Лавры Иолшина, совершившего удачный поиск, захватившего в плен целый взвод японцев и отбившего неприятельское наступление, не давали спокойно спать не только начальникам соседних участков, но и многим другим.
А между тем мирные переговоры в Портсмуте заканчивались и с минуты на минуту можно было ожидать официального сообщения о заключении мира и распоряжения о прекращении военных действий. Это отнюдь не входило в расчеты только что прибывших в армию адъютантов, ординарцев и других «фазанов» (так прозвали строевые офицеры приезжавших из Петербурга за получением боевых наград генералов и офицеров), которые рисковали вернуться в Россию без всяких отличий.
Чтобы дать возможность отличиться своим адъютантам, командующий 3-ей армией, генерал Ботьянов, также принявший армию после Мукдена, прислал трех из них — штабе капитана Ольдерогге, подпоручиков Кутепова (<p class =v >это не А. П. Кутепов ! — ldn-knigi ) и Писаревского — в отряд Иолшина, как в единственную часть своей армии, находившуюся на передовых позициях.
Как и следовало ожидать, Иолшин принял явившихся к нему «фазанов» весьма сухо и нелюбезно. Подвергнув их предварительно «боевому крещению», он посылал их 26-го июля в самые опасные места. На следующий день адъютанты командующего армией, решив, что они достаточно выявили свою храбрость и вполне достойны награждения боевыми орденами, уехали обратно. Несмотря на приказание генерала Ботьянова, Иолшин отказался представить их к наградам, ответив Ботьянову, что его адъютанты исполняли боевую службу наравне со всеми чинами отряда и что он не находит возможным представить их к наградам в исключительном порядке. (Все три адъютанта тем не менее получили ордена с мечами).
Так как число «рвущихся в бой» все увеличивалось, то приказом по 2-й армии была назначена на 1-е августа усиленная рекогносцировка по всему фронту армии. Общее начальство над передовыми отрядами на этот день было передано недавно приехавшему из Петербурга гвардейскому полковнику Орановскому.
Задача, которую получил наш отряд, была неясной. В ней говорилось об энергичных и в то же время осторожных действиях и запрещалось в случае успеха глубоко вторгаться в район, занятый противником.
Иолшин решил использовать усиленную разведку для того, чтобы окончательно завладеть «Голодной сопкой», на которой наш отряд захватил в плен японскую заставу. Сопка эта доминировала над нашими позициями и овладение ею давало нам возможность перенести всю передовую линию на более выгодные позиции.
С раннего утра 1-го августа началось по всему фронту наступление наших отрядов. Охотники легко оттеснили японцев, оказавших только слабое сопротивление. Вскоре Голодная сопка была занята нами и Иолшин приказал укрепить ее окопами и проволочным заграждением.
Но оставление в наших руках Голодной сопки не входило в расчет японцев.
Они принялись обстреливать сопку и прилегавший к ней район артиллерийским огнем. Между тем соседние отряды, потревожив и слегка потеснив противника, считали свою задачу выполненной и начали отступать. Все внимание японцев сосредоточилось на отряде Иолшина, закреплявшемся на отбитых от неприятеля позициях.
Правее нас отступали оренбургские казаки, которым была придана только что прибывшая на фронт гвардейская конно-пулеметная команда, вооруженная датскими ружьями — пулеметами. Начальник этой команды — поручик Эксе — видя, что на нашем участке завязывается серьезное дело, по собственной инициативе спешился и, заняв позицию на нашем правом фланге, открыл пулеметный огонь по японским цепям. Коноводы пулеметчиков отошли назад к прикрывавшей их сотне казаков. Одна из японских шрапнелей разорвалась над этой сотней и казаки отступили, захватив с собой коноводов пулеметной команды. В это время ординарец полковника Орановского привез приказание об общем отступлении. Поручик Эксе оказался в затруднительном положении. На него наступали сильные японские цепи, задержать их своими ружьями — пулеметами он не мог, отступать было не на чем. Тогда поручик обратился к начальнику нашего отряда с просьбой дать прикрытие и лошадей для его пулеметов, Иолшин приказал конной команде 117 Ярославского полка вывезти пулеметы и доставить их в штаб отряда.
Соседние отряды давно уже отступили, но Иолшин, несмотря на угрожавший его отряду охват флангов, пытался удержать Голодную сопку. Но через некоторое время обнаружилось, что японцы сосредоточили против нашего участка целую бригаду и нам пришлось также отойти на свою передовую линию.
Завладев снова Голодной сопкой, японцы прекратили дальнейшее наступление и бой затих.
Иолшин был страшно раздосадован такой неудачей и вполне правильно критиковал действия и распоряжения полковника Орановского. Наш «сумасброд» не знал, что «усиленная рекогносцировка» была задумана и проведена лишь для того, чтобы дать возможность прибывшим к концу войны «фазанам» заслужить боевые награды. Поэтому он недоумевал, почему Орановский, имея полную возможность удержать занятые нами японские позиции, так поспешно отступил, не попытавшись даже оказать сопротивление наступавшему неприятелю?
Когда мы вернулись в Талимпао начальник конно-пулеметной команды, нашедший своих коноводов, явился к Иолшину, поблагодарил его за оказанную помощь и попросил вернуть его ружья-пулеметы. Но Иолшин, обозленный на высшее начальство, притворился, что ничего не знает о происхождении этих, оказавшихся в его отряде, пулеметах.
— Никаких ваших пулеметов я не видел, резко ответил он поручику: одна из моих команд подобрала на поле сражения брошенные кем-то пулеметы и эти пулеметы являются моими трофеями.
Поручику Эксе так и пришлось уехать из нашего отряда с коноводами, но без пулеметов.
Иолшин послал донесение штабу армии, в котором с негодованием обрушился на Орановского, прибавив в конце, что вверенный ему отряд подобрал под Голодной сопкой 6 пулеметов.
Донесение Иолшина, за исключением критики действий Орановского, было тотчас передано в штаб главнокомандующего и в Петербург полетела телеграмма о захвате нами шести японских пулеметов.
Но через несколько часов главнокомандующий получил новое донесение с жалобой на Иолшина, захватившего чужие пулеметы и отказывающегося возвратить их хозяину. Заварилась каша. Потребовалось личное вмешательство генерала Линевича и лишь после этого наш упрямый начальник вернул ружья-пулеметы штабу 2-й армии.
Происшествие с гвардейскими пулеметами и постоянные нарекания Иолшина на действия начальника авангарда кончились тем, что нашему отряду было приказано, сдав передовой участок оренбургским казакам, вернуться в Годзядань.
Отзывать одного Иолшина, который за время командования отрядом бесспорно отличился, казалось не совсем удобным. Оставлять же его на передовых позициях, когда заключение мира было уже предрешено, являлось и нежелательным и опасным. Лихой подполковник не понимал «игры в войну» и считал, что раз мир не заключен, то нужно вести войну по всем правилам военного искусства. Штабам же нужна была именно «игра в войну», участники которой совсем не хотели раздражать врага и подвергаться опасностям. Им надо было только, чтобы прибывшие к концу войны карьеристы успели побывать до заключения перемирия на передовых позициях для того, чтобы в их послужных списках могло быть указано, что они «участвовали в делах и перестрелках с неприятелем».
«Бешеный сумасброд», оставаясь на позициях, мог испортить все дело и обратить безобидную игру в серьезное столкновение.
Поэтому его отряд был отозван в Годзядань «на отдых».
<< Назад
Вперёд>>
