каково бы ни было наше положение, отступление на Астрахань недопустимо. Мы, большевики, не можем бросить целую Терскую область на произвол судьбы. Горские народы расценят этот шаг как предательство.
— Так что вы предлагаете, Григорий Константинович? — спросил Левандовский.
— Отвести остатки нашей армии за Терек, укрыться в горах, поднять на борьбу с Деникиным все горские народы, образовать в труднодоступных для белогвардейской конницы районах прочную линию обороны и защищаться, пока не получим поддержки из Астрахани.
— А куда мы денем девять наших бронепоездов и другую технику, которую с собой в горы не возьмешь? Пятьдесят тысяч тифозных. Их же не бросишь на произвол судьбы? Если исходить из чисто военных соображений, то другого выхода, кроме как отходить на Астрахань, я не вижу.
— За Кизляром все равно железной дороги нет, технику придется бросать, — убеждал Серго.
Говорил он кратко и веско, его пытливый, пристальный взгляд был устремлен на командиров, большинство из которых склонялось к тому, чтобы отходить на Астрахань. В комнате наступила долгая пауза. Впервые за время совместной работы с Орджоникидзе Левандовский не соглашался с его доводами. Чутьем военачальника командарм понимал, что укрыть в горах огромную армию с десятками тысяч больных и раненых — дело почти безнадежное. Где возьмешь продовольствие и боеприпасы? Разве развернешься в горах крупными соединениями? Значит, опять возвращаться к партизанщине? Правда, есть политические соображения. И здесь Левандовский всецело был на стороне ленинского комиссара.
«Продолжая борьбу на Кавказе, — думал командарм, — мы отвлечем на себя часть деникинской армии, поможем выстоять Советской России».
— Отходим к Владикавказу и Грозному, — нарушил наконец молчание Левандовский, — начальникам 1-й и 2-й стрелковых дивизий, начальнику армейской конницы Кочергину, начдиву кавалерийской дивизии Воронову и начальнику особой дивизии Гущину во что бы то ни стало удержать в своих руках линию Вольская — Марьинская — Государственная — Курская — Степное. Ни в коем случае не думать о дальнейшем отходе.
Разъехались под утро. Зимнее солнце вставало из-за гор, обещая погожий день.
— Все будет хорошо, Михаил Карлович, — говорил Орджоникидзе, шагая к своему вагону. — Помнишь, как мы били Бичерахова, побьем и Деникина, дай только срок. Я должен оставить армию на несколько дней. Мне только что сообщили, что в осетинском селении Ноч-Кау полковник Цаликов поднял мятеж. Немедленно еду в Осетию. Встретимся во Владикавказе.
Серго крепко пожал Левандовскому руку, легко вскочил на подножку и скрылся в вагоне.
Михаил Карлович тяжело переживал неудачи армии, но не терял самообладания, делал все возможное для того, чтобы выправить положение. Опьяненный успехом, противник безоглядно рвался вперед. Этим и решил воспользоваться командарм. Он задумал нанести белогвардейцам контрудар силами 1-й стрелковой дивизии и конной бригады Ивана Кочубея. Для того чтобы на месте уточнить обстановку и принять окончательное решение, Левандовский выехал на передовую. В сопровождении конных разведчиков он осмотрел местность, дал каждому полку четкие указания.
Ничего не подозревая, конная дивизия генерала Покровского зашла в приготовленную для нее западню и была смело атакована нашей пехотой. Окончательный разгром белых довершили лихие кавалеристы Ивана Кочубея. Противник не ожидал, что поспешно отступающая армия способна на такое сражение. Преследуя врага, красные части ворвались в Георгиевск. Если бы Левандовский имел под рукой хотя бы несколько свежих полков, можно было бы развить успех, но их, к сожалению, не оказалось.
Михаил Карлович направил телеграмму командующему 12-й армии В. Степанову: «Настаиваю на немедленной присылке в Прохладную Ленинского или Московского полка», но командование соседней армии в помощи отказало.
На замерзшую землю падал снег, белыми шапками ложился на плечи красноармейцев, отходивших от станицы Государственной. На десяток верст растянулись по железной дороге эшелоны с ранеными и больными тифом. Подножки и крыши вагонов облепили беженцы с Украины и Кубани. На станциях и возле железнодорожных путей теснились палатки, почти впритык стояли доверху груженные телеги, дымили костры, вокруг которых сгрудились старики, женщины и дети. Они покорно ждали свободных поездов. Печальными глазами провожали ползущие мимо них до отказа забитые составы.
Дымя трубами, проходили бронепоезда «Борец за свободу» и «Победа», сзади, огрызаясь редкими залпами, двигались стальные громады «Истребителя» и «Коммуниста». В центре колонны находился штабной поезд командарма. Он решил разделить участь своей гибнущей армии. Михаил Карлович глядел из окна вагона на белую степь, до самого горизонта запруженную всадниками, машинами, орудиями. Неслышно подошла сзади Лида, с добрым участием молча положила руку на плечо мужа... Подрагивая на стыках, поезд подходил к Моздоку. Вокзальная площадь гудела тысячами голосов. Левандовский спрыгнул с подножки вагона на стылую землю и направился к вокзалу. В дверях столкнулся с начальником штаба Пересветом.
— А я к вам, Михаил Карлович. Только что из штаба фронта сообщили — из 12-й армии в наше распоряжение направлен полк имени Ленина.
— Поздновато! — с сожалением произнес командарм. — Он бы очень пригодился под Георгиевском. Но все равно попробуем с его помощью остановить деникинцев и привести в порядок свои части. Прикажите, Борис Иванович, освободить главный путь, чтобы принять прибывающий полк, и пригласите ко мне начдивов.
Командарм намеревался у Моздока задержать врага. Когда командиры собрались в штабном вагоне, Левандовский окинул взглядом уставшие лица своих боевых товарищей.
— Противник угрожает нашему флангу и тылу, — начал он, разворачивая на столе карту. — По всему видно, что деникинцы пытаются отрезать нам путь. 1-й стрелковой дивизии, больше других сохранившей организованность, приказываю прикрыть железную дорогу и обеспечить отход армии к Кизляру. Ленинский полк и конная бригада Кочубея будут сдерживать натиск главных сил противника. В это время начдивы Проников, Науменко и Кочергин приведут свои части в порядок и организуют оборону.
Командарм все еще надеялся удержать в своих руках оставшуюся часть Терской области, включая Грозный, Владикавказ и станицы Сунженской линии. Заняв позиции, Ленинский полк и конники Кочубея успешно отбивали все атаки противника. Ожесточенный бой не затихал ни на минуту, то на одном, то на другом участке вспыхивали рукопашные схватки. На третий день деникинцы подтянули тяжелую артиллерию и открыли массированный огонь, но как только белые поднимались в атаку, на них обрушивалась стена огня. Трое суток полк сдерживал целый корпус генерала Покровского, но, к сожалению, этого времени оказалось недостаточно, чтобы привести в порядок деморализованные части.
Остатки 11-й армии неумолимо откатывались к степному Кизляру, последнему крохотному островку Советской власти на Северном Кавказе. Однако все попытки деникинцев окружить и уничтожить армию ни к чему не привели. Умело маневрируя бронепоездами и конной бригадой Ивана Кочубея, Левандовский прокладывал путь на восток. Впереди показался Кизляр.
Тихий, невзрачный городок захлестнул невиданный людской поток. Вечером 4 февраля сюда прибыл и командарм Левандовский. В полутемном здании вокзала собрались заместитель командующего армией И. Федько, член Реввоенсовета С. Одарюк, начальник штаба Б. Пересвет, начдивы и комиссары. Здесь же присутствовал начальник 1-й стрелковой дивизии 12-й армии М. Мейер. Полки этой дивизии прикрывали подступы к Кизляру.
Михаилу Карловичу нездоровилось, бросало то в жар, то в холод, и он никак не мог согреться, зябко кутался в широкую бурку. Усилием воли командарм старался преодолеть появившуюся слабость, но крепкое, сильное тело на этот раз не слушалось его. Командующий армией дал высказаться каждому. Мнения разделились. Одни предлагали возвести вокруг Кизляра оборонительные сооружения и драться до последнего, рассчитывая на помощь из Астрахани. Другие высказывали мысль, что следует без задержки идти к берегам Волги. Все смотрели на Левандовского, ждали его слова.
— Город забит тифозными больными, продовольствия осталось всего на два дня, когда подвезут — неизвестно, сейчас все зависит от Михаила Георгиевича. Если он со своей свежей, почти не бывавшей в боях дивизией отразит натиск противника, задержит его хотя бы на несколько дней, то оборона Кизляра имеет смысл. Самим нам город не удержать.
Все командиры и комиссары повернулись в сторону Мейера. Не выдержав пристального взгляда, начдив опустил глаза:
— Я не уверен, что части моей дивизии выдержат натиск превосходящих сил неприятеля.
Оставался один-единственный путь — в лютую январскую стужу, без воды и пищи, без ночлега и возможности хоть где-нибудь отдохнуть и обогреться идти к Астрахани.
Последнюю перед дальним походом ночь Левандовский провел в штабном вагоне. Он с трудом поднялся по ступенькам, держась за стену, прошел к себе в салон. Увидев мужа в таком состоянии, Лидия всполошилась, приложила руку к пылающему лбу и безошибочно определила:
— Ты болен, Михаил? Тебе надо лечь в постель.
— Какая постель, моя дорогая? Завтра уходим на Астрахань. Возьми с собой только самое необходимое, а про болезнь мою никому ни слова.
— Конечно, конечно, Миша! Ложись, я согрею тебе чаю.
Утром сквозь задернутую занавеску проглянул робкий луч света. Командующий с трудом поднялся на ноги, подошел к окну, раздвинул шторки. Над стылой степью занимался ясный, морозный солнечный день. Ослепительно сверкали кристаллы белого, свежевыпавшего снега. Бесшумно вошел адъютант:
— Товарищ командующий! Ночью дивизия Мейера ушла из города.
Левандовский молча глядел вдаль. Впереди лежала сухая, безлюдная, неумолимая, как смерть, прикаспийская пустыня, сзади — сильный беспощадный враг. Он был совсем близко, со стороны Старого Терека уже доносился грохот орудий — то, до конца выполняя свой долг, отчаянно дрались с деникинцами неустрашимые кочубеевцы.
— Передайте Пересвету: пусть подготовит приказ об отходе на Астрахань. Все бронепоезда взорвать, машины и тяжелые орудия уничтожить, все ценное имущество сжечь.
Командарм подписал приказ со спокойной совестью. 11-я армия до конца выполнила свой долг. Даже враги отмечали ее мужество. В своей книге «Очерки русской смуты» генерал Деникин писал: «Воинский дух ее, невзирая на отсутствие непосредственного управления центра... был неизмеримо выше, чем в других красных армиях. Справиться с ней нам было труднее, чем с другими. Борьба с ней стоила нам больших потерь. И не раз, разбитая, казалось бы, до основания, она возрождалась вновь и вновь, давая твердый отпор».
Выступая на заседании Кубанской рады, Деникин говорил, что в борьбе с 11-й армией только убитыми он потерял 30 тысяч человек. По его словам, корниловские и марковские офицерские полки, имевшие по 5 тысяч человек, выходили из боя, имея в своем составе по 200–500 штыков.
...По степи двигалась разбитая, но не сломленная духом армия. Бойцы предпочли лучше умереть во время трудного перехода, чем сдаться на милость врагу. Командарм с болью в сердце глядел на нескончаемый поток красноармейцев, одетых в потрепанные шинели и рваные кожухи, на повозки с беженцами и больными, на колонны всадников. Он присоединился к одной из последних групп, прикрывавшей отход армии. Жену Михаил Карлович усадил на повозку, а сам пошел с бойцами пешком. Несколько раз Лидия предлагала ему сесть на возок, но командарм упрямо мотал головой, мужественно переносил все тяготы и лишения.
Миновали Черный Рынок — последнее село в устье Терека, за его околицей потянулись песчаные буруны, припорошенные снегом. Колонны двигались и в ночную пору. Тот, кто, поддавшись минутной слабости, садился на землю, уже не поднимался. Многочисленные тела людей и трупы лошадей отмечали длинный путь отступающих войск. Зима в тот год выдалась суровой. Через сутки после выхода из Кизляра загудела над степью пурга. Сухой, колючий снег, смешанный с песком, поднялся в воздух, с силой бил в лицо, слепил глаза, забивался в рот и уши. К утру стихия разыгралась с еще большей силой.
— Все! Конец нам! Шурган пришел, — говорили бывалые люди. — Теперь несколько дней будет свирепствовать.
Командарм переходил от одной группы бойцов к другой, подбадривая их:
— Товарищи! Наше спасение только в одном — идти, не останавливаясь, держитесь кучнее, помогайте ослабшим. Не падайте духом, я верю, что вы еще вернетесь на Северный Кавказ победителями!
Низко нагнув головы, прикрыв их рукавами шинелей, закутав лица башлыками, платками, шарфами, красноармейцы и командиры медленно брели по сугробам из песка и снега.
Странно, но на пронизывающем до костей ветру Михаил Карлович не чувствовал холода, наоборот, ему стало жарко и душно, он стал задыхаться, прошел еще несколько шагов... и потемневшая степь разом куда-то исчезла.
Очнулся он на третьи сутки. Измученная лошадь устало тянула тяжелую телегу. Холодный ветер с Каспия утих. Первое, что увидел Михаил Карлович, открыв глаза, — это искрившиеся под зимним солнцем блюдца соленых морских лиманов, окруженных сухим камышом.
— Миша, тебе лучше? — услышал он голос жены.
Она подошла к мужу, поправила тулуп, которым был укрыт командарм. Лидия Иеремиевна долгими часами сидела у изголовья мужа. Телега прыгала на ухабах, и она, положив свою руку под голову Михаила, старалась смягчить сильную тряску. Снежинки падали на пылающий лоб, таяли и стекали по впалым щекам. Она то и дело вытирала родное ей лицо. За шесть лет совместной жизни им редко выпадали минуты тихого, безмятежного семейного счастья. Жизнь Левандовского была полна тревог и опасностей, и Лидия Иеремиевна повсюду разделяла нелегкую судьбу своего мужа. После владикавказских событий она неотлучно находилась с ним рядом, безропотно переносила все трудности боевой и походной жизни.
— Как армия? — спросил он, с трудом шевеля губами. — Позови Пересвета.
— Он впереди колонны.
— Тогда пусть подойдет Одарюк.
— Сергей Деомидович, как и ты, болен, не может встать.
Командарм закрыл глаза, голос жены стал удаляться, потом совсем затих. Наступил новый приступ. Тиф косил людей, но оставшиеся в живых упрямо шли к Волге, хотя порой им казалось, что беспощадной степи не будет конца. Лишь в конце февраля головные колонны отступающей армии достигли приволжских сел Яндыки, Лагань, Промысловка, где сразу же забили до отказа все жилые дома. В небольшие по размеру хаты набивалось по 20–30 человек. Левандовский очнулся от прикосновения чьих-то теплых, ласковых рук. Над ним склонилась улыбающаяся Лида:
— Жив? Ну слава богу!
— Где мы? — спросил Михаил Карлович, силясь приподняться.
— Лежи, лежи! Тебе нельзя вставать. Мы в Промысловке.
Командарм огляделся. Старая, низкая, давно не беленная, закопченная от пола до потолка хата полна людей.
Позже Лидия Иеремиевна вспоминала о тех страшных днях: «Все больные, в том числе и Левандовский, лежали на земляном полу. Медикаментов не было, за больными ухаживать было некому, трупы убирать — тоже. После первого приступа тифа пришлось Левандовскому самому помогать больным. Ходить он не мог от слабости, перебирался ползком, оказывал всем посильную помощь, пока не свалил его возвратный тиф».
Нет таких слов, чтобы можно было передать все то, что пережили бойцы и командиры 11-й армии во время тяжелейшего перехода с Северного Кавказа в Астрахань! Но было это не беспорядочное бегство отчаявшихся людей. Деникинцы несколько раз пытались окружить отступающую армию и каждый раз получали достойный отпор. Им удалось отрезать в Тарумовке лишь хвост обозов с частью артиллерии. Несмотря на огромные трудности, армия сумела сохранить и вывезти 80 орудий и 350 пулеметов.
Подводя итоги военных действий на Северном Кавказе, Серго Орджоникидзе писал: «11-я армия в продолжение целого года, как раз в тот момент, когда у Советской России не было организованной армии, когда на нее напирали Краснов, белочехи и Колчак... приковала к себе внимание Добровольческой армии и вела с нею смертельный бой».
На берегах Волги армия наконец-то получила долгожданный отдых. Навстречу ей выехал председатель Временного Военно-революционного комитета Астраханского края Сергей Миронович Киров. Он сразу же наладил первую помощь больным и истощенным красноармейцам, организовал политическую работу в частях. Коммунисты шли к бойцам, вселяли в людей уверенность, что скоро они поправятся, наберутся сил и возвратятся на Северный Кавказ победителями. Как показали дальнейшие события, слова большевиков не разошлись с делом.
<< Назад
Вперёд>>
